Любовь с первого взгляда
Этот рассказ опубликован в альманахе Литературная Америка, 2019г. номер 4.
ЛЮБОВЬ С ПЕРВОГО ВЗГЛЯДА
На уроках в школе сидеть в конце февраля - скука смертная. Третья четверть самая длинная, то ли дело вторая была, полтора месяца от ноябрьских праздников до Нового года. А здесь, от зимних каникул полтора месяца прошло, а до весенних – ещё месяц. Одно развлечение, девочки уже поздравили мальчиков с 23 февраля, теперь надо девочек из класса поздравить с 8 марта. Какую поздравлять? Ту, что тебя поздравила? А вдруг, зазнается - что нравится мне. А нравлюсь ли я ей?
Шел мне от роду 14-й годок и в силу развития моего психофизического типа, по природе вещей, эти вопросы стали меня занимать. А за окном солнце, ещё не жарит, даже не греет, но слепит донельзя! Ни единого облачка и небо синее в бездну, все деревья без листвы: словно на чистом листе бумаги буквы по чистописанию из их ветвей, узор не повторить, но смысл понятен - красиво!
Учителя за «непримерное» поведение сажали меня всегда одного и на последнюю парту ,и ,благодаря случаю, в тот год - у окна. Можно было глазеть сквозь просторные стёкла на весь окоём. Со второго этажа нашей 445 школы – вид, как из пятизвёздочного отеля, с горы до залива - весь парк как на ладони!
Внезапно послышался какой то звук, будто над головой затрещала крыша и сразу я увидел: от школы в сторону залива, покачивая крыльями, почти над деревьями пролетел самолёт. Желтый биплан, то есть по два крыла на каждой стороне, как «кукурузник» АН-2, но меньше по размеру и с чёрно-белыми кругами на крыльях – значит, иностранный.
Урок пошел своим чередом, а я вцепился взглядом в удаляющийся самолёт: было видно, как он долетел почти до пляжа, повернул вдоль берега к бухте, снова сделала разворот и опять приблизился. Тут я уже разглядел у него лыжи вместо шасси и крыльями он покачивает от того ,что пилот поглядывает вниз из кабины, словно изучает местность для приземления. Сделав ещё круг, самолёт исчез за деревьями возле спасательной станции, понято стало –совершил посадку. Тут уже было не до учёбы. Только началась перемена, и вообще, вроде учебный день закончился. Я побежал на залив – смотреть самолёт, со мной ещё несколько ребят.
Зима уходила и до тепла недосуг было бывать на пляже, от того мы удивились - сколько изменений там произошло. По всему пространству стояли какие- то военные машины, самолёты без крыльев с огромными пропеллерами, бензовозы, тягачи - словно это был аэродром. Желтый самолёт стоял вдали на льду. Всё было ограждено лёгким забором, ленточками, туда было не пройти. У входа на пляж со стороны спасательной станции соорудили шлагбаум, солдат в валенках и полушубке за верёвку то опускал, то поднимал красно-белую жердину.
--А что тут будет? – спросили мы.
- А самолёт, вон тот, желтый, он шведский? – спросил я. - Он из Швеции прилетел?
- Не знаю. То ли шведский, то ли норвежский, кино будет про полярников, как их спасали где - то у Северного полюса. Там такие самолёты раньше летали.
У кого ещё что спросить, кроме солдат? - не понятно, но уходить домой тем более было не охота. Не каждый день в Зеленогорске кино снимают и такие самолёты летают. А к самолётам я всегда был не равнодушен.
Тем временем, по Театральной улице к нам подъехал большой туристический автобус. Такие были тогда редкостью, от обычных «львовских» они отличались тем, что в них не воняло бензином и не дуло из всех щелей и дверей. Потом, когда я уже работал экскурсоводом, я узнал - были он только в автопарке «Интуриста» и сидения в них, как кресла в самолёте, можно было откидывать назад, водители между собой почему -то называли их «Наташка».
Мы устремили взоры на такое произведение советского автопрома, как на диковинку. Сквозь стекла автобуса можно было увидеть, что в нём сидят всего человек шесть пассажиров. Все они, выпятив глаза, смотрят на всё вокруг, как будто их ожидает чудо.
Автобус остановился перед шлагбаумом, водитель опустил стекло со своей стороны и крикнул солдату:
-Открывай, артистов привёз!
