«То, что мой друг бывал жесток со мною,
Полезно мне. Сам испытав печаль,
Я должен гнуться под своей виною,
Коль это сердце- сердце, а не сталь.
И если я потряс обидой друга,
Как он меня, - его терзает ад,
И у меня не может быть досуга
Припоминать обид минувший яд.
Пускай та ночь печали и томленья
Напоминает мне, что чувствовал я сам,
Чтоб душу я принес для исцеленья,
Как он тогда, раскаянья бальзам.
Я все простил, что испытал когда-то,
И ты прости – взаимная расплата!».
Шекспир «Сонеты».
Когда вахта длится до десяти часов, кажется, время растягивается в одну бесконечную линию, которая давит на психику своим титаническим весом. Чернота, необычно яркие звезды и тишина. Величие вселенной в своей простоте. Здесь подошел бы Бетховен «Кориолан» или гимн Фортуне из «Кармины», что я сейчас и слушал, разгоняя скуку и, потирая время от времени красные от усталости глаза. Я, Джонатан Стэнли Айронхарт, ваш покорный слуга, сейчас находился на одной из станций слежения внешнего кольца Сатурна. Станция не большая и расположена на одном из крупных астероидов кольца. Мне тридцать три года (возраст Христа!), война на Раме давно закончилась в нашу пользу, дав мне в награду чин лейтенанта, славу, некоторое материальное вознаграждение и пенсию по инвалидности, когда в одном из боев снарядом мне раздробило левую ногу, которую пришлось собирать по кусочкам, но так и не приведя ее в полную норму. За мои заслуги меня сослали на эту тихую работенку, так как в качестве солдата я был теперь бесполезен и в данный момент проводил долгие томительные часы в ожидании нового корабля, везущего провиант, стройматериалы, новые растения и животных колонистам Сатурна. Только десять лет назад Сатурн заинтересовал человечество, когда нашли способ превратить метан, водород, гелий и аммиак, составляющие атмосферу этой мрачной планеты в нечто пригодное для дыхания. Но пока этим адским коктейлем трудно дышать, колонисты живут в куполах. Моя задача заключается в проводке сквозь кольца Сатурна, которые состоят из ледяных глыб, грузовые и пассажирские корабли с земли. Обычная, нудная, не особенно тяжелая, но изматывающая своими бесконечными вахтами работенка. Скука.
Пальцы правой руки лежат на клавиатуре компьютера и время от времени перебирают две клавиши «И», «О». Ио, Ио, Ио, Ио, Ио, Ио, Ио, Ио….
С мягким шелестом открылась дверь за моей спиной. Не нужно было оборачиваться, чтобы узнать ее легкие шаги. Дженни…. Прилив нежности к сердцу немного снял оцепенение вахты и я улыбнулся. Миниатюрная полу китаянка, полу американка. Джен не захотела оставаться на Раме или отправляться куда либо еще, когда война закончилась. У нас в то время сложились не плохие отношения и теперь. Разрешите познакомить вас с Дженифер Айронхарт Ли. Моя жена. Свою китайскую фамилию Дженни не захотела менять, как она сказала, «чтобы не забывать свои китайские корни» и просто присоединила ее к моей. Дженни. Спохватившись, я одним нажатием клавиши стер свою писанину. Она подошла сзади опустила свои миниатюрные точеные пальчики мне на плечи и начала их слегка массировать. Только сейчас я в полной мере смог ощутить свою усталость, когда приятная истома потекла от плеч по всему телу, разливаясь теплом в каждой усталой клеточке моего утомленного организма. Благодарно улыбнувшись, я наклонил голову и поцеловал ее пальчики.
- Скоро заканчиваешь?
- Почти закончил. Еще несколько минут и можно посылать сигнал на соседнюю станцию, чтобы там принимали эстафету. Я скоро.
- Есть хочешь?
- Нет спасибо. Эта работа отбивает весь аппетит. – Я еще раз поцеловал ее пальцы и нехотя потянулся к клавиатуре, наскоро отстучав вызов. Быстро обрисовал обстановку, дождался ответа, поставил все на автоматику и развернулся в кресле к Джен. Она села мне на колени и поцеловала. Долго, ласково, нежно. Милая, моя Джен. Какая же ты прекрасная жена…. Подумал я с некоторой грустью, отвечая на ее поцелуй, удивляясь, словно это происходило впервые, приятной, обволакивающей сознание, влажной теплоте ее нежных губ. А ведь мы давно не дети. Прошло уже семь лет, как мы женаты, а я все еще люблю ее. Что-то в моей душе немного запротестовало, но что это было? Я не стал обращать на это внимания, как не обращал никогда, стоило мне только подумать, что я люблю Дженни. Странно….
- Тогда, возможно, я согрею для нас постель? – Предложила она, на мгновение оторвавшись от моих губ.
- Конечно. Только приму душ и приду. – Ответил я ей. Вбежала Линда. Моя дочь. Нет, точнее сказать, наша с Дженни дочь. Бойкая шестилетняя девчушка с непомерным любопытством и еще более непомерным интересом к жизни. «Дай Бог, тебе Линда, не испытать худшей стороны этой жизни»: подумал я.
- Опять целуетесь! – Она подбежала ко мне и обняла за плечи, когда я чуть наклонился.
- Лин. Не хорошо подглядывать за взрослыми! – Слегка пожурила ее Дженни, сама при этом приятно покраснев. Как она еще в таком возрасте, а ей уже около тридцати, сохранила эту способность краснеть, как девушка в первую брачную ночь? Меня это в ней всегда удивляло, как удивляло еще очень многое.
- Знаю. – Ответила Линда маме, переведя взор на меня, она почти умоляюще требовательно произнесла. – Сказку! Хочу сказку, папочка!
- Ты уже взрослая для сказок! – Притворно нахмурившись, произнесла Джен. – И марш в постель! Тебе давно пора спать.
- Ну, мамочка! – Это уже я принял игру Линды, изобразив на своем лице умоляющее выражение. – Только одну сказочку, честное слово! Можно?
- Когда ты такой, то напоминаешь мне большого ребенка! – Смеясь, ответила она.
- Тогда я быстренько расскажу сказочку, а потом ты можешь меня отшлепать. Если хочешь…. – Последнюю фразу я произнес в несколько другой интонации, намекая на ожидавшую меня постель в которой будет она. Податливая, теплая, нежная, страстная, когда я буду любить ее и расслабленная, томная, со слегка затуманенным взором и ярким румянцем, когда из ее чуть приоткрытых губ тихое дыхание будет выходить со вздохом удовлетворения, когда все закончится. И я буду лежать рядом, слегка поглаживая ее острые соски, время, от времени лаская их губами, как буду благодарно проводить рукой по ее плоскому, не смотря на материнство, животику и как она будет улыбаться своей приятной улыбкой изящно очерченных губ. От таких мыслей у меня немного закружилась голова и захотелось быстрее закончить со сказкой и отправиться в истинный рай ласковых объятий Дженни.
- Ну хорошо. – Ответила она. – Только не долго, а то я усну!
- Я быстро. – Пообещал я. – А ну-ка иди к папочке! — И я, посадив Линду себе на плечи, взяв в руки свою неизменную со времен ранения трость, поцеловав жену, отправился к комнате дочери. Там я положил ее в кровать и укрыл теплым одеялом. Вечером на станции было немного прохладно. Хотя само понятие «вечер» здесь было довольно условно. Вдали от солнца мы получали лишь небольшую долю его тепла. Сатурн находится в почти полутора миллиардах километров от солнца, по сравнению с землей, которая была всего в ста пятидесяти миллионах, поэтому солнце на небе было лишь самой большой звездой видимого пространства.[1] На станции мы все, а это я, Дженни и наша дочь, так как с современной автоматикой большего контингента и не требовалось, жили по двадцати четырех часовому расписанию и теперь была ночь.
- Ну, слушай. – Начал я, устроившись поудобнее на краю кровати и наблюдая, с каким интересом она меня слушает. – Эта история случилась очень давно. Так давно, что я уже и не помню, когда точно это было. Помнишь, я тебе рассказывал о земле?
- Твоя родная планета?
- Да. Так вот это произошло там. Жила была одна принцесса. Была она очень красива собой. Вот только был у нее один недостаток. Небольшой, но очень серьезный. Не умела она любить. Не умела, но ждала своего принца, который, как она надеялась, сможет научить ее любви. Но проходили годы. Весна сменяла зиму, на смену весне приходило жаркое лето, а за ней уже спешила осень, чтобы вновь повстречать на своем пути зиму. Но принца все не было видно. Принцесса была прекрасна собой и очень многие женихи уже предлагали ей руку и сердце. Богатые, красивые, сильные женихи, но не могли они достучаться до сердца принцессы и, отчаявшись, уезжали ни с чем в свои земли. Со временем принцесса совсем отчаялась, перестала улыбаться, между бровями ее залегла складка постоянной печали, и ничто не могло принести ей утешения. Но вот однажды… - Я заговорщически понизил голос. – Однажды у ворот замка, где жила принцесса, показался один очень странный человек. Одежда его не была особенно богатой, да и сам он, по своим манерам и простому обращению не казался человеком богатым. Под уздцы он вел белого коня, который по своему великолепию затмевал нашего героя.
- А почему он вел его под уздцы? Почему не ехал на нем? – Спросила Линда.
- А потому…. Потому что конь был разукрашен сотней белых роз и странник просто не хотел садиться на него, чтобы не помять эти красивые цветы.
- Сотня роз? Зачем?
