Морок
«Вокруг печи ходите! Воокрууг печи!- кричала простоволосая тетка Александра,- а то не уйдет непогода, так и будет землю мучить!»
И, правда, вчера еще теплое, радужное небо сегодня чернело, как бездонная пасть дикого буйного чудовища, нависшего над деревней. Молнии разрывали небо на части, но ни одной дождинки не падало оттуда на помертвелую землю, только вода в реке начала замедлять свой бег, покрываясь прозрачной коркой льда…
- Воокрууг печи!- грузное тело так и мелькало меж синих загородок. Вход – выход… Вход - выход…
Иногда тетка Александра хватала кого-нибудь из зазевавшихся ребятишек, и те волоклись за нею, словно безвольные мешочки в цепких загрубелых руках.
- Мама, хватит причитать!- вошедшая с улицы Лена поставила на стол очередную партию выкопанных помидоров.- Машку вон совсем напугали!
Зеленые листья растений звенели словно стеклярус, и Елена методично пыталась спасти хотя бы часть урожая: она что-то колдовала и вырезала ножиком в краснобоких плодах.
Ой, цветочки! – освободившаяся от бабулиных рук малышка подошла поближе и с любопытством посматривала на помидорины…
Мишка же, воспользовавшись передыхом, натянул на босые ноги сапоги и юркнул в дверь.
Мужики, Виктор и Серега, пытались перетащить на середину реки лодку, и та уже скользила по окрепшему льду, как санки… Чвырк- чвырк, чвырк- чвырк…
- Деда, я с вами!- белая рубашонка мальчика вначале вздулась от порыва ветра, но враз закостенела, выбивая из себя последние капли тепла. Мишка падал и поднимался вновь, торопясь успеть.
Вчера он еще купался в этой мягкой воде, а сегодня…
«Ой, нету водички! – удивился, когда ступил на краешек реки, - нету»… И развел руками.
- Татьяна! Забери парня! – закричал один из мужиков, выскочившей на берег женщине в темном полушалке. Они уже вытолкнули лодку к воде и намеревались уплыть..
Женщина подбежала, схватила мальчика, прижала к себе: «Домой, родной, домой!»
А мы как же?- крикнула мужчинам.- Как без вас?
Сверкнула молния, и ответ потонул в грохоте грома…
****
«Ух, уух!»- взмахивали весла, стараясь поспеть за быстрым дыханием гребцов, а те напрягали и напрягали жилы, чтобы попасть в скит до заутрени. Верили – там спасение от беды, пришедшей в одночасье. Уж Клим-то оборонит свою обитель…
- Скоро пешком придется,- сказал, как выдохнул, Виктор.
Серега растерянно глянул вокруг, представил, как волокут по льду лодку…
- Не хочется…
Но река пока берегла их, отгоняла от середины стужу, и Виктор с Серегой, радуясь этому, гребли и гребли, пока мороз не одолел и эту маленькую протоку. Но две трети было уже пройдено, когда мужики, обмотав себя веревками, впряглись, как кони, приноравливаясь и к ходу лодки, и друг к другу. Хотя чего там, ведь не чужие люди, а отец с сыном тащили кладь, чтобы потом, в случае чего, обратно не пешком…
Старший, Виктор, шел мягко и пружинисто, так, как обычно ходят по лесу таежные люди - ни веткой шевельнуть, ни сучком хрустнуть. Он был смугловат, широк в кости и несколько узкоглаз, за что на деревне его прозвали «монголом».
Сын его, напротив, белес и голубоглаз, и хотя уже пять лет считался семейным человеком, не потерял еще юношеского задору, и в постромках шел, как норовистый конь, еще не знающий совместной упряжи.
Время от времени они останавливались передохнуть, а заодно и протереть меховыми рукавицами лица, чтобы не поморозило их в такую стужу. Но выбившиеся из-под шапок волосы, брови куржавели быстро; холод, пробираясь в слабо защищенные места, проникал, казалось, до самого сердца.
