ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.
Известие о том, что митрополит приедет совершить литургию в соборе, застало благочиние врасплох. Православная община Серпухова сразу пришла в невероятное для городка движение, а я с Сергеем Алексеевичем поехал на оптовую базу за цветами. И теперь:
– Как ты думаешь, такие розы можно вручить митрополиту? – задает вопрос Сергей Алексеевич, стоя рядом с флористом, который разглядывает настенные часы, отсчитывающие его переработку, больше, чем лежащий на столе букет.
– Да что митрополит, невеста, что ли? Он монах, ему любые сойдут! – ворчу я, желая быстрее уйти. Мне по здоровью тяжело в помещении с воздухом, охлажденным до почти нулевой температуры.
– Не нравится мне неожиданный приезд митрополита! – говорит Сергей Алексеевич, отправив флориста за другими розами, – слухи ходят нехорошие!
– Мы знакомы совсем немного, но я уже успел заметить в тебе склонность к пессимизму! Выше голову, дядя Сережа, все будет хорошо! Как принесут розы, берем, и едем обратно в собор!
– Нет, ты не понимаешь, почему я нервничаю! – со вздохом произносит Сергей Алексеевич,– ты слышал, что минувшей зимой в пригороде сгорел рубленый храм?
– Костя недавно упоминал. А что?
– Памятник деревянного зодчества, был на особом учете в епархии. Эксперты установили, что возгорание произошло там, где сын священника имел обыкновение, против всех правил, изготавливать из огарков свечи. Однако священник заявил, что виноват сторож, заходивший погреться и не выключивший плитку, от чего в старой проводке произошло замыкание. Возможно, так и было. Но распространение огня показало, что имелся катализатор процесса, предположительно, пропитавший деревянные полы свечной воск. Если не он, пожарная машина успела бы. Но митрополит называет виновником случившегося о. Мефодия. – Говорит Сергей Алексеевич.
– Да разве настоятель городского собора имеет отношение к пожару в деревенском храме? – спрашиваю я, наблюдая, как Сергей, удовлетворившись принесенными розами, переходит к выбору специальной оберточной бумаги, необходимой для придания букету «шикарного» вида.
– Митрополит как-то рассылал циркуляр, требовал установить в храмах пожарную сигнализацию. В сгоревшем храме ее не было, по причине малого дохода и нерасторопности священника. Теперь же митрополит считает, что благочинный должен был изыскать деньги и выполнить указание. Не могу представить себе, как, в благочинии десятки храмов, и во всех необходимы технические усовершенствования. Так что, как чует мое сердце, в епархии против нас созрела интрига! – говорит Сергей Алексеевич и требует от флориста «раздеть» витринный букет. Только на нем есть «правильная» упаковка. Стеная, флорист соглашается.
Ожидая, когда создастся нечто, достойное митрополита, я спрашиваю:
– Какая интрига?
– О. Мефодий дистанцируется от политических дрязг. Он, в основном, занимается молитвенной жизнью. Это хорошо для священника, но плохо для благочинного крупного округа. О. Мефодий словно не замечает, что происходит в государстве. Народу внушили мысль, что он не сам зарабатывает на жизнь, а его из милости содержит тот или иной чиновник. В Серпухове уже есть «городские», «районные», сейчас к ним добавились «Подольские». Все эти кланы ходят в собор, но не для того, чтобы молиться Богу. Для них вера – это способ вербовки людей в свои ряды, а благочинный – тотемная должность. Да только о. Мефодий на нее не подходит. Поэтому неожиданное появление митрополита – это плохая новость. Мне думается, что он, фигурально выражаясь, едет «рубить» неугодные гражданским властям головы.
– А ты разделяешь мнение наших клириков, что в происходящем с Русью отчасти виноват патриарх? – спрашиваю я, помогая Сергею Алексеевичу загрузить тяжелый букет в мой автомобиль.
– Молодые батюшки, возможно, в чем-то правы, – уклончиво произносит алтарник, усаживаясь в машину рядом со мной, – но патриарх не так уж плох, как говорят в частных беседах, и пытаются изобразить в соц. сетях. Патриарха Сергия тоже обвиняли во многом, и до сих пор обвиняют. Однако никто не попытался представить, что было бы, если первосвятитель не стал договариваться с коммунистами, а вступил с ними в противодействие. Были ли тогда на Руси верующие, и был ли у нас наш собор? Вот в чем вопрос!
