Пролог
Хоронили друга моего Антона 25-го мая 2010-го года на Парголовском кладбище, оно зеленело, листва трепетала под ветерком, и где-то в глубине пел соловей. Народу было мало – брат, двое неизвестных мне мужчин, пятеро из шести его законных супруг, взрослые сын и дочь, уж и не помню, от какой из жён - и я. Третьей по счёту его жена – Алёны – не было, она позвонила мне, где и когда будут похороны, а сама не пришла. Объяснила, что не в силах будет выносить ненависть предыдущей жены, Чёрной Валентины и последующей – амбициозной Милены. Мне казалось, что смерть должна была примирить их всех в общей скорби, но мужским умом не постичь нюансов женской психики. Но тогда, на кладбище, я понял, - Алёна правильно сделала, что не пришла. Я видел и слышал, как эта припасённая для неё и неизрасходованная ненависть обрушилась на последнюю жену, законную вдову моего друга – Татьяну. Та стойко выносила испепеляющие взгляды, змеиное шипение, злобные намёки и ехидные реплики о «…присвоенных бриллиантах, пропавшем золотом ломе и отхваченной квартире…», и это при том, что, как сказала мне Татьяна, - никто из присутствующих не дал денег на похороны. Только отсутствующая Алёна предложила свою помощь, сказала Татьяна, но она отказалась.
Почему? – подумалось мне тогда, ведь между Алёной и Татьяной (законной вдовой) было две жены, вроде самортизировались страсти и ревности? Дааа,…женщины…
Я смотрел на Татьяну, на подтёкшую тушь вокруг светлых глаз и белую чёлку под чёрной шалью и видел, что сквозь горе и слёзы у неё пробивается величественная гордая скорбь: - жён то много, а законная вдова она одна, и никто его, которого вот мы хороним, – никто у неё уже не отнимет. А он лежал в гробу красивый, как в молодости, - то ли смерть сгладила годы и невзгоды, то ли морговские косметологи постарались, а ведь ему было за шестьдесят…
Заливался соловей, слёзы застилали мне глаза, я последним кинул горсть земли на крышку гроба. Могильщики споро закопали могилу, лопатами огладили холмик, уложили цветы и венки; брат что-то коротко сказал, вдова пригласила всех пройти к автобусу, ехать на поминки, и все потянулись к выходу с кладбища. До ворот было довольно далеко, я шёл последним. Один из незнакомых мужчин приостановился, подождал меня, представился следователем и до самого выхода задавал мне вопросы, на которые у меня не было ответов, а то, что я знал – он не спрашивал, - я не счёл нужным рассказывать. Он отошёл, я догнал вдову и сам стал задавать ей вопросы, на которые у неё не было ответов, а если и были – то путанные и противоречивые.
Наконец все растянутой цепочкой вышли с кладбища, стали усаживаться в автобус, я пропустил всех вперёд, развернулся и пошёл на электричку. В вагоне пристроился в уголке у окна, вынул припасённую бутылку, хлебнул за упокой души друга моего Антона, закрыл глаза и стал вспоминать…
…Оба мы, послевоенная безотцовщина, в 50-ых вместе учились в ремесленном училище на слесарей-настройщиков точной аппаратуры, там и подружились. Распределились - он в НИИ ювелирной промышленности, я – в лабораторию одного из военных НИИ. Потом он перетащил меня к себе, оба мы овладели ювелирным мастерством; у него оказались «золотые руки», у меня – «серебряные»…. 60-ые годы, - ювелирный промысел был тогда запрещён законом, но процветал подпольно, становился частью чёрного рынка антиквариата, обрастал коллекционерами, старателями, легальными и нелегальными богачами – покупателями и заказчиками. В середине 70-ых, поработав на конвейере Ленинградской ювелирной фабрики и окончив специальное ПТУ, я уже сам стал преподавать ювелирное дело в этом самом учебном заведении и писать пособия, статьи, учебники и очерки об искусстве ювелиров, стал членом Союза журналистов. Наши пути с Антоном то пересекались, то расходились, то шли параллельно в делах и в жизни. Я знал всех его многочисленных подруг и жён, принимал их как данность и со всеми был в хороших отношениях, с некоторыми даже дружил. Это ведь женщины ненавидят соперниц своих подруг и помогают тем строить козни и плести интриги, мы же, мужчины, с пониманием относимся к новой пассии друга: ему хорошо – ну и ладно!... какая бы стервь ни была его новая избранница. В начале 70-ых я женился, Антон в очередной раз – тоже, на Алёне, той, что не пришла на похороны. А вскоре в его жизни появился злой гений - некий талантливый, даже гениальный авантюрист-делец. И настал для моего друга самый сложный, на грани криминала, но и самый счастливый период его жизни, который закончился в середине 80-ых: с Алёной он разошёлся, злой гений сбежал в Америку, сильно наследив и напакостив оставшимся на родине…Сколько нас всех таскали на допросы в Большой дом!... - особенно Антона и Алёну, сколько крови нам всем попортили…
Электричка затормозила у перрона Финляндского вокзала, я позвонил Алёне:
- Я приеду, помянем…
- Приезжай, конечно…
Она открыла дверь, и мне показалось в полумраке прихожей, что она совсем не изменилась – всё такая же стройная, грациозная; потом разглядел – морщинки, цвет волос другой, седина закрашена, наверное, но всё та же миловидность и приветливость в лице. Мы давно не виделись и вот встретились по такому печальному поводу, обнялись и молча постояли; тени усопших и ушедших теснились и витали, наверное, вокруг нас.
