Голубиная страна
(По следам «Птицы-радость»)
Содержание
Предисловие. Голубиная охота
Фестиваль. Как рождалась книга
Пикассо и его голуби
Подготовка к фестивалю. Нужны голуби.
Голубиная комиссия
- Первый голубятник СССР
-Первый голубевод страны
Голубиная страна
-Наша жизнь и голуби
Марк Гроссман и его «Птица-радость»
По следам «птицы-радость»
Вор я и голуби
Аркашка
Заполярная голубятня
Голуби в неволе
Притча о голубях (Заключение)
Столетию со дня рождения известного
советского писателя, поэта, голубевода автора
книги «Птица-радость» Марка Соломоновича
Гроссмана (родился в 1917 году), тридцатилетию
со дня его смерти (ушел из жизни в 1986 году).
Шестидесятилетию (1957 год) VI Всемирного
фестиваля молодежи и студентов в Москве
посвящается сборник рассказов.
Не напрягайся? читатель. Такой страны нет на земном шаре. Но она есть в любой стране, любом городе, любой деревне. Она везде, где есть шум голубиных крыльев, где живут чудаки и имя им голубятники, голубеводы.
Я житель этой страны, вернее родился в этой стране. Там, на крышах, чердаках, голубятнях прошло мое детство. Сейчас я не живу в этой прекрасной стране. Но всегда подхожу к окну, когда слышу воркованье и стук голубиных коготков по подоконнику. Помню, что она продолжает жить, эта страна, и, может быть, я своими рассказами, помогаю ей в этом.
Предисловие. Голубиная охота.
Да простят меня ревнители чистоты написания книги. Это глава не моя. Я ее целиком отдаю под цитату Виталия Бианки. Не привести ее, значит, читатель не дочитает, многого, потеряет очень большое. А это «большое» не что иное, как понимание великим натуралистом термина «Охота», его наполнение. Я бы это небольшое высказывание Бианки разместил на отдельной страничке охотничьего билета. Может, убитых зверей и птиц было бы меньше.
Виталий Бианки не голубятник и не голубевод. Он биолог, писатель – натуралист. Марк Гроссман, зная его как признанного писателя-натуралиста, отправил ему свою рукопись книги «Птица-радость».
Я представляю, как волновался Марк Соломонович Гроссман, ожидая рецензию именитого писателя. Он ее получил. И какую! Впрочем, читайте сами ответ критика писателю.
« О х о т а — это совсем не только убивать птиц и зверей.
Это прежде всего сильное желание, страстная любовь. Охота — целыми днями, выбиваясь из сил, бродить с ружьём по лесам и болотам, или часами терпеливо сидеть с удочкой над рекой, или, встав чуть свет, по холодной росе идти брать грибы. И может быть, самая удивительная — бескровная г о л у б и н а я о х о т а.
Я старый охотник по дичи и зверю, но в голубиной охоте - профан. Поэтому, получив — ещё в рукописи — рассказы Марка Соломоновича Гроссмана о голубях, я первым делом обратился к энциклопедии.
В томе девятом (Гоа — Гравёр) старого энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона я прочёл:
«Г о л у б и н а я о х о т а возникла за много лет до Р. Хр. и существует до настоящего времени у различных народов. ...В России голубиная охота не выходит за пределы забавы».
Услужливая память сейчас же будто альбом фотографий раскрыла передо мной:
Вот, выстроив парами, нас, гимназистиков, ведут в театр. Представлять будут пьесу Фонвизина «Недоросль». Я так ещё мал, что думаю — это про море или про лес: незнакомое слово «недоросль» путается у меня со словами «водоросль» и «поросль».
Но открылась сцена, и на неё выбежал Митрофанушка, сын богатых помещиков. Он держит длинный шест с грязной, когда-то белой тряпкой. Ясно: сейчас только гонял голубей.
Сопровождающий нас учитель чистописания, по прозвищу Козёл, тряся узенькой бородкой, скрипучим голосом объясняет нам, что голубей гоняют только вот такие недоросли — неучи и бездельники — да уличные мальчишки. А мы, ученики столичной казённой гимназии, отнюдь не должны предаваться этому пустопорожнему времяпрепровождению. Смотрите на девочек: не только благовоспитанные взрослые девицы — ни одна девочка - «крысиный хвостик» не позволит себе заниматься этим.
Козёл был прав: девочки голубиной охотой почему-то совсем не интересовались. Но, боже мой, как мы, чистенькие гимназистики, завидовали «уличным мальчишкам», когда они, босые и оборванные, схватив шест с белой тряпкой или заложив два пальца в рот, оглушительным свистом заставляли подняться с крыши стайку красивых разноцветных птиц и с полным знанием дела управляли ими. Эта праздная забава влекла нас к себе почему-то необычайно.
Но это дела давно минувших дней. А что теперь, в наше время?
И я достаю с полки том семнадцатый (Гимназия — Горовицы) Большой Советской Энциклопедии. Ищу в ней «Голубиную охоту», но тщетно: этих слов в ней уже нет! Зато нахожу новое слово: «Г о л у б е в о д с т в о», которого в старой энциклопедии не было. Читаю:
«Г о л у б е в о д с т в о, то есть разведение различных пород голубей, выведенных от дикого скалистого голубя, возникло очень давно». «...Существуют в настоящее время следующие виды голубей: 1) — создание так называемой гонной охоты, то есть стаи хорошо и красиво летающих голубей (турманы, чистые, монахи, сорочие голуби, черно-пегие, бантастые, ленточные, чеграши и др.);
2) — создание так называемой в о д н о й охоты, то есть разведение декоративных пород голубей (трубастые с веероподобными хвостами, короткоклювые чайки, дутыши, якобины, индианы, трубачи, кудрявые голуби)» И вот оказывается: современный п о ч т о в ы й голубь тоже выведен скрещиванием турманов и чаек.
«Эге-ге! — подумал я про себя. — «Праздная-то забава» большое дело сделала: из дикого сизаря полезнейшего почтаря вывела! Вот тебе и Козёл, вот тебе и «пустопорожнее времяпрепровождение»!»
«Под голубиной почтой, — читаю дальше в Большой Советской Энциклопедии, — понимается доставка сообщений почтовыми голубями, для чего используется инстинкт почтового голубя, возвращающегося на свою голубятню (к гнезду и к своей паре, самке или самцу)... Голубиная почта... получила широкое развитие и принесла очень большую пользу».
Нет, брат Козёл, не зря в седой древности человек залюбовался красивой птицей — скалистым голубем, стал подкармливать, приручать и так полюбил его, что ведёт с ним вот уже многотысячелетнюю дружбу! Никогда бескорыстная любовь не остаётся без ответа, и всегда она обогащает душу того, кто любит. И зря ты, скучный Козёл, учил нас брать пример с благовоспитанных девиц и лишал нас, гимназистиков, удовольствия погонять голубей.
Прошло полвека с того времени, как ты водил нас в театр на «Недоросля», и вот я сижу в своём кабинете в городе Ленина и с восторгом, с замиранием сердца слежу за прекрасными белыми птицами. Это стайка турманов дружно — крыло в крыло — на кругах уходит в поднебесье. Там, под самыми облаками, они то играют, то неподвижно замирают в воздухе. И вдруг один за другим, свернувшись в кольцо, начинают кувыркаться, вертеться и турманом, турманом — через голову, выделывая мёртвые петли, чёртовым кубарем катят к земле. И вдруг, распластав крылья, плавно опускаются на крышу дома против моих окон.
Там ребятишки с белыми тряпками на шестах опять поднимают их ввысь. Это мои внуки. Они действительные члены общества голубеводов. У них отличные почтари, но никому и в голову не придёт запрещать им гонять лихих турманов себе на потеху и радость. Нет над ними Козла, готового соловьёв запретить за то, что в них мало мяса.
Нахожу в энциклопедии интересующие меня сведения о работе почтовых голубей. Но о живом их образе, об их повадках, характере, прославленном на весь мир насмерть верном сердце, — об этом, о с а м о м г л а в н о м, ничего я там не нашёл. Только и узнал, что «...почтовый голубь — выносливая, быстрая и разумная птица с очень острым зрением и сильно развитой памятью... Образует прочные пары; спаривается ли на всю жизнь... не установлено». Вот и всё.
Ну а этого мне куда как мало. Теперь мне хочется знать о голубях всё!
И с жадностью набрасываюсь я на рассказы Марка Гроссмана — г о л у б и н о г о о х о т н и к а и п о э т а.
Он даст почувствовать, он покажет своему читателю, откуда берётся эта страсть, эта любовь к голубям — любовь, тысячелетиями горящая в душе человека, наперекор врагам всякой поэзии, «человекам в футляре» — Козлам...» В и т а л и й Б и а н к и
Только в утреннем свете родится,
Только в утреннем свете поёт,
К облакам устремляя полёт,
Птица-радость, волшебная птица.
В. Б и а н к и
Написать лучше о понимании голубиной охоты, голубеводства, как это сделал именитый натуралист, невозможно. Он даже не голубятник. Просто любитель птиц и небезразличный человек к природе.
В этом сборнике я размахнулся на многоплановость всего, что касается голубей. Здесь и детство, неразрывно связано с голубями, и история подготовки к VI фестивалю молодежи и студентов в 1957 году. Счел своим долгом написать о известных голубеводах, таких как профессор МГУ имени Ломоносова орнитолог В.Ф. Ларионов. Его многочисленным книгам и статьям обязана наука о голубях. Не обошел и Пабло Пикассо с его «голубкой». И, конечно, отдаю память Марку Гроссману, советскому писатель и голубеводу.
Это моя жизнь. Жизнь, связанная с голубями. Я не держу их сейчас, и всегда чувствую, что мне их не хватает. Не хватает той страны, жители которой, голуби и люди, не мыслящие своей жизни без этих красивых птиц. Получился реквием не только голубям, голубеводам, просто голубятникам. Это реквием моему детству, стране, в которой рос, людям, с которыми жил и, наконец, моей памяти, памяти мальчишки, детство которого прошло на улице под шум крыльев поднимающейся голубиной стаи.
Фестиваль или как рождалась книга.
-Ну и что это за название? И вообще что ты здесь понаписал? - Напустился на меня мой приятель, по совместительству оппонент и главный критик моего творчества. Я его терплю и слушаю, ибо он, в отличие от меня, серого, профессиональный литератор. К тому же руководит журналом.
Глянув мельком на первые страницы, «Остапа» понесло.
- Фестиваль! Молодежи и студентов в Москве! 1957 год. Кто это будет читать? Кому это интересно! Прошло почти шестьдесят лет! Нет страны, которая проводила это мероприятие. Да и кто помнит все это? – Возмущался он, меряя шагами небольшой кабинет.
-Я помню – скромно потупясь, ответил я.
-Ты? – Мой оппонент встал напротив и посмотрел на меня сверху вниз ( я сидел). – Ты? - Повторил он нарастающим тембром.
- Я - являя из себя саму скромность, сказал я.
-Да тебе сколько лет- то было? – Зашумел он снова. Что ты скажешь о фестивале? Материал из интернета надергал?
-И из него тоже – согласился я. - Но кое-что помню. Пять лет все-таки возраст, когда впечатления остаются как чернила на промокашке.- Уперто возражал я своему приятелю. Я не помню той значимости этого мероприятия, но что он проходил - помню. Помню как доставал из почтового ящика открытки от родственников с изображением огромного стадиона, в виде чаши, а над ним летят в ввысь разноцветные воздушные шары. И на шарах цифры: 1957 год. Помню разьяснения родителей, что это за праздник. Помню, как шел с матерью, держа в руке открытку. Да, почтовую открытку, которую она купила, чтобы послать кому-то из родственников. А на открытке изображена голубка. Именно голубка, вроде фотографии. Не удивляйся, читатель, открытки со стаей голубей над стадионом Лужники появятся после фестиваля. И «Голубь мира», как советский символ, будет тоже после этого мероприятия. Кстати прототипом нарисованного голубя будет не голубь Пикассо. Моделью послужит натуральный живой голубь останкинской породы, который вывел известный ученый, профессор –орнитолог В.Ф. Ларионов в своем питомнике биологического факультета МГУ имени Ломоносова. А на фестивале будет голубка Пикассо с оливковой ветвью в клюве. Но это не так важно. Главное, что фестиваль был и проходил под эмблемой мира, которая запомнилась всем людям доброй воли в виде голубя Пикассо.
- Потом у нас даже радиоприемник был – продолжал я. – И помню как непрерывно, одна за другой, передавались песни: «Ландыши», «Если бы парни всей земли…».
-Добавь, что по телевизору смотрел открытие фестиваля - съязвил редактор.
- Нет, не смотрел – горестно вздохнул я. – Телевизоров в то время у нас не было.
- Как это не было? – удивленно воззрился на меня приятель. – 1957 год и не было телевизоров?
-Не было – упорствовал я – Вернее они были в стране, но у нас на поселке не было. Ни - у ко-го. Их просто не было в продаже.
- Ну дела…- удивленно протянул мой друг, который был моложе меня и фестиваль, конечно, не помнил. Но он не был бы профессиональным литератором, если бы оставил меня в покое.
- И что ты там навспоминал? – Обрушился он на меня. – Тебе же было пять лет!
-Голубей – тихо ответил я.
-Что? – Перестал маячить у меня перед глазами редактор. – Какие еще голуби!
-Ну ты, брат, даешь! – В свою очередь возмутился я.- Ты, что не знаешь, что на открытие фестиваля в Лужниках было выпущено тридцать четыре тысячи голубей. Кстати, стадион построили именно к этому мероприятию.
- Не грузи меня достижениями - нетерпеливо высказался приятель. - Ты про голубей давай. - Не буду грузить, – кротко сказал я – так вот на открытии фестиваля, повторяю, было выпущено тридцать четыре тысячи птиц. Тремя волнами: белыми, красными, сизыми. Можешь себе представить такое зрелище? А как их выращивали, знаешь? – наступал я на притихшего оппонента.
- Все! Понял! – Неожиданно воскликнул редактор – ты же у нас старый голубятник. Как же я забыл твои рассказы о голубях.
- Нужно помнить своих героев – скромно потупился я.
-Героев… - передразнил меня приятель. – Знаешь, сколько вас, этих самых…, героев, у меня. Вон смотри - он кивнул на заваленный папками подоконник. Да столько же материала в компьютере. – Чай будешь? –неожиданно сменил он тему. – Буду – я был краток. –Тогда иди, наливай воду.- Раздалось в ответ.
Когда я вернулся с полным чайником, то увидел, что редактор сидел на моем месте и внимательно просматривал страницу. Я, не мешая ему читать, включил чайник и встал напротив, облокотившись о стенку. Стояла тишина. Загудел чайник, потом заклокотал. Я расхозяйничался: достал чашки, разлил кипяток, побросал чайные пакеты.
-Готово – сказал.
– Погоди минутку, сейчас закончу. – Редактор досмотрел страницу и поднял на меня глаза. – Слушай, а в этом что-то есть. Как ты назвал материал… - он посмотрел первую страницу: Фестиваль и голуби. Знаешь, как-то коряво звучит, но подготовку к фестивалю, особенно «голубиную комиссию», ты написал неплохо. Но он не был бы редактором, если бы тут же не поправился: - Конечно, все еще не закончено, не выписаны образы. Нужно уметь перерабатывать материалы, откуда бы ты их ни достал. Понимаешь? – Строго посмотрел он на меня. Кто бы возражал. Хорошо хоть в ошибки носом не ткнул. Филолог! Да еще Литературный институт имени А.М.Горького закончил. Имеет право.
Приятель взял чашку, сделал шумный глоток. Помолчал, посмотрел в окно. В это время на подоконник сел сизый голубь и, цокая коготками, стал что-то деловито склевывать.
- Вот ведь, повадился – проворчал редактор, недовольно сверкнув очками. – вставать не хочется прогнать. – Чем тебе птица помешала? –Вмешался я.
-Ты как наша секретарша рассуждаешь - проворчал он. – Это она здесь кормушки устроила.
–Ну и хорошо, общайся с природой.
- Это природа! – мой друг даже подскочил от возмущения.- Это природа! Да это летающая крыса, одна зараза от них!
Мне стало грустно. Голуби, друзья моего детства. И они превратились в «летающих крыс», в заразу.
Голуби. Сейчас наши ассоциации не уходят дальше дикарей или сизарей, в изобилии живущих в городах. «Летающие крысы» - так окрестили их горожане.
- Не трогай руками - Слышится истеричный вопль мамаши, увидевшей, как неразумное дитя протягивает ручонки к дикарю, гуляющему по асфальту. Дожились, называется. В Лондоне, на Трафальгарской площади, голуби в буквальном смысле слова садятся на голову. Их там очень много. Но площадь чистая, памятник адмиралу Нельсону, стоящему по середине, не загажен. Там все в порядке и голуби не похожи на крыс.
Причина простая: нет мусора! А голубей подкармливают зерном. И памятники моют. И не только в Англии, в любой цивилизованной стране. Вот в чем разрешение проблемы. Могли же в пятидесятые годы заняться голубями и сделать этих красивых птиц украшением городов. По примеру Москвы и другие города устанавливали построенные по итальянскому образцу голубятни (этакая свечка с круглым коробом наверху). Дворникам выдавали фураж. Пытались даже наладить торговлю кулечками с зерном – чтобы люди могли кормить птиц. Это было время, когда мы хотели стать похожими на Европу. Голуби – это был культ мира, добра. Руководству партии и правительства очень хотелось, чтобы у нас, как в Париже или Риме, взметывались над площадями голубиные стаи, чтобы горожане их кормили – мирная, уютная картина, символизирующая покой и доброту русской столицы и городов СССР.
Приятель успокоился и снова стал просматривать листки.
-Подожди - вдруг прервался он - а ты зачем сюда Пикассо приплел? Он - то тут причем?
- Деревня - сказал я. – Да он эмблему фестиваля нарисовал. «Голубку». Помнишь, в советское время она всюду мелькала, в пику американским ястребам.
-А, голубь мира – пробубнил друг – чего – то помню. Давно это было.
-Давно, - согласился я. – Вот я и хочу напомнить людям, как все это начиналось.
-Да? Ну- ну, попробуй… он рассеянно листал страницы. Ну это ты свое розовое детство расписываешь, понятно, …и здесь понятно…поселковая шпана. Слушай, а ты что тут Гроссмана включил. Он - то здесь при чем.
-Да это не тот Гроссман, о котором ты думаешь. Ты, как литератор, Василия Гроссмана знаешь. Его «Жизнь и судьбу» в Литературном институте, как пить дать, на семинарах изучал. А я о Марке Соломоновиче Гроссмане пишу. Это автор «Птицы - радость». Книга была такая, в пятидесятых годах выпущена. Это моя настольная книга детства.
-Господи, какой ты у нас древний! – Сьязвил редактор.- я не только книгу, автора-то не помню. Я извиняюще развел руками. Не напоминать же забывчивому другу о известном писателе и поэте, Да мало ли чего забыли в наше время. Приятель листал страницы, что-то внимательно смотрел, даже загибал отдельные листы.
-Знаешь что – вдруг сказал он. – Оставь. Заинтересовал, честное слово. Не знаю, как с литературной позиции потянет, но почитать можно. Вот я и просвещусь. А то, знаешь, в детстве я как-то голубиную охоту пропустил. Все больше в студии «Юный журналист» просиживал. Не захаживал?
- Нет, - горестно вздохнул я. – Не захаживал. У нас школа-то была и то только восьмилетняя.
-Ломоносов ты наш – в унисон мне вздохнул редактор и, глянув на часы, спохватился: - все, шабаш, у меня встреча. Прочитаю-позвоню. Будь здоров.
После телефонного звонка я вновь сижу в старом, видавшем виды, кресле и смотрю на редактора, который деловито бегал пальцем по клавиатуре компьютера.
-Извини – пробубнил он, вперяясь глазами в текст на экране. – У нас запарка. Сейчас доделаю и поговорим. Посмотри пока – показал он на папку, лежащую на углу стола.
Я взял свое детище, раскрыл и зажмурился. Всюду гулял красный фломастер. Он по хозяйски, безапелляционно, ставил отметки на полях, делал овалы вокруг текста, а то и просто зачеркивал текст.
- Я тут поработал немного – не отрываясь от текста, сказал друг. – На мой взгляд, если ты поправишь все это, будет конструктивнее. Ты тут несколько проблем смешал в кучу. Читай, читай … потом поговорим, - это он мне, увидев, что я приготовился слушать.
- Зачем «грузить» читателя ( если он будет) своей позицией по отношению к существующей власти. – Прочитал я на полях. Писатель должен писать, а не судить. Текст, против заметки, был обведен овалом. Так, что там…
«Тебе не повезло? Да, мне не повезло. Наш народ не жил ни в одну стабильную эпоху. Плохую, или хорошую, не мне судить. Да и что такое: «Хорошая или плохая эпоха». Мы жили в советской стране и радовались, что живем в такое замечательное время. Но. Прошли годы, которые назвали застойными. И под дружное безразличие трудящихся кучка беспринципных политиканов свалила страну. Огромную страну. Она называлась Советский Союз, если забыли. Умело манкируя терминологией, заменили плановую экономику на - рыночную. Вроде ничего не произошло. Подумаешь, терминологией играются ученые мужи. А под шумок выплыла такая категория как «частная собственность», да еще и инструмент приложился: «приватизацией» называется. Там и до перераспределения, то бишь дележа, собственности недалеко. Забыли политические авантюристы, что собственность «Народная», да и народ начисто забыл об этом и позволил себя обобрать. Вот такая невеселая история получилась, читатель. Да ладно, если бы эффект был. Перераспределили, назначили эффективных собственников и страна бы, как застоявшаяся птица-тройка, рванула вперед, да так, что только искры из-под копыт. Какое там!»
- Ну и что! Чего я здесь такого написал?- Я поднял глаза на приятеля.
-Потом вопросы задавать будешь. На другой странице посмотри - прикрикнул он.
«Не подумай только, читатель, что я капризничаю, и мне все не нравится. Скажу четко: да, мне не нравится. Не нравится, потому, что изменив строй, идеологию, произведя отчуждение государственной собственности от народа в пользу кучки «счастливцев», оказавшихся в нужном месте в нужное время, организаторы попытались сделать вид, что в стране ничего не произошло.
И самое страшное, что произошло, так это беспамятье. Да, именно беспамятье. Отцы перевор…тьфу! Как это я так неаккуратно! Перестройки, конечно. Переворотом теперь Великая Октябрьская социалистическая революция называется. А что произошло в девяностые годы, это перестройка. Прошу не путать. Срочно возникшая забывчивость, вот что страшное. Забываются начисто даты, имеющие отношению к советскому, социалистическому строю. Вот с этими датами у нового истеблишмента нелады. Я их прекрасно понимаю: как оправдывать, что собственность, ранее народная, сконцентрировалась в сотне семей. Они так и называются «Семья». С большой буквы семья. А если часто вспоминать советские даты вроде поднятия целины, строительства Днепрогэса, Бама, то можно до такого довспоминаться. Можно вспомнить, что булыжник-оружие пролетариата. Нет, нынешнюю власть голыми руками не возьмешь. Уж что-что, а обезопасить они себя могут и умеют. И не обязательно спецназом. Зачем! Законом. Самое эффективное оружие нашего времени. И эстетично, и без насилия. Посему выросло у нас целое поколение беспамятных людей. Страшное это дело беспамятство. А какие были даты!»
-Так, вроде все. Отправил – Редактор устало откинулся на спинку стула, закинул руки за голову, с хрустом потянулся. – Чего сидишь? – Неожиданно вспомнил он обо мне. – Чайник ставь. Видишь, человек наработался, устал, чаю желает.
- А коньячку не желаете,с? – сьязвил я.
- Желаю,с, но позже. С твоим нетленным произведением разберемся, и можешь бежать в магазин. Что здесь скажешь, пошел готовить чай.
- Давай начнем с начала. – Прихлебывая час, редактор забрал у меня папку и раскрыл на первой странице. Слушай: «VI-й Всемирный фестиваль молодёжи и студентов в Москве, 1957 год. СССР. Послевоенный подъем во всех отраслях экономики. Успехи огромной страны налицо – запуск первой межконтинентальной ракеты, выведение на орбиту первого искусственного спутника Земли, покорение Южного полюса, начало пассажирского воздушного сообщения между Лондоном и Москвой. Но для многих людей в нашей стране, да и в целом мире, этот год запомнился поистине знаковым событием — в Москву пожаловал VI-й Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Такого столица еще не видела – на главный форум молодых борцов за мир планеты собрались 34 тысячи человек из 131 страны мира».
–Самому не тошно? Кто эту передовицу читать будет? – Нет, нет, ты еще послушай, понаслаждайся: «Фестиваль готовился в течение двух лет. Это была запланированная властями акция по «освобождению» народа от сталинской идеологии. Заграница прибывала в шоке: приоткрывается железный занавес!
В то время в СССР слово «иностранец» было синонимом слов «враг», «шпион», за исключением разве что представителей стран соцлагеря, но даже и к ним относились с подозрением. Любой иностранец сразу становился экзотикой. И вдруг на улицах Москвы появились тысячи людей со всех концов света, всех цветов и оттенков. В особом фаворе была черная Африка. К чернокожим посланцам Ганы, Эфиопии, Либерии (тогда эти страны только что освободились от колониальной зависимости) устремлялись журналисты, к ним «в интернациональном порыве» спешили и московские девушки. Выделяли и арабов, поскольку Египет только что обрел национальную свободу после войны.
Благодаря фестивалю возник КВН, трансформировавшись из специально придуманной передачи «Вечер веселых вопросов ТВ-редакции «Фестивальная». Дискутировали о еще недавно запрещенных импрессионистах, о Чюрленисе, Хемингуэе и Ремарке, Есенине и Зощенко, о входившем в моду Илье Глазунове с его иллюстрациями к произведениям не совсем желательного в СССР Достоевского.
- Без этой информации читатель просто умрет в серости и невежестве, - отрывался редактор. – Еще почитать?
- Не нужно – пробубнил я.
- Молодец! С полуслова понимаешь. За что я тебя люблю – поиздевался приятель. – Вообщем, посмотри, у меня там пометки есть. Этот материал я бы оставил больше для пробуждения воспоминаний. Уверен, читать будет наша возрастная категория. На молодежь не рассчитывай. Смотри. Можно так начать:
«Все интенсивнее раскручивается маховик времени двадцать первого века. Дикторы привычно оперируют такими временными понятиями как «второе десятилетие двадцать первого века». Обыденно, как о далеком прошлом звучат: «в середине прошлого века», в «конце семидесятых прошлого века». Боже мой! Это же мои годы. Моя молодость, счастливейшие годы жизни. А звучит так как, словно мы говорили о конце, привычного нам, прошлого века, то бишь девятнадцатого. Реку времени вспять не повернешь, и с этим приходится мириться. Со многим не согласен, но с временем… Да тебя оно, время, и не спрашивает. Вот прошел твой юбилей и исчисление пошло на седьмой десяток. Ты не на работе, у тебя есть время подумать. Подумать не в кратком режиме, вроде бизнес-плана. Нет. В твоих руках вечность. Ты не задумываешься о будущем. Оно придет, никуда не денется. Только ты его не ждешь. Оно, будущее, страшит, так как оно тебе ничего не даст кроме глубокой старости. Настоящее? Да, это твое время. Ты пока еще полон сил, пусть и уходящих, но пока еще полон и торопишься что-то сделать. В конце концов напомнить о себе. Да, именно напомнить.
Остается еще прошлое. Удивительно, но оно начинает занимать большую часть жизни. Прошлое, как и настоящее, не стоит на месте, оно уходит назад. И всему этому виновато время. Безжалостный циферблат неумолимо гонит время назад. Да, именно назад. Как вода, гонимая винтом теплохода, уходит стремительно из-под кормы, так уходит от нас время, чтобы стать вечностью. Вода, измолоченная винтами, бурлит, в ней кипят миллионы пузырей воздуха, радуга отражается в летящих брызгах. Затем волны, образовав усы по бокам кормы, мощными потоками уходит в стороны, постепенно затихая, пропадая, сливаясь с водной гладью. Так и время. Поначалу оно бурлит в твоей памяти, напоминает о чем-то, затем уходит и пропадает».
Я поднял на редактора глаза. Он спокойно смотрел на меня. – Чего смотришь? Мне нравится. Выдаешь свое отношение к прошлому, тебе хочется выговориться. Выговаривайся, но в меру.
«Ну кому, скажите, помешало бы напоминание о таком форуме прошедшем без малого шестьдесят лет назад. Сейчас у нас бездуховное кино, нет хороших книг, а здесь такая благодатная почта. Не найдешь ты, читатель, упоминаний от властей о таком форуме. Не только фильмов того времени, песен, и тех не услышать в юбилеи памятных дат. Но есть надежный источник. Этот источник называется народной памятью. И нет-нет, но в интернете мелькнут воспоминания людей, помнящих этот фестиваль. Низкий поклон Кривошееву Владлену Михайловичу. Без его воспоминаний немыслимо было бы восстановить историю, как выполнялось постановление исполкома Москвы о подготовке к фестивалю по выращиванию голубей. Интересными материалами поделился Вячеслав Колесников, Сергей Васильев. Их воспоминания о подготовке к фестивалю бесценны. Я буду неправ, если не скажу, что в интернете нет воспоминаний людей, разительно отличающихся от собравшихся за «круглыми столами». И не удивительно: люди живут сейчас в противном для себя мире. Противном во всем: от работы на собственника, до государственных проблем в виде коррупции, произвола чиновников. Время, в котором мы живем, оно для «крепких парней с железными локтями»- как образно сказала моя знакомая литературовед. Что остается людям? (Помните фильм: «Все остается людям»). Нашим людям остается жить прошлым. Оно их греет, им было там хорошо. Наши люди поздно поумнели: они забыли про вареную колбасу и отсутствие шмоток в те времена. Они помнят одно: им было хорошо в те, теперь уже далекие и невозвратные, годы. Эти люди, как правило, в возрасте и они не борцы за свое счастье. Им не так уж много осталось жить в этом прекрасном мире, но только не торопите их. Они уйдут. Но государство! Сделай все, чтобы они прожили как можно дольше. Это наша совесть и с этой совестью нам жить».
-Вот этим паровозом и заканчивай. Хорошее вступление для начала повествования. У тебя же во главе угла не фестиваль, а голуби, насколько я понимаю. – Я согласно кивнул головой. – Вот и хорошо. Выбрасывай тогда все пыхтение по поводу забывчивости власти о датах фестиваля. Тем более, что ты не прав. Смотри, тобой же написано:
«В 1985 году Москва вновь принимала у себя участников и гостей Фестиваля молодежи, уже двенадцатого. Фестиваль стал одной из первых громких международных акций времен перестройки. С его помощью советские власти надеялись изменить к лучшему мрачный образ СССР - «империи зла». На проведение мероприятия отпустили немалые средства. Москву очистили от неблагожелательных элементов, привели в порядок дороги и улицы. Но гостей фестиваля старались держать подальше от москвичей: общаться с гостями разрешалось только людям, прошедшим комсомольскую и партийную проверку. Того единения, какое было в 1957 году во время первого московского фестиваля, уже не получилось». – Что, значит, не получилось. Все получилось, в соответствии с временем. – снова прокомментировал редактор. – Читай дальше.
«То, что проводили в 2007 году в Москве фестивалем можно назвать с натяжкой. Да и не был он, этот странный «Фестос» фестивалем по содержанию. Это был фестиваль студенческого творчества. Конечно, можно, и так написать, чтобы создать хоть что-то: «Одолев все преграды, крылатый символ фестиваля, молодости и дружбы – Голубь Мира – долетел и до наших дней, напоминая, что темы сохранения мира на планете и равенства среди народов по-прежнему актуальны. И это значит, молодежи и студенчеству снова настает время вновь собраться вместе, чтобы своим задором, своим творчеством, своим горением продемонстрировать единение, явить миру посыл дружбы, увидеть в московском небе Голубя Мира. Пора опять окунуться в атмосферу встреч, концертов, общения и студенческих талантов». Даже не помню, откуда я списал эту агитку. Вот еще одна: « Пусть минуло уже полвека со знаменитого 6-го Всемирного, пусть планета давно изменилась – радости совместного общения, улыбкам, дружбе и творчеству всегда есть место там, где есть молодежь. Так пусть и сегодня поются песни, звучат танцевальные ритмы, читаются стихи, пишутся картины, и залпы смеха раскатываются громче апрельского грома. Фестиваль приглашает друзей! Молодежь и студенты по-прежнему в гуще событий! Присоединяйтесь и вы, друзья! Все на фестиваль, все на Фестос!». Что здесь скажешь: Фестос он и есть Фестос. Даже отдаленно он не напоминает то, что было в 1957 году».
«Не менее скучно и пресно проходили Итоги международного круглого стола, посвященного 50-летию VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов. Проходило это мероприятие 30 июня 2007 г. в Федерации мира и согласия. Организаторами мероприятия выступили Международная общественная организация «Федерация мира и согласия» и Департамент международных связей города Москвы. В круглом столе приняли участие делегаты и участники фестиваля 1957 года и ветераны фестивального движения из различных регионов России, а также Латвии, Казахстана, Украины и других зарубежных стран. Открыл торжественное заседание круглого стола, посвященного 50-летию VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов почетный президент Федерации мира и согласия, известный исследователь, журналист-международник и телеведущий профессор Валентин Сергеевич Зорин».
- По-моему достаточно, что ты написал. Познакомил читателя о дальнейших мероприятиях, высказал свое мнение и хватит. Переходи к голубям.
-А как же голубь мира? Пикассо! – промямлил я, видя, как от моего материала остаются «рожки да ножки».
–А тебе он нужен, этот Пикассо? Сам же пишешь, что его никто не знают, кроме строчки из песенного шлягера.
- Но все – таки его голубка - символ мира – не сдавался я.
- Посмотри еще раз - сдался редактор. – я посмотрел.
Результаты просмотра в следующей главе.
Пикассо и его голуби.
Отец доверял ему вырисовывать ножки птиц.
Из воспоминаний Пабло Пикассо
VI Международный Фестиваль молодежи и студентов закончился. Взлетели в воздух тридцать четыре тысячи голубей, вызвав непередаваемое восхищение зрителей. Появился новый символ мира: «Голубь мира», «отцом» которого был испанский художник Пабло Пикассо. Он, благодаря своему детищу, стал известен на весь мир. Хотя до известных событий борьбы за мир, он был известен больше как художник-новатор, основатель кубизма. Что еще? Да, пожалуй, и все. Интересующиеся мировым коммунистическим движением вспомнят, что он вступил во французскую коммунистическую партию в 1943 году. Это вызывало уважение, так как такой шаг в оккупированной Франции мог закончиться для художника печально.
Я его тоже не знал, да и не знаю, если точнее. И ничего зазорного здесь нет. Художник он специфический, а я «суриковку» не заканчивал и вообще сторонник традиционной живописи, как и большинство людей моего поколения. Но у меня ассоциации с художником Пабло Пикассо сложились с песней. Как бы ее сейчас назвали шлягером или хитом. Зазвучала она в семидесятом году в исполнении: вокально – инструментальные ансамбля «Веселые ребята» . Содержание шлягера незамысловатое: «Опять мне снится сон, один и тот же сон. Он вертится в моем сознании словно колесо: Ты в платьице стоишь, зажав в руке цветок, Спадают волосы с плеча, как золотистый шелк.
припев: Остался у меня, На память от тебя, Портрет твой, портрет работы Пабло Пикассо».
Вспомнили? Конечно, вспомнили. - Ну и что? - Скажет кто-то скептически настроенный. - Да вообщем-то ничего, - отвечу я. Вот на этом эрудиция среднестатистического гражданина СССР (постсоветскую Россию я вообще во внимание не беру, не тот предмет) по знакомству с Пабло Пикассо и заканчивалась.
Я помню художника как создателя символа «Голубь мира», хотя, повторяюсь, в сознании советских людей символ голубя мира ассоциируется с «останкинским белым», выведенным профессором МГУ имени Ломоносова В.Ф. Ларионовым. Почему помню? Да потому, что в сознательном детстве я собирал этикетки со спичечных коробков. А на них было много пропагандистской символики: «Голубь мира», лозунг «Миру - мир» и так далее. Но история создания голубя мира до меня дошла, когда я прочитал уникальную книжку «Птица-радость» Марка Гроссмана, советского писателя. В ней Гроссман общается с уличными пацанами, «юнгами», и рассказывает им о «Голубе мира».
Время создания символа мира было тревожное. Не успела закончиться жесточайшая, Вторая мировая война, как на горизонте замаячила новая — куда более страшная. Две противоборствующие сверхдержавы — США и СССР — сотворили атомные бомбы, а первая даже успела опробовать их на двух японских городах. Мир обьединялся против новой, доселе невиданной угрозы. Альберт Эйнштейн сказал: «Я не знаю, чем будут воевать в третьей мировой войне, но в четвертой мировой люди будут воевать дубинками». Посему борьба за мир приняла достаточно широкие размеры и при плотном участии коммунистических и социалистических партий приняла организованные формы.
Первый всемирный конгресс сторонников мира должен был состояться в Париже. Но правительство Франции отказало в визах на въезд в Париж представителям Китая, Польши, Болгарии, Румынки, Албании и некоторых других стран. Произвольно ограничило количество виз для представителей СССР. В результате этих действий, Первый всемирный конгресс заседал одновременно в Париже и Праге 20—25 апреля 1949 года. В нём участвовало 2065 делегатов от 72 стран. Делегаты конгресса представляли 561 национальную организацию, 12 международных объединений. Всего участвовало в мероприятии около 600 миллионов организованных борцов за мир. Постоянный комитет в составе представителей от 72 стран, под председательством выдающегося французского учёного Ф. Жолио-Кюри, учредил Международные премии мира за лучшие произведения литературы и искусства, содействующие упрочению мира. Он показал, что впервые в истории человечества возник мощный организованный фронт мира. После конгресса движение сторонников мира развернулось во всём мире с новой силой.
- Снова политинформация – поморщился мой наставник. – Да этого «Политиздата» в каждой библиотеке…- Не в каждой – возразил я. Ни в какой библиотеке ты этой информации не найдешь. Со сменой строя и отсутствием идеологии, все брошюры, как ты сказал «Политиздательского» толка списаны. Сам видел горы сей литературы возле мусорных баков. Редактор молча перелистнул лист рукописи.
Конгресс сторонников мира остро нуждался в эмблеме, и нарисовать ее попросили не кого-нибудь, а самого Пабло Пикассо — гениального испанца с французским гражданством. Так на свет появилась известная всему миру лаконичная и броская фигурка белого голубя, несущего в клюве оливковую ветвь.
Здесь начинается самое интересное: кто-то легкомысленно написал, что «С легкой руки Пабло Пикассо, нарисовавшего белого голубя, несущего в клюве оливковую ветвь, как эмблему первого Всемирного конгресса сторонников мира, проходившему в 1949 году в Париже и Праге». Немного не так. Да, действительно, выбор в создании эмблемы выпал на Пабло Пикассо. Почему? Сложно сказать. Скорее всего, потому, что художник был коммунистом. Причем вступил он в ряды Французской Коммунистической Партии в 1943 году. Франция была оккупирована и ничего хорошего художнику это вступление не сулило. У художника были друзья-коммунисты и они видели, что он может писать не только в манере кубизма.
Первая эмблема обросла небылицами. Начиная с того, что перепутали сам символ мира «Голубь мира». Его в 1949 году еще не было. Если быть предельно точным, то в начале, в 1949 году, родилась афиша (плакат). Афиша Всемирного конгресса сторонников мира 1949 года. Носила эта афиша название «Голубка». Этот вариант «Голубки» 1949 года, и был напечатан на плакате Конгресса.
