Помехи

Спасибо моей Анечке-Мысли за визуализацию этого проекта! Люблю тебя все больше с каждым днем, бро!

Психоделик-триллер в формате арт-хаусного фильма. Подается с ромом и колой.





1

22/10/2016
Холл
Галерея второго этажа



Начинается гроза, и Бетани снова шлепает босыми ножками по рассохшимся половицам. Кричит: “Аксель, Аксель, небо злится”! Каждый раз так, в каждую грозу, вот уже четвертый год подряд. Аксель, Аксель. Эррен приоткрывает дверь, чтобы убедиться, что Аксель взял Бетани на руки начал петь “Твинкл, маленькая звездочка”. От других песен она не успокаивается, и важно, чтобы пел именно он. Утром необходимый ритуал: Аксель обязан полить ее кашу вишневым вареньем. Три бордовых мазка в виде буквы “Б” - Бетани. И непременно его рукой, иначе есть она не станет. Семилетняя Бетани знает, как в уме делить трехзначные числа на двузначные. А Эррен нет. Аксель Хайген знает, как сделать так, чтобы Бетани играла, рисовала и общалась. А Эррен нет.

Наутро, после грозы над черепичной крышей всегда нависает мокрое свинцовое брюхо, и Эррен Коул, высунувшись из окна до самого пояса, опрокидывает первый стакан “Капитан Морган”, который и ненавидит до скрежета зубовного, и расстаться с которым не может ни под каким предлогом. Это как с девчонкой - бесит она тебя и жилы выкручивает, но бросить не можешь, потому что приклеился, прикипел, приварился. Прямо как мутное серое варево над черепичной крышей, такой же бесформенный, слабый, ненужный и никакой. Ну, да и черт бы со всем этим.

Аксель Хайген решает проблемы так, как не решал никто. Он был кем-то создан для того, чтобы говорить “Ш-ш, ну-ну, все будет хорошо”. Это, кстати не Эррена слова, а его мамы, но Эррен под ними подписался бы. Поэтому и не удивился ни на грош, когда Аксель вдруг переехал. По сути Эррен ждал этого с первого дня, когда Бетани отвели к психоневрологу Акселю Хайгену. Три года назад, измучившись, оббегав всех врачей, мать везла молчаливую и странную дочь к последнему в списке доктору. Эррен тогда еще говорил, что пора уже перестать лгать себе и лететь в Лондон в специализированный центр. А мама молчала за рулем, прямо как Бетани. Устала она, Эррен видел. Она просто вздохнула: “Эр, ну давай последнего попробуем. А потом - как ты скажешь”.



***

Он звонит. Впервые, после долгого молчания, снова звонит родной отец Эррена и Бетани. Тот, чья сперма как-то попала в мамино влагалище, и парочка особо смелых ребят добрались до яйцеклетки с разницей в одиннадцать лет. Джошуа Коул, чистокровный еврей, утонченный семитский ублюдок, на которого похожи все дети, которых он когда-либо делал. Джошуа Коул, неуравновешенный,  параноидальный алкоголик. Родной отец.

Эррен хлебнул немало рома с раннего утра, и внезапный звонок отца по домашнему телефону поднимает в нем волну алкогольной агрессии.

- Если ты еще не умираешь, - говорит Эррен. - То я ничем не могу тебе помочь. А если умираешь, тем более.

Джошуа Коул напоминает, что сегодня  Бар-Мицва у его сына Ноа. Того, другого сына, который не от Элжбет. Джошуа говорит:

- Эр, я понимаю, что тебе насрать. Но я хочу, чтобы ты был. Прошу тебя.

Эррен выуживает из заднего кармана  джинсов сигарету, зажимает зубами, поджигает, смотрит, как  Аксель входит в холл. Эррен улыбается то ли трубке, то ли Акселю, прикуривает и говорит:

- Посмотрим.

Кидает трубку и затягивается. Всралась ему Бар-Мицва этого косоглазого Ноа.


- Терпеть не могу этого выродка, - говорит Эррен Акселю, будто оправдываясь. - Отцова шмара упала на лестнице, и ублюдок родился косоглазым. Не, ну жалко его, конечно, но, пойми…

Аксель просит у Эррена сигарету, тяжело вдыхает дым, грустно улыбается и качает головой.

- Что, - говорит. – Опять началось, да? Твою мать…

- Ты, разумеется, будешь настаивать, чтобы я съездил, - произносит Эррен. забирая у Акселя сигарету. – И выбора мне не оставишь.

Аксель пожимает плечами. Особенный он, мама на второсортных не западает. Талантливый не по годам. Эррен понятия не имеет, что там и как, но полагает, что ему лет тридцать восемь, сорок. Так ему кажется, потому что мистеру Сатклиффу, учителю физики, тоже сорок, и они с Акселем по виду ровесники. Только Аксель другой - жестче, четче, увереннее, ярче, контрастнее. Чернилами по мягкой бумаге. Каплей смолы в молоко. Заявляет себя раз и навсегда, непримиримо, безусловно. Въезжает, как бесценный Бьюик в фермерский гараж - вроде и не твой, но и отказаться не посмеешь. Боишься, радуешься, сомневаешься, попадаешься. Так мама и попалась. Да все попались.


На первых порах он приезжал только по субботам. Эррен смотрел сверху, с лестницы. Бетани бежала к своему доктору со всех ног, показывала свои рисунки - резкие, бездарно намалеванные линии - а он рассматривал их по несколько минут, будто шедевры из музея Виктории и Альберта. Качал головой и говорил: “Милая, добавь немного желтого”. Говорил: “Бет, какое ты наденешь платье сегодня”? Говорил: “Ты выберешь лучшую лошадку, и мы будем кататься на ней весь день”. В парке Эррен чувствовал себя лишним, болтался за этой парочкой битых четыре часа и не знал, что сказать или сделать. Будто болен он, а не Бетани. Часто звонил маме, но та говорила, что занята. Мама всегда занята, потому что такая работа не оставляет времени для семьи.


***
Элжбет Ковальска - Элли Коул  - звонит из Венгрии. Связь плохая, Эррен пьян, и поговорить нормально не получается. Элли кашляет в трубку и говорит:

- Малыш, как ты?

Эррен смотрит на часы - половина третьего, и скоро уже пора отправляться к отцу. Не ехать нельзя – Аксель потом все нервы вымотает своим гипнотическим осуждающим  взглядом. Убирает порнографический журнал под кровать, руку из штанов - привет, мам.

- Привет, мам. Готовлюсь к тесту по химии. Как твоя сделка?

Элжбет продает старинные дома в восточной Европе. Расскажет вам любую легенду, только отсчитывайте деньги. Плачет ваш Брэм Стокер горькими слезами, если Элли Коул взялась за дом. Кровавые драмы, полные романтики и обреченности, но неизменно с хорошим финалом. Джошуа советовал ей писать книги в жанре мистики, но плевала она на то, что говорил Джошуа. Аксель считает, что ей вообще не стоит работать. Элли Коул обещает продать последний замок, и бросить к чертям собачьим это риэлтерство. И так уже третий год. Элли говорит:

- Погода в Будапеште мерзкая. Я простудилась. Но завтра покупатель все подпишет. Как Бетани?

- Нормально - устало отвечает Эррен. – Аксель следит. Мам, я хотел сказать…

Связь обрывается, Эррен слушает короткие гудки, а потом тишину. Наверное, погода в Будапеште, в самом деле, ни к черту. Эррен достает из шкафа единственную приличную рубашку, выпивает еще стакан рома, заводит свой старый Форд «Ка» и едет к отцу.

На заправке покупает сигареты. Девчонка за стойкой разглядывает его с некоторым пренебрежением, только и жди, скажет: “Куда ж ты такой бухой катишь”? Эррен неприятно улыбается ей и кидает купюры в тарелку. У входа в магазин паркуется полицейская машина, Эррен делает девчонке умоляющий знак не выдавать его и скрывается в сортире. Надо пересидеть, иначе и машину отберут и самого в участок отвезут. Затолкают, как в прошлый раз, в клетку с вонючими бродягами и позвонят Акселю. Тот приедет, внесет залог, и  всю дорогу будет многозначительно молчать. Лучше бы ударил, ей богу, но нет. Аксель любит психологические пытки - сохраняет спокойствие и тишину до тех пор, пока жертва сама не разрыдается и не начнет каяться. Элли Коул тоже частенько попадает в эту ловушку. У непогрешимого доктора везде ловушки расставлены, но главная состоит в том, что ты не можешь его возненавидеть. Как ни старайся, как ни накручивай себя, как не очерняй его в своих фантазиях, какие доводы не приводи, он все равно остается чистым и идеальным. И ты вновь и вновь признаешь собственные ошибки и идешь к нему на исповедь.


***


22/10/2016
Гостиная Ребекки Уолтер

В Эджбастон к отцу Эррен приезжает, когда тринадцатилетний косой Ноа уже принял заповеди Торы. Из гостей только мать Ребекки - отцовской любовницы или новой жены, если угодно. Эррен молча садится за стол, стараясь не смотреть никому в глаза. Ребекка в принципе нормальная тетка, но Эррен не выносит ее, потому что отец спал с ней, живя под одной крышей с Элжбет и детьми. Мать Ребекки почти глуха из-за перенесенного менингита, и ей все нужно повторять дважды. Ноа, кажется, вообще не соображает, что происходит. Сложный он ребенок, этот Ноа. Запуганный какой-то, затравленный, странный. Конечно, не более странный, чем Бетани, но, что уж греха таить - все дети Джошуа Коула так или иначе дефективны. Дурное семя, ничего не скажешь.

На столе все кошерно, но Эррен не спешит наполнять тарелку. Просто садится и, не мигая, смотрит отцу в глаза. Не улыбаясь и ничего не говоря. Прямо как Аксель. Недаром говорят, с кем поведешься. Джошуа не выдерживает первым.

- Для разнообразия, - говорит. - Можно было сегодня не нажираться? Тем более, что ты за рулем.

- Выше моих сил, пап, - отвечает Эррен. - Генетика такая, знаешь. Все лучшее от тебя взял.

Джошуа одними губами произносит: “Говнюк”. И громче: “Вы простите Эррена, он утром сдал экзамен по химии, вот и выпил с друзьями”.

-Дерьмо! - громко возражает Эррен, откидываясь на спинку стула. - Вранье это все. Папа любит врать, да, пап?

Ребекка любит сглаживать углы: улыбается, будто было сказано что-то приятное и смешное. Спрашивает: “Эррен, как дела у Бетани”?

- Аксель хочет подарить ей щенка.

Ребекка кивает и снова спрашивает: “Она осваивается в дошкольной группе”?

- Аксель говорит, что ей достаточно появляться там дважды в неделю.

Все это время Эррен не сводит глаз с отца. Не столько он любит самого Акселя, сколько обожает доводить им Джошуа Коула. Отец, как любой мужчина-собственник, так и не принял факта, что Элжбет легко нашла ему отличную замену.

Косоглазый Ноа, наряженный в дешевый пиджачок, смотрит на Эррена с опаской, как обычно. Эррен и сам давно чувствует, что отцовский ублюдок его боится. Но наплевать - каждый должен знать свое место. Джошуа явно нервничает. Должно быть, уже сто раз пожалел, что пригласил разнузданного сына. А Эррен только того и ждет, не зря же ехал.

-В прошлую пятницу, - говорит. -  Аксель сделал маме предложение.

Ребекка натянуто улыбается и переводит новости своей матери, громко, сопровождая речь жестами. Джошуа еле терпит. Говорит: “И что”?

Эррен врет, но врет виртуозно. На прошлой неделе Элжбет даже не было дома. И ни разу они с Акселем не заговаривали о свадьбе.

- Она согласилась, - врет Эррен, прожигая отца взглядом. - Более того, он хочет удочерить Бетани. По закону. И ограничить кое-кого во встречах с ней до одного раза в месяц. Такая интрига! И как же этот «кое-кто» отреагирует?

Джошуа багровеет. Несколько секунд сидит недвижимый, как изваяние. Потом встает, берет из серванта бутылку джина и откупоривает ее под раздосадованный вздох Ребекки. Ноа обеспокоенно смотрит на отца, хотя черт его знает, куда конкретно он смотрит. Эррен говорит: “Ага, мне тоже плесни”.

Выпивает без тоника, без сока, без закуски. Говорит: “И кольцо ей подарил”.

-В жопу кольцо, - произносит Джошуа. - Хрена с два он отберет у меня дочь.

-О, - Эррен, наконец, чувствует пробудившийся аппетит и накладывает в тарелку салат. - Еще как отберет. Ты прогнивший, нищий, безработный алкаш, а Аксель… Аксель бог. И любой суд будет на его сторо…

-Заткнись! - Джошуа вскакивает со стула и со злостью толкает первенца в плечо. Эррен теряет равновесие, кренится к полу, но вовремя цепляется пальцами за край стола.

-Убожество, -  улыбаясь, произносит Эррен и неторопливо встает. - Неудачник. Урод. Ничтожество. Почему ты никак не сдохнешь?

Эррен не слушает, как ругается и бьет посуду отец. Не слушает, как обреченно плачет Ребекка. Не слушает, как ее мать, будто потерянный ребенок, взирает на всех с недоумением и спрашивает: “Что он сказал”? Эррен весело подмигивает косоглазому Ноа и выходит из столовой.


2

22/10/2016
Регистратор

Так ненавидеть дерьмового отца может только его дерьмовая копия. Эррен пристегивается, закуривает, достает телефон и читает обновления в Твиттере Джуллианны Андерс.
 
«Если люди повязаны одной тайной, их невозможно разделить, пока один из них не умрет. Вот, что я думаю. Ты полноценен, только если независим».

Зависимый от алкоголя и собственного цинизма, Эррен Коул усмехается экрану смартфона. Джулс с начальных классов строила из себя философа, а на актерских курсах разошлась не на шутку. Скучно ей быть актрисой, мечтает о кресле режиссера, безмозглая коза с манией величия. Эррен ставит Джуллиане «лайк» и заводит свой Форд. Из дома выбегает зареванная Ребекка, направляется к машине, но Эррен плевать хотел – дает по газам и был таков. Две семьи никогда не станут одной. Мазаль тов, Ноа Коул, но ты мне не брат, и братом никогда не станешь. Эррен звонит матери, но у той занято. Звонит Акселю, хотя и знает, что у него сеанс.

- Эр, тебя забрать?

Вечно он так думает, Аксель. Думает за всех: надо кого-то забрать, надо за кого-то заплатить. Уверен, что никто, кроме него, не способен на поступок. Глупо это – недооценивать окружающих.

- Нет, я еду домой. Прости, если отвлекаю.

Отцу Эррен никогда не говорит «прости», ибо не за что. В разговоре с Акселем такие слова вырываются сами собой. Прости. Ты прав. Конечно. Спасибо. Я изменюсь. Я стану лучше. Я так заблуждался всю свою жизнь. Я идиот. Чертов Аксель Хайген.

- Не отвлекаешь. Ты уверен, что доберешься без проблем? Ты перебрал со спиртным.

- Прекрати! Ты мне не отец, не лезь в мою голову!

Эррен отключается и некоторое время летит в потоке машин, ничего не соображая, будто на автопилоте. Потом становится стыдно и даже жутковато. Опять он хамит Акселю. Акселю нельзя хамить. Набирает снова.

- Черт, извини… Я, как обычно, ляпнул не подумав…

- Успокойся, Эр, все нормально. Я тебя не первый день знаю, – Аксель наверняка улыбается в трубку. Он всегда улыбается странным детям, такая у него работа. – Езжай домой, поспи. Я заберу Бетани из школы.

