Возле моего дома проходят демонстрации. Когда они были разрешены без согласования, то собирались толпы, а сейчас одиночные пикеты. Нет, иногда манифестантов пускают из Мэрии колоннами, но в целом стоят по одному человеку и держат плакаты «Долой войну», «Нет коррупции» или «Свободу и еще раз свободу».
В принципе я их люблю, и мне они не мешают, да и сказать ничего плохого о демонстрантах не могу, но лица одни и те же, словно это группа друзей, которые находят в таком времяпрепровождении удовольствие.
Иногда встанешь утром, сваришь кофе, закуришь в квартире, пока жена на работе, и смотришь на революционеров из окна. Они безобидные, но проблемы у них начинаются, когда пресса их фотографирует и выкладывает снимки в Интернет. Тогда приходят полицейские и забирают демонстрантов в автозаки, рвут ватманы, крутят манифестантам руки, могут подтолкнуть или даже дубинкой ударить, если они упорствуют и не едут в отделение. У многих выяснение отношений с полицией вызывает восторг. А так ничего интересного.
Революционеры молоденькие, хотя среди них встречаются люди постарше, но в большинстве это юноши и девушки. Лица у них просветленные и радостные, глаза горят, мне иногда кажется, что и я раньше в студенчестве был таким же, но вот сейчас погрузнел, поизносился и поэтому наблюдаю из окна, а сам на улицу не выхожу.
Однажды полицейские схватили молодого человека, он отбивался, отбивался, а потом вырвался и побежал к моему подъезду. Кто-то выходил, и он проник внутрь. Мне его стало жалко, и я впустил бедолагу к себе. Полицейские вошли в дом и стали обзванивать квартиры, но я ответил, что никого не видел, хотя в это время Тимур сидел у меня на кухне и пил чай. Так мы и познакомились.
Он ко мне потом частенько забегал и друзей приводил. Никакую варшавянку они не пели, водку не пили, на подпольщиков мало походили, но было что-то такое в них, что меня всегда смущало. То, что я спокойно, наверное, из-за возраста принимал и переносил, было для них неприемлемо. То, что я понимал как обыденность в моем многострадальном государстве, то вызывало в них самое резкое отторжение, потому что в их воображении где-то на подсознательном уровне существовало абсолютно гуманное государство, и этот абсолют они соотносили с европейскими демократиями.
Почти все они еще где-то трудились или учились. Например, Тимур работал оператором в МТС, а в свободное время выходил на митинги. С ним вообще было страшно ходить по улице. Человек не пьет, не курит, занимается спортом, на фитнес ходит, а увидит наряд на улице, подскочит и давай кричать:
— Почему без полицейских жетонов? Почему без полицейских жетонов? Где ваши удостоверения? Вы нарушаете закон номер такой-то принятый в таком-то году, — ну они ему и двинут. Любил защищать всех обиженных и обездоленных и даже участвовал в гей-акциях, хотя геем не был.
Иногда мне казалось, что всякое провластное действие, независимо от того, хорошее оно или плохое вызывало в нем устойчивое отторжение, как будто для Тимура мир был поделен на два лагеря и свою половину он считал абсолютно правой. Как джидай с огненным светящимся мечом он накидывался на любое зло, не замечая, что его усилия, так же воинственны и агрессивны, как действия власть предержащих, а поэтому противоестественны.
Утром Тимур залезал в сеть и изучал сообщения о готовящихся антиправительственных акциях, даже не вдаваясь в их суть, потом шел трудиться, вечером ходил на митинги и пикеты. Если везло — убегал от полиции, если нет — отделывался штрафом или приводом. Один раз отсидел пятнадцать суток. Не знаю, как это восприняли на работе.
Он искренне полагал, что за ним следят, его телефон прослушивают, а переписку в контакте и фейсбуке перечитывают, хотя власти, конечно, на него было наплевать, но из-за таких воззрений Тимур находился в постоянном психологическом напряжении. Ходил, озираясь, всегда ожидал подвоха и нападения и, несмотря на свою задиристость, боялся встречи с полицейскими.