«А ладным получился, - Виктор искоса глянул на сына, - вот только бабу в дом привел со странностями, да и мать ее…»
Он сердито сплюнул в сторону. Плевок немедленно превратился в большую градину и покатился впереди.
Серега рассмеялся:
- Смотри, батя! Прямо как в сказке… Дорогу указывает.
- Так недалече уже. По взгорку поднимемся, тут и загородь скитская будет.
А про себя подумал: « Взрослый, а ровно дитя малое…играется…»
****
Татьяна вытягивала из-под кровати полено за поленом и кидала в печь, круглую, обитую железным листом, каминку. Сноха Ленка все еще колдовала над помидорами. Сватья, уставшая от метаний, прикорнула на железной кровати, укрывшись самодельным ватным одеялом, но руки ее то и дело выскальзывали из-под него, совершая в воздухе какие-то замысловатые круги, и тогда ноздри старухи раздувались, а изо рта вырывался какой-то нечленораздельный звук, что сидевшие рядом с матерью Мишка с Машкой вздрагивали.
«Ровно анчутка какой мучает», - неодобрительно подумала Татьяна, встала, отряхнула подол юбки и подошла к Елене:
- Ты колдовать-то скоро закончишь?
- Немного осталось. Три куста всего.
«Вот так всегда, - подумала Татьяна,- ни ты, ни Вы, ровно не со мной, а с кем-то другим разговаривает». Но вслух ничего не сказала, не укорила, а только глянула на дело невесткиных рук. Помидоры оживали. Более того, их яркая раскраска переливалась от ярко оранжевого до темно-бордового, а в середине надреза зеленел, проклевываясь, тоненький росток.
- Так их же теперь есть нельзя! – охнула, оглядываясь.
- Почему же? Можно. Только не сегодня,- невозмутимо ответила Лена, пододвигая к себе следующий куст.
- А огурчики ты тоже лечить будешь?- Мишка протянул руку к помидоринке и сразу же отдернул.- Горячо…
- Давай-ка я их заберу. От греха подальше,- Татьяна подхватила на руки внучку, посмотрела на внука:
- Миша…
-Маамаа, а огуурчики?- протянул тот, вопросительно глядя на мать.
- Огурчики не получится. Они зеленые.
- А почему? – не унимался Мишка.
- Потому что они на солнышко не похожи, - терпеливо объяснила ему Лена.- Иди спать, сынок!
****
Узкая тропинка вверх, добротная лестница, приглашающая войти, хозяин на крыльце в накинутой на плечи фуфайке. Волосы – ежиком, борода – клинышком. Нет, не таким себе представлял себе Серега отшельника и ведуна. Да и жилище его не таким виделось. А тут подслеповатый домишко в одно окно, а вокруг березки тоненькие чуть повыше его мужицкого росту желтыми монетами звенят, невдалеке осинки красными флажками машут.
- Здравствуй, Клим Евграфыч!- отец споро поднялся по лестнице, Серега следом.
- Здоровы будем!- ответил ведун, протягивая руку тому и другому.- Гостям всегда рады.
- С бедой мы к тебе, Клим, с бедой!
-Да вижу, что не с радостью. Но дела на пороге не решаются. Заходите.
Зашел отец, на табурет присел у стола. Зашел и Серега. На лавке у окна устроился. Огляделся. Изба как изба. У печки пимы стоят, чуть дальше топчан одеялом байковым прикрыт. А хозяин уже три кружки жестяных достает, кипятка наливает, таволгой да лесными ягодами сдабривает. Пейте, путники! Отец котомку развязал. Картошку, мяса кусок да яйца с хлебом достал, на стол выложил. И ты, хозяин, не откажись!
Поели, попили, пора серьезный разговор начинать. У Сереги глаза слипаются – всю ночь топали, да и не сведущ он в таких делах. Сидит. Ленку вспоминает, руки ее жаркие. Да маманю и пирожки ее горячие с черемухой крученой. Вкусные такие пирожки!
Старшие, умные беседу ведут.
