1
Моя мать, Анастасия Костяйкина, родилась в 1930 году на станции Завитая ныне Амурской области. И была в семье двенадцатым ребенком. Бабка, Мария Федоровна, уже находилась в возрасте, когда рожают редко. Ей шел пятьдесят пятый год. Младенец был в тягость. Надеялась, что Бог «приберет», как «прибрал» шестерых до этого. Но Бог все не «прибирал». Тогда стала сама стремиться так или иначе избавиться от нежеланного ребенка.
Наверное, этим объясняется неприязнь матери к бабке, которую она пронесла через всю жизнь.
Когда семья оказалась в поселке Болонь, а потом и на одноименной железнодорожной станции, под Комсомольском-на-Амуре, бабка намеревалась отдать ее нанайцам, живущим оседло в этих местах. Но этого не случилось. Предполагаю, причиной был дед Федор, который, напротив, очень любил свое последнее дитя. Единственная из всего потомства она характером походила на него.
В войну, когда матери было уже одиннадцать лет, бабка отдала ее в услужение. Нянькой в еврейскую семью. Там она насмотрелась много такого, чего девочке в столь раннем возрасте знать не следует. Ее не держали за человека, и потому не стеснялись...
В этой семье мать едва не умерла от голода. Однажды ее пришел навестить брат Николай. Он был годом старше. Она ни на что не жаловалась и, как ему показалось, даже поправилась. Он, вернувшись, рассказал о своем впечатлении. Но дед сразу понял что это за полнота и на другой же день снова послал Николая в дальнюю дорогу.
Мать едва вынесла этот путь домой. Длинною в десять километров. Она опухла ... от голода, и совсем обессилила. То и дело садилась на дорогу. Ноги ее не держали. С большим трудом Николай довел, дотащил ее до дома.
Вспоминается еще один случай, характеризующий суровый и ... набожный характер Марии Федоровны. А также – ее отношение к матери.
Как-то, учась уже в классе шестом, или седьмом, мать решила приготовить уроки по литературе. Но нужная книга никак не находилась. Отчаявшись найти, обратилась к ней:«Мама, ты не видела мою хрестоматию?» Та, услышав такой вопрос, схватила дочь за волосы и закричала:«Зарублю, богохульница! Валерка, тащи топор!» Валерка, сын тетки Екатерины, был еще несмышленышем, лет двух. Взял топор и несет. Бабка, крепко держа дочь за волосы, склонила ее голову к порогу, наступила на волосы ногой. И… не рванись мать в диком отчаянье, кто знает, что бы произошло в следующее мгновенье.
2
Когда мать закончила седьмой класс, старший брат Андрей устроил ее учиться на телефонистку. Там же, на железнодорожной станции Болонь. Сам он, одолев в армии грамоту, выучился на машиниста-крановщика. По тем временам - весьма уважаемая профессия.
А дед Федор, кстати сказать, так с грамотой и не справился. Сетовал, мол, пока разберу слово до конца, начало забываю.
Учиться он пытался уже в возрасте за пятьдесят. По-видимому, всему свое время.
Работал грузчиком. Разгружал из вагонов уголь. Как-то в местной газете появилась фотография. Огромная гора угля, а рядом с ней – крохотная фигурка человека. Фигурка – дед Федор. Гора угля – его объем работы за смену. Руки были настолько натружены, что пальцы полностью не разгибались. И в локтях были полусогнуты.
Дед не любил собирать ягоды, особенно голубику. Кожа на пальцах так огрубела, что не чувствовал ягод и невольно давил их. Говорил, мол, хоть с маленькую картошину были бы что ли, можно было бы собирать.
В бога дед не верил, то есть - в Иисуса Христа. Но признавал, что некая высшая сила существует. Говорил:«Не знаю есть бог, или нет, а справедливость существует. Много раз убеждался».
Еще он утверждал, что достаточно ему вспомнить цвет волос женщины, и она обязательно к нему придет. Бабка подтверждала, что это действительно так.
У деда были черные глаза. Говорят, в таких глазах есть некая магическая сила. Его приятель как-то расхвастался своим псом по кличке Хер. В селе Хера называли волкодавом. Он был огромных размеров и свиреп, как дикий зверь. Приятель ходил с ним на медведя.
- А хочешь, на спор усмирю твоего Хера?
- Это как?!
- Веди его сюда. Впусти в кухню (выпивали на кухне). И увидишь как.
- Ты чё, охренел?! Он разорвет тебя. Отвечай потом.
- Если боишься, на поводе его держи. А там увидишь.
Приятель привел пса. Тот рвал повод, злобно рычал. Но встретившись глазами с дедом, поперхнулся. Умолк. И… стал пятиться, жалко скуля.
- Хер! Взять! Взять!!
Но пес только пятился, поджимал хвост, прятал глаза и скулил.
Однако, как говорят, и на старуху бывает проруха. Дед и сам был охотник. Правда, на крупного зверя не ходил, а больше охотился на дичь. Как-то возвращается вечером с удачной охоты. Весь увешан дичью. Вдруг навстречу идет какой-то незнакомый человек. Подойдя ближе, поздоровался, похвалил добычу. Стал расспрашивать, что да как. Посмотрел ружье. В ствол заглянул.