- А вот зачем. Постучался он в ворота замка, но стража, видя, что на богача, а тем более на принца он не похож, хотела прогнать его, но принцесса уже увидела из окна его коня и очень он ей понравился. «Пропустите!» — крикнула она страже и героя впустили. Принцесса вышла к нему и спросила: «Что ты хочешь за коня, человек?». «Твое сердце» — ответил он. «Да ты нахал, как я посмотрю! Я прикажу страже отобрать у тебя коня, а самого выгнать взашей!». «Вы можете отобрать моего коня, но тогда вы никогда не сможете любить, моя госпожа!» - отвечал ей человек. «Странные твои речи, человек. Что ты можешь знать об этом? Ты колдун?». «Нет, принцесса, я не колдун, но я знаю, почему вы не можете любить». «И почему же?». Тогда он сказал ей: «Я скажу вам это только если вы согласитесь прокатиться на моем коне». А я уже говорил, что принцессе сразу понравился этот белый прекрасный конь, украшенный сотней белых роз. И тогда она села на него, но розы, так как они были по всему телу жеребца, оказались под ее ногами и, садясь, она, разумеется прижала их. А у роз, если знаешь, на стеблях есть очень острые шипы. Не длинные, но очень острые. И эти шипы впились в кожу бедного животного. Сильного вреда они не могли причинить, но было очень больно и бедное животное, обезумев от боли, понесло принцессу по двору замка, выскочило за ворота, понесло по полям, по лугам и кустам, которые цеплялись за длинное принцессино платье и рвали его на клочки, ударяя ветками по ее голым коленкам. Но принцесса была не плохой наездницей и смогла усмирить разбушевавшееся животное. И когда ее нашли с окровавленными ногами в поле, она тут же приказала повесить нахала, который хотел ее убить. Нашему герою надели на голову петлю, но перед смертью есть такой обычай. Последнее желание. Принцесса спросила: «Что ты хочешь, человек?» И тогда он вновь сказал: «Твое сердце». «Как ты смеешь требовать такое после того, как чуть не убил меня?» — возмущенно крикнула принцесса. «Смею» — спокойно ответил он. «Я показал тебе, почему ты не можешь любить». «Показал? Но как?» — удивилась принцесса. «Помнишь, что тебе понравился конь? А как он понес тебя, обезумев от боли? Помнишь? Принцесса. Твое сердце, как и твоя душа прекрасны. Как и этот конь, они украшены прекрасными цветами, но…. Когда ты хочешь любви, когда ты пытаешься полюбить, то любовь словно сжимает эти цветы, которые иглами пронзают твое прекрасное сердце. Ты можешь любить, принцесса, но ты боишься любви. Ты выросла в замке среди роскоши, когда каждое твое желание выполнялось, и ты стала гордой, своевольной, самовлюбленной, ты привыкла подчинять себе других, но не можешь в душе согласиться, чтобы самой подчиниться любящему тебя человеку. Твоя душа подобна этому коню, увитому розами. Когда пытаются добиться твоей любви, тебе кажется, что тебя хотят лишить свободы, словно кто-то хочет подчинить тебя своей воле и иглы роз, украшающих твое сердце безжалостно впиваются в него, и ты бежишь от любви, боясь, что кто-то может взять над тобой верх». И тогда принцесса все поняла. Она давно чувствовала что-то такое, но этот человек смог объяснить ей ее ощущения. Смог проникнуть в ее душу. И тогда она ответила: «Ты прав, человек. Но что мне делать? Я чувствую, что хочу любить, но боюсь признаться в этом самой себе». «Выходи за меня за муж и я смогу дать тебе уверенность и любовь, которой ты заслуживаешь. Я, как ты убедилась, понимаю твою душу и никогда не сделаю так, чтобы розы твоего сердца душили его иглами страха».
- И что случилось? – Спросила Линда.
- Ты еще не спишь?
- Нет. Ты так интересно рассказываешь. Так что дальше?
- А дальше была свадьба, и принцесса вышла замуж за этого человека, который на самом деле оказался переодетым принцем. И жили они долго и счастливо в далеком прекрасном королевстве. У них было много детей, а у их детей свои дети. И в конце жизни они мирно грелись у камина, рассказывая бесконечными вечерами, сказки своим внукам. Все. – Я посмотрел на Линду она уже спала, улыбаясь во сне. Что-то в ее безмятежном лице было до боли знакомо. Но что? Подавив в себе легкую грусть, я отправился в душевую. Быстро смыв с себя остатки сонливости и усталости, через несколько минут я был в спальне. Кажется, сказочка затянулась. Джен уже спала и так же, как и ее дочь, улыбалась во сне. Тихо, чтобы не разбудить ее, я лег рядом и стал наблюдать за ее сном.
Она спит на спине и сквозь полу тьму я рассматриваю ее. Точеные черты милого родного лица, маленький, чуть вздернутый носик, гладкая, немного смуглая кожа, в уголках глаз наметились легкие следы морщинок. Возраст. Хотя ей только двадцать восемь. И я люблю ее. Но…. Мы уже семь лет женаты. Дженни прекрасная жена, любовница, да и просто очень хороший человек. И она все знает. Все знает и понимает, что как бы сильно я не любил ее и нашу дочь, которая так похожа на свою маму, все же я никогда не буду принадлежать ей на все сто. Какая-то часть меня осталась с другой. С той кого я любил и люблю не смотря ни на что. С Иолантой. Я вздохнул.
- Не можешь забыть? – Оказывается, она только лежала с закрытыми глазами.
- Не могу. — Начинался обычный разговор, каких было уже очень много за эти годы. Мы оба это понимали, но продолжали словно приговоренные, проигрывать заново эту надоевшую пластинку. Менялись лишь слова, а суть оставалась все та же.
- Уже восемь лет прошло.
- Пройдет восемьдесят и что? Время не лечит, как заблуждаются люди. Со временем ты лишь привыкаешь к боли. Привыкаешь, но она все равно здесь. Она никуда не уходит. Прости, Дженни. — я повернулся к ней. — Прости. Ты знаешь, я люблю тебя и нашу дочь. Я люблю видеть, как ты улыбаешься, люблю гладить твои волосы. — Я легко провел тыльной стороной пальцев по ее волосам. — Люблю наблюдать за твоим взглядом в момент нашей близости. Он становится таким расслабленно-нежно-теплым, добрым, ласковым, что в него можно обернуться, как в старинную прабабушкину шаль и он будет согревать тебя долгими зимними вечерами. А наша дочь просто вылитая ты. Эти губы, носик, глаза. Это ты. И я люблю тебя за то, что ты подарила мне такую прекрасную дочь. Я люблю вас обеих. Правда, люблю.
Она повернулась ко мне.
- Я знаю, Джон. Я прекрасно все знаю. И ты прекрасный муж, отец и любовник. За семь лет нашего брака мне не в чем было тебя упрекнуть. И давай не будем о ней. Она — прошлое, мы — настоящее и будущее. Прошлое пусть остается в прошлом. — Она легко погладила мое левое запястье, где белели старые шрамы от бритвенного лезвия. — Прошлое не должно мешать настоящему и тем более будущему. Это настоящее и будущее — мы.
- Иди ко мне.
И была ночь нашей любви. Ночь страсти и упоительных касаний, поцелуев, в которых каждый из нас словно хотел дать партнеру понять, как же сильно он любит. Как сильно, страстно и в то же время нежно, ласково, трепетно и с полным уважением к друг другу. Ведь в любви, как в физической, так и платонической, очень важно уважать партнера, считаться с ним и с его желаниями, понимать, что он или она хочет в данный момент. Так как это очень важно. Знать, как любить дорогого тебе человека, как доставить ему или ей всепоглощающую радость истинного счастья. Ибо в этом заключена роль мужа или жены. Уважать чувства и желания любимого человека. Уважать и понимать.
Я расслабленно благодарно поцеловал Дженни.
- Я люблю тебя. — Произнесла она.
- Я тоже люблю тебя. — Ответил я. Но и в этот раз мое сознание споткнулось о какой-то острый угол прошлого, в котором была она. Что же это? Я женат на прекрасной женщине, у меня чудесная дочь, хоть и не престижная, но вполне приличная работа. Я вполне самодостаточный, реализовавший себя взрослый человек. Но что же мне не хватает в Дженни? Что? Что такое особенное я нашел в Иоланте, что не дает мне покоя на протяжении стольких лет? Что?
Но, когда ответ на этот вопрос забрезжил где-то в глубине сознания первым лучом восходящей истины, как мои мысли были прерваны сигналом тревоги с пульта слежения. Автоматика словно взбесилась. А это значило, что какому-то кораблю требуется срочная помощь. Я быстро оделся и, сильно хромая, на всей возможной для моей ноги скорости помчался к своему посту. Меня уже ожидало сообщение на мониторе:
«SOS! Космическому фрегату «Одинокая птица», серийный номер (КФ —04990720000501 — СП), требуется срочная помощь! Срочная помощь! SOS!» Далее шла специфическая информация, включающая в себя информацию о поломках, координаты корабля и состав экипажа. Вот последнее меня особенно заинтересовало. На экране шла надпись, которая бросила меня в холодный пот: «Состав экипажа: Капитан: — Рональд Чарльз Стэнтон; старший помощник капитана — Майкл Даули; медик — Сюзанна Лав Ричардс…». Дальше шел список из трех десятков имен, но Рональд Чарльз Стэнтон! Это же Рон! Мой сокурсник Ронни! О котором последнее что я слышал, было то, что после войны на Раме, он записался в группу Свободного Поиска, о чем свидетельствовали последние две буквы серийного номера корабля «СП».
Все, что было мне известно о Свободном Поиске, так это то, что отчаянные смельчаки, часто из разочаровавшихся в жизни людей, которых ничто не держит в этом мире, отправляются в глубокий космос на поиски приключений. Открывают новые планеты, находят братьев по разуму. А вообще это полное безумие, которого я лично никогда не одобрял и не понимал таких людей. Но среди этих людей был Рон и необходимо было срочно принимать какие-то меры. Я связался с соседними станциями и послал сигнал по цепочке. Оказалось, что на семнадцати станциях внешнего кольца автоматика выдала то же самое. Судя по координатам, корабль был не далеко, и по инструкции нужно было передать сигнал на Сатурн, откуда будет послан спасательный бот, что я и сделал.
Спустя пол часа, сверкающий серебром бот, прошел вблизи моего астероида и устремился в космос, где в одиночестве, заглушив двигатели, на стационарной орбите Сатурна, в холодном одиночестве застыл фрегат «Одинокая птица». Оставалось только ждать. А если я что-то и умею делать в этой жизни хорошо, так это ждать. Ждать. Долго, нудно, скучно, когда от самого факта ожидания безумие холодными цепкими когтями залезает в твой мозг, подвергая его самой изощренной пытке, на какую только способно. Пытку ожиданием и неизвестностью. Подошла Дженни. В своем полупрозрачном халате она вновь всколыхнула во мне успокоившееся недавно желание.
- Извини, я разбудил тебя.
- Нет. Это автоматика. Этот гвалт подымет и покойника. Я заходила к Линде. Она, как ни странно, спокойно спит, да еще и улыбается во сне. Как она может спать в таком шуме?
- Улыбается? – Я улыбнулся своим мыслям. – Когда ты спишь, ты тоже улыбаешься. Иногда.
- Что случилось?
- Фрегат «Одинокая птица» терпит бедствие в пространстве около Сатурна. Послал сигнал о помощи. Угадай кто капитан?
- И кто?
- Ронни. Тот самый Ронни, что занимался в свое время поставками оружия на Раму.
- Я помню. Что с кораблем?
- Что-то случилось на борту. Какая-то внеземная инфекция. Больше в сообщении ничего не говорилось. Остается ждать.
- Ладно. Пойду спать. Да и ты ложись. Что мог ты уже сделал. Теперь ими займутся на Сатурне.
- Конечно. Надо будет слетать завтра туда, и узнать поточнее. Погоди….
Бот возвращался. Я вызвал в прямом эфире капитана. На экране показалась заспанное хмурое лицо Теда. Мой знакомый.
- Хай, Тед. Что случилось?
- Привет, Джонатан. Не понимаю, что с твоими военными заслугами ты потерял на этой станции? Мог бы спокойно жить на земле, ни о чем не волнуясь.
- Не заводи старую песню, капитан. Что случилось с экипажем?
- Инфекция неизвестного типа. Корабль поставлен на карантин. Экипаж на моем боте в спец боксах.