Был бы ты, в самом деле, моим отцом, думает Эррен. Были бы у всех такие отцы, думает Эррен. Дело к вечеру, небо ворчит, и к ночи наверняка снова разразится гроза. Эррен включает фары и мчится к дому, борясь то с пьяной дремотой, то с раздражением. Справа на дорогу выныривает черный спортивный хэтчбек, подрезает, не мигнув поворотником. Эррен давит на тормоза и легонько ударяется лбом о руль. Орет: «Мудила»! Орет: «Чтоб ты…» Потирает глаза, трогается, и в этот момент звонит мама. Говорит, что вылетает, рейс задержали, но ночью она уже будет дома. В крайнем случае, к утру. Спрашивает, все ли в порядке. Эррен, разумеется, умалчивает о скандале в доме Ребекки, отделывается парой общих фраз. Сворачивает с центрального шоссе в спальный район и включает «дворники», едва на стекло падают первые тяжелые капли дождя.

Припарковавшись рядом с акселевой Тойотой «Приус», таким же продуманным, экологически чистым гибридом, как и сам Аксель, Эррен входит в ярко освещенный холл, небрежно кидает куртку на подставку для зонтов и поднимается в свою комнату. Прикрыв дверь, он устало падает на кровать, не в силах отделаться от внезапно возникшего предчувствия. Что-то вот-вот произойдет. Что-то такое, к чему он не готов.



***
22/10/2016
Гостиная
Галерея второго этажа
Холл

Замерев в дверном проеме гостиной, Эррен наблюдает, как Аксель кропотливо собирает с Бетани паззл из двух тысяч элементов. Бетани способна пересчитать все фишки паззла, безошибочно разделить их на четыре части или на пятьсот, но увидеть, что все элементы – это составляющие целой картины, она не способна. Аксель говорит, что Бетани не может мыслить абстрактно, интегрировать данные. Но этот дефект с лихвой компенсируется математическими навыками и конкретным мышлением. Для нее паззл – это набор чисел. Люди – это набор свойств и характеристик. Она сама – набор методик для вычисления. Маленький семилетний компьютер, управлять которым может только один человек – Аксель. Он говорит, что она не рисует, не поет, не радуется новому платьицу, поскольку считает эстетику неэффективной. Он же пытается донести до нее, что даже в киберпространстве, где она обитает, есть нечто прекрасное. Только с ним она смотрит мультфильмы, только с ним смеется. Эррен пытается ненавидеть его за это, но его жалкая ненависть полна искреннего восхищения. И Эррен смотрит тихо, не мешая. Аксель говорит: «Это лес». Бетани отвечает: «Двадцать четыре елки, четырнадцать сосен и клен. Клен здесь лишний». Аксель говорит: «В природе нет ничего лишнего. Если в этом лесу есть клен, значит, он нужен». В природе нет ничего лишнего, думает Эррен. И если есть семилетний кибер-разум и восемнадцатилетний алкоголик, значит, это кому-то нужно.

За окнами слышен раскат грома,  Бетани прекращает считать паззлы и жмется к Акселю. Он обнимает ее привычным жестом, не глядя. Смотришь на него, и думаешь, что он родился на этом ковре, в этом доме. Самый нужный элемент мозаики, который по случайности завалялся между половицами, пролежал там много лет, прежде чем его нашли и поставили на место. Сложилась целая картина – это его дом, его семья.

Пьяный сон неприятен, липок, чуток, и Эррен нервно отрывает голову от подушки, услышав странный шум. На часах половина первого ночи: он проспал добрых четыре часа. В голове такой гул, будто роятся мухи, во рту пересохло, а к горлу подкатывает похмельная тошнота. Внизу слышен щелчок замка – кто-то запирает дверь. Эррен нащупывает выключатель прикроватной тумбочки, достает из кармана телефон и набирает маме: «Ты дома»? В трубке эхом слышны незнакомые голоса, и мама отвечает: «Нет, родной, я еще в аэропорту, рейс снова отложили». Эррен шарит рукой под кроватью, находит свою старую бейсбольную биту и выходит из комнаты в темноту спящего дома.

Эррен смотрит с лестничного пролета второго этажа вниз, в холл. Тьма кромешная, и только редкие вспышки молнии за окном озаряют помещение прохладным синеватым светом. Эррен сжимает биту в потной ладони, стараясь дышать, как можно тише. Поворачивает голову вправо и замечает в чернильной темноте коридора смутные очертания фигуры Акселя. Молния, будто стробоскоп на танцполе, на секунду придает фигуре объем и реалистичность: мужчина стоит, вжавшись в стену, на нем спортивные штаны и футболка, в правой руке – монтировка. Аксель тоже видит Эррена, бесшумно прикладывает палец к губам и снова погружается во мрак. Эррен мягко ступает по дубовым половицам к левому лестничному пролету, будто кожей ощущая, что Аксель делает то же самое, только справа. Это было решение отца – установить две симметричные лестницы в холл, и сейчас идея оказалась как нельзя кстати. Новая вспышка молнии выхватывает чужой беспокойный силуэт в прихожей. Прежде, чем помещение снова накрывает темнота, Эррен замечает Акселя посередине правой лестницы. Парень делает несколько бесшумных шагов по ступенькам, чтобы сравняться с мужчиной.

В холле раздается грохот – упала подставка для зонтов, и Эррен вздрагивает, едва не выпустив биту из рук. Справа тишина: Аксель не движется, и, скорее всего, даже не нервничает. Эррен то и дело непроизвольно смотрит вправо, надеется, что Аксель первым доберется до конца лестницы и выяснит, что происходит. Страшно, даже жутко, и мальчишка колеблется, не вернуться ли наверх. Забрать Бетани, запереться с ней в своей спальне и подождать, пока взрослый, матерый Аксель во всем разберется. Но от этой мысли бросает в пот, и желудок сжимается спазмом: если Эррен сейчас сбежит, всю оставшуюся жизнь Аксель будет полноправно вертеть им, как хочет, потому что с трусами только так и надо. Парень делает несколько шагов вниз, поскальзывается на предпоследней ступеньке и, прикусив губу, чтобы не закричать, летит вниз, отчаянно размахивая в воздухе битой. Распластавшись на полу холла, Эррен ощущает, что влип щекой в неприятную влагу, а потом внезапно загорается свет.

Первое, что он видит, после секундной слепоты – это голубые глаза, мутноватые, будто подернутые жирной пленкой. В ноздри ударяет запах железа, и Эррен отрывает голову от пола. Всего на расстоянии дюйма, в небольшой, темной лужице крови белеет вечно небритое, вечно опухшее и вечно ненавистное лицо его отца. Нервный электрический разряд прошивает позвоночник раскаленной ржавой спицей, Эррен неловко, угловато группируется, поджав колени к груди и размазав кончиками ледяных пальцев кровь по половицам. В горле, как застрявший клок ваты, мечется крик, и Эррен открывает было рот, но твердая сухая рука запечатывает губы. Ошалело распахнутые глаза бездумно взирают на мириады неоновых светильников на потолке. Аксель держит его в своей хватке,  дышит на ухо: «Молчи, молчи, разбудишь Бетани». И Эррен молчит, по-больному, страшно, согнув рвущийся вопль в колючую спираль. Молчит, слепо уставившись в бисерины лампочек. Скулит в руку – выпусти. Откидывает голову. За спиной - Аксель со своей монтировкой, невинно чистой, без единой капли крови. Зато его, эрренова, бита испачкана в багровых разводах, вязких каплях, тягучих сгустках. Вот оно как.

Джошуа Коул, брошенный, тяжелый, будто набитый свинцом манекен, давит на половицы, которые сам же когда-то выстилал. Аксель возвышается отстраненно, смотрит открыто и прямо. Страшен, холоден и крайне близок одновременно - Эррен не может решить, прочувствовать. Рвота подкатывает, но Эррен сдерживает позыв, снова скользя пальцами и коленями по кровавому желе. Встает, приняв Акселеву руку. Аксель тянет уверенно и резко, так, что, дерни еще - и выбьешь плечевой сустав. Но потом он вправит, вылечит, успокоит, потому что Аксель всегда знает, что делать.

- Как же так? – Эррен думает, что если в доме есть доктор, то всегда есть шанс все исправить. – Я же ничего не сделал, да?

Аксель садится на пятки возле недвижимого Коула-старшего, прижимает пальцами его сонную артерию, хмурит брови, мрачно кивает, говорит: «Сделал».

- Сделал… Что?

- Убил, - шепчет Аксель. Легонько поворачивает мертвую голову, копается пальцами в мокрых и липких от крови волосах. Так он аккуратно все делает. Эррен не может не наблюдать. Эррену вдруг становится интересно: будто он смотрит видеозапись хирургической операции. Будто Аксель актер, играющий врача, а в руках у него резиновая модель. У Акселя красивые руки. Аксель все исправит. Все на свете. Прямо сейчас. Сейчас он улыбнется и скажет, что…

– Пульса нет, череп проломлен. Эр, только не кричи. Прошу, Эррен…

Снова приходится зажимать мальчишке рот, только руки у Акселя уже в крови, пахнут железом и Джошуа Коулом. Эррен сухо и беззвучно хрипит в твердую ладонь, бьется в спазмах, ударяясь острыми лопатками Акселю в живот, слушает сначала «ш-ш-ш», а потом терпеливое молчание. Аксель выдерживает истерику до конца и разжимает руку. Дожидается момента, когда мальчишка начнет дышать ровнее и произносит:

- Надо вызвать «скорую» и полицию.

Эррен размыкает прокушенные до крови губы и,  прежде чем осторожный Аксель снова заткнет ему рот, сипло произносит:
 
- Какую к черту полицию, а? Какую, блин, «скорую?»

- У нас с тобой вообще-то труп в прихожей, - отвечает Аксель. Голос у него не дрожит, и сам он так спокоен и собран, что смотреть тошно. – Это не обсуждается.

Сует руку в задний карман, достает телефон, но не успевает даже разблокировать экран – Эррен пружинит с места, перепрыгивает своего коченеющего отца, как мешок с ветошью, бросается на Акселя и вцепляется в его руки со всей силой, на которую только способен. Мотает головой, впивается ногтями в кожу. На лбу блестит пот крупными каплями, в глазах паника, мольба, а вот-вот хлынут и слезы. Эррен цепляется за Акселя, будто если отпустит, то рухнет в пропасть.

- Не надо полиции, - шипит и плюется, то ли слюной, то ли кровью. – Ты представляешь, на сколько лет меня упекут? Это все, конец, понимаешь?

Аксель молчит, задумчиво глядя в мертвые глаза Джошуа Коула.
 
- Никто не поверит, что это вышло случайно! – Эррен срывается то ли на крик, то ли на стон. – Мы постоянно с ним ругались, дрались даже, и все это видели!
Понимаешь? Не надо полиции, Аксель, пожалуйста! Пожалуйста…

Аксель по-прежнему молчит, будто коченеет на пару с Джошуа Коулом. Даже из хватки вырваться не пытается. Есть у него такой пунктик: когда надо о чем-то серьезно поразмыслить, он будто отключается от реальности, зависает на несколько минут.

Эррен не хочет смотреть на отца, боится, что распсихуется не на шутку. Смотрит только на застывшего Акселя, трясет его, царапает и пинает, как боксерскую грушу, тараторит, задыхается.

- Пожалуйста! Здесь даже незаконное вторжение не прокатит, этот ублюдок еще женат на маме… У них совместная опека над Бетани… Он имеет законное право находиться в этом доме… Мне конец, все, мне конец!
 
- Да заткнись ты! – Аксель рычит мальчишке в лицо так громко и внезапно, что даже сам вздрагивает.

 Эррен разжимает пальцы, зажмуривается, кулем оседает в руках врача и начинает беззвучно рыдать. Истерика неизбежна, Аксель знал. Уткнувшись ему в грудь, Эррен  беспомощно и сипло подвывает: «Я сдохну в тюрьме из-за этой кучи говна. Я не хотел, веришь? Он сегодня меня ударил, они подумают, что я отомстил. Сделай что-нибудь». Аксель встряхивает его за плечи, заставляет поднять голову и открыть глаза.

- Почему он здесь? – спрашивает. – Какого хрена Джошуа Коулу понадобилось здесь среди ночи, скажи мне?

Эррен знает. Точнее, догадывается, но в своей правоте уверен, и оттого ему становится еще страшнее.

- Бетани, - всхлипывает он и вновь опускает глаза. Жутко, мерзко, стыдно, и да, он действительно во всем виноват. – Он приехал за ней.  Он считал, что… Что его собираются ограничить в опеке, и… Господи…

- Кто собирается?

Эррен стискивает зубы, сглатывает, хлюпает носом, но взгляда поднять не может. Все ясно: Аксель спрашивает не потому, что не знает ответа. Он хочет услышать, желает, чтобы Эррен сам это произнес. Эррен шепчет: «Ты».

- Вот как, - Аксель вздыхает, облизывает губы, выдерживает свою излюбленную мучительную паузу. – Значит, Коул решил выкрасть Бетани, потому что «кто-то» наплел ему, будто я намерен лишить его отцовских прав. И, разумеется, «кто-то» сказал это прилюдно. Я ничего не путаю, а?

Эррен вжимает голову в плечи и еле слышно отвечает «ничего». Аксель бьет открытой ладонью, наотмашь, так, что мальчишка снова скользит носками по кровавой каше, теряет равновесие и падает на пол рядом с мертвым телом. Боли нет, Эррен слишком взвинчен и опустошен, чтобы ощущать хоть что-нибудь. Лежит, подтянув колени к груди, бессвязно бормочет, что не хотел, что не переживет этого дерьма, и что не надо полиции, ради Бога.

Почему нельзя включить обратную перемотку? Надо было сидеть в своей комнате и не высовываться. Взять к себе Бетани. Позвонить в участок, как только услышал шум. Меньше пить. Не ездить на этот чертов праздник.  А теперь все кончено. Аксель решит, как правильно, он всегда поступает по совести. Через десять минут здесь будут полицейские, эксперты и прочие сволочи в форме. Через час Эррена закроют в холодной камере. А лет через двадцать, если повезет…

- Ладно, - говорит Аксель. – Вставай.
 
Он не встанет, ни за что, до тех пор, пока офицеры силой не поднимут его с пола. Пока не застегнут на нем наручники, черта с два он сдвинется с места. Эррен мотает головой: «Я не хочу, не хочу». Аксель хватает его за подбородок, заставляет смотреть на себя. Какой же он невыносимый с этим своим взглядом «в душу». Выжигает нутро, выедает, как кислота. Надоело, как все надоело…

- Послушай, - говорит Аксель. – Я хочу, чтобы ты знал. То, что я сейчас собираюсь сделать – не ради тебя, а ради твоей матери и сестры. Это ясно?

Эррену ни черта не ясно, но он зачем-то кивает. Какая разница на что соглашаться, если ты и так по уши в дерьме?

- Хорошо, - продолжает Аксель. – А теперь возьми себя в руки, встань и выполняй все в точности, как я скажу. Быстро и без истерик.


***
23/10/2016
Кухня
Холл

Половина четвертого утра, но до рассвета еще далеко. Свет в кухне приглушен и, кажется, слегка вибрирует, окрашивая охрой деревянные панели стен. Аксель сидит за противоположным краем стола, в бесконечных милях от Эррена, недосягаемый, но взгляд его так тяжел, что равняет с землей. Тишина висит напряженная, будто накачанный воздухом шар, будто готовый разорваться нарыв, будто аорта, переполненная грязной кровью. Эррен опрокидывает миллионный уже стакан скотча, захлебывается, потому что раздраженное спиртным горло нещадно саднит. Аксель разбивает молчание коротким “Прекрати это”.

