В очередной день великого похмелья на Пашку снизошло... Что снизошло, он до конца не понял, но мысль понравилась и запомнилась. В воскресенье утром мать ушла в церковь отмаливать грехи, за которые Господь наградил её сыном Пашкой. Сынок времени даром не терял, нашёл за образами вечную заначку на чёрный день и побежал за пивом. Мысль ещё спала в его голове. Работали только инстинкты. Увидев у пивнушки Михалыча, бывшего афганца и бессменного бойца местных питейных заведений, Пашка обрадовался - один пить он не любил.
Взяв для разгону полторашку пива и чекушку водки, мужики пошли на площадку детского сада, где пить почему-то нравилось всем без исключения. В беседке на лавочке спал Евгений - знакомый бомж и поэт. Михалыч и Пашка переглянулись - знак свыше - третий. Собеседником Евгений был интересным, причём под водочку стихи сочинял "на раз". Евгений тоже, проснувшись, был рад компании, поскольку был на мели, а душа требовала полёта фантазии.
Пашка достал из кармана трико пакет с закусоном - маманины котлеты с горбушкой хлеба и, пристроив всё это на газете, вдруг замер. Мысль проснулась и долбанула по темечку. "Я ведь лечить могу", - к чему-то вдруг сказал он. "Ха!" - осклабился Евгений, - "Ну, лечи, давай, экстрасенс! Наливай! Чего ждёшь? Жара скоро начнётся, а ты пиво греешь!"
"Да разве это жара?" - подал голос Михалыч, отхлебнув пива из пластикового стаканчика, - "Вот в Афгане бывало яйца спекались на жаре." Мужики заржали: "Ага, то Светка тебя и выгнала - видать совсем спеклись..." Михалыч растянул полный железа рот в подобие улыбки и как-то виновато продолжил: "Да не знаю, чего со мной. Она ведь любит меня, как кошка. Ждала. А родить никак не получается. Да и вообще ничего не получается. Я ж без водки спать не могу, а она пьяных отродясь не любила. Папаша ейный гонял их с матерью по зиме пьяный. Мать в сугробе ноги обморозила - отняли ноги-то. А эта мразь баб стал водить домой, да при Светке их пользовать. Мать и повесилась. Светку тётка забрала на воспитание". Мужики молча добавили в пиво водки, выпили, занюхали хлебом.
" Живём в аду или в раю, с похмелья вечно я блюю. Но есть друзья. Они поймут, поддержат и вина нальют..." - начал Евгений. Пашка пододвинул к нему газету: "Ты жри, давай. Маманя котлеты жарила. Не столовские. Ты как Хайям Омаров. Как это в голове у тебя складывается всё?" Михалыч налил в стаканчики, отломил хлеба и вдруг выдал: "Может, мне к экстрасенсам сходить? Я сегодня объявление на магазине видел. Порчу снимают, недуги лечат, любовь там, деньги...возвращают."
" Любовь вернуть иль не вернуть - дилемма - ты пройди свой путь. А что там будет впереди - не знаем. Главное - дойди." - продолжал умничать Евгений, интеллигентно веточкой накалывая котлету.
" Так я чего и говорю, - воодушевился Пашка, - у меня озарение было. Я лечить могу. Вот у тебя голова болела?" - повернулся он к Евгению. " Ещё как! Чугунок, а не голова,"- кивнул тот - Голова моя полна мыслей разных, умных, может быть, иль несуразных..." Михалыч сглотнул и выдохнул: " А сейчас?" Евгений почесал немытую шею и задумался: "Гы-гы...не болит ведь, шельма плотоядная!" Михалыч перевёл глаза на Пашку: " А как же я? Меня тоже лечи!"
Пашка занервничал, отхлебнул "зелья" и закрыл глаза: " М-м-м-м-м." - замычал он на одной противной ноте и стал раскачиваться. Мужики примолкли - дело-то серьёзное. Пашка вдруг открыл глаза и шёпотом заговорил Михалычу в ухо. Глаза у Михалыча становились всё шире и шире. " Ну, вы чего? Меня игнорируете, что ли? - завозмущался Евгений, разливая оставшееся по стаканчикам, - Из бытия в небытие, обратной нет дороги. Живём, как будто в забытье. И ангелы к нам строги."