- Какого рода инфекция? – Вмешалась Джен.
- Доброй ночи, Дженни! Как дочь?
- Ближе к делу, пожалуйста. — Джен никогда не любила пустой болтовни. В отличие от меня.
- Наши медики пока не могут определить точно.
- Внешние признаки?
- Сейчас. — Капитан отвернулся от экрана и с кем-то быстро переговорил. Наверное, с медиком. Повернувшись вновь к нам лицом, он сообщил. — Сыпь по всему телу, высокая температура, воспаление слизистых дыхательных путей и глаз. Если бы не массовая потеря сознания и бред, можно было бы подумать, что весь экипаж забыл в детстве переболеть корью.
- Корь? — Дженни была поражена. — Но на земле этого заболевания даже у детей уже не наблюдается более ста лет!
- Вот именно. Только….
- Что?
- В составе экипажа есть ребенок семи лет. Сын капитана. Может…. — Тед махнул в отчаянии рукой. — А вообще-то не знаю! Я не специалист.
- Можно мне поучаствовать в лечении?
- Но ты давно не практикуешь. Я в курсе, что после войны на Раме, ты прошла курс вирусологии, но, возможно….
- Хочешь сказать, мои знания уже устарели? — Люблю ее такую. Усомниться в способностях Джен, значит затронуть ее самолюбие. А это…. Вы видели когда-нибудь извержение вулкана? Поверьте, это детская игра со спичками по сравнению с моей Дженни, когда начинают сомневаться в ее профессиональных способностях!
- Нет. Ни в коем случае! — Уж Тед-то знал, что значит Джен в гневе! Поэтому поспешил ретироваться. — Я не имел в виду ничего такого. Завтра будь в санитарном куполе, я попробую раздобыть для тебя пропуск. Конец связи.
- Конец связи. — Ответил я и улыбнулся Дженни. — А ты умеешь убеждать, дорогая!
- Разумеется. — Она ответила мне так же улыбкой и добавила. — Я иду спать. Идешь?
- Конечно. — Быстро вернув станцию в автоматический режим, я добрался до кровати и, несмотря на последние события, моментально отключился.
Ночь пролетела без снов. Я проснулся и обнаружил, что будильник был переведен на час вперед. Дженни…. Моя заботливая Дженни…. Позаботилась о том, чтобы ее муженек отдохнул подольше после вахты. Она знает, что я все равно проснусь ровно в шесть утра и никакие будильники не помешают мне это сделать. Повернувшись в постели, чтобы поцеловать жену, я обнаружил, что до безысходности один. На подушке белела записка следующего содержания:
«Доброе утро, милый. Я на Сатурне. Возможно, пропустят к больным. Завтрак на столе, разбуди дочь и последи, чтобы приняла ванну. И не жалей ее! Я тебя знаю. Опять забудешь, как в прошлый раз! Это все. Будут новости сразу сообщу. Если захочешь со мной связаться, то лучше по коду 8235. Все. Целую. Твоя Дженни!».
«Я на Сатурне». Я улыбнулся своим мыслям, когда представил себе этакого мужа двадцатого века, который, обнаружив такую записку от жены, наверняка подумал бы, что весь мир сошел с ума. «Я на Сатурне», не в магазине, не у подруги, не у мамы, а на Сатурне! Сама мысль настолько меня насмешила, что, бреясь, я дважды успел порезаться «абсолютно безопасной», как утверждала реклама, бритвой. Конечно, можно было воспользоваться лосьоном для бритья, но в некоторых вещах я консерватор и, привыкнув на Раме, бриться, как человек прошлого, не мог избавиться от этой привычки даже здесь.
Восемь часов. Пора будить Линду. Как не хочется изображать из себя строгого родителя…. Но придется. Иначе в будущем это грозит ей избалованностью. Придется будить! И набравшись решимости, я вошел к ней в комнату.
- Будить пришел? – Был первый вопрос, что я услышал.
Линда, уже одетая, сидела на идеально заправленной кровати в позе лотоса (и как у нее это получается!) и выжидательно смотрела на меня.
- Уже встала? Ты случайно не заболела? — Мой вопрос был вполне кстати, тем более, что такое за ней давно не наблюдалось. Сама встала, заправила постель и теперь ждет неизвестно чего. Что-то здесь не так! Я просто нутром чувствовал в этом какой-то подвох!
- Нет, папочка! — Она вскочила с кровати и подбежала ко мне. Я поднял ее на руки. Она обхватила меня ногами за пояс, в то время как я удерживал ее за спину, умоляюще взглянула мне в глаза, от чего чувство подвоха только усилилось.
- Купаться не хочешь! — Осенило меня. — А ну быстро в ванну!
- Уже! И даже три раза шампунем сама голову мыла! — Невинный взгляд ее не по-детски огромных карих глаз невольно заставил меня почувствовать, что весь мир сошел с ума, а меня забыли предупредить. Нет, что-то здесь все-таки не то! На всякий случай я погладил ее длинные волосы. Влажные. Ничего не понимаю. А тем временем дочурка, все еще вися на мне, обняла мою шею, положила свою влажную головку мне на плечо и ласково, произнесла таким тоненьким просительным голоском:
- Папочка! — Вот оно! Я внутренне еще сильнее напрягся! — Возьми меня на Сатурн!
Так! Девочка хочет на Сатурн! Всего лишь на Сатурн. Прежде чем я ей ответил, мне еще раз в голову пришло сравнение с обычным человеком прошлого, которого его дочурка просит взять ее с собой на Сатурн. Сатурн? Минуточку! А с чего она взяла, что я туда собираюсь?
- А я разве собираюсь на Сатурн?
- А разве нет?
- Отвечать вопросом на вопрос не прилично! — Это я попытался изобразить из себя строго родителя. Куда там! Мою дочурку этим не проведешь! — Откуда тебе это известно?
- Слышала ночью шум автоматики, встала, добралась до двери комнаты управления и все слышала. Твой друг в опасности и ты, конечно же, захочешь узнать, что с ним. Все логично!
Ну что тут скажешь. Доводы железные! На Сатурн я действительно собирался слетать сегодня, а оставлять Линду одну на безжизненной станции как-то… не хорошо, а, учитывая ее нездоровое любопытство к Крэгу 3000 (главный компьютер станции) — просто опасно! В прошлый раз, когда пришлось оставить ее одну, бедняга Крэг в последствии не мог отличить космический корабль от своей задницы, после того, как дочурка лишь немного «поиграла» с его программой. В общем, дабы предотвратить нечто более страшное, мне ничего не оставалось иного, как согласиться взять ее с собой. Но, стоило только мне ненадолго в душе согласиться с неизбежным, как передо мной тут же возникло прекрасное лицо моей милой жены: «Зачем ты ее взял? Здесь же эпидемия! Как ты можешь подвергать нашу малютку опасности!?!». В итоге, быстро взвесив все за и против, учитывая с одной стороны, что на Сатурне эпидемия и Дженни, которую я несомненно увижу в плохом настроении, а еще неизвестно что страшнее, эпидемия или моя Джен в гневе, а с другой стороны на станции оборудование, которое при малейшей «удачной» ошибке в программе, которую несомненно устроит Линда, может просто упасть на Сатурн, то, учитывая, что Линда так и так окажется на планете, моя задача заключалась в том, чтобы оказалась она там в целости и сохранности, а не сверзившись прямо с неба на наши грешные головы! Согласен, мои размышления были далеки от мыслей взрослого человека, да и между нами говоря, я давно уже смирился с тем, что не могу в чем-либо перечить дочери, стоит ей только как сейчас обнять меня за шею и проникновенно заглянуть своими огромными глазами в самую сердцевину моей души, как я тут же забываю, что мне тридцать три, что я многое испытал, да и то, что мне, в конце концов нужно быть по строже. Ну что поделать? Я ужасно! Прямо скажем, до безобразия мягкий отец!
- Поехали. — Обречено произнес я. — А пока завтракать! Бегом!
Добравшись до кухни, я критически осмотрел стол. Дженни. Заботливая моя! Опять наготовила на четверых, а ведь прекрасно знает, что на завтрак чашки крепкого черного кофе мне более чем достаточно. Привычка. Одна из многих, что я унаследовал со времен войны. Когда ночью сидишь в окопе и сквозь непроницаемую темноту пытаешься разглядеть не движется ли лазутчик со стороны неприятеля, поневоле начнешь что-нибудь предпринимать, чтобы глаза не слипались. Вот и привык. Вспомнились давно прочитанные где-то слова: «Хороший кофе должен быть: черен, как дьявол; горяч, как адский пламень и сладок, как поцелуй любимой». В моей интерпретации это могло бы звучать несколько по-другому: «Хороший кофе должен быть: крепок, как поцелуй, горяч, как страсть и горек, как…».
- Папа, а что такое прабабушкина шаль? — Прервала мои мысли Лин, одновременно с этим пережевывая намазанный апельсиновым джемом тост.
- Что? — Не понял я, увлеченный своими мыслями.
- Прабабушкина шаль. Это что?
- А! Это что-то вроде большого платка, только из шерсти, которым в старину, очень давно наши прапрапра и еще раз прабабушки укутывались, чтобы согреться. Вот и все. — И только тут меня пронзила одна догадка.
- А откуда ты это слышала!?
- Да я ночью ходила в ванную и слышала, как ты сказал маме про прабабушкину шаль.
- Так. А еще что-нибудь ты слышала?
- Да в общем нет! — Но едва я успел расслабиться, как она тут же выпалила. — Но если вы с мамой подарите мне братика или сестренку, то я не буду против! — И все! В тот момент, что я давился, поперхнувшись кофе, моя дочурка доедала свой завтрак с самым невинным, просто ангельским, выражением лица, какое только может быть у девочки ее лет. Дети!
- И ты знаешь, как появляются дети? — Спросил я, чувствуя себя идиотом. Сам я этот вопрос задал своей маме только в семь. Ей же пока только шесть.
Линда подняла на меня свои огромные карие глаза и ответила:
- А ты?
Не знаю, что хотела сказать этим моя дочь, но в этот момент мне очень сильно показалось, что надо мной просто издеваются, но, я решил подыграть ей, стараясь разобраться, что к чему.
- Допустим. — Осторожно ответил я.
- А ты человек? — Следующий вопрос. Дед, наверное сказал бы: «Парень. Если тебе кажется, что весь мир сошел с ума, то не отчаивайся. Он всегда был таким, просто раньше ты этого не замечал. Смирись. Все-таки их больше. Задавят!».
- Человек.
- А я человек?
- И ты человек. — Ну не идиотизм?
- Если ты человек и я человек и, если ты знаешь, как появляются дети, то почему бы и мне этого не знать? Логично? — Добавила она, допивая апельсиновый сок.
- Логично!
- Вот именно! А вообще-то. — Она заговорщически посмотрела на меня. — Крэг сказал.
- Это в тот раз, как ты полазила в его программе?
- Нет. После. После того раза, если помнишь, я свела его интеллект к уровню грудного младенца.