Право выбора приписывают Луи Арагону, известному французскому поэту, прозаику и политическому деятелю, активному члену Французской коммунистической партии. Это был рисунок с натуры: реалистическое изображение голубя, сидящего на земле (а не летящего), без оливковой ветви в клюве, с мохнатыми лапками. Голубя Пикассо подарил Анри Матисс, известный художник и страстный любитель птиц и голубей. И не было никакой искрометности в создании этого плаката, уверяю вас. Была масса вариантов, но Луи Арагон выбрал именно этот плакат, который и носит название «Голубка».
Почему-то журналисты изо всех сил «облегчали» работу художника, называя эмблемой даже « Незатейливый набросок голубка». Существует и более забавная история о появлении этого рисунка. Говорят, что однажды к художнику подошел на улице нищий и со всей святой простотой попросил его: «Пабло, будь другом, ты великий мастер… Начертай мне чего-нибудь, я рисунок продам и хоть поем по-человечески». Обескураженный такой прямотой, Пикассо достал листик и за пару минут набросал "Миролюбивую птичку».
Это все досужие домыслы. У Пабло была напряженная творческая работа по созданию эмблемы. Эскизов было не меньше сотни, но Арагон выбрал именно «Голубку». Почему? Сложно сказать. Возможно, как писателю ему были ближе работы Пикассо с натуры и в манере реализма. Он забрал этот рисунок в полдень, а уже в пять часов вечера по всему Парижу были развешаны афиши с изображением « Голубки». Возможно, Пикассо и сам не предполагал, какой силой обладает его «Голубка», пока не увидел ее увеличенное изображение в зале Плейель, где проходил Конгресс. Она парила над залом в свете прожекторов, над толпой восторженных, объединенных одной надеждой людей. Экземпляры этой многотиражной литографии размером 547 на 697 мм хранятся во многих музеях мира.
Так родился символ мира «Голубка». Но не символ «Голубя мира». Причем выполненная мастерски афиша, несла не только политический смысл, но и художественный тоже.
Биограф художника пишет: «Использование „Голубки“ в политических целях не отняло у нее ее совершенства. Осенью того же года Академия изящных искусств Филадельфии присуждает «Голубке» Пикассо, выставленной тогда в Нью-Йорке, памятную медаль. Этот приз был учрежден еще в 1928 году Клубом акварелистов». Другой биограф уточняет, также подчеркивая намеренную непредвзятость награды: «Позднее в том же году Филадельфийский музей искусства, отложив политику в сторону, удостоил эту литографию Пикассо мемориальной медали Пеннела».
Художник написал голубку не вдруг. Будем откровенны: его попросили написать символ мира не только из-за его знаменитости: художник с детства писал голубей и очень преуспел в этом как анималист. Здесь открывается секрет даровитости художника по рисованию голубей. Пикассо держал голубей. Голуби присутствовали в жизни Пикассо с раннего детства и прошли через всю его жизнь. И всю жизнь он их рисовал. Изменялся стиль работы, изменялась техника рисования голубей, но голуби присутствовали в его творчестве в течение всей его жизни. Пикассо считал, что рисованием голубей он обязан отцу, преподавателю рисования. Отец распознал у маленького Пабло необыкновенные способности к рисованию. Он научил его азам живописи и всячески пестовал рано проявившееся дарование сына. Не удивительно, что рисовать маленький Пабло стал с четырех лет.
Существует устойчивая легенда, что дон Хосе, впечатленный первыми работами талантливого ребенка, передал ему свою палитру, сказав, что впредь отказывается писать сам. Якобы Пабло Пикассо всю жизнь потом испытывал вину, что художественно «ослепил» отца. Пусть это остается красивой легендой, но отец передал ему не только свое умение рисовать. Он передал мальчику любовь к этим красивым птицам.
Отец был заядлым голубятником. Он держал голубятню, сотни птиц, и детство маленького Пикассо было непредставимо без игр с голубями. Он знал, как эти птицы дороги отцу и, уходя в школу, часто захватывал с собой кисти отца и его голубя, чтобы быть уверенным, что теперь-то отец наверняка зайдет за ним. Как было сказано, его отец был художником-анималистом, специализирующемся на голубях. По воспоминаниям Пикассо, отец доверял ему вырисовывать ножки птиц. А это тонкая работа. Она требует наблюдательности и знания повадок птиц и нужно ли удивляться, что художник создал немало картин, где голуби были обьектами изображения.
Сюжеты - коррида и голуби пройдут потом через всю живопись Пикассо, на протяжении всей его долгой творческой биографии. А самые ранние рисунки «Голуби» и «Бой быков и голуби», вообще датированы 1890 годом, когда художник был ребенком. Нарисованы они были карандашом на бумаге.
Биографы сохранили легенду. Впрочем, эта легенда могла иметь и реальные истоки. Вот что пишет биограф Пикассо: «Много лет назад жил в Барселоне художник-анималист. Анималисты рисуют животных. Но больше всего старик любил изображать голубей. Я не знаю, держал ли в детстве старый художник голубей. Думаю, держал. Хорошо можно нарисовать только то, что хорошо знаешь. На базаре иногда продают коврики из клеенки — там голуби похожи на рыб с крыльями. Конечно, и талант нужен. Но и талант без знания — мыльный пузырь. Старый художник мастерски рисовал голубей. Он любил изображать их, и у каждого нарисованного им голубя был свой «характер», своя повадка. Глаза у старика стали плохо видеть. Начали дрожать руки. Ножка голубя — тонкая работа — в рисунке уже не получалась у него как следует. Задумался художник: пришла старость. Тогда позвал он своего сына и сказал ему:
— Пабло, мальчик мой! Я учил тебя, доверял тебе мою кисть. Пришло время заменить отца у мольберта. Старик подумал и поправился:
— Помочь отцу у мольберта. Все- таки страшно было художнику отступать перед старостью, да и за сына боялся: сумеет ли он? Пабло превосходно нарисовал лапку голубя. Потом еще одну и еще. И тогда отец сказал:
— Сынок! Благословляю тебя и передаю тебе в наследство свою профессию. Теперь мне не страшно умереть».
Так родился художник, которому было суждено создать эмблему мира. Но до этого момента еще нужно было дожить. Хитрые искусствоведы разделили жизнь художника на несколько этапов, сообразно настроениям великого художника. Это не моя епархия. Для меня важно: какой бы период не проходил, Пикассо не расставался с изображением голубей. Они были разные эти изображения: начиная от простых карандашных рисунков и заканчивая такими картинами, которые комментировать под силу только специалистам. Но специалисты говорят, что на полотне изображены голуби. Будем им верить.
Пикассо создал известный холст «Ребенок с голубем», когда ему было 20 лет. Это одна из самых ранних работ художника, если не брать во внимание рисунки карандашом на обрывках бумаги. Предполагают, что художник изобразил себя. Полотна «Голубь и ваза на столе», «Натюрморт с голубем» появятся в 1919 году, почти через восемнадцать лет. После чего голубиная тема прервется и только в 1930 году возникнет «Женщина с голубями». Сразу же оговорюсь: эти картины не на банального посетителя выставок. Это - на любителя кубизма. Но лишнее подтверждение тому, что художник рисовал голубей гораздо раньше, как это трактуют некоторые биографы.
Новая полоса картин начнется с 1937 года. Он напишет работу «Птицы в клетке». Считается, что на ней запечатлена историческая схватка двух его любовниц в мастерской на улице Великих августинцев в Париже. Белый голубь – это Мари-Терез Вальтер, а черный, соответственно – Дора Маар. Позднее он вспоминал эту историю как один из самых ярких моментов своей жизни. Нужно отметить, что у художника было большое сердце и женщины окружали его жизнь пышным красивым букетом.
-Слушай, это, пожалуй, интересно – оживился редактор. Только фестиваль где? – Всему свое время – парировал я. –И вообще эта глава посвящена Пикассо и его голубям. –Читай,- скомандовал наставник, уютнее усаживаясь в кресле.
В 1943 году Пабло Пикассо пишет картину «Ребенок с голубями». Это уже не тот ранний «Ребенок с голубем». Здесь художник импровизирует и дилетанту нужно догадываться, где голубь, где ребенок. И ребенок ли это. Пикассо смеялся: « Мы называем эту картину «Черчилль». Карапуз с голубями - это реминисценция Пикассо по поводу собственного детства. В 1949 году, будет написан рисунок «Маленький голубь». Это небольшая черно-белая гравюра с изображением, отдаленно напоминающим голубя. Фантастический хохол, излишне мохнатые лапки…
Великий художник любил жизнь. Он, испанец по рождению, не видел себя без корриды, кулачных боев, рисковых номеров в цирке. Он дружил с борцами в цирке, в поздние годы с удовольствием смотрел по телевизору бокс и борьбу. Всю жизнь обожал корриду. Его всегда занимали схватки между животными – он часто писал сюжеты типа: « Кошка, раздирающая птицу». Драчливый характер голубей делал из них прекрасных персонажей для его живописи. Он вообще не был склонен к сентиментальности, и животные отнюдь не вызывали у него умиления. Он воспринимал мир животных таким, как он есть. Сохранилась небольшая зарисовка конца 1940-х годов, от Франсуазы Жило, которая написала книгу « Моя жизнь с Пикассо».
«Горлицы сидели в одной клетке и часто проделывали то, что казалось актом совокупления, но яичек так и не появлялось. Пабло счел, что произошла ошибка, и обе птицы — самцы.
«— Все так восхищаются животными, — сказал он. — Природа в чистейшем виде и все такое прочее. Что за чушь! Посмотри на этих горлиц: такие же педерасты, как любые два скверных мальчишки». Он сделал две литографии птиц за этим занятием. Одну литографию он напечатал в багрянистом цвете, другую - в желтом. Потом сделал третью, наложив одну на другую, чтобы создать впечатление движения, которое они проделывали.
Отличным дополнением в биографию художника служат фотографии. Причем очень удачные. Фотографы снимают Пикассо за его любимым занятием: он занимается с голубями. Так Джеймс Лор смог сфотографировать Пикассо в своей квартире на улице Великих Августинцев в Париже. Шел 1945 год. Пикассо снят с голубем на голове в самой что ни на есть кухонной обстановке. Голубь — не случайный, Пикассо всегда держал множество домашних животных и птиц. На кухне у него жили канарейки и голуби.
Специалисты подчеркивают, чтобы птица так уверено сидела на голове хозяина, как это зафиксировано фотоаппаратом, нужно знать и любить птиц. Это не единственное фото, на котором художник «схвачен» обьективом один на один с голубями.
В 1955 году Пикассо покупает в Каннах виллу Калифорния и переезжает туда с второй женой Жаклин Рок. На балконе третьего этажа Пикассо устраивает голубятню — как и его отец в его далеком детстве в Малаге. Жаклин Рок вспоминает: «На балконе, самой большой из пустующих комнат, куда он как раз сейчас вторгся, им была построена голубятня, по внешнему виду мало чем отличающаяся от головоломных сооружений кубистов. Здесь не было ничего, что могло бы отвлечь художника, кроме его голубей и вида, открывавшегося поверх пальм и эвкалиптовых деревьев на острова Лерен, лежавшие перед ним во всей своей красе. В этом месте Пикассо мог в полной изоляции и без посторонних помех работать хоть днем, хоть допоздна вечером».
Еще снимок. Его сделал в 1957 году Дэвид Дуглас Дункан на вилле Калифорния. Здесь Пикассо — на балконе третьего этажа, с которого открывается вид на море. Художник стоит на балконе, на котором он устроил голубятню. Фотограф умело ухватил момент взлетающих голубей и наблюдающего за ними художника. Красивый снимок, что и говорить. Отмечу, что взлетающие птицы и сидящие в клетке, явно не дворовые. Это говорит, что Пикассо неплохо разбирался в голубях.
Фотограф, Люсьен Клер, был наблюдательным человеком. Он говорил, что Пикассо был голубятником, причем заядлым. Действительно, с таким удовольствием ухаживать за птицами, как это делает художник на снимке, нужно любить птиц.
Художник, хотя и с творческими перерывами, рисовал голубей всю жизнь, воплощая в них свою жизнь, свои взаимоотношения с людьми. И «Голубка», которой было суждено стать первым символом мира отнюдь не заказ, а наиболее удачное воплощение. Художник не ожидал, что Луи Арагон, активный деятель коммунистической парии Франции, загорится именно этим рисунком. Это был не абстрактный голубь, а «портрет» совершенно конкретной птицы, которую Пикассо подарил его друг и собрат по ремеслу Матисс.
В дальнейшем, забираясь в дебри записей многочисленных биографов, очевидцев, современников художника, велик был искус посмотреть в замочную скважину мемуаров его многочисленных женщин. Но это искус. Что делать, человек слаб. Но, тем не менее, делать это не стоит, так как о голубях там почти ничего не сказано. Разве, что последняя супруга художника вспомнила о Матиссе, собрату по ремеслу Пикассо.
« В вольерах у Матисса среди экзотических птиц жили четыре крупных миланских голубя. Не в пример обычным голубям, лапки у них были покрыты перьями и когти были не видны; лапки словно были обуты в белые гетры.
«Надо их подарить Вам - сказал Матисс, - они похожи на голубей, которых Вы писали». Мы привезли голубей в Валорис. Один из них сделал большую художественную и политическую карьеру. В начале 1949 года Пабло сделал исключительно удачную в техническом отношении литографию голубя. Пабло удалось добиться ровной и очень светлой заливки, что граничило с чудом. Через месяц в мастерскую Пабло на улице де Гранд-Огюстен пришел Луи Арагон, чтобы получить обещанный ему рисунок для афиши Всемирного конгресса в Париже. Рассматривая папку с последними литографиями, Арагон наткнулся на лист с голубем. Арагон решил сделать из него эмблему конгресса. Пабло согласился. В бесчисленных отпечатках и перепечатках, сперва в оригинальной литографии, затем в репродукции, она обошла весь свет, служа миру» - вспоминает Франсуаза Жило в книге «Жизнь с Пикассо» 1965 г.
Если бы не «Голубка», которая была срисована с натуры, мы и не вспомнили бы о друге Пикассо: Матиссе. Сказать, что они были закадычными друзьями, не могу, но страсть у них была общая: птицы и голуби. Дело в том, что моделью для «Голубки», символа мира, которая смотрела со своего плаката на конгрессы мира, был один из четырех голубей, которых держал Матисс. Он подарил одного Пикассо.
Мы о Пикассо узнали благодаря «Голубю мира», а уж о Матиссе… Хотите знать? Пожалуйте - в МГУ имени Ломоносова на исторический факультет искусствоведческое отделение. Там вам за пять лет все расскажут и покажут. Но будьте тогда готовы, что это увлечением станет вашей профессией. Вы к этому готовы? Я - нет. Посему мне хватило слегка коснуться воспоминаний его многочисленных дам, чтобы проследить путь «великого голубятника» и что-то узнать о его друзьях. И, конечно, о голубях.
-Все, заканчивай! – подскочил редактор в своем кресле. Это уже явный перебор!
-Все-все – заторопился я. Один только забавный фрагмент: «Однажды Матисс подарил Пикассо белых голубей. Именно с них Пикассо рисовал своего голубя мира. Так Матисс при любой ссоре с другом кричал: «Твой голубь мира – это всего-навсего мои голуби!».
Пикассо не считал рисунок литографию «Голубка» вершиной своего творчества, однако не возражал против выбора Арагона. Лишь саркастически заметил в его адрес: «Бедняга! Он совершенно не знает голубей! Нежность голубки, какая ерунда! Они ведь очень жестокие. У меня были голуби, которые заклевали насмерть одну несчастную голубку, которая им не понравилась… Они выклевали ей глаза и разорвали на части, это ужасное зрелище! Хорош символ мира!» - Так пишет известный французский писатель, биограф, драматург Анри Жидель в своей книге «Пикассо».
За эту фразу Пикассо достается от слезоточивых читателей, да и от любителей птиц тоже. Подчеркиваю, что именно от любителей птиц, но не голубей. Все кто занимались голубями, знают, что голубь – жесткая агрессивная птица. Между ними нередко вспыхивают жестокие драки, которые могут закончиться печально. Это между голубями самцами. Но нередко представители прекрасного пола, несмотря на свою кроткую внешность, так расходятся, что приходится вмешиваться в эту потасовку, иначе свара может закончиться увечьем.
Находились «умники от пера», которые цеплялись за каждое слово, брошенное Пикассо, чтобы очернить и сказать, что он не любил голубей. Думаю, что это ерунда. Зачем бы он назвал вторую дочку Палома, что означает на испанском -голубка. Рождение девочки совпало с открытием Конгресса.
Илья Эренбург рассказывает об отношении коммуниста Пикассо к этому мотиву: «Помню обед в его мастерской в день открытия Парижского конгресса сторонников мира. В тот день у Пабло родилась дочь, которую он назвал Паломой (по испански „палома“ — голубка). За столом нас было трое: Пикассо, Поль Элюар и я. Сначала мы говорили о голубях. Пабло рассказывал, как его отец, художник, часто рисовавший голубей, давал мальчику дорисовывать лапки — лапки успели надоесть отцу. Потом заговорили вообще о голубях; Пикассо их любит, всегда держит в доме; смеясь, он говорил, что голуби жадные и драчливые птицы, непонятно, почему их сделали символом мира. А потом Пикассо перешел к своим голубкам, показал сотню рисунков для плаката — он знал, что его птице предстоит облететь мир. Примерно месяц спустя поэт и романист Луи Арагон, интеллектуальная «рабочая лошадка» французской компартии, как в шутку называли его друзья, пришел в мастерскую на улице Великих Августинцев за обещанным рисунком для плаката, рекламирующего организованный коммунистами Всемирный конгресс сторонников мира, который вскоре открывался в зале Плейель. Просматривая папку с последними литографиями, Арагон увидел «Голубку». Ему пришла мысль сделать этот рисунок символом конгресса. Почему? Это осталось тайной Арагона. Но нужно признать, что рисунок великолепен. Ясно, что писал человек знакомый и с анатомией, и с повадками голубей. Хороший рисунок, что и говорить. Пабло согласился, и к концу дня плакат с «Голубкой» уже начал появляться на парижских стенах. В бесчисленных оттисках вначале с оригинального камня, потом с копий, этот плакат обошел земной шар в защиту мира».
«Голубке» было суждено жить. Позже возникнут новые рисунки-символы, для последующих Конгрессов движения за мир, но первым «Голубем мира» была, безусловно, «Голубка».
Поэт Пабло Неруда провозгласил в стиле риторики того времени: «Голубка Пикассо облетает мир, и ни один преступный птицелов не сможет остановить ее полет…». После того, как голубка Пикассо была выбрана в качестве эмблемы Конгрессом, она стала символом мирного движения и идеалов коммунистической партии. Ее использовали в западных коммунистических демонстрациях тех лет. В 1952 году на мирном конгрессе в Берлине голубка Пикассо была написана на баннере над сценой.
Рисунок стал своеобразной вершиной «голубиного» ряда мирной символики, «сыграв важную роль в пацифистской пропаганде 50-60 годов XX века. В международной политике слово «Голубь» стало общепринятым названием-синонимом сторонников согласия и компромисса, мирных решений возникающих проблем; в отличие от «ястребов» — сторонников радикализма, крутых мер и «железной руки».
Биограф художника пишет: «…она появилась на стенах зданий во многих городах по всей Европе, провозглашенная некоторыми как освященный веками символ мира и ставшая объектом насмешек и глумлений со стороны других как совершенно неуместная и абсурдная форма коммунистической пропаганды. В последующие годы, выполненные рукой Пикассо голуби мира, буквально облетели весь мир. Варианты нескольких из его рисунков были воспроизведены на почтовых марках в Китае и в других коммунистических странах»..
Возможно, Пикассо и сам не предполагал, какой силой обладает его «Голубка», пока не увидел ее увеличенное изображение в зале Плейель, где проходил Конгресс. Она парила над залом в свете прожекторов, над толпой восторженных, объединенных одной надеждой людей.
Голубь, облетевший весь мир, получивший название «Голубь мира» принес и без того известному художнику славу, звания и премии. В 1950 г. Пикассо избрали во Всемирный совет мира и тут же вручили ему Международную премию мира, а в Советском Союзе его дважды награждали Ленинской премией.
-Достаточно - произнес суровый вердикт редактор. Все остальное, как ты сказал: - на исторический факультет МГУ. Хотя слов нет, интересно почитать. Я даже слышать не слышал о «Менине», что это цикл из 58 картин. Редактор помолчал, потом подвел итог: - Если я правильно понял, то цель твоей главы о жизни Пикассо в том, чтобы показать, что нарисовать одну «Голубку» потребовалась жизнь. Нужно было быть Пикассо, стать художником Пабло Пикассо, чтобы нарисовать такую «Голубку». – Я молча кивнул головой.
-Тогда пиши дальше – утвердил свой вердикт редактор и уткнулся в чашку чая. Помолчав добавил: « Только не углубляйся в биографию художника. Ты все-таки о голубях пишешь».
Окрыленный я засел за историю коммунистического движения и движения за мир во всем мире, чтобы найти информацию о художнике и, конечно же, о его «Голубке» и голубях вообще.
Позднее Илья Эренбург напишет: «Пикассо потом сделал еще несколько голубок: для Варшавского конгресса, для Венского. Сотни миллионов людей узнали и полюбили Пикассо только по голубкам.
Прошли годы. На трибуну Второго Всемирного конгресса сторонников мира поднялся знаменитый художник Пабло Пикассо. Он оглядел зал — сотни людей всех цветов кожи, почти всех языков Земли, людей разных взглядов и убеждений, людей, объединенных одной целью: борьбой за мир.
Он сказал залу: - Дорогие друзья! Позвольте мне в начале этого замечательного собрания поделиться с вами одним личным воспоминанием...». И он рассказал о старом художнике, своем отце, о том, как однажды доверил старик кисть своему сыну и как сын нарисовал белую птицу — Голубя Мира.
- Как велика была бы радость отца,— промолвил художник,— если бы он еще жил теперь и узнал, что мои скромные голуби облетели весь мир!
- Я за жизнь и против смерти! Я за мир и против войны! — сказал Пабло Пикассо, сходя с трибуны, над которой висело изображение белого голубя, нарисованного им. Голубь мира— выражение, получившее популярность после окончания Второй мировой войны в связи с деятельностью Всемирного конгресса сторонников мира.
Политическая репутация художника была безупречной. Много лет он входил в состав Президиума Всемирного Совета мира, создал знаменитый рисунок «Голубь мира», ставший символом движения борцов за мир, был лауреатом Международной Ленинской премии — одной из самых престижных в свое время. Не случайно в 1981 году к столетию со дня рождения художника выпустят марку с изображением портрета художника и вкрапленной марки меньшего размера с его «Голубкой».
О 130- летии художника лучше не вспоминать. 2011 год. От этой даты потряхивает граждан теперь уже Российской Федерации. Год черный, ибо именно в 1991 году распался СССР. До Пикассо ли тут.
Нигде не прозвучала история создания его «Голубки», этого символа мира. Что здесь скажешь. Рухнула страна, которая действительно несла миру « Мир». Это были не красивые слова. Они несли колоссальную нагрузку. Рухнула страна, ушла идеология. У нас не стало потенциальных противников, а если нет противников, то какая борьба за какой-то там мир. За мир стали не бороться, а договариваться. Материалы фестивалей, на которых парила «Голубка», отнесли к разряду историко-патриотических и они заняли место в музее политической истории.
Подготовка к фестивалю
Я занимался голубями. Мало этого, я был голубятником, которыми кишмя кишели наши, тогда еще советские, города и веси. Фестиваль шел рядом, но не являлся основным в моей, тогда еще детской жизни
Подернулось туманной дымкой то время. Здесь даже не скажешь, что много воды утекло. Произошли такие катаклизмы, которые не снилась нашим отцам и дедам. Они не только не снились, не приснились бы в дурном сне. Да и не допустили бы наши отцы того, что сделали с нашей страной безответственные политиканы. Но я повторял и повторяю, что память, вот что нас спасет от беспамятства и от тех необратимых последствий, которые ждут нас, если мы все забудем.
Шли времена правления Хрущева Никиты Сергеевича. Ему страна была обязана оттепелью после военного времени. Он, как бы сказали сейчас, разрулил проблему Карибского кризиса. Это была его инициатива поднимать целину в Казахстане, строить целые районы пятиэтажек, получивших название «Хрущевок». «Хрущобы» возникнут позже, намного позже, когда исчезнет популистская надпись на воротах ВДНХ: «Нынешнее поколение будет жить при коммунизме». Золотыми буквами выбитая надпись. Я мальчишкой стоял и читал эти слова. Читал и искренне верил, что еще немного и исчезнут эти надоевшие очереди за продовольствием. Что, может быть, и на наш поселок проведут воду и канализацию. Но шло время. Я много раз бывал на ВДНХ, но уже не стоял возле надписи. Потом эта надпись исчезнет, как и многое другое. Закончится все 1964 годом, когда Политбюро освободит Никиту Сергеевича от бремени управления государством и отправит его на пенсию заниматься голубями. Кстати, Хрущев был голубятником и, причем, заядлым. Но все это будут пустяки.
Не пустяки начнутся позже, когда поколение «шестидесятников» станет взрослыми. Позабудутся тридцатилетие фестиваля в суматохе горбачевских преобразований, не вспомнятся и сорокалетие в лихие годины девяностых. Слабо, очень слабо вспомнится, искоркой промелькнет пятидесятилетие фестиваля. Новоявленные президенты решат провести преемственность времен и попытаются сделать какой-то аналог. Какой аналог, когда сменился строй, когда некогда социалистическая страна стала захудалыми задворками Европы.
-Стоп,- остановил меня редактор, - Стоп. Или заканчивай повесть о голубях и становись политическим обозревателем тех времен, или уносись в свое голубиное детство. Для убедительности он взял красный фломастер и перечеркнул несколько страниц моего недовольства постсоветской Россией.
-Вперед! – скомандовал он. –В прошлое!
Ушла в далекое прошлое страна называемая детством. Как ни странно, вспомнил я о голубях в 1984 году, посмотрев фильм «Любовь и голуби» режиссера Владимира Меньшова. Как Михайлов сыграл голубятника! Во время показа фильма мы жили в Заполярье в далеком поселке Никель, что на границе с Норвегией. Там голубей не держали. И вдруг такая картина. Причем Михайлов не играл с голубями, он жил с ними. Поверьте, я старый голубятник, и хорошо чувствую фальшь к птицам. Он даже держал их правильно. А держать голубя в руке нужно уметь. Что и говорить, фильм был светлый. Собираясь в спортзале, в бане после тренировок, мы, обсуждая фильм, вспоминали свое детство. Детство пятидесятых-шестидесятых годов теперь уже прошлого столетия. Что вы думаете? Редкий собеседник не держал голубей. А если и не держал, то помнил, что во дворе стояли голубятни. Но в то время я был далек, чтобы записывать все, что говорили и рассказывали мои сотоварищи по спортзалу. Пропала бесценная информация тех лет, когда тихие улицы провинциальных городов оглашали трели разбойничьего свиста пацанов, поднимающих в воздух своих питомцев.
Но мне повезет, я наткнулся на краткое интервью Владлена Кривошеева. Низкий поклон вам, Владлен Михайлович, что через пятьдесят пять лет вы приоткрыли завесу таинства подготовки к фестивалю. Да и с какой стороны. Уникальной! Это выполнение программы разведения голубей для фестиваля.
Владлен Михайлович Кривошеев, ныне – ученый, кандидат экономических наук, а тогда – инструктор орготдела Московского горкома комсомола. Ему была поручена самая, может быть, экзотическая задача. Это разведение голубей. О ней он и вспоминает по просьбе «Аргументов неделi».
«Фестивалю молодежи и студентов быть»- решили в высоких инстанциях». Как положено, приняты постановления партии и правительства как руководство к действию. И пошла работа. Здесь лучше предоставить слова Владлену Михайловичу Кривошееву, ибо лучше него, непосредственного исполнителя грандиознейшей задачи по разведению голубей, никто рассказать не сможет. Понять его голубятники и голубеводы смогут. Поймут и восхитятся. Но обо всем по порядку.
В 1955 году (за два года до фестиваля) инструктора Кривошеева вызвал тогдашний первый секретарь МГК комсомола Михаил Давыдов. Он был краток и даже лаконичен: «С сегодняшнего дня освобождаешься от всех дел. Займешься голубями».
В кабинете сидел мужчина, как выяснилось, это был Иосиф Туманов (позже – народный артист СССР, известный постановщик массовых народных зрелищ).
«Важнейшая задача! – продолжал Давыдов. – Через два года нам нужны 100 тысяч голубей!». Для Кривошеева это был пустой звук. Он даже цифрой в сто тысяч не впечатлился. Ну не держал человек голубей, как-то обошел их стороной. Он не только не понимал задачи, он, скорее, просто не понимал, чего от него хотят,
Туманов достал что-то вроде брошюры с печатями и визами – сценарий мероприятий фестиваля. После первых строк прочтения становилось яснее, к чему ведет первый секретарь горкома комсомола и, главное, что ждет инструктора.
Опыт в подготовке фестивалей уже был. В 1949 году в Париже проходил I Всемирный конгресс сторонников мира. На нем родился символ мира: голубь с оливковой веточкой в клюве. Так голубь Пабло Пикассо стал символом мира.
Фестиваль молодежи и студентов проходил под девизом «За мир и дружбу между народами!». Церемония открытия традиционно начиналась с торжественного прохода по стадиону делегаций стран-участниц. Теперь проход предварял взлет голубиной стаи: голуби как бы начинали весь праздник.
Но Туманову стаи было мало. По его задумке одна за другой над Лужниками (стадион к фестивалю спешно строился) должны были взмыть три волны голубей – белые, за ними красные, следом сизые. Поскольку «в верхах» все уже было утверждено, Давыдов подчеркнул: «Сценарий для нас закон». Для Кривошеева это был приговор. Его мнения никто не спрашивал. Я его очень даже понимаю, ибо работал в обкоме КПСС. И мне ли не знать груз бремени задания, который тебе нужно выполнить. Сможешь или нет - это не принималось. Обязан смочь. Нужно сказать, что инструктор горкома комсомола Москвы была очень высокая должность, так как Москва была городом федерального значения. Полномочий у этого парня было немеряно. Не хватило бы своих, комсомольских - добавили бы от партии.
Замысел Туманова нужно было воплотить в жизнь. Но чтобы в воздух взмыли три волны голубей, да еще порядка ста тысяч, их нужно было вырастить. Эти три волны Кривошееву надлежало подготовить. Как все это сделать? Сто тысяч голубей! Где взять такое количество птиц! Правда, два года впереди. Цифра сто тысяч явно была взята с потолка, но, как ни странно, оказалась уместной. Для такого мероприятия требовалась гарантированно сильная и выносливая птица. Беспородица не допускалась. Следовательно, если вывести сто тысяч, то из этого количества за счет отбраковки, как раз, получится к нужному сроку максимум тысяч сорок. Но каких! Именно таких, какие требуются для фестиваля – молодых, крепких. И срок в два года – тоже нормально. Если начать работу сейчас, то к 1957 году как раз встанет на крыло третье поколение: экземпляры, гарантированно подходящие к операции - рассуждал огорошенный заданием Кривошеев. Ему было отчего огорошиться, ибо парень он был интеллигентный, детство обошлось без голубей. Миновало его это увлечение в послевоенное время, хотя голубятни он видел.
Каждый, кто помнит те годы, скажет, чем было тогда голубятничество. Народный спорт, бизнес, школа отношений, способ завоевания авторитета – все сразу! Голубятни стояли почти в каждом дворе. Голубей выращивали, ими гордились, менялись, продавали, покупали, воровали. Их «угоняли». Это было, конечно, не аналог угона автомашин, как теперь пишут ретивые исследователи того времени. Далеко не так обстояло дело. В этом, я вас уверяю, так как мое детство как раз пало на те лихие времена, когда угон голубей был своего рода доблестью, шиком. Представьте себе, когда ты осаживаешь чужака на свою голубятню. Как долго тянется время, с того момента, когда чужак сел на твою голубятню. Это еще ничего не значит, пока он не зашел в пригул и ты не прикрыл дверцу. Это тянулось вечность, по крайней мере, тебе так казалось. Ладошки вспотевали, пока держишь веревку от дверцы пригула. Но вот голубь зашел, хлопок и…неслыханная удача. Чужак твой. Да, именно твой. И не спорьте со мной ревнители законов. Это не кража. Кража, это когда «фомкой», ночью, сворачивают замки и уносят все твое голубиной богатство в мешке. Вот это кража. Здесь же, когда ты честно осадил «чужака» на свою голубятню и смог завести его в свое пригул, это не кража. Это профессионализм голубятника. Ни один хозяин загнанного голубя не сможет тебя обвинить в воровстве. Так что ревнители чужой собственности, будьте корректнее в выражениях. Да, это был ущерб. Породистые голуби стоили немалых денег. А что делать? Дворовые законы жестки. Конечно, тебя могли побить, пригрозить, что разнесут голубятню (вполне могло быть и такое), но это был уже бандитизм, и с такими людьми голябятниковское сообщество не стало бы иметь дела. Проблемы разрешались, как правило, мирно: это был выкуп загнанной птицы или обещались птенцы от этого голубя или голубки. Так что из-за голубей могло возникнуть многое: и дружба, и вражда. Нередки были драки. В мою бытность поножовщины не допускалось, но драки…, драки были. Сам был бит неоднократно.
Причем, ладно бы, если увлекалась голубями только пацанва! Страсть захватывала на всю жизнь: взрослые дядьки, отцы семейств, дневали и ночевали среди воркующей братии. Голубятники возрастов не признавали, уверяю вас. Уважался только профессионализм, и, как бы сейчас сказали, умение управлять своей стаей. Инструктор комсомола сторонился подобной братии. И не мудрено. Публика это нередко была... как бы сказать,…, да никак точнее не скажешь: приблатненная.
Нужно отдать должное Владлену: он не унывал. Все же комсомолец. Получив задание, Кривошеев понял, что в райкомах комсомола делать ему нечего. Первым делом он вспомнил о уличных голубятниках. Пошатавшись по дворам, он отобрал пяток ребят поприличней. «Поприличней!». Я даже усмехнулся, вспомнив, свое детство и отрочество. Хотя, как раз, если бы я попался на глаза Кривошееву, то он бы на мне остановил свой выбор. Я смело подошел бы под эту категорию «приличности». Я действительно был «приличный» голубятник. На удивление окружающим хорошо учился ( с учебой у голубятников всегда были проблемы), Был не хулиганистый подросток, скорее подходил под категорию «тихушник». Но Кривошеев работал в Москве, да и по возрасту в то время я не подходил.
Но речь сейчас не обо мне, а о комсомольце Кривошееве, подбиравшем свою команду. Я уверен, что он ее подобрал. Так возник базис «Голубиной комиссии», которой надлежало решать задачу разведения голубей.
Смело могу утверждать, что парни прекрасно разбирались в породах, могли и умели гонять голубей. Это, кстати, было особенно важно, так как голубь ни когда не будет летать сам. Не будет и все. Его нужно гонять. Гонять долго, умело. И науку эту постигают не в тиши кабинетов, разрабатывая методики. Постигают науку гона голубей с детства, когда пронзительным свистом ты должен заставить стаю хотя бы поднять головы. Не удается: тогда в ход пойдет шест с длинным мочалом на конце, которым ты будешь отчаянно размахивать, стараясь сорвать стаю.
На фестивале в Варшаве голуби подгадили в прямом и переносном смысле. Поляки вынесли на центр стадиона огромный ларец, распахнули крышку, полагая, что птицы рванут в небо белым факелом. Но они не только не рванули, они выползли из ларца и стали бродить по стадиону, мешая движению колонн. Позор, одним словом. Но парни, которых подобрал Кривошеев, дело знали. Они уверяли, что такого не произойдет Нужно только птицу подбросить. А еще посвистеть да тряпкой помахать, иначе по первоначалу голубь сесть норовит. Что и говорить, парни из «голубиной комиссии» были, конечно, авторитетами в своем деле, но все-таки это были «самородки». Кривошеев решил подстраховаться. Ему нужны были профессионалы. Уж очень грандиозен и масштабен был проект. Кривошееву помогли найти их.
Одним из таковых стал профессор с биофака МГУ (главный специалист по голубям в СССР) Ларионов Вячеслав Федорович. Кривошееву просто повезло заполучить к себе в «голубиную комиссию» такого специалиста. Разведение голубей для Ларионова дело было не новое. Он в 1956 году выпустил брошюру о разведении голубей. Она зачитывалась голубеводами до дыр. Я даже не чаял, что найду следы этой уникальной книги. Ее даже в библиотеке нельзя было взять. Их оттуда просто украли. На «Аlib»е я нахожу информацию. «Ларионов В. Разводите голубей». (Серия «Навстречу фестивалю». М. Молодая гвардия 1956г. 37 с., илл. Бумажная обложка, увеличенный формат. Продавец: BS - Смолин_М., Челябинск. Цена: 450 руб. Содержание: Происхождение и породы голубей (дикий сизый голубь, полудикий уличный сизак, другие породы). Содержание и кормление голубей (устройство голубятни, оборудование голубятни, кормление). Разведение голубей (определение пола и паровка, яйцекладка и насиживание, рост и развитие птенцов, условия размножения, линька, племенная работа, тренировка). Cостояние: Хорошее, корешок истерт, обложка немного помята, с мелкими надрывами, утрачен небольшой фрагмент с верхнего края лицевой части обложки. Книга списана из библиотеки».) Специально привожу целиком весь текст, чтобы было понятно, какой информацией обладала эта книга. Низкий поклон владельцу от старого голубятника, что он смог сохранить такую уникальную книгу.
И уж совсем экзотический специалист попался на глаза нашему инструктору: бывший начальник службы голубино - почтовой связи Красной армии, полковник Богданов. Владлен Михайлович по давности лет забыл, как его звать. Михаил Николаевич, так величали этого уникального человека. Службу к тому времени расформировали, и полковник тихо досиживал где-то последние месяцы до пенсии. Последний раз о себе он напомнил аж в 2003 году, когда ему было 94 года, и рассказал уникальные истории про голубино - почтовую службу. В то время, время подготовки фестиваля, он обрадовался, что снова востребован как профессионал голубиного дела.
Итак, была сформирована команда: профессор, полковник, пять дворовых парней и один комсомольский работник . Они стали прикидывать, как полет режиссерской мысли претворить в голубиный полет.
«Нет таких крепостей, которые бы не взяли большевики» - так сказал вождь мирового пролетариата В.И.Ленин. Это в полной мере относилось к комсомолу.
Кривошеев вспоминал: «Завертелась машина! По заводам пошли разнарядки: «Московский горком комсомола... во исполнение... просим оказать содействие...». На предприятиях возводили голубятни. Мособлисполком обязали поставлять фураж. С кадрами проблем не было. На каждом заводе обязательно находился слесарь Вася, фанат-голубятник. Васю забирали из цеха, подводили к голубятне, говорили: «На два года это – твое!» Узнав, что зарплату ему сохранят, а также сообразив, что казенного зерна и для домашней голубятни хватит, Вася впадал в восторг. Он нес из дому лучшие образцы, плодил, ставил на крыло..., вообщем, с удовольствием работал».
Кривошеев каждое утро начинал с обзвона заводских комитетов комсомола и с выяснения сколько голов вывелось. Хвалил за успехи, журил нерадивых. Просил поднажать. Нерадивые прекрасно понимали, что такое: « инструктор горкома комсомола Москвы журит». Это он пока журит! И нажимали.