- Что? - Эррен вскидывает голову и сдувает влажные волосы со лба. Его по-прежнему трясет и бросает в пот. Руки ледяные, а на запястьях розовеют следы собственных зубов. Когда напряжение выходит за рамки терпимого, он всегда кусает или царапает себя, чтобы как-то отвлечь.

- Что прекратить? - рычит Эррен и наливает еще. - Ты не должен был так поступать. Это нечестно. Мне надо было ехать с тобой!

Аксель уже переоделся, после своей жуткой поездки в компании мертвого Джошуа Коула, и теперь сидит чистый и отглаженный, будто ничего не случилось. Эррена он еще до отъезда заставил снять окровавленные вещи, засунул их в пакет и увез с собой. Куда - да черт его знает.

 В холле тоже идеальный порядок, половицы вымыты до блеска, до скрипа. Эррен оттирал их целый час, старательно, даже увлеченно. Стоило ему на секунду прерваться, и он скатывался в истерику. Дабы не потерять рассудок, до боли кусал свою руку и вновь хватался за тряпку. Как пережил эти полтора часа без Акселя, в гробовой тишине дома, наедине с запахом крови, он не знает. Мерещилось всякое: то вой сирен, то собачий лай, то голоса, странные, будто искаженные помехами в эфире. Едва увидев за окнами свет фар акселевой машины, Эррен рванул к двери и замер в тревожном ожидании. Как собака. Сам понимал, как глупо выглядит, но с места не сдвинулся, пока Аксель не пересек порог. В себя Эррен пришел только на кухне, после первой порции виски. 

- Куда ты его дел? - Эррен уже кричит, наплевав на спящую сестру. - Теперь я должен жить, каждый день опасаясь, что за мной придут? Да? Куда ты спрятал этот чертов труп?

Аксель встает, бесшумно подходит, отбирает у Эррена стакан и бутылку, ставит их на полку над раковиной. Говорит:

- Ни к чему тебе этого знать. Поверь, тебе будет, чем занять и себя и свои мозги. Например…

Аксель не договаривает, потому что в прихожей хлопает дверь, и теперь это уже наверняка Элжбет. Эррен сжимает кулаки и поднимает на Акселя испуганный взгляд: вдруг она заметит? Вдруг он плохо убрался и оставил пятно крови на полу? Что, если она учует запах моющего средства и начнет задавать вопросы? Аксель кивает и легонько сжимает пальцами эрреново плечо – успокойся, мол, я все проверил. Шепчет: «Пойдем, встретим ее. Расслабься, улыбнись  ей, обними и проваливай спать».

- Я больше никогда не засну, - бурчит Эррен, но со стула поднимается и вслед за Акселем идет в холл.

Обычно Эррену безразличны мамины нежности с Акселем, да и отношения в целом тоже не волнуют. Лишь бы не орали и не крушили мебель, как с отцом. Но сегодня он смотрит очень пристально, будто боясь пропустить что-то важное. Сам близко не подходит, не хочет дышать на маму спиртными парами. Стоит, притаившись в тени у подножия лестницы, вцепившись пальцами в перила и натянув нервную улыбку. Элжбет тоже улыбается, но удивленно: «Почему это вы не спите»?

Непринужденно и вальяжно помогая Элли снять пальто, Аксель, мастер маскировки, рассказывает ей, что сначала они смотрели фильм…

- «Малхолланд Драйв», - говорит. – Ну, ты сама знаешь, у него бесконечный хронометраж. Эр задремал посередине фильма, а в финале, как обычно, ничего не понял.

«Как обычно», конечно.  Как же всем нравится думать, что он ни черта в этой жизни не смыслит. Аксель целует Элжбет в шею и говорит, что ближе к ночи они решили выпить чаю, да так и засиделись на кухне за разговорами. Сами не заметили, как наступило утро. Эррен кивает, хотя на него никто не смотрит. Он знает, что легенда сработала, и мама осталась довольна. Она без ума не только от самого Акселя, но и от того, как он ладит с ее детьми, даже с неуправляемым старшим. Иногда Эррен думает, что Аксель заменяет им с Бетани не только отца, но и маму, вечно занятую, вечно отсутствующую. Элжбет понятия не имеет, как дела у Эррена в школе, зато Аксель в курсе всех мелочей. Остин Пирс потянул лодыжку на физкультуре, историк мистер Горовиц заглядывается на новую библиотекаршу, в тесте по геометрии будет шестьдесят четыре вопроса, Сара Эйбрамсон - анорексичка и сука, а Натали Льюин не носит белья. Аксель все выслушивает, все запоминает, но с советами не лезет, пока не попросишь. Как и подобает хорошему психологу. Как и подобает хорошему отцу.

И, разумеется, от него не ускользнуло то, как сейчас тяжело Эррену изображать спокойствие и радость. Аксель забалтывает Элжбет милой ерундой, обращая максимум ее внимания на себя. Предлагает ей вина, кофе, ужин или уже завтрак, спрашивает о сделке, рассказывает о ком-то из своих дневных пациентов, и уводит ее в кухню, подальше от бледного, взмокшего, провонявшего спиртным сына-убийцы. Эррен провожает взглядом свою мать и человека, который сотворил для него чудо. Страшное, дикое, неправильное, преступное чудо.

В своей комнате он, не раздеваясь, падает на кровать и старается отключить все мысли. Ничего не выходит, и перед глазами вновь возникает бледное, словно восковая маска, перекошенное лицо отца, вязкие кровавые разводы на полу, пенящаяся от моющего средства багровая вода в ведре, тревожное мерцание кухонного светильника, вспышки молнии. «Ничего», убаюкивает сам себя Эррен. Эта ночь вот-вот кончится, а когда в окне забрезжит свет, все не будет казаться таким уж безобразным. Если Аксель говорит, что все будет хорошо, значит, так оно и будет. Или нет.

До самого рассвета Эррен лежит, уставившись в окно, чтобы не видеть, как извиваются дымчатые тени по углам его спальни.





3
23/10/2016
Гостиная Ребекки Уолтер

Ребекка даже кофе нормально сварить не может, ну, ей-богу. Бурая муть, и по фарфоровой кромке чашки что-то плавает, налипает. Эррен принимает напиток из ее рук выраженным, чопорным омерзением, но вовремя, осекается, вспоминает, что виду подавать нельзя. Прежний Эррен опасен – так говорит Аксель. Прежнего Эррена надо уничтожить – так говорит Эррен.

Реббека же говорит: «У нас сантехника сломалась». Говорит:

- В подвале постоянно болото, на втором этаже протекает унитаз, а в комнате Ноа не работает смеситель.

У нее припухшие веки и склеенные тушью ресницы – не смыла макияж перед сном, а, может, и не спала вовсе. Было бы на что жаловаться, Эррен не спал ни минуты, выкурил пачку в потолок, но слезы так и не пришли. Все остались на акселевой футболке. Ребекка говорит:

- Еще кофе?

Стены кухни у них выкрашены в лиловый – отец любил лиловый. «Любил» - Эррен неловко катает это слово на языке, как присохший леденец, не решаясь открыть рта. Любил, прошедшее время. Любил лиловый, пока родной сын не размозжил ему череп. Любил, и наверняка спрашивал своего нового сына: «Нравится тебе, Ноа»? И новый сын смотрел своими косыми глазами, черт его знает, куда, и отвечал: «Ага, пап».

 Ага, пап, ты сегодня снова нажрался и ударил маму. Ты снова ни во что ее не ставишь. Эррен  так говорил годы назад, сжимая в руке опустошенную отцом бутылку с единственным желанием, разбить ее вдребезги об его череп. Ага, пап, ага.

- Я вообще-то пришел извиниться, - произносит Эррен. – Думал, застану его. Понимаешь, вчера я вел себя чересчур импульсивно…

«Чересчур импульсивно, так ей и скажешь». Аксель растревожил его болезненный сон где-то около семи утра. Навис над Эрреном, сохраняя достойное расстояние.
 
Легонько шлепнул по скуле, чтобы привести в чувства, но не испугать. Все у него просчитано, каждый миллиметр. Родился он таким, не отнять.  Говорит: «Надень чистую рубашку». Говорит: «Обними Ребекку, если что». Говорит: «Заплачь, если потребуется». Говорит: «Я с тобой».

- Чересчур импульсивно, - говорит Эррен и отхлебывает омерзительный ребеккин кофе. – Мы никогда не ладили, но это не дает мне права так себя вести.
 
Ранним утром, пока все спали, Аксель варил ему кофе и говорил: «Что бы ни случилось, держи лицо. Помни, ты обязан». Аксель протирал лобовое стекло его Форда и говорил: «Я с тобой».

Ребекка трясет телефон, будто он живой и способен реагировать на ее агрессию. Вообще, она довольно симпатичная, если не придираться. Родинка над губой, бирюзовые глаза и ровная челка до бровей. Красивая женщина, но маме не чета. Эррен беззастенчиво разглядывает ее грудь, но, опомнившись, опускает глаза.

Аксель заставил его надеть галстук, тот самый, бордовый с фиолетовыми полосками. Подарок отца, не распакованный до сегодняшнего утра. Аксель утверждает, что детали особенно важны, и самому Эррену необходимо постоянно концентрироваться на деталях. «Все на свете кроется в мелочах», говорит Аксель. Он говорит: «Я с тобой».

- Я привез пару журналов, - произносит Эррен, будто спохватившись. Ребекка понимающе кивает. Наверное, учится разделять интересы нового мужа, хотя ей совсем не близок дизайн интерьеров.

- Нашел их в кладовке, - вкрадчиво продолжает Эррен. – Там о том, как делать мебель своими руками, кое-что о фэн-шуй… Знаешь, я хреновый сын, но когда-то надо начинать быть нормальным.

«Я очень хочу стать нормальным, дави на это». Аксель поправлял ему узел галстука и смотрел в глаза технично, направленно, будто проводя условную линию между их зрачками. Стань нормальным, пожалуйста, стань.
 
Эррен оставляет журналы и недопитый кофе на столике, который смастерил его мертвый отец. Обнимает ненавистную отцовскую жену и просит ее позвонить, как только объявится Джошуа. Эррен собирается уходить, но тут в гостиной возникает Ноа. Нелепое, жалкое существо, с которым Эррен вынужден делить общую кровь.
Мальчишка – вылитый Джошуа Коул, только косоглазый, и Эррена снова бросает в липкий пот. Он похож на Джошуа даже больше, чем сам Эррен, с очевидным спорить бесполезно. Ноа говорит:

- Эр, зачем ты опять приехал? Когда это закончится?

Эррен примерзает к полу и забывает все, чему учил его Аксель. Перед глазами снова маска из белого теста, глаза из синего пластика, волосы, запутавшиеся в кровавом киселе. Эррен хватается за ручку входной двери и, не удостоив сводного брата ответом, выходит на улицу.



***
23/10/2016
Коридоры школы Фэрфакс


Маленькой похмельной марионетке велели ехать на уроки.

- Быть нормальным,  - говорит Аксель. – Значит, вращаться в своих привычных социальных кругах. Твоя естественная среда сама вытолкнет тебя на поверхность. Представь, что ты тонешь, и спасательный жилет тебе бросят, только если будут уверены, что ты – это ты. Едва учуют подвох, жилета как не бывало. Понял?

Эррен кивал – понял. Ни черта он опять не понял, этот Эррен, променявший остатки мозгов на белый «Баккарди». В акселевой Тойоте «Приус» пахнет так, будто только что прошел дождь, и Эррен жмется в кожаное сиденье, рассказывая о том, как похож Ноа Коул на их общего отца. Аксель не слушает, но вид у него озадаченный.
 
Говорит:

- Чем более расслабленным ты будешь, тем меньше к тебе будет претензий от внешнего мира. Ты понимаешь меня, Эр? Вижу, что понимаешь. Хороший мальчик

 «Хороший мальчик» Эррен Коул шагет по школьному коридору. Звонок был пару минут назад, и коридор пуст, слышна лишь перебранка уборщицы миссис Файберс с охранником. Она говорит: «Твоя жена вчера скупила все томаты в нашем магазине». Он отвечает: «А тебе жалко, что ли»?  Уборщица роняет свою швабру, охранник протирает мониторы, Эррен входит в здание школы так тяжело и серьезно, будто за ним наблюдает все Королевство.

«Натяни улыбку», говорил Аксель. «Натяни улыбку, или натянут тебя».

Эррен радостно машет рукой, приветствуя сухонькую и костлявую мисс Файберс. Говорит: «Как ваши кошки, мизз»?

Мойра Файберс развелась с мужем лет восемь назад. На ее тощей шее бусы из пластика, а на языке порой столько нецензурщины, что даже Эррену стыдно. Он идет по школьному коридору, поправляя галстук, который ненавидит примерно так же, как отца.

- Кто убил отца Гамлета? – спрашивает учитель литературы мистер Паттерсон, заворачивая рукава клетчатой рубашки. – Как смерть родителя повлияла на больную душу героя? Если размышлять об этом с точки зрения…

Эррен проклинает Акселя за то, что тот отправил его на уроки. Что-то происходит в эрреновой пропитой голове, что-то меняется. Кто убил отца Гамлета, кто убил отца Эррен Коула?

 Эррен ослабляет галстук и роняет голову на пластиковую столешницу. Со второго ряда Джулианна Андерс посылает ему воздушный поцелуй, и Эррену все равно, издевается она над ним или нет. Яйца так отяжелели, что разбираться нет сил. На большой перемене, пока  одноклассники в столовой толпятся в очереди за мексиканскими буритто, Эррен остервенело трахает Джулианну в подсобке за спортивным залом. И это неправильно и грязно. Как тогда в клубе, когда он не понимал, где находится, и кто-то вел его лабиринтами через чилл-ауты и пип-румы. Кто-то заставлял его пройти сквозь облако сладкого каннабиноидиного дыма. Кто-то касался его спины между лопаток, искал чувствительные точки. Кто-то дышал ему в рот горячим, пряным, винным.  Кто-то уложил его на обитый дерматином диван и попросил не бояться. Эррену временами снится та ночь, но он не может вспомнить, кто был с ним тогда.

Столько всего он не помнит, столько событий и сцен утонули в алкоголе, оставив после себя только стыд и мерзкий осадок. Как хлопья скисшего молока в кофе.
В коридорах школы пыльно и светло, каждый луч солнца преломляется острым углом на бетонный пол, и Эррен уходит, сдержано кивнув охраннику. Джулианна – шлюха, проторенная дорожка, и через неделю она даже не вспомнит, как подмахивала Эррену в темной каморке среди скакалок и баскетбольных мячей.


***

23/10/2016
Холл

Вечером заявляются полицейские. Эррен понимал, что однажды это случится, но не думал, что так скоро. Дверь открывает мама, и Эррен, выглянув из своей комнаты, наблюдает сверху, как она всплескивает руками и произносит: «Не может быть»!

Эррен боится шевельнуться, будто издай он хоть звук, полицейские все сразу поймут. Мама кричит: «Эр, спустись, пожалуйста, это важно»! Разумеется, это важно, и если Эррен будет медлить, то вызовет подозрения. Боже, да все на свете вызовет подозрения. Сколько бы Аксель не учил его держаться непринужденно, как бы все не растолковывал, Эррен будет продолжать чувствовать себя то наэлектризованным сгустком нервов, то нелепой кашей из низменных чувств. До акселева непроницаемого лица и природного обаяния Эррену еще очень далеко. Недосягаемо. В голове у Эррена мутно, мысли, будто клецки, плавающие в жирном бульоне. Перед глазами назойливая рябь. Что-то не так, реальность перекосилась и вот-вот разлетится на куски.