И все! С той поры дед из этого ружья ни одной утки, гуся, или куропатки не убил. Сколько не стрелял, - все промахивался.
3
Телефонисткой мать проработала семь лет. За этот срок в ее жизни произошли события, определившие ее и мою судьбу.
Когда ей исполнилось семнадцать, она встретила моего будущего родителя, Аркадия Александровича Мосиенко. Он был старше ее на два года. И тоже имел какое-то отношение к телефонной связи. Со временем их дружба зашла достаточно далеко, и следовало подумать об оформлении отношений. Сыграли свадьбу. Но официально родитель этот брак не признал. Как говорят в народе, «расписываться» не стал.
Затем случилось несчастье, круто изменившее его жизнь.
Он учился в техникуме, в Комсомольске-на-Амуре. Однажды возвращался поездом из города домой, на станцию Болонь. В поезде познакомился с каким-то парнем. Тот, как позднее оказалось, был вором-рецидивистом. Украл у кого-то из пассажиров небольшую сетку с печеньем. Но кто-то заметил.
Родитель в это время спал в своем вагоне, совершенно не в том, в котором произошла кража. Но когда его разбудили, в чемоданчике, лежавшем у него под головой, оказалась эта сетка с печеньем. И хотя пострадавшие опознали истинного вора, факт оставался фактом: ворованное печенье оказалось в чемоданчике моего родителя.
Когда он как следует прижал своего попутчика, тот стал просить его, убеждать взять вину на себя. Мол, я несколько раз судим, мне дадут большой срок. А ты не судим. Кража пустяшная, и срок будет маленький. А, скорее всего, - условный.
До суда родителя держали в камере предварительного заключения. По-видимому, там зеки «убедили» его окончательно. Так, или иначе, он действительно взял вину на себя.
Мать, тем временем, жила в семье родителя. Семья была большая. Дед Александр, бабка Просковья и двенадцать детей. Дом был тоже большой. Работы много. Как-то мать, помогая делать ремонт, нашла за зеркалом письмо родителя, адресованное деду и бабке Мосиенко. Она решилась его прочесть, так как жила в полном неведенье. Родитель принимал передачи, которые она регулярно возила, а от свиданий отказывался. На письма не отвечал. Она очень волновалась, а что с ним – не знала.
Из письма ей стало ясно, что ждать его бессмысленно. Жить с ней он не собирался. В письме были такие слова: «Сына воспитывайте так, как воспитывали меня».
Вскоре мать ушла из этой семьи и вернулась в дом деда и бабки Костяйкиных. Там я и рос, лет до пяти.
Родитель после тюрьмы в Болонь не вернулся. «Уехал на запад», как говорила мать. Женился. Какое-то время спустя, приезжал с женой и дочкой на родину. Мать рассказывала, что деду и бабке Мосиенко жена не понравилась. «Высокая», «светлая», «длинноносая». Вообще, дед Александр говорил родителю: «За такую дивчину, как Настя, я бы сам тебе двадцать пять лет дал».
Может быть общее недовольство новой женой родителя со стороны его отца, матери, сестер и братьев, а может быть какие-то другие причины повинны в том, что и ее он оставил.
Была у него и третья жена. Но от того брака детей не было.
Рассказывают, что родитель погиб на каком-то пожаре. Хоронила его вторая жена, специально приезжавшая для этого на место событий. Труп сильно обгорел. Его даже не удалось как следует положить в гроб. Так и лежал на боку «скрюченный».
Определить мое отношение к родителю одним словом, пожалуй, не реально. Сказать, что ненавижу, будет неправдой. Люблю. Тоже не верно. Наверное, – равнодушен.
Когда мать в мои семнадцать сообщила все о нем и о том, как он с нами обошелся, я раздумывал не долго. Точнее, вообще не раздумывал. Сказал, что отец не тот, кто зачал, а тот, кто воспитал.
4
А воспитал меня Васильев Евгений Александрович. Я и мои сыновья носим его фамилию. Его и считаю своим отцом.
В 1953 году он служил в армии, и часть их стояла в Болони. Мать со мной и своими родителями жила в квартире старшего брата Андрея. Думаю, что в этом же году мать с отцом и поженились.
Год сей славен еще и тем, что в марте (по официальной версии) умер И.В.Сталин. Мне было пять лет и я не мог понимать что происходит. Но свои впечатления помню. Было необычно и ... страшновато. Запомнилось общее возбуждение, какие-то тревожные разговоры в полголоса. То там, то сям спрашивали:«А что теперь будет?!» По крыше большого дома, он был виден мне в окно, ходили какие-то люди. Это было странно. Потом они укрепили на крыше два флага. Один красный, другой черный. На улице громко играла печальная музыка. Я догадывался, что это работает радио. Но откуда на улице радио? Было не понятно. И тоже пугало.
Отец служил в войсках МВД. Служил хорошо. Их часть специализировалась на конвоировании заключенных и на их поимке в случае бегства.
