И вот я здесь. В больнице для онко больных. Белый потолок, белые стены, линолеумом покрытый пол. Вот и все, что ожидает меня впереди. Здесь я доживу остаток своих дней. Здесь умру. Рак. Такое странное слово для моей болезни. Сначала он лишь дремлет, выжидает удобного момента, чтобы вонзиться в самое уязвимое место своими тонкими когтями и больше не выпускать.
Больница. Как хорошо мне все это знакомо. Все белое, запах дезинфицирующего средства, которое добавляют в воду при мойке полов, запах лекарств, угрюмые, редко улыбающиеся медсестры. Врачи, слишком загруженные делами, чтобы обращать внимание на больных. Жесткие постели, редкий лучик солнца сквозь оконное стекло, угрюмые лица соседей, что еще успеют намозолить вам глаза. Самое интересное, что вы будете смотреть на них даже тогда, когда вам все опротивит. Не на голые белые стены же смотреть!
Единственная радость телевизор и тот один на всех стоит в холле. Музыки? Нет! Компьютера? Да куда там! Бред. Все лишь унылый постоянный, такой выражено депрессивный бред.
Пришла сестра. Молоденькая и ничего из себя. Сейчас будет делать новый укол. Наркотик, чтобы не чувствовать боль. Улыбаюсь. Шучу.
- Опять доза?
Она, словно не понимая:
- Доза, доза….
- А если вы немного ошибетесь в дозировке или пропустите пару воздушных шариков, то я не обижусь.
Шутка полу суицидальная. Она серьезнеет. Словно грозовая тучка налетела на ее миловидное личико.
- Вам нужно поговорить с психиатром. Я могу вам это устроить.
- И он скажет мне, как уговорить вас изменить дозу?
По лицу вижу, что нет. Меняю тему разговора, тем временем, как игла врезается в вену и доза начинает легко кружить голову.
- А что вы делаете сегодня вечером?
- Работаю.
- А когда заканчиваете?
- Приглашаете на свидание?
- Может быть. Так когда?
- Завтра в восемь утра. Сегодня ночное дежурство.
- Так я буду вас ждать. Адрес вы помните? Шестая палата, третья койка от окна в ряду слева. Честное слово, я буду ждать и никуда не уйду.
Улыбается. Шутка удалась.
- Посмотрим.
- Посмотрим. – Соглашаюсь я и смотрю ей вслед.
Закрылась дверь палаты. Соседи уже спят. Скучно и грустно, маетно. Доживу ли до завтрашнего дня? Каким он будет? Когда наркотики перестанут действовать, и я буду загибаться от боли? А ведь этот момент наступит. Я знаю. Знаю….
Сна нет. Смотрю в окно на Луну. Она тоже не спит. Светит прямо мне в глаза. Нет не так. Отражает солнечный свет прямо мне в глаза. Она же не может светить. Не может светить и Катюша. Моя последняя настоящая любовь в этой жизни. Лишь ее портрет на тумбочке возле кровати напоминает мне о ней. Старая фотография. Сколько лет этой девочке с белым бантом и белой с кружевами рубашке? Сколько лет ей было тогда? Странно. Она совсем не изменилась. Только горсть родинок на ее лице увеличилась. Ка-тю-ша. Как там у Набокова:
«Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя. Ло-ли-та: кончик языка совершает путь в три шажка вниз по небу, чтобы на третьем толкнуться о зубы. Ло. Ли. Та. Она была Ло, просто Ло, по утрам, ростом в пять футов (без двух вершков и в одном носке). Она была Лола в длинных штанах. Она была Долли в школе. Она была Долорес на пунктире бланков. Но в моих объятьях она была всегда: Лолита».
Замените Ло-ли-та на Ка-тю-ша и…. А что еще можно сказать тогда, когда и так все сказано? Ка-тю-ша. Милая, добрая, моя Катюша. При ней меня всегда охватывало радостное возбуждение и я просто источал из себя поток самой разнообразной чепухи. Все! Лишь бы только еще один раз. Хоть на миг увидеть ее улыбку. Услышать «нормально» и все! Что еще нужно для счастья? Ка-тю-ша. Помнится, странное чувство полного доверия к ней. Доверия в таких личных вопросах, что даже я сам не смог заметить, когда перешел ту грань за которой кончается дружба и начинается нечто большее. Вы, вероятно, скажете любовь? Да. Любовь. Но не любовь к ней, как к женщине, а любовь к ней, как к матери. Да я начал относиться к ней, как к матери. Почти перестал выражаться в ее присутствии, бросил пить и курить, ловил каждое ее желание и старался не очень ей надоедать. Результат? Она за мужем. Трое прекрасных детишек и письмо раз в полгода с фотографиями детей. Все. И это правильно. Я лишь друг для нее…. Лишь друг.