Но наладить разведение голубей было полдела. Голуби должны были быть разных мастей. Это было требование режиссера. Чтобы не возникло путаницы, решили: на таком-то заводе выводят только красных, белых же передавали на другой, сизых – на третий. Легко сказать передайте, а если голубки сидят на яйцах! Но не зря у Кривошеева была такая уникальная команда! Разработали инструкцию, что и как нужно делать. Да так делать, чтобы яйца не погибли при перевозках. Жаль, но Кривошеев не помнит подробностей, а я не смог найти инструкцию. Инструкцию размножили, разослали как руководство к действию.
Владлен Михайлович вспоминает: «Через несколько дней – срочный вызов к «первому». Давыдов сидел красный и злой. Выяснилось, что экземпляр инструкции попал в партком, кажется, ЗИЛа, и на бюро горкома ее зачитывали с комментариями, типа: «Комсомол яйца крутит!» Крайним, естественно, оказался инструктор горкома, то есть Владлен Кривошеев. Он в ответ завелся, что не его выдумка вывести три масти, а режиссера Туманова. Куда послал первый секретарь горкома комсомола известного режиссера, Кривошеев умолчал. Но сценарий был законом.
Сохранились воспоминания других современников, которые участвовали в подготовке фестиваля и, главное, знали, что это стоило подготовить около ста тысяч голубей, чтобы быть уверенными, что взлетят около сорока тысяч.
И они взлетели! Взлетели тридцать четыре тысячи птиц, как и предполагалось, в три волны. Правда, накануне была целая операция по свозу птиц на подмосковную птицефабрику. Затем отсортировка – слабые в сторону! Рассадка по специально сконструированным коробкам (4000 коробок по 10 гнезд в каждой), в которых крылатые бедолаги должны были выдержать 6 часов, сохранив силы для полета. Шесть часов для птицы, это верх предела. Мог начаться падеж. Потом две колонны грузовиков в сопровождении машин ГАИ двинулись в четыре утра к Москве, чтобы за 2 часа до старта быть на стадионе. А там 4000 выпускающих (участники «живого фона» на восточной трибуне) ждали сигнала... – вспоминают занятые в этой операции.
Дело было сделано. Птицы не подгадили, и взмыли в небо. «Но если вы никогда не видели, как взмывают одновременно десятки тысяч голубей – причем снизу они все смотрелись белыми, и потому показалось, что в небо плеснула кипенно-снежная лава, – знайте, вы многое потеряли в жизни. Кадры кинохроники сохранили этот момент. «Трибуны ахнули, зрители повскакивали с мест, аплодировали...» –так комментирует очевидец.
Но дело этим не закончилось. Естественный вопрос: куда эти голуби потом делись? «Не знаю!» – честно отвечает Кривошеев. Среди московских и подмосковных голубятников давно ходила молва: при открытии фестиваля пустят много отборной, породистой птицы – ловите момент, мужики! Мужики и ловили: с утра дежурили на улицах с голубками «сводчицами». Видимо, голубки эти и растаскали стаю по бесчисленным дворовым голубятням. Но не всю. Из-за чего на завтра Кривошеев получил новый ушат проблем.
Утром Кривошееву позвонил взбешенный директор Лужников. Выяснилось: голуби за ночь загадили трибуны так, что отмыть вручную не было никаких сил. Вызвали пожарных. Те врубили брандспойты – и мощные струи посрывали скамейки. А в Лужниках намечалась спортивная программа фестиваля. В общем, столько крепких слов в горкоме не слышали никогда. Кривошееву пришлось срочно звонить своим парням из комиссии.
Причина, кто не знает, была проста. Голуби летают не по прямой, а ходят кругами. Даже почтовые нарезают их в небе, постепенно смещаясь к родной голубятне. И как среди людей есть правши и левши, так и у голубей – большинство кружит по часовой стрелке, но процентов 20 – против. И вот те, что «против», не улетели с Лужников. Техника полета закрутила, буквально ввинтила их под козырьки стадиона, откуда птицы не смогли выбраться. А их было несколько тысяч.
Что делать? Кривошеев был в отчаянии. Но выручили снова специалисты из голубиной комиссии. Парни вкрадчиво поинтересовались: а если они птицу уведут – чья будет?
- «Да ваша, чья еще!»
- «Тогда – не вопрос!»
Так Кривошеев увидел механику «свода» – причину бесчисленных разборок в тогдашних дворах.
Почтовый голубь – птица умная, верная, многие километры летит сквозь преграды и непогоды к родной голубятне, к родной кормушке-поилке – на том и держится голубиная почта. Но есть вещь, способная сбить героя с панталыку: страсть. При виде хорошенькой голубки голубь забывает про все и поворачивает следом. А голубка-то мчит к своей голубятне!
Как это дело происходит в масштабах огромной стаи? Так и происходит: самцы, завидев красотку, устремляются за ней. Законные жены с криком «куда, подлец!» – за самцами, остальные – на шум скандала, посмотреть, чем кончится. В общем, парни, едва забрезжил рассвет, приехали в Лужники с ивовыми корзинами, в которых под покрывалами ворковали ласковые голубки. К началу спортивных встреч по частям и растащили всю многотысячную ораву. Конечно, голубиная эпопея не закончилась, ибо голуби пришли на старые голубятни, а там их никто уже не ждал.
Постановление городских властей было выполнено, деньги, выделенные на нужды разведения голубей, освоены, а их воспитатели «дяди Васи» с неохотой возвратились на свои рабочие места. Но голубям этого было не понять. Плотными стаями они расселись на крышах заводов, школ, всюду, где коллективы выполняли постановление города.
« После фестиваля от уличных голубей спасу не было. Городского сизаря не зря зовут «летающей крысой» – птица это неумная, жадная, злая, вдобавок разносит орнитоз, а плодится безудержно. Возникла новая забота – как уменьшить поголовье» - так комментирует ситуацию один современник.
Результаты жизнедеятельности голубей не замедлили сказаться на внешнем облике города. Мыть все это, я вам скажу, дело бездарное. Даже если и вымоешь, белые разводы остаются. Не очень-то эстетично.
Официального подтверждения я не нашел, но старые москвичи рассказывали, что из питомцев голуби превратились в нежелательный элемент на улицах. Кто-то говорит, что их травили, но быстро прекратили, так как могли и эпидемии вспыхнуть. Кто-то рассказывал, что ночами голубей ловили сетями. Не знаю … , все могло быть. Как-то охладело к голубям городское начальство. Пафос пропал, а улицы убирать нужно.
Голубиные рынки и те быстро потеряли к породистым голубям интерес. Цены катастрофически упали. Все знали, откуда пришла эта птица. Рассказывают, что наиболее ретивые продавцы садились в поезда и торговали фестивальными голубями в городах и районах страны.
Я помню историю появления в нашей голубятне пары останкинских белых. Их привез отец из командировки. Останкинский белый! У меня к этой породе голубей особое трепетное отношение. С них начиналась моя карьера голубятника. Я их и сейчас вижу, как они гуляют по кухне, что-то деловито склевывая с пола. Эта порода сведет с ума голубятников нашего поселка, когда голуби выйдут на круг.
Белые останкинские были созданы профессором В. Ф. Ларионовым к VI Всемирному фестивалю молодежи. Основой при выведении этой новой породы послужили чайки и драконы. Это статные, красиво сложенные сильные птицы с чисто белым оперением. Останкинского голубя мира у нас знали повсюду, известен он и за пределами России. Это - сильные и прекрасно сложенные птицы, выведенные в питомнике Московского государственного университета имени Ломоносова. Они сочетают в себе качества лётной и декоративной пород. Небольшая голова этих голубей несет на себе средней величины клюв; темный клюв окружен кольцом кораллового цвета (особенно сильно развито оно у самцов). Крылья доходят почти до конца хвоста. Масть белая. Порода хороша в своей новизне удачным сочетанием признаков различных пород и строгой красоты при белом оперении. Недаром этих голубей стали называть советским голубем мира. Продукт питомника профессора Ларионова, он получил название «Голубь мира». Уже не голубь Пабло Пикассо стал символом советского голубя мира, а именно, наш, останкинский белый.
Мы гордились этой парой. «Коллеги» по ремеслу вставали в очередь за птенцами. Потомки этой пары долго жили в нашей голубятне.
Фестиваль закончился. Сейчас в интернете нет – нет да и проскакивают статьи о «последствиях» этого грандиозного мероприятия. Вплоть до появления темненьких и узкоглазеньких младенцев. Бог с ними. Это не моя тема.
Но песни «Подмосковные вечера» и «Если бы парни...», которые рвались из радиоточек! Разве их забудешь. Автобусы «Икарус» и ЛАЗ, а тем более московские Проспект мира и Лужники не коснулись наших весей, но о них говорили. Передача КВН, как только появились телевизоры, сразу вошла в сердца обывателей. Слово «Джинсы» – я узнаю очень поздно, а уж носить начну в очень основательном возрасте, когда они будут просто удобной одеждой.
Не стоит забывать и тот факт, что финансировал проведение фестиваля ЦК ВЛКСМ. Как? Очень просто. Был произведен выпуск денежно-вещевой лотереи. Это еще стришок из памяти моего детства. Что мог помннть я, пятилетний шпингалет, ходивший в детский сад и вообще радовавшийся жизни. Если в воспоминаниях старого голубятника я рассказывал о открытках, то здесь уместно будет сказать, что были выпущены денежно-вещевая лотерея. Это я хорошо помню. Помню даже распространительницу билетов. Это была наша соседка Галька, старшая соседка моего друга детства. Почему помню, да потому, что она со слезами на глазах навяливала нашим матушкам эти лотерейные билеты. Стоимость их была три рубля (это потом, после реформы 1961 года они станут стоить банальных тридцать копеек). А в 1957 году, извините, три рубля представляли из себя сумму, существенную для семейного бюджета. Буханка черного хлеба стоила рубль сорок копеек, а молоко два восемьдесят за литр. Школьники получали от родителей на школьный обед один рубль. Красивый был рубль, добротный. Я не знаю, как распространяли эту лотерею, только у Гальки Крыловой ничего не получалось с реализацией на нашем, забытом богом и администрацией фабрики, поселке. Но значок фестиваля я купил. Растряс свою копилку и купил, несмотря на цену.
Одного выпуска лотереи показалось мало и был выпущен в второй выпуск. Так что Дом пионеров на Ленинских горах обязан своими появлением благодаря населению СССР, в том числе и моему скромному взносу.
Долго еще о фестивале напоминали произведения прикладного искусства в виде голубей - в масленок, вазочек, сахарниц. Это наивное творчество прочно заняло витрины музеев и выставок. Но, вам может и повезти: где-нибудь на развале барахолки вы увидите свидетелей того давнего, с наших позиций, времени.
Пожалуй, только в музеях вы сможете увидеть картины посвященные голубям, вроде «В парке» художника Гольдберга. Счастливые советские люди, кормят сизарей в парке. Наивно и мило.
И, пожалуй, последнее, что напоминало о прошедшем фестивале – это почтовые марки и этикетки со спичечных коробок. Если марки были затратным видом коллекционирования мальчишкам начала шестидесятых годов, то спичечные этикетки были самым доступным направлением. В 1957 году на коробках преобладали : символ фестиваля «Голубка», написанный художником Пабло Пикассо. Затем его заменит «голубь мира», выведенный нашими, советскими, голубеводами.
Жаль, что не сохранилась детская коллекция спичечных этикеток. Но воспоминания, воспоминания о этих босоногих коллекционерах, к которым принадлежал и я, не потеряешь.
Поезда. Романтика дорог. Они подходили к перрону окутанные белыми клубами пара и отчаянно свистели. Так сохранились паровозы в моей памяти. Поезд в наш город приходил, да и до сих пор приходит, только утром. Общение с ним ограничивалось в моей детской жизни только встречей родственников. Мы встречали их, словно сами уезжали куда-то. Меня даже приодевали по этому случаю. Сказка начиналась с голоса диспетчера, что пассажирский поезд приходит к первому пути. Второго пути я что-то не помню. Ты стоишь на перроне в шеренге родственников и видишь, как на тебя надвигается огромное чудовище зеленого цвета с яркой звездой впереди. Позже состав с пассажирскими вагонами стал тянуть тепловоз. Он не пыхтел и не отдувался паром как паровоз. Он солидно, не торопясь, подкатывал к вокзалу и важно останавливался. В окнах вагона мы видели наших родственников. Они прижимали носы к стеклу и отчаянно махали нам. Боже мой! Они были посланниками из другого непознанного мира.
А отправка поезда! Можно было зайти в плацкартный вагон и посидеть у окна. О чем там говорили родственники на прощание, тебя не интересовало. Мальчишеское воображение включалось, и ты ехал. Ехал на встречу неизвестному, и тут проводник произносил вечную как мир фразу: «Граждане провожающие, просьба освободить вагоны». Мы расцеловывались с родственниками на прощание и выходили. Трогался поезд, набирал скорость, а я все шел по перрону и глядел в окна, в котором уплывал от меня недоступный загадочный мир.
Вот и вокзал. Построенный русскими промышленниками в конце позапрошлого века, он представлял собой образец промышленного барокко. Строгое здание из красного кирпича. Он был вроде отправной точки путешествия в дальние края.
Привокзальная площадь, символ романтики детства. Далекие 50-60. Общение с вокзалом помимо нечастых встреч и проводов далеких родственников было сопряжено с несанкционированным посещением для сбора спичечных этикеток. Для нас, пацанов пятидесятых годов рождения, это был единственный доступный вид коллекционирования. Даже марки мы не могли собирать, так как их нужно было покупать. А спичечные коробки были всегда - печное отопление их требовало. Но была проблема для босоногих коллекционеров. Магазин на поселке был один единственный. В нем закупалось все для нашего хозяйства, в том числе и спички. Закупались они целыми пачками, чтобы был запас. Запас расходовался долго, и ты был лишен возможности пополнить коллекцию: этикетки на коробках в пачке были одной серии. Душа требовала нового. И коллекционеры в коротких штанах и заношенных майках, подчас босые, добирались всеми правдами и неправдами на заветный вокзал. Куда, скажите, еще? Гостиница в городе одна, ресторан тоже один. Да и никто туда тебя не пустит. А на привокзальной площади - простор. Только смотри в оба. Вот идет дяденька, вдруг останавливается и закуривает. Самое время не упустить добычу.
-Дядя, давай поменяемся - и протягиваешь ему свою крышку от спичечного коробка. Улыбка на губах дядьки. Кто откажет. Сами были такие.
-Держи, пацан! – и - заветная этикетка в руках. В коллекции такой нет. Но рассматривать некогда. Нужно успеть охватить как можно больший массив приезжающих. А пассажиры так быстро расходятся. Хорошо, если автобуса нет, а если придет... тогда все. Сказка закончилась. Мы сбивались в кучу и хвастались добычей.
История с разведением голубей и проблемами их после фестиваля постепенно сходила на нет. Да, честно говоря, не многих они и интересовали. Голубятники, как правило, люди малочитающие. Полагались больше на интуицию и опыт. Но нельзя не сказать, что два члена «Голубиной комиссии» профессор Ларионов и полковник Богданов в 1958 году выпустят сборник статей «Голуби». В этом им поможет издательство Министерства сельского хозяйства. Книга буквально ушла с прилавков, несмотря на мою критику в адрес голубятников. Но оставались еще голубеводы, вроде моего отца. Они-то и смели книгу с прилавка. Сейчас она не просто библиографическая редкость. Она вообще исчезла. Ее следы вы можете найти в ссылках и в библиографиях диссертаций, посвященных исследованию такого направления как голубеводство.
Может кому-то это будет интересно, я поделюсь выходными данными этой удивительной книги : Голуби. Сборник статей. Под редакцией М. Н. Богданова и В. Ф. Ларионова. Л. .Издательство Министерства сельского хозяйства. 1958г. 111с. Бумажный переплет, увеличенный формат. Продавец: BS - STKElena, Санкт-Петербург. Цена: 1200 руб. Великолепно иллюстрированный сборник статей о голубях - написана специалистами голубеводами. Тираж 30 000 Cостояние: хорошее, погашен штамп библиотеки, суперобложка обтрепана.
Благодаря этой книге я освоил фестиваль. Книжку «Голуби» купил отец, заядлый любитель голубей. Она была выпущена как пособие для голубеводов. Мало сейчас кто знает, что на Фестивале были выпущены десятки тысяч голубей, которые выращивали все предприятия, школы. Это было частью программы подготовки к Фестивалю.
Потом меня жизнь свела с авторитетным вором по кличке Вареный, который проживал на высылке в нашем захолустье. Путь ему в белокаменную был заказан. Он был в прошлом голубятник на Марьиной роще и у нас возникли общие интересы на почве голубей . Его молодость попала на год фестиваля. Нужно ли говорить, что когда он рассказывал о Москве, помимо нас детворы, расположившихся вокруг лавочки, подсаживались и взрослые.
Утихла память о фестивале, тем более, что страна, глотнув воздуха свободы, уснула успокоенная. Да, именно заснула тихим спокойным сном. Ушли в прошлое кошмары ночей, увозящих людей в никуда. Люди перестали бояться друг друга. Стали рассказывать друг другу анекдоты. О фестивале напоминала лишь подборка открыток, полученных от родственников, да пара прекрасных останкинских белых, которые ворковали на голубятне.
«Голубиная комиссия»
Раздел моего повествования так и называется «Голубиная комиссия». Помните ситуацию, когда инструктора горкома ВЛКСМ Кривошеева В.М. пригласил к себе первый секретарь горкома комсомола Давыдов? Его озадачили фантастической идеей: вырастить сто тысяч голубей. Вырастить за два года. Да, уважаемый читатель, именно сто тысяч, а не тридцать четыре тысячи, как это указано в средствах массовой информации. Ретивые журналисты напутали: на фестивале было выпущено тридцать четыре тысячи голубей, по числу участников фестиваля, а первичной цифрой, поставленной режиссером Тумановым в утвержденном высокими инстанциями плане, была цифра именно сто тысяч. Цифра была верная. Режиссер, человек далекий от голубеводства, преследовал цель поразить воображение участников фестиваля и зрителей всего мира. Посему его фантазия зашла за пределы реальности: ему были нужны голуби трех расцветок: белые, красные и сизые. Вот вам с учетом выбраковки и результат. Дай бог вырастить такое поголовье.
«Партия сказала надо, комсомол ответил - есть»- это был лозунг того времени, нужно отметить очень популярный. Произносился он очень даже серьезно и поручение партии выполнялось. Все возражения Кривошеева о том, что он никакого отношения к голубям не имеет, на первого секретаря не подействовали. Характеризую ситуацию словами В.И.Ленина: «Нет таких крепостей, которые бы не брали большевики». Полномочия у Кривошеева были неограниченные, и он взялся за дело. Парень он был хваткий и первым делом создал комиссию, которая и стала той легендарной «голубиной комиссией», которая справилась с, казалось бы, невыполнимой задачей. То есть выпустила необходимое количество голубей цветовыми волнами, как и полагалось по замыслу режиссера. Мало этого, еще крепко повозилась, чтобы ликвидировать последствия этой акции, когда тучи голубей расселись по стадиону «Лужники». Да и по всей Москве они грязи навели немало. «Голубиная комиссия» и здесь была на высоте. Мобилизовав практически всех голубятников Москвы, они сумели увести приблудившихся голубей к «Лужникам» или другому значимому публичному месту. Причем самым что ни на есть естественным путем. Их уводили голубки. Загнать пришлых было уже делом техники. Кривошеев позже честно признается, что если бы не уличные помощники, его задача бы усложнилась.
Так кто же эти легендарные специалисты, которые справились с таким необычным партийным поручением? К сожалению, история о них умалчивает. А жаль. Неужели Владлен Михайлович забыл их фамилии! Не знаю, но фамилии в своем интервью газете он не сказал. Да и в вездесущем Интернете я не нашел ничего похожего. Хотя уверен, что в горкоме комсомола сохранились в архивах протоколы заседаний по «голубиному» вопросу. Это взрослые люди и хотелось знать, как у них сложилась жизнь.
Старинное увлечение голубиной охоты потихоньку, незаметно, переросло в голубятничество. А это совершенно разные вещи. Как представитель пятидесятых-шестидесятых годов, я застал , как тихое голубеводство на городских окраинах постепенно перерождалось в голубятничество. Тихие чудаковатые пенсионеры, держащие голубей, занимающиеся селекцией, уступали место приблатненным парням, для которых держание голубей уже не было голубиной охотой, а, если хотите, средством наживы. Голуби были разменной монетой при игре в карты, в биту. Где был азарт, там были голуби. Загнать чужого голубя и получить выкуп- акция достойная уважения. Этим даже я, десятилетний сопляк, и то подзарабатывал. Среди такой публики, собирающейся кодлами (кучками) в подворотне, в сараях с дровами Кривошееву и пришлось искать специалистов, которые бы помогли ему разрешить проблему с разведением голубей. Как комсомольский работник нашел их, богу весть. На то он и был комсомолец, да еще инструктор горкома комсомола Москвы. Одним словом, Кривошеев нашел парней, по его словам «почище».
У меня будет возможность общаться с одним из таких московских голубятников, живущих во времена фестиваля в районе Марьиной рощи. Москвичи сразу же вздрогнут: уж очень это был криминогенный район. Так вот, мой знакомый гонял голубей в это время. Не берусь судить о его приближенности к «Голубиной комиссии», но то, что он участвовал в «зачистке» Москвы от выведенных в таком несметном количестве птиц, я уверен.
Еще раз повторяю: где - голуби, там были проблемы. Я на что был «тихушник» и то попадал в ситуации на грани с законом. Но ничего, вырос. Но были и такие, которые к восемнадцати годам столько имели приводов в детскую комнату милиции, что к совершеннолетию их отправили в места отдаленные. Так случилось с поселковыми и фабричными авторитетами, которых я упоминаю в «Голубиной стране». Это были «Копы», «Поти», «Гоги», «Рыцари». Они даже в армию не успели попасть. Позже, когда я вырос, то встречал этих мужичков. Меня даже поразило: неужели эти плюгавые мужичишки могли наводить страх на округу. А наводили.
Прочитав материалы, которыми Кривошеев В.М. поделился с газетой, мне хотелось воскликнуть: «Владлен Михайлович, что же ты не хочешь написать о этом времени книгу». Книга, вернее сборник статей о подготовке фестиваля, будет написана и выйдет в свет в 1958 году, но в ней того накала, который испытал инструктор горкома и его комиссия.
Но двоих членов комиссии Кривошеев запомнил. Один из них - известный авторитет в голубином деле профессор МГУ имени Ломоносова Вячеслав Федорович Ларионов. Он был заведующим кафедрой орнитологии и по совместительству управлял голубиным питомником, в котором вывел и сохранил уникальные породы голубей. На его статьи орнитологи ссылались при защите своих кандидатских и докторских диссертаций. Книги с его фамилией расхватывались в магазинах, воровали из библиотек.
Другого профессионала Кривошееву посоветовал профессор Ларионов. Это был, по словам Кривошеева В.М., полковник, бывший начальник голубиной службы Красной армии, который сидел где-то очень тихо, дожидаясь заслуженной пенсии. Фамилию Кривошеев все-таки вспомнил: Богданов, имя-отчество я нашел в Интернете. Михаил Николаевич, его звали. Это был уникальный человек. Я бы назвал его человеком-легендой, так как он был практически первым основателем голубиной связи в Красной армии.
И эти люди, пятерка энтузиастов во главе с комсомольцем, который кроме задора и властных функций ничего не имел, смогли организовать движение по выращиванию голубей. Возглавили его и справились. И что уникально, смогли из уличной шпаны и лихих голубятников сделать верных помошников.
Закончился фестиваль, завершились двухгодичные хлопоты у «голубиной комиссии». Кривошеев после фестиваля отпросился на журналистскую работу. Его направили в газету «Московский комсомолец». Профессор Ларионов В.Ф. вершил свои дела по орнитологии на кафедре и в питомнике. Среди голубеводов, голубятников он запомнится тем, что вывел новую, уникальную породу «Останкинский белый». А Богданов М.Н.? Богданов выпал из поля зрения, впрочем, как и те парни, что участвовали в этом мероприятии. Да и кто все это вспоминал. Ну, выполнили люди свою работу и молодцы. Мы даже не знаем, поощерили ли эту легендарную пятерку.
На «Круглом столе», проводимом под знаком 50-летия VI Международного фестиваля молодежи и студентов ничего не было сказано об этом уникальном образовании: «голубиной комиссии». Словно и не было хлопотливейшей работы по организации на заводах и фабрика, школах и институтах голубятен, где выращивали голубей для фестиваля. Это же фантастическая работа! Конечно, не обошлось без Постановления правительства Москвы, обязывающего производственные структуры заняться таким необычным делом. Но как это шло, и какие требовались усилия! Вспомните только выражение, ставшее расхожим по всей Москве: «Комсомол крутит яйца».
Я работал в обкоме партии и знаю, как бывают ошарашены руководители-хозяйственники, когда им на плечи вешают задачи, не имеющие ничего общего с их производственной деятельностью. Голубей в мою бытность не разводили, но развитие подсобных хозяйств, заготовка сена для подшефных колхозов и совхозов, производство товаров народного потребления, все это сыпалось на директоров предприятий как из рога изобилия. И реакция их была однозначной. Директора не хотели заниматься подобными нагрузками. Если подумать, то не без оснований. Это же были не безобидные мероприятия: деньги и люди отвлекались на почин нового направления, не имеющего никакого отношения к основному производству. Но партия умела сказать о нужности этого мероприятия, а особенно не понимающим, мягко намекали на партийный билет.
«Спасибо за понимание» - это была высокая награда, которой могли поощерить партийные органы руководителя предприятия. А у того ко времени выполнения был полный «букет» нарушений по финансово-хозяйственной деятельности, акты отклонений по линии контрольно-ревизионных органов, структур народного контроля. Да много чего было. Но, тем не менее, велась линия партии и парткомы на предприятиях, порой тайно про себя чертыхаясь, «вели эту самую линию» и все получалось. То, что задача по выращиванию голубей будет выполнена, никто не сомневался.
Богданов М.Н. в своей статье «Голуби на шестом всемирном фестивале молодежи», размещенной в книге «Голуби», пишет: «Как развести голубей, как вырастить из беспомощных птенцов сильных и красивых летунов, когда большинство ребят не умело, пожалуй, и взять-то их в руки?». На помощь пришла наука: профессор Ларионов и его команда Останкинского питомника. Они написали простым и доходчивым языком пособия по голубеводству и его брошюры стали настольными книгами начинающих голубеводов. Вот они, «бестселлеры» тех лет. Потертые экземпляры;
Ларионов В. Ф., «Разводите голубей», Москва 1956 год;
Никольский Г. Д., «Памятка юному голубеводу по разведению, содержанию и уходу за голубями на школьной и дворовой голубятне», Ленинград, 1956 год;
Рычин Ю. В., « Голуби», Москва. 1957;
Смолин П. П., «Разводите голубей», Москва. 1956.
Когда держишь в руках эти затасканные книги, охватывает чувство восхищения увлеченностью голубями. Их кто-то читал, сверялся по страницам, так ли делают. Нервничал, когда голуби делали кладку, не спал ночами, проверяя живы ли птенцы.
Вчерашние, не совсем радивые производственники, но имевшие опыт в разведении и содержании голубей, снимались с основного места работы и получали полную свободу в действиях для выполнения столь необычной задачи. На строительство голубятен, ставших после фестиваля никому не нужны, шли дефицитные материалы, которые никто и не думал выделять по фондам. Все это было. Было и, как только закончился фестиваль, прошло.
Понимаю состояние людей, которые оказались освобожденными от, казалось, непривычного для них дела. Многие почувствовали себя не у дел. Не хватало этого хлопотливого занятия, шумных питомцев, которые рады тебя видеть. Беспардонно садились тебе на плечи, голову и нетерпеливо поклевывали, выпрашивая подачку. Чем все это заканчивалось? Ответ прост: эти люди шли на голубинку (так назывались рынки, где продавались голуби), покупали голубей и пополняли ряды голубятников.
Заканчивая повествование о «Голубиной» комиссии, скажу, что вскоре после фестиваля руководство московского комсомола вняло настоятельной просьбе Кривошеева В.М. - «Отпустите в газету. Зря, что ли я проходил весь фестиваль со значком ПРЕССА?». Его «откомандировали» в «Московский комсомолец». Так из общемосковской голубятни инструктор горкома комсомола Москвы попал в общемосковскую молодежную газету и стал журналистом. Несомненно, журналист Кривошеев Владлен Михайлович, мог бы написать увлекательнейшую книгу о подготовке и проведении фестиваля. Вспомнить всех людей, причастных к этому необычному делу. Но нет и суда нет.
Первый голубятник СССР
О Богданове Михаиле Николаевиче я вспомнил благодаря интервью Кривошеева Владлена Михайловича газете «Аргументы недели». Он кратко упомянул, что ему для «голубиной комиссии» порекомендовали полковника Богданова, который в прошлом руководил голубиной службой Красной Армии. Он был не совсем уверен даже в фамилии, сказав, что, кажется, Богданов. Вообщем-то и все. Я задумался: неужели такой легендарный человек мог впасть в лету. Все-таки начальник голубиной связи. (Не почты, не путайте).
Мой папа, от которого я унаследовал страсть к голубям, был не просто голубятник. Он был из канувшей в лету категории голубеводов и посему читал литературу о голубях. Папа был феномен в нашей семье: он покупал книги. Все, кто жил на нашем поселке, жили бедно и искренне считали, что покупать книги в магазине дело безответственное. Наш отец тоже не покупал разную беллетристику, но на литературу о любимых птицах он разорялся. Но их было мало, таких специфических книг. Да и книжные магазины подобную литературу не жаловали: кто же ее купит. Но те, которые появлялись в продаже, отец покупал. Они и сейчас стоят у меня на полке, вдохновляя и обязывая написать о времени моего детства, вспомнить всех.
Одна из них. Я бережно держу в руках затасканную, рассыпающуюся на листы книгу. «Голуби» - сборник статей под руководством профессора В.Ф.Ларионова и…да! Именно его, Богданова М.Н. Два уникальных человека, беззаветно любящих голубей, помогли инструктору горкома комсомола справиться с задачей по выращиванию ста тысяч голубей. Не только вырастить, но добиться нужного окраса и поставить на крыло.
Мне ли бы не слышать эту фамилию. Но время сделало свое дело, и я сразу не понял, о каком Богданове идет речь. Я не знал о голубиной комиссии, да и о Кривошееве В.М. тоже не слышал. В памяти остался только профессор Ларионов В.Ф. со своими пособиями по голубеводству. Они стали раритетами, не переиздавались, а остатки растащили из заводских и клубных библиотек любители голубей.
Посему я решил просмотреть путь этого человека, который, оказалось, был полковником, да еще возглавлял голубиную службу Красной Армии. Мне даже себя жалко стало: такую бы информацию да в детстве!
Послевоенное пацанье! Хлебом не корми, а дай поиграть в войну. Для этого изготавливались самодельные пистолеты и автоматы. Наиболее продвинутые в столярном деле делали даже модели пулеметов. Чтобы не тарахтеть до полной потери голоса, делали трещотки, причем весьма искусно имитирующие пулеметную чечетку. И ничего не знать о голубиной службе! Позор. Хотя я помню статью Богданова М.Н. из сборника «Голуби». Это «Из истории применения голубей». Читал с увлечением, как и положено десятилетнему мальчишке. Даже любовался картинкой, приложенной к статье: корабль, судя по парусному вооружению и одежде гребцов, арабский. И человек выпускал голубя! Это отдавало дальними странствованиями, открытиями далеких земель. После чего ты в библиотеке долго еще брал книги о путешествиях. Но о таком уникальном формировании как голубиная служба в Красной армии я не слышал. Не была ли информации о таком направлении просто закрыта. Неужели бы утерпел и не рассказал о постанове голубиной службы полковник Богданов? Это было делом его жизни.
Теперь я не удивляюсь, почему в сборнике статей «Голуби» Богданов М.Н. профессионально пишет о тренировках голубей. Ему ли, главному голубятнику страны, не знать секреты гона птиц.
После чтения и рассматривания фотографий в книге «Голуби», да еще начитавшись Марка Гроссмана в книге «Птица-радость» о почтарях Паше и Маше, о драконе Орлике, я с грустью смотрел на нашу разношерстную стаю. О почтарях я не смел даже мечтать. Мы были дворовые голубятники, а такие птицы стоили больших денег. Но терпеливо натаскивали своих «Седых», «Бурых», «Попов» на дальние, по нашему пониманию, дистанции. И какая была радость, когда голубь «приходил» из районного цента к себе в голубятню, пролетев километров этак десять-пятнадцать.
Итак, помощником Кривошеева в его «голубиных» делах оказался Богданов М.Н., крупнейший специалист в голубином деле, да еще и внедривший в Красную армию во время Великой Отечественно войны, голубиную связь. Кривошеев упомянул, что полковник сидел где-то тихо, дожидаясь пенсии. Стало быть, в 1956 году ему было где-то к 55 годам. Это предельный возраст для полковника, находящегося на военной службе. А на дворе 2007 год, пятидесятилетие VI международного фестиваля молодежи и студентов. Дай бог, чтобы он был жив, этот уважаемый ветеран. И я стал искать информацию об этом человеке.
Набрав в Интернете его данные, я, естественно, ничего не получил. Мало ли в стране Богдановых. Осенило позже, что искать этого человека нужно через боевой путь.
Что-то нашел. Голубиная связь была принята на вооружение Красной армии в 1929 году и с этого времени, несмотря на быстрое развитие технических средств связи, широко использовалась как вспомогательное средство вплоть до 1945 года. В ходе Великой Отечественной войны голуби использовались в, основном, в интересах разведывательных отделов армий. Вместе с тем имели место случаи их успешного применения и для оперативной связи командования.
С этого момента моя эрудиция стала расти. Путь формирования голубиной связи очень интересен, но мне нужен был человек. Конкретный, полковник Богданов Н.М.
Кого интересует применение голубей на войне, то адресую к авторам уникальной статьи «Военно-голубинная связь в Красной Армии накануне и в годы Великой Отечественной войны». Это Жарский Анатолий Петрович — старший научный сотрудник Научно-исследовательского института (военной истории) Военной академии Генерального штаба ВС РФ, полковник запаса, кандидат военных наук. Шептура Владимир Николаевич — профессор Военной академии Генерального Штаба ВС РФ, полковник, кандидат военных наук. Найти ее можно в военно-историческом журнале. В этой статьи и упоминается Богданов М.Н., как командир голубиной роты связи.
«В 1944году, когда стратегическая инициатива окончательно перешла к советскому командованию, а войска связи получили достаточный опыт боевого применения в оборонительных и наступательных операциях (боях) как технических, так и подвижных средств связи, было принято решение сформировать голубиную роту связи и передать её 12-му гвардейскому стрелковому корпусу 1-й ударной армии 2-го Прибалтийского фронта. Командиром роты был назначен опытный голубевод капитан М. Богданов, его заместителем — лейтенант В. Дубовик. Подразделение состояло из четырёх голубиных станций (начальники — младшие сержанты К. Главацкий, И. Гидранович, Д. Емельяненко и А. Шавыкин), 80 солдат и 90 лёгких переносных голубятен (корзин), в каждой из которых помещалось по 6 голубей. Всего в роте насчитывалось 500 голубей, которые были распределены (надрессированы) на 22 направления и надёжно работали в радиусе 10—15 км». Вот и нашелся человек, который еще оставит след в выращивании и тренировке голубей для фестиваля. Спасибо Жарскому А.П. и Шептуре В.Н.
Дальше - больше. В газете «Московский комсомолец» от 8мая 2003 года была опубликована статья «Голубокий фронт» Владимира Чуприна. Начиналась она так: «Единственной в мире роте голубиной связи так и не дали вволю навоеваться. Советские войска могли бы не захватить много-много стратегически важных плацдармов, и вообще победоносное наступление Красной Армии было бы не столь победоносным, если б нашим солдатам не помогали... голуби. Как гуси в свое время спасли Рим, так обыкновенные почтовые голуби в войну часто решали исход битвы».
В этом убежден 94-летний Михаил Николаевич Богданов – командир единственной в годы войны роты голубиной связи. Со своими питомцами он прошел Калининский и 2-й Прибалтийский фронты. С 1941 г. по 1945 г. его голуби доставили из вражеского тыла около 15 000 разведдонесений». Удивительная статья. Даже не статья, а интервью с легендарным человеком, который, не смотря на свой почтенный возраст, продолжает заниматься голубями. Эта статья бесценная и ждет своего писателя, который бы осветил эту нестандартную страницу Великой Отечественной войны.
Немного о голубиной связи. С 1925 года начал работать Центральный Совет Осоавиахима (подсекция почтового голубеводства). В 1928-1930 г. г. были организованы секции в Ленинграде, Киеве, Ростове на Дону, Харькове, Тбилиси и других городах, где объединилось значительное количество голубеводов-любителей. В это время выходят книги и статьи о голубях: журнал "Голубеводство" (орган ЦС Осоавиахима),
К. М Купреева «Краткое руководство для любителей почтового голубеводства»,
В. Цейтлена «Голуби на военной службе»,
Д. В. Мунтяна «Дрессировка почтовых голубей»
Одним из организаторов голубиной спортивной работы при Осоавиахиме был московский голубевод Шибанов Л. Н. В 1928 году на Распорядительном заседании Совета Труда и Обороны СССР был рассмотрен помеченный грифом «совершенно секретно» проект постановления «О военно-голубиной повинности». В нем предполагалось:
сдача всех почтовых голубей в РККА;
разведение — только по специальному разрешению;
проверка голубятен спецслужбами;
запрет на ввоз и вывоз голубей за границу.
Документ принят не был, но сам факт его подготовки говорит о многом. Тем более, что военкоматы стали регистрировать военно-учетную специальность «специалист почтово-голубиной связи». А 15 августа 1939 года газета «Известия» опубликовала репортаж из павильона «Голубеводство» Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, что свидетельствует о творческом и бережливом отношении государства к крылатым связистам.
О том, что в один прекрасный день он станет главным военным голубятником СССР, Богданов М.Н., конечно, не мечтал. В 1930 г. его призвали на срочную службу в армию, и попал он в тяжелую артиллерию в Бронницы. Случайно познакомился с полковником Андреевым, директором ЦНИИ голубиной связи Красной Армии. До службы Богданов М.Н. окончил Центральные курсы птицеводства и в какой-то степени был коллегой полковнику. Андреев (из царских еще офицеров, обучавшийся голубиным премудростям в Бельгии!) забрал его к себе и переквалифицировал в военного голубевода. В 1941 году, будучи главным зоотехником Загорской птицефабрики, Михаил Николаевич записался добровольцем на фронт. Опять его определили в тяжелую артиллерию - голубиной связи к тому времени уже не существовало. Он начал писать письма тогдашнему наркому обороны Ворошилову, убеждая восстановить голубиную почту. Ответа на них он не получил. Тогда Богданов М.Н. написал в Главное разведуправление Красной Армии. Через несколько дней был приглашен на Лубянку. В кратчайшие сроки ему поручили сформировать передвижные голубестанции для армейской разведки.
Богданов стал первым, кто создавал передвижные голубиные станции для разведки армии. Формировались они при Центральной школе связи в отделе голубеводства. Заметьте, был отдел голубеводства. Не все уничтожили в попыхах, из-за, якобы, ставшей ненужной голубиной связи. Богданов встал во главе этой уникальной работы. Ему помогали профессор МГУ В. Ф. Ларионов ( вот они, следы военного прошлого известного орнитолога!), и известный голубевод Москвы П. Фёдоров. Для нужд укомплектовки породистым фондом в Останкинском питомнике и питомнике голубей при Академии наук СССР было организовано разведение почтовых голубей. Не удивительно, что возглавил питомник в Останкино именно Ларионов В.Ф.