Словно кукла на деревянных ногах, он спускается в холл, хватаясь за перила, как за спасательный круг. Отпустит, и рухнет кубарем к ногам стражей закона, прямо в цепкие руки, туда, где ему и место. Они смотрят внимательно, оба. Один постарше, худощавый, с прозрачными глазами и орлиным носом. Мерзкий тип. Второй, наверное, ровесник мамы и Акселя, крупный, с виду мрачный, но в глазах улыбка. Они говорят, что труп Джошуа Коула выловили из реки этим утром. Из реки Коул. Чертов Аксель, не смог обойтись без иронии и сбросить тело, скажем, в Тейм-ривер. Услышь Эррен это в новостях, непременно бы усмехнулся, но здесь, перед глазами констеблей, он адски потеет и подергивается, чешет загривок и не знает, куда прятать взгляд. Мама спрашивает: «Вы уверены, что это он»? Констебль помладше говорит, что его обнаружил знакомый, некто Росс Джайлс, он то и позвонил в полицию. Тело прибило к берегу, и достать его было нетрудно. Росс Джайлз, старый отцовский приятель, скоро, должно быть, сдохнет от цирроза печени, но в хорошем зрении ему не откажешь – никогда не носил очков.

Эррен скрипит зубами: Аксель, зачем ты так, Аксель? Все слишком просто, слишком быстро, ты недостаточно все продумал. Ты только кажешься гениальным, напускаешь на себя излишнего пафоса, а на деле ты такой же, как все. Пустышка. Эррен поглядывает на полицейских исподлобья и ждет, когда они начнут задавать неудобные вопросы. А они начнут, вот сейчас…

- Господа, добрый вечер, - Аксель возникает в холле беззвучно, будто материализовался из воздуха.  Идиотская привычка – подкрадываться. Эррен злится, и все у Акселя ему кажется сейчас идиотским и раздражающим.- По какому поводу визит? Надеюсь, не из-за Эррена? Он ведь ничего не натворил снова?

Аксель кладет руку ему на плечо, будто так и надо. Сказал дикую, невообразимую ересь, и улыбается. Эррен чувствует, как кровь приливает к лицу, как нещадно чешется все тело, как пот ручейками струится между лопаток. Эррен молчит, стиснув зубы, но внутри раздирается воплем: «Что ты творишь? Чего ты добиваешься»? Акселева рука на его плече весит не меньше тонны. Эррен сжимается, как перед выстрелом.

- О, нет, - отвечает констебль с орлиным носом и сдержано улыбается. – Весь район, конечно, знает о его страсти к пьяному вождению, и он всегда на контроле, но сейчас речь не о нем.

Аксель воспринимает новость о смерти старшего Коула в точности, как подобает новому мужу вдовы погибшего: с человеческим состраданием, но без особых эмоций.
 
- Жаль, - говорит он, чуть наклонив голову. – Неплохой был человек. И руки золотые, какую мебель делал. А что, собственно, случилось?

Эррен смотрит на маму. Она растеряна: теребит прядь волос, озадачено кивает каждому слову полицейских, то и дело поднимает взгляд на Эррена – следит за его реакцией. Она давно не в ладах с Джошуа, но смерти ему никогда не желала. Скорее разделяла с ним некую безразличную дипломатию. Холодно, вежливо и только по делу, как со своими клиентами. Возможно, она всплакнет на похоронах, но помогать Ребекке с поминками не станет. Элли Коул не предпримет ни одного импульсивного действия, шагу не ступит без веской причины. Она вторит Акселю: «Да, как он умер»?

Орлиный Нос сообщает, что экспертиза идет, и точные время и причина смерти еще не установлены, но кое-что уже известно. Он говорит:

- На голове мистера Коула обнаружена рана от удара тупым предметом, а в крови – большое содержание алкоголя.

Элжбет кивает: «Конечно, иначе и быть не могло». Эррен хочет, чтобы все это сейчас же прекратилось. Все что-то говорят, и лишь он хранит тупое молчание. Правильно ли это? Не сочтут ли его слишком сдержанным? Подозрительно сдержанным. Молодой полицейский спрашивает, не помнит ли кто-нибудь из семейства некоего Алана Оддерли. Аксель пожимает плечами, а Эррен решительно произносит «нет». Его собственный голос кажется ему странным, неживым, гулким. Элжбет недоуменно восклицает:

- Как это «нет», Эр? Алан Оддерли, тот полоумный пьянчуга, что постоянно ошивался у мастерской отца! Оддерли, ну же! Вспомни, он раньше работал в автосервисе, а потом спился в конец, и крыша у него поехала. То разгуливал по улице в одних трусах, то закрашивал из баллончика стекла чужих машин, а то и испражнялся в публичных местах. А еще он все время занимал у отца деньги на выпивку и никогда не отдавал. А что не так с этим типом?

Теперь Эррен вспомнил. Алан Оддерли спился после того, как его подружка на его глазах отстрелила себе половину лица, пытаясь разобраться, как устроен пистолет. Тогда-то у парня чердак и протек – да, Эррен помнит, сам несколько раз давал ему пару фунтов на бутылку, давно это, правда, было.

- Его нашли на берегу реки, - говорит Орлиный Нос. – Неподалеку от того места, где выловили тело вашего мужа.

- Бывшего мужа, - поправляет сам себя офицер, обменявшись взглядами с Акселем. – Он был мертвецки пьян, а неподалеку лежала бейсбольная бита со следами крови, стертыми наспех. Если экспертиза установит, что это кровь мистера Коула…

О да, она все установит, эта ваша экспертиза! Эррен еле сдерживается, чтобы не закричать и не повиснуть у Акселя на шее. Чертов, чертов Аксель, намеренно не стал прятать труп, а подсунул его полиции под самый нос. Да не один, а в комплекте с орудием и подозреваемым. И, конечно же, он подчистил эрреновы отпечатки, и, разумеется, он специально оставил биту слегка грязной. Будто невменяемый бродяга, испугавшись содеянного, принялся уничтожать улики, да не смог, потому что был слишком пьян. И Алана Оддерли он тоже выбрал неслучайно: кто будет слушать опустившегося алкоголика, городского сумасшедшего, который размазывает фекалии по стенам? Бытовая драка двух пьяниц из-за последнего стакана. Дело закрыто, покойся с миром, Джошуа Коул. Чертов, чертов Аксель.




4
24/10/2016
Кухня
Холл


Элжбет едет на опознание одна. Утром Аксель заваривает ей чай со щепоткой молотой корицы, как она любит, и говорит, что «парень так долго не выдержит».

- Он, - говорит. – И так пьет, как покойный папаша, и чем дальше, тем только хуже.

Эррен взъерошенный, в одних трусах, наблюдает сцену из холла, и ему кажется, что Аксель об этом знает. Нет таких вещей, которых не знает Аксель Хайген. Мама думает, что непутевый Эррен спит, но он никогда не спит, никогда. С той ночи – ни минуты. Разве что забудется тягучим, взболтанным бредом, и снится ему только запах крови, да глаза Акселя. Лучше бодрствовать, пусть даже запахи обостряются, пусть память подводит и пусть на стенах муар. Спать нельзя, потому что можешь проспать самое важное.

 – У алкоголиков, - говорит Аксель. – Есть феноменальная способность находить повод. Любую пьянку, любой срыв они обязаны оправдать, понимаешь?

Умная, самая на свете умная Элжбет Ковальска, один из лучших риелторов Англии, кивает ему, как пустоголовая овца. Как она, господи, ему верит. Как все ему верят. Какой же он… Будто обклеен магнитами со всех сторон. Эррен закусывает губу и улыбается, сам не зная чему. Слушает дальше.

- Если они употребляют без повода, то обязательно чувствуют вину.

Это Аксель. Он сел рядом с ней, мешает сахар в ее коричном чае, поправляет цепочку на ее шее, замечает, как она опускает ресницы. Продолжает:

- Вина - первый спутник зависимого. Им физически больно от вины. Они просыпаются среди ночи, будто сотворили нечто страшное. Но это все абстиненция, Элли. Другой вопрос, когда у них реально появляется повод.

Элжбет грустно кивает: «И тогда мы имеем то, что имеем, да?»

Эррену кажется. Нет, не кажется. Аксель действительно смотрит прямо в место его укрытия. Смотрит направленно, точечно, саркастично. Он бросил труп Коула в реку Коул. Этот человек способен на самую черную иронию. Этот человек способен на все.  Эррен поправляет резинку дурацких трусов и старается не дышать.

- Надо что-то решать с похоронами, – произносит Элжбет.

Эррена мутит от ее мнимой беспомощности: «мама, перестань смотреть ему в рот, перестань думать, будто без него ты не способна ничего решить. Ей-богу, мама, у тебя нет с ним общих тайн, разве что интимные». Эррен трясет головой и прикусывает губу сильнее. Аксель вертит в пальцах серебряную чайную ложку.

- Я что-нибудь придумаю, - вздыхает он. – Ты же знаешь.

Снова безошибочный выстрел в мамино сердце: великий человек, широкая душа, аскетизм и уважение чужих родительских чувств.

- Помоги ему, - говорит Элжбет, обнимая Акселя. – Помоги ему удержаться на плаву.

Она уезжает, деловая, в сером костюме, в туфлях на тончайшей шпильке, а Эррен так и стоит босиком в холле, смотрит украдкой из-за шкафа. Отец делал действительно классную мебель, вот, что он думает. Все его вещицы пахнут чем-то особенным. Сам отец пропах спиртным, но его мебель нет. Вдохнешь, и ты будто в хвойном лесу, тебе лет пять, и мама раскладывает одеяло для пикника, а Бетани еще и в проекте нет. А отец разводит костер и кричит: «Эрро, неси дрова». Эрро – только отец так говорил, но потом ему надоело, он забыл. Эрро со временем превратился в «говнюка», в копию родителя, в отброс общества. Мама резала томаты и посыпала их зеленью, а Эррен думал, что в высокой траве прячутся странные зверушки, и если позвать их шепотом, то они придут. И везде пахло хвоей. Прямо как сейчас от шкафа. А зверушки так и не пришли.

- Ты долго будешь там стоять?

Аксель вытаскивает Эррена из хвойного леса в унылый дом, не прикоснувшись, одним лишь голосом. Черная ирония и черные волны реки Коул. Гениальный Аксель и жуткая ночь. Все на месте, ничто не меняется. Эррен вздрагивает и вылезает из укрытия. Спрашивает, когда похороны.

- Думаю, завтра, -  произносит Аксель. – Если напьешься, я тебя выпотрошу.
Эррену холодно и странно. Зря он встал так рано, зря обнаружил себя. Эррен говорит:

- Тебе нравится запах хвои?

-Что, прости?

-Ну, хвоя. Елки там… Сосны всякие. Мне очень нравится запах хвои и древесной смолы.

Аксель улыбается, говорит:

- Ага, елки. Сегодня можешь бродить, где вздумается, но чтобы в десять был дома. Мы с тобой серьезно ко всему подготовимся. Возможно, ты увидишь то, что тебя потрясет.

- Что именно?

- Пока не знаю, но у меня еще есть время обдумать все варианты.

Эррен смотрит на него, распахнув глаза. Аксель расслабленный, домашний, такой, как всегда, но в глазах его черным-черно. Эррен мешает восторг со смущением, добавляет страха и выпивает коктейль грядущей паранойи. Губы пересохли, а колени дрожат. Эррен спрашивает: «Как ты все это делаешь»?

Аксель улыбается: «Хочешь, приготовлю тебе классный омлет? Пальчики оближешь».
Прежде чем спуститься в кухню, Эррен долго стоит перед зеркалом своей ванной. За последние пару дней он сильно осунулся, под глазами пролегли тени, на губах болячки, скулы заострились, а на голове вечный кавардак из жестких темных прядей. Наверное, и одноклассники заметили, что он выглядит, как сбежавший пациент дурдома. «Так не пойдет», думает Эррен. Так не пойдет. Умывается ледяной водой, остервенело и до крови чистит зубы, приглаживает волосы мокрой ладонью.

 «Акселя тоже можно понять», думает. Он просто обязан быть жестким сейчас. Он слишком многое сделал, чтобы теперь распустить сопли и провалить все мероприятие. Другой вопрос: как ему, в самом деле, удалось провернуть все так быстро и безошибочно? И как он теперь с этим живет? Эррен начинает бредить от бессонницы, тревога, страх и чувство вины превращают его в тусклую, пустую оболочку. Аксель же выглядит, как начищенный пенни, улыбается и не прячет глаз.

«Так можно вести себя», думает Эррен, «Только если ты уже совершал подобное когда-то». Мысль эта пробирает Эррена до самых костей, как ледяной сквозняк. Он снова и снова плещет себе в лицо водой, чтобы отогнать новый, внезапно поселившийся ужас. Бред это, расшалившаяся фантазия. Аксель не чудовище, он просто быстро соображает, умеет находить решения за считанные минуты. Он просто талантлив и обаятелен. А еще у него нечеловеческое самообладание. Иначе и быть не может. Найдя удобное обоснование, Эррен облегченно вздыхает и спускается к завтраку.

Бетани уже ест свою «именную» кашу. Размазывает ложкой черничную букву «Б». Аксель сидит рядом, нашептывает ей что-то забавное, она хохочет и мило плюется кашей. Обещанный омлет ждет на столе, но аппетита нет, и Эррен просто сидит, угрюмо уставившись перед собой.

- Аксель, - вдруг говорит Бетани, подняв глаза на брата. – А почему Эр так тебя боится?

Эррен хмурится и отодвигает тарелку в сторону. Что? Она, в самом деле, это сейчас сказала?

- С чего ты взяла, милая? – спрашивает Аксель.
 
- Ну… - Бетани наклоняет головку в бок и слегка прищуривается. – У него огромные зрачки, это раз. У него дергается веко, это два. И он очень бледный, это три.

Когда Аксель только начал заниматься с Бетани, ему стало ясно, что этот суперкомпьютер не улавливает даже простейших человеческих эмоций. То, что чувствует сама, она описать в силах, а то, что чувствует собеседник, ей попросту недоступно. В это же время Аксель обнаружил, что девочка умеет очень быстро и безошибочно находить взаимосвязь между объектами или событиями и классифицировать их по какому-либо признаку. Тогда он понял, что ее придется учить восприятию эмоций точно так же, как алфавиту, нотам или любой другой системе. В то время, как нормальных детей учили отличать зайца от кошки, Аксель учил Бетани распознавать радость, страх, удивление, тревогу и удовольствие на лицах собеседников. «Чтобы нормально общаться», объяснял тогда Аксель, «Она должна понимать, как реагируют на нее окружающие. Работа предстоит большая, но однажды она адаптируется».

Эррена колотит от негодования. Никогда прежде Бетани не считывала его болезненные эмоции, а именно сейчас решила бесцеремонно влезть в его голову. Девочка тем временем буднично продолжает:

- И у него напряженные плечи и прокусанные губы…

Это уже слишком. Невыносимо…

-Заткнись! – Эррен вскакивает и с грохотом роняет стул. – Прекрати на меня пялиться, будто хоть что-то смыслишь! Не смотри на меня, поняла? Опусти глаза, мелкая дрянь!

Эррен не успевает опомниться: Аксель хватает его под локоть, выталкивает из кухни в коридор, прижимает лицом к стене и рычит на ухо:

- Кто давал тебе право обижать сестру? Ты кем себя возомнил?