- Не велено, - ответил солдат.
-Велено, не велено, сбегай доложи! – балагурил водитель.
- Встань здесь сбоку,- солдат указал на площадку, расчищенную от снега рядом с дорогой. – Я схожу, узнаю, пропускать тебя али не пропускать, - он, не спеша намотал веревку на кол, чтобы шлагбаум ненароком сам не открылся и не торопясь, вразвалочку, ушёл.
Автобус вырулил влево и медленно остановился. Мы, несколько мальчишек, оказались перед передней дверью. Она отворилась и мы раскрыли рты от изумления. На верхней ступеньке, готовая сойти на землю, стояла богиня!
На ней были в обтяжку черные шерстяные, то, что мы называли тогда рейтузы, а сейчас называют леггинсы; сапоги - ботфорты до колен на высоченном каблуке, короткая норковая шубка по пояс, как манто, распущенные вьющиеся темные волосы и улыбка как солнечное пробуждение в утреннюю зарю над морем.
-Иностранка! – прошептал кто-то восхищенно и громко позади меня.
Перевести дух не было сил - её стройная фигура, ноги, которые, казалось , начинались там, где кончался потолок автобуса, для нас были не очарованием, спустившимся с небес, а потрясением, стихийным бедствием, способным парализовать волю и разум.
Ни наши мамы, да и ,вообще ,никто вокруг нас тогда так не одевался. Увидеть воочию такую шикарную женщину, тогда в Советском Союзе, было почти волшебство. Обычно все носили длинные зимние унылые пальто, шубы. Одевать мини - юбки меньше определённой длины считалось преступлением против нравственности. Учительница, помню ,в классе ставила девчонок у доски и линейкой замеряла над коленом длину юбки, чтобы ни-ни! Никаких вольностей девичьих ни в мыслях, ни в одежде.
А тут - юбки вовсе не было! И всё это на три ступеньки вверх и вот- вот качнёт бедрами и спустится к нам.
За ней замаячил какой - то тип в короткой курточке с поднятым меховым воротником, типа лётной; борода его не могла скрыть прищура умных глаз. По его физиономии я сразу понял - он признал в нас местных и зауважал, по определению: понял, в этом маленьком заснеженном захолустье на рожон лезть не стоит. Надо потрафить местным парням, сделать вид, что женщина, та, что перед ним, вовсе не с ним - у нас есть шанс самим ей понравиться.
Мы стояли молча, засунув руки в карманы пальто, чуть нахохлившись как воробьи, и ждали, кто первый шагнёт кому навстречу. Этот тип учтиво улыбнулся своей спутнице, и показал жестом – спускайся, тебя ждут, мол, мне тут ловить нечего. Она сделал шажок вниз, чуть бочком, остановилась… И тут что-то дернулось во мне, я, как воспитанный мальчик с хорошими манерами, сделал шаг вперёд к ступенькам и подал даме руку, приглашая и помогая ей выйти из автобуса.
- О, бой! - весело пролепетала она. - Хэллоу!
Я почувствовал в своей ладони тепло и обольстительность её рукопожатия. Через перчатки на ней, тонкие и шелковистые, меня как зацепило электричеством.
- Хэллоу! – ответил я и представился. - Андрей! - на этом мои познания английского закончились - я в школе учил немецкий.
- Клаудиа! – прощебетала она и чуть кокетливо покачала мою руку в своей.
Мне бы продолжать беседу, но непонятно - на каком языке? Тут положение спас бородач, что спустился вслед. Он стянул перчатку с правой руки, протянул мне мужскую ладонь и моя ладонь, автоматически, перешла к нему.
- Шон! – представился он. – Шон Коннори!
Что за шон, что за корни, - запутались мысли в моём мозгу. Видя мою растерянность, он улыбнулся во всё сияние полдневного неба и магически произнёс:
Бо-онд! Джеймс Бонд!
-А-аа, - сказал я. Что - то про Джеймс Бонда я тогда слышал, что - то, где - то, но из вежливости сделал вид, что много и только хорошего, и затряс его руку в своей.
- Андрей! – на это у меня хватило духу; потому что далее я ощутил, - как мальчик,- что этот мужчина много сильнее меня физически. Он тоже это понял, выпустил мою ладонь и потрепал меня по голове - мол, не робей, не обижу.