Лунный диск закрыли тучки. Еще одно разочарование. Наверное, стоит уснуть? Одна надежда, что эта ночь окажется последней. Целую портрет и ставлю его на тумбочку. Закрываю глаза. Опять она…. Ничего. Я уже привык видеть ее всегда. Сон.
Кто-то тормошит за плечо. Открываю глаза. Надо мной склонилась все та же сестричка. Моментально пускаю в ход дежурную шутку:
- Неужели я уже в раю?
Она не понимает. Делает удивленное лицо. Ничего! Еще успеешь привыкнуть к моим шуткам. Спрашивает?
- Нет. С чего вы решили?
Продолжаю в том же духе:
- А почему тогда здесь ангел?
Смущена и слегка покраснела. Ну что тут скажешь? Еще парочка таких шуток, ужин в шикарном ресторане, вечер в романтической обстановке и она моя!
Сестричка находит, наконец, нужные слова, которые возвращают меня в серую реальность:
- Ваша доза.
- А я вас ждал всю ночь. Надеялся, что придете.
- Может быть в следующий раз?
- Может быть.
Покорно подставляю вену, а у самого в голове снова Катюша. Это «может быть» и еще несколько подобных выражений типа «не знаю», «наверное». Одна сплошная неопределенность. Если я и не люблю в ней что-то, то это как раз то, что она не умеет говорить твердо «да» или «нет». Может быть….
В голове приятное кружение. Полет в бесконечную высоту.
- Я вас люблю.
- Что?
Сестричка оторопела.
- Я вас люблю. Сейчас я пьян. Поэтому не воспринимайте меня всерьез.
- А. Ну да. Вы встанете или принести вам воды для умывания?
- Ну я пока еще могу ходить и смешить народ на своих полусогнутых. – Пережиток основной болезни. –Да и побриться не мешало бы, а то, если там, в небесной канцелярии ошибутся и направят меня в рай, боюсь, своей не бритой рожей распугаю всех ангелочков.
- Вы такой смешной.
- Знаю.
- Вот если бы все так смеялись в этой больнице, то здесь было бы веселее.
- А что? Надоело смотреть на серые скучные рожи с явными признаками маниакально депрессивного психоза, постоянно пребывающих в ожидании смерти?
- Про депрессию вы правильно сказали.
Продолжает щебетать она, когда я намыливаю свою сонную физиономию. Слушаю в пол уха, но последняя фраза меня заинтересовала.
- То есть?
- Да…. Есть тут в изоляторе одна девушка. Так она даже ни с кем не разговаривает. Лежит только и смотрит в одну точку. Приходится даже кормить ее капельницей. Несколько раз пыталась покончить с собой, но мы вовремя ее спасали. Сейчас у нее постоянно кто-то дежурит посменно.
- Как из себя?
- Брюнетка. Зеленые глаза. Зовут Яна.
- Яна?
- Да, Яна.
- Надо будет к ней заглянуть сегодня. Может, удастся ее расшевелить. Все равно, в этих условиях от скуки помрешь раньше, чем, собственно от самого рака.
- Попробуйте. А пока стоит позавтракать, а то скоро обход.
- На котором будут подсчитывать, сколько умерло за эту ночь?
- Не шутите так!
- А я не шучу. Это сарказм. Или черный юмор с сарказмом. Ладно. Завтрак в номер или мне самому топать до столовой?
- Я принесу.
Она скрывается за дверью, соблазнительно качая бедрами, а я думаю о Яне. Какая она? Смогу ли ее расшевелить? Появляется моя очаровательная сестричка.
- Кушать подано! – Объявляет она.