- Помню. — Облегченно ответил я, лихорадочно стараясь вспомнить, не содержится ли в памяти Крэга анатомического справочника. Сделав памятку в уме «почистить память Крэга», я сказал Линде, заметив, что она все съела. — А сейчас чистить зубы и через пол часа будь готова! А я пока проверю автоматику.
- Я сейчас! — Она слишком быстро убежала в ванную, что я даже позавидовал ей. Моя же подруга трость всегда была со мной. Но тут вернулась на минутку Линда, чтобы добавить. — Кстати. Надеюсь, что после того, что мы тут выяснили сказки про аиста отменяются? — И снова невинное личико исчезло прежде, чем я успел что-либо ответить. Дети!
Нет. Конечно, я люблю детей! Обожаю! Но когда тебе в лоб задают такие вопросы поневоле пожалеешь, что они у тебя есть. Может и не пожалеешь, но как ответить на вполне взрослый вопрос шестилетнего ребенка так, чтобы она поняла и самому при этом не выглядеть дураком, когда окажется, что она уже все знает и, держу пари, про себя потешается надо мной, когда я рассказываю ей сказки про того же аиста! Яблочко от яблони…. И неужели же я сам когда-то был таким? Конечно, внешне Линда походила на маму, чему я был очень благодарен Дженни. Две красавицы в доме — это же рай земной! Но вот характер и манеру шутить, она получила с моими двадцатью хромосомами. Так что еще помучаюсь! Как пить дать, помучаюсь! И, размышляя так, я не спеша хромал к комнате управления. Очутившись в кресле перед пультом управления, я первым делом проверил все параметры системы. Все работало как часы или сердце. Как хорошие часы или здоровое сердце, поправился я, тем более, что если говорить, сердце, работает как часы, то дед тут же вмешался бы со словами: «Если сердце работает, как часы, не стоит особенно радоваться. Часы, как известно то спешат, то отстают, а иногда вообще… стоят. Так что радоваться не стоит….». Затем я связался с Дженни. На экране показалось лицо в белой маске и защитных очках. Она быстро все сняла и приветствовала меня словами:
- Линда встала во время, выкупалась, позавтракала? А зубы почистила? — Что поделать! Дженни прекрасная мама, которая, даже будучи очень занята, никогда не забудет о своем любимом чаде!
- А как у меня дела, ты спросить не хочешь? — Полу шутливо спросил я.
- Ну, ты же большой мальчик! Сам о себе позаботишься.
- Без моей мамочки? — Я выждал паузу. — Никогда! А если серьезно, то Линда сама встала, заправила постель, сама же приняла ванну, позавтракала, попросила нас с тобой сделать ей сестренку или братишку и сейчас чистит зубы.
- Что?
- Что, что? Тебя что-то не устраивает? — Я попробовал изобразить самое невинное выражение лица, на какое только был способен.
- Что там насчет братика или сестренки?
- А это ты у нее спроси. Я тут ни причем. Крэг все рассказал. Не волнуйся. Я проверил его память. Ничего особо страшного он выдать не мог. Хотя…. Если наша юная хакерша добралась до межпланетной связи, то она нас еще удивит!
- Ладно. Ты прилетаешь?
- Да, через… час. Что-нибудь уже ясно?
- Да так…. Мне с трудом удалось включиться в группу исследующую вирус, обнаруженный в крови экипажа. Пока трудно что-либо сказать.
- Как Рон?
- Все члены экипажа без изменений. И…
- Что?
Было видно, что Дженни что-то тревожит, но что именно я сказать не мог. Странно. Такой озабоченной я давно ее не видел. В ней шла внутренняя борьба. Наконец она произнесла.
- Ладно. Прилетай, сам увидишь.
- Что?
- Это не видеофонный разговор.
- Хорошо. Только я не один.
- Дженни не должна быть здесь ни в коем случае! Ты же понимаешь, что карантинная ситуация. Необходимо строжайшее соблюдение всех правил безопасности в обращении с больными. А что может натворить ребенок, когда не понимает, что творит, ты и сам представляешь. Тем более Линда!
- Согласен. Только попробуй сама ей это сказать. Да и я уже обещал! Не хорошо как-то!
- Ни в коем случае! — Повторила Джен голосом, не допускающим возражений.
- А если….. Если на Сатурне она побудет с Тедом? Он хороший парень, сама знаешь!
- С Тедом? Это вариант. Но если после общения с ним она научится жевать табак, пить чистый виски и изрядно пополнит свой словарный запас крепкими выражениями….
- Ни в коем случае! Я предупрежу Теда, чтобы при ней он выражался только языком Шекспира, пил молоко и жевал мятную жвачку! Дышать ему разрешено?
- Ладно. — Улыбнулась моя жена. — Мне пора. Я жду. На входе скажи, что ты ко мне. Иначе не пропустят. До скорого. — Она послала мне воздушный поцелуй и экран погас.
- Я готова! — Радостно почти прокричала Линда у меня за спиной.
- Поехали. — Обречено произнес я и через десять минут мы уже летели в личном боте на планету, пробираясь сквозь тысячи и тысячи ледяных глыб. Это, конечно, было не безопасно, но с новым автопилотом, который контролировался главным компьютером на Сатурне, рассчитать приемлемый курс не составило особого труда. Черед пол часа мы были на планете. В ангаре, куда залетел наш бот, нас уже встречал Тед.
- Дядя Тед! — Лин радостно бросилась на шею капитана.
- Как поживает моя маленькая Лилия?[2] — Ответил капитан.
- Слушай. У тебя как с работой? Ничего, если Лин побудет с тобой пару часов, пока я наведаюсь в мед блок?
- С удовольствием! — И к Линде. — Я тебе покажу наш главный компьютер!
- Только следи, чтобы она ничего не натворила! — Поспешно заявил я и, поцеловав дочурку, отправился к мед блоку, где меня тут же остановили двое внушительного вида парней.
- Карантинная зона! Пропуск только медперсонала! — Заявил тот, что был повыше. По его накаченному телу и лицу, полностью лишенному каких-либо признаков интеллекта, было ясно, что эти две фразы практически полностью исчерпывают его словарный запас.
- Слышал анекдот? — Не могу упустить случая пошутить! — Берут интервью у боксера. Журналист его спрашивает: «У вас такие большие кулаки. Это, наверное, чтобы бить сильнее?». Боксер: «Ну». «А голова у вас такая маленькая, это, наверное, чтобы лучше уворачиваться от ударов противника?». Боксер «Ну». И через минуту добавляет: «А еще я туда ем».
- И что с того?
- Да так…. — Громила оказался еще тупее, чем я думал. — А вообще-то я к доктору Айронхарт Ли.
- Пропусти. — Вмешался второй. — Меня предупредили.
- Ну ладно. — Отошел в сторону первый, пропуская меня, а когда я уже миновал его, то мне в спину произнес:
- А еще я оттуда разговариваю. — Мы обменялись полными глубинного смысла взглядами, и я прошел в первую дверь, где меня остановили, обыскали, заставили раздеться, продезинфицировали каким-то составом, нарядили в больничную одежду, но на этом мои мучения не закончились. Поверх всего этого на меня надели нечто напоминающее скафандр, чтобы ни один вирус не смог проскочить в мое тело. В довершении меня вновь сбрызнули чем-то от чего стекло шлема запотело, но его наскоро протерли, укрепили на моей груди пластиковую карточку пропуска, заменили мою трость на какой-то медицинский костыль и в конце этих мучений, когда терпение мое было уже на пределе, я все-таки попал в главное отделение мед блока.
Стройные ряды коек, каждая из которых отделена от внешнего мира полупрозрачной пленкой, застегнутой на молнии, медики в своих скафандрах, неслышно как привидения передвигающиеся от койки к койке, что-то записывающие, переговаривающиеся между собой. Дед точно сказал бы: «На свете есть только три самых отвратительных места, куда только можно попасть. Это больница, больница и кладбище. Тем более, что это практически синонимы». Сейчас глядя на все это уныние, я невольно подумал, что дед был прав.
- Пришел. — Раздался голос в наушниках. Я обернулся. Рядом со мной стоял человек в таком же скафандре, только стекло его шлема было чуть затемнено. И только по голосу я смог узнать свою жену.
- Да. Как дела?
- Компьютер работает по полной программе, результаты анализов ожидаются где-то в ближайшие пол часа.
- Ты что-то хотела показать мне?
- Да. Пойдем.
Следуя за ней, я невольно чувствовал себя космонавтом в этом скафандре. Мы медленно продвигались сквозь ряды коек и сквозь пленку и стенку шлема я слышал отдаленные стоны, крики и бред. Со всех сторон. Со всех сторон. Со всех сторон. Наконец Джен остановилась возле койки с номером 52829 и, расстегнув молнию, жестом пригласила меня зайти. Но сама заходить не стала. Как только я протиснулся в образовавшуюся щель, молния за мной с мягким шелестом закрылась. Я подошел к койке. И только теперь понял состояние Джении. На койке, в переплетении множества разноцветных проводов, под капельницей и с кислородной маской на лице была она. Она! Иоланта Смайлз! Потрясенный увиденным я стоял, не зная, что сказать и только спустя несколько минут понял, что говорить что-либо нет необходимости. Она без сознания. Семь лет. Семь лет, как мы расстались после того разговора на Раме. Семь лет никаких новостей. Семь лет боли и неизвестности. Семь лет большой срок. И для нее, как и для меня, он не прошел незаметно. Волосы были все такими же прекрасно светлыми, глаза, держу пари, открой она их и я вновь окажусь в их неувядающей власти. Но время оставило на ней свой неумолимый отпечаток. Несколько не очень глубоких, но заметных морщинок пролегло у глаз, в уголках все таких же изящно очерченных губ, как я помнил их со времени первой встречи в баре «У Чарли». Нет. Тогда было только официальное знакомство. Полюбил я ее немного раньше. В день, когда встретил ее тем жарким августовским летом. Ее летящая походка и музыка. Я попытался вспомнить слова той песни, но вспомнилось только несколько строк. «В последнем месяце лета, мы распрощались с тобой. В последнем месяце лета, не сумели простить. В последнем месяце лета, жестокие дети. Умеют влюбляться — не умеют любить». Да. Тогда мы были всего лишь взрослыми детьми, и наша любовь была такой же по-детски неопытной. По крайней мере, моя. Но растет человек, растет и его любовь.
Сначала она детская, неопытная. Это любовь к маме, к папе, к братику или сестренке.
Затем любовь страстная, неистовая, как факел! Первая любовь в жизни. Когда кажется, что все! Если любишь ты. Что это твой идеал, что лучше уже не найдешь, что стоит ей только отказать тебе в этой любви, как тебе уже незачем жить, а лишь немного улыбнется улыбкой, в которой обещание лукаво проглядывает сквозь прикрытые ресницами глаза, как ты, о безумец!, пылаешь желанием угодить ей, сделать все, что она хочет! А если наивно любит искренне она? Какие безумные речи, какие обещания выслушивает она, какие прекрасные картины рисуются перед ее наивным не окрепшим умом, какие заверения в преданности расточает тот, кто кажется ей лучшим на свете, самым сильным, умным, смелым и красивым! Но стоит ей только поддастся, как… потерянная невинность, кровь и слезы, боль и разочарование! Такая может быть первая любовь для него и нее. Глупая, наивная, но чистая любовь с огромным количеством гормонов, полным или большей частью отсутствием мозгов, в которой, к сожалению, очень часто любит кто-то один. Она или он. Чаще, к великому сожалению, она….