- Это она кем себя возомнила? – отплевывается Эррен, вырываясь из хватки. – Какого черта она за мной наблюдает? Меня это бесит, понимаешь?

- Потерпишь, - отвечает Аксель. – Не маленький.
 
- Не потерплю, - кричит Эррен. – Ты научил ее этому дерьму, ты и запрети ей меня трогать! Еще раз она так сделает, и я…

- Еще раз ты обидишь сестру, - перебивает его Аксель. – И я врежу тебе так, что мало не покажется. Мне и так все труднее сдерживаться, глядя на тебя. Ты многого не понимаешь, Эр, но, поверь мне: жить с тобой под одной крышей совсем не просто.
 
- Но ты все-таки живешь, - огрызается Эррен.

- Я пытаюсь хоть что-то исправить, - отвечает Аксель и отпускает, наконец, его локоть. – Но иногда ты переходишь все границы.

Некоторое время Аксель устало смотрит на Эррена, потом вдруг взъерошивает непослушные пряди на затылке мальчишки и примирительно произносит:

- Иди, Эр. Извинись перед Бетани, съешь свой завтрак и езжай в школу. Тест по геометрии сам себя не напишет. Надо продолжать жить.



***

24/10/2016
Регистратор

Пошел ты!
Эррен с разбегу запрыгивает в холодный салон своего Форда, заводит мотор, закуривает.  Пошел ты! Ты будешь жить в моей голове, думать за меня, решать за меня, а я буду молча сносить? Пошел ты! Эррен срывается с места, скрежетнув колесами по гравию. Проезжает мимо школы: пошел ты сам, пошла и твоя школа.

Тормозит он в промышленной зоне, искрит окурком в приоткрытое окно. Над головой высоковольтные провода и железнодорожный мост. Грохочет бесконечный товарняк, звенит далекий семафор, добрая сотня вагонов проносится над крышей эрренова Форда, заставляя слабый металл вибрировать и гудеть. Над вышками, похожими на искалеченную Эйфелеву Башню, кто-то пальцем размазал черные тучи по серому небу, и плывут они, как клочки намокшей бумаги в блюде с клейстером, уныло, никчемно, пусто.

Бенджи никогда не берет трубку с первого раза. Говорит, что если у человека действительно важное дело, он позвонит, как минимум, трижды. Эррен звонит Бенджи четырежды, и только на пятый получает ответ. Бенджи Галбрейт настоящий гений, всяким вашим Акселям не чета. По крайней мере, Эррену так казалось до последних событий. Бенджи Галбрейт имеет доступ к базам данным Скотленд Ярда, может достать все, что угодно, сделать тебе любые документы и отправить тебя в любой уголок планеты. Так говорили о нем Эррену в том клубе, где он ничего не запомнил. Так говорил ему сам Бенджи, подкуривая косяк. Аксель бы сказал, что серьезный человек не стал бы кичиться. Ну да, разумеется.

Пошел ты, Аксель. «Бенджи, это я. Я по делу».

- Кто «я»? Что за нахрен «я»?

Эррен не тушуется – Бенджи такой, да. Пока цену себе не набьет, в человека не превратится. Эррен говорит:

- Господи, да очнись ты, я тебе сто раз свой номер давал. Коул, дебила кусок. Я Коул.

- М-м, точно, Коул, - тянет в трубку Бенджи Галбрейт. – Коул, да. И че?

Прежде чем Бенджи откроет металлическую дверь, скрытую  в стене под железнодорожным мостом, Эррену придется исполнить дюжину ритуальных танцев. Представиться, как следует. Объяснить суть проблемы. Услышать «плевать» и короткие гудки. Перезвонить. Перезвонить снова. Сказать, что дело крайней важности. Сказать «пожалуйста». Дважды. Выслушать ушат помоев в свой адрес ради короткого «открыто». Вот теперь дело пойдет.
 
Бенджи Галбрейт живет в чертовой землянке под мостом над рекой Ри, но сейчас даже в ней Эррену уютнее, чем в собственном доме. У Бенджи восхитительные теплицы под первосортную гидропонику,  итальянская кофе-машина, водяной матрас и сервер величиной с платяной щкаф. Мониторы здесь повсюду, о провода спотыкаешься, а бонги разного калибра расставлены на двух специально отведенных полках. Бенджи всего двадцать шесть, а понтов на все сто двадцать. А еще в землянке живет его дядя Томлин, парализованный до самой шеи, подключенный к целой системе капельниц, зато соображающий быстрее бенджиного сервера. Такие вот странные люди в странном месте.

Бенджи готовит «водник», а дядя Томлин читает что-то из русской классики, и орет то и дело: «Бен, страница»! Бенджи ругается сквозь зубы, переворачивает дяде страницу и снова берется за «водник». В каморке полумрак, и только над дядиным инвалидным креслом светит небольшой ночник. Эррен ищет, куда бы присесть, плюхается на какую-то коробку, но Бенджи его сгоняет. Говорит, что это новый сабвуфер, который он только вчера собрал. «В углу раскладной стул, на нем и сиди. Дунешь»?

Разумеется, только идиот откажется курнуть бенджиной травы. Эррен говорит:
- Никому не рассказывай, что я у тебя был, хорошо?

Бенджи плюется: «Да кому ты нужен»? Дядя Томлин кричит: «Бен, страница»! Эррен улыбается: на кой черт такой активный проныра держит в своем подземелье парализованного родственника, да еще и носится с ним, как курица с яйцом? Неужели, для кого-то кровные узы, в самом деле, так важны?

- Я хочу узнать кое-что об одном человеке, - говорит Эррен, принимая у Бенджи бонг. – Все, что возможно. Все, что накопаешь.

- Кто такой? – Бенджи отбирает у него склянку с извивающимся паром. – И как у тебя с деньгами?

Дядя Томлин кричит: «Страница»! Эррен говорит, что денег у него более чем достаточно. Мама никогда не ограничивала его в средствах. Раз уж он обделен ее вниманием, пусть хотя бы получает ее деньги. Эррен говорит: «Аксель Хайген. Я хочу знать, где и с кем он жил до переезда в Бирмингем, чем занимался, есть ли приводы в полицию. Одним словом, все». Бенджи чешет светлый затылок, затягивается. Эррен говорит: «А еще мне нужен пистолет. Любой».

- Кто? – вдруг подает голос дядя Томлин, которому так и не перевернули страницу книги. – Хайген? Что-то знакомое. Дай-ка подумать…

Бенджи снова затягивается, кашляет, а потом произносит: «Пистолет будет, а про этого типа… Ты сам-то в сети ничего не нашел»?

- Нашел бы, не приехал, - отвечает Эррен. – Стандартный набор: странички в соцсетях, несколько упоминаний в Твиттере. В основном, от благодарных пациентов. Он психоневролог, работает с детскими и подростковым отклонениями, фобиями и прочей чушью.

Дядя Томлин говорит: «А он случайно не из Кенсингтона»?  Эррен пожимает плечами:

- Он не слишком распространяется о прошлом. А если точнее, то вообще никак.

Дядя Томлин бубнит себе под нос, что лет десять назад в Кенсингтоне и Челси это имя, кажется, было на слуху. «А, может, я и ошибаюсь», вздыхает, наконец, он и кричит, «Бен, страница»!

 Бенджи взял деньги и велел вернуться завтра. Эррен прикрывает за собой металлическую дверь и слышит, как лязгают тяжелые засовы. «Вот и чудненько», думает он, заводя свой Форд. «У Акселя в каждом рукаве по тузу. Будет и у меня козырь в запасе».

Выезжая с промышленной зоны, Эррен ощущает внезапное беспокойство. Он не любит слова «интуиция», но сейчас ему кажется, что это именно она. В зеркале заднего вида поблескивают фары, но саму машину Эррен разглядеть не может. Он выжимает газ, разгоняется и вылетает на шоссе, едва не угодив под бензовоз. Клаксон грузовика оглушительно гудит, а Эррен, взмокший и трясущийся, высовывает голову из окна и вглядывается в туманную даль под мостом. Возможно, та странная машина все еще там. Или нет… И почему вообще она показалась ему странной? И точно ли это была машина, а не фары поезда, приближающегося к мосту? Нервы настолько расшатаны, что Эррен беззвучно плачет, несясь на огромной скорости по свободной трассе. Раздражает каждый звук, каждый запах, пугает любая тень. «Господи», говорит самому себе Эррен, закрывая окно. «Если я не высплюсь, то точно свихнусь». Надо достать снотворного, а иначе конец. Отыскать у Акселя таблеток, залить алкоголем и проспать до самых похорон.



***

24/10/2016
Кабинет
Гостиная
Галерея второго этажа

Эррен паркует Форд на пустой стоянке во дворе и, радуясь тому, что дома он один, прямо с порога направляется в кабинет Акселя. Раньше эта комната была убежищем отца. Здесь до сих пор, будто прочно впитавшись в стены, витает запах мебельного лака. У отца был вечный кавардак – доски, горы опилок, верстак с инструментами, банки с краской. Аксель же установил хирургический порядок – водрузил свой огромный стол, расставил мягкие кресла по углам, на пол постелил мягкий ковер. Напротив стола на стене повесил картину с бесконечным коридором. Зеркало в зеркале, которое отражается в другом зеркале. Все красивое, странное и чужое, как сам Аксель. Эррен аккуратно опускается в его глубокое кожаное кресло и открывает ящики стола, один за другим. В верхнем -  бумаги, записная книжка и остро наточенные карандаши. Эррен берет один из них, касается грифеля пальцем и некстати представляет, как острый тонкий кончик вспарывает чью-то артерию. Во втором ящике только ноутбук, и, воровато поглядывая на дверь, Эррен достает его, кладет на дубовую столешницу и включает. В самом нижнем, как он и предполагал, таблетки. Несколько оранжевых флаконов с белыми крышками. Этикеток нет, зато на каждом флаконе маркером проставлены инициалы «А.Х».

- Ладно, Аксель, - Эррен улыбается, глядя в экран с голубой заставкой загрузки. – Ты дерьма при себе держать не будешь. Либо литий, либо прозак, либо риталин. В любом случае, хорошо.

Эррен берет первый попавшийся флакон и высыпает в ладонь несколько таблеток. На экране ноутбука появляется заставка – алый неоновый крест – и поле для ввода пароля.

- Ах ты, черт хитрожопый, - говорит ноутбуку Эррен и заглатывает таблетки. – Простой пароль ниже твоего достоинства, а сложный – выше моего ума.

Оставив все, как есть, он отправляется  к себе в комнату, достает из шкафа припрятанную бутылку «Бехеровки» и делает пару больших глотков. Желудок обжигает расплавленным свинцом, но плевать, Эррен глотает еще. Чем сильнее «накидаешься», тем больше шансов уснуть. Вспомнив о раскрытом ноутбуке, Эррен возвращается в кабинет Акселя, снова садится в кресло и некоторое время сидит, уставившись на неоновый крест.

Кто ты, Аксель Хайген? Какой пароль ты мог установить, чтобы спрятать свою святая святых? Никаких дней рождения, никаких памятных дат, ты слишком умен и не романтичен. Эррен скользит пальцами по клавишам, не решаясь нажать ни одной. Переводит взгляд на картину – зеркало в зеркале, отражающееся в зеркале, которое в свою очередь отражает еще одно зеркало. Вот ты какой, Аксель. Отражаешь всех и каждого, не являя своей истинной сущности. По спине пробегают мурашки, и вместо ожидаемого покоя, Эррен ощущает новую тревогу, необоснованную, химическую. Что-то не так. Что-то не так во всем доме. Скоро что-то будет не так в его голове. Эррен захлопывает ноутбук и решает отвлечься.

Когда он добирается до гостиной и включает телевизор, то чувствует, как дрожат колени, а рот наполняется слюной. «Не поддаваться», говорит себе Эррен. «Это просто нервы. Пройдет полчаса, и ты будешь спать. Просто расслабься, просто…». Из холла доносится шипение, будто помехи на радиоволне. Игнорировать, не слушать. Что показывают?

- Что показывают? – Эррен прижимает колени к груди, свернувшись на диване в позе эмбриона. – Старый фильм? Ладно, пусть так.

Черно-белые кадры, старый детектив в шляпе втирает что-то грудастой девице с длинным мундштуком во рту. Пойдет. Главное, вникнуть в сюжет, и не слушать, как в холле что-то булькает и рычит. Что это были за таблетки, Аксель, мать твою? Что ты хранишь в своем столе?

Эррен исступленно блюет в общей ванной на первом этаже. Сует голову под струю воды, жадно пьет и снова вызывает рвоту. Что это за таблетки, если швы кафельной плитки извиваются, будто черви в лужах, после дождя? Какой это, к черту, прозак, когда насадка душа насмешливо смотрит на тебя и кивает в такт твоему сердцебиению? Это совсем не литий, раз ванную комнату раздуло, будто стены в ней резиновые. И это никакой не риталин, если ты внезапно перестаешь осознавать различие между предметами. Мыло, унитаз, лучи света, жесткий ворс коврика под твоей спиной – все едино на молекулярном и концептуальном уровне. Эррен лежит на полу возле душевой кабины и пытается найти разницу между убийством отца и зубной пастой. Это было не снотворное, Аксель. Это было…

Эррен резко поднимается и в ужасе зажимает себе рот. Как в том фильме, где старик в шляпе болтал с грудастой девчонкой, все вокруг стало строго черно-белым, даже он сам, Эррен. По квадратикам керамической плитки дрожью пробегают телевизионные помехи, а душ недовольно шипит. Эррен вскакивает на ноги, прижимается лопатками к стене – куда подевались все цвета? Ах, вот куда: из крана бьет багровая струя, и ванная комната наполняется металлическим запахом. Эррен выбегает из ванной в черно-белый коридор, хватается за серые с помехами стены и спешит в свою комнату, но там, где должна быть знакомая дверь, висит зеркало. В котором отражается еще одно зеркало. В котором отражается еще одно.

Слева – лестница вниз, и, повернув голову, Эррен видит самого себя, изуродованного белым шумом. Серая фигурка дергается, как кукла на шарнирах: то голова съедет с плеч, то руки исчезнут и вновь появятся. Под ногами у эфемерного Эррена лежит такой же невесомый Джошуа Коул, и только кровь его реальна, когда бита ломает кости черепа. Бурые капли взмывают в воздух и висят, как в невесомости, чуть подрагивая и отражая призрачный свет вспышек молнии из окон.
 
«Все это нереально», Эррен не уверен, произносит эти слова он сам, или Аксель в его голове. Голос Акселя Хайгена, будто транслируемый из миллиона динамиков, ведет его новыми коридорами, лабиринтами, которых здесь в помине не было. Эррен замирает в бесконечно длинной галерее, где под ногами алый ковер, а по стенам развешены ледяные светильники. Внутри каждой раковины изо льда горит свеча, и талая вода медленно капает на пол. Ворсинки ковра впитывают воду и вырастают. Совсем чуть-чуть, но глазу заметно. Если нагнуться и приглядеться, можно увидеть, как колышется каждая алая травинка. Эррену страшно, но он улыбается, потому что свет ледяных свечей так прекрасен, что оставляет тревоги позади. Перед тобой только галерея, наполненная чудесами. Эррен делает несколько шагов и замечает, что стены завешаны фотографиями в рамках.

Вот годовалую Бетани отец раскачивает на самодельных качелях из бечевки и автомобильной шины. Эррен касается фотографии кончиками пальцев, и галерея исчезает – остается только сад за домом. С яблони летят белые лепестки, Бетани хохочет, а отец целует ее каждый раз, как она подлетает к нему. Маленькая, сияющая, счастливая, наряженная в желтое платьице. Эррен когда-то помнил тот день, но заставил себя забыть. Он закрывает глаза и возвращается в галерею с ледяными светильниками.