Пашка отодвинулся от Михалыча и вопросительно на него уставился. "Думаешь, что поможет?" - сощурился Михалыч. "Так ведь это не я. Мысль сама приходит...свыше" - поднял к небесам палец Пашка. Выпили. Занюхали хлебом. Помолчали. Евгений стал устраиваться на лавочку - ждать вдохновения, бубня чего-то в рифму. А Пашка и Михалыч, пошатываясь, пошли из беседки. На выходе из ворот, в лопухах, Пашка заметил сиреневую бумажку и, ещё до конца не осознав своего счастья, протянул руку. Пятисотка была настоящей. Пашка даже зажмурился. Но пятисотка не исчезла. "Знак!" - подумал Пашка и, догнав Михалыча, поделился с ним радостью. Радость требовалось обмыть...
... Прояснение сознания Пашки произошло в местном отделении милиции. В "обезьяннике" на лавочке сидел Михалыч, весь перемазанный кровью и хмурый. " Замочил кого-то." - подумал Пашка и вслух:" Михалыч, мы чего тут?" Тот сжал кулаки и всхлипнул. "Ты чего? Может не насмерть..." - начал Пашка. Михалыч повернул к нему лицо, по небритым щекам его текли слёзы: " Ритуал не завершили...не поможет теперь".
" Какой ритуал? "- под рубахой у Пашки встала дыбом отсутствующая шерсть. Ответа он не получил... "Егоров, на выход! Мать за тобой." - рявкнул милиционер, - " Когда уж угомонишься?"
Присев на лавочку возле милиции, Пашка с мольбой поглядел на мать. Мол, чего опять я натворил? Та присела рядом теребя платок. " Как людям в глаза смотреть, сынок? Ну пьёшь, не работаешь, по бабам бегаешь...пошто тебя в сатанисты понесло? Грех ведь. Николеньку вон, совсем изурочил, с войны он и так калеченый душевно, а ты..." Она не договорила и пошла вперёд.
Пашка посидел на лавочке и решил вернуться. В дежурке сегодня на смене был его сосед Вадик, неплохой вроде мужик, но мент. В дежурке стоял дружный хохот. Пашка подошёл к решётке.
"...Мы по звонку соседей на квартиру приехали когда, поначалу думали, что мокруха или суицид - кровищи везде. А потом эту Светку увидели. Вся в перьях, из одежды одни трусы, лысая, фломастером слова какие-то по всему телу. Глаза дикие. Орёт дурниной: "Убью гада!" А мужик её какое-то мясо жрёт сырое, давится, да пихает опять себе в глотку и мычит, как умалишённый. Егоров-то перебрал видать - отъехал уже, в аккурат под стол. Кольку-афганца впятером скрутить не могли - на ногах не стоит, а силища дикая. Пока с ним управлялись, прибежала жена батюшки церкви местной. Эти ухари умудрились средь бела дня петуха и курицу спереть с подворья. На кой хрен им куры сдались? Светку побрили зачем-то. Одним словом, дурка с белочкой под ручку..." - рассказывал Вадик. Дослушать Пашка не успел - сзади в его волосы вцепились, и истошный бабий вопль оглушил его. Подоспевшие милиционеры кое-как оттащили разъяренную женщину. В её руках осталась добрая половина Пашкиной шевелюры... Михалыч орал из обезьянника, что убьёт всех, кто Светку тронет. Пашка ничего не понимал, голова с похмелья начинала гудеть, а в глазах мелькали снежинки...
День закончился. Ветер шуршал опавшими листьями. Бабье лето выдалось тёплым. Где-то лаяли собаки. Слышался смех молодёжи. Пашка курил в форточку и улыбался. Он уже второй месяц не пил. Мать кормила его пирогами и только изредка намекала, что пора бы пойти работать.
Михалыч со Светкой заходили днём. Пили чай с "грохотульками", обсуждали нового мэра и долги по зарплате. Светка, стесняясь "причёски", носила на голове беретик и была какой-то уж очень тихой. Уходя, Михалыч шепнул Пашке на ухо: " Получилось ведь. Светик беременная. Сегодня к врачу ходили. Ты мне, Пашка, как брат..." В глазах этого крепкого, битого жизнью и войной, мужика блестели слёзы...