Потом мы сидели за накрытый стол и стали вспоминать, да и было что вспомнить. Перед фотографией Антона, стояла стопка водки, накрытая ломтём хлеба. Мы выпили, не чокаясь, Алёна заплакала и сказала:
- Олег, ведь он позвонил мне в середине апреля, в воскресенье, он был не в себе…Он попросил у меня телефон Антона, какого Антона? – спросила я… Олег, он ответил – твоего мужа бывшего, Антона… Олег, он просил свой собственный номер телефона, по которому говорил со мной!... Олег, он не осознавал себя! Я так испугалась, сказала – я поищу и тебе перезвоню, - и повесила трубку. Потом позвонила Татьяне, его жене нынешней, и спросила – что у вас происходит, что с Антоном? Она сбивчиво рассказала, что кто-то привёз ему из Москвы большие деньги за какой-то заказ дней 5 назад, он на машине встретил этого человека с поезда на Московском вокзале, отвёз куда-то, потом Антон приехал домой, было уже очень поздно, а он куда-то пошёл по делу, деньги то ли все, то ли часть взял с собой…Ушёл и пропал, вернулся вроде бы через двое суток, весь израненный, но перевязанный и ссадины обработаны…Сказал, что сбежал из больницы, какой – не помнит; помнит, что туда привезла его скорая помощь с улицы, с какой улицы – не помнит, что с ним было – то ли не помнит, то ли не говорит. Денег при нём, она сказала, якобы, не было…И вот она, Татьяна, договорилась со знакомым врачом в понедельник привезти его в Военно-медицинскую академию, а он не в себе… А скорую она, Татьяна, вызывать не хочет, потому что его отвезут в психушку, а это никак допустить нельзя, и вот сегодня выходной и надо потерпеть до понедельника…Олег, мне это всё представилось таким страшным и странным… - Алёна закрыла лицо ладонями, плечи её поникли.
Я залпом выпил ещё стопку, налил ей и себе. Действительно, по дороге с кладбища Татьяна на мои расспросы сбивчиво рассказывала нечто подобное, оглядываясь на следователя. Алёна взглянула на меня заплаканными, всё ещё прекрасными глазами и продолжила, захлёбываясь словами:
- Она, Татьяна, так путано всё говорила, сказала, что будет держать меня в курсе, а через несколько дней позвонила, что Антон в больнице умер и тело забрали на судебно-медицинскую экспертизу, дату смерти говорили то одну, то другую. Потом к ней, Татьяне, приходил следователь. Олег, это ужасно, как это всё было… Он, - такой всегда весёлый, красивый, щедрый, разгульный,…и какая-то странная, неразгаданная, такая неприкаянная смерть, Олег! Потом Татьяна уже в мае позвонила, сказала, что следствие закрыто, можно хоронить, и назвала дату и кладбище, я сообщила тебе, сама не пошла,…Вот сижу, поминаю, вот и ты пришёл… Олег, как подумаю, - он такой сильный, гордый, никаких драк не боялся, ну, ты-то знаешь! – а подобрали его где-то кем-то смертельно избитого, у него ещё хватило силы сбежать из больницы, но самое ужасное – он уже не осознавал себя, Олег,…страшно подумать… - и Алёна снова заплакала, - я не пошла на похороны, Олег, наверное, это плохо,…но я хочу его помнить живым, а не в гробу, и эта чёрная ненависть Валентины, ну, это-то понятно: - он от неё ушёл ко мне. Но ненависть Милены? – он же к ней ушёл, ей бы торжествовать, а она меня возненавидела, Олег…
- Она тебя возненавидела, потому что боялась, что он к тебе вернётся, он мне сам сколько раз говорил, да и Игорю тоже. Я, Алёна, до сих пор так и не понял, почему вы разошлись…
- Олег, давай об этом не будем, давай помянем, выпьем за упокой его души…
Так мы тогда, 4 года назад поминали его с Алёной, ей надо было выговориться и выплакаться. Я молча слушал её и не сказал ей тогда, что это я по его просьбе привёз ему увесистый пакет с деньгами из Москвы, где был в командировке, - какой-то смутно знакомый мужик привёз его прямо к поезду. И это меня Антон встречал на вокзале на машине, довёз до моего дома и поехал к себе. На следующий день я уехал по делам в Казань и больше я его живым не видел.