Дед Федор однажды наблюдал такой случай. Отец пытался арестовать беглеца, но тот оказал сопротивление. А был он почти на голову выше. Ему удалось сбить отца с ног, потом он бросился догонять уходящий поезд. Догнал платформу с песком, она была в составе поезда, взобрался на нее и, счастливый, помахал рукой.
Но не тут-то было. Отец тоже бросился догонять поезд. Шансов у него было мало. Поезд быстро набирал ход. Из последних сил он все-таки догнал платформу и схватился руками за поручни. Но споткнулся. Ему теперь нужно было подтянуться на руках, чтобы взобраться на подножку. Однако ноги, волочась по откосу, сильно тянули вниз и сделать это было почти невозможно.
Бандит тоже оценил ситуацию и стал спускаться с кучи песка , чтобы «помочь» преследователю. Отец каким-то чудом изогнулся всем телом, выбросил прямые ноги вперед по движению поезда. В следующее мгновение – удар пятками о землю. И его подбросило вверх. В воздухе он легко подтянулся и сел на подножку. Тут же выхватил из кобуры пистолет и навел на преступника. Тот ударил его ногой, но отец увернулся и удар пришелся по поручню. Выстрел – и беглец получает пулю в задницу. Затем отец загнал его назад, на кучу песка, и держал под прицелом до следующей станции.
Дед через пару дней после этого случая сказал матери: «Женька надежный мужик. Можешь выходить за него замуж».
Отца и начальство считало надежным. И к тому же – способным. Ему предложили после демобилизации поехать учиться на следователя, во Львов. Но он выбрал мать и меня, что и определило нашу общую судьбу.
Дав согласие на брак, мать взяла с отца слово, что он никогда не будет меня обижать. За все мои детские годы помню лишь единственный случай, когда он дал мне небольшую затрещину. За то, что я сильно расстроил мать, принеся двойку за четверть, по русскому языку.
5
Мы втроем уехали из Болони. Сначала в Хабаровск. Здесь отец выучился на шофера первого класса, как тогда квалифицировали водителей.
А мать начала серьезное и долгое лечение от последствий пневмонии, перенесенной на ногах. У нее нашли «затемнение легких». Проще говоря, туберкулез.
Примерно через год мы перебрались на левый берег Амура, в поселок имени Тельмана. Здесь прошло мое детство, отрочество и юные годы, до восемнадцати лет.
На седьмом году моей жизни, то есть перед школой, произошло важное событие в моей биографии. 16 февраля 1955 года отец повез меня в районный центр, поселок Смидович. Там в соответствующей инстанции он заявил, что моя метрика при переезде случайно утрачена, и он хотел бы ее восстановить, так как мне в этом году идти в школу. Поскольку я называл его «папа», у чиновника не возникло никаких подозрений. Новая метрика была выдана. Таким образом, 16 февраля 1955 года я стал Васильевым Владимиром Евгеньевичем. То есть, по факту и De jure отец усыновил меня, о чем я ни разу не пожалел.
По каким-то причинам и датой моего рождения чиновник назначил 16 февраля, разумеется, 1948 года. Со слов матери фактически я родился 20 сентября того же года. Выходит по документам - старше самого себя почти на семь месяцев.
Мать и отец решили скрыть от меня факт усыновления. Я был мал, родителя не помнил. Они хотели, чтобы была полноценная семья – муж, жена и ребенок. Чтобы подрастая, ребенок не комплексовал, что усыновленный. Это было и одной из причин переезда из Болони в Хабаровск. В Болони ситуацию все знали и скрыть что-либо было невозможно.
6
Так и жил счастливо.
Однако, лишь до восьми лет. Когда мы перебрались из Хабаровска на левый берег Амура, в поселок имени Тельмана, и я пошел в школу, то уже во втором классе друг и одноклассник Колька Зленко однажды сообщил, что отец у меня не родной. Сам он, с несколькими братьями и сестрами, жил с матерью-инвалидом. У нее, как тогда говорили, была «отнята» по локоть правая рука. Да и у самого Кольки на левой руке почему-то отсутствовали средний и безымянный пальцы.
Поначалу я не поверил, и полез драться, но он стал приводить разные доводы и убеждать, что не выдумал. Суть в том, что здесь в поселке, нашелся родственник. А именно – Иван Колетин, первый сын моей бабки Марии Федоровны. Он знал нашу семейную тайну. И, естественно, «поделился» этими сведениями с матерью Кольки. Она и велела сыну все рассказать мне. Чтобы восстановить истину и справедливость, как представляла себе и то, и другое.
Помню, ночь не спал, думал, плакал, сомневался, не верил. Опять слезы катились. К утру - уснул. Но разбудили в школу. Ни отцу, ни матери ничего не сказал. И молчал до семнадцати лет. Мать, зная болтуна Колетина, наверное, обо всем догадывалась. И всей душой его ненавидела.