– Христос обещал, что врата ада ее не одолеют церковь. Из этого следует вывод, что не нам переживать за ее сохранность. Скорее, переживать надо за Русь. А сейчас русское общество стремится в духовный ад первобытных племен, люди сознательно опускаются до животного примитивизма. Вот с этим, мы и должны бороться!
– Ну и как ты себе это представляешь? – спрашивает Сергей Алексеевич, выслушав меня без одобрения.
– Как и предложили молодые батюшки! Поместными соборами, участием в них самых широких слоев населения. Нам нужно понять, каким образом развиваться дальше. Если мы не станем особым, русским социумом, состоящим из Божьих людей, то погибнем, как нация! – говорю я, въезжая на территорию собора.
Далее наш разговор не продолжается: выйдя и машины, мы оказываемся в суете подготовки к встрече митрополита, и, получив указание положить цветы в холодильник, направляемся в здание воскресной школы.
В одном из классов я вижу Маргариту Ивановну и Татьяну, которые, разложив на партах материал, шьют платья для детского хора. Я останавливаюсь и смотрю на женщин. Маргарита Ивановна, заметив меня, здоровается, а затем обменивается с Татьяной взглядом. Яр краснеет, и Тихая, поджав губы, с недовольным видом закрывает дверь перед моим носом. Я соображаю, что Яр в прошлом заметила интерес к себе со стороны Жени, однако его намерения остались для нее тайной. Если брат считал Татьяну дочерью, но не сказал ей, то, как это сделать мне? Я даже не знаю имя матери Татьяны!
Из задумчивости меня выводит Костя: он зовет меня с собой, в гаражную мастерскую. Поскольку Сергея Алексеевича поблизости не видно, и неизвестно, нужна ли ему моя помощь, я соглашаюсь пойти. Работы оказывается много, и едва мы заканчиваем, нас зовет Василий Михайлович. Он уверяет, что необходимо срочно разобрать леса в боковом алтаре, иначе всем будет « полный капут».
После разборки лесов, по настоянию, как всегда, загадочно появившегося Сергея Алексеевича, мы перемещаемся в главный алтарь. В нем трудятся, пытаясь добиться от церковной латуни «золотого» блеска, молодые батюшки, привычно споря о патриархе, государстве и текущем моменте. Сергей Алексеевич пальцем указывает, что кому-то из нас необходимо подняться по лестнице, и снять икону над царскими вратами.
– Это слишком высоко, у меня голова будет кружиться! – нерешительно говорю я.
– А я тяжелый, лестница не выдержит! – трогая рукой хлипкую конструкцию, произносит Василий Михайлович.
– У меня нога больная. Тогда, кто же рискнет? – спрашивает Сергей Алексеевич.
Костя, взглядом сосчитав ступеньки, говорит:
– Молитесь обо мне, святые отцы! – и, обреченно вздохнув, лезет вверх, откуда вскоре возвращается, с трудом держа тяжелую икону. Она от постоянного каждения в алтаре так покрыта слоем копоти, что лишь здесь, внизу, становится понятно, что это икона Христа – Спасителя.
– А что я про кадильный дым говорил! – восклицаем о. Наум, подойдя к нам, – результат, сами видите! Лет шесть, как повесили, а уже пора на реставрацию!
– Очистим! Быть того не может, чтобы не очистили! – говорит Сергей Алексеевич. Он берет влажную салфетку и бережно, едва дыша, проводит ею по лику. Получается нехорошо: грязь, не уступая позиций, собирается в противные плотные комочки, ухудшающие изображение. Присутствующие в расстройстве крестятся, а Василий Михайлович огорченно спрашивает:
– Что же делать? Обратно в таком виде не повесишь, и без специалистов в порядок не приведешь! Но до рассвета чуть осталось, скоро служба начнется!
– Не хочу вас огорчать, да только икона Спасителя над царскими вратами, висеть должна! – говорит о. Андрей. Будучи рассеянным человеком, он вытирает пот со лба грязной тряпкой, от чего становится похожим на трубочиста. Сергей Алексеевич отрывает от рулона и подает о. Андрею чистую салфетку, а затем говорит задумчиво:
– Есть еще икона Спасителя, в боковом алтаре. Там редко служат литургию, она, как новенькая! Если принести сюда и повесить вместо этой, будет как раз то, что нужно! Комар носу не подточит!
