Власть и право «единственного»
Общее или частное? Что выше? Что является приоритетом для государства? Казалось бы, ответ очевиден – для государства как общественной структуры общие интересы выше и важнее частных.
Когда Макс Штирнер писал свою книгу «Единственный и его собственность» - апологию крайнего индивидуализма, в немецком государстве именно так и считалось.
Между тем, современное западное общество и, самое главное, власть (во всяком случае, на словах) дает нам прямо противоположный ответ: приоритет частного над общим – это основа современной государственной политики.
Это подтвердила и реакция представителей французской власти на события, связанные с гибелью журналистов в редакции журнала «Шарли»: непосредственное участие в массовой демонстрации протеста против действий мусульманских фанатиков в Париже и других городах Франции. И, главное, безусловное признание права граждан свободной страны на самовыражение любым не запрещенным законом образом.
Но где же та грань, за которой толерантность превращается во вседозволенность, а терпимость защищает фиглярство и кураж?
Связь между демонстративным признанием властью права на самовыражение (и особенно в средствах массовых информаций) и непрекращающейся чередой террористических актов, с волной которых власть явно неспособна справиться, очевидна.
Власть как будто «забыла», что для своего выживания она должна опираться на общественную (стайную, по выражению Э.Канетти) мораль («мы», а не «я»). Защищая индивидуальные права и ставя их выше общего права, она лишает себя опоры. Ведь для индивида конечная власть, с которой он может примириться, - он сам. С любой другой властью он всегда находится в состоянии скрытой или явной вражды.
Между тем, общественная идеология успешно заменяется идеалом приоритета личного над общим, что прямо ведет к разрушению самого общества и, в частности, института национального государства и власти в Европе.
Бесконечная терпимость по отношению к свободе самовыражения привела к абсолютной нетерпимости этой свободы к убеждениям и чувствам других людей, к тому, что им дорого и свято.
Макс Штирнер великолепно обозначил будущее мира, в котором торжествует индивидуальная мораль: «Когда мир становится мне поперек дороги – а он всюду преграждает мне путь, тогда Я уничтожаю его, чтобы утолить им голод своего эгоизма. Ты для меня – не что иное, как моя пища, точно так же, как и Я для тебя».
Эта картина могла бы выглядеть сатирой на человеческое сообщество, если бы «Единственный» принадлежал перу другого автора, но Штирнер утверждал то, во что верил, а вслед за ним к новой вере потянулся и все возрастающий поток представителей «просвещенного» человечества.
«Свету ли провалиться, или мне вот чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить», - заявлял главный герой «Записок из подполья» Ф.М. Достоевского.
С тем же самым непостижимым упорством журналисты из французского сатирического еженедельника раз за разом рисовали забавные карикатуры на пророка Мухаммеда вплоть до их бессмысленной и трагической гибели.
Тысячи людей вышли на улицы Парижа с протестом против действий религиозных фанатиков, отстаивая свои убеждения. Что они хотели выразить? Право на свободу, вырванную из рук кровавых тиранов, или право «единственного» на абсолютную свободу самовыражения, на свою чашку чая (а там пусть вся вселенная рушится?)
Необычность ситуации проявилась в том, что на улицы вышла масса людей, которые защищали приоритет частного над общим, единицы против массы. «Франция вышла защитить свою свободу», - так объясняли свои действия участники марша. Свободу Франции? Или свободу «единственного»?
Участие высших представителей власти в этом марше выглядело достаточно спорным: как известно, масса людей, заполняющая центр города, обычно быстро превращается в толпу, стаю, которая, в силу своей извечной природы, ищет и находит себе врагов.
И хотя масса вышла под антимассовыми, индивидуалистическими лозунгами, она оказалась готовой превратиться в сплоченную и готовую на агрессию толпу, что неизбежно и проявилось в последующих событиях: волне антимусульманских демонстраций, поджогах, разгромах мечетей и т.д.
Толпа, следуя своей природе, очень быстро изменила и свои первоначальные лозунги, с которыми она вышла на улицы: от частного права «единственного» на полную свободу самовыражения к праву стаи на свою территорию против расселившихся на ней чужаков. «Стайное чувство всегда сильнее, чем самоощущение индивида, когда он один, вне стаи», - писал Э.Канетти.
Эту естественную трансформацию толпы было легко предугадать, поэтому участие власти в марше оказалось по меньшей мере неуместной: при очевидном расколе общества поддержка властью одной её части против другой является деятельностью, направленной на разрушение единства общества и государства.
И сейчас, когда власти Франции заявляют об осуждении поднявшейся волны антиисламских настроений, они ничего не получают в ответ от расколотого общества кроме справедливых обвинений в лицемерии и неспособности преодолеть нарастающее отчуждение.
Нетерпимость «единственного» столкнулась с нетерпимостью исламских фанатиков. И ответом французских властей должен был стать призыв к терпимости и взаимному уважению религиозных чувств.
В исламе, буддизме и христианстве эти слова звучат одинаково. Когда-то с ними обратился и апостол Павел к своей разноплеменной пастве: «Итак облекитесь, как избранные Божии, святые и возлюбленные, в милосердие, благость, смиренномудрие, кротость, долготерпение, снисходя друг другу и прощая взаимно, если кто на кого имеет жалобу: как Христос простил вас, так и вы. Более же всего облекитесь в любовь, которая есть совокупность совершенства» (Послание к Колоссянам)
Двусмысленное поведение власти и, тем более, её защита приоритета частного интереса над общим, когда речь идет о единстве страны, противоречит самой природе власти и ведет её к неизбежному ослаблению.