Вот и ключик к вопросу кто посоветовал Кривошееву специалиста Богданова, который маялся без дела. Конечно же, профессор Ларионов В.Ф. Голубиная связь благополучно и весьма продуктивно просуществовала до окончания войны. Но на войне как на войне: пернатые питомцы Богданова М.Н. несли потери. И существенные потери: это гибель от пуль и осколков. Они представляли добычу для хищных птиц. Более того, немцы тоже имели богатый опыт по использованию голубей в военных целях и научились уничтожать воздушных почтальонов. Каким путем? Самым простым и продуктивном. Они имели на передовых специально натренированных на голубей ястребов. Так что работы профессору Ларионову, в Останкинском питомнике хватало. Но поголовья производителей было явно недостаточно. Причем ситуация складывалась критическая. Немцы, где только было возможно, собирали и вывозили породистый фонд. Если не могли, то уничтожали. Были уничтожены многие породы голубей, одна из которых карачевский черно-пегий голубь. Эта варварская акция еще ждет своего часа, чтобы рассказать о ней. Люди, рисковали жизнью, чтобы спасти своих питомцев. Голубь карачаевской породы был выведен в городе Карачев, который находился между Брянском и Орлом. Голубеводы Карачева были известны во многих городах России. В Карачеве проживали целые династии голубеводов. Самыми популярными голубями в этом городе были черно-пегие бесхохлые, красно-пегие ленточные и белые орловские. Во время войны фашисты приказали уничтожить всех голубей города Карачева, и спасти карачевскую породу не удалось. Голубям города Орла, к счастью, удалось избежать подобной участи. Во время войны немцы отбирали лучших представителей различных пород голубей с целью увезти их в Германию. Для ухода за птицами во время перевозки они набирали голубеводов из местных. Известному голубеводу Мысникову удалось проникнуть к голубям и освободить некоторых, передав их своим коллегам.
Люди прятали голубей в огородах, где были вырыты специальные ямы, обложенные досками. Сверху эти ямы засыпались снегом и дерном, чтобы птиц не было слышно. Благодаря этому удалось спасти некоторые породы, даже в единичных экземплярах. Для этого людям в то трудное время приходилось делить со своими питомцами последние крошки хлеба. Отечественные голубеводы по всей стране вели поиск оставшихся голубей, которых начали заново разводить.
После войны технический прогресс вытеснил голубей из арсеналов средств связи. Все военно-голубиные станции были расформированы и стали одной из интересных страниц военной истории. И славной птице - единственной из пернатых, знакомой с военной службой, - оставалось лишь переквалифицироваться в символ мира.
P.S. Только одна армия в мире – швейцарская оставила “на вооружении” 40 тысяч военно-почтовых голубей.
Первый голубевод страны.
Как мы помним из воспоминаний Кривошеева В.М., ему на помощь был привлечен профессор МГУ имени Ломоносова Ларионов Василий Федорович. Если Богданов М.Н. был «титулован» как голубятник №1, то за профессором Ларионовым можно прочно закрепить титул «Голубевод №1». Это действительно так. Ни одна диссертация по орнитологии, будь то кандидатская или докторская, не обходится без ссылок на научные статьи Ларионова В.Ф. Он не только научный работник. В нем сочеталось редкое качество: носителя научных разработок, и их внедрение в практику. Несмотря на громкое в науке имя, о профессоре Ларионове сказано мало. Интернет помог мне найти небольшую сноску, что он, сын известного ученого, приехал в Москву из Тюменского округа, где исследовал орнитофауну. Начинал работать на кафедре зоологии позвоночных в МГУ им. М.В.Ломоносова, заведовал кафедрой. Защитил докторскую диссертацию по орнитологии, получил ученое звание профессора. Хорошо владел иностранными языками. Часто бывал за границей. Занимался научной работой, читал лекции студентам в педагогическом институте, встречался с друзьями и очень любил рыбачить и охотиться. Пополнял коллекцию птиц Зоомузея МГУ за счет экземпляров, добытых им в Тюменской области.
Руководил биостанцией в Останкино. В 1931 году году, при поддержке Осовиахима, на базе станции создали опытный голубиный питомник, где проводились многочисленные работы по биологии размножения, росту и развитию наследственности голубей. Результаты публиковались в различных советских и зарубежных журналах. Трудно оценить роль такого питомника. Ларионовым и его коллегами было сохранено поголовье племенных голубей в СССР после военного лихолетья, когда отдельные породы стояли на грани уничтожения. И, конечно, его заслуга, - выведение замечательной породы: останкинский белый, который заслуженно стал называться советским голубем мира. К слову сказать, голубиный питомник при университете существовал еще в девятнадцатом веке. Создан он по инициативе основателя зоологического музея К. Ф. Фурье
В период Великой Отечественной войны останкинский голубиный питомник стал главным поставщиком молодняка почтовых голубей для Красной армии. Передвижные почтово-голубиные станции принесли нашим войскам немалую пользу. Лишь за один месяц во время наступательных боев за освобождение Прибалтики в 1944 году воздушные гонцы подразделений капитана Богданова доставили с передовых позиций 2.569 боевых депеш, то есть в среднем более 85 в день. Хорошо работали подвижные почтово-голубиные станции командиров Богданова, Емельяненко, Казимирского и других. Вклад голубей не остался незамеченным. Только за участие в обороне столицы тридцать солдат-голубеводов были награждены орденами и медалями.
Не стоит, пожалуй, объяснять, какой урон был нанесен голубеводству во время Великой Отечественной войны. Когда разрушались до основания города и селения, никто не щадил от разорения и голубятни.
В останкинском питомнике, несмотря на лишения войны, удалось собрать большую коллекцию пород голубей. В послевоенный период эта коллекция сыграла важную роль в восстановлении отечественного голубеводства. В 1960 году чехи (низкий им поклон) подарили 200 пар спортивных голубей российским голубеводам, которые таким образом сумели улучшить породу.
Развитие голубеводства продолжалось. Во время хрущевской оттепели, в 1957 году, в журнале «Птицеводство» появляется, сначала нерегулярно, а через несколько лет ежемесячно, небольшой раздел «Голубеводство», в котором печаталась различная информация о голубях. Начинают устраиваться выставки, соревнования. В различных городах открываются клубы голубеводства. Голубиная охота медленно, но восстанавливалась.
И снова над крышами слышалось хлопанье крыльев, воркование голубок. «Птица-радость» продолжала жить. Мне повезло. Я вышел на биографию этого ученого-орнитолога. Кафедра орнитологии МГУ имени Ломоносова написала статью в 2003 году, посвященную столетию со дня рождения В.Ф. Ларионова. Хорошая, емкая статья, как и полагается в таких случаях. Но почему-то не упомянута деятельность В.Ф Ларионова в период Великой Отечественной войны и во время подготовки к VI фестивалю. И ни слова о советском голубе мира - останкинском белом. Ученый умер в 1975 году. Жаль, что Ларионов В.Ф. со своими почтарями, которых он выращивал в голубином питомнике для нужд военной голубиной связи, оказался известен только сотрудникам своей кафедры.
Не намного подробнее пишет о Ларионове В.Ф. его землячка Вера Кубочкина в статье «Имена братьев Леонида и Вячеслава Ларионовых навсегда связаны с историей Сибирского региона»: «… Знаю еще, что во время войны он выводил для фронта почтовых голубей, а после ее окончания – знаменитого белоснежного голубя мира , что их имен нет в Большой Тюменской энциклопедии…».
Я читаю литературу, просматриваю сайты. Что меня смутило: нет упоминания о останкинских белых. Что случилось? Оказывается, есть вопросы не только у меня. Я приведу целиком письмо одно любителя голубей: «Есть у меня книжечка-альманах "Голуби" издательства министерства сельского хозяйства СССР от 1958 года г. Москва. Честно стыренная (обменяли на штуки три художественных книг) из школьной библиотеки в далёкие восьмидесятые. На странице 44 рассказывается вкратце об одной интересной породе голубей - Останкинских белых:
____Это - сильные и прекрасно сложенные птицы, выведены в питомнике Московского государственного университета имени Ломоносова. Они сочетают в себе качества лётной и декоративной пород. Небольшая голова этих голубей несёт на себе средней величины клюв; тёмный глаз окружён кольцом кораллового цвета (особенно сильно развито оно у самцов).
____Крылья доходят почти до конца хвоста. Масть белая. Останкинские голуби обладают стремительным, сильным, строгим лётом, хотя некоторые «балуют» при взлёте - бьют.
____Порода хороша своей новизной, удачным сочетанием признаков резко различных пород, строгой красотой при белом оперении. Недаром этих голубей всё чаще называют советским голубем мира».
Я проверил. Книжечка, которую автор «стырил», является уникальным сбором статей ученых-голубеводов, в том числе Ларионова В.Ф, и Богданова М.Н. Книга достойная, чтобы ее «стырить». Мне повезло больше: она мне досталась в наследство от отца.
Автор далее рассказывает: «...В результате развития контакта между учёными и голубеводами-практиками возникла необходимость организации при университете опытного голубиного питомника, который должен был послужить базой для развёртывания научно-исследовательской работы. При поддержке Центрального совета Осоавиахима такой питомник был создан в Останкине, где существует и теперь.
____...Десять лет назад в питомнике МГУ была поставлена задача вывести новую породу голубей, своей внешностью наиболее отвечающей представлению о голубе мира. В результате длительных опытов и усиленного отбора профессору В. Ф. Ларионову при участии сотрудников питомника П. А. Фёдорова, М. А. Лыгиной, Г. Н. Кравчени удалось вывести белоснежного голубя, сочетающего мощный удлинённый корпус и сильные крылья с изяществом лучших декоративных голубей. Этот останкинский голубь заслуженно получил название «голубя мира». Вот честное слово, не помню, откуда впервые узнал об этих голубях, возможно именно из этой книжки. Однако и другие источники информации тоже были, откуда-то я узнал, что останкинских выводили от скрещиваний чаек с почтовыми (белыми "чехами")».
Я присоединяюсь к безымянному автору, так как меня тоже интересует селекция этой птицы. Я читал, что останкинский белый получен в результате скрещивания дракона и чайки.
Автор продолжает рассуждения: «Но именно останкинских белых у меня не было. К тому моменту, когда я ими заинтересовался, их уже нигде не было. Иногда на рынок попадали странного вида помеси почтовых с чайками, но мне кажется, всё это к настоящим останкинским не имеет никакого отношения. На примере останкинских голубей, я понял, что одному человеку не под силу вывести новую породу. В одиночку невозможно создать и развести в достаточном количестве птиц, уверенно передающих свои признаки потомству. Для этого молодая порода должна заинтересовать большое количество голубеводов, которые стали бы поддерживать и улучшать её. А останкинский, как видно, не нашёл достаточного отклика в душах голубеводов».
Вот это удар. В первую очередь по мне, так как я рос с останкинскими голубями. Это была гордость нашей дворовой голубятни. Не один голубятник уходил счастливый, держа коробку или сумку с заветной парой. И вдруг «не нашёл достаточного отклика в душах голубеводов». Обидно. Где же сейчас останкинские голуби!
Голубиная страна
Не напрягайся? читатель. Такой страны нет на земном шаре. Но она есть в любой стране, любом городе, любой деревне. Она везде, где есть шум голубиных крыльев, где живут чудаки и имя им голубятники, голубеводы.
Я житель этой страны, вернее родился в этой стране. Там, на крышах, чердаках, голубятнях прошло мое детство. Сейчас я не живу в этой прекрасной стране. Но всегда подхожу к окну, когда слышу воркованье и стук голубиных коготков по подоконнику. Но я помню, что она продолжает жить, эта страна, и, может быть, я своими рассказами, помогаю ей в этом.
Наша жизнь и голуби
Жизнеописание рабочих поселков, городских окраин в пятидесятые-шестидесятые годы будет неполным, если не коснуться такой темы как голуби. Голуби были неотьемлемой частью бытия городских жителей, особенно рабочих окраин. Вероятно, они служили мостиком с деревней, откуда черпалась рабочая сила для развивающихся после войны предприятий.
Голуби. О них можно говорить много. Но если ты равнодушно проходишь мимо самодельной голубятни, на которой воркуют несколько пар разнопородных голубей, а то и вовсе беспородных, то лучше не говорить вообще. Ты равнодушен к такому понятию как голубиная охота, к сожалению, выродившаяся на Руси.
Читающему человеку на ум придут рассказы писателей, теперь уже позапрошлого века, о голубиной охоте. Ей увлекались Тургенев, Аксаков, Лесков. Вспомните их живописнейшие описания дворянских голубятен, населенных сотнями птиц. Можете представить сотни птиц! Я могу только догадаться, как выглядели эти птичьи городки, но на яву увидеть их мне не удалось. Помимо помещиков этой забавой грешили средней руки чиновники и мещане, живущие в собственном домике на окраине города и тешащие себя этой забавой в выходные дни, поднимая свою стаю в воздух. Лучше , чем описал Николай Минх в книге «Братья Феврали» голубиную охоту трудно представить.
Известные события в России свели на нет массу развлечений, считающихся буржуазными. Попала под руку и голубиная охота. Да и средства к существованию стали другими: содержать стаи птиц - дело затратное. Голубиная охота перетекла в голубеводство. Страстью к голубям, их содержанию, разведению «болели» представители старшего поколения. Это были пожилые добродушные дяденьки, которые правдами и неправдами из подручных материалов строили неказистые домики для голубей на свободных местах в своих огородах. Они стоически терпели насмешки от соседей, отдавая все свободное время своей забаве. Да что там от соседей! От своих благоверных доставалось, и родственники у виска крутили, дескать, выжил из ума на старость лет. Кому интересно, почитайте книгу Марка Гроссмана «Птица- радость», там это время расписано великолепно.
Источником существования голубеводов служили голубинки. Так называли птичьи рынки, в довоенные и послевоенные времена. Наряду с беспородицей, на голубинке истинные голубеводы продавали чистые породы таким же любителям, как и они сами. То есть наряду с увлечением существовал оборот денег, помогающий истинным любителям птиц поддерживать свое немудреное хозяйство. Но шло время, выродились голубиные рынки. Уходило старшее поколение, родившееся до революции. И незаметно, такое достойное занятие как голубеводство, превратилось, как я уже говорил, в сомнительное, подозрительное увлечение голубями - голубятничество. Вот это течение и стало составной частью моей мальчишеской жизни.
Мой папа был одним из последних представителей голубеводов – любителей. Скромный преподаватель школы фабрично-заводского обучения, он любил голубей. Мальчишкой, выросшим в деревне, потом переехавший с отцом на окраину города, он держал этих птиц. Причем держал при полном непонимании своего отца, жесткого и расчетливого старика, который видел в этих птицах дармоедов. Прервала занятие птицами война. После войны забот и без голубей хватало. Но папа тосковал без них. Как рассказывала мать, он подолгу стоял, задрав голову, рассматривая стаи голубей, начинавших появляться в воздухе.
Как только родился мой старший брат ( а это было спустя три года после войны), то на полу комнаты в коммунальной квартире деревянного дома, без малейших намеков на удобства, появилась клетка с двумя птицами. На немой вопрос изумленной мамы, папа, как- бы нехотя, отворачивая глаза в сторону, сказал, дескать, купил голубей, чтобы ребенку скучно не было. Ребенок в это время лежал в люльке и пускал пузыри. Мама была умной женщиной и все поняла. Так в нашей семье появились голуби.
Лиха беда начало. Голуби в коммунальной квартире не задержались. Папа, с несвойственным для него проворством, соорудил сарайчик…якобы для куриц. Такое было обьяснение недоумевающим соседям. Курицы появились, но гораздо позже. В новый сарайчик перенесли первую пару, которая на свободе быстро обзавелась потомством. И пошло-поехало.
Когда я родился, то в сарае размещалась далеко не одна пара голубей. Отец ухаживал за ними, экономил из своих обедов деньги на пшеницу. Когда не было денег на зерно, крошил птицам остатки сухого хлеба. Нужно ли говорить, что он все свободное время проводил в сарае с голубями. Свое увлечение отец пронес через свою, не очень длинную жизнь, и мать, в память о нем, долго держала несколько пар голубей. Нужно сказать, что в это время ни один из голубятников не появился возле примитивного пригула, чтобы переманить птиц. Это было табу. Это была память о Гришине Алексее Ивановиче, одним из последних голубеводов нашего города.
Незаметно увлечение голубями перекочевало в руки хулиганистых мальчишек с низко надвинутыми козырьками, отчаянно матерящимися и вызывающе курящими «чинарики», вытащенными из мусорных урн. Это были голубятники. Сказать любили ли они голубей, я не могу. Наверное, они были неравнодушны к этим красивым птицам, но любить… Не знаю. Скорее, это был стиль их жизни. Учебой себя эти ребята не обременяли. Торчали на крышах сараев и гоняли своих птиц, зорко просматривая небо, в надежде увидеть чужака. Тогда делом чести было осадить его и завести в свою голубятню. Хотя настоящих голубятен, этих произведений плотницкого и столярного мастерства, уже не было, а были примитивные пригулы на крышах сараев.
Шло интенсивное строительство на окраинах. Ровными равнодушными рядами надвигались на частный сектор серые невзрачные пятиэтажки. Пренебрежительное название «хрущевки», они получат потом. Переселившиеся в них счастливцы не торопились расставаться со своими привычками. Посему, вопреки архитектурным планам отцов города, стремящимся создать достойные рабочие окраины, возникали на свободных местах все те же сарайчики. В них ютилась мелкая птица и, конечно, голуби. Эти сарайчики узнавались сразу по незамысловатому приспособлению для содержания птиц - пригула. Активно, несмотря на сопротивление участковых, осваивались чердаки домов. Естественно, это была среда обитания уличных пацанов, получивших название - голубятники. Этому, неблагонадежному пласту подростков послевоенных годов рождения, посвящено много книг, фильмов. Вспомните старый кинофильм: «Друг мой Колька». Вот вам полная ситуация тех лет, история мальчишки-голубятника.
Бывали и исключения. Одним из них был я. Да я. Незаметный на поселке, аккуратный белобрысый мальчишка. Неплохой ученик, не замеченный в каких – либо хулиганских действиях. Почти не сквернословящий, и даже некурящий. Было отчего удивиться учителям школы. Витя Гришин-голубятник. Это был такой нонсенс, что на родительском комитете обеспокоенные воспитанием местной шпаны, преподаватели задали вопрос моему папе. Представляете! Задать вопрос моему папе…старому голубеводу! Вопрос был пустяковый, если бы не одно но: наш папа был…да, догадались, конечно. Именно членом родительского комитета школы. Не беда, что он не помнил в каком классе я и брат учимся, но воспитывать чужих детей он был обязан.
Как обьяснялся с придирчивым педагогическим советом мой папа, не знаю. Но я продолжал заниматься голубями. Так сошлись два поколения любителей этих красивейших птиц: мой отец и я. Голубевод и я, типичнейший голубятник. Про мои недостатки, перечисленные выше, местная шпана была осведомлена. Но я держал голубей, много читал, знал теорию по выращивание птенцов. Посему мне прощалась успешная успеваемость и невызывающее поведение. Сошло с рук даже не умение свистеть. Здесь у меня был чудовищный прокол: я не умел свистеть. Нет, художественный свист изобразить мог, но свистнуть так, чтобы голубей с крыши как ветром сдуло, не мог. Мой друг детства, крупнейший специалист, виртуоз в свисте, что только со мной не делал. Но и он отказался заниматься с такой бестолковщиной. Я, как паршивый интеллигент, не мог сунуть пальцы в рот. Откуда у поселкового пацана, не имеющего понятия о гигиене, были такие аристократические замашки, непонятно, но ученик я оказался никудышный. Перед тренировкой руки старался мыть - безуспешно. Для голубятника это был крах. Я нашел выход: у матери, которая работала телефонисткой, был милицейский свисток. Настоящий, выданный ей под расписку телефонным начальством. Телефонная станция считалась режимным обьектом, и свистки полагалось иметь при себе всем дежурным телефонисткам. Я решил использовать этот свисток при работе с голубями. Ой, что было! Как только я испустил трель, характерную только для милицейского свистка, то многие коллеги по ремеслу рефлексорно вжали головы в плечи. Ибо такой свист им ничего хорошего не сулил. У многих были нелады со стражами правопорядка. Мне надавали по шее, но так, легко, больше для порядка, и отобрали свисток. Я изошел соплями с мольбой отдать его, так как повторение «по шее» было гарантировано от маменьки, ибо я ее имущество умыкнул без спроса. Свисток отдали, на этом со свистом было покончено. В моем распоряжении оставался только шест с мочалом на конце. Таким приспособлением мы сгоняли птиц с крыши, упорно не желавших взлетать. В остальном я не уступал заправским голубятникам, и умело гонял голубей.
Гон птиц. Ради этой минуты и держались голуби. Шла селекция и отработка чистых пород. Да, среди голубятников были и селекционеры, но методы… Птица, сошедшая с круга, и попадающая в чужую голубятню выкупалась у счастливца и … тут же уничтожалась на глазах у всех.
-Брак, плевая птица,- говорили авторитеты от голубятников, катая во рту изжеванный окурок.
-Не горюй, малец - покровительственно хлопал тебя по плечу великовозрастный голубятник, прочно осевший в среднем классе восьмилетней школы. - Держи полтинник, больше она не стоит. Нужны хорошие птицы, приходи к казарме. Спросишь Копу, меня там все знают.
И я, по представлениям местных педагогов, примерный мальчик, знал всех коп, потей местного разлива.
Голуби. Кто из людей старшего поколения не замирал, задрав голову, следя за стаей птиц, ходившей по кругу. Они медленно парили в воздухе, наслаждаясь безбрежностью. Затем, повинуясь резкому свисту, начинали набирать высоту. У всех это получалось по- разному. Какие-то особи, понятные только специалистам, словно камни, пущенные из пращи, разрезая воздух узкими крыльями, уходили ввысь, и вскоре превращались в едва заметную точку. Наблюдающие растирали затекшие шеи и уважительно говорили:
-Что тут скажешь! Ивановские тучерезы, видать по почерку. - Владелец стоял и рдел от удовольствия, скрывая радость. Но было и такое. Несмотря на отчаянный свист и размахивание шеста с мочалкой на конце птицы не набирали высоту и в итоге садились на крышу сарая или дома. Ты был готов сгореть от стыда. Насмешки сыпались как из ведра, невзирая на возраст. Пожилым попадало даже больше.
Внезапно насмешки прекращались и вновь, несмотря на резь в глазах, голубятники всматривались в небо. Точки, едва видимые в нестерпимой голубизне, стремительно увеличивались в размерах. Вскоре они превращались в птиц, которые падали, переворачиваясь через голову. Это было восхитительно зрелище. Казалось, что еще мгновение и все, птица не выйдет из падения, и мы услышим стук голубя о землю. Но. Буквально у самой земли, голубь расправлял крылья, распускал как самолет элероны, маховые перья и тормозил, зависая в воздухе. Затем камнем падал на родную голубятню. Раздавался шумный выдох. Это голубятники забыли про дыхание, наблюдая стремительно падение.
-Ништяк - раздавался в тишине одобрительный возглас. Голубятники щурились, протирали глаза, уставшие от сини неба и расходились. А ты оставался наедине со своим счастьем. А на лавочке у дома сидел мой отец, довольно улыбаясь. Что и говорить, это был продукт его труда, ибо он был голубевод, а я так - голубятник.
К тому времени я неплохо разбирался в голубях и знал, что у хорошего голубя должен быть «злой» глаз. Да, именно злой. В нем должна проскакивать красноватая яркость. Тогда, как говорили маститые голубятники, это была «стоющая» птица. Мягкий темный глаз «прощался» декоративным голубям. То есть тем, кто нес радость своим внешним видом. Это были павлины, чайки, мохноногие голуби. Они были плохие летуны, да с них этого никто и не требовал. Хватило бы сил подняться и улететь от кошки! Но летный голубь, будь это почтарь, турман, ивановский тучерез, извините, тут волоокость уже не проходила. Хороший голубятник, как только посмотрит на подросшего птенца, увидит «голубиную кроткость» во взоре, даже не заставит махать крыльями, а посоветует оторвать ему голову. Такая была жестокая селекция. Он был оправдан, этот отбор. Гоночные птицы должны быть сильными, выносливыми, а обладатели прекрасных темных голубиных глаз этих качеств были лишены начисто, и, мало этого, были, мягко говоря, глуповаты. Исход был одинаков. Их, как правило, хватали кошки. Мечтательность подводила.
Я в ужасе застывал, видя, как голубиный авторитет брал проштрафившегося голубя, зажимал ему голову между двумя пальцами, указательным и средним, и легонько встряхивал рукой. Мгновение, и, судорожно трепыхающееся тело летело на землю, а голову «голубевод» отбрасывал в сторону.
Делалось это еще с демонстрационной целью. Как правило, такая участь постигала голубя, которого ты «загнал». То есть смог «чужака» осадить своей стаей и захлопнуть в пригуле. Обычное дело, нужно сказать. Чем мы и занимались все свободное время. Загнали твоего голубя, не беда, спорт есть спорт. Здесь нет ни злости, ни раздражения. Если голубь не нужен, то бог с ним, пусть другие его кормят. Другое дело, если хорошая пара, или, что совсем плохо, когда загнали голубя или голубку, сидевших на кладке. Вот тут проблема. Конечно, опять же, если достойная пара.
В этом случае садишься на велосипед и едешь «тралить» все голубятни на своем поселке. Можешь и на чужой заехать без опаски получить по шее. В другое время не раз подумаешь, проходить ли мимо скопления таких же, как ты, босоногих, с завернутой, для удобства езды на «велике», штаниной, с фуражками козырьками назад или, наоборот, глубоко натянутыми на глаза.
А в данный момент: - извините, пацаны, я по делу. Мою грихвостку (белый голубь с черным хвостом) кто-то из ваших умыкнул. Несколько пар глаз настороженно – оценивающе смотрят на тебя из-под козырьков смятых кепок. Сердце уходит в пятки: - Щас кто-нибудь как даст сбоку по велику, и полетишь ты в пыль под хохот окружающих! Такой исход было бы стандартен для обычной ситуации, если бы, допустим, спросить у этой кодлы, где на их поселке находится библиотека. Но здесь- другое: я приехал по серьезному делу, по проблеме загнанного кем-то из них моего голубя. И меня полагалось, хотя бы для порядка и уличного кодекса голубятников, выслушать.
Если в этой толпе был удачливый загонщик, то он, кочевряжась, выходил навстречу тебе и, набычившись и засунув руки в карманы, цедил сквозь зубы: - Ну я, а что?
- Ничего - отвечаешь ты - Хорошие у тебя голуби, - я даже удивлен, что голубка (голубь) сошла со своего круга.
- Ну а то! - самодовольно щурился какой-нибудь Копа или Потя ( в миру Потехин и Копин), оглядываясь на свою кодлу. Кодла поощерительно подхихикивала.
Конечно, я знал, что эта шпана применила запрещенный прием, осуждаемый всеми голубятниками: подбросила кошку в голубятню или в пригул к не подозревающим опасности птицам. Те, испуганные, взмывают в воздух, а в это время выбрасываются чужие голуби, которые тут же идут в своем направлении. Твоя стая, на мгновение выбитая из пространственного соображения, слепо идет за ними.
Хорошо, если есть старый сообразительный голубь, который быстро приходил в себя и удерживал стаю на круге. Тогда ситуация выравнивалась: «чужаки» уходили к своим голубятням, а твои, напуганные птицы, будут долго ходить по кругу, боясь присесть даже на крышу дома.
Но если в стае нет такого авторитетного старшого, то беда, уйдут к чужой голубятне за уверенной в себе стаей. И, помня, что в родной голубятне что-то произошло, будут долго сидеть на чужих пригулах, и в итоге их захлопнут.
Если бы я видел все эту операцию, то себя бы так не вел. У меня было бы полное право обратиться к голубятниковскому сообществу и такого Копу или Потю призвали к ответу. А так не пойман, не вор. Вот и приходилось унижаться перед этой шпаной, которую я внутри себя побаивался. Но на гнезде, изнывая от голода и жажды, сидел или сидела одинокий(ая) голубь или голубка, и время шло на минуты. Не выдержит самый терпеливый голубь и сойдет с яиц, хотя бы поесть. Поэтому, терпеливо снося весь этот кодловский выпендреж, ты обьясняешь ситуацию явно наслаждающемуся своим могуществом приблатненному голубятнику. Он будет выламываться, материться, сплевывать тебе под ноги, но в итоге дело подойдет к торгу.
Вдуматься, загнанный голубь или голубка не особенно нужны были загонщику. У него и без чужака своих клювов полно. Дело было в цене, вот из-за этого и разворачивался весь этот спектакль. Нужно было терпеливо сносить всю несусветность по заламыванию цены, по угрозе отрыва головы голубю. Но ты стоял на своем. И то сказать, голуби у нас были дворовые, и стоили «рубль в базарный день». Но этот рубль нужно было еще найти. Поэтому, прежде чем идти на торг советовались с отцом стоит ли выкупать того или иного голубя.
Если загонщик перегибал, и ты выходил из определенного тебе лимита, торг заходил в тупик. Тогда стороны расходились в разные стороны, явно неудовлетворенные исходом встречи. Ты уезжал, инстинктивно пригибаясь, ожидая, что кто-то из прихвостней поселкового или казармешного авторитета запустит тебе в спину камнем. Не до крови, конечно, но обидно.
На другой день тело обезглавленной птицы будет подброшено на голубятню. Но это крайний случай. Чаще всего авторитет соглашался на приемлемую цену. Загнанную птицу выпускали на твоих глазах. В руки не отдавали. Ты тоже не спешил расставаться со своими деньгами, да у тебя их и не было на встрече. Не брали специально. От такой публики можно было и по шее получить, и денег лишиться, и голубя не увидеть. За деньгами ехали с тобой или ты подвозил рубль сам. Сделка по возвращению птицы состоялась. Все было строго, без обмана.
Конечно, игра была несколько односторонняя. Если ты загонял голубя такого авторитета как вышеназванные Копа или Потя, тебе просто напросто могли накостылять по шее, и ты выпустишь его сам, чтобы не осложнять себе жизнь. Но если упрешься, и твоя шея выдержит, то ничего не сделаешь, будут с тобой торговаться. Здесь и наступал неприятный момент. Выкупающий просил голубя отдать в руки. Ты мямлил, что вроде как обычай требует выпустить птицу, но сторона настаивала. Ты отдавал несчастную птицу, и происходило то, что я описал .
Тебе до слез было жалко красавца голубя, остатки которого валялись в пыли. Но ты не должен был подавать вида. Правила были жесткие. Тем самым ты приобретал авторитет в среде обитания наших весей. Масса сотоварищей по ремеслу состояла на учете в милиции, и многих к совершеннолетию посадили. Но в обычной среде голубятников происходили миролюбивые торги по возвращению птицы, а то и заключались длительные контракты. Тебе отдавали голубя или голубку, а ты обязывался потом отдать птенцов от этой пары.
Если ты загонял птицу из серьезной голубятни и хозяин, чаще это был взрослый человек, приходил за ней, то он обращался к отцу. Отец был не любитель этих разборок и просто отдавал загнанного тобой голубя. Было обидно. Стоявшие рядом поселковые авторитеты подзуживали отца, а особенно меня. Я потом долго обижался на отца, что случись проблема с нашим голубем, его нам просто так не отдадут. Но отец на мои обиды не реагировал, мотивируя, что своих птиц кормить накладно. На мои денежные выкладки он реагировал раздраженно и посему я перестал его грузить своими проблемами, предпочитая действовать самостоятельно.
Голубятников в нашей округе пацаны уважали. «Голубятник», «шпана», «хулиган» были слова-синонимы, и между ними не делали различия. Вот поэтому мои классные руководители не раз входили в ступор, узнав, что один из лучших учеников школы занимается голубями.
Не раз папе приходилось обьяснять на классных собраниях, что голуби, не проблема для учебы и поведения. Недавняя выпускница Ивановского педагогического института, брошенная в наш класс на прорыв, с тихим ужасом смотрела на уважаемого Алексея Ивановича, члена родительского комитета школы, который вещал такие антипедагогические тезисы.
Потом долго, с подозрением, начинающий макаренко смотрела на меня. А что я? Сидел на второй парте, ближе к окну, и внимательно слушал учителя. Но как начиналась перемена, то спорил с известными голубятниками и местными хулиганами-второгодниками братьями Миловидовыми и еже с ними о достоинствах той или иной породы. Причем эти ребята отчаянно матерились и плевали себе под ноги, смоля вытащенные из мусорных урн «хабарики». Я же не ругался матом (это потом придет, по мере повышения образования), не курил ( бог миловал в моих университетах), никогда не плевался (и сейчас терпеть не могу) и, вообще, благодаря стараниям матушки, был очень аккуратный подросток, хотя бы в школе. Но звенел звонок, и все вставало на свои места: братья Миловидовы прогуливали очередной урок, не в силах отойти от голубятни, я занимал свое место рядом со своим приятелем, круглым отличником, гордостью школы. К голубям он был совершенно равнодушен и терпел мои причуды. Так что я прекрасно ладил и с голубятниками, и со школой.
Быстро летело время. Лето сменилось прохладным, но солнечным сентябрем. С ним пришли осенние заботы. Кроме всего прочего - школа. Я реже заглядывал в сарай, так как учился в первую смену и утренний корм голубям задавал отец или мать. Им все одно было заходить в сарай, так как мы еще выращивали поросенка и держали кур. Но даже когда я учил уроки, то постоянно скашивал глаза в окно и видел крышу нашего сарая, где сидели голуби. Они, казалось, тоже отдыхали от летней суеты, от надоевших мальчишек у которых на уме только одно: «гонять» их. Птенцы были выращены, поставлены на крыло. Можно вспомнить о себе. Голуби, отдохнувшие от постоянного кормления птенцов, вспомнили о своем «мущинском начале» и принимались ухаживать за своими половинами, которые приходили в себя лежа на прогретой крыше или прихорашивались в ближайшей кучке песка. Голубь раздувал зоб, накатывался мелким бесом и кланялся. В это время он басовито ворковал. Голубь ярился. Есть такой термин у голубятников. Происхождения слова я не знаю, но не от слова «Ярость», это точно. Может от слова «Ярило», не знаю. Его избранница, нежась в последних предосенних лучах солнца, в начале и не понимала, что происходит. Какое – то время она была в оцепенении, потом подскакивала, отряхивалась и негодующе отворачивалась. Весь ее вид выражал крайнее непонимание: «Да ты с ума сошел, старый, птенцов выводить, на зиму глядя». Но «Старый» не унимался, он прогрелся на солнце, сытно позавтракал и жаждал взаимопонимания. Басовитые нотки становились все более страстными, движения были полны сдержанной силы.
«О господи» - вздыхала голубка: - «От соседей стыда не оберешься» и перелетала на другую крышу. Голубь еще какое-то время кружился в самозабвенном вальсе, не видя, что предмет его обожания давно уже перелетела на другое место и мило сплетничает со своими товарками. Наконец пелена с глаз спадала, самец останавливался на полу па. До него доходила нелепость ситуации. Он зыркал по сторонам, словно проверяя, не видит ли кто такой конфуз. Нет вроде, пронесло, все заняты своими делами. Тогда, словно ничего не произошло, голубь взором отыскивал пропавшую пассию и перелетал к ней. И вот кроткая самочка чешет любвеобильному партнеру шейку, он еще продолжает сердиться, чего-то бубнит, но вскоре замирает в блаженстве.
Голубка права в своей сущности. С весны до осени голубь с голубкой выводят пары три птенцов, а если увлекутся и дать им возможность заниматься воспроизводством круглый год, то семь пар птенцов вам будут обеспечены. Никакой бюджет не выдержит кормежку этой прорвы, а расходятся птенцы не так быстро как хотелось бы. Иногда пара так увлечется и войдет в раж, что откладывает яица, когда первые голубята только-только начинают клевать самостоятельно. Приходилось докармливать эту прожорливую команду. Как? Очень просто: хлебным мякишем, размоченным в молоке, а то и воде.
Приходилось останавливать эту голубиную прыть. Простым способом, убирали из гнезда яица. Сарай в это время напоминает инкубатор. Какая-то пара еще сидит на кладке, другая уже выкармливает мелочь, чуть больше голубиного яица, а рядом сидят уже здоровые птенцы, с кулак величиной. И все это воинство орет, еды требует. Голуби мечутся как заводные, едят почти постоянно. Еще бы, птенцов нужно кормить, да и себя поддержать. Сложная задача. Папенька только охал, выдавая мне очередной рубль на пшеницу. Ничего не поделаешь, одним хлебом не обойдешься, нужно зерно.
Летом считалось большой удачей продать по дешевке молодую пару. Деньги пускались на зерно. Но к осени весь этот конвейер утихал. Природа-мать сама контролировала ситуацию: потери были почти ежедневные: то кошка схватила слетка (птенец только что слетевший с гнезда), то крысы прорвались в голубиные клетки и устроили шабаш, то хорь посетит сарай. Он не даст пощады ни кому. Да мало ли чего происходило в голубятне. В итоге к осени подходили с весьма умеренным поголовьем. Да и то отец настаивал на продаже всего молодняка и советовал оставить несколько пар старых испытанных производителей. И, конечно, можно было понять ту пару голубей, которые самозабвенно ухаживали друг за другом, наслаждаясь отдыхом.
Вы не видели, как целуются голуби? Да, именно целуются, а не чешут друг у друга шейки. Вначале прелюдии голубь весь изойдет на страсть. Он будет яриться, раздувать зоб, кружиться вокруг своей пассии. При этом самец так звучит, словно мотор работает. Голубка в это время мелкими шажочками отходит от любвеобильного партнера, но недалеко, не навсегда. Да еще искоса посматривает, не охладел ли кавалер от такой надуманной невнимательности. Почувствовав, что нужно отвечать взаимностью, а то партнер иссякнет, голубка поворачивается к своей половине и легонько начинает кланяться. Не сильно, чуть-чуть. Я бы сказал очень женственно. Почувствовав взаимопонимание, голубь смелеет и берет клюв голубки в свой. Нужно сказать, что она уже и не противится такой ласке. Взяв клюв подруги, голубь нежно покачивает головку подруги вверх-вниз, при этом страстно мыча. После такой страсти выход один - готовить гнездо. Так что когда слышите слезоточивые песни: «Тише люди ради бога тише, голуби целуются на крыше…», то уличный ашуг не соврал. Голуби очень ласковы друг к другу. И если не будет чрезвычайных обстоятельств, то пары сохраняются долго.
Такая идиллия была у понятых голубей, то есть которые составили пару и вырастили птенцов. Но в стае уже выросли обормоты, которые были еще непонятые со своими будущими напарницами. Им было рано заводить семейства в этом году. Но солнышко, сытная пища делала свое дело, и молодые озорники начинали подкатываться к старшим по возрасту голубкам. Они в своем кураже не понимали, что рядом дремлет голубь. Если еще голубка снисходительно может понаклонять головку и посмотреть томным глазом на озорника, то проснувшийся голубь терпеть этого никак не может. Молодец еще ничего не понял, исполняя танец страсти, как на него обрушивался шквал ударов крыльями, против которых юнец устоять еще не мог. Потирая ушибленные бока, он поспешно ретируется с крыши. Рассерженный голубь еще долго ходит по крыше взад-вперед, ворча: «О времена…». А голубка, как ни в чем не бывало, распластывала свои крылья по крыше и наслаждалась солнышком. Но это, так сказать, идилистические картинки. Голуби могут быть жестоки. Они дерутся до крови и могут не пощадить побежденного. Будут бить до последнего. В этом кровавом ремесле отличаются не только голуби, но и голубки могут так уделать свою товарку, что если не вмешаться, дело заканчивается плохо. Я так и не мог докопаться до первопричины такой жестокости. Но факт есть факт: голуби далеко не миролюбивая птица. Не зря Пабло Пикассо, который не только рисовал голубей, но и был знатоком этих птиц, удивлялся, что голубь был выбран символом мира.