- Отойти от иностранцев! Вон отсюда! – по дороге от спасательной бежал какой - то мужик в полушубке и меховой шапке с опущенными ушами. В одной руке он держал громкоговоритель, изрыгающий ругань, в другой - какие - то листы бумаги. За ним, не отставая, солдат и женщина в длинной юбке: она боялась упасть и путалась в ней, придерживая то подол, то крохотную каракулевую шапочку на голове.
Мужик снова заорал в свой рупор.
- Пошли вон отсюда, сейчас милицию вызову!
Мы, по инстинкту, бросились врассыпную от автобуса. Я отбежал и взобрался на сугроб - кучу снега, сделанную трактором при очистке площадки, с неё всё было хорошо видно, на случай опасности, и можно было дальше убегать по снежной целине поперёк пляжа к заливу, если начнут догонять.
Мы не могли сделать иначе. В ту пору слова – иностранцы, автобус, мальчишки- в Зеленогорске вызывали только одну ассоциацию: юные фарцовщики выпрашивают у финнов, приехавших на экскурсию, жевательную резинку. Против этого боролись жестко: милиция, дружинники проводили рейды, хватали всех подряд - кто по случаю оказывался рядом. Сообщали в школу, родителям, причем, даже если ты ничего не просил, а просто шел мимо, то всё равно попадал в облаву, что называется «под замес», «для порядку». Доказывать что - либо было бессмысленно, поэтому, чтобы избегать конфликтов, даже если ты не занимался фарцовкой, а я ею не занимался, лучше было от греха подальше убегать, никому не попадаться.
Мужик с рупором подбежал к автобусу, за ним доковыляла переводчица.
-Переведи им, переведи,- затараторил он.
- Я администратор. Я их жду. Добро пожаловать. Сейчас у нас по плану проход по съемочной площадке – для убедительности он затряс бумагами, мол, это не я придума, а здесь так написано. - Всё должно идти по плану. - Сейчас мы сядем в автобус и проедем ближе.
Переводчица перевела дыхание, поправила шапочку, мило улыбнулась и начала что - то лепетать по-английски. Вроде даже повздорила с актёрами.
- Они пойдут шагом!- громко заявила она. – Они говорят, что устали сидеть и хотят подышать свежим воздухом.
- Шагом так шагом. Мне то что! – администратор согнулся в полупоклон и рукой, будто дорожку стелет, показал, мол - милости прошу! Поднял рупор и рявкнул в сторону солдата у шлагбаума.
- Открывай!
Солдат распутал веревку, поднял палку, разве что честь не отдал, вытянулся в струнку.
Джеймс Бонд достал из кармана вязаную шерстяную шапочку и натянул по самые глаза, закрывая уши от мороза. Посмотрел в нашу сторону и подмигнул нам - такие дела, работа есть работа, тут не мы главные.
Клаудиа Кардинале, а то была она! - сообщу Вам, мой проницательный читатель про явление богини -- засунула ладошки в рукава шубки, скрестив руки как в манто, поджала губки от лёгкого неприятия ситуации и пошла под шлагбаум. Пока она не сделала первые шаги, никто не тронулся. Всем стало понятно - она здесь королева, все остальные подданные. Я с сугроба хорошо видел всю эту сцену и запомнил на всю жизнь - как в замедленном кино, когда прокручивают кадр за кадром.
Она шла по дорожке, что и сейчас ведёт к спасательной станции. Шла одна, слегка покачивая бедрами и ставя ноги, как тигрица, след в след. Её медленная походка источала томность и восхищение. Такая женщина!!! Приблизиться страшно.
Все остальные шли позади неё кружком, боясь и обогнать и отстать, любуясь её шикарной фигурой, божественной и сексуальной.
Как хорошо и неотразимо она тогда выглядела, читатель может убедиться, если посмотрит или вспомнит либо классный вестерн из Голливуда «Однажды на Диком Западе» Сержио Леоне, либо из итальянского неореализма «Восемь с половиной» Федерико Феллини - оба фильма сняты как раз перед её приездом в СССР.
В то время она была безоговорочной и восхитительной звездой мирового кино по обе стороны Атлантики. Её роскошное тело, ослепительная улыбка, то, что в женщине принято называть неотразимость, безупречное подчинение красоте – всё это тогда она. За её великолепием стояла природа, а природа – всегда права. Это и заставляет мужчин с первого взгляда покоряться таким женщинам, ведь против природы не поспоришь, это всё равно что противиться восходу солнца или тому, что земля круглая. Такие женщины движут мужчинами, как землетрясения континентами.