На следующей фотографии отец мастерит деревянную лошадку. Сидит, склонившись над изогнутыми полозьями, которые позже прибьет к лошадкиными копытцам. Бетани тогда еще не было, и этот деревянный конь должен был стать подарком Эррену на пятый день рождения. Почему-то отец его не закончил, и игрушка по сей день валяется, забытая, в подвале. Покрытая пылью, проеденная термитами. Эррен ждал ее, знал, что отец не просто так пропадает в своей мастерской. В той, что стала стерильным кабинетом Акселя.

Светильники все плачут талой водой, а Эррен несмело шагает вперед, стараясь не смотреть в самый конец галереи. Там все не так, там страшно. Там над темной дверью висит алый неоновый крест, и Эррен не хочет приближаться. Лучше рассматривать фотографии.

На этой – мама с отцом. Тогда они еще не ссорились, она не ездила в командировки, а он не сводил себя с ума алкоголем. Здесь они обнимаются и смеются. Эррен не помнит, но, наверное, когда-то они были действительно счастливы. Когда-то она звала его своим волшебником, а он ее своей принцессой. Они умели находить друг в друге прекрасное, радоваться каждому мгновению и фотографироваться вместе. Эррен хочет коснуться снимка, но картинка тут же покрывается миллионом уродливых трещин. Сказок не бывает, и взрослый Эррен плачет утраченными детскими слезами, а темная дверь с алым крестом все ближе.

Эррен кричит, но не слышит собственного голоса. Сбивает со стен ледяные светильники, и они острыми осколками опадают на живой алый ковер. Никто не виноват, не бывает плохих родителей и неполноценных детей. Каждое событие в жизни обоснованно, и все имеет свой противовес. Ребенок – это зеркало, которое отражает еще одно зеркало - своего родителя. А родитель отражает еще одно зеркало, ведь он тоже чей-то ребенок. Эррен вытирает набежавшие слезы и решительно шагает к темной двери под алым крестом.

Латунная ручка и шесть черных квадратов, будто расчерченная плитка шоколада. За этой дверью – суть Акселя Хайгена, Эррен знает, чувствует. Открой, и поймешь, что он такое. Он тоже оправдан и обоснован, ибо природа не знает огрех. Эррен поворачивает ручку, слышит скрип, распахивает глаза, и в этот момент тьма накрывает его с головой. Из дверного проема на него летит калейдоскоп образов: черно-белая шахматная доска, скрученная в спираль: цифры, изогнутые стрелки часов: медные шестеренки: бутоны нераскрывшихся цветов. Полосатые шлагбаумы, искалеченные животные, дети в черных вельветовых колясках, гниющие фрукты и девушки без глаз, мальчики, чьи лица закрыты длинными челками, горящие книги, засвеченные кадры, пустынные каменистые пляжи, мертвые чайки в пене прибрежных волн.

Эррен кричит изо всех сил, но проснуться не может. Зовет отца, но, открыв глаза, видит серьезное лицо Акселя. Слышит: «Тише, тише, ты дома». Эррену легко – Аксель несет его на руках. Мир Эррена до сих пор наполовину черно-белый, и Аксель транслируется с помехами. То, как он гладит Эррена по щеке и говорит: «Сейчас пройдет». То, как он ищет вену на эрреновой руке. То, как он касается эрренова лба, чтобы убрать мокрую челку и говорит: «Ну, все, все. Я сам виноват». То, как он произносит: «Это галоперидол, тебя сейчас отпустит. Я не сержусь, не реви. Да, у меня много разных веществ. Все, хватит, ты не умираешь». То, как он шепчет: «Я с тобой».


5

25/10/2016

Аксель так сильно накачал его снотворным, что Эррену удается разлепить глаза только после полудня. Некоторое время он бесцельно бродит по безмолвному дому, а потом вспоминает, что пропустил отцовские похороны. Есть ли смысл ехать туда сейчас? Как посмотрят на него со стороны? Вокруг могилы стоят те немногие, кто желает проститься с Джошуа Коулом. Эррен так ярко представляет себе эту картину, будто уже видел ее когда-то. Зареванная Ребекка с черной вуалью, ничего не понимающий косоглазый Ноа, безразличная мама с мобильным телефоном в руке и Аксель, с виду опечаленный, но размышляющий о чем-то своем. Наверное, они все молчат. Ребекка всхлипывает демонстративно, чтобы Элжбет заметила, а Элжбет глубоко плевать на ребеккино горе. Может, и Ноа пустит слезу, и то, скорее всего, лишь глядя на свою мать. В любом случае, все они там, а он, Эррен, нет. И как он будет выглядеть, заявившийся в последний момент, бледный и растрепанный? Будет стоять там, и тяготиться всеобщего внимания.
 
Эррен звонит Акселю. Кем бы он ни был и чего бы ни замышлял, он, по-прежнему, остается самым здравомыслящим человеком во всем безумном эрреновом мире.
 
- Ну, как ты? – Аксель говорит негромко, а на фоне его голоса играет совсем тихая мелодия. Мелодия на кладбище?
- Почему вы меня не разбудили?

Эррен стоит на лестнице, разглядывает рисунок на обоях в холле и никак не может выбрать подходящий тон для общения с Акселем. Изобразить ли возмущение тем, что не попал на похороны родителя, или добавить в голос жалостливых ноток? Аксель играет на своем поле, играет хорошо и уверено. Эррен даже не в курсе, где сейчас окровавленная одежда, которую тот забрал в ночь убийства. Что если он припрятал ее, как крапленую карту, как очередной рычаг давления? Что если в самый неподходящий момент он достанет этого кролика из шляпы? Переиграть Акселя вряд ли получится, но попытаться стоит.


- Что теперь обо мне подумают? – Эррен выбирает праведный гнев. – Ты же сам говорил, мне надо как можно больше находиться в естественной среде обитания, а иначе… Что за черт?!


Эррен сбрасывает вызов, замирает, как вкопанный, приподнимается на носочках и, прищурившись, вглядывается в потолочный плинтус в углу холла.

- Быть того не может!

Под самым потолком, на стыке двух деревянных реек плинтуса поблескивает что-то черное, совсем маленькое и круглое, как пятипенсовая монета. Камера! Этот ублюдок повесил камеру видеонаблюдения, а значит, убийство Джошуа Коула было заснято, и файлы хранятся на его ноутбуке!

Голова кружится, в ушах шум, руки трясутся, хочется рыдать, но слез нет. Есть только ярость, страх и полная потеря ориентиров. Полчаса Эррен хаотично носится по дому, разглядывая потолки во всех комнатах. Камеры везде. Крошечные, неприметные, они повсюду: в кухне, гостиной, столовой, детской, в спальне Эррена и даже в подвале! Эррен таскает за собой стремянку по всему дому и остервенело вырывает камеры из их укрытий. За миниатюрными устройствами, как вены, тянутся провода, и Эррен дергает их, не жалея обоев и плинтусов. Расправившись со всей системой наблюдения, он идет в кабинет Акселя с твердым намерением расколотить его ноутбук ко всем чертям.


Дверь заперта, и Эррен молотит в нее кулаками и ногами, прекрасно понимая, что все бессмысленно. После вчерашнего происшествия с психоделиками, Аксель больше не рискнет оставить свой кабинет открытым, и доступ к его секретам Эррену будет воспрещен навеки.

Подумав о секретах Акселя, Эррен вдруг вспоминает, что пропустил сегодня не только похороны отца, но и еще кое-что важное. Впрочем, еще не пропустил. Он бежит в свою комнату, натягивает джинсы и не слишком свежую футболку, сует в карман ключи от Форда, опрометью несется вниз, набрасывает куртку и выходит из дома. Пока в машине прогревается двигатель, Эррен нервно набирает номер Бенджи Галбрейта, некоторое время слушает тишину с вкраплением эфирных помех, а потом женский голос сообщает ему, что телефон абонента выключен. Ничего удивительного - может, аккумулятор разрядился, а может, Бенджи просто обкурился и уснул. Эррен жмет на газ, со скрежетом рвет с места и едет к мосту реки Ри.

Припарковавшись возле бетонной дамбы, как можно дальше от проезжей части, Эррен снимает с приборной панели видеорегистратор. Выйдя из машины, он со злостью швыряет прибор в реку и наблюдает, как в илистой воде тонет ни в чем не повинный кусок пластика. Эррен и сам осознает, что это уже перебор, но мания преследования не дает расслабиться ни на секунду. Он не силен в технике, и сейчас жалеет об этом, как никогда. Где гарантия, что Аксель не подключился к регистратору в его машине? Как узнать, не прослушиваются ли звонки его мобильного? И если с регистратором расстаться было не трудно, то идея  утопить телефон даже Эррену кажется бредовой.  Надо показать мобильник Бенджи. Он-то разберется, что там к чему.

Заводские трубы курят черным дымом, вдалеке слышится грохот приближающегося поезда, по небу ползут толстобрюхие снеговые тучи, и Эррен, кутается в колючем шарфе, направляясь к железнодорожному мосту. Страх изнуряет его. Страх перед законом, перед последствиями, перед Акселем. Эррен не может понять, почему Аксель, фактически удерживая его при себе в строгом ошейнике, до сих пор не обозначил никаких условий. Гораздо легче жить, когда знаешь, чего от тебя хотят. Аксель же ведет себя так, будто ничего не произошло, и тем самым загоняет Эррена в тупик. Он может бесконечно долго молчать, хранить окровавленные вещи, пересматривать запись убийства. Но годы спустя, когда сам Эррен уже начнет забывать о том, что сотворил, Аксель обязательно воспользуется преимуществом. От мысли, что он может прожить всю жизнь в полной зависимости и ожидания удара, Эррена бросает в холодный пот.  «Только бы Бенджи не подвел», думает Эррен, уже представляя, как будет радостно держать в руках компромат на Акселя Хайгена.
Эррен закуривает, встречает взглядом товарняк с углем, машинально считает вагоны и предается сладостным фантазиям.

Как насчет двойного убийства где-нибудь в американской Оклахоме, году этак в девяносто девятом? На почве ревности застрелил свою жену и ее бойфренда, по поддельным документам сбежал из страны, но до сих пор находится в розыске Интерпола.

Вполне убедительно прозвучит и преступная халатность. Подросток, много лет назад доведенный до самоубийства варварскими экспериментальными методами психотерапии. Аксель отчаянно скрывает этот грех своей юности, дабы не лишиться врачебной лицензии.

Подойдет и авария с несколькими трупами. В ирландском Лимерике, скажем,  позапрошлым летом. Аксель был пьян или под своими психоделиками, не справился с управлением и на полном ходу влетел в семейный фургон. Трасса была пустынной, и Аксель смылся, оставив на дороге груду искореженного металла и человеческих костей. А ведь там были и дети. Два рыженьких мальчика. Идеально.

Эррен почти спокоен и счастлив. Фантазия разыгралась так бурно, что он практически ощущает запах паленой резины, крови и чужих страданий. Ему, конечно, стыдно улыбаться таким страшным мыслям, но нездоровое ликование берет верх. Подходя ближе к жилищу Бенджи Галбрейта, Эррен достает из кармана телефон, но набрать номер не успевает – слишком неожиданно то, что он видит перед собой.

Железная дверь бенджиной каморки распахнута, внутри кромешная темнота, на пороге валяются какие-то доски, обломки деревянных ящиков, автомобильные покрышки. Рядом с кучей этого мусора сидит бродяга, закутанный в грязный пуховик, и деловито разводит костер. Заметив парня, бездомный хмурится и бурчит что-то себе под нос. Смерив бродягу презрительным взглядом, Эррен бесцеремонно входит в темную каморку.

Внутри пахнет плесенью, затхлой речной водой, дерьмом и пылью. Ни Бенджи, ни его дяди-паралитика, ни компьютеров, ни теплиц с марихуаной. Ничего. Эррен обескураженно топчется в смрадном помещении, и под его ногами хрустит битое стекло. Куда все подевалось? Как можно было всего за сутки превратить обжитую каморку в грязный притон для бродяг? Где Бенджи? А главное, жив ли он?
Эррену кажется, что прямо сейчас перед ним рушится мир. Будто он попал в еще один безумный психоделический трип, в злую фантасмагорию, где реальность причудливым образом искажается по воле невидимого режиссера. Эррен выглядывает из каморки и кричит бездомному: «Мистер»!

- Эй, мистер! А где все? Ну… люди, которые здесь жили.

Нищий поднимает косматую голову, рыгает и говорит: «Чего»?

- Парнишка тут был, - орет Эррен, чувствуя, как вот-вот сорвется в истерику. –
Светловолосый такой. И дядька с ним. Инвалид. Вчера же тут были!

Бродяга вытирает нос рукавом замызганной куртки, смотрит подозрительно, мерзко.

- Ты, - говорит. – Обдолбанный что ли?

- Я… нет, - зачем-то мямлит ему в ответ Эррен, часто моргает, чтобы прогнать позорные слезы. – Я не обдолбан. Но… Но что-то происходит.



***

Упершись ногами в потолок своей машины, Эррен лежит на заднем сидении с бутылкой  ненавистного «Капитан Морган» в руках. Грязный, жесткий, металлический Бирмингем давно накрыли неуютные свинцовые сумерки, и то ли все так страшно, что хочется смеяться, то ли так смешно, что хочется кинуться в одноименную реку Коул.  «Коул в мутных водах Коула» становится чересчур саркастичным приемом, и Эррен отхлебывает жгучего рома, вытирает с лица смесь слез и соплей и хрипло смеется в потолок Форда «Ка».

- Ты так изощренно имеешь меня в мозг, Аксель Хайген, - говорит он запачканной бежевой обивке потолка. – Что это уже неприлично. В таком режиме внутри моей черепной коробки не останется ни одной живой клетки. Ты будешь наблюдать за корчами моего разума, развалившись в кожаном троне, а я буду петлять в твоих сюжетах и отыгрывать твои сцены. Ну, что ж… Хрен там.

Эррен тяготится одиночеством, а кто не тяготится? Мерзко думать, что в мире нет ни единой души, способной смотреть в ту же сторону, что и ты. Что свидетель твоих кошмаров – только оптика камер. Что твой единственный друг – старый капитан на  бутылке рома. Что твой разум горит, как резиновая покрышка, а потушить некому. Что ты буквально помешан на человеке, который вот-вот отведет тебя на виселицу.

Мама одевалась ради него, как шлюха. Бетани ждала его, как бога; каждый день, рисуя свои каракули, думала только о том, что скажет ее прекрасный принц. Эррен делал вид, что просто терпит его, но ловил каждый его жест, каждое слово. Думал: вот, каким я хочу быть, вот, как хочу двигаться и говорить. Не понимал его, не выносил его, рассматривал его флаконы в ванной, подслушивал его телефонные разговоры, копировал интонации. С ума сходил от того, что никогда, через миллионы миллиардов лет не стать ему даже жалкой копией этого оригинала. Пробовал ненавидеть, пробовал игнорировать, и всякий раз скатывался в то же болото: если Аксель занял свою нишу, живым он ее не оставит. Бороться с ним бесполезно, противостоять ему бессмысленно. Чтобы переиграть, остается только сдаться.

Эррен звонит Джулианне Андерс, первой, кто пришел на ум и говорит:

- Ты не против сегодня потанцевать?

- А? – в трубке долбят басы, и Джулианна ничуть не трезвее Эррена. На то он и рассчитывал, аллилуйя.

- Говорю, давай нажремся и трахнемся!

