Кулачить

Арапша2
                Кулачить.               
Члены комиссии по раскулачиванию прошли в приёмную Тетюшиных и по хозяйски осматривали домашнее убранство, прицениваясь к богатой обстановке старинного купеческого дома, а любопытные из комитета бед-ноты толпились в задней избе и с удивлением разглядывали мебель.
-Да у них и полы крашенные!- с удивлением проговорила одна из пришлых находок, с опаской наступая на кра-шенные тёмной охрой полы.
-А как их скоблить-то? - удивилась другая, и пощупала пол грязной рукой, не веря своим глазам.
-Ня знай! У нас испокон веков в деревне земляные полы были, а тута, и доски, и крашенные!- продолжала удивляться первая. - Земляной то пол подметёшь веником и всё, а тута, чай, возни на половину дня хватает, пока выскоблишь всё?
-Не то! Они, мироеды проклятые, чаю, не сами тута убираютца, а прислугу держут? Хозяева-то и чашку за собой сами не вымоют?- продолжала удивляться первая и с опаской потянула на себя парчовую портеру на дверном косяке.
-Тихо тут, сороки! - прикрикнул на них Нагорный.- Идите на улицу и там тарахтите!- приказал он любопытным бабёнкам из комбеда.
Зеленский, умудрённый опытом разграбления предыдущего дома, здесь решил действовать по-другому. Он поставил солдат у ворот и дверей в лавку, а с  членами партактива  вошёл в дом, сел на стул у стола в задней избе и зачитал постановление актива партийной ячейки и сельсовета о конфискации имущества в пользу государства и комитета бедноты.
-В пользу кого?- переспросил Илья Кузьмич, чтобы придать разговору деловой вид.
- В пользу комитета бедноты - пояснил Дмитрий Огурцов.
-Аааа!.. Ну коли бедноте надо, так я не супротив. Берите!- почти равнодушно ответил хозяин и широко развёл руки.
- Вы являетесь хозяином этого дома?- спросил Зеленский
- Нет! - ответил Илья Кузьмич.- Хозяин там, за печкой, а я тута за приказчика - пояснил он, доставая бумаги из шкафчика.
- Привести хозяина? – осведомился Нагорный.
- Да, нам нужно видеть хозяина! - растеряно проговорил Зеленский.
Илья Кузьмич прошёл в горницу и оттуда послышался его голос.
-Деда! Там тебя раскулачивать пришли - громко проговорил он.
-Ась? – послышался в ответ старческий голос.
-Айда, вставай, говорю! За тобой новая власть пришла.
-Куды ушла? Погодь, штаны одену- остановил расторопного внука дед.
Вскоре, поддерживая под руку старика, вернулся хозяин.
-Вот он, мироед проклятый! - проговорил Илья Кузьмич, бережно усаживая за стол старенького, дряблого лицом и телом, плешивого старичка, одетого в козью душегрейку, сшитую мехом внутрь, в старых, застиранных шароварах с синими лампасами, заправленных в носки из белой шерсти. На ногах его болтались растоптанные чувяки. Старик думал, что его позвали обедать и высохшими руками искал по столу ложку и миску с едой.
-А Вы кем ему приходитесь?- спросил обескураженный событием секретарь РИК.
Вежливость - оружие воров и евреев, и Зеленский старался выдерживать официальный тон даже с людьми, об-речённых на высылку и смерть.
-Я у этого мироеда приказчиком служу вот уже почитай сорок лет - пояснил Илья Кузьмич. - А вот и документы. Дом по ним Пустовалов и лавка его, а я то Тетюшев. Мироед этот дедом мне по линии матери приходится, но я от него давно отказался, так как не хочу быть в списках врагов советской власти. Он, этот мироед, меня  вчера взял да и уволил из приказчиков. Так что, я тоже отныне состою в сословии деревенской бедноты, потому как числюсь уволенным с торговой службы.
Члены актива, кто хорошо знал Илью Кузьмича, прыскали от смеха, но Зеленский его видел впервые, а потому принимал шутки за чистую правду. Он и сам когда-то служил при лавке богатого соплеменника и не раз подвер-гался изгнаниям за мелкие кражи.
Покопавшись в старых хомутах и ремённой утвари, активисты, видя, что тут поживиться нечем, поспешили со двора. Зелинский, для порядка, приказал арестовать старика - мироеда, несмотря на его убогость, а дом и лавку отписать в пользу  сельского совета.
Амбар находился на дворе сына Ивана, в описи раскулаченых не числился и разграблению не подлежал.
Пришлось незадачливым экспроприаторам ограничиться описью имущества дома и на том ретироваться.
-Айда к попу!- позвал активистов Васька Истомин.