Критически осматриваю жиденькую гороховую кашу, цвета…. Ну это вы сами домыслите, какого она цвета. И не менее жидкий цвета свежеумершего дождевого червя, кисель. Строю кислую мину и неохотно начинаю копаться ложкой в том, что лишь с трудом напоминает вышеописанную кашу. Взглянул на сестру:
- Может, стоит поиграть в игру, «за папу, за маму»?
- С ложечки кормить вас никто не будет. А, если не хотите есть, то выбор один. Капельница, то есть принудительное питание медикаментозным способом.
Как человек, который не может терпеть уколы в вену, я быстренько представляю себе перспективу лежать под капельницей с постоянно воткнутой иглой в вену и бледнею. Набираюсь храбрости, зачерпываю полную ложку, мысленно желаю желудку удачи и глотаю.
«Буря, скоро грянет буря!», как сказал бы классик. Вот так и отозвался желудок на столь садистское мое к нему отношение. Заурчав, застонав, попытавшись вернуть все обратно, он все же принял это нечто, что в здешних местах именуют пищей.
- Видите, я ем. – С кислой улыбочкой сообщаю медсестре, одновременно борясь с яростными позывами своего желудка, исторгнуть свое содержимое.
Улыбается и уходит. Мстительно смотрю вслед ее соблазнительно покачивающимся бедрам и, едва закрывается дверь, срочно спешу в туалет, где в обнимку с унитазом провожу несколько счастливейших мгновений своей жизни. Наконец, оставив в унитазе все, что мой желудок принял на себя, а заодно и свою бессмертную душу, отправляю вслед остатки каши и кисель. Запив все это дело водичкой из-под крана, я с чувством выполненного, ну почти выполненного долга, располагаюсь в кровати. В это время приходит обход.
- О, я вижу мы уже позавтракали! – С резиновой улыбкой на лице сообщает главный. – Понравилось?
- Конечно. Только есть одно пожелание.
- Какое.
- Сообщите, пожалуйста местным поварам, что я тут умираю от рака и мне вовсе не улыбается загнуться от несварения желудка. Обидно, знаете ли, получится.
- Хорошо, хорошо. А как мы себя чувствуем?
- Мы не знаю, а я умираю. Хотите знать, как чувствует себя умирающий человек? Может, махнемся местами?
Серьезнеет. Видно, далекий от мира шуток человек.
- Ладно. А серьезно?
- Так же. Наркота пока действует, голова не болит, могу ходить, сестрички тут вроде тоже ничего. Значит мозги еще на месте. А в остальном все по-старому.
- Хорошо.
Он для вида копается в истории болезни, словно пытается найти в ней что-то новое, но ничего не найдя, говорит.
- Всего хорошего. – И уходит.
Я остаюсь один. Вспоминаю о Яне. Нужно к ней сходить. Привожу в порядок постель, одеваю белую рубашку и синие брюки и иду в гости.
Все изоляторы похожи друг на друга. Одна, чаще две кровати. Одно окно, тусклый свет и все такое прочее, что не способствует скорейшему выздоровлению. Я подошел к двери и на миг волнение одолело во мне любопытство. Но лишь на короткий миг и я уже внутри.
Она. Брюнетка с зелеными глазами, как и сказала сестричка. Только по такому скудному описанию я не мог раньше представить себе, что увижу живое воплощение своего идеала. Лежит уставившись в потолок. Рядом капельница. На мой приход ни как не отреагировала. Сестричка, дежурившая у нее, увидев меня, куда-то ушла, сказав, чтобы я пока присмотрел за ней. Присмотрю.
Пытаюсь прощупать почву:
- Привет.
Никакой реакции. Даже малейшего движения зрачков или ресниц не заметно. Но я внутренне готов к такому приему, поэтому продолжаю.
- Меня зовут Максим. А вас?
Ничего.
- Хорошо. Как насчет Яны? Хорошо? Ладно буду звать вас Яна. Я тут проходил мимо и решил зайти к вам, чтобы познакомиться, а то с этими серыми лицами, которые знаешь уже от и до, можно и с катушек слететь. Вы меня понимаете?
Молчание.
- А. Понимаю. Молчание знак согласия. Хорошо. Попробуем по-другому. Меня зовут Максим, мне двадцать лет, а вам? Ну на вид я бы вам дал лет восемнадцать. Я прав? Если не прав, то можете похоронить меня заживо, если я прибавил вам хоть пол года.