– В том алтаре настоятель уединился, строго – настрого приказал не беспокоить! – испуганным голосом говорит о. Андрей, потом спрашивает, – кого мы туда пошлем? – и тут же сам отвечает, – некого послать!
– Ну, я бы так не утверждал! – говорит Василий Михайлович, глядя на меня.
– А что, это идея! – в свою очередь, произносит Сергей Алексеевич.
– Понимаешь, Анатолий Иванович, надо! Сходи! – озвучивает всеобщую мысль Костя, не скрывая смешливые искорки в глазах.
– А почему именно мне оказывается такая честь? – удивляюсь я.
– Ты у нас, в некотором роде, человек новый! И сам говорил, что ненадолго. Уедешь, настоятель не будет тебе припоминать. Ведь ты не можешь, как мы, знать все установленные им правила. Так что, быстро заходишь в боковой алтарь, там такая икона на горнем месте, и невысоко. Снимаешь ее, вешаешь эту, закопченную, и быстренько сюда. Ступай! – говорит Сергей Алексеевич, и, обольстительно улыбаясь мне, открывает северную дверь алтаря.
– Да, пожалуй, иди! – произносит Костя, осторожно подавая икону.
– Помни, мысленно мы с тобой! – пытается вдохновить Василий Михайлович.
– Ну, отцы и братья, вы даете! – говорю я, замечая, что молодые батюшки крестят меня на дорожку.
В боковой алтарь идти по солее всего десять шагов. Однако от долгих напутствий я вхожу, сильно волнуясь, от чего в полутьме не сразу различаю стоящего у престола настоятеля. Если в храме шум уборки и гомон голосов, то тут относительно тихо, звуки доносятся, будто издалека. Я с бьющимся сердцем направляюсь к горнему месту, но вдруг слышу голос о. Мефодия:
– Анатолий Иванович, подойди ко мне!
Настоятель снимает с престола крест и подает мне для целования, затем берет с престола баночку с изображением св. Николая и помазывает меня.
– Что ты чувствуешь и видишь, Анатолий? – спрашивает священник.
– Я чувствую благодать Бога нашего Иисуса Христа, и печалюсь, что недостоин его милости. Я ощущаю, что страсти в душе утихли, и я ничего не хочу, кроме возношения хвалы Господу. Я осязаю умом вечность, как бесконечное нисхождение жизни от престола Пресвятой Троицы. И я вижу на горнем месте пылающую икону, а на ней Христа во славе своей! – задрожав от страха, отвечаю я.
– Успокойся! – говорит о. Мефодий. Он снимает с престола мощевик и подает так, чтобы я мог приложиться. Я прикладываюсь, после чего священник говорит мне:
– Отнеси икону, что ты принес, обратно, повесьте ее на прежнее место! И никому не рассказывай, что ты видел и чувствовал, чтобы не возгордиться. Бог оказал тебе особую милость. Не по твоим заслугам, а по своему, Божьему благоволению. Ступай!
Мне показалось, что я пробыл в боковом алтаре пять минут, но на деле прошло достаточно времени: в храме заканчивают раскатывать ковровую дорожку, а пожилые женщины под руководством Тамары ставят вдоль нее вазы с цветами.
– Ты чего так долго? Неужели о. Мефодий заставил поклоны класть? – спрашивает Сергей Алексеевич, когда я захожу в центральный алтарь, где в необыкновенной чистоте молодые батюшки делают последние приготовления к литургии.
– Можно подумать, эти настоятельские поклоны, когда-нибудь клали! Опять ты, Сергей Алексеевич, говоришь, чего быть не может! – говорит Костя и помогает мне подняться по лестнице, чтобы я вернул икону Спасителя туда, где она была.
– Как бы там не было, а икона у нас, та же! А это … – не договорив, осекается Сергей Алексеевич. Я спускаюсь по лестнице, и не сразу понимаю, почему все присутствующие смотрят вверх, разинув рты.