Не рассказал я ей и того, что года за два до смерти Антона я случайно увидел в разодранном американском журнале без обложки фотографии работ и статью о той блатной полулегальной выставке в Русском музее, где сбежавший в Америку Иван Коваленко выставил совместные с Антоном камнерезно-ювелирные работы. Он тогда подло обманул Антона, не указав его соавторства, которое обещал и которым прельщал моего друга. Он тогда сулил ему членство в Союзе художников и тем самым легализацию его, как ювелира. В статье говорилось, что Ванька и ювелирную составляющую делал сам, Антон вообще не упоминался, и ещё было написано, что теперь часть этих работ в каком-то американском музее уже. Меня это возмутило, я перевёл статью, показал Антону, призывал его написать в этот музей, позвонить самому Ваньке, пригрозить разоблачением, - Антон только рукой махнул: - выходных данных журнала нет, адреса музея – нет, телефона Ивана – нет. Но я всё-таки через общих знакомых разыскал в Питере подругу Ванькиной жены, наврал ей с три короба, добыл их телефон и буквально заставил Антона позвонить. Трубку взяла Анна, Ванькина жена, уразумев в чём дело, завиляла хвостом, включила вкрадчивый голос, мол, вышла ошибка, обмолвка, опечатка, будет, мол, статья с опровержением-уточнением, и в музее, мол, будет указано на табличках Антоново соавторство по ювелирке. И, как выяснилось впоследствии, ничего этого сделано не было.
Всего этого я тогда не рассказал Алёне, переключил разговор на наши общие воспоминания о счастливых, бесшабашных, весёлых деньках нашей молодости в застойные 70-ые и тревожные 80-ые; потом мы повспоминали многих, уехавших навсегда, сгинувших, свихнувшихся, погибших и ныне здравствующих и опять поминали Антона. До глубокой ночи затянулись тогда эти поминки.
Спустя какое-то время после его похорон, я начал писать статью о нём как ювелире и соавторе скульптурных миниатюр ловкача, живущего теперь в Америке, - камнереза-скульптора и предпринимателя Ивана Коваленко. Он еле успел тогда сбежать из СССР от ареста за мошенничество, а слывёт ныне на новой родине диссидентом от искусства и пострадавшим от советской власти новатором.
Статья двигалась и разрасталась, но опубликовать её - нечего было и думать: еще были живы и всесильны многие участники тех событий, хотя сам Иван умер года два назад с ореолом гения - скульптора и ювелира, хотя он ювелирный инструмент и в руках-то никогда не держал. Но вот год назад скончался знаменитый писатель и стихотворец, который будучи Председателем Комитета по культуре в те времена, поспособствовал тогда Ивану эмигрировать ( не безвозмездно, конечно). И я выложил в интернет фрагмент статьи, разросшейся уже до большого рассказа. И, видимо, есть у меня писательские способности, потому что на эту статью в интернете откликнулся некий журналист-искусствовед из Москвы, узнав по моему описанию Ваньку Коваленко, хоть я и изменил фамилии персонажей. Оказалось, этот искусствовед Гуляев пишет монографию о гении и диссиденте Коваленко по заказу его вдовы, проживающей в Америке, а материалов-то нет, только то, что рассказывает сама вдова, а нужны свидетельства других людей, документы и факты. Гуляев приехал ко мне в Питер из Москвы, долго со мной беседовал, расспрашивал и был нимало обескуражен несоответствием действительности и легенды. Кроме меня нашлись ещё люди, знавшие, как всё было на самом деле, и кем был в жизни герой монографии. Закручинился журналист Гуляев, но,…но аванс у вдовы получен, заказ на монографию надо выполнять, а как известно – кто платит, тот и заказывает музыку, и книга обязана быть о гении, эрудите, универсальном мастере, светлой личности и великом ювелире. Потом Гуляев мне несколько раз по скайпу зачитывал главы своего опуса, уж и не знаю, зачем он это делал, что за самоедство такое: - я прямо ему говорил, что он, мягко выражаясь, - сильно искажает истину. И вот я решил сам написать книгу, о друге моём Антоне, об истинной роли его злого гения и о тех событиях, участником и свидетелем которых был я сам.
Время бежит, сегодня 5 апреля 2014-го года, день его рождения и вот я сижу в одиночестве, передо мною стакан водки, накрытый куском хлеба и фотография моего друга Антона. Я поднимаю свой стакан: - «…за тебя, друг, да будет земля тебе пухом и да будет покой твоей душе…»
Я поминаю его именно в этот день, потому что дата его смерти сомнительна и мне неизвестна. Есть дата похорон, но поминки я устраиваю вот уже четвёртый раз в день его рождения. За окном серенький ранневесенний денёк, уж было погулено в этот день при его жизни! Он был мастером-золотые руки, щедрым и загульным с друзьями, падким на женские заигрывания, а уж день рождения всегда отмечал с размахом. Я пью залпом, киваю его лицу на фотографии: - «…да, кореш, сколько было совместных пьянок-гулянок, рыбалок, дел и делишек, сколько баб и дружков, мотоциклов, машин…. Сколько рискованных выходок и опасных приключений…» Он улыбается мне с фотографии, я накатываю себе ещё, салютую ему стаканом: - я проведу собственное расследование, я напишу о тебе, друг…