Реакция аналогичная. Возвращается сестричка и я прощаюсь, чтобы уйти полный скучных мыслей о бренности всего живого. Завтра нужно будет к ней зайти снова. Первый раунд я выдержал. Посмотрим, что будет дальше.
По дороге к палате кольнуло в голове. В глазах помутилось. Хватаюсь за стену с лицом мученика и пытаюсь вернуться в сознание, которое все быстрее покидает меня.
Очнулся в своей палате. Над головой озабоченная сестричка. Хочется ввернуть дежурную шутку, но понимаю, что частое ее использование сведет на нет все мои усилия.
Она заботливо спрашивает:
- Как вы себя чувствуете?
- Пока жив, а остальное не имеет значения.
- Хорошо. К вам тут посетитель. Вы сможете выйти.
- Кто?
- Назвался вашим братом.
- Илья?
- Не знаю. Высокий, худой.
- Илья. Я сейчас выйду. – Встаю. В голове легкое кружение, но идти можно. Отвергаю заботливо протянутую руку сестрички и иду в коридор, где меня уже ждет Илья.
Разговариваем о пустяках и о Катюше. О чем еще нам с ним говорить? Прошу его в следующий раз принести с собой розу. Удивляется, но на следующий день выполняет мою просьбу и я вооруженный страшным оружием для покорения женских сердец спешу к своей молчаливой подруге.
- Привет. – Ноль внимания.
- Как дела? У меня все в порядке. По крайней мере насколько это возможно в здешних условиях. А у меня для вас подарок. – С победным видом подношу ей розу, но даже движения глаз не заметно. Подношу бутон к ее носу, чтобы она могла ощутить аромат, но ничего этим не добиваюсь. Ставлю цветок в трех литровую банку за не имением более подходящей посудины и продолжаю разговор.
- На улице сегодня солнце. Птички щебечут. Самое время для влюбленных. А у вас есть возлюбленный? Нет! Поймите меня правильно, я ни на что не претендую, но все-таки? – Молчание.
- А у меня и да и нет. Как это так? А вот так. Есть женщина, которую я люблю уже много лет, но ни на что не надеюсь. Однако, мы друзья. Поправить подушку? – Поправляю подушку, а заодно, словно машинально ее иссиня-черный выбившийся локон. Мое прикосновение не вызывает никаких эмоций.
- Да. Погода сегодня чудесная. Не хотите прогуляться? А! Не хотите вставать! Ну, это не проблема. Сейчас позову пару сестричек по крепче, перегрузим вас на каталку и никаких проблем! Не хотите? Хорошо. Так чем еще можем заняться? О! – Достаю свою верную колоду карт и предлагаю сыграть в дурака.
- Хотите? Молчание знак согласия Раздаю нам по шесть карт и начинаю.
- Так. Козырь пики. У меня восьмерка, а что у вас? – Поднимаю ее карты и смотрю. Шестерка.
- Вы ходите первой. Так. Пошли с шестерки. Козырной? Не плохо. А что у нас? Отвечаем восьмеркой. Бито. Мой ход. – Кладу десятку червей.
- А как вы на это посмотрите? Ну что у нас. Ух ты! Валет в масть!
Так раз за разом проигрываю ей десять партий. Моя молчаливая собеседница молчит. Все тот же взгляд в потолок. Говорю «до свидания» и ухожу. Тяжелый случай. Но сдаваться я не собираюсь. На следующий день я снова у нее. Повторяется игра в карты. Роза все также стоит в банке, на улице ярко светит солнце. В общем, весело настолько, что удавиться хочется.
На четвертый день наших встреч праздную маленькую победу. На одну из моих шуток, Яна слегка поворачивает глаза в мою сторону. Аллилуйя! Спешу закрепить успех!
- Полный автобус. Шофер достает пол литра и говорит: «Никто не хочет?» Гробовое молчание. Он выпивает. Достает вторую, тот же вопрос, но все молчат. Он и ее выпивает. Наконец, уже в кондиции произносит: «Ну что поехали, смертники»!
Слабая улыбка озаряет ее бледное лицо.
- О, я вижу мы умеем улыбаться! Не плохо! А лучше умеем? – Молчание. Выражение лица возвращается к обычному.
Ничего. Ухожу почти с победой в кармане.
На пятый день победа состоялась.