- Страшные дела у вас творятся, Виктор! Не к добру небо взбунтовалось.
- А исправить-то как?
- Думаю: жертву какую с вашей деревни требуют или волхвует кто по-черному.
- Да какую жертву, Клим? Тихо мы живем, по совести.
- А ты вспомни, может, случалось чего?
Молчит отец, задумался.
Призадумался и Серега: вроде все по-старому. Ну, Нинка брюхатая ходит – Санька ее бросил, в город укатил – так она, похоже, не печалится, с Ванькой шуры-муры крутит, а тот и рад: еще со школы за ней бегает. Дед еще вот в крайнем от колонки доме помер, так ведь сам, никто по башке не стукал…
- Нет,- отвечает отец. «Нет»,- соглашается с ним Серега.
- А вот насчет волхования, - продолжает отец,- есть у меня подозрения. Невестка у меня да сватья…странные уж очень…
- Нет!- вскидывается Серега с лавки,- Батя, неет!
-Тихо, паря, тихо,- Клим кладет руку на Серегино плечо,- разберемся…
И тот успокаивается, лишь глаза тоскливо смотрят сквозь лес, за которым ждет его домой веснушчатая Ленка… Его Ленка…
******
Татьяна дремлет на широкой кровати. С одной стороны Машка, с другой - Мишка уже десятый сон видят. А вот она как всегда: вполуха, вполглаза…
Зеленые глаза возникают неожиданно. Они становятся все больше и больше…
Татьяна силится подняться. И не может, лишь обморочно смотрит, как они переливаются, перекатываются, меняют цвет: зеленый, желтый, белый, …
Зеленый, желтый, белый, …
Голос, скрипучий, железный… Откуда он доносится? Татьяна видит, как набухает черная масса, грузнеет, затем рвется в нескольких местах, и множество ртов, вырвавшихся на свободу, пробуют свои голосовые связки:
- Сынна нне боишшься поттерять?
- Сына? Зачем тебе мой сын?
Татьяне кажется, что она кричит громко, но с ее губ срывается лишь тихий всхлип.
- Смммоттрри!
И Татьяна видит реку затянутую льдом и прорубь, в которой барахтается, стараясь выбраться человек. Вот он поворачивает к ней лицо… С его губ срывается: «Маама, мааамаа, спаси!» Ее сын, ее Сереженька, самый родной… Единственный!... Лед крошится. Голова скрывается под водой…
- Неет!
- Ннетт, - колышется смехом чудище, -дда! Нно ты можжешшь спассти егго… Сынна зза сынна…
- Но у меня нет другого сына…
- Егго сынна…решшай, кто ттебе доррожже…жженщинна…. Суттки ттеббе….
Рты захлапываются, глаза, мигнув последний раз, исчезают. Татьяна проваливается в обморочный сон. До утра. До рассвета.
*****
- Светлый ребенок в твоем дому живет, Виктор,- говорит Клим, перебирая сухую траву, его в жертву Морок требует. Торопиться домой тебе надо. Одному. Сына не тронь. Не помощник он тебе в этом деле. Здесь оставь.
-Что ты говоришь, ведун? Какой светлый ребенок? Двое ребятишек у меня в дому. Которого и как спасать?
- Сноха поможет. К ней обратись. Мать завсегда своего ребенка спасет. Торопись, Виктор, не упусти время. Оно сейчас против тебя работает.
- Одному-то тяжело идти, Клим…
- Траву вот эту за пазуху положи, к сердцу ближе. Поможет в пути. А так сына потерять можешь и ребенка не спасешь.
- Ну, тогда прощевай, ведун! Чую – истина в твоих словах…
Натянул полушубок, ушанку –на голову, руки в рукавицы сунул, шагнул за дверь… Это ведь только чужую беду руками разводить можно, а свою…
******
И как это Серега отца проспал? Клим, что ли, что в чай подсыпал? Догонять батю надо. Одному в такой мороз худо. Схватился Серега за одежу – нет ее: ни полушубка белого, ни шапки песцовой… А отшельник тут как тут:
- Не ищи, парень. Нельзя тебе.
