К полудню меня выкинуло из-под одеяла – происки мочевого пузыря. Поскакал удовлетворять, спотыкаясь на ходу. На обратном пути, уже продрав глазоньки и, рассмотрев обо что спотыкался, я не смог обойтись без хихиканья. Уж больно картина ржачная!
От входной двери до постели вразброс: башмаки, шарфы-шапки, куртка, пальто, пуловер, рубашка, пиджак и ещё рубашка, вместе с галстуком – без «удавки-селёдки» кое-кто не может выйти из дома. Штаны обнаружились прямо перед диваном – две кучки рядышком, только декорированы по-разному: одна трусами, другая носками. Так! С носками – это моя. И сие означает, что вовсе не я замышлял ещё что-то горяченькое вчера. Или уже сегодня? Чёрт его знает, во сколько мы заявились домой!
Хорошо попраздновали! От души и без оглядки – не перед кем было выпендриваться, все настолько свои собрались, что знают друг про друга абсолютно всё. Это называется друзья. Настоящие. И много таких не бывает ни у кого. Нас четверо, как мушкетёров.
Подумалось вдруг: «Почему – как? Мушкетёрами были и остаёмся».
Игра такая. С детства тянется. Ну, не совсем с безоблачно-босоногого, конечно. Нам было лет по тринадцать, когда появился тот классный фильм с Боярским в роли Д’Артаньяна. Играли всем классом тогда, и главные роли мы не сами себе выбрали, общественность так порешила. Сходство углядели: четверо, повсюду вместе, друг за друга горой и начудить-отмочить-напроказить способны похлеще прочих – жажда приключений была неутолимая. Вот только, кто есть кто, так и не разобрались – не было среди нас хоть явного Портоса, хоть того же Д’Артаньяна. Самим тоже не захотелось определяться, просто четверо мушкетёров.
Заползаю обратно под одеяло, продолжая о мушкетёрах думать. Сгребаю в охапку лучшего из друганов – жмётся ко мне, угнездился под боком, и сопеть продолжает. Типа не проснулся! Так я и поверил.
– Слушай, – шепчу. – А ты, всё-таки, кто? Может Атос? На Портоса не тянешь, хоть уже и не тощий.
– Ни разу не Д’Артаньян? – бурчит, заворочавшись.
– А хочешь? Ну, Д’Артаньяном. Не знаю: быть, считаться, казаться?
– Хороший вопрос! – усмехается. – Степень вчерашнего опьянения он выдаёт быстрее амбре, – уточняет, – надышали вдвоём, неизвестно чей вклад весомее.
– Тут, я думаю, поровну. А вот твою стадию сдали без боя трусы, – похлопывая по заднице.
– Это плохо?
– Нет, конечно, – вздыхаю, крепче обнимая его. – А вопрос мой был дурацким, точно. Вспомнилось, как мы на переменках тогда фехтовали всем, что под руку попадалось.
– Учительская указка лучше всего имитировала шпагу, – подхватывает. – Линейки коротки, рукоятки швабр потешные, обхохочешься. Кажется, ты первым схватился за швабру тогда? Полагаю, именно ради смеха.
– Я веником пользовался для этого! – Обижаюсь даже: как он мог забыть?
– Верно-верно! Их ещё два оказалось, я и взял второй, – радостно, и в то же время с нотками светлой грусти в голосе.
Замолкаем надолго, погрузившись в воспоминания – общие, но у каждого свои. Вчера так же весь вечер над столом повисали многозначительные паузы, и мы переглядывались, улыбаясь – не верилось, что совсем-совсем взрослыми стали. Четвёртый юбилей ведь отмечали – всем теперь по пятьдесят, а друг для друга прежние пацаны.
– Чем займёмся? – спрашиваю.
– У нас день глупых вопросов? – хихикает.
Вот же! Точно не Д’Артаньян. И Атос с Портосом ироничностью вроде не отличались. Ну, по остаточному принципу, выходит Арамис. Забавно!
– Как хорошо ты молчишь! – Его восхищённый шёпот мне в ухо. – Кто там из четверых молчуном был?
– Я столько не выпью!
– Количество не главное, а способности качественно и своевременно напиться ты не лишён. Даже не пробуй отнекиваться! – веселится.
– Ладно, – покладисто.
– Господи, – с тяжким вздохом. – Какая невероятная чушь лезет в похмельную голову! И, что приятно, можно не сдерживаться.
Не поспоришь! И не надо рассуждать о причинах – незачем, всё понятно.