Лишь после того, как перебродит юность в голове, только тогда появляется понимание и уважение к представительнице другого пола. Только тогда ты начинаешь видеть в ней не предмет удовлетворения твоих низменных желаний в который можно сунуть поглубже, кончить скорее и смыться без проблем, а одухотворенную представительницу прекрасного пола. Теперь ты ищешь в ней не только секса. Нет, конечно, и секса тоже, но в значительно меньшей степени, нежели желания заглянуть в ее душу, понять ее сердце, как она мыслит, как она чувствует, что ей нравится или нет. Ты искренне желаешь доставлять ей радость каждый день. Подарками, шутками, глубокими проникновенными взглядами после удачно высказанной мысли. Тебе хочется не ее безудержного смеха, а в большей степени просто ее прекрасной, немного наивной, улыбки ее губ и очей, в которых заложен глубокий смысл, об истинном значении которого можно только догадываться. Каждое мимолетное прикосновение словно невзначай, дарит вам обоим такую непередаваемую гамму ощущений, которой вы никогда не узнаете при обычном, самом обычном банальном сексе.
И конечно в такой любви есть место сексу. Но не просто сексу, а занятию любовью. Честно говоря, никогда не любил употребления выражения «заниматься любовью», когда речь идет об обычном сексе. Но когда двое искренне любят, то секс приобретает новое значение и смысл в их отношениях. Это апофеоз единения физического и духовного в человеке! Секс и любовь сплетаются в единый порыв, и вы несетесь, объятые страстью духовного и физического единства к недосягаемым вершинам настоящего счастья! Оргазм…. Как отвратительно названа вершина, Парнас, Олимп человеческой любви, к которой должны стремиться все искренне любящие друг друга люди. И только! Только двум поистине прекрасным целям должна служить такая, я бы сказал идеальная любовь, когда физическое и духовное гармонично воплощены в том чуде творения, что называется… жизнью.… И второе, но только по смыслу, а не по значимости, это дар любимым друг другу. Это настоящее счастье физического секса и чувственной, эмоциональной, искренней, взрослой, уверенной, знающей чего она хочет и как этого добиться, идеальной любви…. Внезапно я прервал свои мысли. Ио пошевелилась и простонала:
- Рон!
Я оцепенел. Рон? Почему Рон. И только сейчас я вернулся к реальности, от своих иллюзий. Конечно. Она была на корабле. Могла его знать, а может и любить. Но как? Она же говорила, что вряд ли когда-нибудь полюбит. Может время внесло свои коррективы? И раздираемый самыми противоречивыми чувствами, я вышел к Дженни. Я не мог видеть ее лицо сквозь полутемное стекло шлема, но я знал, что она чувствует. Или по крайней мере догадывался. Потому что, как бы хорошо ты не знал человека, но в полной мере понять женщину, может только женщина. Только по себе зная, что такое ощущение женщины, можно ей помочь. Когда нарушается привычный ход вещей и прошлое возвращается в виде Иоланты, которую, как Джен прекрасно знает, я все еще люблю. Как это отразится на семье? Как поведу себя я, когда она очнется и не разрушится ли из-за нее наша жизнь? Наверное, такими были мысли моей жены. Умом я это понимал, но что именно чувствует она? Об этом мне приходилось только догадываться. Я стоял рядом с ней, не зная, что следует сказать и поэтому только подошел и обнял ее произнеся:
- Я люблю тебя.
- Я тоже тебя люблю. — Ответила она и только сейчас, когда наши шлемы соприкоснулись, я смог разглядеть, как по щеке ее медленно сползает слеза. Чисто автоматически, словно повинуясь условному рефлексу, я попытался вытереть ее слезу тыльной стороной пальцев, но моя рука коснулась стекла шлема и нетерпеливо заскользила по нему. Джен правильно истолковала мой жест и ,улыбнувшись, мотнула головой, от чего слеза отлетела в сторону. Все-таки и она тоже не могла в костюме коснуться своего лица. — Я очень сильно люблю тебя. — Повторила она, добавив через мгновение. — И вместе с тем я очень сильно боюсь тебя потерять.
- Ты мне веришь? — Спросил я, глядя ей в глаза.
- Как самой себе.
- Тогда поверь в то, что я сейчас скажу. Никогда. Запомни. Никогда я не смогу бросить тебя и Линду. Я люблю вас и прошлое, как ты сама вчера говорила, не должно мешать настоящему. Согласен, это будет трудное испытание для нашего брака и возможно тебе будет казаться, что он под угрозой. Но прошу, поверь моим словам, несмотря ни на что я всегда останусь любящим мужем и отцом наших детей.
- Детей?
- Ну да. Все-таки я Лин уже почти обещал братика или сестренку. А так как без твоего участия это было бы невозможно, то тебе просто придется согласиться. Как идея?
- Посмотрим. — Ответила она, улыбаясь. — А пока у меня работа. Нужно узнать результаты анализов.
- Хорошо. Тебя подождать? Ты скоро освободишься?
- Наверное, я задержусь здесь на ближайшие… несколько дней. Так что не нужно ждать. Да и твоя работа.
- Ладно, несколько часов в запасе у меня есть. Погуляю с Линдой. Посмотрим Сатурн и что здесь организовали новенького с прошлого года. А там будет видно. Ладно. Пока.
- До скорого. Целую.
Мы быстро обнялись, и я пошел к выходу, а Дженни скрылась за дверью одной из множеств лабораторий.
Найти Линду не составило большого труда. Где главный компьютер, мне было прекрасно известно. Я появился там в тот момент, когда моя дочурка уговаривала дядю Теда, показать ей как эта машина управляется. Тед уже сдавался под настойчивой атакой Лин, когда к нему подоспела помощь в моем лице.
- Ни каких компьютеров! — Оборвал я ее протесты, жалобы и просьбы, которыми она поочередно забрасывала беднягу Теда.
Линда насупилась, сделала вид, что обиделась, но спустя минуту уже вдохновенно рассказывала о том, где они с дядей Тедом гуляли и что видели.
Мне пришлось прервать ее излияния, когда меня вызвала по видеофону, находящемуся неподалеку, жена.
- Что случилось? — Спросил я.
- Срочно нужно поговорить. — По ее тону было видно, что она чем-то серьезно озабочена.
- Мне придти в мед отсек?
- Нет. Я сейчас в кафе «Тефия». Знаешь, где это? — Я кивнул. — Все. Жду как можно скорее. Лучше без Линды. В некотором смысле это касается ее.
- То есть?
- Не по видеофону. Все.
Что делать. Мне вновь пришлось оставить Лин на попечении почти добитого ею дяди Теда. И, искренне пожелав ему удачи, я почти бегом отправился в «Тефию»[3].
Кафе я нашел без труда и вскоре, сжимая в руках чашку обжигающего кофе, слушал Джен.
- Мы нашли причину болезни. Это, как мы сразу предположили — вирус. — Говорила она медленно, с расстановкой, чеканя каждое слово, словно отдаляя то неизбежное, о чем, как мне казалось она очень не хотела говорить. — Это, как мы поняли, разновидность парамиксовируса[4], вызывающего болезнь, известную как корь.
- Но ты говорила, что корь….
- Погоди. Не перебивай. Действительно, корь уже давно исчезла из числа человеческих заболеваний. Сейчас ее симптомы известны только из справочников. Но…. — Она сделала паузу, чтобы пригубить апельсиновый сок. Но мне все равно казалось, что она только тянет время. — Эта болезнь лишь напоминает корь, однако, это и корь и не корь.
- То есть?
- То есть это так называемая неокорь. Новая разновидность. Не хочу загружать тебя специальными терминами, но проще могу объяснить так. Фрегат «Одинокая птица», совершая вынужденную посадку по техническим причинам на одной из планет земного типа, что подтверждается бортовым журналом, подхватил на этой планете корь в ее чистом виде. Так как весь экипаж был на всякий случай иммунизирован еще на земле, то им было опасаться нечего, но в полете у жены капитана родился мальчик.
- Рон и Иоланта муж и жена? — После услышанного в бреду от Иоланты, я не должен был особенно удивляться этому факту, но меня поразило другое. Она же не может забеременеть! Гистерэктомия навсегда исключила такую возможность. Что я и выпалил на одном дыхании жене. Она разглядывала меня несколько дольше, чем мне того хотелось бы. Наконец она произнесла:
- Не знаю, откуда у тебя такая осведомленность в вопросах интимного характера, но у нее вполне нормальная, здоровая матка. Да и организм ее просто создан, чтобы быть мамой. Но дело не в этом. Как я уже сказала, родился мальчик, иммунизировать которого в корабельных условиях не представлялось возможным. Точнее все необходимые прививки были сделаны, судя по записям его мед карты, но судовой врач, просто не учла такой вариант, как корь и благодаря этой ошибке, мальчик, уже будучи семилетним, подхватил болезнь.
- Но, если все остальные члены экипажа были иммунизированы, то как же они все заболели?
- Вот в этом как раз вся суть. Под влиянием неизвестных факторов вирус в организме мальчика, мутировал до совершенно невообразимой формы, против которой прививка у экипажа просто молча капитулировала!
- Но в таком случае…. Я не врач, но насколько мне известно, нужна вакцина, которую можно получить из крови переболевшего человека или животного.
- Правильно. Только переболевших у нас нет. И уже три покойника. Это серьезно. Очень серьезно. На опыты с животными времени просто нет. Остается, мальчик со своим детским организмом, который обладает в силу возраста повышенной сопротивляемостью. Можно было бы использовать его кровь. Однако в последнее время ввиду того, что на корабле не осталось здоровых людей, о нем никто не заботился и организм сильно истощен. Долго он не протянет.
- Тогда что делать?
- Есть один вариант. — Она вновь замялась. — Найти человека с крепкой иммунной системой и заразить его ослабленным штаммом вируса, в надежде, что, переболев, он даст нам необходимую вакцину.
- Так в чем проблема?
- Тебе известны условия жизни на Сатурне? Гравитация, тяжелые климатические условия, постоянная борьба за выживание и т.д. Организмы этих людей, да и наши с тобой не справятся даже с ослабленным штаммом. Идеально в данном случае может подойти только организм… ребенка.
- Джен, это не серьезно! — С полной уверенностью заявил я. — Здесь полно крепких здоровых людей, которых так просто не проймешь какой-то корью, даже нео, а ты хочешь взять детский организм?
