МЫ НЕ ОТРЕКАЕМСЯ ОТ ПРОШЛОГО!
Первым человеком, кого я помню, вступающим в коммунистическую партию, был Виктор Черепанов из далекого поселения Азасс в Горной Шории. Мы учились с ним в одной группе техникума. Он был земляком моего друга Ивана. Нам было по восемнадцать неполных лет, а ему уже лет двадцать пять. В наших головах еще гулял ветер, нам предстояло отслужить в армии по три года, а он уже четко представлял себя среди руководителей и специалистов. Парень он был видный, таких, как он, охотно продвигали по службе. Поэтому и вступал в члены КПСС, рассчитывая на хороший карьерный рост.
Для вступления в партию нужна характеристика от комсомольской организации, то есть от нашей группы. Он подал заявление, и мы рассматривали его на открытом комсомольском собрании. Ему неприятна была эта процедура. Совсем недавно, при выезде группы на практические занятия, его коллективно побили до крови. А все потому, что он хвастал перед девчатами своим достатком, а нас всех называл оборванцами и шантрапой.
В нашей группе учились люди, очень разные по возрасту. После семилетки были единицы. Остальные - старше нас. А человек шесть или семь вообще казались ветеранами. Их, молодых фронтовиков, после Победы над фашистами оставили служить еще на четыре-пять лет. В техникум они поступили на льготных условиях. Учеба давалась им с трудом. Зато чувствовали они себя вольготно и многое себе позволяли. Часто заставляли краснеть молоденьких преподавательниц.
Комсорг группы, Андрей Анисимов, зачитал заявление Черепанова и предложил приступить к обсуждению. Выступать никому не хотелось. Ветераны сказали: «Да пусть идет, раз ему это надо!» Только мы с Иваном проголосовали против, так как знали больше других. В поселке Черепанов был уличен в воровстве, но под суд его не отдали. Мы не стали объяснять свое поведение. Остальные подняли руки. Группа показала полнейшее безразличие к тому, кто вступает в партию, руководящую и направляющую, всесильную в те времена. А мы понимали, что в ряды ее рвется потенциальный карьерист.
Лично я долго считал себя не готовым к вступлению в компартию. Мне и в комсомоле хватало и демократии, и свободы, и справедливости. Меня приняли на работу в редакцию городской газеты. Удивительно мне теперь, что в редакции в соседнем кабинете тогда еще работал штатный цензор. Все материалы проходили через его руки.
Было мне уже двадцать шесть лет. После года работы мне сказали: «Пора вступать в партию. Срок пребывания в комсомоле истекает». В редакциях тогда работали только коммунисты. А газеты были органами горкомов, обкомов и райкомов партии и соответствующих Советов народных депутатов. Я подал заявление и был принят кандидатом. Через год, уже в другой редакции, меня приняли в члены партии.
Исключительно корректные партийные поручения были в основном направлены на контроль выполнения государственных планов и социалистических обязательств. Для журналистов здесь – широкий простор. Мы писали очерки о передовиках производства и пытались докопаться, почему кое-кто отстает. Критических и «положительных» материалов было достаточно.
В планах редакции постоянно значился почти невыполнимый пункт: «Атеистическая пропаганда». Авторов на эту тему не находилось, за исключением, если в район нагрянет лектор областной организации общества «Знание». А нам постоянно напоминали, что мы обходим тему. Сами напоминающие в ней тоже мало разбирались.
Райкомы партии ежедневно отчитывались перед обкомами по всем показателям производства сельхозпродукции. И если, например, зимой снижались надои молока, то вместе с членами бюро или специалистами управления сельского хозяйства мы к шести часам утра уже были на молочно-товарных фермах и наблюдали за тем, как приступают к работе доярки, накормлены ли и напоены коровы.
Не перестаю восхищаться высокой дисциплиной и ответственным отношением к работе доярок. Встречались, конечно, и нерадивые работницы. А вот заведующие фермами и зоотехники позволяли себе поспать подольше. Как они краснели при виде нас! Их ожидали порицания и обещание заслушать на заседании бюро райкома партии. И если хоть одна доярка опаздывала или не являлась на работу, обещанное исполнялось. Жалко было смотреть на них, когда они отчитывались перед членами бюро! Злостных «нарушителей» исключали из партии и лишали должности.
Круглый год на селе идет напряженная работа. На контроле – подготовка к весне: ремонт техники, подработка семян яровых зерновых, приобретение удобрений и ядохимикатов. Контроль над надоями молока не ослабевает. Тут же сведения по овцефермам и свинофермам о сохранности поголовья, о приплоде молодняка. И всюду – зоркий глаз членов бюро и райкома партии, закрепленных за хозяйствами. Не раз видел, и сам потом побывал в этой роли, когда председатель колхоза сидит в зале и ухмыляется, а на трибуне – «уполномоченный», с которого спрашивают и за надои, и за привесы скота, и за всё, что в сводке ниже общерайонных показателей.