А для себя со временем решил, что мне еще повезло. Этот Колька вообще рос без отца. А мой сосед через стенку Ванька Мячкин жил с отчимом. Мало того, что ему приходилось нянчиться с младшими сестрой и братом, детьми отчима, тот по поводу и без повода избивал. Ваньке, как и мне, было восемь лет. На голове, у макушки, поблескивала изрядная плешина с кроваво-красным шрамом. Однажды в пять лет он потерял ключи от дома. Когда их нашел кто-то из соседей и принес, этот отчим, не раздумывая, всей связкой ударил мальчонку по голове.
В те времена и в тех местах, где мы жили было принято всем давать клички. Так Ванька стал "меченый".
Однажды я отдал Ваньке свои старые лыжи. А ременную оснастку снял для новых. Поздно вечером мы услышали страшные Ванькины вопли и рыки отчима. Из отдельных выкриков мы поняли, что мальчишка порезал для изготовления крепления лыж какой-то старый ремень. Как его наказывали, было не понятно, но раздавался хлесткий удар чем-то жестким и затем – Ванькин душераздирающий крик. Мы стали стучать в стену, кричать: «Что происходит?!» Наступила тишина. Затем удары возобновились с еще большей силой. И мальчишка кричал еще ужаснее, но приглушенно. Очевидно, ему зажимали рот.
Отец подошел к стене. И ударил ладонями по ней с такой силой, что она завибрировала, и пошел мощный гул, а потом – потрескивание дранки под штукатуркой.
- Урод! Прекрати издеваться над пацаном! Задушу, подонок!
Благодаря все тому же Колетину, соседям было известно, что отец служил в спецвойсках. Избиение прекратилось.
На следующий день я пытался расспросить Ваньку о случившемся, но он лишь испуганно смотрел на меня и спешил отойти подальше. Мне стало ясно, что под угрозой очередной расправы ему запретили общаться со мной.
И только летом, когда мы ватагой отправились на лодке на амурские острова за черемухой, Ванька кое-что рассказал. Отчим велел класть кисти рук на табуретку и бил по ним лыжами. Мои глаза невольно потянулись к его рукам. Он показал. У меня подступил ком к горлу. Я отвернулся, чтобы не заплакать.
Позже вспомнил, что зимой он долго ходил с забинтованными руками. Учителям говорил, что случайно обварил кипятком.
У Ваньки была единственная жгучая мечта – вырасти.
А в соседнем доме жила семья неких Фроловых. Там двое старших мальчишек тоже были неродными главе семейства. И этот издевался, как мог. Они постоянно убегали из дома. Даже зимой. В морозы спасались в канализации Хабаровска.
Не знаю как повел себя Ванька, когда его мечта сбылась, а эти двое, едва возмужав, сполна заплатили отчиму за «счастливое» детство. Избили его так, что стал инвалидом, и потом протянул недолго.
Так что мне ли было роптать на судьбу?
Отношения у нас с отцом были ровные, вежливо-отстраненные. Но такими же они были у меня и с матерью. Возможно, он вторил ей, и осознанно не стремился быть ко мне ближе, чем она, чтобы не вызвать ее ревность. А может быть и к нему в детстве относились подобным образом, и он лишь неосознанно воплощал свой опыт отношения к детям.
7
Из рассказов матери мне известно, что он рос в благополучной семье. Его отец, Александр, работал в школе учителем физкультуры, «физруком», как тогда говорили. Мать, Мария, была домохозяйкой. Детей трое – Александр, Антонина, Евгений. Жили на Алтае, где-то под Бийском.
Когда началась война, отца призвали в армию, и вскоре он погиб. Через год стал совершеннолетним брат Александр. Пошел «мстить за отца». Погиб в первом же бою. Мать с началом войны пошла работать. Быстро продвигалась по службе. В 1943 году она была уже «завбазой», то есть заведовала какой-то технической базой. Однажды с этой базы исчезла бочка горючего. Суд – и восемь лет тюрьмы и лагерей. Сестра Антонина к тому времени была уже замужем.
Так четырнадцатилетний Евгений остался совершенно один. Попутками и пешком неделю добирался до своей тетки. И так изголодался, что попав, наконец, к ней, объелся… картошкой.
Тетка помогла поступить в Бийске в ФЗУ (фабрично-заводское училище). Там кормили и дали место в общежитии. Выучился на шофера. Потом призвали в армию. Война к тому времени кончилась. Служил на станции Болонь, где и познакомился с моей матерью.
Поселок имени Тельмана, в который мы переехали из Хабаровска в 1954 году, стал так называться лишь в 1948 году. Этот год, кроме моего рождения, замечателен еще и тем, что по решению ООН в Палестине было создано уникальное государство – Израиль. А в СССР, как ответ Западу, – Еврейская Автономная область (ЕАО). Любопытно отметить, что ЕАО по площади втрое превосходила тогдашний Израиль.
В народе бытует легенда. Мол, после войны лидеры евреев, проживавших в СССР, обратилось к Сталину с предложением, дескать, дайте нам Крым, и мы за пять лет превратим его в цветущий сад. Сталин, де, ответил - Крым мы и сами превратим в цветущий край, а вот вам большая, чем Крым территория на юге Дальнего Востока, там и делайте цветущий сад.