Сами посудите, какие там уроки! Поймав себя на том, что давно сижу и смотрю в окошко, рассерженно вставал, брал учебники и шел на кухню. Вскоре раздавался шум хлопающих крыльев. Это стая снялась с крыши и на низкой высоте ушла за дома. Нужно идти в комнату и смотреть, кто спугнул. Нет, все вроде тихо, кошек тоже нет. Значит, надоело валяться на крыше, и птицы полетели кормиться в поля. В конце лета и осенью голубей можно было встретить где угодно, даже на полях дальних деревень. Собирая грибы, и выйдя на убранное пшеничное поле, можно увидеть скопления птиц и голубей. Они добирали зерно. Осенью голуби были особенно красивы. Сильные, подтянутые, оперенье, плотно прилегающее к телу, блестит. Срабатывал древний инстинкт, голуби готовились к зиме.
Я искренне завидовал состоятельным голубятникам, у которых были голубятни. Это были терема на столбах, теплые, просторные, даже с электричеством. Такой деревянный дом опоясывала просторная вольера из решетчатой сетки, закрытая сверху крышей и голуби могли гулять там до поздней осени, не боясь промокнуть и простудиться. А если было очень холодно, то в голубятне места хватало внутри. Конечно, такие голубятни были далеко не у всех, но они радовали глаз своим нарядным видом и прекрасными ухоженными птицами. В вольерах голуби гуляли даже зимой. Они были многочисленные, эти голубиные дворцы. В них находилось пар двадцать пять-тридцать минимум. Содержали такое хозяйство истинные голубеводы, но это было очень затратно. Я хоть и завидовал таким счастливчикам, но понимал, что мы такую роскошь себе позволить не могли.
Я старался всегда пройти мимо голубятни на поселке энергетиков. Там стоял шедевр голубиного архитектурного искусства. Мало того, что он был совершенен со стороны требований к голубятне, это был образчик столярного искусства. Вся голубятня была, я бы сказал, заткана, деревянными кружевами. Что за умелец без устали украшал свое детище, я не знаю. Территория электростанции была загорожена, и познакомиться с таким творением не было никакой возможности. Голуби, живущие там, были под стать голубятне: красивые, породистые. После этой картины наш сарай с питомцами выглядел очень непризентабельно. Но я не огорчался. Эти был наш сарай, наши голуби. Сколько мальчишек мечтало иметь голубей, но…, но не у всех была такая все понимающая мама. Так что грех было роптать на судьбу.
Я как-то не выдержал и рассказал нашему деду Ивану об этом архитектурном совершенстве. Он, на удивление, стал внимательно слушать, после чего вдруг встал и зашаркал в горницу. Долго копался в горке и, наконец, вытащил, папочку с листочками. Я с интересом, вытянув шею, наблюдал за ним. Что это с нашим дедом произошло? Обычно меня не замечавший начисто, тут проявил интерес, да еще чего- то ищет. Но нынче звезды мне явно благоприятствовали: дед вернулся на кухню, где мы сидели и со словами:
-На вот, посмотри - и дал мне листочки. Боже мой! Я обомлел. Передо мной лежали страницы из приложения: «Мотивы дачной деревянной архитектуры». Михаил Графъ. Дореволюционное издание. Я вздохнул, а выдохнуть забыл. С жадностью листал я старинные странички, на которых были изображены коньковые арнаменты, навесы. Их сменяли опоры, слуховые окна. Все это сопровождалось филенками и вставками. Нашлось место для украшений колодцев и даже забора. Дед, усмехаясь в усы, терпеливо дождался, когда я дойду до страницы, на которой был дан рисунок…, конечно, голубятни. Иначе для чего этот сыр-бор поднимать нужно было. Удивлению моему не было конца. Как мы обеднели в быту, обнищали духом, что забыли всю эту красоту. Что же изменилось, что вместо резных калиток и беседок стоят необструганные уродцы, а заборы, тьфу, говорить не хочется. Я был задет за живое. Дед торжествовал.
-Ну, как? - только и спросил он. Что т скажешь, даже голубятня у энергетиков была далека до совершенства. Именно этого признания и добивался дед. Он вдруг вспомнил, что голубятни и прочие архитектурные ансамбли заказывали столярам, которые готовили эскизы. После чего показывали хозяину и только после этого принимались за работу.
-Дед, ты это делал? - Бережно листая драгоценные рисунки, поинтересовался я.
- Знамо дело, приходилось - усмехнулся дед. Я вконец зарвался и выпалил:
- Дед, дай мне на время папку, я перекопирую рисунки. Мне это для выпиливания нужно.- Я, конечно, хватил лишнего и почувствовал себя нахалом. В кои-то веки дед разговорился да еще свои бумаги принес, а я, шкет, тут со своими просьбами.
- «Щас как пошлет» - подумалось мне. Я даже прижмурился. Но звезды сегодня были точно на моей стороне.
-Да чего их переводить, забирай так, мне они вроде бы как и не к чему - только и сказал дед. Я чуть ли не взвизгнул. Мне хотелось, как щенку завилять хвостиком и облизать этого старика. Но не тут-то было. Это можно было бы позволить с кем-нибудь другим, но не с нашим дедом. Поэтому я пробормотал неловкие слова благодарности, достал портфель и аккуратно убрал бесценные бумаги.
Когда я их показал дяде Пете, тот признанный резчик по дереву и страстный любитель выпиливать лобзиком, просто обомлел.
-Племяш, береги это - только и сказал он. Я и сейчас их берегу.
Хотя архитектурные изыски нашим голубям не грозили, но теплый кров и нехитрую, но регулярную еду, мы им обеспечивали.
Тяжело было зимой. Зима своими снегами наваливалась дружно. Глазом моргнуть не успевали, как вместо сарая возвышался заснеженный холм. И все, до весны. Для тепла снег с крыши не сбрасывали, расчищали только световое окошко, да дверь.
Тягомотное существование для голубей было еще полбеды. Беда наступала, когда ударяли морозы и устанавливались надолго. Термометр показывал этак градусов под тридцать. Причем устойчиво. Вот тогда начинал промерзать сарай и приходил момент, когда голуби утром, по обыкновению, не слетали с нашестов клевать пищу. Было ясно, они замерзают. Наступал ответственный момент в нашей жизни. Нужно было разговаривать с мамой на предмет поселения голубей в туалете, в просторечьи называемым «уборной». Переговоры были длинные, но успешные. После матушкиных восклицаний вроде: - Повезло же вам с матерью! Где вы еще такую дуру найдете! - клетки с голубями переносились в уборную.
Так проходила зима. Голуби дома отходили от уличных невзгод, даже пытались сесть на гнездо, но их попытки отцом пресекались очень строго. Было не время. Пары иногда разделяли перегородкой, чтобы избежать ненужных шалостей. Затем морозы спадали и всю голубиную команду выпроваживали обратно в курятник, где они и доживали до весны.
Голуби весной отходили от длительного сидения. У них ослабевали крылья, они были рыхлые, с взъерошенным оперением. У меня с братцем была своя задача. Мы освобождали от снега крышу сарая и пригул. Пригул, это для тех, кто не знает, надстройка на крыше сарая для выгула голубей. Для этого крыша делается почти плоской, чтобы птицы себя чувствовали удобно, а пригул выступает над ней двускатной избушкой. Тщательно, под метелку, мы вычищали крышу, обметали стекла пригула, который одновременно был световым фонарем сарая, опробовали открывание и закрывание дверок. Расчистив от снега крышу можно было выпускать голубей. Наша птица-радость за долгую зиму немногим отличалась от куриц. Взьерошенные, грязные они не походили на тех птиц, которые зимовали в специальных, отдельно поставленных голубятнях. Там голуби выходили на прогулку, их разминали, заставляя летать даже зимой. Но мы были голубятники другого пошиба, и у нас была задача вернуть наших голубей к жизни. Нечего было думать, что птицы сами выберутся на крышу. Их брали из клетки и аккуратно просовывали в дверцу пригула. Думаете, что они сейчас взмоют ввысь. Счас! Как бы не упали с крыши. Пока отец, таким образом, выпускает голубей, ты тщательно следишь, чтобы не появилась кошка. Более легкой добычи, чем такие птицы ей не найти. Они не делают никаких попыток двигаться, сидят нахохлившись. Потом, через какое-то время тихо-тихо начинают распрямлять крылья, распускать оперение. Наиболее отчаянные пробуют купаться в снегу. Затем через леток возвращаются домой в теплый темный сарай. И то хорошо, на сегодня хватит. Пройдет неделя и наши птицы начнут перелетать с крыши сарая на дом и обратно. Раздастся воркованье и можно будет увидеть как голубь, раздувши радужный зоб, обхаживает свою пассию, которая застенчиво, мелкими шашками уклоняется от его натиска, дескать, извините, мы еще не в форме. Но прогулки, усиленное питание пшеницей, делают свое дело. Вскоре ты, привычно осматривающий крыши сарая и дома, чтобы увидеть своих питомцев, изумленный не находишь их и только свист крыльев возвращает тебя к реальности. Ты задираешь голову и видишь, как наша немногочисленная стая набирает высоту. Радости, возникшей в этот миг, я передать не смогу. Да что я, взрослые, прикрыв глаза от весеннего солнца, поднимают голову и долго следят за парящей стаей в пронзительно-голубом весеннем небе. Потом, отнявши руку от глаз, постоит мужичок какое-то время, задумавшись, махнет сам себе рукой и пойдет дальше. А голуби долго еще будут планировать в небесном куполе, неся ощущение счастья и радости.
Иногда в наш размеренный быт врывались события, выбивающие нас из привычного ритма. Это воровство голубей. Не смотря на то, что голубиная охота потихоньку уходила, в городе еще существовал голубиный базар. Значит, были спрос и предложение, поэтому всегда находились лихие ребята, которые хотели иметь легкие деньги. Взломать наши сараи проблем особых не составляло. Дворняга Дамка, охраняющая наше имущество, могла залаять, а могла и не залаять. Но факт остается фактом, голубятни опустошались регулярно. Чаще всего эти налеты осуществлялось осенью, но некоторые лиходеи занимались этим и летом. Вот это были выродки. Воры срывали птиц с гнезд, не разбираясь, сидит голубь на кладке или выкармливает птенцов. Последствия были очень печальные. Утром, пока проснешься и разберешься, что случилось, кладка яиц уже остыла, да и птенцы не выдерживали температурных перепадов.
Мы даже по последствиям воровства понимали, кто украл птиц: голубятники или местные проходимцы. Голубятники могли не взять дворовую птицу, только породу выбирали. Проходимцам было без разницы, что грести в мешок.
Как-то нас крепко почистили: украли голубей и куриц. Отец обратился в милицию, приходил участковый. Если к краже голубей участковые относились спокойно и часто находили взломщиков своими силами (участковые все были местные и шпану знали как своих родных детей), то хищение куриц отдавало уже грабежом, и этими проблемами они занимались. Хотя как занимались? Разве в каждую кастрюлю на плите заглянешь.
Отец расстроился и даже решил прикрыть все это голубиное дело. Не помню почему, но лето было для голубей очень неудачное. Кошки и копчики (разновидность ястребов) выбили из голубиных рядов почти всех зрелых голубей, осталась только молодая поросль. Это были еще несмышленые, не привязавшиеся к своему гнезду птицы, и их прилет был под вопросом. Но отец ошибся. Голубятня пустовала недолго.
Воры все-таки умудрились продать наших птиц по дешевке. Причем, очень неопытным голубятникам, так как голуби быстро прилетели. Это значит, что их подержали немного в клетке и решили, что они привыкли. И выпустили. Настоящий голубятник никогда бы этого не сделал.
Стояла осень на дворе, торопиться было некуда, впереди зима. Можно приучать голубя к месту весной. Настоящий голубятник никогда не выпустит птицу просто так, только в силках. Это когда голубю связывают маховые перья на крыльях, чтобы он не мог улететь. Называлось это «спершить» голубя. Так он ходил несколько дней, привыкая к голубятне, только потом, убедившись, что голубь привык к новому месту, развязывали. И то ситуация контролировалась: в клетке сидел старый голубь или голубка, которую выбрасывали, если новичок поднялся в воздух и делает круг с явным намерением улететь. Сложное дело - приручить чужого голубя. Бывало так, что голубь рвал нитки на крыльях и взмывал в воздух, под восхищенный мат нового хозяина.
Если в пригул попадался немолодой голубь, и он был нужен для воспроизводства породы, ему просто обрывали маховые перья, чтобы он не мог летать, пока не произойдет линька, и не вырастут новые. Жестокая операция. Но она оправдывала себя тем, что за это время голубя понимали с голубкой, он садился на кладку и выращивал птенцов. Потом, если даже и улетит, то оставалась новая молодая пара. Правда, было такое, что голубь уходил к родной голубятне, прихватив свою подругу, вашу голубку. Мог прихватить и птенцов. Всякое бывало. Наши юнцы смогли прилететь. Если часть голубей прилетела, значит, голубятня будет жить.
Шли годы. Выросли и заматерели тополя, посаженные отцом в палисаднике. Тополя вообще растут очень быстро, не требуя ухода. У них появились кустистые кроны, которые спрятали наш сарайчик в густую тень. С улицы пригул с голубями можно было не разглядеть. Осенью на крышу наметало столько листьев, что голуби ходили как по подушке. Менялись и голуби в голубятне. Голубиный век вообще короток. Я не помню, чтобы кто-то из голубей ушел из жизни по старости. Слишком много опасностей подстерегало их. Не раз и не два видели мы, как над стаей проносилась зловещая тень ястреба или камнем падал на жертву копчик. Еще не поймешь, что за напасть свалилась, а на землю медленно опускались пух и перья. По сараям и голубятням толпами слонялись кошки. Их было великое множество на поселке, и каждая хотела есть. Да еще они плодились, и множество бездомных котят пополняли шайки хвостатых бандитов.
Тихо ушел наш легендарный голубь «Седой», самый старый и авторитетный. Не раз и не два спасал он нашу стаю от подброшенных голубей, приводил их от чужих голубятен. Из плена он всегда возвращался, чуть ли не пешком, перелетая с сарая на сарай, так как был обдерган безжалостными голубятниками. А если и вынужден был задерживаться по чисто родительским проблемам, то все одно возвращался, приводя с собой не только новую супругу, но и выпестованных им детей. Как ушел никто не видел. Просто улетел, тяжело взмахивая крыльями. Он не стал травмировать своей кончиной стаю, да и хозяев тоже.
Грустное это дело провожать своих питомцев. Старели голубеводы. Некоторые, как мой отец, рано уходили из жизни. Вырос и сошел пласт голубятников рождения пятидесятых-шестидесятых. Кого-то посадили, кто-то ушел в армию и не вернулся домой. Все больше сараев и голубятен закрывались, чтобы не открыться никогда. С моим уходом на службу прервалась жизнь и нашей голубятни. Матушка терпеливо ухаживали за несколькими парами, в надежде, что я вернусь домой и продолжу семейное занятие. Не случилось. Я после службы, не выразил желания возвращаться домой. И мама подарила кому-то из знакомых оставшиеся две пары. Потом она делилась, что глядя в след мужчине с двумя небольшими мальчишками, которые неожиданно обрели такое богатство, она вспомнила всю свою нелегкую жизнь, в которой спутниками всегда были голуби.
В дни каникул, когда я заезжал домой, то мне было не по себе, что на нашем, некогда шумном поселке стало тихо. Не слышно разбойничьего свиста голубятника, поднимающего свою стаю на крыло. Не слышно шума спорящих, (по-уличному глотничать), пацанов, выясняющих свои отношения. И уж совсем печально было не слышать шума крыльев, воркования голубей, писка птенцов. Выросло наше поколение. Более молодые ребята нашли себе другие интересы. Ушла уличная жизнь, наступили иные времена, в которых места для голубей не было.
Марке Гроссман и его «Птица-радость»
«...Где-то в дымке веков и событий, В спешном шелесте суток и лет
Отыщите меня, позовите, Я не бросовый все же поэт», —
Так писал Марк Гроссман. Он был, действительно, не «бросовый»
поэт и прозаик.
Человек как корабль. Он идет по морю жизни и не задумывается о том, что обрастает вещами как днище корабля ракушками. Я не беру во внимание емкие покупки как квартиры, дома и автомашины. Меня больше интересуют вещи-спутники. Это вещи, вещички. Ты привыкаешь к ним, да и они проросли к тебе так, что не отдерешь. Собственно, они и есть вехи твоей жизни, фиксация того, что с тобой случалось. С каждой - связано какое-то воспоминание, соображение, чувство.
Мне не повезло. Я так много менял места жительства, что постепенно растерял многое из своего окружения. Но одно храню свято. Это книги. Книги моего детства. Почему детства? Да потому, что юность и молодость прошли в кубриках, каютах, комнатах в общежитии. Какое там хранение. Но детские книги сохранились в старом доме. Но ему не повезло: после ухода в мир иной моих родителей, он опустел и тоже стал перекати-поле вроде хозяина. В нем перебывало много людей, который я пускал жить. В итоге там почти ничего не сохранилось из вещей. К удивлению остались книги. Их никто не тронул. Это книги моего детства, детства пятидесятых-шестидесятых годов. Они наивные бесхитростные. Некоторые дороги для меня тем, что они именные. То есть подаренные , или врученные на каком-либо мероприятии. Будь то линейка по окончанию очередного учебного года или прощания с пионерским лагерем. А то отличился на какой-нибудь школьной или городской олимпиаде. Сейчас они стоят на полке рядом с книгами, журналами, где напечатаны мои статьи, другие работы, книги. Эта полка греет меня, так как она есть и останется внукам, этим двум любопытным мальчишкам, которых, может быть, заинтересует, кто был их дед. Что это за страна, в которой он жил. Почему эта страна, которую он хвалит и которую жалеет, пропала в историческом круговороте. Они много чего могут найти на этой полке. Некоторые новые книги, которые, по мнению деда, могут что-то рассказать о происшедшем в некогда могучей стране, раскинувшейся на одной шестой части суши.
Они старые мои первые книги. Многие датированы послевоенными годами. Они напечатаны на плохой бумаге, с незатейливыми картонными переплетами. Но они выпускались, несмотря на послевоенную разруху. За ними люди вставали в очередь. Писатель Константин Симонов говорил, что это единственные очереди, которые радовали глаз. Если люди читают, а эти книги действительно читали, то общество не пропадет, оно выстоит, как выстояло в лихие военные годы.
Мой старший двоюродный брат, имевший возможность покупать (!) книги отправлял мне старые, по мере взросления. Это были самые дорогие посылки, которые мы получали от наших родственников. Я к своему великому огорчению лишен был возможности покупать книги, и пользовался услугами школьной библиотеки. А свои книги, собранными правдами и неправдами, хранил. Хранил бережно и аккуратно. Они стоят на отдельной полке в книжном шкафу, немые свидетели моей жизни. Я их знаю на память. Кто метко сказал, что с возрастом сужается круг любимой литературы. Очень хорошо сказал. Я всегда с иронией смотрю, когда захожу к кому-то в гости, на «наследие социализма». То есть на чешскую стенку или стеллажи полок (помните со стеклами, дефицитнее их могли быть только дубленки) забитыми книгами. Я не смеюсь, но зачем иметь столько книг, которые, мало того, что не прочитаны, но просто не актуальны. Я вспоминаю размышления одного из филологов на претензии, что читать стали меньше. На его вопрос, кого стали меньше читать, то почему-то назвали Диккенса, Драйзера, Гете. Он улыбнулся, помолчал и сказал, что они стали не актуальны. Может, хватит постоянно щеголять бородой Льва Толстого, пенсне Чехова. У нас есть советская литература, которая сейчас в несправедливом загоне. Но я отвлекся.
Я занимался вполне невинными мальчишескими забавами: разводил и гонял голубей, держал собаку, ухаживал за котом. Кроме этого был вынужден в силу хозяйственных необходимостей заготавливать ботву для поросенка, ходить в магазин и таскать авоськи хлеба для куриц. Вообщем, состоял при животных и не мог не наблюдать за их жизнью. Это постепенно превратилось в увлечение, требующее дополнительных знаний. Нужно было читать, чтобы ответить на вопросы, возникающие при наблюдении за своими подопечными. Вопросов было много, и они были далеко не безобидные с точки зрения взрослых. Человек я был крайне любознателен и любопытен, за что страдал. Что делать. Наши родители, живущие на рабочем поселке и занятые добыванием хлеба насущного, почему-то воспринимали как крамолу вопросы ребенка: откуда берутся…нет, вы не то подумали, не дети. Откуда берутся дети, мы знали еще с песочницы. Мы в ней играли, а рядом за столиком для домино сидели взрослые дяди и выдавали все, что они знали. Меня больше интересовали такие проблемы как кладка яиц у голубей, взаимоотношения петуха и курицы, ибо под копирку отношений взрослых людей они не подходили. А у взрослых не спросишь. Тут же нарвешься на окрик, вроде мал еще или добросовестно заработаешь родительскую затрещину в звуковом сопровождении: - Бессовестный! Мал еще! Ишь, чем интересуется. В итоге наша дворовая братия доходила до всего сама путем эмпирического наблюдения и собственных умозаключений.
Так что книги были нужны, и мы их читали. Обменивались кто, чем богат, кто, чем разжился. Разжился, это и есть способ добывания книг всеми «неправдами». Чего здесь скажешь. Был грех, даже воровали в библиотеке. Мне везло больше своих коллег по двору. Отец работал в школе ФЗО (фабрично-заводского обучения), а там была, пусть небольшая, но библиотека. Она предназначалась для просвещения резерва пролетариата текстильного края: ткачих, прядильщиц, помощников мастеров. Чего греха таить: у этой категории учащихся с чтением было не очень. А книги поступали из библиотечного коллектора регулярно. Такие же книги, какие поступали в общеобразовательные школы. Давно запенсионного возраста библиотекарь, с теплом относилась к забавному белобрысому мальчишке любопытством рассматривающим книги на полках и быстро «глотающих» их . Когда в библиотеке списывали книги, она отбирала подходящие для него и не уничтожала, как это полагалось по инструкции, а отдавала ему . Был грех, но небольшой. Ну не читали текстильная поросль книг. Ладно еще, если прочитают «Блеск и нищета куртизанки». Но кто из девиц из общежития будет читать «Рожок зовет богатыря» или «Сквозь тайгу» Арсеньева? Одним словом я становился обладателем некоторых изданий, за которыми в школе возникала очередь таких же любопытных.
Вот они, друзья моего детства. Я их даже пополняю, когда вижу на книжных развалах книги, датируемы послевоенными годами. Не полные собрания сочинений маститых авторов, а именно эти незатейливые издания, помогающие детям того времени жить.
Достаю с полки книгу с потертым корешком. Я ее узнаю из тысячи. Я рос с этой книгой. Это книга Марка Соломоновича Гроссмана. «Птица-радость». Рассказы о голубиной охоте. Москва. Детгиз. 1958г. 174с. Рисунки художника Курдова В.И.
«Рассказы о голубях, о птичьих тайнах - загадках природы, о верности и подвигах пернатых, их привязанности к своему дому, о любви человека к этой чудесной птице, которая облетела весь свет, став символом мира» - читаю вступление к этой книге.
«Птица – радость» переживет несколько изданий. Выйдет даже в девяностые, что особенно приятно. Первое издание «Птица-радость» вышедшее в 1951 году открывалось предисловием известного писателя-натуралиста Виталия. Бианки, в котором он пожелал книге облететь весь мир.
Вот оно: « Я старый охотник по дичи и зверю, но в голубиной охоте профан. Поэтому, получив - ещё в рукописи — рассказы Марка Соломоновича Гроссмана о голубях, я первым делом обратился к энциклопедии. Нахожу в энциклопедии интересующие меня сведения о работе почтовых голубей. Но о живом их образе, об их повадках, характере, прославленном на весь мир насмерть верном сердце, — об этом, о самом г лавном, ничего я там не нашёл. Только и узнал, что «... почтовый голубь — выносливая, быстрая и разумная птица с очень острым зрением и сильно развитой памятью... Образует прочные пары; спаривается ли на всю жизнь... не установлено». Вот и всё. Ну а этого мне куда как мало. Теперь мне хочется знать о голубях всё! И с жадностью набрасываюсь я на рассказы Марка Гроссмана — голубиного охотника и поэта. Он даст почувствовать, он покажет своему читателю, откуда берётся эта страсть, эта любовь к голубям — любовь, тысячелетиями горящая в душе человека, наперекор врагам всякой поэзии». Пожелание известного натуралиста сбылось: книга переведена на несколько языков. Издавалась в Москве, Китае и в ГДР. Многие рассказы Марка Гроссмана о голубях печатались в журнале «Шпорттаубе» (ГДР).
О «Птице-радости» высоко отозвался Александр Фадеев: «Книга действительно хороша. Очень рад за Вас» — так он написал в телеграмме. В своей статье «Издано в Челябинске» («Урал», 1959. — №7) известные детские писатели Сергей Алексеев и Сергей Баруздин назвали книгу «Птица-радость» превосходной и глубоко современной.
Она и сейчас современная. Я через интернет узнал, что «Птица радость» издавалась в 1991 году. Согласитесь, что это выдающееся событие. Рушится великая страна,идет смена формаций, плановая экономика экспертами от ЦРУ подменяется рыночной, используя невиданный доселе инструмент под названием «приватизация». Прилавки книжных магазинов заполонила чернуха и вдруг, как глоток родниковой воды, издается, вернее, переиздается и в который раз, «Птица-радость». Мало переиздается. Распродается! Тиражом в 10000 экземпляров. Низкий поклон мэру Челябинска, взявшего под свой контроль проект по изданию этой книги и доведшего его до конца.
У меня в руках тоже «Птица-радость», только старшая сестра. На обложке выведена каллиграфическим подчерком краткая надпись: «сыну Вите» и подпись «Папа». Дата 1958 год. Это мой папа написал. Он подарил мне эту книгу, когда мне шел шестой год, что было нестандартным событием. Жили мы очень стесненно, и деньги расходовались крайне экономно. А уж тратиться на книги… Это было чрезвычайно редко. Но папа купил эту книгу. Боюсь обидеть его память, но мне, кажется, что он слукавил. Ему очень хотелось иметь эту книгу. Но как-то не принято было у нас в рабочем поселке взрослому человеку покупать книги. Вот бутылку водки, да, пожалуйста. Все поймут. А книги… Нет, я не представляю. Но папа купил. Я даже представляю как он в магазине, даже не книжном, а в каком-то канцелярско-хозяйственном, где для книг отведен небольшой шкаф, неловко обьясняется перед продавцом, что вот, дескать, сынишке скоро день рождения. А он голубями увлекается ( в шесть лет!). Книга будет очень кстати. Светлая память моему папе, старому голубеводу.
Мой отец, Алексей Иванович Гришин. Голуби были его страстью всю жизнь. Старшая его сестра, моя тетушка Тоня, говорила, что братец занимался голубями с детства. Он прошел войну, но не ожесточился сердцем, а с появлением первого сына завел голубей, но последователем стал я. Даже когда уходил служить и то, прощаясь с голубями, думал, что отслужу и снова буду рядом с этими птицами. Получал регулярные отчеты о состоянии голубятни. Но так сложилось, что ушел из жизни отец. Но мама держала голубей, наиболее любимых отцом пар. Здесь проявилась, казалось бы, забытая этика голубятников: наша голубятня была не прикосновенная. В доме произошло несчастье, умер человек державший голубей, сын служит. Все. Эта голубятня была табу. За все время не было ни одного взлома. Да что там взлома! Голубей не уводили с круга. Правда, они были лодыри, так как их никто не гонял. Так, перелетали с крыши на крышу. Но маму это нисколько не волновало: она была рада, что птицы живут, ухожены. Сохранялась память об отце, ждала меня.
Мама надеялась, что я отслужу и вернусь. И как при отце оживет голубятня. Будет слышаться по утрам воркованье, писк птенцов, требующих еды. Но я не вернулся. И мама отдала (!) птиц знакомому мужчине, у которого было двое детей, где-то шести и трех лет. Денег она с них не взяла. Когда я у нее спросил, не жалко ли было расставаться с голубями, мать ответила, что не жалко: она отдавала в хорошие надежные руки. А потом она видела глаза детишек, двух пацанов. У них горели глаза. У них будут голуби! Долго стоял пригул на крыше, мерцая пыльными стеклами рам…
Ловлю себя на мысли, что не хочется ставить книгу на полку. Я ее давно не смотрел, хотя содержание помню с детства. Эта книга зачитана, залистана нетерпеливыми мальчишескими пальцами. В ней, помимо рассказов о разведении, содержании голубей, есть рассказы о войне, о голубиной почте, о партизанских рейдах, о мальчишеской дружбе.
Я кладу книгу на колени и задумываюсь. В наше Каиново время, когда вылезли из всех щелей человеческие пороки, когда насилие, злоба давлеют над обществом, как же нужны подобные книги для детей и внуков. А для этого нужны писатели, которые бы могли написать их. Но писатели тоже должны вырасти. Мало вырасти, они должны впитать в себя то, чем жила наша страна. Чтобы написать о любви к Родине, нужно почувствовать ее, родину, и конечно, в первую очередь, малую. Она разная малая родина. Кто-то помнит дедовскую деревенскую усадьбу со старым уютным сеновалом. Кому-то дорог парк над Волгой. А для кого-то родина - городской колодец-двор. Еще нужны товарищи, хорошие, преданные.
Понимаю, что звучу как анахронизм, вспоминая свое детство. Но дружба, дружба мальчишек, девчонок тоже должна вырасти. И, наконец, нужно служение своей стране, своей Родине. Мы здесь в тупике, где она, наша Родина? Кому мы служим? Да и служим ли мы, если основным законом нашей жизни стало получение прибыли. Школьные методисты ломают головы, как сплотить в школах разнородную массу детей с различным материальным достатком. Откуда в этой обстановке взяться писателю, пишущему о добре, дружбе. А пока не выросли новые писатели, которые смогут подобрать ключик к маленьким сердцам, нужна память, память о таких людях как Марк Гроссман.
Марк Соломонович Гроссман, известный советский писатель. Да, именно советский. Не хочется следовать новым изданиям и всех перекраивать на замусоленное «Российский». Он прожил жизнь в Советском государстве, прошел большой жизненный путь. За его спиной участие в Великой Отечественной войне, многие годы, прожитые за Полярным кругом, в Средней Азии, в горах Урала и Кавказа. Перед его глазами прошли многие человеческие судьбы. Естественно, что не писать он не мог. Книги, такие как «Птица-радость», «Сердце турмана», «Живи влюблен» зачитывались советским народом. Их более двадцати книг, книг Марка Гроссмана, изданных общим тиражом почти в миллион экземпляров у нас и за границей. И каждая из них может служить учебным пособием для таких предметов как краеведение, природоведение, предметов которые так нужны маленькому человеку, чтобы понять окружающую жизнь. Жизнь светлую чистую, а не ту, что слышал я возле столика, за которым играли в домино мужики. И каждая книга, это эталон как любить Родину, свою родину, большую и малую.
Прости, читатель за злоупотребление твоим терпением о книгах Гроссмана, связанных с природой, птицами. Возьми другую. Сборник «Веселое горе — любовь», на пример. Это книга о любви и верности. О любви к Родине и женщине-матери, к любимой. К родной природе, цветам и птицам — ко всему, чем жил человек нашего общества, канувшего в нелепую лету. Не случайно жители южного Урала помнят Марка Гроссмана, помнят его произведения. А им написано больше 30 романов, повестей, сборников рассказов, стихотворений. И сейчас его работы переиздаются.
Он тихо ушел их жизни в 1986 году. Это звучит цинично, но, может, хорошо, что он ушел из жизни со своими идеалами и не увидел, что сделали реформаторы с некогда великой страной.
Я часто задумываюсь о людях поколения Марка Гроссмана. Это люди, которые окружали меня: мой отец, родственники, соседи по двору. Они ушли раньше пресловутой перестройки и не увидели всего того позора, что случилось с их страной, которую они защищали, потом восстанавливали. Что случилось с людьми советской страны позволившими обобрать себя в ходе бессовестной приватизации под лозунгом безответственно политикана: «Торопитесь, на всех не хватит».
Такие люди как Гроссман были коммунисты. Не просто члены партии, которых перед перестройкой развелось слишком много и именно они сдавали партийные билеты вместо того, чтобы сплотиться вокруг партии и отстоять свое отчество. Мне, кажется, что они легли бы под танки генерала Лебедя, подставили спины под дубинки спецназа Грачева, но не допустили бы развала страны. Но сам себе возражаю: что бы сделали они, старые больные люди. Может, зажгли нас, обывателей, что гибнет страна? В эти минуты я долго сижу перед компьютером не в силах написать ни строчки. Нет ответа, что случилось с нашими людьми, допустившими смену строя. Ну не могло отсутствие колбасы и китайских шмоток застить глаза образованным умным (это не ирония) советским людям. Аппарат медленно «засыпает»: нет ответа…
У Марка Гроссмана была страсть - голуби. Значок члена Всесоюзного клуба голубеводов он ценил. Прикреплял его на лацкан пиджака в особо торжественных случаях. Как и медаль "За отвагу", которую получил на фронте.
Голубей он любил с детства. Родившись в 1917 году в городе Ростове-на-Дону, он и вся семья переезжает в Ташкент, к месту назначения отца, врача по специальности. В Ташкенте все мальчишки «гоняли» голубей. Воспоминания детства легли в основу его биографических рассказов, рассказов о голубях. С любовью он пишет рассказы: «Как у нас появились голуби», «Почтовый 145-й», «Карьер — король голубей». Они вошли в ранний сборник «Сердце турмана», печатались во взрослых и детских журналах Лучшие рассказы из книги помещены в хрестоматиях для 1 - 4 классов и 5 - 9 классов и рекомендовались для внеклассного чтения.
Любовь к литературе рано проявилась в нем. Еще в Магнитогорском педагогическом институте он написал первые стихи и рассказы. Не удивительно, что литература, журналистика стали делом его жизни.
«Птица-радость» Марка Соломоновича Гроссмана, это не только рассказы о голубях, их повадках. Это книга высокой гражданственности, любви к Родине (тогда еще СССР), воспитывающего патриота своей страны. Это, действительно, достойные книги. И сам он был человеком достойным.
Марк Соломонович был заботливым отцом двух дочерей и сына. Не удивительно, что его дети тоже увлеклись голубями. А если есть голуби, то недалеко и до других братьев меньших. Их он умело описал в своих книгах. Люди, особенно старшего возраста, которые держат голубей, как правило, не ограничиваются чисто голубиным содержанием. У них всегда полно всякой живности. Я это знаю по своей семье. Наряду с домашними голубями у нас проживали птенцы сизарей. Я пытался спасти грачат, свалившихся с высоких берез в парке. Во дворе проживала собака, а то и две. И какой дом без кота. Доходил до такой экзотики, как еж. Что родители, спрашивает? Помню восклицание своей матушки: «Повезло же вам с матерью! Где вы еще такую дуру найдете!». Это после переговоров, что на улице морозы за тридцать градусов и голубятню нужно срочно эвакуировать из сарая. Куда? Да хотя бы с туалет, в простонародье называемой уборной. Критерий держания животных был очень жесткий: за всем своим зверинцем ты должен ухаживать сам. И, что было очень существенным требованием, успеваемость в школе. Посему учился я очень даже хорошо. До круглого отличника не дотягивал, но родители могли за меня не беспокоиться.
По воспоминаниям современников Марк Соломонович был прямым человеком, резким по отношению к несправедливым поступкам, злу. Он писал: «Я люблю чудаковатых людей, влюбленных в свое дело, в свою мечту». Он и сам был таким.
Я всегда останавливаюсь на биографии Гроссмана в этом месте: «Чудаковатые люди…». Их по разному называли в наших языкастых поселках. «Не от мира всего», «Блаженный», «Пыльным мешком стукнутый». Вплоть до обидных, из которых самое простое , вроде «Придурка». Были на поселке такие люди, были. Они не стеснялись в выражениях, посмеивались над чудаками, что они не умеют жить. А они жили, эти поселковые чудаки. Жили своей жизнью: любили животных, траву, лес. Они могли стоять под летним дождем, подставив ладони теплым каплям и улыбаться. Именно о таких людях заботился и помогал им Марк Гроссман. Я видел таких людей. Они, не обращая внимания на разницу в возрасте, могли спорить с тобой о особенностях голубиной породы, прислушивались, если ты был прав. Где ещё можно найти другого взрослого человека, что был бы готов в любой час идти с пацанвой на край города, чтобы выбрать пару голубю для спаривания, будто от этого зависела судьба родного человека. А, может быть, она и зависит, эта самая судьба маленького человека от нашей, туговатой на ухо, взрослой отзывчивости? Мы заняты «великими делами», а чем занят ребячий ум знать не хотим, не интересно нам чужое детство. И всё-то у нас не так, как прежде, было у них. Таков был вердикт сердитых дядей и тетей, которых раздражал твой босоногий, нечесаный вид, когда несешься на старом «велике» с видавшей виды кирзовой сумкой, в которой шевелятся голуби. А Гроссману до всего было дело.
Гроссман обладал настоящим талантом дружбы. Был знаком со многими писателями и поэтами. Дружил с поэтами Степаном Щипачевым, Михаилом Матусовским, Михаилом Львовым, Борисом Ручьевым. М.Львову, воевавшему в Челябинской добровольческой танковой бригаде, Гроссман посвятил стихотворение «Баллада об уральском танке». Когда после лагерей Ручьев был в ссылке в Средней Азии, Гроссман добился его возвращения на Урал, всячески помогал другу. Не случайно, незадолго до смерти, Ручьев писал Гроссману: «Тебя я знаю, тебя люблю, сказать о тебе могу слова только простые и верные». Чтобы понять, как Марк Соломонович относился к друзьям, стоит прочитать его письма «Избранное»,1999 года издания.
В последние годы жизни у Марка Гроссмана литературным секретарем писателя была Татьяна Николаевна Крохалева, заслуженный учитель. Еще при жизни писателя она тщательно собирала его архив, обрабатывала, казалось, не значащие записи. После ухода писателя из жизни, она очень многое сделала, чтобы имя Гроссмана и его книги не забылись. Крохалева - составитель двух посмертных книг Гроссмана: «Избранное» и «Птица – радость». Добилась поддержки губернатора в издании этих книг. Она - автор многочисленных добрых статей о Марке Гроссмане, один из составителей трех хрестоматий по родной литературе с 1 по 11-й класс для школ Южного Урала. В каждой из хрестоматий есть произведения Марка Гроссмана и очерки о его жизни и творчестве.
Но самой известной его книгой стала «Птица-радость». Писатель в нее вложил душу, душу человека, любившего голубей. Его поражала в них поразительная привязанность к дому, их верность. На Птичьем рынке в Челябинске его знали все, а мальчишки - голубятники звали его «Птицей – радостью» по названию любимой книжки.
