Продолжение. Предыдущая часть http://proza.ru/2017/02/10/966
Воспоминание об официантке окончательно испортило настроение.
Хотя с насильниками после того, как их отпустили, разобрались и без помощи правоохранительных органов, официантка уволилась из училищной столовой и уехала куда-то с семьёй…
С этими неприятными воспоминаниями вышел из троллейбуса, остановка была как раз напротив нашего КПП.
День закончился почти без происшествий.
Результаты моей беседы с военным цензором никого не интересовали, и к вечеру я и сам о ней забыл.
Была среда, а по средам самоподготовка была на час короче, потому что подразделения должны были убирать перед ужином закреплённую за ними территорию.
Мой взвод подметал главную аллею между КПП и штабом.
Сержанты обычно сами не работают, но наш взвод был исключением из правил.
Может быть потому, что два из трёх командиров отделений были назначены по моей просьбе из курсантов, и теперь свежие сержанты стеснялись пользоваться своими новыми льготами.
Так мы и мели всем коллективом, когда я заметил идущего в нашу сторону по боковой аллее комбата.
Прислонил метлу к дереву, бросил командиру первого отделения: "Остаёшься за меня!" и пошёл навстречу.
Он, увидев меня, остановился. Я подошёл к нему, перейдя, как положено, на строевой шаг, доложил. Комбат молча выслушал и жестом показал, чтобы я пошёл рядом с ним.
Он довольно часто беседовал со мной, все это знали, и даже ротный не считал, что комбат что-то у меня выпытывает или я ему "стучу".
Беседы были обычно о международном положении, новых книгах и кинофильмах.
Вот и сейчас, взяв меня под руку, он начал с горячностью рассказывать, как тепло Шолохов говорил об Эренбурге на проходившем в это время писательском съезде.
Как я потом проверил, сказал Шолохов следующее: «Не знаю, что испытывают другие делегаты, но меня лично крайне огорчает отсутствие моего дорогого старого друга Ильи Григорьевича Эренбурга. Посмотришь, посмотришь вокруг — нет Ильи Григорьевича, и вроде чего-то тебе не хватает, становится как-то не по себе, сосёт под ложечкой, и явная грусть чёрной тенью ложится на моё в общем-то безоблачное настроение. Где Эренбург? Оказывается, он накануне съезда отбыл к берегам италийским. Нехорошо как-то получается у моего старого друга».
Надо сказать, комбат произнёс шолоховские слова очень близко, как говорится, к тексту.
И в конце опять повторил:
-Вот как Шолохов сказал об Эренбурге! Как тепло и по-дружески!
Комбат сделал паузу, ожидая моего ответа.
А я не знал, что сказать, ведь, по-моему, и это выступление Шолохова было продолжением его старой ненависти к Эренбургу.
Я помнил и предыдущие шолоховские речи во времена борьбы с "безродными космополитами", когда он с высоких трибун призывал гнать Эренбурга из Союза Писателей СССР, потому что "…Эренбург еврей и всё русское ему глубоко чуждо".
Тогда Шолохов поносил Эренбурга за роман "Буря".
Но вот незадача, "Буря" почему-то понравилась Сталину…
А на этом съезде в этой же речи Шолохова, о которой говорил сейчас комбат, тоже прозвучал нескрываемый намёк на еврейство Эренбурга: «По сравнению с «Бурей» и «Девятым валом», «Оттепель», бесспорно, представляет шаг назад. Теперь Эренбург обещает сделать шаг вперёд. Не знаю, как эти танцевальные па называются на другом языке, а на русском это звучит: «топтание на месте». Мало утешительного вы нам обещали, Илья Григорьевич!»
Что же такое дружеское увидел мой комбат в словах: "Не знаю, как эти танцевальные па называются на ДРУГОМ языке, а на русском это звучит: «топтание на месте»"?
Интересно, что бы сказал комбат сейчас о Шолохове, когда уже достоверно известно, что этот лжелитератор не написал ни "Тихий Дон", ни остальные приписанные ему призведения?!
Продолжение следует http://proza.ru/2017/02/15/2023