Наш поселок назывался «Пристань Покровка». А с того достопамятного 1948 года – имени Тельмана, так как вошел в территорию ЕАО. Та же участь постигла и другие топонимы тех мест. Например, станция Ин стала называться Смидович. Столица ЕАО - Биробиджан (в народе – Хитроград, « потому что дураков не прописываем»). Правда, здесь прежнего названия выяснить не удалось.
Переехав из Хабаровска в поселок имени Тельмана, мы таким образом, стали жителями ЕАО. Помню в детстве подписывал тетради: ученика … Б класса средней школы №22 пос. им. Тельмана ЕАО.
В справочниках указано, что ЕАО образована в 1934 году, но активно проводить кампанию по переселению туда евреев стали лишь после войны, а именно – в 1948. Судя по фамилиям, которые преобладали в нашем поселке, это были белорусские евреи польских корней - Каширские, Задонские, Чернолуцкие, Светницкие, Свяцкие и т.д. Но были и украинские: Бурыко, Поличко, Зат(д)онайченко, Зленко. Ну и, конечно, русифицированные: Куракин(д), Замкин(д), Мячкин(д) и пр. С откровенно еврейской фамилией был только один – Байтман.
8
Поселок им. Тельмана - объект стратегический. Расположен на левом берегу Амура, рядом с железнодорожным мостом, ниже по течению. От основной Транссибирской железнодорожной магистрали, идущей через мост на Хабаровск, отведена ветка. Она ведет в порт, расположенный в поселке.
В порту и заканчивается, разделяясь на несколько отростков, подводящих к большим складам. А также – на пирс. На пирсе стоит с десяток портальных кранов. А у пирса – самоходные баржи.
Все, что идет из страны для Хабаровска и его окрестностей, для Владивостока и всего Приморья, везут через трехкилометровый железнодорожный мост, на правый берег Амура. Его ширина здесь около трех километров. А глубина позволяет передвигаться морским судам.
Но все, что предназначено для севера Дальнего Востока: Сахалин, Магаданская область, Камчатка, Чукотка, грузят в порту поселка в самоходки и везут сначала по Амуру, а далее – по морю.
Железнодорожный мост через Амур - объект легко уязвимый. Если бы во время войны Япония успела развернуть свои боевые действия, мост бомбили бы в первую очередь. Это парализовало бы весь юг Дальнего Востока, и прежде всего Хабаровск и Владивосток. Сталин, понимая ситуацию, строил во время войны параллельно мосту тоннель под Амуром. На правом его берегу и у нас в поселке, недалеко от моста, стояло по котельной. Огромные, в три этажа красного кирпича здания, идентичной архитектуры. Они предназначались для отопления служебных помещений тоннеля в случае его эксплуатации.
Итак, у одного поселка – железнодорожный мост, тоннель, грузовой порт. Все объекты государственного значения. А в начале шестидесятых параллельно мосту и тоннелю построили высоковольтную линию электропередач (ЛЭП). В нашем поселке поставили одну из трех ее опор, высотой сто пятьдесят метров. И, наконец, в начале двухтысячных, по верху железнодорожного моста, устроили автостраду, организовав, таким образом, автомобильное сообщение Дальнего Востока со страной. На круг получается пять объектов стратегического значения. Не простой поселок.
Население на то время (1955 – 1966) – около трех тысяч человек. Жизнь обеспечивал порт. Шофера, автокарщики, крановщики, а в основном – грузчики. Женщины работали весовщицами и приемосдатчицами при железной дороге и складах, служащими в портовом правлении.
В порту была и пожарная охрана, куда отец устроился водителем. Сутки работал, трое – дома. Можно было заниматься огородами и рыбалкой. Дали и жилье – однокомнатную квартиру.
Тоннель, скорее всего, строили заключенные. Соответственно, был построен лагерь. Поставили два длинных барака, торец в торец. И еще два здания поменьше. Для начальства и охраны. Они – в сторонке от бараков. Был и третий барак, под прямым углом к двум первым, - клуб. Ну, и на отлете – туалет, холодное досчатое сооружение.
По окончании строительства зеков увезли, а весь этот «санаторный» комплекс достался ЕАО. Бараки поделили на отдельные квартиры, с печным отоплением. И давали особо достойным, каковым и оказался мой отец.
В этой квартире мы прожили около семи лет. Здесь я пошел в школу, в 1955 году. А через год на свет появился брат Сергей, которому я стал, в сущности, нянькой. Потом, когда он подрос, учил плавать, бороться, ловить рыбу, читать, писать, пилить, строгать, всему, что должен уметь мальчишка.
В этом же году Колька Зленко сообщил мне свою новость о моем отце. Наверное, расчет его матери сводился к тому, чтобы посеять раздор в нашей семье. Сергей – родной, его будут любить отец и мать. Я, отверженный, стану втихую мстить, отыгрываясь на Сергее. Месть моя будет время от времени обнаруживаться, значит, отвергать меня будут все больше, а младшего любить все сильнее. К тому же и мать с отцом будут портить отношения, по разному относясь ко мне. А по мере того, как Сергей будет расти и копить свои обиды от меня, ненависть между нами станет неизбежной.