Восприятие от прочитанного усиливается тем, что иллюстрировал книгу Курдов Валентин Иванович, известный художник - анималист. Он создал классические иллюстрации к книгам о животных – «Где раки зимуют» В. В. Бианки, «Рикки-Тикки-Тави», к «Сказкам» Р. Киплинга и, наконец, к «Лесной газете» В. В. Бианки, переиздававшейся с этими иллюстрациями более двадцати раз. Курдов не был анималистом в узком смысле слова; предметом его искусства всегда оказывалась жизнь природы, которую он умел изображать. Оттого и иллюстрации к «Птице-радости» получились такие, что их можно рассматривать, не читая текст, и все станет ясно, о чем идет речь. Казалось, что этот человек живет среди животных, держит голубей. Ан нет. Он был типичнейший городской житель и наблюдал животных только со стороны
В последние годы жизни, тяжело больной Марк Соломонович на балконе своей квартиры на 6 - м этаже развел голубей. У него было 30 птиц! По ночам он писал книги, а утром голуби стучались ему в окно, напоминали, что им пора «завтракать». Марк Соломонович кормил их, разговаривал с ними. О голубях он знал все, мог говорить о них часами. Сказать лучше, чем сказал Виталий Бианки в послесловии к «Птице - радость» не получится: « И я не обманулся: правдивые рассказы Марка Гроссмана подлинной поэзией осветили страстное дело голубиной охоты. Немалую для себя пользу извлечёт внимательный читатель из этой книги. Узнает про чудо птичьего пера и другие маленькие птичьи тайны — загадки природы. Услышит про подвиги наших крылатых героев. Удивится неслыханной верности маленьких сердец . Поймёт, почему голубь — именно голубь и голубка из множества прекрасных птиц — заслужили неизменную тысячелетнюю любовь человека. Почему в наше утреннее время чудесная эта птица - радость стала символом Мира».
В рассказах Марка Гроссмана много мужественной любви к его маленьким героям. Сердцем поэта он раскрыл в них красоту жизни, мимо которой равнодушно проходят люди незаинтересованные, скучные. Особо хочется отметить показанный им в этой книге о голубях чудесный росток новой жизни.
Оказывается, в нашей стране в наше время даже девочки, «крысиные хвостики», как называл своих дочерей Марк Соломонович, не стесняются любить голубей. Бывает, взрослый дяденька, мечтая завести себе стаю, вынужден опереться в этом деле на семейный авторитет эдакого «крысиного хвостика» — своей дочурки (рассказ «Как у нас появились голуби»). И кажется нам, у всякого пожилого читателя, кто в детстве слышал скрипучий голос Козла, слёзы навернутся на глаза, когда прочтёт он, как сдалась старуха Ниловна в своей нелюбви к голубям, покорённая преданным сердцем Синехвостой — дочери Верной. Ясно: если сердца всех простых людей будут полны горячей любовью к своему дому, к родине своей, то скоро всем проповедникам завоеваний чужих домов, чужих родин придёт конец на всём земном шаре. Так пожелаем «Птице-радости» Марка Гроссмана облететь весь мир!» Что может быть выше оценки писателю, чем такое послесловие
Прошли годы, как писателя не стало. И можно сказать, самыми известными остались его книги для детей о голубях. Они продолжают издаваться и в наше время. "Птица-радость" вошла в «Избранное» 1999год, вышла отдельным изданием в 2002 году.
Только в утреннем свете родится,
Только в утреннем свете поёт,
К облакам устремляя полёт,
Птица-радость, волшебная птица.
В. Б и а н к и
Удостоиться такого четверостишья, который написал великий натуралист, мог человек, который действительно написал достойную книгу. Этой книгой и является моя любимая книга, моя память детства: «Птица-радость»
Действительно, «Птица-радость» Марка Самуиловича Гроссмана не только рассказы о голубях, их повадках. Это книга высокой гражданственности, любви к Родине (тогда еще СССР), воспитывающего патриота своей страны.
Боюсь показаться нескромным, но мне казалось, что мой отец чем-то напоминал Гроссмана. Нет, он не писатель. Простой преподаватель школы фабрично-заводского обучения (были такие после войны), он прожил достойную жизнь, но до обиды короткую. Голуби были его страстью всю жизнь. Его подопечные по школе беззастенчиво загоняли наших голубей, а он на них не обижался.
Голуби – это азарт, сейчас сказали бы спорт, хобби. Но мне больше нравится «Голубиная охота». Кто читал уникальную книгу Николая Минха «Браться Феврали» о дореволюционном прошлом нашей страны, то вспомнят, что обыватели уездных городов России жили этой «Охотой». Забывали свое сословие, имущественное положение, когда в воздух взмывали стаи голубей. Стояли рядом мещане, ремесленники. Да что там они! Купцы на время забывали свои лабазы и задирали головы в небо, где парили орловские тучерезы, кувыркались турманы. Чиновник, спешащий на службу в присутственное место и тот, близоруко щурясь, пытался рассмотреть, что творится в прекрасном и общем небе.
Так и отец, да любой голубятник, даже Марк Гроссман со своим авторитетом писателя и тот подавит легкую обиду, когда какая-то шантрапа (вроде вашего покорного слуги) осадит и загонит вашего голубя.
Не прощались только взломы голубятен. В «Птице-радости» Марк Гроссман подробно описывает свои переживания, когда выйдя на балкон, увидел разграбленную голубятню. Я это испытал с полной лихвой. Ужасное чувство увидеть посиневшие трупики птенцов, остывшие яйца и понурые силуэты голубей, чудом ускользнувших от рук грабителей. Они будут долго сидеть на коньке дома, прежде чем спустятся на голубятню. У нас, как у Гроссмана, были ситуации когда голубятня закрывалась. Птиц нет, а на нет и суда нет. Сердце сжималось от вида пустого заснеженного пригула. Кражи, как правило, совершались поздней осенью. Причина простая: первое - темные ночи, второе - ворованных голубей продавали и они зимовали в новой голубятне, постепенно привыкая к ней. И какая была радость, когда ты видел на крыше взъерошенную фигурку несчастного голубя, который чудом вырвался из плена. Как правило, они вырываются случайно, лишившись хвоста, ломая маховые перья. Но ими движет великий ннстинкт: домой, к родной голубятне. И голубятня начинает жить. Жить, даже если там живет один голубь. Соседние голубятники расцветали улыбами, видя, как ты обметаешь веником заснеженный пригул, а рядом бродит пара птиц вернувшихся из неволи.
От таких людей осталась память, светлая, добрая. Марк Гроссман , как и мой отец, принадлежит к поколению, которое формировалось войной.
Скончался Марк Соломонович от тяжелой болезни, не дожив трех месяцев до своего семидесятилетия. Похоронен на Успенском кладбище в Челябинске. На доме, где писатель жил последние годы, к сожалению, нет мемориальной доски. Но памятью ему будут его книги.
Писатели о голубях
После чтения книг Гроссмана мальчишку обязательно потянет на чтение других любителей природы, животных. Будьте уверены, что вы зачитаетесь «Рассказами о животных» Сетона - Томпсона. Вас не оставит равнодушным рассказ о почтовом голубе по кличке «Арно».
Говорить о Сетоне-Томпсоне можно много, но это ничего не даст. Да, уважаемый читатель. О нем столько сказано и такими людьми! Некогда советский журналист и натуралист В. Песков, статьями о природе которого в «Комсомольской правде» зачитывалось не одно поколение советских людей, вспоминал, какое огромное впечатление произвела на него, девятилетнего мальчика, книга Сетона – Томпсона «Животные герои».
Он пишет: «Только теперь, имея уже седину, понимаешь, как важно вовремя бросить нужное зёрнышко в землю. За тридцать следующих лет я, не прочел книги более нужной, чем эта…». Удивительны слова. Лучше и не скажешь. Только почувствуешь, что именно это чувство тебя переполняет. Я помню себя ребенком. Мы стояли в очереди в школьной библиотеке, чтобы получить затрепанную, склеенную книжку Сетона-Томпсона «Рассказы о животных».
Как это было захватывающе. Читая, ты забывал обо всем: что тебе нужно протопить печку, что в доме нет хлеба и нужно идти в магазин… Ты забыл все. На свете, в этот момент, существовал только поражающий своей физической мощью Уэб из рассказа «Жизнь серого медведя». Восхищал своей мудростью ворон «Серебряное пятнышко». Резвый голубь, спасающий людей во времена, когда ещё не было телеграфа. Это рассказ «Арно», Перечитывал рассказ «Лобо» о отважном и благородном волке. Переживал за стремительного кролика, уходившего от самых знаменитых гончих псов в рассказе «Джек – боевой конек». Ты переживал за животных, которые вынуждены бороться за свою жизнь, спасать своих близких. Ты начинаешь понимать, что они способны на героические чувства и действия в борьбе с человеческой экспансией.
Писатель постоянно стремится отразить их готовность к борьбе за свободу. Так, в рассказе «Мустанг-иноходец» дикая лошадь предпочитает смерть неволе: разорвав путы, бросается в пропасть, оставшись лежать там «бездыханной, но… свободной». Загнанная гончими псами серебристая лисица делает отчаянный прыжок и перебирается по движущимся льдинам на другой берег реки («Домино»). Писатель любуется благородством и верностью своих героев: они великодушны, как правило, не мстят обидчикам, горячо привязываются к тем, кто к ним добр и ласков. Для Сетона-Томпсона героизм всегда выступает в ореоле гуманизма. И это воспитывает читателей. Умный, хитрый волк бесконечно любящий свою подругу Бланку, после её гибели умирает от тоски («Лобо»). Полна драматизма история маленькой собачки, набросившейся на свирепого медведя для спасения жизни хозяина («Глупый Билли»), и материнские страдания крольчихи Молли, проявляющей удивительную находчивость для спасения своего потомства («Рваное ушко»).
А что может больше впечатлить уличного голубятника рассказ «Арно». Возьмите с полки книгу и перечитайте слова: «Взволновано звучит его голос, обращенный к гибнувшей птице («Арно»): «Лети обратно, голубь! О, голубь, спасайся, обгони опасные горы» и далее «Увы, он летел слишком низко! Какой злой дух спрятал охотника за верхушкой этого холма? Что за бес указал ему белое мелькающее пятнышко, выплывающее из лазури...». Это обострённое чувство сопереживания, проявляемое постоянно Сетоном-Томпсоном к гибнущим «младшим братьям». Как оно тебе знакомо.
Ты поднимаешь свою стаю и, задрав голову, со слезящимися от света глазами, следишь за набирающей высоту стаей. Ничего не предвещает опасности. Тихо, на небе – ни облачка. Только разлитая безмятежная лазурь небо. Такая чистая, что несколько перистых облаков, словно легкие голубиные перышки, раскинувшиеся где-то на краю горизонта, выглядят мусором посередине квартиры. Голуби, почувствовав воздух и свободу, сами, без погоняла, разминают мышцы и набирают высоту. Ты ждешь, когда заиграют свои игры турманы. Уйдут в «точку» тучерезы, и ты их не сможешь видеть. Нескоро они вернутся на голубятню. Вот уже закрутились турманы. Еще мгновение и они бросятся в смертельный, непостижимый для других пород полет: кувырки через голову. Увлекшись поворотами, они забывают чувство реальности и не видят, как тебе кажется, земли. Ты жмуришь в страхе глаза, что все! Разобьются! Проходит мгновение, ты не слышишь стука тела о землю и осторожно открываешь глаза. О радость! За какой-то десяток метров до земли срабатывает неведомый человеку инстинкт. Да что там человеку! Голубь другой породы не сможет так среагировать на надвигающуюся землю. А турман может. Он остановил свои головокружительные кувырки и, планирует в воздухе, наслаждаясь проделанным.
И вдруг. Это «вдруг» так знакомо, что я, прокручивая в голове свои ситуации, вспоминаю маленького мужественного Арно, почтового голубя, так талантливо описанного Сетоном-Томпсоном. Я явственно вижу, как короткая стремительная тень пронеслась мимо верхушек старых тополей. Глаза не успевают среагировать кто это. Копчик, маленькая хищная птица из разряда соколиных. Злейший враг голубятников и гроза голубей. Короткий удар и…несколько перышек, кружащихся в воздухе, напоминают, что здесь произошла трагедия. Все. Ты в бессильной злобе сжимаешь рукоятку. Это обязательное оружие голубятника пятидесятых-шестидесятых годов. Нет лучшего голубя. Нечто подобное, я думаю, ощущал и Сето-Томпсон, рассказывая о своем любимце. Кажутся естественными и «монологи» Арно, устремляющегося к родным местам: «Вперед, вперед! Крыло может ослабеть, глаз померкнуть, но любовь к родине все растет». Здесь, в переживаниях Сетона-Томпсона сочетаются «мысли» Арно и сопереживания автора, так знакомые и понятные человеку, держащему голубей.
Вот такой он писатель-натуралист Эрнест Сетон-Томпсон. Но описание его творчества будет не полным, если не сказать о нем как о художнике. Свои рассказы он иллюстрировал сам. Только карандаш использовал художник в своей работе. А какие рисунки.
Читатель, если у тебя нет на полке книг Сетона-Томпсона и ты вообще хладнокровен к животным и птицам, тем не менее, купи его книгу (любую) и ты с удовольствием полистаешь ее, разглядывая удивительно меткие зарисовки. А там как знать…и до любви к братьям нашим меньшим недалеко. Приютишь брошенного котенка, накормишь приблудного пса.
Есть у Гроссмана и упоминание о голубе мира. Первое издание «Птицы-радость» вышло в 1951 году. До фестиваля оставалось шесть лет, но «Голубка» Пабло Пикассо как символ мира шествовала по планете. Гроссман был журналистом, корреспондентом ряда уральских газет и борьба за мир во всем мире не проходила мимо него. Не удивительно, что Марк Соломонович, пусть в форме рассказа дворовым мальчишкам, смог довести до читательской публики историю создания «Голубки». Он был голубятник и, я уверен, историю создания «Голубки», да и жизнь великого художника, всю жизнь держащего голубей, он знал. Я не мог устоять от соблазна и провел работу по изучению творчества Пабло Пикассо. Это громко сказано, ибо написать о творчестве испанского художника под силу только специалисту. Я уподобился Марку Гроссману и написал о Пикассо через призму голубей.
Уличные пацаны. Символ советских городов, больших и малых. Толпы мальчишек, бегающих во дворах, поднимающих пыль на пустырях игрою в футбол. Гоняющих голубей. Гроссман знал эту публику и доверял ей. Обычно недоверчивые ко всяким взрослым заигрываниям пацаны доверяли ему. А увидев на нем тельняшку, прониклись уважением. Нужно было суметь увлечь мальчишек историей и борьбой за мир. Гроссман сумел, рассказав им историю «Голубки», начиная с того, что художник был большим любителем голубей.
Я долго жил книгой «Птица-радость». У меня даже есть свой рассказ. Сюжет почти гроссмановский. Я подобрал птенца- сизаренка, погибающим в пыли на улице и тоже назвал Аркашкой. Он жил у нас в голубятне долгие годы и погиб почти как Аркашка из «Птицы-радости». Как у Гроссмана, у меня в детской голубятне были птицы по именам.
Седой- красивый мощный голубь. Действительно «Седой», с седым уникальным оперением. Многие годы он был незаменимым вожаком стаи, не давая ее разбить на части подброшенными чужими голубями. Всегда он уходил из чужого плена, да еще и прихватывал голубку, с которой его спаривали. Был случай, он пришел, когда мы его уже не ждали. И не один, а со своим выводком. Нужно сказать, что хозяева не обнаружились. Оно и понятно: голубей у нас украли. В неволе его пытались приручить. Есть у голубятни ков жестокое, но верное средство приручить голубя. Его обрывали. То есть безжалостно вырывали маховые перья из крыльев. Голубь становился беспомощным как птенец. Он травмирован и надломлен. В это время ему подсаживают пару и оставляют на свободе в голубятне. Прием почти беспроигрышный. Но он оказался не для Седого. Без маховых перьев, без хвоста(новые хозяева переусердствовали), он неимоверным усилием перепархивал с крыши на крышу. Голубь был прекрасной добычей для кошек, но Создатель не дал погибнуть от зубов хвостатого бандита. Голубь, если так можно было сказать, допорхал до голубятни.
Постоянный противник и конкурент Седого - белоснежный голубь «Поп». Это потомок тех останкинских голубей, которых купил отец после фестивальной эпопеи. Не все знают, что фестивальные голуби были растащены по голубятням и на голубинках произошел обвал цен. Хороший почтарь тогда стоил рубль, вместо десяти. Ушлые торговцы садились в поезда и приезжали к нам, в глубинку, пытаясь хоть что-то выручить. Цены были бросовые, а птицы великолепные. Вот папа и разорился. Долго жили наши останкинцы. Потом что-то случилось с голубкой, и остался один голубь. Его спарили с белой голубкой из беспородья, которым славилась наша голубятня. Выводились красивые птенцы. Но добиться такой чистоты и мощности корпуса мы уже не смогли. Так и наш Поп: выводил сильное потомство, но уже не останкинцев. Но все они были дороги нам, это были наши голуби.
Да что это я? Увлекся описанием своих питомцев и забыл, что всем своим литературным опусам о голубях я обязан Марку Гроссману, писателю, натуралисту и достойному сыну своей земли. А я продолжу рассказывать о голубях, но уже в своих рассказах.
…Ох уж эти мобильные телефоны! Они достанут тебя везде. Вот и сейчас, в метро, в самой давке при попытке попасть в мясорубку турникета, раздался противный зуммер. Можно, конечно, не отвечать. Так он еще сильнее звонит. Согласен, если ты не человек бизнеса, то можно его вообще не брать или звук отключить. Но что сейчас говорить. Отвечать нужно.
-Слушай, прочитал. – Раздался бодрый голос моего редактора. – Именно прочитал, а не просмотрел. Ну не все, конечно, - опередил он мой недоверчивый вопрос. – А ты как думал, что я все с карандашом просмотрю.
- В основном, понравилось. Особенно фестиваль, голубиная история, голубиная сторона. Есть перегруз материала. Каждая глава просится развернуться и стать повестью. Ну какие твои годы! Успеешь, пенсионер ты наш - хохотнул в трубку приятель. Заглядывай! И исчез из трубки.
Он еще не знал, мой друг, что перегруз материалом будет продолжаться. Ибо в эту повесть напрашиваются мои рассказы о животных, в первую очередь, о голубях. Не будет полного впечатления о фестивале, есть ли я не размещу рассказ «Вареный». Предам память о сизаре, если не вставлю рассказ «Аркашка». И так далее, и так далее…
Опять же, если бы не память - детства, книга «Птица-радость», многих рассказов могло бы и не быть.
По следам «Птицы –радость»
Вор, я и голуби
Вареный, Вареный… Почему я его вспомнил? Не скажу почему, тем более, что прошло больше пятидесяти лет. Но выплыл же он из ее величества памяти, которая нет - нет да и подбросит интересный фрагмент из прошлого бытия. Так и сейчас, увлекшись воспоминаниями о фестивале и последующих годах, память «выдала» интереснейший персонаж.
Закончился сталинский период. Н.С. Хрущев на XX сьезде КПСС все расставил по полочкам. Иосифа Виссарионовича вынесли из Мавзолея. Вернули незаконно репрессированных, и страна пошла дальше. Дальше в шестидесятые. Проблем было не меряно. Послевоенье. Но народ жил. Надеялся на лучшее, рожал детей. Послевоенный подъем во всех отраслях экономики. Успехи огромной страны были налицо – выведение на орбиту первого искусственного спутника Земли. А запуск первого человека! Стране было чем гордиться.
Но, что одним из первых событий отложилось в детской памяти, так это VI международный фестиваль молодежи и студентов, который проходил в Москве. Не верите? Зря. Я помню 1957 год через значок и открытки. Значки с ромашкой – эмблемой фестиваля. Скажите, кто из вас в детстве не собирал открытки? Киоски ими были переполнены. А песни. Телевизоров не было, посему радиоприемники работали на полную мощность.
«Ты сегодня мне принёс, Не букет из пышных роз, Не тюльпаны и не лилии. Протянул мне робко ты, Очень скромные цветы, Но они такие милые. Ландыши, ландыши - Светлого мая привет. Ландыши, ландыши - Белый букет».
Кстати, совсем недавно песне «Ландыши» исполнилось пятьдесят пять лет. Популярность этой песни была огромной. Это, как бы мы сейчас сказали, был - хит. Она разительно отличалась от других, идеологизированных песен того времени. В ней не было ни слова о партии, ни о долге. Её мелодия была незатейлива и легкомысленна. В ней было что-то весеннее, игривое и беззаботное. Так что фестиваль мы ощущали через музыку.
Можете представить себе шантропу пятидесятых годов, собравшихся где-нибудь в уголке двора и напевающих не менее популярную песню; «Если бы парни всей земли…». Пели, уверяю вас, пели самозабвенно.
Время, о котором я рассказываю, относилось к концу пятидесятых-начало шестидесятых годов. Вроде бы послевоенная разруха осталась позади, началось строительство невзрачных панельных пятиэтажек, как их сейчас называют «хрущобами».
По уникальной случайности постановление партии и правительства по улучшению жилищных условий почти совпало в датах с проведением фестиваля. Так что «хрущевки» (извини, читатель, но уничижительное «хрущобы» я, как представитель старшего поколения, произносить не могу) ровесники фестивалю. Они строились, и народ с радостью переселялся в них. Переселялся из коммуналок, подвалов, бараков. Появлялись новые магазины «Универмаги». В них ездили по выходным как на праздничное мероприятие. По такому случаю нас, отпетую уличную рвань, отмывали и переодевали.
Но в то же время, параллельно этому новому миру, стояли забытые богом и фабричной администрацией рабочие поселки, отличавшиеся от окружных деревень только тем, что деревянные дома были двухэтажные. Позднее их обзовут «Домами барачного типа». Но в то время такие дома бараками не назывались. Это было стоящее жилье по тем временам.
История начинается тем, что в нашем подьезде именно такого дома появился новый сосед, Виктор Варенов, превратившийся в скором времени в «Вареного». Почему «Вареный»? Да кто его знает. Производная от фамилии, наверное. Мы как-то не задумывались, откуда брались все эти уличные клички. Жители нашего поселка имели корни в деревнях, а какая деревня без уличных кличек. Традиции сохранились.
Варенов был мужик как мужик: среднего роста, худощав, средних лет. Больше ничего и не скажешь. Но все-таки он чем-то отличался от нашего мужского поселкового сословия. Чем? Приглядевшись к нему можно было сказать: аккуратностью. На голове у него был безукоризненный пробор, всегда чисто выбрит. Одет просто, но аккуратно. С нашими дамами был подчеркнуто вежлив, не сказать бы до скрытой иронии. О мужиках и говорить нечего: он быстро определился с нашими дядями Колями и Ванями. В чем причина успеха? Думаю, что выпили они с Вареным за его счет где-нибудь в огороде или в сарае и все, дружба навеки.
Прошло время, и стали люди замечать, что Витя Вареный как-то не торопится на работу. Он все время был дома. Утром, выспавшийся и свежевыбритый, он появлялся во дворе, садился на лавочку и читал газеты. Вы можете представить себе утро двора на рабочем поселке, где на лавочке сидит здоровый мужик и читает газету? Не знаю как вы, - я нет. Этого не могло быть, потому что такого не могло быть. Я понимаю, еще вечером, местные интеллигенты, вроде нашего папеньки или агента по снабжению дяди Сережи, могли почитать прессу перед сном. Но днем! Нет, извините. У нас работали все и на лавочке днем могли посидеть только древние старики и старухи.
Конечно, такой вопиющий случай явного тунеядства не мог оказаться незамеченным. Наша зоркая общественность тут же установила неослабный контроль за новым жильцом и сделала вывод. Вывод был жесткий, но реалистичный: « Да, не работает». Как следствие, возникли вопросы по его существованию. По уличному говоря: «На какие шишы живет?»
Дворовые тетушки поспешили поделиться информацией со своими супругами по такому необычному вопросу, но, как всегда, напоролись на игривость своих благоверных. Мужья поужинали и пребывали в великолепном расположении духа и подумывали о диване.
- Был бы мужик в соку, Августа( сейчас бы сказали, гражданская жена Виктора. Как называли в наше время подобные союзы, я по этическим соображениям написать не могу) прокормит. Это было самое доступное, что можно подчерпнуть из обстоятельного разговора семейных половин. Диалог заканчивался тем, что начавшая разговор прекрасная половина человечества выскакивала из-за стола, плевалась и кричала:
- Вот кобель, только одно на уме!
-А что я сказал? - Удивлялся разомлевший от еды «кобель». - Знать, как мужик хорош!
- Да толку-то от вас - кричала вышедшая из себя половина. - Ни на работе, ни дома! Оставим на совести семейной пары изыски, где больше толка друг от друга, но беседа любящих сердец заканчивалась прозаически: «Сам» тихо - мирно склонял голову на грудь и задремывал, тем самым выходя из затянувшейся беседы, а его супруга начинала мыть посуду, ворча себе под нос.
Было странным, если бы наиболее активные представители нашего общежития не задали Августе вопрос по поводу ее, так сказать … Ну не знали бабы как назвать августиного квартиранта, так как после нескольких спичей тети Августы, показавших ее острый язык, товарки остерегались нарваться на нелицеприятную отповедь.
-Ну как там…твой-то… на работу не устроился? - Выдохнувшись от построения сложнейшей фразы, высказывалась самая умная.
-Да нет еще - как-то буднично отвечала товарка.
-А что так? Али по специальности трудно устроиться? - Не отставали соседки.
- Не знаю, не спрашивала - отнекивалась спрашиваемая.
- Да как же так, Августа, видано ли дело, здоровый мужик и не работает - шумели бабы. Действительно, для наших женщин неработающий мужик был нонсенс. Он мог пропивать зарплату, летать с одной работы на другую, но не работать, так сказать « сидеть на шее у жены»…это было слишком.
-Бабы, отстаньте, это мое дело - обрезала затянувшийся разговор Августа, и добавляла: - Я сама прилично зарабатываю. Здесь тетя Августа была права: женщины поселка, составляющие костяк работающих на прядильно – текстильных фабриках, действительно, зарабатывали немало, и частенько больше своих благоверных, которые трудились, за исключением помощников мастеров, на вспомогательных производствах. Разговор утихал сам собой.
Так и стал привычным образ Вареного, сидящего на лавочке и читающего газету. Потом он уходил обедать и выходил на улицу уже вечером, чтобы посидеть с жителями нашего дома. Он был тактичен и умен, этот Вареный. Вскоре он запросто беседовал с нашим отцом, к которому просто так было на сивой кобыле не подьехать. Мог сыграть партейку - другую в домино с местным пролетариатом. И всюду он обращал на себя внимание сдержанностью движений, осторожностью разговора. Он не болтал, говорил дозировано. Еще его выделял говор. Он явно был не из наших краев. Виктор «акал», причем, это было не нарочито выпячивающее произношение. Это было его родное наречие. Обсуждая Виктора в его отсутствие, обыватели решили, что он москвич, но почему осел в наших краях, не понимал никто.
Ответ не заставил себя долго ждать: в нашем дворе появился участковый дядя Ваня. Это был пожилой дядька в синей милицейской форме, с погонами старшины. Жил дядя Ваня на нашем же поселке, держал, как и все скотину, копался в огороде и всех знал. Это был участковый, отвечающий за порядок на нашем, не совсем спокойном поселке. Ему бы лучше подошел дореволюционный термин: « Околоточный». Он был в курсе всех семейных проблем и часто семейные ссоры, когда разгулявшийся глава семейства начинал терять меру, разрешал самым примитивным способом: давал «Самому» по морде, и укладывал его, бездыханного, спать. Утром обязательно приходил проведать неблагополучную семью, выслушивал смятые невнятные извинения отца семейства и миролюбиво ворчал:
- Мотри у меня, будешь обижать Марью, Дарью (можно много имен перечислять) я тебе…- и для убедительности показывал огромный волосатый кулак.
- Да что ты, Михалыч, рази можно!- В испуге шарахался от него глава,
-Это я уж так, перебрал малость, ты же меня знаешь. –бормотал провинившийся.
Конфликт был исчерпан и участковый, по-хозяйски, заложив руки за спину, шел по поселку, солидно кивая головой, здоровающимся с ним бабами.
Дядя Ваня прямым ходом прошел в коммунальную квартиру, где в маленькой комнате проживала Августа. Ясно было, что ткачиха Августа его не интересовала. Обьектом внимания участкового был, так сказать, квартирант Августы. Соседи изнемогали от любопытства. О чем говорил участковый с Виктором, я не знаю, и откуда вырвалась информация, не ведаю, но вечером двор гудел как встревоженный улей. Даже мужики сдвигали кепки на лоб, чесали затылки, шкрябали пятерней заросшие щетиной щеки и мычали:
- Мда, ты смотри, а вроде ничего мужик.
- А мы вам говорили - восторженно верещали бабы: - Так ведь не слушаете. Мужики вяло отмахивались: крыть им было, действительно, нечем.
Информация добила всех: Вареный оказался вор, причем сидевший не один раз. Он отбывал срок в местной тюрьме и после отсидки находился в нашем уездном городке на поселении под надзором милиции. Было такое понятие: « сто первый километр». Это означало, что всяким антисоциальным элементам было запрещено селиться в населенных пунктах ближе, чем за сто километров от Москвы.
Варенов был густопсовый москвич. Отсюда его нестандартное, для наших мест, произношение. Благодаря Августе, наш участковый дядя Ваня приобрел себе на участок хлопотного подопечного, а жители дома такого необычного соседа. Мы, пацаны, были слегка огорошены. Виктор, такой обходительный добрый дядька, и вдруг вор. Насмотревшись всяких художественных фильмов того времени, мы представляли воров этакими заросшими шерстью громилами, с низкими скошенными лбами, с мощными надбровными дугами, с выдающимися вперед квадратными подбородками. А тут! Пацанье было крепко разочаровано таким исходом.
Правда, у Вареного была пикантная деталь, подчеркивающая его необычное положение. У него была «фикса». Золотая коронка, кто не знает. В кино у всякого элемента, находящегося не в ладу с законом, обязательно была фикса. Она, эта фикса, придавала обладателю особый шарм, этакую приблатненность. Заиметь фиксу было мечтою каждого пацана. Наиболее отьявленные даже обматывали передний зуб фольгой от конфет и щеголяли.
Подросло первое послевоенное поколение, начиная с 1945 года рождения. Для них авторитетами были уголовники «С наколкою, с гитарою». Подражали им и мы, мелкая шантропа. Даже я, вообщем-то умеренный пацаненок, мечтал иметь фиксу, как у Вареного. Как она вспыхивала желтым светом, когда он смеялся! Он так изящно прикусывал ею папироску! Все это не оставалось без внимания.
Вареным ни сном, ни духом не помышлял, что его биография известна широким поселковым массам. Когда он вышел к вечернему двору, его встретили напряженным молчанием. Он сразу все понял. Сначала напрягся, затем расслабился, сунул руки в карманы и покачался на носках сандалий.
-Что, все уже вызнали? - Только и спросил. Двор напряженно молчал. Настроение жителей было вполне понятным: на Руси к ворам и конокрадам общество всегда относилось жестоко. На смерть забивали, если ловили. А тут на тебе, вор собственной персоной, поселился в доме. Вареный молчал недолго, вздохнул и начал говорить. Говорил спокойно, не волнуясь, как за трибуной. Суть сводилась к тому, что род его занятий нисколько не должен волновать уважаемую общественность, которая, затаив дыхание его сейчас слушает. У него специфическое ремесло, с которым он не собирается расставаться, ибо оно его кормит. По импровизированной аудитории прошел легкий шумок. Населению дома стал понятен источник доходов, обеспечивающий праздную жизнь Вареного. Виктора несло. Он давно не высказывался, а ему было что сказать. Вареный был прирожденный оратор. Он клятвенно заверил соседей по дому, которых он, Виктор Варенов, полюбил как родных, что род его деятельности нисколько не распространяется на имущество сидящих здесь уважаемых им граждан. Что его совершенно не интересуют нижнее белье тети Гриппы, которое, не смотря на вечернее время, до сих пор не снято. Бельевые веревки со скрепками его тоже не интересует. Виктор замолчал. Он уже овладел аудиторией и был уверен в успехе. Виктор вытащил портсигар, раскрыл его, достал папироску и, дунув в нее, лихо вставил в рот. В лучах закатывающегося солнца блеснула заветная фикса. Виктор прикурил от спички, помахал ею, чтобы затушить и приготовился продолжать дальше. Но как всегда бывает на любом сборище, будь то сходка жильцов дома или профсоюзное собрание производственного коллектива, найдется охальник, который сведет на нет весь пафос. Так и случилось. Сидевший на корточках возле сарая сапожник Илья, в миру просто «дядя Ля», и сосредоточенно сосавший потухшую самокрутку, вдруг сплюнул, проследил за длинным плевком, достиг ли тот заданной цели, и заговорил. Народ притих. Уж сейчас Илья врежет этому московскому хлыщу, у него не заржавеет, он сможет.
- Слышь, Витек, а ты как Гриппкино белье с первого разу узнал? Мне бы вот, так и не к чему, какой фасончик панталонов она носит, - вдруг хитро прищурившись, выдал дядя Ля. Народ охнул. Вот и понадейся на такого.
- Ах ты, охальник! Аспид, я сейчас бельма-то твои бесстыжие повыцарапываю! -Взорвалась высоким дискантом наша соседка тетя Гриппа, вставая с лавочки и делая первые шаги к оратору. Выступавший, хорошо зная нравы своих соседок, не стал дожидаться приведения приговора в исполнение и благополучно ретировался в задние ряды. Но апофеоз речи был, конечно, сорван. Мужики, посмеиваясь, полезли в карманы пиджаков за папиросами, закуривали и скоро вонючее табачное облако, колышась, поплыло травить собравшиеся массы. Бабы перехихикивались по поводу бельевого ансамбля, развевавшегося на бельевых веревках.
Наш неприхотливый быт делал жизнь всех семей открытыми и доступными. Одна только сушка белья чего стоила. Сами посудите, где сушить пикантное женское белье или мужское исподнее. Вот и развевались на ветру летом и вставали колом на морозе женские рейтузы с начесом, мужские кальсоны, нижние сорочки и чулки. Курьезность этой выставки мы не замечали. Ну, вывесила тетя Катя свои причиндалы 58-60 размеров, штопаные -перештопаные. Рядом соседка разместила свою постирушку, а у нее пара девиц на выданье. Тут одной веревкой не обойдешься. Не беда - протянем другую, можно в любом месте, не возбраняется. А кому пройти мешает или на велосипеде проехать, тоже не проблема, отгибай чьи - нибудь панталоны и проходи-проезжай. Но для свежего взгляда Вареного такие вещи не прошли мимо.
Поняв, что накал страстей сбит, Вареный присел к мужикам и разговор пошел в более дружеской форме. Чего он им рассказывал, я не знаю, но взрывы смеха слышались. Позже, за ужином, когда родители обсуждали случившуюся ситуацию, я ухватил, как отец говорил матери, что воры не воруют там, где живут.
- Да и чего ему, столичному жулику, у нас воровать - философски заметил отец. Тем дело и закончилось. Виктор Варенов утвердился в нашем беспокойном сообществе на правах полноправного жильца.
Ему нравилось жить на поселке. Это, правда, со слов, тети Августы. Ее конфронтация с принципиальными соседками закончилась, и она стала более охотно рассказывать о Вареном. Он, действительно, москвич, неоднократно сидел, и, судя по его случавшимся отсутствиям, с ремеслом своим не закончил. Его, как говорила тетя Августа, участковый предупреждал, что, дескать, Витька, доиграешься и меня под монастырь подведешь. В ответ Вареный смеялся и говорил: - Не дрейфь, дядя Ваня, жизнь одна, прорвемся. Дядя Ваня уходил, недовольно бурча под нос, а Вареный продолжал отлучаться.
У меня с Виктором завязались дружеские отношения. Не удивительно, так как лавочка, на которой он любил сиживать, располагалась напротив нашего сарая с палисадником. Там постоянно гуляли голуби, валялась собака, копошился я. То есть можно было на что-то глаз положить. А так скука, посиди день-деньской, ничего не делая. Как-то раз он остановил меня, когда я деловито пробегал мимо.
-Слушай, тезка, а ты чего в карты с пацанами не играешь? - Спросил меня Вареный.
-Я дядь Вить, не умею - Бросил я на ходу.
- Голубятник, а в карты не умеешь, как же так? - Искренне удивился Вареный. Здесь он был прав. Голуби и карты были в то время неразделимы. Денег у игроков не было, поэтому резались на голубей. После чего можно было не удивляться, что по ночам трещали голубятни. Что тут ответишь. Конечно, играть я играл, но это была примитивная «Пьяница». В «Дурака», «Подкидного» я мог посидеть пару конов со своими одногодками. В серьезные игры, вроде «Буры», «Секи», или крутого «Очко», я не играл. В них играли парни взрослее. На кон ставились деньги или голуби. Потом, я был сыном завуча школы ФЗУ, где обучались будущие работники прядильно-текстильного производства. Долго ли до греха. Папенька узнает, что сынок в азартные игры режется, пойдут разборки… Им это нужно? Посему я чаще всего получал от старших товарищей крепкий щелбан (щелчок) по белобрысой голове и отправлялся восвояси.
Так, слово за слово, у нас завязался разговор. Потом я частенько сидел с Виктором на лавочке и общался. Нужно отметить, что про карты он даже не заговаривал больше. И с нашими пацанами в карты не резался, хотя его и приглашали. О чем можно было разговаривать взрослому мужику с десятилетним мальчишкой? Оказывается, можно. Тему мы нашли очень даже общую: о голубях.
Детство у Вареного было довоенное. Он родился в Москве в районе Марьиной рощи. Когда я вырос и прочитал Гиляровского, то сразу вспомнил Виктора. Не удивительно кем он стал, в таком районе, как Марьина роща. Другую профессию там приобрести было просто невозможно. Ему, наверное, со мной было интересно, иначе чего бы он со мной разговаривал. Любопытен я был чрезмерно, поэтому закидывал Вареного вопросами о Москве, о голубях. Он охотно рассказывал мне о столице. Я впитывал его рассказы как губка. Это была нереальная жизнь большого города. Я забывал рот закрывать. Что вы хотите, в таком солидном возрасте как десять лет, я еще не ездил на поезде и дальше центра города не выезжал. Вареный с удовольствием обьяснял мне устройство метро, рассказывал о ВДНХ. В знак доверия я показал ему мальчишескую коллекцию значков, среди которых были фестивальные. Виктор охотно рассматривал значки и рассказал мне о фестивале молодежи и студентов в 1957 году. Он долго и задумчиво вертел в руках разноцветную ромашку, значок фестиваля:
Основной темой наших бесед были голуби. Вареный в детстве занимался голубями. Да кто ими до войны и после не занимался. Он с увлечением рассказывал, что они держали десятки голубей, которые тучей взмывали в небо. Голубятен в Москве было множество.
Я, как человек обстоятельный и практичный, поинтересовался где они находили денег на корм для всей этой прорвы. Вопрос был не праздный. Наши стаи были невелики, но кормить их нужно было каждый день. Отец сдержанно выдавал деньги на покупку пшеницы, но это дело было ощутимой статьей в расходной части нашего семейного бюджета. Пары голубей строго регламентировались.
Посему добывание денег было делом непростым и актуальным. Я, вообще, был денежный пацан. Не брезговал ничем. Продавал чужих голубей, загнанных в свою голубятню, по дешевке сваливал птенцов от своих пар начинающим голубятникам. В ход шли такие сложные операции как двойные обмены. Это когда меняешь голубей на аквариумных рыбок ( в нашей жизни стали появляться аквариумы), а их, как дефицит, можно было продать. Не гнушался тем, что экономил папины деньги, выданные на покупку пшеницы, а зерно воровал с такими же, как сам, отщепенцами, с машин, ждущих очередь на разгрузку на элеваторе. Затея была достаточно рискованная: нужно было подьехать на велосипеде к грузовику, крытому брезентом. Оттянуть шнур и просунуть ведро в кузов. Вытащить полное ведро и ссыпать его в сумку, держащую коллегой по ремеслу. Если была возможность и время, то операция повторялась. Но иногда раздавалась ругань и крики не совсем цензурного содержания. Все ясно, нас увидели. Не дожидаясь скорой расправы, мы стремительно уезжали. Бывало, даже без сумки. Что сделаешь, ремесло требовало жертв.