Когда мой партийный стаж превысил двадцать лет, и я уже был опытным газетчиком, меня тоже постоянно «закрепляли» за каким-нибудь хозяйством. Однажды после отчета с трибуны зала заседаний я в кругу инструкторов и заведующих отделами райкома партии воскликнул:
- Мне вот интересно: мы не сеем и не пашем, не молотим и не жнем, а за всё отвечаем! Председатель колхоза сидит в зале, а спрашивают за его дела с меня!
- Воспитывай председателя, заставляй его работать лучше! Пусть выводит хозяйство в передовые. Иначе всю жизнь будешь стоять на трибуне и отчитываться.
Помню, как лихо шла уборка озимой пшеницы в этом «моем» колхозе. Шесть комбайнов, как на картинке, идут друг за другом, обмолачивая хлеб и оставляя за собой ровные ряды копен соломы. А копны эти – как сертификат качества! Берешь охапку соломы и провеиваешь на ветру. При хорошем качестве обмолота упадет несколько зерен – ничего страшного: это естественные убытки.
Методично обхожу копны. И, о ужас! Из соломы сыплется целый ручей пшеницы! И так из каждой копны этого прокоса. А на поле ни бригадира, ни агронома. Наконец, подъехал главный агроном хозяйства. Я показываю ему результат контроля.
- Снимайте этот комбайн с уборки, отправляйте в мастерскую на герметизацию, - предлагаю специалисту. А любой руководитель в селе – член партии. То есть мы с ним одинаково ответственны за уборку. Разница лишь в том, что он получает высокий оклад, а я бесплатно трачу свой выходной день и часы отдыха, которые мог бы посвятить семье.
- Это потери терпимые, - заявляет специалист.
- Значит, вы предлагаете мне вызвать сюда председателя комитета народного контроля, депутатов. Все копны будут заново обмолочены, а полученное зерно будет насчитано Вам к оплате, да еще лишитесь окладов двух-трех!
- Давайте без этого…
- Снимаете комбайн?
В очередной раз встретил в поле председателя профкома этого же хозяйства. Его задача – организация социалистического соревнования между комбайнерами и шоферами, отвозящими зерно на ток. Случайно получилось, что он стоял на россыпи зерна в несколько сантиметров толщиной.
- Надо собрать это зерно. Вы можете организовать?
- На это есть агрономы, инженеры, контролеры. А мне нужно подготовить агитбригаду, вечером поздравим на дому победителя соревнования. Вручим поздравительную открытку, исполним песню!
И на другой, и на третий день залежи зерна оставались на месте. Вот тогда и разразился я критической статьей в газете. Досталось всем, начиная с руководителей и кончая председателем профкома, комбайнерами и водителями. Вот мне, в принципе постороннему человеку, жалко потерянное зерно, а тем, кто пашет, сеет и убирает, чьей собственностью, казалось бы, оно является, - им безразлично? И мне опять краснеть, отчитываясь с трибуны, о ходе уборки?
Причина мне была понятна. В бюро парткома уже подсчитали, сколько зерна вывезти государству на элеватор, а сколько оставить самим хлеборобам. Это безразличие к потерям было молчаливым сопротивлением всё той же коллективизации, к которой уже давно привыкли. Каких бы высоких урожаев хлеборобы ни добивались, выше разнарядки они ничего не получат. Об этом помнили и возмущались. Но забывали, что благодаря коллективным хозяйствам в селах построили отличные дома культуры, ФАПы, детские сады, школы, дороги, жилые дома, мастерские, животноводческие комплексы и многое другое.
- Скорее станешь горбатым, чем богатым, - ходила в народе поговорка. Но в то же время покупали легковые автомобили, крыли крепкие дома железом, имели хорошие сбережения на сберкнижках, учили детей в институтах.
После критической статьи председатель профкома колхоза издали замечал меня, протягивая руку для пожатия! Сделали выводы и специалисты, в том числе и председатель. Что интересно – никто не обижался. А потому что справедливо!
А теперь вернусь к атеистическому воспитанию. Этим занимался идеологический отдел райкома партии. А с нас, газетчиков, требовали, чтобы не менее одного раза в месяц публиковали статью на эту тему. Связано это с тем, что практически сразу же после смерти Сталина и избрания Н.С. Хрущева Первым секретарем ЦК КПСС начался быстрый пересмотр государственно-церковных отношений. В марте 1954 г. главный редактор газеты "Правда" Д.Т. Шепилов направил Хрущеву письмо. "В редакцию "Правды" поступают многочисленные письма и донесения корреспондентов, свидетельствующие о серьезной активизации церковных деятелей и различного рода сектантов, о явном неблагополучии с научно-атеистической пропагандой».
В сентябре того же года был запущен "пробный шар": "Литературная газета" опубликовала статью "За стенами лавры". Общий вывод из статьи таков: Киево-Печерскую лавру следует закрыть. В ЦК КПСС посчитали это предложение правильным, но преждевременным.
Эти публикации, а также усилия воинствующих атеистов были использованы партией. В 1958-1962 гг. ЦК КПСС принял ряд постановлений. Государственными органами, в том числе КГБ, МВД, Прокуратурой было в административном порядке закрыто огромное число храмов, религиозных общин, приходов, монастырей, духовных школ. К 1963 г. количество православных приходов по сравнению с 1953 г. сократилось более чем вдвое.