Но эта особа допустила принципиальную ошибку в своих расчетах. Она полагалась на среднестатистическую психологию, а мы в нее не вместились.
Во-первых, я «замолчал» Колькино известие, и никак не обнаруживал его в своем поведении. Я вообще был скрытным. Во-вторых, отец и мать были ровны в своих отношениях к нам с Сергеем. Нежностей не было, но не было и жестокости. В-третьих, я не испытывал зависти к Сергею. Наоборот, он рос довольно слабым, а из-за восьмилетней разницы в возрасте, я больше относил себя к взрослым, чем к детям, и старался вместе с ними заботиться о нем. В-четвертых, я никогда не «транслировал» Колькиного известия Сергею. Думаю, он обо всем узнал, лишь став взрослым. И опять же, - не от меня.
9
У нашего поселка была такая особенность.
Левый берег Амура, на котором он стоит, - песчаный и низкий. Во время осенних паводков вода в реке поднималась на пять-шесть метров, а то и выше.
Поселок защищала дамба. Но практически каждый сентябрь ее прорывало, и поселок недели две-три стоял в воде. По улицам ездили на лодках и моторках. Занятия в школе прекращались, чему мы, школьники, очень радовались.
Вся общественная жизнь перемещалась на уцелевшие фрагменты дамбы, поскольку это бывала единственная суша на многие квадратные километры водного пространства вокруг. К одному из них, большему, пригоняли плавучий магазин - пароход, в котором продавали хлеб, и все самое необходимое. Пароход был самый настоящий, с огромными гребными колесами по каждому борту. Назывался он «Красный Октябрь». На нем устраивалась и общественная баня, так как он был оборудован несколькими душевыми кабинами. В каютах располагались: магазин, медпункт, поселковая администрация, портовое начальство, бухгалтерия и т.д. А одну каюту отдавали в распоряжение парикмахера Байтмана, для оказания населению постижерных услуг.
Некоторые фрагменты дамбы достигали в длину двести, а то и триста метров. Поэтому кое-кто из любителей личного транспорта привозил сюда в лодках велосипеды, мопеды, и даже мотоциклы.
Вспоминается, как на таком куске суши однажды, по пьяни, подрались два грузчика, Толя Верчеба и Толя Мокринский. Верчеба - маленький, верткий. А Мокринский – местный амбал. Наскакивал Верчеба. И всякий раз отлетал. Мокринский даже не бил, просто отмахивался, как от назойливой мухи. Бедный Толя Верчеба в конце концов убежал, плача от обиды и размазывая по лицу кровь и сопли. Через минуту о нем уже и забыли, продолжая выпивать.
А вспомнили, когда он налетел на Мокринского сзади ... на своем маленьком мотоциклете. Конечно, так он сбил с ног своего обидчика, и проехался по нему вдоль. Но этого ему показалось мало. Он успел развернуться, и переехать его еще и поперек. Однако, увлекся. Сильно газанул и с Мокринского, как с трамплина, улетел на своем козле в Амур.
Это спасло Верчебу. Мокринский убил бы его. А когда увидел как тот, не умея плавать, беспомощно барахтается и пускает пузыри, сел на землю и стал хохотать.
Другой курьезный случай был с двумя мальчишками-близнецами. Шестилетние, молчаливые и совершенно неразлучные. Их воспринимали как одно существо, поэтому звали Вить-Ваня. Однажды с палубы «Красного Октября» кто-то закричал.
- Смотрите! Смотрите! Что-то непонятное сюда плывет.
- Так это же ... Вить-Ваня.
- А в чем это они плывут?
- Далеко, не видно. Видно – у каждого в руках лопата. Лопатами гребут. В чем-то маленьком едут.
- Ха! Так они в дедовом гробу плывут. Сюда. Видать, за хлебом. Я видел у них на чердаке этот гроб. Ихний старик себе заготовил.
10
Наводнения по уровню воды были разные. Чаще всего вода в нашей квартире не поднималась выше уровня пола. А в осень 1956 года наводнение было поздним, в октябре. Вода поднялась небывало высоко. В доме затопило пол сантиметров на двадцать, ходили по настилам. В ночь с 9 на 10 октября мать родила Сергея. Дома. Роды принимала местная фельдшерица Ксения Михайловна.
К лету следующего года Сергею уже было восемь месяцев. Наступили каникулы, и мне все чаще приходилось оставаться с ним дома. Родители работали. Потом отец соорудил коляску и я, как и все пацаны летом, стал бегать с ними на улице, ходить на Амур купаться, всюду катая за собой коляску с Сергеем.
Однажды не доглядел, чем-то увлекся. Спохватился, когда коляска, сползая с дороги в канаву, почти полностью погрузилась в воду. Как сейчас помню картину. Коляска медленно сползает с откоса, вода также медленно поднимается по груди Сергея и уже подбирается к горлу. А он смотрит на эту воду и… молчит. Пацанов было много. Кто из них направил коляску в канаву, не знаю. Никто, конечно, не сознался. Но подозреваю, что все тот же Колька Зленко.