- К сожалению, в здешних условиях дети со своим неокрепшим организмом, в гораздо более выгодной ситуации в отношении иммунной системы. Это, конечно, не единственный вариант. И этот вариант очень рискован, но в детском организме риск сведен к минимуму, а во взрослом это максимум. Можно начать заражать добровольцев хоть сию минуту, но сколько их умрет, прежде чем кто-то справится с болезнью? Неизвестно.
- Да, но ты забываешь об одном. Мы за полтора миллиарда километров от земли, а ближе ты вряд ли найдешь ребенка.
В это время в кафе, в сопровождении дяди Теда вошла Лин. Я проследил направление взгляда Дженни и внезапно все понял.
- Скажи, что ты шутишь! — Потребовал я у нее.
- А тебе сейчас до шуток? — С горечью в голосе спросила она.
- Нет. — Я задумался, краем глаза наблюдая, как дочь медленно приближается к нашему столику, радостно о чем-то разговаривая с Тедом. — Мне не до шуток. Мне совсем не до шуток.
Лин приблизилась к нам:
- Папа, а почему мама расстроена? — Я поднял голову и только сейчас понял, в каком состоянии была Джен. Когда она сообщила новость, то первое, что я мог чувствовать, было чувство отца, но видя, в каком отчаянном состоянии Дженни, я невольно устыдился своих эгоистических чувств отцовства. Моя бедная Дженни побледнела, видно было, что она держится из последних сил, чтобы не заплакать, и я поспешил ответить дочери.
- Ничего детка. Мама в порядке. У нас тут серьезный разговор. Ничего, если ты еще немного побудешь с Тедом? А? — В это время я умоляюще посмотрел на него, словно пытаясь взглядом, сказать: «Ну помучайся еще немножечко, чего тебе стоит!». И они ушли. А я спросил у Дженни.
- Но нас никто не заставляет рисковать дочерью.
- Да, никто. И тогда погибнет больше трех десятков людей. Твой друг, его жена, их сын и еще множество людей, у которых наверняка на земле есть родные, которые любят их и ждут.
- Это серьезное решение, дорогая. — Я взял ее руки в свои. Не знаю, зачем я это сделал, но мне хотелось хоть как-то поддержать ее. Пусть только этим жестом. — Да, там мой друг, моя первая любовь, их сын и остальные. Но разве мы имеем право жертвовать нашей дочерью? Имеем ли мы на это право?
Слезы беззвучно текли по ее прекрасному лицу и она смогла ответить только:
- Не знаю, Джон. Ты прекрасно понимаешь, что мы оба не хотим причинять вред нашей дочери, но там люди.
- Там люди. — Повторил я. — Люди….
- У нас не много времени. — Немного успокоившись, произнесла она. — День, может два. Не больше. Что-то нужно решать.
- Как ты считаешь, ты могла бы пожертвовать дочерью ради людей, большинство из которых ты просто не знаешь?
- Таков мой долг врача, но как мать я не могу этого позволить. Но я врач. — Повторила она.
- И, повинуясь этому долгу, ты готова причинить вред дочери?
- Конечно, нет Джонатан! Как ты мог такое подумать! Я ни в коем случае не могу так с ней поступить!
- И я. — Обречено произнес я.
- Но что нам делать?
Воцарилось гнетущее молчание. Молчание это было сродни затишью перед грозой. Что-то нужно было решать. Само собой, нас никто не принуждал рисковать дочерью, но в таком случае погибли бы люди. И среди этих людей она. Иоланта. Казалось бы, сложное решение? На самом деле все просто. Иоланта или дочь. С одной стороны та, кто больше никогда не будет моей, та, которая посмеялась в свое время над моей искренней любовью, и та, кого я так и не простил в глубине души. С другой — моя дочь, мой единственный ребенок, моя маленькая Лилия, плоть от плоти моей. Все просто, нужно решить кто мне дороже. Кто нам дороже, точнее сказать. Но решение должен был принимать я. Я это прекрасно понимал и никак не мог сделать то, что от нас мужчин, так часто хотят женщины. Мы принимаем те решения, которые обычно женщины, наши любимые женщины не решаются принять сами, сомневаются или просто боятся. Но если они доверяют нам, как самим себе и любят, то каким бы жестоким ни было наше решение, скрепя сердце они примут его. Может не без сомнения в душе, но примут. Такой была и моя Дженни. И от моего решения зависело ближайшее будущее моей дочери с одной стороны и моей первой любви с другой.
За размышлениями я не заметил, как кофе остыл и, выпив его одним залпом, я спросил:
- Каковы шансы Линды?
- Около восьмидесяти трех процентов.
- Сколько времени осталось?
- Я уже сказала. День или два. Но этот срок подразумевает, что послезавтра умрет последний человек. А умирают они уже сейчас. Нужно спешить.
- Я не могу принять такого решения. Но у меня есть идея.
- Да?
- Линда сама должна решить способна ли она рискнуть своей жизнью ради этих людей.
- Сама!?! — Джен была потрясена. — Но ей же только шесть лет! Как она может принять такое решение?
- Наша дочь, дорогая, мала только по общепринятым меркам. На самом деле в ее детской головке вполне взрослые мысли. Она это осознает и у нее просто хватает ума не спешить взрослеть в остальном, и она просто наслаждается своим возрастом. Но повторю, у нас очень взрослая умная дочь.
- Так как ты хочешь ее спросить?
- Увидишь.
Кого я хотел обмануть? Себя? Дочь? Зачем я привел ее сюда? Какой смысл? Эти вопросы невольно я задавал себе, когда мы с дочерью бродили по мед блоку среди больных. Мы подошли к койке Ио и вошли внутрь, за клеенку.
- Кто она? — Спросила Линда, чувствуя, что я не так просто позвал ее в это довольно мрачное местечко.
- Иоланта Смайлз. Точнее теперь Стэнтон. — Лин внимала мне и я, вздохнув продолжил. — Однажды много лет назад, когда я только закончил учебу в академии…. — Начал я и сам не заметил, как рассказал ей все, что было, все, что сам не хотел лишний раз вспоминать и что так безуспешно пытался забыть многие годы. Моя маленькая взрослая дочь слушала, затаив дыхание и, когда я смолк, только спросила:
- Она принцесса?
- О чем ты?
- Та сказка, что ты мне рассказал вчера. Это было про нее?
- Да. И, как та принцесса, она смогла, наконец, найти своего принца. Рона, моего друга. Твой папочка смог понять ее душу только очень поздно, когда уже ничего нельзя было изменить. Она была далеко и я не мог ничего поделать. А Рон смог изгнать страх из ее сердца. Смог понять ее.
- Ты любишь маму?
- Конечно люблю. Маму, тебя. Вы для меня все, но….
- Но ты все еще любишь ее? — Я внимательно посмотрел на дочь. Все-таки она слишком взрослая для своего возраста. Слишком. Многое в жизни ей предстоит понять и осмыслить. Ведь многое приходит только с опытом, которого у нее к сожалению пока нет, но уже сейчас в ее глазах виднелась совсем не детская задумчивость, которая меня иногда пугала.
- Да. Люблю. — Только ответил я. И внезапно я понял, что больше не могу находиться здесь. Что я делаю? Стараюсь убедить дочь рискнуть своей жизнью, ради той, кого полюбил, рискуя потерять обеих и доверие Дженни! Зачем только я все это затеял!
- Пошли отсюда! — Я потянул ее за руку, но Лин уперлась.
- Давай посмотрим на ее сына!
- Сына? Зачем?
- Давай!
- Ладно. — Меня, если честно, тоже интересовало, какой у нее сын.
Мы справились у проходящего мимо медика и вскоре были у ее сына. Мальчик, несмотря на сыпь и сильную худобу был красив. Его черты лица так и проглядывали сквозь кислородную маску.
- Красивый. — Произнесла Лин.
- Да.
Она подошла ближе и осторожно провела ладонью в скафандре по лицу мальчика. Печаль ее прекрасных детских глаз что-то напомнила мне. Что-то странно далекое. Но что? Где я уже видел это выражение? Где? Что оно может означать?
- И он тоже умрет?
- Умрет. Ладно. Давай уйдем отсюда!
- Пошли.
Мы вышли к ожидающей нас у входа Дженни. В ее взгляде я прочел немой вопрос. И только покачал головой. Кажется, она вздохнула облегченно, но на лице Линды я прочел странную озабоченность. Что с ней? Неужели это так повлияло на ее неокрепшую детскую психику? Странно.
- Поехали домой. — Произнес я.
Через час я сидел в кресле возле пульта управления, а там внизу на планете умирала она. Рядом находилась Дженни.
- Она не захотела? — Спросила она.
- Нет. Просто внезапно я понял, что это была глупая затея. Я показывал ей больных. — Каких именно больных, я умолчал, но Джен и так все поняла. — И понял, что… в общем это с самого начала было глупо.
- Но как же люди?
- Люди… — Я не знал, что ей ответить, как внезапно нас привлек шум в детской.
- Линда! — Вскричали мы и бросились к ней. Я настолько резко взял спринтерскую скорость, что, забыв о трости, споткнулся и растянулся на полу. Джен что-то крикнула из комнаты Лин. Я, наконец справившись с непослушной ногой, приковылял к ним.
Она была без сознания, Джен в немом ужасе держала в руках опустевший шприц.
- Что это!? — Крикнул я, догадываясь каким будет ответ.
- Ослабленный штамм неокори. Не знаю зачем, я взяла его из лаборатории, а она, наверное, нашла его у меня в сумке.
- Как? Она сама сделала себе укол! Сама заразила себя!?
- Да. — Бессильно ответила моя жена. — И это не самое страшное. В шприце была двойная доза.
Холодным душем ее слова ворвались в мое сознание. Двойная доза! Семнадцати процентный риск при нормальной дозировке, а с двойной….
- Нужно срочно доставить ее на Сатурн. — Сказала Джен.
Я вывел бот из гаража и вскоре мы были на месте. Лин тот час положили в отдельный бокс, подключили аппаратуру, обвешали проводами, трубками, капельницами. И… наступило затишье. Оставалось только ждать. Ждать и надеяться. Хотя надежда была настолько призрачна, что когда я вышел из бокса к Джен, я не узнал ее. Она бессильно сидела в кресле с ничего не выражающим побледневшим лицом. Я подошел ближе, предложил ей кофе.
- Выпей.
- Я не должна была брать с собой штамм. Зачем я это сделала? — Произнесла она бесцветным голосом, не обращая внимания на мою протянутую руку с кофе. Я сам отхлебнул. Сладкий! Ненавижу! Я отставил кружку в сторону на соседнее сиденье и вновь повернулся к жене.
- Ты не могла предвидеть этого.
- Я должна была!
- В любом случае сейчас мы можем только ждать. Ждать и надеяться. — Я обнял ее за плечи. Она склонила голову мне на грудь и все ее тело затряслось в беззвучных рыданиях. Не зная, что делать, я просто сидел и гладил ее волосы. Что я мог сказать? Не волнуйся, все в порядке? Бред! Я смог лишь сказать.
- У нас не по годам взрослая дочь. Она сама приняла это решение, не смотря на риск.
- Но она ошиблась в дозировке!
