Профессию книжного иллюстратора Виолетта Диордиева выбрала не случайно.
С детства у нее было два любимых занятия — чтение и рисование. Герои настолько вживались в воображении, что оставалось лишь их завизуализировать. Так родилось увлечение книжной графикой, которая гармонично объединяет и искусство слова, и искусство его зрительного воплощения.
Молдавский художник Виолетта Диордиева — обладатель нескольких Международных дипломов в области книжной графики.За иллюстрации к «Винни Пуху» она была удостоена Международного диплома имени Андерсена.
Иллюстратор книг — профессия особая. Между писателем и художником есть особая связь: ведь "перо рисующее" следует тому же позыву, что перо пишущее.
У Виолетты — огромное количество любимых писателей. Среди её особых литературныех пристрастиий — русская и английская классика.
Один из любимых британских авторов — Эдвард Лир, "лауреат нонсенса", изобретатель лимериков — коротких стихов о чепухе.
— В легком незамысловатом стихе про чудака Скриппиуса Пипа , который «уселся на пень в тот самый обычный несолнечный день», — читается тонкий подтекст. Иллюстрируя "Скриппиуса Пипа", я представляла героя Лира не просто как персонажа радужной детской сказки, но как абсолютного представителя своего времени, Викторианской эпохи, и в то же время противостоящего его условностям. Основная идея этого стихотворения: человек имеет право быть уважаемым в обществе, как бы он ни выглядел.
Помимо книжных иллюстраций, у художницы есть серия станковых графических работ, которую можно отнести к её творческой лаборатории.
Работы выполнены в технике карандаш/тонированная бумага.
— Я пробовала и масло, и темперу, — объясняет художница свой выбор — писала акриловыми красками. Сама придумала объемный грунт из темперы. Но ближе всего мне карандаш. Ты не зависишь от величины помещения, разбавителей. Очень комфортная техника: в результате контакта руки и карандаша создается особая близость — ты ощущаешь карандаш на физиологическом уровне, чувствуя легкость штриха, шуршание бумаги. Да и время милосердно к карандашному штриху: рисунки долго хранятся. Полотна, написанные маслом, увы, со временем тускнеют, а рисунки старых мастеров остаются в первозданном виде — та же линия, тот же штрих.
Мы привыкли считать незыблемой границу между одушевленным и неодушевленным, белым и черным, не различая многочисленные оттенки, подобно резонному замечанию героя сказки "Буратино" — "Пациент либо жив, либо мертв". У Виолетты категория одушевленности соседствует рядом с предметной. Грани стираются, и одно дополняет другое. Художница отнюдь не спускает кого-то с высоты облаков на землю, чтобы объяснить истинную ситуацию, которая воспринималась до этого ложно или не полностью, а наоборот, "заземляет" небесное до земного. И стул перемещается из интерьера на облако. На него садится ворона, совсем как на ветку дерева или одинокий уличный фонарь. Обычный предмет становится субъектом и объектом одновременно, переплетая утилитарность и фантазийность, реальность и вымысел.
Становясь посредником между землей и небом, облако внедряется в рутинные занятия ("Уборка облаков"), или неожиданно появляется рядом с часовым , становится предметом торговли в руках одинокого продавца облаков, удивительно напоминающего персонажа Яна ван Эйка из портрета "Чета Арнольфини", или просто превращается в шляпу, поддерживаемую тонким ремешком.
Вписываясь в разные сюжеты, соединяя заземленное и возвышенное, оно всегда предстает как символ затаившейся мечты, раздумья, высокой, но бесплотной деятельности.
В серии «Венецианских снов» центром Вселенной предстает старая добрая Венеция.
По словам автора, импульсом для создания венецианской сюиты послужила любовь к Венеции, как к городу, который ассоциируется с увяданием и старостью,романтикой мимолетной молодости,аккумулирует одиночество.
И вновь особую роль играет символика предметов:увядшая роза, птичья клетка, неспешно плывущая гондола, горделивый павлин как символ бессмертия и как символ Вселенского счастья смешная ворона, посредник между тремя мирами.
А персонажи, явившие лики минувших эпох — Ренессанса и средневековья, предстали смешными и трогательными, чопорными и горделивыми. Они появляются в неожиданных ракурсах: Ангел с забинтованными пальцами рук, плывущая в гондоле венецианка с чашкой утреннего кофе, веселая пастушка со шляпкой — птичьей клеткой на голове или музыкант с другом-контрабасом, превращенным фантазией художницы в половинку груши.
Все являет мир, наполненный образным повествованием, тонкой иронией, с неожиданными параллелями и игрой, притягивает и погружает, заставляет быть сопричастным и созерцать.
Живое авторское наблюдение, прозрачная аллегория, одухотворенный лиризм, поиск связи между прошлым и настоящим, материально — осязаемым и бесплотным, духовным, — тот философский подтекст, который органично вписывается в концептуальную фантазию художницы и вмещается в формулу: ВЕСЬ МИР — ИЛЛЮЗИЯ, но созерцание иллюзии и создает реальность этого мира.