Сергей рос смышленым и забавными. Ему читали детские книжки, учили с ним разные стишки.
- Сережа, давай вместе: Таракан, таракан, тараканище!
- Талакан, талакан, ищеталакане!
- Теперь расскажи такой стишок:
Кошка, брысь! Кошка брысь!
На дорожку не садись.
Наш Сереженька пойдет,
Спотыкнется - упадет.
- Коска блысь! Коска блысь!
А даоску и садись.
Я поду – упаду.
Однажды, когда ему было уже лет пять, пришел в гости одногодок Колька Немтинов. Сергей звал его Ментин. Наигрались, решили пойти погулять. Одеваются. Колька говорит.
- А у меня валенки лучше.
Сергей молчит.
- А у меня пальто лучше.
Сергей начинает сопеть. Злится.
- А у меня шарф лучше.
Сергей сопит сильнее. Крыть нечем. Мы жили гораздо беднее этих Немтиновых.
- А у меня и шапка лучше.
- А сам-то ты – хуже!
В школе Сергей учился хорошо, без троек в четвертях. Но «текущие» случались разные. Изредка – и двойки. Мать сильно расстраивалась. Она мечтала, что оба мы получим высшее образование, «выйдем в люди». У нее хранились наши табеля успеваемости за каждый год. Вот как-то после такой случайной двойки она его распекала, даже расплакалась. Достала табеля, раскрыла один, показывает.
- Вот! Видишь как твой брат учился?! Смотри, одни четверки и пятерки! Видишь?!
Сергей, тоже плача.
- Вижу, мама, вижу! Только это мой табель.
Когда Сергей пошел в первый класс, я пошел в десятый. К тому времени мы уже построили свой дом. По утрам я брал Сергея за руку и мы шагали в школу. Точнее, я шагал, а ему приходилось бежать трусцой. Во второй класс он тоже ходил со мной, так как по инициативе Н.С.Хрущева мне пришлось заканчивать одиннадцать классов. Благодаря этому моя первая профессия – электросварщик.
11
Вернусь к началу моих дней.
Со слов матери родился 20 сентября 1948 года в час дня. Это был понедельник. В соответствии с гороскопом – Дева по месяцу, Крыса по году.
На первом году жизни скорее выживал, чем жил. Как говорила мать, «до года кричал». Дважды болел диспепсией. Мать со мной увозили в Хабаровск, клали в стационар. Лечили специальной сывороткой. Медсестра забирала меня, относила в бокс. Там в меня закачивали пол-литра этой сыворотки. Мать вбегала в бокс, а там уже – никого. Только я на столе, заходящийся от крика. От этой болезни младенцы исходили поносом. Умирали за несколько дней. Так, рассказывала, в свой же загаженный матрас их заворачивали, и хоронили в общей яме на больничном дворе. В первый раз я как-то выкарабкался из лап смерти. Во второй раз мне уже и сыворотка не помогала. Еще бы немного и ... общая яма.
Спас меня дядя Андрей. Он к тому времени уже работал машинистом паровоза. И на этот момент оказался в Хабаровске. Ему предстоял обратный рейс, в Комсомольск. Он ввалился в больницу, прямо в своей промасленной робе, нашел мать, узнал, что все плохо и сказал великие слова: «Собирайся, едем домой. Хоть похороним по-человечески».
Когда меня привезли домой, я вдруг стал оживать.
Как-то дед Федор сидел в комнате за столом, что-то мастерил, а я ползал по полу. И вот на четвереньках направился под кровать. А там у бабки Марии стояли кринки с молоком и сметаной. Подполз к одной банке, сбросил крышку, и запустил в сметану пятерню. Потом пригоршней - ее себе в рот. Дед все это наблюдал.
- Так-так, сынку! Давай. Наедайся. Поправишься, коли есть стал.
В медицинских справочниках про диспепсию сказано, что у грудных младенцев она случается от неправильного вскармливанья грудью. Бабка Мария родила двенадцать детей. Трудно предположить, что она не знала как правильно вскармливать младенцев. Мать со мной жила при родителях. Не могла бабка не научить мать правильно кормить ребенка грудью. Не понять, как могло так случиться, что меня дважды настигла эта напасть.
Мать зачала меня от любимого человека. В этом мне повезло. Но мое появление на свет оказалось событием досадным для многих, если не для всех. В худшем положении оказалась, конечно, мать. Восемнадцатилетняя, с младенцем на руках, и не замужем. Возможно, подсознательно она стремилась вернуться к себе той, прежней, когда все еще было впереди, чтобы начать жизнь сначала. Мне не было места в ее душе...
Наверное, по этой причине у матери не было молока. А вскармливание коровьим молоком, очевидно, оказалось неправильным. По крайней мере, - для меня.
Увы, жизнь предоставляет возможность сделать «черновичок» крайне редко. Все «пишут» лишь однажды. Как получится. Ошибаются, комплексуют, мечутся. Вновь ошибаются. Случается и вовсе запутываются.
Редко бывают периоды, когда не ошибаешься.