Это к мамке-то нельзя, к Ленке? Врешь, ведун! Я же все слышал… И что ведунья она, слышал! Только не верю я. Не может Ленка.
Глаза Серега прикрыл, спящим притворился. Но только закрыл – вспыхнуло все. Зеленым вспыхнуло. Желтым, белым, …
И голос такой, рокочущий, услышал:
- Веррно, ммалльчик, веррно…Доммой порра…
- Ты кто?
- Дрруг твой!
- Бежать мне надо!
- Вещщи под лаввкой.
Пропали глаза, пропал голос.
Глянул Серега под лавку. Мешок лежит, а в нем …
Обрадовался. Не обманул друг! Сейчас только момент улучить.
А Клим тут как тут. Почаевничать зовет.
- Садись, парень! Потолковать с тобой хочу. Вижу – бежать хочешь. Только поверь – нельзя тебе. Злые силы за тобой охотятся. Сам погибнешь и других погубишь.
Не верит Серега. Врет старый. А кержак травами шебуршит, слова какие-то шепчет…
- Пей, парень!
Мотает головой Серега, а рука сама к кружке тянется. А вода в ней такая…горькая-горькая…
******
Татьяна встала поздно. Голова болит, во рту сухо. Пошатываясь, вышла в кухню. Александра, как и вчера, вокруг печи бегает, Ленка по углам помидоры рассовывает, Мишка с Машкой за столом сидят, манной кашей забавляются. Улыбнулась через силу. Внук в ответ улыбкой расцвел: «Бабуля!» А Ленка, видно, почуяла что-то. Подскочила. Сына на руки - хвать, а сама зверьком смотрит. Машка всплакнула. Сноха ее по голове погладила, а сама Мишку еще крепче к себе прижимает. Татьяну враз обида обожгла: « Моего ребенка не жаль – другого мужа себе легко найдет. И детей новых родит. А я как же? Одна, без сына. И немолодая уже, чтобы снова…»
Слеза капнула на руку. Внучка со стула сползла, подошла: « Ба - ба?» И ручонкой своей по ее, шершавой. Татьяна Машку к себе прижала:
- Все хорошо, Машенька, у бабушки просто голова болит.
Ковшиком из бачка холодной воды зачерпнула. Хлебнула раз, другой и обратно к себе в комнату. На кровать легла. Черные волосы по белой подушке рассыпались. Холодно… Одиноко… И мужа нет рядом. А что бы Виктор сказал? Понял бы? Пожалел? Или сказал бы: «Нельзя дитя малое на взрослого мужика менять…»
Но ведь он и ему сын, сыыын!...
Мечется Татьяна. Внука жалко, а сына еще больше!
Александра заглянула. Видать, устала вокруг печи бегать.
- Ты чего это, сватья? Совсем тебе поплохело? Супчику не принести сюда? Горяченького?
Татьяна головой мотнула: нет, не надо. Ушла Александра.
А мысли как кони скачут. Не остановить. Может, только пугает нечистый?
Тьма сгустилась. Разорвалась на множество ртов. Зеленые глаза сверкнули:
- Не верришшь? Смоттрри!
Видит Татьяна: муж ее один по льду идет, домой торопится… А Сережа-то где? Неужели?.... Захолонуло сердце…
- Сынна зза сынна, - шепчет тьма и гаснет.
*****
Серега мечется на топчане, но встать не может. Сон крепкий, тяжелый охватил его всего и не пускает. И видится Сереге: мать его в черном полушалке на пороге стоит. Глаза темные, запавшие в никуда смотрят. Окликает ее Серега: «Мама, мааммаа!» Молчит она, только губы шевелятся беззвучно, и нос, точно у хищной птицы заострился…
Ведун сидит рядом на табурете. Полотенце в тазу мочит и на лоб Серегин накладывает: «Эх, паря, паря! Дитя ты еще малое – такое видеть! Сердцем слаб!»
