Вкус цвета

 
Переднее стекло старенького авто оказалось податливым, как сливочное масло, в которое кухонный нож внедряется без труда и усилий. Я тараню головой стекло и вылетаю на обочину шоссе. Приземлившись, поднимаю столб пыли, которая повисев ржавым облачком в воздухе, начинает равнодушно пудрить взвесью мельчайшего помола мое лицо, одежду, кровавые разводы, придорожную седую полынь… 

Земля недолго удерживает меня на травяном ложе. С тихим рвущимся треском, прямо подо мной наметилась изломанная трещина. Она ширилась на глазах, а затем расползлись ее края, и меня проглотил алчный рот страшной траншеи. Сомкнулась надо мной земля, залатав разрыв лоскутами рваного дерна. Плененная кромешной тьмой, лишенная возможности дышать, я проваливаюсь в земное чрево. Судорожно пытаюсь зацепиться за узловатые коренья, но обломав ногти рук, срываюсь и лечу в зловещую темень земляного колодца. Колодезное нутро принимает меня с хищным чавканьем и обволакивает податливое тело ледяной липкостью. 

Голосовые связки напряглись, вытягиваясь в тончайшую нить. Вопль, готовый вырваться из глотки, захлебнулся в жиже, попавшей в рот. Начинаю истово работать руками и ногами, взбивая вязкую придонную клейкость. Тело быстро устает, и я тону в колодезной бездне. Боковое зрение выхватывает канат, спускающийся в земельный котлован. Хватаюсь за него, ощущая освежающий аромат ранних яблок. Неведомая сила подтягивает меня к краю странного колодца, и я слепну от обжигающего света.

- « -

Открываю глаза. Оглядываюсь. Я лежу на узкой постели. Прозрачный шланг тянется от локтевого сгиба моей руки к склянкам, подвешенным в воздухе. Спинку моей кровати облизывают солнечные лучи, согревая голову и разбрасывая  блики по зеленоватой стене. Лучи  имеют медовый вкус одуванчика, от их ароматной сладости начинает урчать пустота в желудке. Потолок, белея в высоте, белым назвать сложно. Легкие кремовые нотки ванили вплетаются в потолочную белизну и напоминают безе, слегка передержанные в духовке. Размытая, приглушенная  зелень стен, звенит кабачковой молодостью и свежестью вечернего полива.

Я отчетливо понимаю, что жива. Память воспроизводит скрежет автомобильных тормозов и мой вылет из него в сопровождении роя блестящих осколков. Помню запах придорожной травы, пропитанной железистым запахом крови. Помню боль и провал в липкое беспамятство. А сейчас светло, тихо, безопасно, чисто. Но необъяснимая, приглушенная тревога вплетается в сознание мое, смущая и добавляя облачности в победное ликование жизни. Что-то изменилось в восприятии моем, в сущности моей, что-то ненавязчиво отличало меня настоящую от меня прежней. Новые особенности натуры проклюнулись в физике моей, преобразив и раскрасив впечатления от созерцания.

В своей прежней жизни я работала колористом в автосервисе. В обязанности мои входил подбор цвета эмали для ретуши и перекраса клиентских авто. Определить исходный цвет мне помогала компьютерная программа, точно и быстро воспроизводившая цвет прежней краски автомобиля и ее рецептуру. Соединить пигментный набор по распечатке было несложно. Руки автоматически взвешивали, переливали, перемешивали разноцветный коктейль, исключая необходимость личного творческого вклада. Зародыши творческого начала не получали развития и со временем благополучно угасли, хотя я всегда чувствовала цвет, пропитывалась его оттенками, понимала его и ощущала кожей.

Присматриваюсь к больничному интерьеру. Прислушиваюсь к себе и внешним звукам. Пытаюсь разобраться в странностях своих ощущений после пережитой катастрофы, пока не приходит осознание ущербности. Странной ущербности, похожей на дар божий или сумасшествие. Я превратилась в нюхача или парфюмера с тончайшим обонянием, способным ощущать вкусовые оттенки цвета. Мало того, голова моя, как компьютер, мгновенно выдавала  рецептуру цвета определенного тона. Я видела тот рецепт удивительным внутренним зрением, похожим на наитие, на прозрение, на сиюминутную вспышку внутренних импульсов.

Волшебное многоцветье, вернее расщепление этого многоцветья на составляющие оттенки, сопровождалось запахами. Их разнообразие вселяло восторженный ужас. Солнечная медовость переплеталась с потолочным ванилином кондитерской и свежестью хрустящего огурчика. От капельницы с прозрачным раствором пахло морской водой с увеличенной дозировкой хлора и йода. Линолеум бежевых оттенков вскипал кофейным запахом с молочным довеском. Аромат зернового хлеба выплескивало кресло, стоявшее в углу палаты. Обивка тусклого желтого цвета, мгновенно расчлененного на семь оттеночных компонентов, питал палатную атмосферу хлебным духом. Лампочка торшера светила через плафон пожухлой лимонной коркой, источая пленительный вкус настоящего, деревенского сливочного масла.