Кстати, став взрослым, рассудил так. Черновики невозможны, ошибки неизбежны. Следовательно, необходимо научиться сглаживать ошибки. Еще лучше – нейтрализовывать. Высший пилотаж – инверсировать, то есть превращать в успехи. Взял эту тактику за правило, и со временем овладел. Оказалось, она глубоко присуща природе этого мира...
Мать сама еще, в сущности, была ребенком. Ситуация, в которой она оказалась, приводила ее в отчаянье, жизнь казалась конченной. Еще бы! Отвергнутая, опозоренная, и с ребенком, который, как постоянный живой упрек, как воплощение ошибки. Конечно, не могла не мелькать в ее голове мысль-надежда, что «бог приберет». Ведь у ее матери из двенадцати детей выжило всего шестеро.
Но как в свое время выжила мать, так выжил и я. Неприязни с ее стороны я никогда не чувствовал. Но и особой любви тоже не было. Сам же я такое отношение к себе воспринимал как данность, поскольку другого никогда не испытывал и сравнивать было не с чем. Не помню, чтобы сильно страдал от одиночества, разве что неосознанно.
Вспоминаются несколько случаев так, или иначе с этим связанных.
Когда отец с матерью были уже довольно близко знакомы, как-то, сидя на кровати, стали что-то в шутку отнимать друг у друга. Завязалась борьба. Я в это время играл на полу. (Мне было около трех лет). Как только заметил их возню и возгласы, вскочил, бросился в дальний угол, прижался спиной к стене и в ужасе закричал. Они повернули ко мне смеющиеся лица. Я понял, что ничего страшного не происходит, умолк, а потом изрек, глубоко вздохнув: «А-а, шутют!» -и вернулся к своим игрушкам.
Все это говорит о том, что к тому времени, по-видимому, знавал и нешуточные разборки.
Лет в шестнадцать мне однажды привиделась такая картина. Все та же комната. И у той же кровати стоят мать, но не отец, а родитель. О чем-то напряженно говорят. Я отворачиваю подушку, а под ней – финский нож. Некоторое время спустя решил спросить у матери было ли такое, или это всего лишь причуды воображения. Мать ответила: «Было. Но как ты вспомнил? Тебе и двух лет еще не исполнилось».
Когда мне было пять лет, и мы уже перебрались в поселок им. Тельмана, мать на несколько дней легла в больницу. Меня на это время оставили у Колетиных. Там были старшие двоюродные братья, Володька и Толька, и моя ровесница двоюродная сестра Валя. Мы хорошо проводили время. Бегали по окрестным полям, ходили на озера купаться, рыбачить. Играли в разные игры.
И вот как-то во время очередной игры, кажется, мы что-то строили, они все вдруг закричали: «Тетя Надя, тетя Надя приехала!» - и бросились к ней. Я пошел за ними. А в душе досадовал, что игра оборвалась.
Позже мать признавалась, что это неприятно ее удивило. То есть то, что я не бросился к ней первым.
Сама она рассказывала мне такой случай. Когда мне было три года и мы с ней жили в большой квартире вместе с дедом, бабкой, дядей Андреем, его женой Татьяной и сыном их Мишей, бабка сильно избила меня. Бабка, по счастливому случаю, купила два килограмма краковской колбасы. Спрятала ее в тумбочку. Мишка был годом старше меня, и похитрее. Он надыбал эту колбасу, показал и мне. Мы взяли по куску и отправились на улицу. А там друзья: "Дай мне, дай мне!»
Хитрый Мишка посылал меня к этой тумбочке многократно. Меня же бабка и застукала. Я один за все и заплатил. Била мокрой тряпкой, поскольку мыла полы на этот момент. Не знаю уж как сильно, но напугала, видно, изрядно. Мать, придя с работы, нашла меня спящим на коврике у дверей нашей комнаты. Свернулся клубком, и всхлипывал во сне. Разбудила.
- Что с тобой?
- Бабушка била.
- За что?
- Не знаю.
Не думаю, что я лукавил. Мишка был старше, для меня – авторитет. Я полагал, что мы делаем все правильно. И бабкин крутой наезд был для меня полной неожиданностью.
12
В четырнадцать лет я стал быстро меняться, превращаться из подростка в юношу. Очевидно, стал походить на родителя. Как-то у нас на кухне было застолье. Мы с Сергеем спали в комнате, на большой кровати. Я - с краю, он – у стены. Вдруг среди ночи кто-то вырывает меня за руку из постели. Затем следует сильный удар в переносицу. Искры из глаз, боль. Почти ничего не вижу.
Вырываюсь, выскакиваю на улицу. Мороз. Я босой, без одежды, бегу по снегу. За мной выбегают люди. Впереди - отец. Он кричит, зовет меня. Смотрю в лицо, он расстроен. Зовет, все настойчивее.
За ним бежит ко мне мать. Она пьяна, и плачет. Догадываюсь – ударила она. Вспоминаю слышанные сквозь сон ее ругательства и проклятья в адрес родителя. И в мой...
К утру оба глаза заплыли, а подглазья посинели. В школе сказал, что упал, катаясь на лыжах.
- присутствую и на Стихи.ру