- Я тебя ни хрена не слышу, Бобби! Я в «Бессоннице», приезжай.

- Сама ты Бобби, шалава, - орет в трубку Эррен, наощупь находит ключ, заводит машину и, пару раз перепутав газ с тормозом, катит в «Бессонницу».
Неловко запарковав свой Форд на противоположной от клуба стороне улицы, Эррен выходит и подбрасывает пустую бутылку в воздух. Смотрит, как она делает замысловатый пируэт и разлетается на осколки, едва соприкоснувшись с асфальтом. Омерзительный жест для воспитанного юноши, но кто тут говорит о пристойности? Раз уж вся жизнь превратилась в липкий, пошлый фарс, стесняться больше не нужно, да и некого.  Эррен сплевывает на землю рядом с осколками, закуривает и пересекает улицу.

«Бессонница» - тот еще гадюшник, и фейс-контроль ты пройдешь в любом состоянии, лишь бы одежда не была заблеванной. Эррен так пьян, что нервные стробоскопы и неоновые светильники сливаются в причудливую флуоресцентную массу, живую, дышащую. Низкие частоты басов отдают вибрацией под ребрами, дым сигарет и марихуаны висит грозовым облаком под черным потолком. Прислонившись спиной к стене, Эррен лениво ищет взглядом Джулианну в пьющей и танцующей толпе. Он и сам не знает, на кой черт она ему сдалась, но надо же хоть с кем-то говорить. Не с мамой же, которой вечно некогда, и уж точно не с Акселем.
Какая-то девчонка случайно толкает Эррена в плечо, разливает коктейль на его футболку, извиняется кокетливо и вполне искренне. В любой другой момент он мог бы использовать это как повод для знакомства, но только не сегодня. Все эти люди здесь, трезвые, пьяные, веселые и усталые, все они живы и, так или иначе, свободны, и лишь он один не принадлежит себе.
 
В баре он заказывает двойной скотч. Никакой колы, никакого льда, нечего подслащать себе пилюлю. Опрокидывает залпом, закашливается и роняет голову на стойку. Сколько надо выпить, чтобы остановилось сердце? Выкатиться из клуба на носилках, упакованным в элегантный черный пакет, навсегда избавленным от бремени вины и страха. И тогда уж плевать, что о нем скажут и напишут. На самоубийство у него никогда не хватит духу, а вот если бы все случилось само... Как же он, мелкий, безответственный и бессовестный говнюк, привык, чтобы все решалось за него.

- Еще двойной, - говорит. – Два двойных.

Давным-давно за него думал отец, да спился. Потом думала мама, но ту целиком забрала работа. А когда появился Аксель, все прояснилось. Живешь себе, творишь черт-те что и всегда знаешь, что есть кто-то, кому не все равно. Среди ночи позвонишь и скажешь: «Я в клоаке мира, у меня закипел мотор, а сам я обожрался какой-то ерунды и ничего не соображаю». Приедет, грязь отряхнет, машину на прицеп посадит, тебе пропишет по первое число, но проблему устранит и никогда больше не припомнит. Только вот раньше проблемы были маленькими, а теперь все серьезнее некуда. Эррену вдруг очень хочется ему позвонить, Акселю. Сказать, что разочарован, что не ожидал от него подлости с камерами, что не оценил его игры в психологическое насилие. Все высказать ему, пусть знает. А потом уж и напиться до смерти.

Эррен достает телефон, но тут же сует его обратно в карман, потому что на танцполе, недалеко от ди-джейского пульта стоит Бенджи Галбрейт.
Непринужденно болтает с каким-то мужиком, прихлебывает пиво из огромной кружки, смеется, почесывает затылок и ищет что-то в карманах – все этого до того, как на него налетает Эррен. Кружка на пол, вдребезги, и сам Эррен туда же, поскользнувшись на пролитом пиве. Бенджи помогает ему встать, вот только это совсем не Бенджи. Парень действительно похож, а в темноте клуба, среди мигающих прожекторов и вовсе сойдет за родного брата. Эррен скомкано извиняется и предлагает купить парню еще пива. Говорит:

- Я что-то слишком часто путаю людей.

А тот парень, который не Бенджи, говорит: «Ехал бы ты домой, пацан. Вид у тебя жуткий».

А Эррен очень обижается, хотя сам знает, что парень прав. Обижается по-крупному, на всех и сразу. На Джулианну, которой нет в клубе, на маму, которой никогда нет в доме, на Бенджи, которого не оказалось под мостом, на этого парня, просто потому, что он не Бенджи. Эррен улыбается ему и со всего размаху бьет в челюсть.


Джулианна находит его сама. Она покидает кабинку мужского туалета вместе с парнем, который говорит, будто знает кого-то из Coldplay или из Linkin Park – короче, любые билеты для него не проблема. Джулианна тщательно споласкивает рот и замечает в зеркале своего одноклассника. Странный, замкнутый псих Эррен Коул, но мордашка у него неплохая, да и семья не из бедных. Она как-то гуляла с ним, а, может, и не только гуляла, но это не точно. В школе он всегда сам по себе, держится уверенно, слегка агрессивно, хотя в конфликты не лезет. А вот сейчас, видимо, влез, потому что сидит на полу у писсуаров и, задрав футболку, вытирает ею кровь с лица. Джулианну все это мало волнует, тем более, что ее ждет парень с билетами на Coldplay, но она из вежливости спрашивает Эррена, что случилось. Он поднимает на нее тяжелый взгляд и говорит: «Я в школу больше не приду. Так всем и передай». Джулианне, в общем-то, и на это плевать, но она все же вяло интересуется, почему. Эррен не отвечает, встает, одергивает грязную футболку, и, не удосужившись умыться, выходит из сортира.


Окончательно решается он уже в машине. Смотрит на свой расквашенный нос в зеркало заднего вида и говорит себе, что дальше так продолжаться не может. Даже если Аксель будет молчать всю жизнь, он, Эррен, сам себя сожрет муками совести и паранойей. «Надо это остановить», говорит он зеркалу и уезжает с парковки. До полицейского участка минут двадцать езды по Картленд-роуд через Стерчли. Пару раз Эррена выносит на встречную полосу, и он чудом избегает столкновения с машиной «скорой помощи». На стоянке перед участком Эррен въезжает в ограждение и со скрежетом царапает крыло своего Форда. Плевать.
Офицер в приемной смотрит на него, как на пришельца и тут же вызывает кого-то по телефону. Спрашивает: «Тебя избили? Ты попал в аварию?». Эррен тяжело опускается на деревянную лавку у стены, запрокидывает голову, прикрывает глаза и устало произносит:

- Нет. Я просто хочу сознаться в преступлении.




6


26/10/2016

Аксель звонит в Торонто в два часа пополуночи. На том конце провода еще вечер, но даже если бы была глубокая ночь, ему бы ответили. Этот номер он может набрать, когда угодно. Аксель сидит в своем кабинете, откинувшись в кресле, размешивая сахар в крепком кофе и устало глядя в монитор ноутбука. Аксель говорит в трубку:

- Это последний раз, обещаю, клянусь. Потом все.

Аксель делает пару глотков, кивает в пустоту, потирает щетину на подбородке, хмурится, говорит: «Я все понимаю, понимаю». Говорит:

- Я привязался и не могу просто так его бросить, но это уже перебор

Слушает долго, разглядывая свою картину «Зеркало в зеркале», кривится, потому что кофе слишком крепок. Вспоминает, как увидел Эррена Коула впервые. Как решил, что такое дело ему на раз плюнуть. Глаза у мальчишки были черными, как маслянистые нефтяные капли, а сам он - искренним и пустым, как фарфоровая чашка с тоненькой трещиной. Таким и остался, проявляя себя раз за разом, приваривал к себе задачками не для слабаков. Сестра его куда проще, даже в сравнение не идет. В силу малых лет Бетани не боится доверять, и разум ее куда податливее. Эррен – дело другое. Невыносимый, непонятный, неуправляемый, непредсказуемый, тем и интересен, потому и нужен. Аксель говорит в трубку:

- Да, это уже четвертый.

Аксель говорит:

-Ты не представляешь, каких усилий мне стоит держать себя в руках.

Аксель говорит: «Я на пределе и вот-вот сорвусь».

В пригороде Торонто, в мансарде с панорамной крышей Каролин Даффи тянет из трубочки апельсиновый сок и просматривает присланные ей видеотрансляции.
 
Элжбет как-то сразу, с разбега затащила его в свой мир мистических восточно-европейских замков. Аксель питает страсть к людям с воображением, а фантазиям Элли Коул нет предела. Больше всего ему нравится то, что она не надоедает, не ограничивает ни свою, ни его свободу. Только удивляет. Сразу, умница, поняла, что таким, как Аксель нельзя давать скучать, нельзя топить в рутине. Очаровала своей улыбкой, своими историями и своим отсутствием. Догадалась, что если забивать его голову посредственным мусором, он уйдет, не успеешь опомниться. Грамотно и технично подвинулась с горизонта, оставив ему только свои загадки и свое доверие. Доверие он ценит, как ничто другое, питается им, подзаряжается, как от сети. Она отдала ему все ключи, рычаги и кнопки, вверила ему самое дорогое – обоих своих детей.


Каролин Даффи не сомневалась, что с Элжбет у Акселя все получится. Так интересно ему не было с университетских времен. Давно он так не горел, давно не пускал никого в сердце. Мальчишка Элжбет и вовсе был гарантом успеха. Каролин помнит, как Аксель позвонил впервые и, буквально захлебываясь слюной, рассказывал о нем. «Таких еще не было», говорил он, закрывая телефон от порывистого бирмингемского ветра. Говорил: «Это потрясающе». Говорил: «Это десять из десяти». Сейчас же он устало произносит:

- Я больше не могу. Не могу заставить его чувствовать что-то еще. Не могу стать ему тем, кем действительно хочу. Я все перепробовал. Может, пора бы уже сдаться?

Каролин Даффи – единственная женщина во всем мире, с кем он может быть слабым и откровенным. Кого он может умолять о помощи, при ком может безнаказанно заплакать. Было такое, правда, лет пятнадцать назад на кампусе университета Капилано в Британской Колумбии, и он тогда был пьян, влюблен и обескуражен. Каролин же нагло попирала уставные отношения преподавателя и студента, гладила его по голове, отпаивала зеленым чаем и говорила, что впереди у него блестящее будущее. Каролин игнорирует нытье, считая его несущественным. Это не Аксель Хайген пытается сдаться, а его вечно бушующие гормоны. Каролин говорит:

- Звонили из «Мозаик-пресс». Мне что сказать? Что ты устал и застрелился?

- Нет, - дышит в трубку Аксель. – Подожди, у меня вторая линия.


По другой линии для Акселя плохие новости. Не бывает хороших в два часа ночи, поэтому он морально готов. Живя бок о бок с восемнадцатилетней взрывчаткой, научишься быть готовым к чему угодно. Аксель перезванивает Каролин Даффи, говорит, что пора снова во всем разобраться и тихо, стараясь не разбудить Элли и Бетани, уезжает из дома.


На дорогах пусто, с черного неба падают редкие первые хлопья снега, и Аксель несется по грязной дороге в своем экологически чистом «Приусе», то и дело зачем-то поглядывая на пакет с вещами, лежащий на пассажирском сидении. Аксель тяготится ролью врага, Акселя раздражает собственное бессилие перед мальчишкой, которого он любит, как родного. Никогда он не сдавался перед шифрами и кодами, но сейчас не видит другого выхода. Достает из бардачка припрятанную пачку сигарет и закуривает, притормозив на светофоре, посреди пустынного перекрестка. Эррен Коул, бомба замедленного действия, разрушительный механизм, несчастный мальчик, он доконает либо Акселя, либо себя самого. «Ладно», говорит себе Аксель, «Попробуем еще раз».

Эррен сидит в клетке временного содержания в подвале полицейского участка района Стерчли. Сидит, подтянув колени к груди и обводя все вокруг пустым и мрачным взглядом. Аксель сухо здоровается с сержантом Кингсли, с тем, чью дочь пару лет назад избавил от ночных кошмаров. Спрашивает, почему его пацан весь в крови. Резко спрашивает, безапелляционно, потому что полицейский произвол никогда не был мифом. Когда-то в студенческие годы Аксель и сам немало огребал от канадских служителей закона. Простил, но не забыл.

Кингсли с виду добродушный парень, но может и навалять, Аксель по глазам видит. Жесткость во взгляде ничем не вытравишь, не прикроешь. Однако каким бы Эррен ни был, Аксель не потерпит, чтобы посторонние трогали  его без причин. Будет надо, он и в суд подаст, и подключит, кого следует.

- Это вы его так? – говорит Аксель. – Я не утверждаю, я просто интересуюсь. Потому что если вы, то неприятности вам обес…

- Да бог с вами, мистер Хайген, - поспешно отвечает Кингсли. – Он в таком виде приехал. Наверное, где-то нарвался на драку. Заберете или до утра подержим, чтобы протрезвел?

- Заберу, конечно, - говорит Аксель и смотрит на Эррена сквозь решетки. – Спасибо, что позвонили вовремя.


Клетку открывают, но Эррен не движется с места. Смотрит раненным волчонком, прячет лицо между колен. Аксель просит Кингсли выйти. Гарантирует, что все будет хорошо, и просит еще раз, уже более настойчиво. Проходит в клетку и садится на пол возле скамьи, на которой Эррен сжимается в пружину. Говорит: «Пойдем, ну хватит». Говорит: «Поехали домой, и я все объясню тебе. Все покажу». Говорит: «Не бойся меня».

Эррен поднимает голову и смотрит на Акселя, пьяно и страшно. За годы Аксель изучил этот взгляд, знает, что все это нереальное и напускное, всего лишь мольба о помощи, неловкая попытка положить голову на плечо. Аккуратно, чтобы не спугнуть, он берет Эррена за подбородок, улыбается настолько, насколько позволяет усталость. Говорит: «Эр, малыш, все совсем не то, чем кажется. Сделай усилие, поверь. Я знаю, трудно, мне тоже трудно, но нам пора все прояснить». Аксель говорит: «Пожалуйста». Пожалуйста, открой глаза, прими меня, позволь помочь, стань нормальным. Пожалуйста.

- Я тебя не выдал, - шепчет Эррен, и взгляд его перестает быть таким колючим. – Даже имени твоего не упомянул.

Аксель кивает:

- Ты молодец. А теперь поехали отсюда. Не спрашивай, почему тебя отпускают со мной. Я все объясню, ты поймешь.

Эррен колеблется, но через минуту протягивает ему руку. В четвертый уже раз, и Аксель верит, что он будет последним. Хотя, к черту, Аксель ни во что уже не верит.

В машине Эррен стягивает с себя окровавленную футболку и надевает чистую, ту, что привез с собой Аксель. Спрашивает: «Откуда ты знал, что мне нужны свежие вещи»? Аксель трогается со стоянки участка. Он пообещал Кингсли, что завтра отгонит поцарапанный эрренов Форд, поблагодарил, что мальчишку приняли по-человечески и не стали запугивать. Достал из пакета шапку, протянул Эррену – голову надо беречь, особенно такую. Аксель снова все сделал правильно, но почему-то не сомневается в грядущем провале.

- Я, - говорит. – Наперед знаю, что ты собираешься делать. Просчитываю разные варианты, поэтому на всякий случай беру с собой запасные вещи.