Вареный, на мой вопрос, загадочно усмехался, на мгновение замолкал и нехотя цедил: -Да находили. Мне ответа хватало, я интуитивно чувствовал, что можно спрашивать, что нет. Вероятно, с поисков средств для питания голубей и началась сложная профессия Вареного.
Разговор продолжался. Он рассказал о московской голубинке. Позже этот рынок назовется «птичьим». Я сбегал домой и принес свои настольные книги: «Птица-радость» Гроссмана, фестивальный выпуск статей «Голуби», набор открыток с голубями. Вареный оживился. Мы долго листали книги, он вспоминал породы, которые у него были, потом попросил эти книги почитать.
-Только не потеряй - сказал я Вареному.
- Гадом буду, верну!- Серьезно ответил Вареный.
- Зуб даешь? - Не унимался я.
- Даю - торжественно сказал Вареный, и для убедительности щелкнул пальцами по своей великолепной фиксе. Землю жевать я его не заставил, аргументы были весомые и книги перешли к Виктору.
Как-то вечером, я коротал время на лавочке, дожидаясь, когда после ужина соберется наша гоп- кампания и мы пустимся в очередные игрища вроде «попа-погоняла» или «коронячек». Вышел Виктор и, увидев меня, воскликнул:
-Тезка, я же книги твои прочитал. Подожди, сейчас принесу - и скрылся в подьезде. Вскоре он вышел и вернул книги.
-Книги понравились? Дядь Вить - поинтересовался я. Я немного блефовал. Рядом кучковалась наша братва. Были пацаны и постарше, а я так запросто - с Вареным. Авторитет мой рос. Виктор подсел рядом и что-то стал мне рассказывать. Разговор зашел о книгах. Особенно его задел фестивальный выпуск «Голуби». Это был набор статей авторитетных ученых-орнитологов, голубеводов. Было описание Москвы. В это время выходили отужинавшие наши папы (мамы выйдут позже, когда помоют посуду) и садились на лавочку. Я и Виктор увлеченно обсуждали очередную московскую тему. Наш сосед, дядя Сережа, взял мою книжку:
- Ух ты, о фестивале! – Удивился он. – Помню, был такой. В Москву было не вьехать - добавил дядя Сережа. Он был фабричным агентом по снабжению и вел разьездной образ жизни.
-Да, в Москве милиции было немеряно - сказал Вареный. Помолчал, потом добавил: - Перед фестивалем выселяли народа полным-полно, чтобы не бездельничали. Целые составы уходили без названий. «Литерные», их называли.
Народа во дворе прибавлялось. Я был выжат со скамейки взрослыми, но почувствовал, что разговор будет содержательным и интересным. Посему предпринял меры: присел на корточки под кустом возле лавочки и затих. Разговор продолжался.
-Это как? – Спросил кто-то из непосвященных.
-А так - сказал Виктор. Он достал портсигар, вытащил папиросу, закурил. Это был не вонючий «Север» или «Прибой», коими травили себя и окружающих наши мужики. Дух от них был более деликатный. Виктор повел портсигаром по кругу. Мужики потянулись к пачке и корявыми пальцами аккуратно выковыривали папиросы. Стояло молчание: мужики прикуривали друг у друга. Затянулись, прокашлялись и разговор возобновился.
-Так кого выселяли, Виктор? - Повторил вопрос кто-то из сидящих.
-Да антисоциальный элемент выселяли - нехотя сказал Виктор
-Не понял – раздался возглас.
-Да чего здесь непонятного - раздался голос дяди Сережи - всех тунеядцев, пьяниц вывозили на сотый километр.
-А зачем? - Не унимался голос.
-Вот балда!- припечатал непутевого соседа дядя Сережа. - Фестиваль в это время в Москве проходил. Молодежи и студентов. Понял? - Добавил он. Сосед пристыжено замолчал, хотя ничего и не понял.
У меня затекли колени, но я боялся пошевелиться. А вдруг заметят. Сразу же – окрик: -А ты чего здесь отираешься! Мал еще слушать, о чем взрослые говорят. Разговор продолжался.
-Да, народа тогда приехало со всего мира - раздался голос Виктора. Он сидел тихо, но у него явно было, что сказать.
-О чем разговор? - Раздался знакомый голос. Это вышел мой папа. Он только что поужинал и посему благодушествовал.
-Да вот, Алексей Иванович, фестиваль вспомнили - поддержал разговор дядя Сережа. На мое удивление отец подсел на скамейку.
-Мероприятие, что и говорить, было из ряда вон. Считай Сталин только что умер и вдруг такое. Приподнять железный занавес - задумчиво сказал отец. Между мужиками завязался свой разговор, касающийся, как бы можно было сказать, внешней политики, видимой через корявое мужицкое понимание. У этих людей было свое мнение. Они его заслужили высказывать тем, что у каждого за плечами была война.
-Да, Никита Сергеевич проявил себя. Мир вздрогнул от такой неожиданности - снова повторил отец, когда мужики поостыли от воспоминаний своего фронтового прошлого. Виктор сидел вместе со всеми, но участия в бытовых разговорах не принимал. Оживал только в диалогах о политике. Ему что, он газеты все перечитал, новости прослушал. А слушать было что: Куба, Карибский кризис, Египет. Незаметно разговор уходил снова на Москву того времени.
-Я был в то время, когда Москва готовилась к фестивалю. - Раздался голос дяди Сережи - Ее, считай, только в порядок привели после войны. Далее пошел разговор между двумя умными соседями и Виктором, который был неплохо осведомлен о VI Всемирном фестивале молодежи и студентов. Разговор закружился возле строительства «Лужников», проспекта Мира. Взрослые вспомнили, что мероприятия в рамках фестиваля проводились на средства Центрального комитета комсомола. А получены они были за счет лотереи, выпущенной к фестивалю, которая пользовалась, как гласили средства тогдашней массовой информации, огромной популярностью у советских граждан. Когда я вырасту и буду работать в сфере финансов, то мне будет ясна «эта самая огромная популярность». Исполнительные органы власти не гнушались самыми разнообразными способами побуждения активности. Помните фильм «Бриллиантовая рука»? Ну, газ не газ, но методы принуждения были. Причем одного выпуска лотереи оказалось недостаточно. Был осуществлен второй выпуск, и вырученных средств хватило не только на то, чтобы окупить все расходы по программе фестиваля, но и на строительство в следующем, 1958 году, Дворца пионеров на Ленинских горах в честь 40-летия комсомола. Тема была для меня совершенно неинтересная. Я заскучал и собрался попятиться назад и выбраться из-под надоевшего куста, как раздался голос Виктора.
-И смех, и грех - сказал вдруг он. - Молодежь как с цепи сорвалась. Милиции было дано указание, особенно не усердствовать, давать возможность общаться с иностранцами. Что было! Целуются. Языка никто не знает, братания на улицах. Особенно притягивали к себе африканцы.
-Чего удивляться - встрял дядя Сережа - кто из нас живых негров видел. Я как-то встретил в метро живого негра, так загляделся, что чуть с эскалатора не полетел.
-Чем это он тебя так привлек, Васильич? - Поинтересовался кто-то из любопытных.
-Вообщем -то ничем. Но уж больно черен.- Ответил он. – Только ладошки белые. Да белки глаз сверкают.
А больше ничего у них белого не заметил - невинно спросил кто-то. До дяди Сережи дошел розыгрыш. Под общий смех, он заметил, что штанов негр при нем не снимал.
Здесь вмешался Вареный и рассказал анекдот-быль о том, что подвыпившие московские мужики решили выяснить какого цвета у негров мужское достоинство. Пригласили негров выпить, напоили их и предложили раздеться. Негры на алкоголь оказались слабыми, быстро опьянели и не только разделись, но и стали танцевать свои национальные танцы. Мужики-москвичи лежали на травке и отдыхали, глядя на представление. В итоге всех прибрала милиция. Негров отвезла в гостиницу, москвичей - в отделение милиции - под общий смех закончил Виктор.
- Милиция всю братву предупредила, чтобы никаких краж, разбоев - добавил он. Народ восхищенно затих. Каждый, помнив происхождение Вареного, ждал, что он что-то скажет. И они не ошиблись.
- Милиция предупредила воров в законе, что если будут случаи воровства или грабежей гостей, гостиниц, дела будут шить политические. Это уже не уголовные статьи. По политическим дела вершил КГБ, а у них сроки начинались с пятнадцать лет - сказал Виктор.
-И все подчинились? - Снова раздался голос.
-Так всемосковская сходка воров в законе прошла. Установили: никакого криминала, никакого карманничества, никаких «гоп-стопов». Более того: следили чтобы залетные «махновцы» не шалили - усмехнулся Виктор.
-И что, все послушались? – Опять кто-то из любопытных проявился. На него зашикали недовольные, дескать, чего тут непонятного.
-Да у нас дисциплина почище, чем в армии - усмехнулся Вареный. Кому перо в бок получать хочется – добавил. Народ потрясенный молчал. Даже фраза «Да у нас» - брошенная Виктором прошла без внимания.
-И потом не патриотическими чувствами руководствовались, а боялись. Слух прошел, что делегатов будет охранять КГБ, а с ним лучше не связываться - пришьют политическую статью и вместо «двух карманных», влепят «десять антисоветских»- иронизировал Вареный. Чувствовалось, что он получал удовольствие от общения с мужиками на подобные темы.
Виктор знал, что говорил: за все дни фестиваля не было ни одного криминального случая, не пропало ни одной сумочки, ни часиков, ни колечка. По карманам не шарили карманники, а по гостиничным номерам - «домушники».
-Вить, ты не помнишь, в Москве чего-то с проститутками начудили - сказал всезнающий дядя Сережа. Народ оживленно зашевелился: что и говорить, тема пикантная. Я превратился во внимание и окаменел.
-О, это целая история - рассмеялся Виктор. Чувствовалось, что темой фестиваля он владел неплохо. Его рассказ, был выслушан в полной тишине нашими любознательными соседями. Мне за давностью лет его не изложить, тем более, что повествование Виктора неоднократно перебивалось наиболее нетерпеливыми. Звучало приблизительно так: « Одолевали профессиональные проститутки, слетевшиеся со всех концов необъятной родины. Из центра поступило категорическое - «Пресечь!». Руководствовались не только высокими соображениями морали - опасались венерических заболеваний. Но проститутки, в отличие от уголовников, неорганизованны. Как их одолеть? Тогда милиционеры в штатском придумали: отловили пять «профессионалок», посадили в РАФик, отвезли за город и, попортив им ножницами прически, …отпустили. «Сарафанное радио» тут же разнесло: «Девки, стригут!». «Профессионалок» как ветром сдуло. Остались свидания по любви, после которых и появилась «фестивальная» поросль...»
-Это черномазенькие, что ли - не выдержал кто-то.
-Они - рассмеялся Виктор - Их столько через девять месяцев повылуплялось. Наши девчонки как с цепи сорвались, искали встреч с иностранцами, особенно с черными. Но тут уж все было «по любви».
-Ну дела - протянул кто-то. Слушай, Вить, может у черно…пых что-то по другому устроено, если девки к ним липли - высказался тот же эрудит. Мужики грохнули здоровым жеребячьим смехом.
Виктор еще много что-то рассказывал, прерываемый мужицким хохотом и комментариями. Воспроизводить я их не берусь и оставляю соседей на лавочке скалить зубы
Виктор, пользуясь случаем блеснуть красноречием и эрудицией, старался вовсю. Я услышал много такого, что вообщем- то десятилетнему мальчишке слушать не полагается. Но меня трудно было чем удивить. Мы жили на поселке, росли как сорная трава и постигали уличные науки рано.
Виктор потом много рассказывал о фестивале. За давностью лет я не смогу воспроизвести воспоминания Виктора Вареного о тех славных днях. Тем более, что аудитория была специфическая и требовала пикантных подробностей. Посему я нашел нечто похожее из воспоминаний очевидцев. Но, уверяю вас, что суть сохранена. Соседи получили массу положительных эмоций, слушая Виктора, не говоря уже обо мне, онемевшему под кустом.
По свидетельствам участников событий, было очень много иностранцев, которых в России никто до этого не видел. Имелись в виду в первую очередь негры, да и просто других национальностей. Наши девочки прямо с ума сходили. Телекритик Ирина Петровская пишет в «Известиях» о фестивальных днях, что тогда «Любовь между советскими комсомолками и посланцами всех стран и континентов вспыхивала сама по себе, ни у кого не спрашивая разрешения». Алексей Козлов в своих нашумевших мемуарах «Козёл на саксе» публикует пикантные подробности: «Сам я не был участником этих событий, но слышал много рассказов, которые в основных деталях были схожи. А происходило вот что. К ночи, когда темнело, толпы девиц со всех концов Москвы пробирались к тем местам, где проживали иностранные делегации. Это были различные студенческие общежития и гостиницы, находившиеся на окраинах города. В гостиничные корпуса советским девушкам прорваться было невозможно, так как всё было оцеплено профессионалами-чекистами и любителями-дружинниками. Но запретить иностранным гостям выходить за пределы гостиниц никто не мог. События развивались с максимальной скоростью. Никаких ухаживаний, никакого ложного кокетства. Только что образовавшиеся парочки скорее удалялись подальше от зданий, в темноту, в поля, в кусты, точно зная, чем они немедленно займутся. Особенно далеко они не отходили, поэтому пространство вокруг гостиниц было заполнено довольно плотно, парочки располагались не так уж далеко друг от друга, но в темноте это не имело значения. Образ загадочной, стеснительной и целомудренной русской девушки-комсомолки не то чтобы рухнул, а скорее обогатился какой-то новой, неожиданной чертой — безрассудным, отчаянным распутством. Вот уж, действительно «в тихом омуте…».
Срочно были организованы специальные летучие моторизованные дружины на грузовиках, снабжённые осветительными приборами, ножницами и парикмахерскими машинками для стрижки волос наголо. Когда грузовики с дружинниками, согласно плану облавы, неожиданно выезжали на поля и включали все фары и лампы, тут-то и вырисовывался истинный масштаб происходящей «оргии». Любовных пар было превеликое множество. Иностранцев не трогали, расправлялись только с девушками… у них выстригалась часть волос. Делалась такая «просека», после которой девице оставалось только одно — постричься наголо и растить волосы заново. Слухи о происходящем моментально распространились по Москве. Некоторые, особо любопытные, ходили к гостинице «Турист», в Лужники и в другие места, где были облавы, чтобы просто поглазеть на довольно редкое зрелище.
Известный по ранним рассказам Владлен Кривошеев, после «голубиной истории» отвечал за работу комсомольских дружинников на фестивале. Однажды привели двух фарцовщиков. Кривошеев рапорты писать не стал, а попросил задержанных остаться переводчиками при оперотрядах: «Ребята, вы же английский хорошо знаете.». Польщенные доверием фарцовщики отложили бизнес и честно работали переводчиками. Сегодня в такое не верится.
На московском фестивале были аккредитованы две тысячи журналистов. Им дали нагрудные знаки - «ПРЕССА». После голубиной эпопеи Кривошееву тоже вручили такой знак и отправили в комплекс останкинских гостиниц, где жила большая часть делегатов, - охранять их ночной покой. У него был самый длинный фестивальный титул – начальник штаба охраны мест проживания иностранцев, прибывших на VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов.
Штабу каждый день придавали 1000 комсомольцев, чтобы те после 23 часов грудью вытесняли москвичей с территории гостиниц. Иначе столпотворения - песни, пляски, танцы до утра. Штабу была придана и милиция в штатском, несколько человек из уголовного розыска, специалисты по валютным делам, по борьбе с проституцией, карманниками и прочими «нарушителями спокойствия». Эти малоизвестные фрагменты из жизни фестиваля не могла испортить небывалого массового энтузиазма, душевного подъема и искреннего бескорыстного дружелюбия москвичей и 34 тысяч гостей из 131 страны мира.
«Постфестивальной проблемой» были оставшиеся в Москве члены иностранных делегаций. Кто-то влюбился, кто-то решил подлечиться – у меня, дескать, проблемы со здоровьем, а у вас – такая замечательная бесплатная медицина. Кто-то решил получить в СССР бесплатное образование. Всех по¬одиночке выуживали и выпроваживали.
Активный разговор и дружный смех на лавочке не остался без внимания, и вскоре лавочка была окружена подошедшими соседями. Дольше всех держались любители игры в домино, но и те сдались и примкнули к слушающим. Разговор мужиков затянулся, и я не выдержал. Вылез из-под куста и убрался к своим сотоварищам.
Наши дворы. Это была визитная карточка дома. Пара лавочек под тополями. Стол для доминошников, рядом детская песочница. Мамочки могли перемывать кости друг другу контролируя дитятю. Один двор от другого был отделен сараями, котухами, где жила скотина и птица, поленницами дров. Для нас, уличных пацанов, это были вотчины, заход на которую без надобности не поощерялся. Двор на двор сходился в спортивных и игровых поединках.
В начале шестидесятых в наших «весях» телевизоров не было. Посему народ после нехитрого ужина выходил «подышать» перед сном, обсудить проблемы дня. В основном, все работали на фабрике или на производстве, обслуживающем фабричные нужды, Так что поговорить было о чем. Виктор своими рассказами о Москве вносил некоторую яркость в однообразие поселковых дворов и его слушали с удовольствием.
Отношения наши становились дружественнее, и Виктор захаживал в сарай. Он с удовольствием занимался голубями. Кормил, смотрел вылупившихся птенцов. Давал дельные советы. Чувствовалось, что он любит голубей и знает о них много. Узнав, каким путем я промышлял зерном, он посуровел и сказал:
-Ты, тезка, это дело брось.
-Да ерунда, дядь Вить, подумаешь, в детскую комнату загребут - небрежно отмахнулся я.
-А вот от этого избави тебя бог - как-то резко сказал Виктор. Потом смягчился и добавил:
-Ты же на учет там встанешь, а это на всю жизнь, понял - Он знал, что говорил. Но для меня это было все непонятно, и его предостережения я пропускал мимо ушей. Мне везло: я ни разу не попался на воровстве. Но другие были не такие везучие. В детской комнате милиции их «раскалывали», кореша признавались в содеянном и «сдавали» всю кампанию. Дальше за дело брался участковый дядя Ваня. Он очень уважал отца и даже как-то чувствовал себя неловко в его присутствии. Все - таки наш папенька был поселковый интеллигент и работал в таком авторитетном для местной молодежи учебном заведении: школе фабрично-заводского обучения. Одним словом, дядя Ваня пришел, когда отец отсутствовал и имел разговор с матушкой. Он долго мялся, ерзал на табурете, пока мать не прикрикнула на его, чтобы он не тянул кота за хвост. Тогда дядя Ваня поведал историю о задержанных пацанах у элеватора, которые сообщили органам и мою фамилию.
-Уж от Витюшки – то я этого не ожидал - сожалением сказал участковый. На что мама спокойно ответила, что в тихом омуте как раз черти и водятся. Разговор закончился, и дядя Ваня ушел миролюбиво.
Наша матушка была уникальная женщина. Она не устраивала истерик, не хваталась за ремень. И вообще она относилась ко мне теплее, чем к старшему брату. Я был впечатлительнее и не мог видеть, как она колотится по дому и как только подрос настолько, что мог принести ведро воды или вынести помойку, взял эти обязанности на себя. Безропотно мыл посуду.
Признание из меня ей не нужно было выколачивать. Папеньке - да, были бы проблемы. Да я с ним бы и разговаривать не стал. Ушел в глубокий отказ и все - хоть бейте. Было во мне что-то такое, что отец практически не брался за ремень. Старший брат огрызался, перечил, демонстративно хлопал дверью, - я нет. Бейте не бейте - молчок. С матерью я был достаточно откровенный и не отпирался. Обьяснение было короткое: денег, выдаваемых мне на прокорм не хватает, а голубей жалко. Да и потом все так делают. Я же не один грабежом элеватора промышляю.
Матушка слушала молча. Я и сейчас эту ситуацию помню. Кухня, мама сидит у окна, склонив голову в косынке, и молчит. На коленях кухонное полотенце и она старательно его разглаживает. Слушает и разглаживает. Я веду речь со всеми вытекающими последствиями в свою пользу. Мать молчит.
Это я сейчас ее молчание понимаю. Что она могла сказать. Ровным счетом ничего. Воровство у нас было в норме. Как в мою забубенную головушку могло войти, что воровать нехорошо, если воровство было частью нашей жизни. Я понимаю, что пока я вещал, у матушки промелькнуло в голове ситуации, когда она сама снаряжала меня и брата воровать уголь на пакгаузы, что стояли на железной дороге. Мы одевались попроще, брали мешки для угля, санки и с такими же бедолагами отправлялись на железную дорогу. Сторожихой там была соседка тетя Катя, а в составе нашей экспедиции были и ее сыновья. Она подсказывала, с какого гурта лучше уголь брать, он крупнее. Затем мы впрягались в сани. Стас, как старший и более сильный, надевал ремень от саней как упряжь. Я толкал сани сзади. Ни дать ни взять перовская тройка. Остальные выглядели также. Старшие тянули ремень, кто младше и слабее толкали сани. Тетя Катя долго смотрела нам вслед, когда мы, уходя с железной дороги, спускались в поля и еще долго были видны на снегу. Наверное, ничего веселого она не думала, глядя на нас. Словно мухи на полотенце, растянулись мы в цепочку по тропинке, ведущей к поселку. Наш папа ничего не знал. На его вопрос, откуда у нас уголь, мать коротко отвечала, что купила у заезжих мужиков. Папе было этого достаточно, чтобы поужинать и сесть читать газету «Правда».
Что могла сказать матушка. Что они, родители, поощеряли воровство? Какое бы оно ни было, но это воровство. Причем воровство у государства. Будь то картошка из овощехранилища или полотно с фабрики. Все едино. И сейчас ей предстоит разьяснить этому пацаненку, что зерно воровать нельзя. Она знала своего младшенького. Не успеет она закончить, как раздастся вопрос, что зерно воровать нельзя, а картошку можно?
Опережая провокационные вопросы, мать четко и твердо обьяснила, что уголь с железной дороги возить и картошку таскать из овощехранилиша она просила, а зерно - нет. Матушка видела, что светлые глаза у мальчишки потемнели, и она поняла, что до него все дошло. Чего-чего, а этому два раза обьяснять не нужно.
Быстро пролетало лето. Начинающая осень все расставляла по своим местам. Стая голубей, подчиняясь каким-то неведомым законам, сокращались. Голуби, ближе к осени, не садились на кладки, то есть не высиживали и не выращивали птенцов. Природа-мать направляла их усилия на укрепление организма, чтобы пережить зиму. Кого-то настигли кошки, или унесли ястребы. Да и мне иногда сопутствовала удача: пусть за копейки, но удавалось продать молодого голубя, вставшего на крыло. Денег на зерно стало хватать, да иногда подбрасывала полтинник мать.
Так что участковый дядя Ваня мог быть за меня спокойным. Заглядывая в сарай, где я копошился, он удовлетворенно хмыкал в усы и шел дальше. Иногда останавливался у лавочки, где сидел с неизменной газетой Виктор, здоровался с ним за руку и они о чем-то миролюбиво разговаривали. Заканчивалось все стандартно: Виктор смеялся и, хлопая участкового по плечу, говорил:
-Да не волнуйся ты за меня, дядя Ваня! Все будет путем! - Участковый крякал, натягивал фуражку и шел дальше, бурча себе что-то под нос.
Однажды произошло событие, которое потрясло меня, и я его помню, словно это произошло вчера. Лето уходило на убыль. Заметно свежело, ночи стали холодные. Мы ушли из сараев, в которых спали все лето из - духоты, домой. Вот тут и стряслась беда.
Утром я проснулся и не услышал привычных звуков хлопающих крыльев, воркования. Кубарем скатиться с лестницы проблемы не составило, и передо мной открылась невеселая картина. Засов был выворочен, дверь открыта нараспашку. Голубятня представляла собой печальное зрелище: взрослых птиц не было, пустовали остывшие кладки, в гнездах лежали синюшные трупики птенцов. Нашего сторожа Дамку, скорее всего, чем-то обкормили. Она валялась у конуры, пытаясь встать на лапы. В сарае было разорение. Я сел на крыльцо и заплакал. Заплакал от обиды на весь белый свет, от жалости к себе, к застывшим птенцам. Да разве разберешь, что творилось на душе у десятилетнего пацаненка.
Я даже не видел, как вышел из подьезда Вареный. Представляю, какая перед ним предстала картина. Сбитый замок, распахнутая дверь. На пороге сидит босоногий мальчишка и плачет, положив голову на сложенные на коленях руки. Рядом шатается на нетвердых лапах несчастная дворняга. Вареный быстро прошел к сараю, перешагнул через меня, заглянул в клетки и присвистнул. Он сразу все понял.
- Не горюй, тезка, все будет путем - обронил он и, взьерошив мою нестриженную голову, ушел.
Занятый своими проблемами я не заметил, как Виктор вышел из дома и прошел в сторону остановки. Не видел, когда он вернулся.
Только вечером, когда жители нашего двора коротали время за домино, сплетнями и чтением газет, раздался шум крыльев. Это прилетели наши голуби. Всей стаей они дружно сели на крышу и, явно довольные возвращением, дружно заворковали. Виктор сидел на лавочке и улыбался. Я был счастливейшим человеком. Правда, меня кольнул необычайно дружный прилет всей стаи. Обычно такого не бывает. Голуби приходят из плена по- одиночке, редко парами. А тут вся стая прилетела, даже молодняк, который без старых опытных голубей с соседней улицы самостоятельно не доберется. Их явно выпустили всех вместе. Но эти мысли у меня быстро улетучились, так как возвращенцев нужно было накормить и напоить.
В сарай зашел отец и тихонько сказал мне: - Виташа, поблагодари дядю Витю. На мой недоуменный взгляд он еще раз настойчиво повторил: - Скажи спасибо, скажи. До меня дошло, что голубей высвободил Виктор. Он был авторитетный вор и с помощью городских собратьев по ремеслу без труда вычислил и нашел тех сявок, которые совершили кражу. Воровской мир жесток и дисциплинирован, а у Виктора была не одна сидка. Так что нечему было удивляться, что стая наших голубей дружно прилетела домой.
Я подошел к сидевшему на лавочке, ничего не подозревающему Вареному, и встал напротив него, усиленно соображая, как поблагодарить Виктора, какие слова найти. С этикетом у нас на поселке дела шли из ряда вон плохо. «Спасибо» и другие с вежливые слова не практиковалось. Вареный с удивлением поднял на меня глаза:
-Ты чего, тезка?
Конечно, для дипломатических изысков, в данный момент я годился меньше всего: босоногий, в коротких штанах с единственной проймой на костлявом плече. Когда - то синяя, а сейчас безнадежно вылинявшая и вытянувшаяся майка, антуражу моей персоне не добавляла. К тому же от умственных усилий я набычился, и смотрел исподлобья. Виктор все понял, что творилось в моей цыплячьей душонке, и ободряюще улыбнулся.
- Спасибо, дядь Вить, спасибо - быстро сказал я.
-Да мне-то за что - рассмеялся Вареный. - Все путем, тезка - сказал он, но уже в пустоту… я умчался по своим делам. А их так много, когда тебе десять лет.
Уехал Виктор внезапно. Я где-то отсутствовал. То ли в деревне, то ли в пионерском лагере. Уезжая, он передал мне привет через маму. Виктор уехал в Москву. Соседи судачили, что закончился срок его ссылки, и он получил право вернуться в Москву. Не задержалась на поселке и тетя Августа. Она стала победителем социалистического соревнования по РСФСР среди работников легкой промышленности. Когда готовили материалы к награждению, то оказалось, что стаж у нее больше двадцати пяти лет, хотя навряд ли ей было сорок. Оказалась, что девчонкой, в войну, она приписала себе возраст и пришла на фабрику почти ребенком. Ей дали однокомнатную квартиру. Но память о Викторе осталась. Осталась надолго. И будучи в Москве я часто вспоминал своего старшего товарища и слышал:
-Все будет путем, тезка, все путем.
Аркашка
Он был удивительно несуразен, этот дичок. Его желеобразное туловище с трудом покрывали грязно-серые перья, вперемежку с желтым пухом. Перьев и пуха было недостаточно, чтобы покрыть это громоздкое, бесформенное тело и синеватая кожа демонстрировала свою незащищенность. Под ней пульсировали внутренности. Голая тощая шея с трудом удерживала огромную несуразную голову. Выпуклые глаза были полуприкрыты мутной пленкой. Несоразмерные, громоздкие красные лапы торчали из-под мешка туловища и отчаянно цеплялись за придорожную пыль. Вид был еще тот. Квазимодо, гадкий утенок Ханса Кристиана Андерсена рядом не стоял.
Это был несчастный сизаренок, вывалившийся из гнезда и теперь в полной растерянности сидевший на окраине дороги, не понимая, что погибает. Удивительно как его не схватила кошка.
Мимо птенца проходили безразличные к его судьбе люди, а он даже не пищал. Нахватавшись пыли, дикарь беспомощно разинул не по размеру огромный, еще не ороговевший клюв, и тяжело дышал. Было ясно, что если кошка не прекратит его мучения, то с ним справится жажда.
Я, нагруженный огромной авоськой с хлебом в одной руке и алюминиевым бидоном с молоком в другой, тащился к дому, поднимая босыми ногами облака пыли. Погруженный в свои мысли и сосредоточенный на поклаже, я бы, наверное, прошел мимо этого несчастья. Но авоська с хлебом так оттянула руку, что я остановился, чтобы снять тюбетейку и положить ее на плечо под режущие ручки авоськи. Вот тут-то он и бросился ко мне с хриплым писком. Это была воля к жизни. Вытаращенные глаза выкатывались из орбит. Зачатки крыльев отчаянно били по бокам. Насколько мог, он пробежал до меня на своих слабых, еще неокрепших ходулях, и свалился у моих ступней. Он сидел на основании хвоста, широко разбросав свои красные ножищи, опустив еще недавно бившиеся отростки, отдаленно напоминающие крылья. Слабая шея не выдержала тяжести огромной квадратной головы и надломилась. К тому же клюв на вырост был слишком велик и перевешивал, тыкаясь в пыль. Я присел перед ним на корточки. На меня смотрели отчаянные, ужасные в своей беззащитности глаза. Куда делась эта безобразная мутная пленка, так недавно заволакивающая его зрачки. Эти глаза разительно отличались от беспомощного аморфного тела. Они не принадлежали уродливому зобу и увесистому животу. Глаза дичка жили отдельно и они, эти глаза, хотели жить. Обзаводиться сизаренком в мои планы не входило. Этих особей я потаскал домой достаточно. Некоторые умирали, другие улетали, как только оперялись. Вообщем, «Только хлеб переводить» - как бы сказала матушка Но пройти мимо этого птенца было великим грехом. Хотя бы из-за того, что он меня нашел. Я же его не подбирал. А потом глаза! Столько в них было сконцентрировано энергии и злости на весь окружающий мир, что я не устоял. Затолкал свое нечаянное приобретение за майку и, терпя острые коготки, царапающие живот, резво пошел домой. Дома, повесив кошелку с хлебом на забор палисадника и, поставив бидон с молоком в тень кустов, я разместил постояльца во временно свободной клетушке для куриц. Сажать в общую голубятню этого детеныша я не решился. Сизаренок с отчаянным писком бросился в темный угол и, прижавшись к стенке, затих.
-Пусть придет в себя - решил я и пошел править домашние дела. Раскидав приобретенные продукты по шкафам и погребу, посуетившись в доме, я решил посмотреть на квартиранта. Пришел как раз вовремя. Темнота и прохлада сделали свое дело. Когда я отодвинул фанерку, закрывающую вход, на меня смотрели два живых дерзких глаза, сероватые с оранжевой окаемкой. Глаза даже не закрывались, они смотрели не мигая. «Ого!» - только подумал я, как дикаренок раскрыл свой огромный клюв, с крупными, еще хрящеватыми ноздрями, что-то просипел, прочищая горло, и заорал. Конечно, правильнее сказать, что запищал, громко требовательно, но все это напоминало ор.
- Кормить нужно - решил я. Но вначале решил напоить. Как я и подразумевал, сизарь ни пить, ни есть не умел. Он обиженно зафыркал, когда я опустил его клюв в воду. Пришлось поить это несчастье. Это я делать умел. Набираешь в рот воды. Можно прямо из этой же голубиной поилки. А чего?
«Зараза к заразе не пристанет» - так бабка Маня всегда говорила. Потом забираешь клюв голубенка в губы и начинаешь выдавливать воду ему в клюв. Как правило, получается. Птенец делает несколько глотков и достаточно. Этого долго уговаривать не пришлось. Наглотавшись воды, он почувствовал себя счастливым. И, ей богу, был бы у него язык, раздался бы вопрос: «А поесть?». Тоже не проблемное дело. Я нашел в курином корыте засохшую корку хлеба, размочил ее и полужидкими катышками стал заталкивать в клюв этого младенца. К удивлению, он не только не отворачивался, как это делали другие птенцы, а быстро стал открывать клюв. Ясно, что коэффициент борьбы за живучесть у этого дичка был заложен сполна. Именно такие и выживают. Я посадил птенца в ту же клетушку для куриц и ушел.
Пока я предавался своим бесчисленным делам, голубенку явно надоело сидеть в темнице. Его накормленная и напоенная душа требовала простора. Скорее всего, его неугомонная душа и подвела, что он вывалился из родного гнезда. Но это уже в прошлом. Теперь он отодвинул легкую фанерную заслонку, выбрался из клетушки и, отчаянно пища, сидел на краю куриной клетушки, мешая курицам проходить в индивидуальные апартаменты вершить свои профессиональные дела. Квочки встревожено столпились у края и, оживленно клокча, рассматривали невесть откуда взявшееся страшилище. Яйценоскость кур была под угрозой. Курицы могли обидеться на невнимание и уйти нестись в другой сарай, к соседям. Скорее всего, так бы и произошло, но в сарай после работы зашел отец. А я его не подготовил!
Сизарей отец не долюбливал. Он любил чистые породы, а тут такое сидит на краю клетки, да еще и пищит, требуя еды. Папенька был еще и брезглив чрезмерно. Прикасаться к этому чудовищу он не захотел. Отец его просто сгреб метлой на лопату и пересадил на пол сарая, тем самым, дав возможность пройти квочкам по норам нестись. За этим занятием я его и застал. Разговор был короткий и содержательный. В нем преобладало:
-Чего тебе домашних голубей мало, птенцов полно, кормить нечем. Я клятвенно обещал, что не буду на этого дармоеда тратить дефицитную пшеницу, на чем разговор и закончился. Голубенок прописался в нашем сарае.
Сизаренка я назвал Аркашкой. Вообще голубятники именами собственными не пользуются, смысла нет, Птицы к кличкам не привыкают и на них не реагируют. Клички у них больше определяющие, например: «Грихвост»-белый голубь с черным хвостом, «Седой»-дымчатый голубь, «Жук»-черный, соответственно, «Рябой»-сам за себя говорит. «Монах» -название породы, когда у голубя хохолок на голове черного или палевого цвета, аналогичного цвета и хвост. «Павлины», «Дутыши», «Чайки» - все это породы.
Но такой индивидуум, как этот отчаянный птенец, заставил обратить на себя внимание. Он удивительно быстро рос. Я кормил его несколько дней. Потом эта надобность отпала, так как дичок научился клевать сам. У кого, не знаю. У куриц, наверное, так как его в голубиные клетки не пускали, но он, нисколько не расстраивался. В его распоряжении было куриное корыто, полное размоченного хлеба с различными добавками вроде каши. Чем не еда! Ел птенец удивительно много. Причем с жадностью, отчаянно пища и толкаясь своими, начинающими обозначаться, крыльями. Он прорывался через куриный ряд и клевал, клевал. Отходил от корыта последним, весь вымазанный в жидкой кашице. Если у птенца просыпался голод, то он не брезговал забраться в хлев к поросенку и дообедать с ним в тесном сотрудничестве.
Своим поведением сизаренок больше напоминал собачонку, чем птицу. Он бегал по сараю, громко пища, вмешивался во все перепитии птичьей жизни и… начисто чурался голубей. Они его не интересовали. Дикарь обожал людей. Стоило зайти в сарай, как к тебе тут же скатывалось под ноги что-то грязное пищащее. Царапаясь острыми коготками, он забирался на ступни и начинал поклевывать их, настаивая на угощении. Если ему протянуть ладонь, то он с удовольствием забирался на нее и орал, требуя пищи. Никто не оставался безучастным к этому нахалу. Немного пшеницы ему перепадало. Быстро склевав угощение, дичок был в растерянности: «Как, уже все? Куда все делось?». Недовольно попискивая, он еще какое-то время постукивал огромным клювом пустую ладошку, потом, немыслимо вывернув длинную шею, исследовал тыльную часть ладошки. Все было напрасно, зерна больше не было. Тогда он всматривался в тебя пронзительными глазами, словно пытался добиться понимания. Дескать: - Ну чего ты, жила, раскалывайся. Когда его ссаживали с ладошки на пол, он еще какое-то время бежал за тобой, стуча огромными лапами. Затем сизаренок останавливался, разочарованно пискнув, и находил себе очередное занятие.
Я назвал его Аркашкой не случайно. У нас была книга: «Птица радость» Марка Гроссмана. Редкая, нужно сказать, книга. Сейчас она почти раритет, все-таки 1958 года издания. В ней был рассказ о диком голубе Аркашке, который попал к писателю почти таким же путем, как и наш. Марк Гроссман с любовью выписал портрет своего любимца. Мне этот рассказ очень понравился и немудрено, что наш дикарь получил имя литературного героя. Говорят: «Как назовешь корабль, так он и поплывет». Вот и с нашим Аркашкой случилась масса историй очень похожих на литературные.
Дичок рос. Как его величали, ему было без разницы. Он жил в сарае среди кур, питался с ними и чувствовал себя прекрасно. Аркашка быстро освоил выход для куриц, и вскоре пешком, деловито попискивая, стал выходить на улицу. Взлетать он не пробовал. Пешком ему явно было удобнее. Я боялся, что его может схватить кошка, но сизарь всегда был на чеку. Кошек он чувствовал за версту. Как только, по его мнению, ему угрожала опасность, сизарь с отчаянным писком спешил в сарай, бесцеремонно расталкивая туповатых куриц.
Он полюбил купаться. Все равно где. Будь то пыль или вода, без разницы. Летом мы ставили голубям тазик, чтобы они могли поплескаться в воде. Сизаренок сходил с ума от восторга. Вылезал из тазика совершенно мокрый. Если же Аркашка купался в пыли, то впечатление было, что проехала машина.
Время шло, он становился красавцем, этот гадкий утенок. Пропал противный желтый пух. Перья еще плотно не прилегли к корпусу, и в его фигуре оставалась детская мешковатость, но видно было, что растет мощный голубь, взявший от своих диких предков все лучшее. У него формировался удлиненный мощный корпус с широкой грудью. Проявлялись узкие длинные крылья. Голова была большая, квадратная, но она придавала владельцу мужественный вид. Держал ее Аркашка на красивой длинной шее гордо и надменно. Его клюва стали побаиваться даже куры. На него с некоторым удивлением стали поглядывать домашние голуби. Действительно, вроде голубь, а летать не летает и совершенно к этому делу не стремится. Ходит пешком. Его ровесники, птенцы домашних голубей, пытались взлетать и, потешно махая крыльями. Под одобрительное воркование сородичей, перелетали с сарая на сарай. Наш Аркашка сидел на земле и с любопытством смотрел на тужащихся подростков.