- Привет. – Говорю я входя.
- Привет. – Шепчет она в ответ. Оторопеваю, но тут же прихожу в себя.
- Как мы себя чувствуем?
- Нам хреново, а вам?
Умная девочка. Люблю таких. Чувство юмора нуждается в некоторой тренировке, а в остальном полный порядок.
- Мы пока живы, а вы, пока разговариваете, не могли бы рассказать хоть немного почему в таком состоянии?
Она печально улыбается и произносит.
- Вы когда-нибудь любили?
Сердце сжимает старая боль. Как точен, как дьявольски точен этот вопрос!
- Да. И сейчас люблю.
- Взаимно?
- Нет.
- Вот и у меня «нет». У меня был прекрасный человек, которого я любила, но он бросил меня, едва узнал о моей болезни. Поэтому, как вы видите у меня и началась эта депрессия. Все из-за любви.
- Любовь. Да. Из-за любви можно сделать и не такое. Самое прекрасное чувство на земле порой оборачивается очень тяжелой трагедией.
- Сегодня солнце?
- Да.
И мы замолчали. В тишине происходят странные вещи наедине с кем-то. Слово невидимые флюиды задевают струнки сознания и кажется, что ведешь с человеком мысленный разговор, но это лишь иллюзия затянувшейся паузы.
- А почему у вас нет взаимности?
- Я инвалид, а раком заболел по собственной глупости. Так вот, моя основная болезнь не дает мне права любить в полной мере. Поэтому, я могу любить только платонически, при этом сохраняя иллюзию того, что являюсь только другом той, кого люблю.
- А она знает о твоей любви?
- Знает. Открыто мы об этом не говорили, но знает. А, если бы и говорили, то что? Эти слова так и остались бы словами. Ничего больше.
- А она тебя навещает?
- Нет. Она даже не знает о моей болезни. Не подозревает, что я неизлечимо болен, и жить мне только месяца три-четыре.
- А какая она?
- Какая? Лучшая из тех, с кем мне приходилось когда-либо встречаться. Разве нужно говорить что-то еще?
- Не нужно. Мой любимый точно такой же. Он лучший человек на земле, несмотря на то, что бросил меня.
- Больно когда бросают.
- Больно.
Мы снова замолчали. Я думал о Ней. Катя…. Как много прекрасных людей она бросила в свое время! Но никогда никто не бросал ее. Может быть, если это было, то кто знает…. Возможно, она поняла бы, наконец, насколько это больно и перестала бы относиться к любви, как к игре. Но она за мужем, а это хоть что-то да значит. Только что?
- А я пишу стихи. Хочешь, почитаю? – предлагаю я.
- Стихи? Хочу.
Я напрягаю память и вытаскиваю из нее несколько стишков раннего периода:
ПРОШУ, НЕ БЕСПОКОЙ, А ВПРОЧЕМ… ОСТАВАЙСЯ.
ИЛИ
БЛЮЗ ОДИНОКОЙ ЛУНЫ.
Прошлое, уйди, не беспокой,
Моей пыли прошлой суеты.
Я прошу, оставь меня со мной,
Среди этой мрачной красоты.
Среди этой серости и мрака,
Где в глубинах я брожу шутя.
Словно, как бездомная собака,
Вою на житье свое, грустя.
Старые и новые обиды,
Пропадут, растают словно дым.
Тайники души моей закрыты,
Остаюсь с собой, с собой одним.
Мутной желтизной в глаза луна,
Бьет промозглым дождиком с небес.
Ты, как я. Как я всегда одна,
Среди этих чуждых нам небес.
Но прошу, уйди, не беспокой,
Мой многострадальный личный мир.
Впрочем…. Оставайся, будь со мной,
Может, это прошлое, мой мир.
Я устал быть одиноким в мире,
Я устал с собой лепить слова.
В грязной и заброшенной квартире,
Где лишь память по любви жива.
Я ПОНИМАЮ И ПРИНИМАЮ.
Вас ласкали мои руки,
Ваши трепетные звуки,
Слышал я порой, ночной.
Вы в минуту моей скуки,
Не хотели быть в разлуке,
И оставались со мной.
Вас я слушал, понимая,
Вас хотел, отождествляя,
С той, кого хотел забыть.
А вы любили, это зная,
И вас любил я, понимая,
Что не могу любить.