- Да. Это так. Но она очень смелая. Она смогла принять решения за нас, ее родителей. Она понимала, что мы не желаем ей зла. Мы сомневались, боялись, а она…. Она знала о последствиях и все равно сделала то, на что у нас не хватило бы смелости. Она очень смелая умная девочка.
- Я не должна была оставлять препараты без внимания в доступном для нее месте! Я виновата в ее смерти!
- Не вини себя. Она все равно бы добралась до них. Ты же ее знаешь. Когда она чего то хочет, тут ты ее уже не остановишь! Все равное сделает по-своему. И она жива. — Пока жива, подумал я, не решаясь произнести этого вслух.
- Да.
И тишина. Мы, сидели и молчали в коридоре, а за стенами бокса, без сознания умирала наша дочь. Дочь. И мы ничего не могли сделать. Только молча ожидать. Ждать неизбежного. Я смотрел на настенные часы. Секундная стрелка слишком медленно огибала свой вечный круг. Мимо нас проходили люди, по большей части врачи, для которых наша дочь была лишь одной из многих пациентов. Я давно заметил, что врачи обладают странной бесчувственностью. Профессиональной нечувствительностью к больным. Что они для них? Лишь больное тело, которое нужно вылечить. Им не важно, что у каждого из них своя судьба, свои проблемы, свои радости. Что каждый человек это целый мир. Мир, который врачей интересует постольку поскольку. Может быть моя оценка не справедлива, но… врачи есть врачи. Их тоже можно понять. Нельзя сопереживать каждому больному. Конечно, они тоже чувствуют, они тоже люди у которых так же как у всех есть родные, есть близкие люди. Возможно, что сама профессия врача накладывает какие-то ограничения на область чувств. На каждого больного не начувствуешься. Врач воспринимает все умом. Есть больной и его нужно вылечить. И все. Если вникать в душу каждого из них, то, возможно, что это будет мешать их профессиональным качествам? Кто знает? И, возможно, что они специально накладывают ограничения на свою чувствительность, чтобы лечить больного. Лечение часто связано с болью. Болью во благо. И, если врач, в силу своей повышенной чувствительности, не сможет причинить больному боль ради его же блага, то какой же он врач? Человек, к сожалению, обладает нервной системой. Система, которая остро реагирует на любое вмешательство извне. И что делать, к примеру, когда обычный укол, от которого может зависеть жизнь, так же болезненен? Но так надо. И с этим приходится мириться врачам. Причинять боль во благо их профессия. И именно для того, чтобы причинять боль во благо, они должны снизить свои чувства по отношению к больным. Это просто их работа. Работа, которую нужно выполнять и по возможности выполнять хорошо, не увлекаясь чувствами. Как больных, так в гораздо большей степени и своими собственными.
И все-таки я не смог бы быть врачом. Слишком привык принимать чужую боль близко к сердцу. К самой сердцевине сердца. Конечно, я в прошлом солдат и убил множество хоть и инопланетян, но живых организмов. Я причинял им боль, но всегда добивал их так, чтобы этот переход к вечности был бы как можно менее болезненен. Однажды, на Раме, когда в один из рейдов по очистке деревушки, одной из многих, я стал свидетелем одной сцены. Рамонцы надо сказать довольно похожи на людей. Единственная разница в строении некоторых внутренних органов и особой фосфоресцирующей пигментации кожного покрова, а так все также. Все конечности такие же, как у нас. И однажды, когда деревня была уже почти уничтожена, командир послал меня проверить один дом. Когда я зашел в него, то увидел на полу лежащую в луже крови мертвую рамонку, а на ее оголенной груди ползал грудной ребенок. Ребенок плакал, ему было холодно, и он был голоден. Он, как и все дети рамонцев до определенного возраста, был еще слеп и, повинуясь врожденному инстинкту, тыкался в грудь своей мамы, ища соски, чтобы утолить голод, не осознавая, что его мама мертва. Ребенок так плакал, что мое сердце не выдержало. Я отвернулся и, не глядя, выстрелил в него. Я знал, что попал, так как он стих, но не мог смотреть на это. Отвернулся и вышел. К чему это я? К тому, что в том случае это убийство было актом милосердия. Жестокого милосердия. Своим выстрелом я избавил ребенка от страданий. Все равно он умер бы медленной жестокой голодной смертью, наверное, зажимая в своих детских губах материнский сосок, который не мог дать ему молока. Детей у рамонцев может кормить только их собственная мать. Не знаю почему. Какие то особенности организма. Молоко другой женщины ему бы не подошло. И хоть я понимал это, но так до сих пор не смог простить себе этого жестокого милосердия. Война жестокая бессмысленная вещь. Можно смириться с тем, когда на тебя набрасывается взрослый рамонец с единственной целью убить тебя, но когда убиваешь беззащитное дитя, невольно начинаешь проклинать эту войну. Сцена эта до сих пор иногда мне снится и, просыпаясь всякий раз в холодном поту, я проклинаю эту войну. Да и войны вообще. И пусть я совершил благое дело, но я убил. Убил ребенка, вся вина которого заключалась в том, что он родился не в то время и не в том месте. Больно….
- Вы родители девочки? — Нарушил мои размышления подошедший врач.
- Да. — Ответил я за нас обоих
- Не буду лгать. Дела вашей дочери очень плохи. Она может не дожить до утра. Если хотите можете пройти к ней, чтобы попрощаться.
Джен вновь спрятала лицо на моей груди в беззвучном плаче. Я кивнул. И мы, надев скафандры, прошли к ней. Сыпь, бред, потерянное сознание. Когда видишь такое и знаешь, что это близкий тебе человек… Невольно хочется заплакать. Когда знаешь, что надежды нет, когда само слово «надежда», кажется лишь иллюзорной мечтой или просто жестокой насмешкой судьбы…. Не знаю, но я внезапно захотел обнять дочь, прижать ее к сердцу и так, возможно хоть так, дать ей немного своей жизненной энергии, чтобы мое любящее сердце отца придало ей сил, защитило от болезни и изгнало вирус из крови этой маленькой девочки, только начинающей жить! Возможно детям умирать проще. Мы — взрослые, полные сил люди. Мы учились, любили, страдали и, возможно, что мы боимся не столько смерти, сколько нас пугает сознание того, что при этом мы потеряем нечто большее, чем жизнь. Мы потеряем тот опыт, что накопили за многие годы. Мы эгоцентричны в своих суждениях. У нас есть близкие люди, которых мы не хотим терять, опять эгоцентрика, есть ради чего жить, ради кого жить. И мы не хотим это все терять. Не потому, что это нам так дорого. А потому, что это наше! Мы этого добились в жизни — заслужили не легким трудом и все оставлять? Нет! А дети…. Сам факт смерти не пугает их. Они молоды, еще не успели осознать, что такое жизнь взрослого человека, когда что-то имеешь, и очень не хочется этого терять. Им терять нечего. Или почти нечего….
Внезапно Джен вскрикнула. Я обратил внимание на монитор, где шла ломанная линия сердечного ритма. Теперь там была лишь прямая линия и монитор разрывал перепонки, надрываясь сигналом тревоги. Прибежала бригада врачей. Нас с Джен вежливо, но категорично попросили удалиться.
Выйдя в коридор я обнял Джен и…. Впервые за множество лет почувствовал, как по моему лицу катятся слезы. Они катились сами по себе. Я же уже ничего не чувствовал. Не мог почувствовать. На меня накатила странная волна тупого отчаяния, когда чувства доходят до такого предела, какой тело просто не способно выразить физическими ощущениями. Когда чувства слишком переполняют душу, то тело просто не в силах справиться с этой лавиной и оно просто, наверное, чтобы не сгореть в этом эмоциональном аду, отключает все ощущения. И ты словно потерян. Не знаешь что делать, не знаешь, как и что чувствовать. Не знаешь вообще ничего. Остается лишь пустота. Давящая, холодная, свинцовая пустота, заполнить которую ты уже никогда не сможешь.
Вновь в тишине с томительной скоростью потекли бесконечные минуты ожидания. Наконец, к нам вышел врач.
- Все в порядке. Пока. Мы смогли восстановить сердечный ритм, но вирус…. Не хочу обнадеживать вас, но это вряд ли надолго.
- Она жива? — Джен, кажется, еще не могла поверить в услышанное.
- Пока. — Повторил врач. — Есть какие-нибудь вопросы? — Я устало покачал головой и он ушел. Мысль, мучавшая меня уже некоторое время, наконец, оформилась в слова. Я спросил жену.
- Может…. Может не стоит мучить ее? Может лучше дать ей спокойно умереть?
- Эвтаназия? — Я кивнул.
Что еще оставалось? Ждать неминуемого конца, когда намучившись сполна наша дочь покинет этот мир? Так почему бы не облегчить ей эти последние страдания? Просто дать ей спокойно уйти. На Сатурне эвтаназия была давно узаконена и не была чем-то особенным. Но Джен только бессильно ответила:
- Дать ей умереть? Умереть нашей дочери? Нет. На такое я не могу согласиться.
По своему она была права. Она мать. Она родила Лин и не может так просто расстаться с ней. Я это понимал.
- Но она все равно умрет. Сейчас она мучается, страдает и неизбежно подходит к черте разделяющей этот и тот мир. Я понимаю, тебе очень тяжело принять такое решение, но и мне тоже. Однако, думая так, мы думаем о себе. Мы ее родители. Она наша дочь и мы не можем так просто расстаться с ней, когда мы видели, как она родилась, как росла, как радовала нас каждой своей улыбкой. Но, думая так, мы думаем как эгоисты, которые не могут решиться что-то потерять. В данном случае мы должны думать не о себе, а о ней. О нашей дочери, которая сейчас умирает в муках, которые мы, как любящие ее люди, должны облегчить.
- Облегчить? — Джен внутренне не могла принять этого, но, подумав немного, ответила. — Да. Для нее так будет лучше. Пойдем.
- Ты уверена, что сможешь это вынести?
- Да. Я должна быть с ней в этот миг, чтобы попрощаться. И пусть она не услышит меня, но так мне будет легче.
И мы направились в бокс, где сообщили врачам о нашем решении. Быстро подписав все необходимые бумаги, мы, в присутствии непременного в таких случаях юриста приготовились совершить акт милосердия. Палец врача лег на кнопку, но в этот момент прибежала медсестра и передала ему какие-то бумаги. Он долго разглядывал их и по его изумленному лицу мы пытались прочитать, что же это такое. Наконец, он поднял глаза на нас и произнес:
- Кажется, мы только что чуть не совершили убийство. Это результаты анализов. Не знаю почему, возможно из-за разряда дефибриллятора при реанимации, но содержание антител в крови резко возросло и организм начал справляться с вирусом. Возможно, что ремиссия временная, но я бы советовал немного подождать с эвтаназией. Возможно, это ни к чему и не приведет, но так у нас есть хоть небольшая, но надежда.