Он, вместе с женой и соседом, Колькой Горшениным, уже успел утащить домой часть награбленного у своих родичей и теперь горел нетерпением поживиться поповским богатством. Пришлых гостей батюшка встретил на парадном крыльце и милостиво предложил войти в дом, всем своим видом показывая покорность власти. Хо-зяйство у него было не богатое, деньги свои он держал в банке Оренбурга , но во время национализации в 1922 году они пропали, а других за эти годы нажить не удалось. Семья Яковенков жила на то, что получал батюшка от прихожан за церковную службу и своим хозяйством. Ещё в апреле 1922 года, когда шло разграбление церкви по указаниям Ленина и Троцкого, батюшка добровольно отдал в казну все церковные ценности и признал воззвание епископа Антония по обновлению православной церкви, пытаясь таким образом спасти приход от разграбления властью. Но это мало интересовало озверевших грабителей и они, несмотря на запреты солдат, через соседний двор пробрались в дом, хозяев выгнали в заднюю комнату и уже копались в амбаре, с надеждой чем-нибудь поживиться. Вскоре из ворот и парадного подъезда поповского дома стали выбегать люди, вынося вещи и ме-бель. Активисты нашли ключи от церкви и кинулись её грабить. Дом батюшки стоял напротив церкви, и всё это творилось на виду у собравшихся прихожан. Церковный староста и дьяк пытались воспротивиться самосуду толпы, однако разгорячённые грабежом люди сбили их с ног, открыли двери и кинулись во внутрь храма. Ба-тюшка Яковенков кинулся было им на выручку, но Бобик выстрелил из маузера в воздух и он остался на месте. Вскоре из церкви стали выбегать люди, вынося иконы, церковную утварь алтаря, рясы служителей и церковное убранство. Мирон Матвеев, за ним Пенечка Репьёв, увёртываясь от встречных, спиной вперёд, выскочили из боковой двери храма и озираясь как воры, побежали по улице, унося домой украденные иконы. Только дома Матвеев узнал, что украл икону с ликом Ильи Пророка. За ними обезумевшая от жадности толпа прихожан, стыдливо смущаясь и отворачиваясь от встречных, опустошала храм, куда многих из них приносили для креще-ния ещё младенцами. Власти разрешили дикой толпе грабить, и она это исполняла, не соображая, что грабят самих себя. Растерявшийся от неожиданности и жестокости толпы, батюшка смотрел на  мародёров и от страха крестился на церковную колокольню.
Взывать к богу и благоразумию потерявших от жадности разум прихожан было бесполезно.
Арапиха, узнав о несчастье дочери, прибежала в дом батюшки и стояла у дверей, не понимая, что происходит. В это время, Мосалиха вытащила из дома шёлковое одеяло и, крадучись как вор, поспешила к своему двору. Арапиха схватила одеяло и ударила кулаком воровке  в лицо. Авдотья, думая, что кто-то хочет отобрать у неё добычу, кинулась на неё с кулаками. Завязалась свалка, но никто не обращал на них внимание. Все были заняты грабежом. Арапиха отобрала одеяло и занесла его в дом. Там люди копались в сундуках, толкаясь и вырывая из рук чужое добро. Арапиха смотрела на грабителей и удивлялась перемене, произошедшей с людьми станицы. Всего десять  лет понадобилось коммунистам, чтобы превратить степной народ в животных: – тупых, наглых и ленивых голодранцев сделали хищниками, а умных, трудолюбивых и экономных в безответных млекопитающих, не способных постоять за собственную жизнь и.честь. Для этого понадобилось не так уж и много усилий: – на почву деревенского невежества, подготовленную за три века шляхтами и немцами из семейства Романовых, они посадили порок зависти, прибавили к нему жидовскую жадность, славянскую лень и покорность, стараясь таким образом сломить казачью волю. И это им удалось - в СССР казаков не было.
Люди, веками жившие одной радостью и долей, вдруг стали врагами и грабили друг друга с жестокостью дика-рей. Это были уже не люди, а стадо домашних животных, дерущихся у кормушки с раскиданным для них кормом. Арапихе стало стыдно смотреть на месиво чести и она поторопилась уйти из разграбленного дома служителя веры.
За этой суетой с удовольствеим наблюдал представитель власти - секретарь РИК жид Зеленский - старший пастух над человеческим стадом советского быдла и гоев.
На следующий день раскулачивание продолжилось в луговом крае. Три дня в страхе ожидали зажиточные ка-заки, что и к ним нагрянет банда кулачников. Три дня грабила советская власть степной народ, и он молчал смиренно. Так были уничтожены семьи Павла Фадеева, Петра Тошерева, Михаила Горшенина, Сальникова Ти-мофея, Проскурякова Андрея, Арапова Михаила, Ильи Лосева и других справных хозяев степной станицы Устино. Всего было разграблено три десятка зажиточных домов станицы. Шум ликующей толпы грабителей, плачь, стоны и проклятий раскулаченных стояли над станицей до позднего вечера.  В древней станице Устино снова утверждалась новая власть, уничтожая прошлое и укрепляя бесправие. Коммунисты, играя на низменных поро-ках тёмного народа, разрешая грабежи во времена раскулачивания, долго будут называть это «классовой спра-ведливостью», не подозревая и сами того, что разрешают  насилие, жестокость, зависть и ненависть лодырей к трудолюбивым и честным гражданам своей страны. Эта политика в дальнейшем станет для миллионов советских людей оправданием мелкого и крупного воровства.
Охрана отогнала провожающих, и вскоре обоз скрылся из виду. 
В сумятице вечера забыли про старого мироеда Пустовалова, уснувшего около церковной ограды. Когда стем-нело, озябший дед проснулся, с трудом поднялся на ноги и заковылял к своему дому, так и не поняв, ради чего его вытаскивали из теплого закутка за печкой. Арапиха помогла старику открыть калитку дома и проводила до крыльца. Возвращаясь домой через церковную площадь, она подошла к церкви, но входить во внутрь храма не стала, прикрыла распахнутые во время грабежа тяжёлые двери, чтобы скотина не прошла во внутрь, перекре-стилась двоеперсием на римский крест, темневший в вечерних сумерках, что не делала никогда раньше, и с тяжёлым сердцем направилась домой.
В тот вечер церковный колокол Кацап впервые за многие годы не созывал жителей станицы Устино к вечерней. Он не будет больше призывать народ к добру и милосердию. Ему вырвали язык, а прихожанам – совесть.