Взлетел он быстро. Просто взмахнул крыльями и оказался на заборе. Ну, точно, взял пример с куриц. Те тоже выше забора не поднимались. Посидев на заборе, дичок пешком прошелся по нему в одну сторону, затем в другую, шевельнул крыльями и оказался на крыше сарая. Тут курицы заголосили, шум подняли. А как же они? Аркашка склонил голову набок, посмотрел вниз на кудахтающих товарок и, видимо, решил, что пока с него полетов хватит. Но остался на крыше. Сизарь долго и основательно изучал крышу сарая, пригул. К вечеру зашел в пригул и пошел ужинать… к курицам. В клетки домашних голубей он даже не заглянул. Поклевав из корыта немудреной пищи, спокойно уснул на курином насесте.
С этого дня он стал выходить на крышу через пригул. Но пешие прогулки обожал, чаще всего для представительских целей.
Однажды я сорвал нашу стаю. Вообще-то гонял я голубей не часто, они были летуны неважные, и если их не шугать, могли дням не слетать с крыши. Скорее всего, в небе оказался «чужак». Я попытался поднять стаю. Но безуспешно. Голуби только тревожно шеями задергали. Пришлось прибегнуть к помощи шеста. Голуби нехотя взлетели и лениво планировали на небольшой высоте.
Аркашка сидел на коньке крыши и с удивлением смотрел на все мои выверты оранжевым глазом. В этом глазу мелькали искорки смеха. - Ну, хозяин, ты даешь - ясно говорил весь Аркашкин вид. Затем сизарь подобрался и, словно камень, брошенный вверх, толкнул себя в воздух, со свистом рассекая его. Дикарь давил воздушные потоки своими длинными узкими крыльями. Он стремительно набирал высоту.
- Все, уйдет - тоскливо подумал я. Гадкий утенок превратился в прекрасного лебедя. Стало как-то стыдно за его, можно сказать далеко не идеальные условия проживания.
- Чего ему делать, в нашем курятнике - горестно подумал я, следя за набирающим высоту сизарем. Аркашка наслаждался полетом. Он давно обошел наших птиц и летал в одиночестве. Я потерял из виду «чужака» и позволил стае сесть. Голуби с шумом один за другим садились на крыши дома, сарая и вскоре сизарь на круге остался один. Тут произошла нестандартная ситуация.
Дело в том, что друг у друга на поселке мы голубей не загоняли. Соседских птиц знали не хуже своих, поэтому, если поднимал какой-нибудь местный голубятник свою стаю, то ты внимательно следил за ней, но гона не устраивал. Иногда голуби, гонимые каким-то чувством, сами поднимались в воздух к своим собратьям и вместе парили в воздухе. Это было красиво. Но в этот раз голубеводы промахнулись. Увидев, что наши голуби чудеса в воздухе не творят и, отдуваясь, садятся торопливо на крыши, голубятники потеряли к небу всяческий интерес. А тут Аркашка. Голубеводы, конечно, знали о нашей странности держать дикарей или еще чего-нибудь. Мужики беззлобно подшучивали над необычным пешеходом, но что он может летать, как-то не подумали и, сгоряча, решили, что это чужой. А «чужак», набрал высоту и казался точкой в небе. Одна за другой поднимались в воздух соседские стаи, но Аркашка не присоединился ни к одной. Вдоволь налетавшись, он резко, как камень пошел вниз и, спланировав у самых крыш, сел на конек сарая. Не обращая ни на кого внимания, он слетел на землю. Там, с чувством выполненного долга, весь преисполненный достоинства, развалился на нагретой солнцем пыли и блаженно закрыл глаза.
Наш дичок расцвел. Аркашка заметно обогнал по величине своих одногодков. Он был индивидуален, этот сизарь. Вроде бы всегда был при стае. Вместе с ними совершал дальние полеты на зерновые поля. Но иногда на него находило. Он резко взмывал и уходил куда-то. Голуби беспокойно дергали головами, поводили шеями, провожали его взглядом. Возвращался он также внезапно, сваливался как камень на голову. Подходил к поилке, долго пил, потом шел в сарай, подкреплялся у куриц или в поросячьем корыте и отдыхал на коньке сарая, если позволяла погода.
Я уже говорил, что инстинкт самосохранения у него был развит чрезвычайно. Ни одна кошка не могла подобраться незамечено, когда Аркашка сидел наверху. При малейшей опасности резко взмахивал крыльями и взлетал в воздух. Домашние голуби растерянно поводили головами, так как их вожак, старый «Седой», не делал попыток взлететь. Иногда такая оплошность стоила какому-нибудь голубю вырванного хвоста. Поэтому ничего не было удивительно, когда стая стала взмывать вместе с дикарем, не считаясь с непреклонным авторитетом «Седого». Но Аркашка был равнодушен к властной вертикали, царящей в стае. Он был «при» ней. Когда он чувствовал нарастающее раздражение седых ветеранов голубятни, то просто слетал с крыши на землю и шел путешествовать.
Любопытства он был немерянного. Ну, скажите, зачем голубю залезать в собачью конуру. Ни одному домашнему голубю это в голову даже придти не может. Аркашке приходило и очень часто. Он заходил туда и при собаке. Дамка не знала, что делать с таким визитером. Ее жизнь научила, что у нас на подворье может, что угодно появиться, поэтому она терпеливо сносила нахала. Аркашка был крайне любопытен. Убедившись, что в конуре кроме свалявшегося сена ничего нет, он какое-то время ходил возле лежащей псины, поклевывая что-то, видимое только ему. На самом деле он уже увидел вещь, которая его заинтересовала, и он к этой вещи подбирался. Предмет интереса дикаря был необычен. Дамкин ошейник. Вернее не ошейник, а колечко, за которое цепляли карабинчик цепи. Это колечко не давало Аркашке спокойно жить. Он подходил вплотную к лежащему барбосу. Дамка просыпалась и с глухим ворчанием вставала и перебиралась на другое место. Ну, куда со двора уйдешь, да еще на цепи. А голубю было хоть бы что до страданий собаки. Такое колечко, никелированное, на солнышке ярко блестит. Нужно еще попробовать. Для нахала не было границ. Снова шаг за шагом, наклонив голову и, вытянув шею, тянулся Аркашка к заветной вещице. Только наступал момент клюнуть это богатство, как барбос подпрыгивал как ужаленный, и все начиналось сначала. Заканчивалось тем, что Дамка, поджав хвост, уходила в конуру. Зарвавшийся сизарь шел за ней, вот тут-то он и попадал. Дамка свято чтила субординацию территории. Если эти пернатые имеют права болтаться во дворе и издеваться над честной собакой, то уж в конуре… В итоге раздавался визгливый нервный лай, щелканье зубов и из конуры вылетал Аркашка. Вид у него был несколько помятый и озадаченный. Всем своим видом он показывал, что, ничего не произошло, мало ли соседи друг друга не поняли. Он с преувеличенным вниманием начинал клевать приглянувшуюся на земле стекляшку.
Любопытства в нем было как у сороки. Наш папа отводил душу, стуча чего-то в сарае по выходным. Что он стучал, чего делал, мы не знали. Ну, стучит человек и стучит. Может, гнездо для голубей появится новое.
Аркашка с ума сходил от гвоздей. Красивые, блестящие, как пройти мимо. Он и не проходил. Больше того, садился на ящик с гвоздями и влюблено смотрел на все это сверкающее богатство. Когда отец протягивал руку за гвоздем, Аркашка по- змеиному вытягивал шею и шипел. Иногда забывался и пускал в ход крылья.
Аркашка мог болтаться где угодно, но сживаться с голубиной стаей он не желал. Вообще голуби очень жестокие птицы. Наряду с вниманием, которые оказывает голубь голубке, они могут быть безжалостны к слабому и забить его. С Аркашкой такой номер не прошел. Он был силен и ловок необычайно. Я не припомню случая, когда бы он напал первым, но то, что мог защищаться, при этом весьма успешно, наблюдал неоднократно. Сила удара его узких длинных крыльев была колоссальная, а о длинном остром клюве и говорить нечего. Не удивительно, что у него с взрослыми голубями выработался пакт о ненападении, а своих ровесников, он просто не видел.
Нельзя сказать, что он не был замечен. Этакий дикий красавец, как бы сейчас сказали «Мачо». Он был великолепен, этот мачо, и не одна пикантная чаечка тайком от своего грозного партнера посматривала томным темным глазом на подрастающего красавца. Аркашка при желании мог смело сразиться с любым партнером этих очаровательных голубок. Для него они были не противники. Во-первых, чайные голуби не бойцы. Сами посудите: округлое коротковатое тело, слабые крылья. Во-вторых, клюв величиной со спичечную головку. Куда ему против Аркашкиного рубильника. А в третьих, и это самое главное, их Аркашке было просто не нужно. Он был пуританин, этот сизарь. Домашние голубки его не интересовали. Тем не менее, другие голуби, не такие декоративные, как чайки, и которых бог силушкой не обидел, посматривали косо на этого молодчика. Часто можно было увидеть как матерый голубь, из местных авторитетов, стоял перед юным сизарем и изо всех сил устрашал его. Голуби силовую субординацию быстро понимают и дерутся редко. Это же не петухи. В постоянной стае устанавливается иерархия, и ее голуби поддерживают годами. Даже гнезда, если поделили один раз, то это, считай навсегда. Но дикарь мудро уходил от схватки. Нет, он не трусил. Чего-чего, а в трусости он замечен не был. Я не раз видел, как летел в сторону голубь, сбитый стремительным ударом Аркашкиного крыла. Но это в том случае, если он покушался на Аркашкину пищу. А так нет. Аркадий не замечал ветреных красавиц и не нарушал гармонии в устоявшихся семейных парах.
Осенью работы на улице было полно. Это выкапывание картошки, ее транспортировка к картофельным погребам. Перед этим ее нужно было рассыпать на земле, просушить, перебрать и рассортировать. Мелкая - пойдет на корм скоту, средняя - на посадку, крупнее - в пищу. Дикарь с ума сходил от счастья при таком людском обилии. Он начисто забывал о том, что он голубь и его голубиное предназначение сидеть на крыше. Он напоминал дворняжку. Отчаянно мешался под ногами, совал свой длиннющий клюв под руки и постоянно дрался, если что было не по его нраву. Он бегом догонял уходящую с полными ведрами матушку, запрыгивал на ведро и, покачиваясь, ехал, размахивая крыльям, чтобы не упасть. Когда ведро освобождалось от картошки, Аркашка садился к матери на плечо и возвращался с ней к картофельной куче.
Голуби догуливали последние, погожие дни. Они перестали летать на поля и коротали время, сидя на крышах. Вскоре прозрачное синее сентябрьское небо заменил серый октябрьский небосклон. Поползли хлопья облаков, но не веселых, легких, а налитых серой холодной влагой. Эта мокрота то и дело прорывалась мелким нудным дождем. Такой душ не радовал живых тварей. Он был холодный, этот дождь, мало этого, он был все проникающий. От него промокали насквозь курицы, а голуби становились похожими на них. Все чаще стая оставалась дневать в пригуле, глядя на увядающую красоту природы через стекло.
Аркашка облюбовал подоконник сарайного окна и сидел там, крутя шеей, боясь пропустить впечатления. А впечатлений, увы, было все меньше и меньше. Поздно расцветало, рано темнело. Хозяева быстро забегали утром задать корм и убегали прочь. Было от чего загрустить сизарю. Его деятельная натура не терпела бездействия. Аркашка пробовал улетать, вероятно, к своим диким собратьям. Но он быстро возвращался, всем своим видом показывая, что нечего там делать. Конечно, чего делать в дикой стае голодных птиц, забившихся от мороси в чердаки и под крыши. Аркашка понял свое счастье и прекратил самовольные полеты из голубятни. Голуби притихли. Исчезли буйные ухаживания голубей за голубками, никто не ярился, не показывал свою прыть. Верные пары сидели, плотно прижавшись, касаясь головами друг друга.
Мы гадали, глядя на небо, какая будет зима, и смогут ли птицы перезимовать в сарае. Заводить дипломатические разговоры с мамой о переносе клеток в квартиру пока не хотелось, еще рано.
Чистился и утеплялся пустующий с осени свиной хлев и наступал момент, когда птицы сами перебирались туда. Это происходило, когда выпадал первый снег, мокрый липкий. Беда была, если он заставал голубей на улице и облеплял их. Они промокали насквозь, так как снег было не стряхнуть, как воду. Это было опасно, голуби могли простудиться и заболеть. В такую непогоду все живое забивалось в щели до весны.
Мрачновато жилось нашим питомцам в зимнее время. Деятельному Аркашке эта забубенная житуха была явно в тягость и он, когда я открывал двери хлева и сарая, чтобы проветрить помещение, выбирался посидеть на дверь. Я с интересом наблюдал за птицей: «Улетит или нет?». Как же, нашли дурака! Аркашка с энтузиазмом бродил по снегу, что-то склевывал, но недолго. Смотришь, мелькнул в сарай сизый Аркашкин хвост, и сизарь сидит на своем излюбленном месте, подоконнике. Другие голуби на улицу даже не выходили.
Тягомотное существование для голубей было еще полбеды. Беда наступала, когда ударяли морозы и устанавливались надолго. термометр показывал этак градусов под тридцать. Причем устойчиво. Вот тогда начинал промерзать сарай и приходил момент, когда голуби утром, по обыкновению, не слетали с нашестов клевать пищу. Было ясно, они замерзают. Наступал ответственнейший момент в нашей жизни. Нужно было разговаривать с матушкой на предмет поселения голубей в туалете, в просторечьи называемым «уборной». Переговоры были длинные, но успешные. После матушкиных восклицаний вроде:
-Повезло же вам с матерью! Где вы еще такую дуру найдете! - клетки с голубями переселялись в уборную.
Как я уже рассказывал, на зиму оставались только парные голуби, и то пары три-четыре. Но в эту зиму у нас был непарный жилец, Аркашка. Отец был настроен к нему более жестко и хотел оставить его вместе с курицами, но здесь я вступился за нашего любимца. Сказал, что сделаю ему индивидуальную клетку. Сказал и забыл, естественно. Места ему в клетке не нашлось, чему сизарь совершенно не расстроился. Пока я думал, куда его пристроить, он выбрал себе место на хозяйственной полке, на которой спал и вершил свои дела. Сизарь оказался чистоплотной птицей, Мне оставалось только застилать полку газетой. Голуби были спасены от мороза. Скоро раздалось призывное воркование, первый признак, что птицы отошли от переохлаждения. Мы стали открывать клетки и давать возможность размяться голубям. Это делалось при условии, что потом не будет мусора.
Аркашка, как бездомник, оказался даже в привилегированном положении. Он аккуратно летал по уборной и, улучив момент, просачивался в коридор. Коридор был полутемный, без окна, и сизаря увидеть там было мудрено. Проявлялся он всегда внезапно: когда раздавался стук мисок. Это я готовил пищу собаке. Нужно сказать, что Дамку Аркашка ни во что не ставил еще с лета, а к коту Василию относился вполне снисходительно. Он чтил эту хвостатую животину. Не лез нахально в его миску, как это он делал с Дамкиным имуществом. Почему кот не нападал на голубя? Да наш кот мог голодным належаться, но промышлять сизарями! Никогда. Васька были чужды насильственные методы. Он нес радость в жизнь своим собственным существованием, а остальные жители Земли должны были его за это холить и питать. Очень скоро Аркашка бродил по кухне между котом, собакой и неутомимо что-то склевывал на половиках.
Морозы спадали и всю голубиную команду выпроваживали обратно в курятник. Аркашка отчаянно бил крыльями, отстаивая свое право жизни на полюбившейся ему хозяйственной полке, но безуспешно. Выселение состоялось. Он долго сидел на своем месте в сарае и недовольно вращал головой.
Голуби тяжело отходили от длительного сидения. У них ослабевали крылья, они были рыхлые, с взъерошенным оперением. Но все это быстро проходило и вот уже голубиная колония занята строительством гнезд.
Аркашка превратился во взрослого голубя, который мог содержать семью. Я приставал к отцу, чтобы спарить Аркашку с какой-нибудь голубкой. Но отец резонно возражал, что зачем разводить беспородицу.
Сизарь решил все за нас. Он улетел и не вернулся. Вернее, вернулся, но через пару месяцев. Прилетел как ни в чем ни бывало. Проверил все ли на месте в сарае, наведался к Дамке, убедился, что любимое им колечко по-прежнему висит у нее на ошейнике, затем водрузился на коньке и успокоился. Мы быстро нашли ключ к отгадке. Это было не сложно. Загнать дикаря никто бы не смог. Он просто не зашел бы в другую голубятню, и, потом, кому он был нужен, кроме нас.
Дело было в другом. Аркашка нашел себе подругу по душе в стае сизарей и как честный порядочный голубь был вынужден принять участие в высиживании и воспитании потомства. Но как только птенцы смогли жить самостоятельно, Аркашка дал ходу из стаи. Не сомневаюсь, что он привел свою пару, но дикий голубь близко не подлетел к голубятне. Я обходил всю округу в надежде заметить одиноко сидящую голубку. Но кругом столько было сизарей, разве определишь, которая его пассия. Аркашка хитро косил на меня оранжевым глазом, словно говоря:
-Хозяин, это тебе надо? Я не ищу, сижу спокойно, а ты круги нарезаешь. Действительно, чувствовал себя дикарь великолепно, и потуг заводить семью больше не испытывал.
Вскоре произошло событие, которое задело нашего сизаря. Это кража голубей. Случалось это в наших весях довольно часто. И ничего не помогало. Как ни укрепляли голубятники свое хозяйство, воры взламывали все. Не смогут сорвать замок, разберут стену, подломят крышу. Всех приемов не перечесть. Одним словом, утром нас ждала открытая дверь сарая и пустая голубятня. Пришел участковый. Он жил на нашем поселке. Повздыхал, взял заявление о краже и ушел. Нам же оставалось только ждать. Должен же кто-то из голубей придти. Хотя осенью это было проблематично: птицу могли оставить до весны.
Первым прилетел Аркашка, злой, нервный. Особенно он разволновался, увидев закрытый пригул. Хотя сизарю не было проблемы залезть в сарай через куриный лаз, но его явно задело такое невнимание со стороны хозяев. Затем он выяснил, что корыто было пустое, так как задавать корм было некому, кур тоже унесли. Аркашка многое мог простить людям, но пустое корыто! Это было слишком. Он выбрался из сарая тем же куриным ходом, и начал гонять по двору пустую собачью миску. За этим занятием его застала матушка. Она шла с ведрами воды. Встречу можно не описывать. Дикарь решил с мамой больше не расставаться и взлетел ей на плечо. Так домой въехал и остался. Не держать же одинокого голубя в пустом сарае, решили мы, чему наш квартирант был безмерно рад.
Аркашка, чувствуется, многое пережил. Наевшись до отвала, он постоянно спал, прислонившись боком к теплой печке, проснувшись, снова активно клевал и опять засыпал. Воры ночью не разобрались с цветом (ночью все кошки серые) и прибрали его заодно с остальными голубями. Это были, конечно, не голубятники, а самое настоящее ворье. Хватали все , что попалось под руку. Позднее, увидев, кого украли, они его просто выбросили, решив, что прихватили дикаря. Что скажешь, повезло Аркашке. А пригул мы все-таки открыли, и не зря. Воры умудрились кому-то продать наших птиц по дешевке. Причем, очень неопытным голубятникам, так как голуби быстро прилетели. Это значит, что их подержали немного в клетке и решили, что они привыкли. И выпустили. Настоящий голубятник никогда бы этого не сделал. Прилетела еще пара, затем, на радость или беду Аркашки, одинокая молодая голубка.
Если часть голубей прилетела, значит, голубятня будет жить. Аркашку разместили в одной клетке с одинокой голубкой. Хотел ли он этого или нет, честно говоря, не помню. Да его и не спрашивали. Конечно, для него было бы удобнее шляться по квартире, изводя собаку. На этот раз мама была непреклонна, так как свободное место в клетке было. Долго торчал аркашкин длинный нос из окна клетки, а потемневшие от гнева глаза кричали: «Сво-бо-ду! Сво-бо-ду!». На дамочку он не обращал никакого внимания. Она вжалась в угол от страха и не знала, как реагировать на этого скифа. Весь ее вид выражал отчаяние: -Господи и ради этого я прилетела! Но постепенно тесное пространство клетки делало свое дело. Дикарь привык к своей кроткой соседке, да и его внешность перестала пугать голубку. Вот они уже сидят рядышком на жердочке, и дикарь самозабвенно что-то заливает ей что-то на ушко. Голубка, понимает, что вранье все это, но ведь приятно. Такой мущина! А «мущина» был хоть куда. Аркашка выглядел великолепно. По сизариным критериям, так и вовсе красавец. Мы проглядели таинство брака, и голубка снесло яицо. Этого не нужно было разрешать, так как голубка была еще слишком молодая для материнской нагрузки. Яицо изьяли. Оно на проверку оказалось «болтуном», то есть без зародыша. Забегая вперед, скажу, что брак этот распался, как только голубей выпустили в сарай, в привычную обстановку. Я думаю, что виноват в этом разводе был Аркашка, слишком уж он был индивидуален и независим.
Шли годы. Выросли и заматерели тополя, посаженные отцом в палисаднике. Тополя вообще растут очень быстро, не требуя ухода. У них появились кустистые кроны, которые спрятали наш сарайчик в густую тень. С улицы пригул с голубями можно было не разглядеть. Осенью на крышу наметало столько листьев, что голуби ходили как по подушке. Менялись и голуби в голубятне. Голубиный век вообще короток. Незаметно Аркашка стал самым старым голубем в голубятне. Старым, но не старшим. Он к этому не стремился. В последнее лето вожаком у птиц был чистый белый голубь «Поп». Почему «Поп?». Право не знаю, почему белых голубей мы звали попами. Голубь был красивый, крупный. Правильное название этой породы «Останкинский белый». Ее вывели в МГУ им М.В.Ломоносова к международному фестивалю в Москве в 1957 году. Эту пару отец привез из Иваново и очень дорожил ею. Но Аркашка и не думал оспаривать пальму первенства. Ему и так было хорошо.
Аркашке крепко не повезло. Петух выбил ему левый глаз и голубь окривел. Характер у него явно стал портиться, голубь угрюмел. Сменилось не одно поколение голубей, а Аркашка жил своей обособленной жизнью в нашей голубятне. Были зимы, когда мы его не брали домой, а оставляли зимовать в сарае, на его излюбленном месте, подоконнике. Аркашка даже не уходил в хлев отогреваться. Казалось, холод не брал заматеревшего голубя. Он сидел у окна и безучастно смотрел на заснеженный двор. Когда мороз затягивал своим кружевом окошечко в мир, Аркашка терпеливо расклевывал изморозь и снова на вас смотрел оранжевый сизариный глаз. Он стал настолько авторитетен, что ушла в прошлое экономия на нем дефицитной пшеницы. Отец щедро отсыпал ему горсть пшеницы в индивидуальную кормушку и Аркадий, не торопясь, с достоинством, клевал ее, кося на благодетеля острым глазом. Подразумеваю, что и у матушки в кармане всегда находилась горсточка зерна для всеобщего любимца. Иначе чего бы Аркашка, забыв про возраст, легкомысленно зацеплялся за карман одежды и совал туда голову.
Летом, сидя на коньке сарая, он снисходительно наблюдал копошащуюся вокруг жизнь, и вращал головой, чтобы уследить за событиями единственным глазом. Изредка он позволял себе пешие прогулки по полисаднику. Я очень боялся за его прогулки: кругом болтались кошки, а с левой стороны он беззащитен. Но сизарь был мудр и гулял возле собаки Дамки, которая тоже не становилась моложе и все чаще лежала возле сарая в тени выросших тополей. Аркашку уже не интересовало колечко на ошейнике. Проверял он только содержимое собачьей миски. Но псина за годы совместного существования привыкла к птице и позволяла ей эту бесцеремонность.
Годы и дефект сделали свое дело, Аркашку схватила кошка. Огромный кот подкрался с левой стороны и голубь не среагировал. Я трагедии не видел, но кто-то из находящихся во дворе видел кота, тащившего задушенного голубя. Так печально закончил свои дни сизарь Аркашка.
Сарай сразу стал неполным. Не хватало этого дикаря, который болтался по помещению, ссорился с курицами, контролировал голубей, терроризировал кроткую Дамку. Даже мама после гибели Аркашки и та возвращалась из сарая притихшая и задумчивая. Ей Аркашку было особенно жалко, так как никто не платил ей такой привязанностью за заботу, как этот сизарь.
Грустная история, но Аркашка оставил в жизни нашей семьи неизгладимый след, переживая с нами наши нехитрые горе и радости. И за это ему спасибо.
Заполярная голубятня
Боюсь уподобиться Марку Гроссману , так как у него есть в рассказах тема Заполярья. Но оправдывает одно: он там был по делам служебным, а я там жил. Заполярье, это моя судьба. Причем здесь Мурманск и голуби, удивится читатель. Да потому, что много лет подряд, можно сказать из дня в день, я наблюдал за голубятней и живущими в ней голубями.
Мурманск, конечно, не мекка голубей. Девять месяцев зима, остальное время просто плохая погода, так характеризуют город за полярным кругом. Какие уж там голуби. Хотя сизари в заполярном городе жили, но они были не очень веселые. А эта голубятня жила вопреки всем погодным невзгодам. Она стояла на склоне сопки, укрывшись от студеных ветров, дующих с Кольского залива. Сделана была добротно, на долгие годы. Пригул голубятни был раскрыт всегда, разве что за исключением полярной ночи. Голубей было не так много, но достаточно, чтобы голубятня обращала внимание проходящих мимо людей. На крыше голубятни прихорашивались изящные чайки, в пригуле ярились прекрасные тульские монахи. Отдельно сидели, не замечая других, пара почтарей. Были и простые голуби, но все они жили своей жизнью, несмотря на невзгоды. Летом им было раздолье: солнце не заходит круглый день. Но голуби чувствовали круговорот по своим голубиным часам и, предполагаемой ночью, они спали. Хуже было, когда наступало осеннее ненастье. Да еще полярная ночь сокращала день. Голуби сидели, нахохлившись в пригуле, и не делали попыток взлететь. Не знаю, гонял ли их хозяин в это невеселое время, но вскоре голубятня закрывалась до весны.
Нужно было видеть, когда голубятня весной, как только удлинялся день, открывала пригул. Голуби были слабы, но они наслаждались теми хилыми лучами, которыми белесое заполярное солнце, нещедро одаривало скудную заполярную землю. Но голуби жили. Они деловито клевали крупинки снега и делали попытки купаться в снегу.
Полярная ночь вовсе не означает полной двухмесячной тьмы, как это представляют себе многие. Два месяца на небе нет солнца, но его приближение, особенно к концу этого срока, ощущается всё явственнее. Сначала это похоже на поздние сумерки в средней России, затем — на белые ночи Ленинграда и, наконец, ночь превращается почти в день, только в день пасмурный и не очень приветливый. И вот на несколько минут выглядывает солнце. Оно совершенно не похоже на то ярило, которое давлеет над средней полосой России. В Заполярье оно напоминает яичный желток, яйцо которого снесла заполярная курица. Оно чахоточное, желтушное. Если приготовите из такого яица яичницу-глазунью, то на вас не будет смотреть дерзкое яркое око, отчего и получилось название «глазунья». Это будет сумрачный зрачок желтоватого света. Нечто подобное и появится на небосводе, который будет придавлен низкими свирепыми облаками, готовыми разрядиться жесткой крупой. Мало радости голубям выбираться в такую погоду на крышу голубятни. В это время и сизарей на улицах не видно. Эти забубенные головушки прячутся на чердаках, не брезгуют теплоцентралями.
Но что было интересно, я ни разу не видел хозяина. Кто он был, этот отчаянный любитель голубей. Какую любовь нужно было иметь к этим птицам, чтобы в Заполярье построить себе голубятню, отдушину для души.
Долго стояла голубятня. Я в обеденный перерыв старался дойти и постоять возле заветного домика. Менялись голуби. Появлялись другие. Голубки исправно садились на кладку и высиживали птенцов, которые забавно переваливаясь, осваивали пригул. Некоторые, особенно отчаянные, подходили к краю пригула и свешивали головенки, хлопая зачатками крыльев. Не один я останавливался возле незатейливого домика под сопкой. Как правило, мужчины, также как и я, подолгу стояли, любуясь птицами. Затем вздыхали и шли по своим делам. Уверен, это были бывшие голубятники, которых судьба определила в этот суровый, но такой прекрасный край.
У голубятников есть неписанное правило: если голубятня закрыта и не слышно воркования птиц, знайте, что это все: голубей нет. И никто не спросит хозяина ни причину закрытия, и где птицы. Все ясно, голубятня закрыта. Зачем хозяину рвать душу. Нечто подобное случилось и с мурманской голубятней. Ее закрыли. Напрасно стоял я и вслушивался, надеясь услышать приглушенное стенами воркование. Было тихо. Голубей не стало.
Голуби в неволе
Иногда в наш размеренный быт врывались события, выбивающие нас из привычного ритма. Это воровство голубей. Не смотря на то, что голубиная охота потихоньку уходила, в городе еще существовал голубиный базар. Значит, были спрос и предложение, поэтому всегда находились лихие ребята, которые хотели иметь легкие деньги. Взломать наши сараи проблем особых не составляло. Дворняга Дамка могла залаять, а могла и не залаять. Но факт остается фактом, голубятни опустошались регулярно. Чаще всего эти налеты осуществлялось осенью, но некоторые лиходеи занимались этим и летом. Вот это были выродки. Воры срывали птиц с гнезд, не разбираясь, сидит голубь на кладке или выкармливает птенцов. Последствия были очень печальные. Утром, пока проснешься и разберешься, что случилось, кладка яиц уже остыла, да и птенцы не выдерживали температурных перепадов.
Как-то нас крепко почистили: украли голубей и куриц. Отец обратился в милицию, приходил участковый. Если к краже голубей участковые относились спокойно и часто находили взломщиков своими силами (участковые все были местные и шпану знали как своих родных детей), то хищение куриц отдавало уже грабежом, и этими проблемами они занимались. Хотя как занимались? Разве в каждую кастрюлю на плите заглянешь.
Мы даже по последствиям воровства понимали, кто украл птиц: голубятники или местные проходимцы. Голубятники могли не взять дворовую птицу, только породу выбирали. Проходимцам было без разницы, что грести в мешок. Воровство голубей было настоящим бичом для голубятников наших поселков. Не раз и не два нам представала картина: вывороченный фомкой запор, распахнутая дверь и…пустота. Нередко грабители прихватывали и кур. Тащили все, что, по их мнению, представляло ценность. Участковый милиционер, живущий на нашем поселке, охал, матерился, но чаще всего сделать ничего не мог. Куриц искать было бессмысленно: их сьели. А голубей на голубинке –тысячи, каждому продавцу в корзину не заглянешь. Оставалось только ждать.
Воры все-таки умудрились продать наших птиц по дешевке. Причем, очень неопытным голубятникам, так как голуби быстро прилетели. Это значит, что их подержали немного в клетке и решили, что они привыкли. И выпустили. Настоящий голубятник никогда бы этого не сделал. Как правило, первыми прилетали лидеры нашей голубятни. Один их них Седой. Мощный красивый голубь. Он был самый старый в нашей стае и был безусловным вожаком стаи. Седой прилетел без хвоста. Покружив над закрытым пригулом, он сунулся в форточку уборной, знакомую ему по зимним отсидкам. Радости нашей не было предела. Седого накормили, напоили и оставили жить в уборной, где он уютно устроился на хозяйственной полке.
Мы сразу поняли, что украли голубей не голубятники. Голубятник никогда не будет рвать голубю хвост, незачем. Вот вырвать маховые перья, чтобы не летал, это другое дело. И то, кто же под зиму будет лишать птицу красоты, если и так можно не выпускать.
Стояла осень на дворе, торопиться было некуда, впереди зима. Можно приучать голубя к месту весной. Настоящий голубятник никогда не выпустит птицу просто так, только в силках. Это когда голубю связывают маховые перья на крыльях, чтобы он не мог улететь. Называлось это «спершить» голубя. Так он ходил несколько дней, привыкая к голубятне, только потом, убедившись, что голубь привык к новому месту, развязывали. И то ситуация контролировалась: в клетке сидел старый голубь или голубка, которую выбрасывали, если новичок поднялся в воздух и делает круг с явным намерением улететь.
Сложное дело - приручить чужого голубя. Бывало так, что голубь рвал нитки на крыльях и взмывал в воздух, под восхищенный мат нового хозяина.
Если в пригул попадался немолодой голубь, и он был нужен для воспроизводства породы, ему просто обрывали маховые перья, чтобы он не мог летать, пока не произойдет линька, и не вырастут новые. Жестокая операция. Но она оправдывала себя тем, что за это время голубя понимали с голубкой, он садился на кладку и выращивал птенцов. Потом, если даже и улетит, то оставалась новая молодая пара. Правда, было такое, что голубь уходил к родной голубятне, прихватив свою подругу, вашу голубку. Мог прихватить и птенцов. Всякое бывало. Наши юнцы смогли прилететь. Если часть голубей прилетела, значит, голубятня будет жить.
Много было всяких причин. Мы поняли одно: Седой вырвался, причем вырвался из рук неопытных людей. Голубятник берет птицу, зажимая ей лапки между своих пальцев, и охватывает грудь, а не окончания хвоста и крыльев. В противном случае сильная птица раскроет руку, особенно неопытную, и улетит. Седого, скорее всего, схватили абы как, но он голубь мощный, сразу рванулся, оставив в руках варваров только хвост. Отец и я были очень довольны, что голубятня не порушилась. Пусть будет хоть один голубь в голубятне, но ты уже можешь сказать, что у нас есть голуби. Никто не осудит тебя за это, никто не скажет, что ты врешь. Через пару дней вечером, после работы, зашел радостный отец. В руках он держал…голубя.
Присмотревшись, я узнал нашу рябую голубку. Это был далеко не ходовой товар, так как к зиме мы старались распродать голубиное поголовье, оставив максимум пары три. Эту птицу никто не купил. Угловатая, рябая, с большим клювом и голыми красными лапами она не представляла никакой ценности в селекции. Мы даже не могли понять, откуда такой произвол со стороны природы. Что за сбой в генетическом коде. Но факт остается фактом, такой голубенок проявился. Что интересно, почувствовав свою беспородность среди блистательного окружения, эта голубка не претендовала на внимание. Была замкнута, стеснительна, за лето не нашла себе пару. Она и на зиму осталась одна, так как, повторяю, ее никто не купил, а отдавать каким-нибудь пацанам на растерзание, это уж извините.
-Не обьест - было принято волевое решение родителем.
Сейчас эта Золушка показалась нам красавицей. Отец заметил одинокую голубку, которая сидела, нахохлившись, на коньке закрытого пригула. Отец быстро открыл пригул, мгновение, и голубка сидела у него на плече. Была она тощая и грязная. Все маховые перья у нее были переломаны.
Мы удивились, что она смогла долететь до родного дома. Скорее всего, передвигалась, перелетая с сарая на сарай. Как она вырвалась из рук ворья неизвестно, но другие голуби не пришли.
Не пришли красавцы турманы, красные сильные голуби, которые могли по нескольку часов находиться в воздухе. Жалко было чаек, изящных нежных голубей с бантами на груди и клювами величиной со спичечную головку.
Но мы были рады возвращенцам. Я сбегал в сарай, принес клетку и мы разместили нашу пару со всеми удобствами. Вскоре раздалось призывное воркованье голубя. Это было для наших ушей лучшей музыкой. Голубятня продолжала жить.
Заключение. Притча о голубях
Я устало откинулся на спинку стула: закончено послесловие к сборнику рассказов «Голубиная страна». Вообщем-то даже и не послесловие, ибо я облегчил себе работу и процитировал послесловие Виталия Бинки к книге «Птица-радость». Лучше него не сказать. А своим сборником я обязан «Птице-радости» Марка Соломоновича Гроссмана.
Я долго думал над названием сборника. «Голубиная страна» звучит несколько громко. Была идея назвать рассказы общим «Голубиное детство», но в ходе работы над рассказами возникли рассуждения, выходящие за пределы «Детской литературы». Посему оставляю название «Голубиная страна».
Почему страна? Потому, что через голубей или посредством голубей, как инструмента, я охватил емкий жизненный пласт не только себя и своей малой родины, но и нашей страны. Страны, которой не стало. Посему своими рассказами я прощаюсь с ней, со своей страной, и оставляю ее в своей памяти.
Вернее, страна существует, она есть, если даже противная твоему пониманию. Но она есть, страна, но это уже не голубиная страна, ибо не услышите вы на улицах молодецкого свиста голубятника, поднимающего стаю. Сказать, что сейчас нет людей любящих голубей, я не могу. Но это даже не голубеводы в нашем понимании. Это промышленники, разводящие птиц. Ну какая, скажите, голубятня у господина Харлашина под Москвой! Это питомник, завод. Что угодно, но если это корпуса, в которых содержатся несколько тысяч (!) птиц, это уже заводчик.
«Питомник Харлашина Виктора Ивановича — это, прежде всего, уникальный голубиный завод, не имеющий прототипов в Европе. Питомник позволяет содержать голубей на высочайшем уровне в условиях длительных минусовых температур, которые свойственны средней полосе России».- Захлебывался комментатор в интернете. Я не брюзжу по поводу увлечения директора зеленоградской ярмарки. Он деятельный человек и председатель общества голубеводов России. Только, навряд ли, у господина Харлашина работает кружок юных голубеводов. Не хотел бы, но думаю, что бывают ситуации, когда мимо ворот питомника господина Харлашина с изображением голубя проходят не нашедшие себя в этой жизни взрослые, то они цедят сквозь зубы: «Сволочь», а уличные пацаны могут бросить в ворота камень. Да и бросают, такова действительность. Голубей сейчас завести могут не все.
Другой «голубятник» Агурбаш Н.Г.,- именитый колбасный король. Он заслуживает особого внимания, так как спонсирует центр по разведению николаевских тучерезов. Агурбаш создал центр селекционно-племенной работы «Николаевские голуби». Это единственный в мире центр по масштабам, оснащению и практическим результатам работы. Николай Григорьевич пошел дальше господина Харлашина. Сам родом из поселка в Донбассе, он не забывает о талантливых ребятах с периферии. Им создан Фонд по финансированию способных ребят для учебы в высших учебных заведениях. Некоторые закончили соответствующие факультеты и трудятся у него не только на основном производстве, но и в центре по разведению и селекции голубей.
Среди высотных домов нет места голубятням, где находили бы пристанище для души голубятники. Они не бизнесмены, идущие в белоснежных костюмах вдоль сверкающих чистыми стеклами и алюминием вольер с голубями. Я говорю о канувших в лето голубеводах вроде моего отца, писателя Марка Гроссмана, его соседа дяди Сани. Редкий мальчишка сейчас может позволить себе держать на балконе пару-другую голубей. А мы удивляемся черствости, а порой и жестокости детей.
Конечно, я предвижу раздражение заказных мастеров пера, которые захлебываясь будут рассказывать, собственно они это и делают, о голубятне Александра Карелина - президента Союза любителей спортивных голубей РФ, председателя Федерации спортивного голубеводства Москвы. Ну и что? Кто он и где пацаны. Да что там пацаны! Взрослые мужики русских весей, не могущих завести себе забаву. Причина одна: нет денег на корм голубям.
-Самому бы быть живу – буркнул мне мой сосед по дому, в котором я когда-то жил в далеком детстве. На поселке, сколько бы я ни крутил головой, я не увидел ни одной голубятни, в воздухе не парили стаи.
-Да не крути ты головой, нет сейчас голубей, нет – бесцеремонно оборвал мои изыски собеседник.- Работы нет, а ты про голубей.
Наступило другое время на Земле, и здесь нет места голубям, собакам, деревьям – простой человеческой радости.