- Надежда? — Переспросила Дженни. — Можно мне взглянуть? — Спросила она, указывая на бумаги. Изучала она их слишком долго, но когда оторвалась, то в ее взгляде я прочел, что надежда все же есть.
- Хорошо мы подождем. — Произнес я и в этот Линда открыла глаза, удивленно смотря на собравшихся возле нее людей. Наконец, среди прочих она увидела Джен.
- Мама. — Произнесла она. Джен не выдержала, бросилась к дочери и заключила ее в объятья.
- Как ты?
- Голова болит. — Тихо ответила наша дочь.
- Ничего. Ничего. Это пройдет. — Только и могла отвечать ей Джен. После того, как буквально несколько минут назад, она могла потерять самое дороге, что у нее есть, Дженни не хотела отпускать дочь и врачам стоило больших усилий уговорить ее отпустить девочку, чтобы взять анализы, замерить температуру и произвести еще множество вещей в которых я не очень разбираюсь.
Мы вновь вышли в коридор и стали ждать, что покажут анализы. С души каждого из нас словно свалился огромный камень. Я обнимал Джен, но теперь это были объятия не поддержки, сочувствия и понимания, а искренние объятия радости. Нам не нужны были слова, чтобы понимать, что каждый из нас ощущал в этот миг. Только несколько минут назад мы могли потерять ее, как уже появилась пока еще слабая, неуверенная, словно ребенок делающий свой первый шаг, надежда. Я не верю в бога. Не в том смысле, что отрицаю его существование. Что-то там все-таки есть! Но я не верю, что он может сделать что-то реальное. Я не верю в него. В его умение творить чудеса. Но в этот момент, когда надежда вновь забрезжила призрачным светом в конце тоннеля нашего с Джен отчаяния, я мысленно обратился, наверное, к нему. Я сказал ему. «Не знаю, есть ты или нет. Не знаю, твое ли это чудо, что наша дочь жива, но скажу тебе только одно, как мужчина мужчине. Если для ее спасения будет нужна моя жизнь. Бери! Распоряжайся мной, как тебе будет угодно, только не забирай к себе это невинное дитя, чье сердечко еще так мало билось в этой жизни. Дай ей жизнь!» Не уверен, слышал ли он меня, но в тот момент, когда я произнес про себя последние слова моей импровизированной молитвы, как-то сразу на душе потеплело. Словно растаял тот лед, что лежал мертвым свинцом на моей душе. Но не весь…. Что-то странно холодное, скрытое более глубоко в сознании все еще не дает мне покоя. Ио….
К нам вышел врач. В один голос мы спросили:
- Как она?
Лицо врача выражало нескрываемое удивление. Казалось, он не знал, что нам ответить. Наконец, он смог найти слова.
- Это чудо. Мне многое приходилось видеть на своем веку, но чтобы пациент, тем более ребенок так быстро шел на поправку после того, как побывал на том свете! Это потрясающе!
- Что с ней? — Спросила Джен.
- Как я уже сказал, она идет на поправку. Организм просто в реактивном темпе, который, чтобы не истощить ее приходится сдерживать, расправляется с вирусом. Мы уже сейчас взяли ее кровь и вакцина будет готова через… — Он посмотрел на часы. — Пол часа, плюс-минус пара минут.
- Ей что-нибудь нужно? — Снова спросила Джен.
- Нет. Все в порядке. Только она спрашивала о каком-то сыне капитана. Спрашивала что с ним? Вы знаете о чем она?
- Да. — Ответил я, догадываясь о чем идет речь. — Передайте Линде, что с ним все будет в порядке.
Врач ушел, а Дженни озадаченно спросила.
- Сын капитана? Причем тут он?
- А ты не догадалась?
Она удивленно покачала головой. И я изложил ей то, что мне самому открылось лишь пару минут назад.
- Наша дочь влюбилась. Да, да! Не удивляйся. Для ее возраста, конечно, рановато испытывать сильные чувства, но, как мы с тобой знаем, она очень умна. Умна не по годам! И…
- И она рискнула своей жизнью ради любви к человеку, которого видела только один раз и то не долго.
- Конечно! Я сам только недавно это понял. Наша дочь влюблена!
И, ошарашенные этой новостью, мы замолчали. Конечно она влюблена! Как еще тогда можно истолковать ее безрассудный, но смелый поступок? Один философ древности, как-то сказал: «пусть мужчина боится женщины, когда она любит: ибо она приносит любую жертву и всякая другая вещь не имеет для нее цены»[5]. «Даже если это только девочка шести лет»: мысленно дополнил я эту фразу.
Пролетело несколько дней, как несколько минут. И вот…. Кафе «Тефия». За столиком для двоих я и она. Я пью горький крепкий кофе, а она, вино. Мы ничего не говорим, только смотрим друг на друга.
- Как ты? — Наконец произносит она.
- Уже лучше. — Отвечаю я. Намек понят, и она улыбается все той же милой улыбкой. В глазах ее больше нет грусти и усталости. Только великая жизненная мудрость. Та мудрость, которую не узнаешь ни в одной из написанных книг. Та мудрость, которую можно осознать, только прожив достаточно долго и испытав эту жизнь в самых разнообразных проявлениях. Эту книгу пишет сама жизнь. За соседним столиком Лин и Сергей о чем-то увлеченно разговаривают. Как объяснила Ио, Сергей это старое русское имя, а у нее предки были из русских, и ей всегда хотелось назвать своего сына Сергеем. Читатель, наверное, спросит, как же у нее мог быть сын, если ей делали гистерэктомию? Этот вопрос волновал и меня, пока Иоланта не объяснила мне кое-что. Все оказалось просто, но чтобы объяснить это читателю, мне нужно немного забраться в анатомию с хирургией. При удалении матки не всегда вместе с ней удаляются и яичники. Они сохраняются, чтобы не нарушать естественного хода вещей. Вы меня понимаете. А, благодаря последним достижениям в области клонирования, можно взять несколько клеток любого органа и вырастить в лабораторных условиях из них весь орган целиком. Что и произошло с моей героиней. И, отчаявшаяся уже иметь детей Иоланта, смогла в итоге в полной мере ощутить счастье материнства. Все действительно оказалось очень просто. И теперь, мы сидели с ней, как счастливые родители, у которых все в жизни наладилось. В конце концов, должен же быть в этой истории счастливый конец или нет! Я перехватил взгляд Ио, обращенный на детей и спросил ее:
- Ты думаешь о том же, о чем и я?
- Возможно…. Думаешь хоть у них что-нибудь получится?
- Хоть у них? Очень может быть. Время творит чудеса и я не удивлюсь, если однажды окажется, что мы с тобой родственники.
- Да. Время действительно творит чудеса. И ты был прав, когда сказал в прошлый раз, что время покажет. Я была не права. Время всегда показывает. Показывает, что все хорошо или плохо. Или же просто без изменений, но показывает всегда.— Она чуть пригубила вино, взглянула в мои глаза своими бездонными очами и спросила. — Джон…. Ты простил меня?
- За что?
- Ты знаешь.
- Да. Знаю. Но мой вопрос имел несколько другой смысл. За что мне тебя прощать? Мы были молоды и многого не понимали. Но теперь…. Теперь я могу сказать тебе только одно. Мне не за что было тебя прощать тогда, да и сейчас. Судьба была с тобой жестока, и я могу понять то, кем ты была. Так распорядилась судьба, и изменить это мы уже не властны. За что мне тебя прощать? Не за что…. — И, смолкнув, я отпил кофе и добавил. — Это ты меня прости.
- Простить? За что?
- За то, что не могу без тебя жить, за то, что каждое твое слово отзывается сладостной музыкой в моей душе, за то, что глядя в твои прекрасные удивительные глаза, мне не хочется отводить взор, так как ничего более прекрасного я все равно не увижу. Прости за то… что люблю тебя….
Действительно. Только сейчас я понял, что не она, а я. Я виноват! Но не во лжи, а в том, что не смог понять ее тогда на Раме. Не смог понять ее душу и удержать, не дать улететь в экспедицию на Тор! Виноват в том, что любил и люблю ее. Виноват в любви, бессмысленной теперь любви. Если бы все было иначе! Если бы можно было все переиграть! Я нашел бы нужные слова и тогда…. А что тогда? Мечты, мечты…. Все пустые мечты…. Я еще немного отпил кофе и подумал, что настоящий кофе должен был горек, как…. любовь. Потому что, только испытав горечь неразделенной любви, можно в полной мере вкусить сладость любви взаимной. Все хорошо. Я нашел свое счастье с моей прекрасной Дженни — Иоланта с моим другом Роном. У нас прекрасные дети и безоблачное будущее. Но Господи! Почему же я все еще безумно люблю ее?!? Я! Так и не сумевший простить себя за… любовь! Я….
Не прощенный….
Личный дневник лейтенанта Джонатана Стенли Айронхарта. Запись № 4223:
Только сейчас я ощутил всю грустную иронию моего скажем так прозвища. За что не прощенный? За любовь? Это же глупо! Как можно чувствовать себя виновным в любви? В этом самом прекрасном, что есть в этой грешной вселенной! Как? Глупо! Но с другой стороны…. Я женат на Дженни, у нас прекрасная дочь. Они мое настоящее, прекрасное настоящее и, наверное, такое же будущее и теперь появляется прошлое в образе Иоланты, которую я люблю и которая могла бы поставить под удар нашу жизнь с Дженни. Именно потому, что я все еще люблю Ио, я мог бы вновь потерять голову, как много лет назад, наплевав на все. Да. Я не прощенный. Так не должно быть. Прошлое не должно мешать настоящему, а «благодаря» любви так вполне могло бы быть. Но могло ли? Не знаю…. Но никогда не прощу себя за то, что люблю ее, потому, что моя любовь может угрожать моему браку, моей любимой Джен! А что теперь? Она вновь улетела навсегда в необъятную даль вселенной с моим другом, теперь ее мужем, а я? А что я? У меня вроде бы все хорошо. Любимая жена, прекрасная дочурка, кажется, скоро Дженни преподнесет мне сюрприз в виде сообщения о прибавлении в семействе. Она пока это скрывает, наверное, хочет сама убедиться, но меня не проведешь. Я слишком хорошо ее знаю. Ничего. Буду изображать из себя неведение, чтобы не портить ей настроение. Сейчас ей это ни к чему. Наверное, это и к лучшему? Жизнь продолжается и не нужно сожалеть о былом. Нужно жить настоящим. А настоящее мне подсказывает то, что сейчас я закончу запись в дневнике, проверю автоматику, затем загляну в комнату к Линде, чтобы поцеловать ее на ночь и пожелать спокойной ночи. Хорошо хоть в последнее время она не требует сказок! А после…, приму душ и тихо проскользнув под одеяло, буду долго, нежно, ласково и красиво любить мою Дженни, пока еще можно в ее положении…. Все гениальное просто! Поэтому, живи проще, Джон, и будь счастлив. Все. Заканчиваю. А насчет «живи проще»… интересная мысль. Надо будет подумать. Интересно….
Джон.
Посвящается моей прекрасной
музе Натали,
за…
«живи проще»….