Затихает Серега. Клим встает, достает с полки пучок высохших красных цветов, кладет ему на грудь и нараспев читает:
«Ангел с рожденья на его сохраненье.
Крылами отмахни врагов
От сердца чистого, невинного.
Оборони душу его от Морока.
Аминь».
Спит Серега. Добрые сны видит. Надолго ли? Торопится Клим до ночи еще один обряд совершить. Корзину принес, каждое яйцо из нее на свету с минуту держит… Не то… Не то… До последнего дошел, обрадовался. В ладонях греет. И снова к Сереге. Яйцо по его телу катает: голова- ноги, голова- ноги… И вновь выговаривает:
«Ангел с рожденья на его сохраненье.
Крылами отмахни врагов
От сердца чистого, невинного.
Оборони душу его от Морока.
Аминь».
Яйцо вспыхивает зеленым светом, потом чернеет. Кержак встает и бросает его в печь: «Изыди, Морок!»
В печи что-то бухает, потом всхлипывает как малый ребенок… и с гулом взмывается вверх по дымоходу.
******
Татьяна встает около полуночи. Тишина. Все спят. И только глазастая луна желтым блином равнодушно наблюдает за нею.
Татьяна осторожно выходит из спальни, проходит на кухню, пьет много и долго. Она решилась. Или за нее решили? Сейчас Мишка встанет. Он всегда встает в это время. Вот и босые ножки затопали по полу:
- Бабуля?
- Тсс, Мишенька,- Татьяна прикладывает к губам палец, - хочешь Серебряное Копытце покажу?
- Ага,- малыш понимающе кивает. Он знает, что этого козленка можно только ночью увидеть. Бабуля в книжке читала, в толстой.
Татьяна ждет, пока внук справит нужду, потом помогает ему одеться, и они вместе выскальзывают на улицу. Мертвенное небо без единой звезды качается над ними вместе с глупой луной.
- Где, где Копытце?- теребит бабушку внук.
- Подожди, Мишенька, еще немного подождать нужно.
А небо наклоняется все ниже и ниже, вот оно уже вспыхивает зелеными огнями, морщится, собираясь в тугой узел…
Татьяна поднимает Мишку на руки… Сына за сына… Ленка, она других нарожает…. Волосы ее вырываются из-под платка и словно крылья бьют по плечам. Татьяна закрывает глаза. Скорее бы, господи, только скорее… Сына за сына… Сыына… за сыына…
Кто-то свой выхватывает мальчишку из Татьяниных рук.
«Дура ты, баба, ох и дура», - кричит громко. Муж. Виктор вернулся. Без сына… «Не успела. Не смогла,- Татьяна в отчаянии падает на крыльцо дома.- Зачем жить? Для кого жить?»
Ее поднимают, ведут в дом, укладывают на кровать. Женщина затихает.
Ленка на кухне прижимает к себе Мишку, а тот сопит обиженно: «Обманула меня бабуля, нету Копытца на улице».
- Это она встречать меня выходила, - успокаивает дед внука.
А сам встает и подходит к окну. Сердце давит.
« Столько душа в душу, а она – мальца в жертву,- чертыхается он.- Никогда бы не подумал».
Виктор вглядывается в черное небо. На нем вначале загорается одна звезда, потом другая… И вот уже звездный хоровод кружится, перемигиваясь.
«Добрая погода завтра будет», - радуется Виктор. Потом он долго курит, сидя у окна, тяжело встает и направляется в комнату.
*****
Рассветный луч солнца проникает сквозь занавеску, высвечивает кровать, на которой лежит мертвая Татьяна. Нос ее заострился, рот оскалился, словно в усмешке, некогда черные волосы белыми прядями устремились к холодным плечам. Ей так никто и не сказал, что Серега жив, что скоро вернется домой. Но, возможно, это было и к лучшему. Разве бы понял он, принял бы ее решение?
И только Виктор, ссутулившись, сидит подле трупа жены и корит себя за то, что не вернулся раньше… «Бабы, они завсегда сердцем слабые,- думает он, - им помогать надо»…