Государственная власть обязана в пределах своих национальных границ создать единое общество, мораль и идеологию (единую стаю, вождя и иерархию, если говорить на языке тех древних инстинктов, которые лежат в основе матрицы человеческого существования).
В противном случае общество, сделав шаг в свое прошлое, расколется на враждующие между собой кланы, и все повторится вновь.
Бесспорно, что государство как высшая форма человеческой организации, неизбежно возродится вновь после завершения процесса объединения родов и кланов, и оно вынуждено будет создать единое общество, мораль и идеологию.
Центростремительные силы возрождающегося государства, тем не менее, не беспредельны. В силу все той же стайной природы, лежащей в основе государства (стая только и может существовать при условии противостояния с другими стаями), оно не способно перерасти в единое государства всечеловечества, как мечтал Вл.Соловьев
Национальные государства – это и есть тот предел, при котором центростремительные силы, объединяющие кланы в единое государство, и центробежные силы, в которых выразилась сама природа стаи – находиться в состоянии вечного противостояния, находятся в относительном равновесии.
События во Франции обозначили общую проблему для Европы – релятивизм самой власти, что, несомненно, является частью общего процесса размывания традиционных ценностей: морали, культуры, религии и т.д.
Современная аксиология констатирует тенденцию к размыванию уже самой истины, которая, в сущности, становится частным делом. Коллективные ценности сменяются частными предпочтениями, и эта тенденция только усиливается.
Смена приоритета власти от общего к частному приводит её к слабости и лицемерию, вечному спутнику нерешительности. Все это ведет в конечном итоге к неспособности власти опереться на те силы, которые потенциально в ней заложены.
Именно это Т.Гоббс в свое время и называл одним из самых опасных и непростительных промахов государственной власти – её неспособность понять свою природу и оценить свои силы: «…одной из этих немощей является то, что человек, добившийся королевства, довольствуется иногда меньшей властью, чем та, которая необходима в интересах мира и защиты государства».
К чему это приводит? – задает философ вопрос и отвечает: «Из этого вытекает следующее: когда такому королю приходится в интересах безопасности государства использовать и те права, от которых он отказался, то это имеет видимость незаконного действия с его стороны, побуждающего огромное число людей (при наличии подходящего повода) к восстанию».
История краха государственной власти на Украине лишний раз подтверждают эти слова. Когда действующий президент страны зимой 2014 года не посмел воспользоваться своим конституционным правом на применение силы, боясь осуждения западного истеблишмента в ущемлении частных гражданских прав, тогда общая судьба украинцев оказалась предрешена - она была отдана на растерзание враждующим между собой кланам и частным интересам дельцов.
Однако проблема власти в современном европейском национальном государстве усугубляется еще и тем, что сама власть передает частично свои функции в наднациональные европейские структуры, тем самым еще более себя ослабляя. Теперь, когда решение определенных проблем отдано на откуп чиновникам из Брюсселя, стоит ли французскому или немецкому чиновнику принимать на себя лишнюю ответственность?
Между тем, кто же решит в таком случае вопрос нарастающего национального раскола в европейском обществе, наступившего в силу очевидного краха теории создания мультикультурного общества – очередной иллюзии западноевропейского социализма?
Решать проблемы глобального характера, такие, как нарастание национального раскола и нетерпимости в европейском обществе, Брюссель явно не готов, предпочитая заниматься в русле современной европейской традиции вопросами частного права.
Между тем создание наднациональных государственных образований ведет не только к укреплению центростремительных сил, но и закономерному усилению центробежных сил (сепаратизм в Шотландии, Каталонии, Венеции, Трансильвании и т.д.), к созданию замкнутых национальных сообществ, диаспор, усилению радикальных национальных организаций и т.д. Все это ведет к взаимной нетерпимости, вражде и, в конечном итоге, разрушению общества.
Европа оказалась не в состоянии стать «плавильным тиглем» народов, как США. Власть не смогла убедить своих граждан в том, что нужно поменять свои национальные квартиры на «мультикультурные» общежития. Итогом этой многолетней деятельности стало лишь ослабление самой власти в национальных европейских государствах.
И эта проблема является отражением общей проблемы власти как неизбежное следствие того сдвига в европейском сознании, который произошел в течение последних десятилетий: смещение приоритетов в сторону частного, индивидуального в ущерб общему, коллективному.
Когда Макс Штирнер писал «Единственного и его собственность» (1844), немецкое государство находилось накануне своего стремительного укрепления и подъема. Казалось, что чья-то невидимая рука, опираясь на незыблемые немецкие ценности: организацию и порядок, ведет страну к воплощению давней мечты о германском единстве.
"То, что есть государство, – писал Гегель, – это шествие Бога в мире; его основанием служит власть разума, осуществляющего себя как волю".
Кто же мог представить себе в середине 19 столетия, что когда-нибудь этот левиафан упадет к ногам «единственного», готовый принять любые его прихоти и капризы?
Сдвиг в европейском сознании от общего к частному обусловил необратимые изменения в соотношении частей, лежащей в основании формулы вещества, из которой был когда-то сотворен усилиями поколений колосс власти.
Наверное, мы могли бы обратиться к «единственному» со словами Алена де Боттона: «Мы не существуем до тех пор, пока рядом нет кого-то, кто может это подтвердить; наши слова не имеют смысла, пока рядом нет кого-то, кто бы их понял». Но услышал ли бы он их? А его власть?