Вот и прошло безумство ночи,
И тело отдохнуть лишь хочет,
На радость дня.
И вы уснули, тихо очень,
А мне сон память вернуть прочит,
Всколыхнуть, что в груди у меня.
Память, странные лица и звуки,
Почти забытые глаза и руки.
Вновь приходят ко мне.
Я слышу души моей стуки,
Я отбиваю упрямые руки,
Это все происходит во сне.
Я просыпаюсь в холодном поту,
И вспоминаю твою красоту,
Ты лежишь на моей груди.
Я понимаю свою мечту,
Я принимаю ласку твою,
И говорю: «Прости».
ЗАВТРА СНОВА ВСТАВАТЬ.
За поворотом новый день,
Объятья распахнет.
Я вновь стряхну немую лень,
Вернусь в круговорот.
Событья, лица, имена,
В блокноте у меня.
Но важна лишь она одна,
Та, кто не ждет меня.
Я возвращаюсь в тусклый дом,
Где одиночество живет.
И на портрете твоем,
Время следы нанесет.
В тусклой рамке глаза,
Волосы, губы. Ты…
Нежная бирюза,
Памяти скомканные листы.
Я сотру пыль с любви,
Взгрустну немного и спать.
Мне приснятся глаза твои,
Завтра снова вставать…
СТРАННИКИ ВРЕМЕНИ.
Странное ощущение, словно душа пуста,
Словно застыло холодное что-то,
На уровне солнечного сплетения.
И не дает мне прожить этот миг достойно,
Миг, именуемый жизнью, но на фоне Вселенной,
Лишь краткая искра долгой игры.
Что для нас десятилетья, то для Вселенной,
Лишь миг, подобный стуку сердца,
Который уже не вернуть.
Не существует прошлого, оно прошло, его нет,
Не существует будущего, оно еще будет,
Не существует и настоящего,
Потому что то, что мы называем «сейчас»,
Лишь точка движения на прямой жизни.
То, что было «сейчас», спустя миг уже прошлое,
То, что будет нам не ведомо, а мы….
Мы лишь странники времени,
Без прошлого, в надежде на будущее,
И в глупых попытках ухватить,
Бег настоящего. Которого нет….
Мой голос смолк. Тишина длилась не долго. Яна произнесла:
- Бег настоящего, которого нет. Красивые печальные стихи. Неужели ты так мрачно смотришь на жизнь?
- Не так. Еще хуже. Но это не важно. Ведь скоро все кончится.
- Скоро…. Извини. Я устала. Давно ни с кем не разговаривала, давай продолжим завтра.
- Хорошо. На сегодня и, правда, слишком много впечатлений. Нужно дать отдохнуть мозгам, а то они у меня скоро закипят, а из ушей пар пойдет.
Прощаюсь и иду, нет, лечу на крыльях победы в свою палату. Раздеваюсь, ныряю в кровать, целую портрет и в прямом смысле слова отключаюсь.
Сон. Снова Катюша. Старый сон, несмолкаемой песней поет всю жизнь голос неведомый. Катя, Катюша, Катя….
Просыпаюсь, пресный завтрак, похожий на отраву, бледно-желтое солнце светит за окном. Спешу к Яне. Она весела, шутит, смеется. Выходим гулять. Ветер развевает ее иссиня-черные волосы, поднимая из них волшебную волну. Я рядом, смеюсь, веселюсь, а на сердце тяжелая грусть. Пусть хоть она будет весела. Все равно умирать.
День последний. Умираю. Беру в руки ее портрет. Голова горит, словно в адском пламени. Взор мутнеет. Эти детские черти на фото мутнеют вместе со взглядом. Смыкаю тяжелые веки. Все. Смерть приняла меня в свои ласковые объятия. Темнота, тишина, полет, свет. Стремлюсь к свету. Мне хорошо. Очень хорошо. Бросаю последний взгляд на себя. Смотрю словно сверху. Сестрички столпились, смотрят, плачут. Она. Яна плачет. Сердце, или то, что он него осталось сжимает грусть. Опускаюсь, чтобы подарить ей прощальный поцелуй. Она что-то говорит. Ей показалось, что прохладный ветерок на миг коснулся ее губ. Все. Больше ничего не имеет значения. Только манящий свет. Улетаю».