Я чуть не захлебнулась голодной слюной. Пытаясь приподняться, невольно застонала от тошнотворного головокружения. Непроизвольный стон вплелся в гастрономические  ароматы, перебудоражил их, и выплеснул мою беспомощность в коридор. Дверь распахнулась, представив даму в белом халате. Лицо дамы приблизилось, и я увидела роскошь изумрудного свечения глаз, сочную малину губ и ямочки на щеках размытого абрикосового оттенка. Все цвета объединились в удивительный коктейль со вкусом ранних яблок. В этом аромате отчетливо проступала летняя убедительность белого налива, кислинка грушовки, сахаристость ранета. Чудесный яблочный дух вплетался в одеяние дамы, ее облик, в чуткость ее рук, поправляющих подушку в моем изголовье. Это был мой ангел-хранитель из страшного сна, сила небесная, вытянувшая меня на канате из небытия, из страны могильного тлена, из болотистой бездны безликой неизвестности.

Только через полгода я вернулась в родной автосервис. Возвращение мое ввергло в оцепенение весь коллектив. Я была неузнаваема. Лысину головы драпировала бандана. Невероятная худоба удлинила рост. Карие глаза, переполненные страшным знакомством с зазеркальем, казались холодней и темней, а острые скулы щек могли, задев невзначай, покалечить только за  попытку проявить любопытство. Так я стала одиночкой, изгоем, отщепенцем, отрезанным ломтем среди слесарей и маляров. Но рейтинг мой стремительно рос день изо дня. Эмали, составленные моими руками, имели внутреннее свечение, они были живыми, выразительными, объемными, максимально приближенными к родному, прежнему покрытию клиентских авто. Заказчикам нравилось качество работ сервиса, разместить свой заказ в нашем заведении стало для клиентов делом престижа и хорошего тона. Контора процветала, захлебываясь в заказах. Трехсменный режим работы еле успевал с их выполнением. А я, растворяясь в творчестве, создавала свои восхитительные эмалевые композиции, не ощущая устали. Экран моего компьютера покрылся пылью, мышка затерялась в лабораторном хламе, клавиатура была залита растворителем и заброшена за шкаф. Отпала необходимость в этом бездушном железе. Очнувшееся после спячки художественное начало выплеснуло на свет божий интуитивную способность чувствовать цвет, ощущать его кожей и воспроизводить любую гамму самостоятельно, без подручных средств. Пропитавшись своеобразными ароматами, улавливаемыми только мною, я добавляла в каждую композицию их восхитительный привкус, страсть к творчеству, нотку бесконечного счастья жить на земле и умение воспринимать это счастье, как величайшую благодать, как дар, как чудо.

Однажды в наш сервис заглянул оригинал-заказчик. Его длинные светлые волосы были схвачены резинкой на затылке. Светлый шлейф волос растекался по небрежно наброшенной длиннополой шубе из светлого каракуля. Синий шарф с желтыми разводами обнимал шею клиента в два оборота. Остроносые башмаки выглядывали интеллигентным ультрамарином из-под брюк цвета шубы. На меня смотрел образец утонченного изыска, пожелавший видеть свой автомобиль в цвете полыни, припорошенной придорожной пылью в лучах заходящего солнца.

Моя память вернула меня в прошлогоднюю трагедию, швырнув в придорожный  кювет. Тот кювет не сможет выветриться из памяти. Он до сих пор наполнен болью, кислым привкусом крови, скрипучей пылью, терпкой горечью полыни и ощущением близости смерти. Но, мой внутренний компьютер, методично выполняя свою привычную работу, мгновенно разбил нестандартный цвет на двенадцать составляющих оттенков, просчитал рецептуру компонентов сложного цвета, а послушные руки взвесили, объединили, перемешали смесь и окрасили ею металлический фрагмент.

Окрашенный образец завораживал. Взгляд приклеивался к нему и проваливался в глубину эмалевого покрытия, которое по цветовому решению являлось эталоном изыска. В толще эмали исподволь желтела пожухлость травы уходящего лета; увядшая бирюза цветов засохшего цикория; глухая зелень ядовитого борщевика; рваная изъеденность подорожника; серебро полыни, прильнувшей к пыльному шоссе. В глубине  эмали слегка проглядывала терракота листьев, сброшенных с деревьев и угнездившихся в придорожной траве. Легкое золото солнечных лучей мягко прогревало цветовую композицию, оставляя на поверхности теплую нежность августовского вечера и пропитывая мое естество ароматным облаком свежесваренного крыжовенного варенья с вишневым листом.
 
Клиент внимательно, с искоркой восторженного удивления, рассматривал образец. По его глазам я понимала, что оттенок пришелся по вкусу. Сверкающая на образце эмаль правдиво, с художественной точностью, воспроизводила седину кустиков полыни, на которую тихо опускалось облачко пыльной взвеси в подсветке уползающего за горизонт солнца. Клиент довольно улыбнулся. Полученная редчайшая гамма обещала стать уникальной, живой кожей любимого автомобиля. Его глаза засветились благодарностью. А я, растворяясь в его молчаливом отзыве, вдруг перестаю ощущать себя одиноким волком, изгоем, серой мышью, отщепенцем. Обогатив эмаль внутренним послевкусием пережитой катастрофы, я начинаю ощущать себя  художником, оригиналом-колористом и счастливейшей женщиной, получившей от судьбы редчайшую способность пропитываться вкусом цвета, слышать его, видеть, ощущать его нутром и одаривать люд честной щедростью объемного многоцветья.