А что значит закрыть храм? Его нужно либо совсем разрушить, либо снять купол, а помещение превратить во что-то другое. Я видел бывшие храмы, в которых размещались сельская библиотека (туда действительно ходили, как в храм!), спортивный зал школы, а в большинстве случаев их использовали под склады или даже конюшни.
В райцентре, где я работал в конце шестидесятых годов, церковь начали разрушать года три назад. Зацепили тросом купол и трактором свалили его. Дальше стали выжидать веяний «сверху». Требования не менялись, а усиливались. Было решено разрушать храм дальше. Вот тогда я на себе испытал, что такое партийная дисциплина. Нам, членам райкома партии, было велено в выходной день придти к церкви с ломами и топорами. Нехотя и неумело стали мы разбирать крышу. За день добрались до стен. Решили вернуться в следующий выходной.
Развалины тут же облюбовала детвора. Малыши и подростки забирались наверх, сбрасывали всё, что могли оторвать. Расшатали тяжелую балку и тоже столкнули. Падая, она придавила маленькую девочку. Спасти ее не удалось. Что это – наказание Господне?
С тех пор и лежит у меня на душе камень. Косвенно я тоже виноват в этой трагедии. Да, произошел несчастный случай. Надо было на развалинах храма поставить сторожа. А лучше – вообще его не трогать. А кто должен был его охранять? Разрушенная церковь оказалась бесхозной. Да разве только она? После многочисленных преобразований и развала СССР прекратили существование колхозы и совхозы. Недавно благополучные животноводческие комплексы исчезли на глазах. Напоминали о них лишь голые стены без крыш и оборудования, которое пошло на металлолом.
Оказавшиеся без работы люди метались в поисках заработка. Многие бросились в торговлю, стали «челноками». Кто-то за небольшую плату построил для малышей детсада оригинальную песочницу. Теперь ее обрамляла оградка из крупных неотесанных камней, сложенных друг на друга. Получилось красиво. Дети играли и в песочнице, и с внешней стороны. Любопытный мальчуган постоянно пробовал столкнуть какой-нибудь камень. Это происходило под моими окнами. Каждый день он толкал оградку. Наконец, нашел камень по своим силам и опрокинул глыбу. А под ней с внешней стороны играла девочка. Камень упал на нее. Кто-то из проходивших мимо мужчин подхватил ее и бегом понес в здание Скорой помощи, которое было рядом. Увы, спасти ребенка не удалось. Это что – тоже наказание Божие? За развал СССР?
Ряды КПСС постоянно пополнялись новыми членами. В партию рвались интеллигенция, специалисты. Но не все. Действовало четкое указание: из трех принятых двое должны быть рядовыми тружениками.
Заместитель главврача районной больницы, мужчина лет сорока, в партию вступать не хотел. Я спросил его напрямую: что ему не нравится в КПСС?
- Понимаешь, я не хочу, чтобы мною командовали. Дадут партийное поручение ехать в какую-нибудь глушь, а мне не хочется переселяться.
Недели через две узнаю, что главврача больницы, талантливого хирурга, направляют руководить более крупным медицинским учреждением. Заместитель тут же подает заявление о приеме в партию.
- Чистейшей воды карьеризм! – говорю я членам бюро райкома. – Ему нужно отказать в приеме.
- Пусть вступает. Нам он подходит как главврач.
Ну что тут сказать? В партию в основном так и вступали: не по идейным соображениям, а из-за карьерного роста. Даже дед Щукарь это понял! И Черепанов из таежного села это усвоил. Рядовые работники тоже надеялись со временем стать бригадирами, а если поступали учиться, то и главными специалистами или руководителями. Меня тоже повысили в должности не только потому, что я хорошо работал.
Союз ССР распался. В республиках стали запрещать Компартии. Я тогда работал в Украине. Узнав о запрете, отправился к первому секретарю бюро горрайонной партийной организации. Он спокойно сидел за столом и правил протокол последнего заседания бюро.
- Надо что-то делать – партию запрещают!
- А что ты предлагаешь?
- Звать людей на площади, устраивать демонстрации протеста. Делегации в столицу направить. Не сидеть же, сложа руки.
- Всё это бесполезно! Как решат наверху, так и будет. А я хочу, чтобы партийные документы пошли в архив правильно оформленными.
Газета стала органом совета народных депутатов. Вырвавшийся из-под контроля партии, районный совет стал гиперактивным. А кто руководил теперь советом? Бывшие директора совхозов и председатели колхозов. Они не раз бывали героями критических статей в газете. Их теперь не устраивали газетчики с крепкой партийной закалкой. Я подал заявление на увольнение и вышел на пенсию. Партбилет не выбрасываю, храню вместе с учетной карточкой.
Работа в редакции и выполнение партийных поручений – это главное в моей биографии. У меня нет причины открещиваться от своего прошлого. И у абсолютного большинства бывших членов КПСС, особенно рядовых тружеников, тоже нет вины перед обществом. А если кому-то сильно хочется очернять наше прошлое, то пусть подойдет к зеркалу и спросит: а что он сделал для сохранения СССР? В ответ – молчание. То-то же!