Он существовал в каком-то своем замкнутом мире, куда можно было пускать только по тайным спискам или через явочные квартиры, где все было понятно и ясно, где были друзья и враги. Я не то что проник в него, но мне просто дали возможность одним глазком в него заглянуть.
В его мире происходили погони и преследования, и в то же время, какое-то наркотическое безудержное веселье, царящее обычно в среде поклонников непризнанного церковного культа, где при встрече все обнимаются, целуются, улыбаются, а в отсутствии психологической поддержки со стороны соучастников впадают в длительную и тяжелую депрессию.
Я прекрасно понимаю, что в моей стране есть неимущие умирающие старики, брошенные страдающие детдомовцы, воровство и коррупция, и кто-то должен с этим бороться, но почему-то когда я смотрел на ребенка-революционера, то думал, что скорее этого борца надо защищать от моего пропащего, пьющего, смиренного народа. Люди в его помощи не нуждаются. Мой народ как-то легко сросся с властью и скорее примет новое издевательство своего правительства, чем пожмет протянутую руку помощи.
А потом с Тимуром что-то приключилось. Все реже он стал рассказывать о новых акциях и все больше о трудностях жизни и невозможности находиться в России. Наверное, им на самом деле заинтересовались или в борьбе с государственной машиной он преступил закон, тем более что порядки по отношению к таким как он становились все чудовищнее и жестче.
Вчера вечером Тимур пришел ко мне с огромной сумкой, разделся, снял туфли, повесил пиджак на вешалку, присел на кухне. Я разлил чай, достал из шкафчика шоколадный зефир.
— Дядя из квартиры выгнал, можно у тебя три дня перекантоваться? У меня 20-го билеты в Америку. Не могу больше в России находиться
— На тебя завели дело?
— Не знаю, но могут.
— У тебя рабочая виза?
— Туристическая, на неделю, но я попрошу политическое убежище или так останусь. Менты покоя не дают.
— Ты хоть английский знаешь?
— Пару слов.
Через три дня поехали в аэропорт. Жутко опаздывали, я боялся, что билеты сгорят, просто не успеем на рейс. Когда охранники стали просматривать багаж, Тимур закричал:
— Где ордер на обыск?
Я удивился. Первый раз, что ли летает или не знает, что сейчас из-за взрывов всех сканируют. Но нет, просто Тимур был таким, он на самом деле чтил и знал конституцию РФ, все ее законы и подзаконные акты и был уверен, что багаж свободного человека нельзя просматривать без санкции прокурора.
Мне с трудом удалось уговорить Тимура, мы еле успели зарегистрироваться и я проводил его на таможню. Через какое-то время его самолетик оторвался от взлетной полосы и рванул птицей в облака. Сидел в нем Тимур у окна и грустно наблюдал, как российская Родина стремительно уходит у него из-под ног.
После его отъезда мы только в фейсбуке переписывались. Никакое убежище ему не дали, никуда официально работать не взяли, нашел какой-то подпольный цех по производству макарон, сидит в шапочке полиэтиленовой и тянет тесто. От скуки лезет на стенку. Ну и понятно еще языка не знает, ни с кем не общается, от полиции бегает, потому что визы нет. Одна сплошная депрессия, а потом Тимур и писать перестал, да и я полгода не заходил в фейсбук.
А вчера залез и вижу фотографии: Тимур на митинге в Нью-Йорке там, Тимур на демонстрации в Нью-Йорке здесь, «No Tramp», «Real men are feminists», «Hands of my pussy».
Пишу Тимуру:
— Ну ты даешь, тебя же без визы выкинут в один момент!
А он:
— Ничего не могу поделать, надо бороться за человеческие права!
Прочитал его ответ, встал из-за компьютера, смотрю в окно на одиночные пикеты, ничего не понимаю.