Лик Христа медленно просветляется, пока не становится чистым, будто только что вышел из-под кисти иконописца. Мы приходим в себя, только когда в алтарь входит о. Онисий. Заметив странное выражение на наших лицах, опытный священник понимает, что было знамение. Но как человек смиренный и тактичный, он не считает возможным расспрашивать о тайнах Господа, и произносит свое, обычное:
– На все воля Божия!
Мы дружно крестимся.
– А зачем вы свое облачение принесли? – Спрашивает Сергей Алексеевич у о. Онисия, показывая на вешало со священническими одеяниями. – Я для всех батюшек, уже приготовил!
– У меня новое, аккурат по моему размеру. Хочу выглядеть сегодня хорошо! – говорит о. Онисий, краснея. Мы понимаем, почему: он не прошел переаттестацию, нервничает, и желает предстать перед начальством в выгодном свете.
Через открытые окна в алтарь влетает колокольный звон.
– Митрополит приехал! – взволнованным голосом озвучивает Сергей Алексеевич то, что и так понятно. Мы как можно быстрее направляемся к воротам, чтобы не пропустить начало визита.
Прекрасная летняя ночь уже сменилась таким же великолепным утром, с голубым небом и тихим ветерком. Встревоженные колоколами, над куполами храма летают белые голуби. Недалеко от соборной горы, в прохладе дождевого облачка, на мгновение вспыхивает радуга, вызывая восхищение у толпы горожан, выстроившихся в две шеренги с проходом посередине. Из только что остановившегося автобуса выходят дьякона (среди них семинаристы, недавно говорившие со мной о приличном виде волос и зубов, а также мужчина, которого наш настоятель прогнал из алтаря).
О. Мефодий дожидается появления митрополита, и вручает ему букет роз. Детский хор воскресной школы под руководством Маргариты Ивановны и Татьяны исполняют церковное песнопение. Митрополит добродушно улыбается, и направляется по ковровой дорожке в храм, благословляя всех желающих. В притворе он останавливается и внимательно изучает мраморную табличку, где написано, что собор воздвигнут из руин благодаря стараниям настоятеля о. Мефодия, ктитора Н.Н. Кагановича, и трудом прихожан. Прочитав, епископ смотрит на свой портрет, висящий выше таблички, рядом с портретом патриарха, и отрывисто произносит:
– Снять! Нескромно! – после чего идет дальше.
– И как нам это понимать? – шепчет Сергей, – что снять? Его портрет, патриарха, мраморную табличку, или все вместе?
– Не знаю! – растерянно шепчу я в ответ.
В центре храма митрополита встречают батюшки, имеющие авторитет в благочинии и известные в епархии. Митрополит становится на орлец, и начинается чин встречи архиерея, предваряющий литургию. Я замечаю среди прочих священников дьякона Димитриана со священническим крестом на груди, и соображаю, что его на днях рукоположили. Я собираюсь сообщить о своем открытии Сергею Алексеевичу, но обнаруживаю, что он отходил, а теперь возвращается к клиру, где стоит «костяк» прихода.
– Ты чего хмурый? – спрашиваю я.
– Нас в алтарь не пустят! – отвечает Сергей Алексеевич, – митрополит распорядился, чтобы там были только те, кто имеет сан.
– Ну, не пустят, так не пустят! – говорю я, – нам и здесь хорошо!
– Ага! – уныло говорит Сергей Алексеевич, – там ризницу перевернут вверх дном, хорошие вещи приватизируют, облачения перепутают, а мне потом, наводи порядок!
– Да ладно тебе, праздник какой! – говорю я, счастливо улыбаясь.
Настроение не портится даже тогда, когда вместо приходского хора становится привезенный митрополитом мужской хор семинарии. Маргарита Ивановна от этого нервничает, и Василий Михайлович успокаивает ее, как может. Когда ей становится легче, она обнимает расстроенную Татьяну Яр за плечи. Я перестаю на них смотреть, и, стараясь не отвлекаться на брюзжание Сергея Алексеевича, сосредотачиваюсь на архиерейской службе. Она вызывает у меня восхищение.
– Кстати, – спрашиваю я через некоторое время у Сергея Алексеевича, разглядев, кто произносит на солее ектеньи, – а почему «толстяк» уверял, что церковнославянский не знает? Я вижу у него в руках служебник, и он им, похоже, пользуется!
– А ты понимаешь, что он говорит? – отвечает вопросом на вопрос Сергей Алексеевич.