Эррен ничего не понимает, но к горлу подкатывает ком, колючий и сухой, как битое стекло. Куда они едут? Почему не домой? Как можно было вот так запросто довериться человеку, хладнокровно сбросившему труп твоего отца в реку? Кому еще доверять? Эррен складывается пополам на пассажирском сидении, зажимает голову между колен и хрипло кричит в резиновый автомобильный коврик. Аксель ведет машину спокойно, не пытается вразумить или прекратить истерику, лишь изредка гладит эрреновы острые лопатки свободной рукой. Говорит: «Сейчас, потерпи немного. Уже все».

Небо подкрашивается мутными облаками, будто кто-то капнул белой краски в черную. Вдалеке слышится перебранка ворон и галок, ветер надсадно вибрирует в высоковольтных проводах. Эррен сидит над могильной плитой и протирает ее замерзшей рукой снова и снова.  Говорит: «Что»? Говорит: «Как так»? Говорит: «Не может быть».



Джошуа Роберт Коул
1969 – 2011


Эррен говорит: «Помоги мне, Аксель».




***

Шестой час утра, и под мостом реки Ри нет ни души. Скоро с металлургического завода потянутся первые работяги, вымотанные ночной сменой. Каморка Бенджи Галбрейта так и стоит открытой, пустынной, захламленной. Эррен смотрит на железнодорожный мост через зеленоватое лобовое стекло акселевой Тойоты, вертит сигарету в руках, не решаясь закурить.

- Пять лет назад, - говорит Эррен. – Он умер пять, целых пять лет назад! Не четыре дня, а, Господи Боже, пять лет?

- Пять лет назад на этом самом месте, - отвечает Аксель. – Твой отец возвращался с работы, вот с этого завода. Ты ведь помнишь, где он работал.

Эррен кивает, не вслушиваясь в слова. Разглядывает серые трубы и черные провода, над которыми птицы, будто брызги мазута, над которыми тучи, будто рваный полиэтилен. Почему-то он вспоминает, как, приняв акселевых таблеток, бродил по воображаемой галерее с красным ковром. Насколько ярко было там, настолько пресно и мрачно здесь.

- Вот, где ты стоял, - Аксель указывает в сторону кустов, припорошенных первым снегом. – Ждал отца, потому что вы собиралась в торговый центр, хотели купить тебе велосипед. Ты приехал сюда на такси, по привычке спрятался в кустах, чтобы покурить. Отец не одобрял твоих вредных привычек, и ты скрывался. Прямо здесь, возле этой самой каморки его встретила компания ребят. Молодые обкуренные отморозки. Был среди них один парень, Бенджамин Галбрейт, толковый, подающий надежды программист, чересчур увлекшийся психоактивными веществами.
Эррен хмурится и трет глаза, еле слышно произносит: «Бенджи Галбрейт?»

- Джошуа шел один, - продолжает Аксель. - Потому что его коллега и друг Росс Джайлз задержался в цеху. Он потерял табельный инструмент, за который расписался в журнале, и не мог уйти, пока не найдет. В любой другой день Джош дождался бы его, но только не сейчас. Он знал, что ты здесь. Слишком часто он подводил тебя и не хотел разочаровывать снова.

Эррен все-таки закуривает. Растеряно оглядывает серую, холодную промышленную зону, громко шмыгает носом: «Дальше».

- Галбрейт и компания попытались ограбить твоего отца, - говорит Аксель. – Денег у него было ровно на твой новый велосипед, и он начал сопротивляться. Ты смотрел, как они забивают его бейсбольными битами и монтировками. Там тебя и нашли, в кустах, с окурком в руке.

Эррен выдыхает колечко дыма в потолок Тойоты, трясет головой: «Продолжай».

- Росс Джайлз нашел вас обоих, и твоего отца и тебя, - произносит Аксель. – Тело отца сбросили в реку, а ты лежал в кустах, свернувшись клубком. После этой трагедии ты не говорил целых два месяца, просто смотрел перед собой, и ни слова. Бенджи Галбрейта обнаружили довольно быстро, потому что сверху, с железнодорожных путей за ним и его компанией наблюдал городской сумасшедший…

- Алан Оддерли, - кивает Эррен и выбрасывает окурок в окно. – Тот, что мажет фекалиями стены.

- Именно, - кивает Аксель. – Если бы ты в то время мог адекватно общаться, то выступил бы главным свидетелем на суде, но, учитывая твое состояние, основным козырем обвинения был именно Оддерли. Защитники представили суду парализованного дядю Бенджи Галбрейта, пытались манипулировать, мол парень ухаживает за больным родственником, а все произошедшее – нелепая случайность. Не сработало: ему самому дали пожизенный срок за убийство с особой жестокостью, а его дружкам по десять лет за соучастие.

- Ты никого не убивал, Эррен, - говорит  Аксель. - Ты вообще ничего плохого в этой жизни не сделал.

Эррену очень холодно и мерзко, он кутается в куртке и беспомощно спрашивает: «Значит, я брежу? Я выдаю что-то одно за что-то другое»?

Аксель хочет ответить, но Эррен вдруг касается кончиками пальцев его щеки, будто проверяет, убеждается.

- А вдруг, - говорит он. –  Вот это все, прямо сейчас тоже неправда? И тебя я
тоже выдумал? Вдруг тебя на самом деле нет? Как я могу тебе верить, если даже самому себе не могу?

Аксель перехватывает его ледяную ладонь и греет в своей.

- А это уже вторая часть истории, Эр, - отвечает он. – Еще более запутанная, чем первая. Поехали домой.


***

Аксель заваривает зеленый чай, ставит поднос на стол и прикрывает дверь своего кабинета. Эррен сидит в акселевом кожаном кресле, неотрывно глядя в монитор ноутбука. Сколько раз он уже видел этот алый крест, сколько раз происходил подобный разговор?

- Это четвертый, - говорит Аксель, будто прочтя его мысли. – Мы сидим здесь с тобой уже в четвертый раз, и говорим об одном и том же. Если ты не против, я включу запись.

Аксель достает небольшую видеокамеру из шкафа, встроенного в стену, устанавливает на край стола на компактной треноге, включает.

- Твой отец был хорошим человеком, - говорит он, облокотившись на спинку кресла.

– Да, порой непутевым, но любящим, добрым. Зачастую они с мамой не могли найти общего языка, но ведь подобное случается в миллионах семей. Их отношения треснули после того, как она узнала о его романе с Ребеккой, а особенно, после рождения Ноа.

- И ты мне все это уже говорил, - произносит Эррен, не отрывая взгляда от монитора. В его голосе столько горькой иронии, что Акселю становится не по себе.

- Трижды, - Аксель кладет ладонь ему на плечо. – И придется рассказать снова.
Эррен поворачивает голову, смотрит на Акселя снизу вверх. Он так и не умылся, и под носом пестрит засохшая кровь. Эррен говорит:

-Что со мной не так? Почему я забываю самое главное?
Аксель обходит кресло, запрыгивает на край стола, сдвинув ноутбук вправо.

- Это цикличность, - отвечает он. – Вот смотри. Человек практически бессилен перед обстоятельствами своей жизни, но может контролировать свою реакцию на них. Адекватной реакция считается тогда, когда соответствует событию. Ну, ты понимаешь… Слезы, когда больно и горестно, улыбка и смех, когда весело, страх и попытка защититься в случае опасности.
Аксель слегка прищуривается, заглядывая Эррену в глаза. Хочет убедиться, что мальчик слушает его и понимает.

- То, что происходит с тобой, Эр, это потеря контроля над осмыслением и оценкой действительности. Но потеря не полная, а лишь фрагментарная.

- Твой разум, - продолжает Аксель. - Временами существует как бы отдельно от тела, и, вместо того, чтобы обрабатывать реальные данные, он пишет собственные сценарии, заставляя тебя раз за разом переживать травмирующее событие. Изначально это было защитным механизмом. Ты видел жестокое убийство отца, и вполне логично, что твой мозг попытался найти защиту. Сначала ты закрылся от мира. Что происходило в твоей голове в течение тех двух месяцев, неизвестно никому, но потом ты вдруг снова стал самим собой. Начал общаться, смеяться, ходить в школу, заводить новых друзей. Примерно через год, после смерти отца, произошел дебют. Однажды вечером ты застыл посреди гостиной и простоял так почти два часа. Мама пыталась до тебя достучаться, толкала тебя и всячески привлекала внимание, но ты так и стоял, уставившись в одну точку. Когда ты пришел в себя, то рассказал ей, будто видел в комнате окровавленного отца, пытался его спасти, звал на помощь. Когда мама спросила, помнишь ли ты, что действительно произошло с отцом, ты бесился, кричал, но правильного ответа так и не дал. Ты просто забыл. Твой разум спрятал от тебя правду, и принялся подсовывать ложные воспоминания. 

- В уравнении, которое пытается решить твой мозг, - говорит Аксель, протягивая Эррену чашку чая. – Есть константы и переменные. Константа – это гибель отца. Он умирает в каждом сценарии, независимо от прочих обстоятельств. Переменные – это причины его смерти, виновные, свидетели и другой антураж. Начитанность, богатая фантазия, мамины истории, фильмы, сновидения – все перемешивается в твоем сознании, как калейдоскоп, и какой сценарий сочинит твой мозг в следующий момент, предсказать практически невозможно. Однако существует набор символов, которые не меняются, поскольку являются каркасом твоей истории. Всегда присутствует бейсбольная бита и монтировка – реальные орудия убийства. Труп в реке, Галбрейт и его дядя, Росс Джайлз и Алан Оддерли. Эти элементы постоянны, но их роли меняются в зависимости от сценария.

Эррен игнорирует чашку чая, акселевы термины и то, что наступило утро. Эррен спрашивает: «Выходит, я сумасшедший»?

- Не совсем так, - отвечает Аксель. – В период ремиссии ты ведешь себя вполне адекватно. Ты нормально учишься, практически не пьешь, проявляешь социальную активность и интерес к жизни, но в период обострения превращаешься в гремучую смесь диссоциированной амнезии, ложных воспоминаний, паранойи и комплекса вины.

- На самом деле, ты не испытываешь ненависти к отцу, - говорит Аксель. – В период ремиссии мы часто ездим к нему на могилу, ты много рассказываешь о ваших играх, о том, как вы мастерили вместе мебель. Как он обещал тебе деревянную лошадку…

- Но так и не доделал ее, - Эррен закусывает губу, потому что вот-вот разрыдается. Чем бы это ни было, жалостью к себе или внезапно пробудившейся тоской по отцу, слезы близко, и Аксель тоже их видит.
Каждый раз Аксель радуется таким слезам – признаку того, что в душе Эррена что-то шевельнулось, память снова встала на нужные рельсы. Но такое было уже не раз, да и Аксель верит в науку, а не чудеса.

- Значит, - говорит Эррен, шмыгнув носом. - Ты в этом доме не ради Бетани?

- В меньшей степени, - кивает Аксель. – А в большей, ради тебя. Я покажу.
Аксель слезает со стола, присаживается на подлокотник кресла рядом с Эрреном и вводит на ноутбуке пароль. Алый крест исчезает, и вместо него на экране появляется стандартная заставка.

- Поскольку твое сознание не способно отличать реальность от иллюзий, - говорит Аксель, запуская проигрыватель. – Я решил, что тебе понадобится некое объективное мнение. Искусственные глаза. В каждой комнате нашего дома, в доме Ребекки и даже во всех наших машинах установлены камеры. Чтобы научиться доверять, тебе необходимо удостовериться в том, что реально, а что нет. В моем ноутбуке отнюдь не мои секреты, Эр. А твои.

Эррена тошнит, но он смотрит. Эррену хочется кричать, но он смотрит. Файлы разделены по годам, месяцам, дням. Вся его жизнь разбита по папкам, вся объективная реальность записана на жесткий диск.


 Аксель открывает папку «22_10_16_ звонок».

Вот черно-белый Эррен стоит в холле с трубкой домашнего телефона в руке. Замер, будто его выключили. Секунды бегут, а он так и стоит, глядя перед собой. Появляется черно-белый Аксель, говорит что-то, но звука нет. Эррен оживает, улыбается, закуривает.

- Вот здесь, - говорит Аксель, указывая в монитор. – Так оно начинается. Ты слышишь звонок маминого раритетного телефона, который никогда не работал. Вот так стартует твой цикл.

- И когда это начинается, - произносит Эррен. – Эти мои… циклы. Все об этом знают?

- Да, - отвечает Аксель. – Все, кто, так или иначе, может быть вовлечен. Мама, Ребекка, полиция Стерчли, несколько твоих учителей.

- О Господи… Вот почему дурацкий Ноа так меня боится и смотрит на меня, как на психа…

- В этом нет ничего позорного, Эр, - говорит Аксель, выключая один ролик и запуская новый. – Не надо стыдиться травм и патологий, ты не способен сам на них влиять. Ты можешь на время выпасть из реальности, когда и где угодно, и близкие люди должны понимать, что происходит. И еще. Скорее всего, мне придется забрать твою машину, вождение для тебя слишком опасно.


«22_10_16_ночь».


Черно-белая картинка, подрагивающая из-за помех, серые стены и Эррен, заснятый из угла холла. Долго стоит на ступеньках, спускается вниз и замирает в центре прихожей. Время идет, запись тоже, а он, Эррен, так и стоит, неподвижный, будто мертвый.

- Тут, - говорит Аксель. – Ты проигрываешь сцену убийства.  Судя по твоему поведению после приступа, я тоже был в этом сценарии. Ты резко, в одночасье изменил свое отношение ко мне, начал опасаться и что-то подозревать. Но лучше всех это заметила Бетани. Помнишь тот эпизод на кухне, когда она считывала твой страх?

Эррен обреченно кивает и отворачивается от экрана. Помнит ли он? Как можно утверждать, что помнишь событие, если в твоем словаре «память» - это синоним «бреда»?

- Этот ее навык, - продолжает Аксель. – Не раз выручал меня. Впрочем, и ты сам даешь много подсказок. Разумеется, я не вижу твоих фантазий, но могу их воссоздать. В прошлый цикл ты погрузился в историю, где отца в порыве ревности убивает мама. Ты делился со мной соображениями, просил обеспечить ей алиби, а любая попытка показать тебе истинную суть вещей, превращала меня во врага и предателя. А в этот раз…

- В этот раз я убил его сам, - шепчет Эррен. – Боже мой, Аксель… Прости меня.
Аксель захлопывает крышку ноутбука – хватит.

- Эр, - говорит он, как можно мягче. –  Тебе не за что извиняться, скорее наоборот. Это я что-то делаю не так. Мы пробовали гипноз, нейропротекторы и даже психоделики – те самые таблетки, что ты нашел в моем столе. Каждый раз я надеюсь, что метод сработает, и каждый раз ошибаюсь. Эррен, ты мне дорог, мне очень больно смотреть на тебя, больше всего на свете я хочу это остановить, но до сих пор не знаю, как.

Эррен молчит, откинувшись в кресле и глядя на картину, где зеркало отражается в зеркале, которое отражается в другом зеркале. Бесконечный коридор из повторяющихся событий. Эррен говорит: «Пожалуйста, не сдавай меня в дурдом».

Говорит:

- Об этом я тоже прошу каждый раз, да?

- И каждый раз я отвечаю тебе, что не сдам. Буду искать методики, советоваться с коллегами, продолжать наблюдение. Мы что-нибудь придумаем, Эр, рано или поздно.


Канадское издательство «Мозаик-пресс» ждет, но вряд ли дождется обещанной книги Акселя Хайгена из Бирмингема. Рукопись о странном мальчике-цикле, преломляющем собственную реальность сквозь призму детской травмы, так и хранится в его столе, пополняется, усложняется, но финал до сих пор не ясен. Аксель треплет эрренову макушку и устало улыбается.


- Пойдем, поспим хоть пару часов. Завтра мне снова развешивать камеры.