– Не–а! Вроде как, знакомые слова есть, но дикция у новоиспеченного дьякона такая, что большей частью приходится гадать.
– Вот-вот! Однако дикция тут не причем, он говорит по памяти. Как запомнил, так и «чешет» языком. Авось, пронесет!
– А что, разве так можно? – удивляюсь я.
– Ежели дьяконом, то, вполне! Христианству много веков, думаешь, все дьякона грамоту знали? Но в священстве такой фокус не пройдет. Если он захочет стать батюшкой, придется учиться.
– Мне кажется, что такое даже в дьяконах недопустимо! – говорю я.
– И настоятель так думает. Только, как сам видишь, в епархии считают иначе! – разводит руками Сергей Алексеевич.
Маргарита Ивановна, приложив палец к губам, показывает нам, что мы своей болтовней мешаем окружающим. Она права, я умолкаю. Хотя мне очень хочется спросить у Сергея Алексеевича, почему батюшки Серпуховского благочиния не принимают в богослужении участия, а неподвижно стоят в алтаре, и с сумрачным видом.
По окончании литургии митрополит выходит на солею и произносит речь, в которой расхваливает город и его жителей. Прихожане не остаются в долгу, и, по моему мнению, справедливо благодарят архиерея за прекрасную службу. Детский хор поет «благослови, Владыко». Растроганный митрополит благословляет деток, а заодно и растроганных горожан, которые потихоньку собираются к выходу, желая скорее на воздух из уже нагревшегося под жарким солнцем храма.
И я думаю, что уже все закончилось, но тут митрополит берет из рук о. Димитриана папку и зачитывает указ, согласно которому Тихая Маргарита Ивановна награждается церковной медалью за многолетнее регентство и успешную работу с подрастающим поколением. Прихожане широко улыбаются и дружно хлопают.
Нам становится еще приятней, когда мы слышим, что о. Мефодий награждается наперстным крестом. В храме восторгаются, глядя, как митрополит троекратно лобзается с настоятелем.
Едва о. Мефодий, смахнув нечаянную слезу, собирается отойти в сторону, начальство его удерживает, и зачитывает другой указ. В нем сообщается, что о. Мефодий назначается настоятелем очень известного по истории России храма (что вызывает аплодисменты), и поэтому освобождается от должности настоятеля городского собора и благочинного (устанавливается такая тишина, какой, по-моему, здесь никогда не было.)
– Того же храма нет! Есть забор вокруг территории, где он когда–то был! Это не награждение, это каторга! – громко произносит Сергей, ошеломленно глядя на митрополита. То, что архиерей слышал, сомнений нет, как и в том, что он игнорирует всех нас, смотрящих на него с немым вопросом. Наши взгляды перемещаются на о.Мефодия в надежде, что он пояснит что-нибудь, но он смиренно отходит к иконе Пресвятой Богородицы.
Далее митрополит, избегая смотреть нам в глаза, сообщает, что о. Онисий, как не прошедший переаттестацию, переводится в глухую деревню, где, имея больше свободного времени, будет поднимать свой образовательный уровень. О. Андрей остается вторым священником при о. Мефодии, что, соответственно, означает и его ссылку тоже. О. Наум получает повышение и командируется капелланом в Заполярье, где есть воинская часть, состоящая из местных уроженцев. Еще несколько священников, замеченных в хороших отношениях с о. Мефодием, лишаются своих приходов, и, будучи поощрены знаками отличия, переводятся по горизонтали, что означает для них, по сути, наказание.
Затем митрополит, искусственно улыбаясь, сообщает, что новым благочинным и настоятелем городского собора назначается молодой и «очень энергичный» священник.
– Из самого Подольска! – говорит митрополит, с пиететом воздев палец вверх, – а чтобы он не чувствовал себя в Серпухове чужим человеком, и быстрее вошел в курс дел, его помощником будет хорошо знакомый вам о. Димитриан. Который, наконец, сдал экзамен, и мы его рукоположили! Так что, как им, так и вам, Бог в помощь! – оставив на солее вместо себя неизвестного нам безбородого батюшку и о. Димитриана, митрополит направляется к выходу, делая знак своей свите, чтобы она собиралась.
Не знаю, как другие, а я испытываю такое негодование от случившегося, что у меня случается жуткий приступ головной боли.