Администратор чего - то лепетал, переводчица чего - то переводила; но все шли за ней и смотрели на неё, будто в лучах солнца им только на миг выпало судьбой ступать за ней вослед и быть в её тени. Изредка она останавливалась, поправляла волосы и щурилась на сияние лучей вдали, радуясь хорошему прозрачному дню, будто звенящему безмолвием в морозной пустоте, искристому снегу до горизонта и каким - то своим внутренним мечтаниям – быть наедине с собой и быть неотразимой.
Постепенно вся процессия ушла за спасательную станцию и скрылась от наших глаз. Было не холодно и слезать с сугроба не хотелось - всё равно солдат за шлагбаум нас не пустит - вдруг актёры вернутся без этого мужика с рупором. Чутьё подсказывало, что сегодняшний день - это вроде как сон, единственный и хрупкий, надо смотреть вокруг, впитывать всей грудью, запоминать - такое больше не повторится!
Вдали на льду, среди сооруженных торосов, можно было увидеть красный шатёр - это и была красная палатка, скорее всего какой - то чехол алого цвета для большого грузовика. Похоже, туда и увел всех администратор. Дальше всё сливалось в одну слепящую плоскость, ледяной лабиринт, от того тайна этого кино и его участников становилась ещё более привлекательной.
Прибежал ещё какой - то помощник режиссёра и велел водителю автобуса ехать за ним на берег, туда, куда ушли актёры - мол, холодно, они подмёрзли.
Спустя некоторое время автобус вдали развернулся, в него сели пассажиры и он поехал на выезд, к нам. Солдат поднял шлагбаум и водитель медленно провел под ним свою кабину. Мы увидели сидящих вдоль окон и Клаудию Кардинале, и Шона Коннори.
Он приветливо помахал нам рукой, как знак - до встречи, ещё увидимся!
Клаудиа улыбнулась, сложила ладошку лодочкой и послала мне воздушный поцелуй. Я вне себя от счастья, раскрыл руки, будто хотел взлететь, как Икар, и послал ей в ответ тоже поцелуй с двух ладоней. Она помахала мне рукой - отметила, что ценит, когда на её внимание отвечают вдвойне.
Они уехали, день сложился удачно, пора бежать домой! На мне были обязанности: топить печку к приходу родителей - если не истоплю, то вечером всей семье будет холодно, и эта моя вахта погнала меня с сугроба.
Я решил, что завтра, после уроков, примчусь сюда снова. Приедет актриса – тогда я не знал, что то была Клаудиа Кардинале и не видел к тому дню ни одного фильма с её участием, ни одной фотографии, просто она меня сразила как выстрелом – своим величием Божественной женщины. «Приедет», - на ходу размышлял я.
Джеймс Бонд - я тоже не видел в ту пору (да и где я мог их посмотреть?) ни одного фильма об Агенте 007, не знал, не ведал кто такой Шон Коннори - просто в газетах и каких -то журналах читал советскую ругательную чепуху, про то, что у нас – разведчики, а у них - шпионы, Джеймс Бонды. Наши – герои, они за правду и идею и кино про них правильное. А Джеймс Бонд - это выдумка, это про деньги и женщин, и не надо смотреть советскому человеку такие фильмы.
Здесь надо сказать, что всё это происходило в то время, которое сейчас в кругу друзей моих лет, между нами принято называть – совком. Я люблю это слово, как ёмкую характеристику того, что было в нашей стране в те годы. Было и хорошее, но был и совок. Говорят, что это слово придумали после войны в Эстонии, оно сокращенное от двух слов – советский оккупант. Получилось –совок. Отличительными чертами совка была атмосфера тотального страха в обществе и навязываемая им психология безупречного подчинения начальству. Всякое инакомыслие воспринималось как враждебное, подрывающее устои жизни, самого факта существования государства, власти, людей внутри него. Люди рассматривались как винтики в той тоталитарной системе, в них вдалбливали «истину», что если система рухнет, то умрут и они, куда же они без отца родного! «Партия - наш рулевой!». Заблудимся и погибнем, нам не жить друг без друга. Поэтому и запрещались книги, фильмы, идеи, противоречащие идеям КПСС. Всё, что вредно начальству – вредно людям. С начальниками – не спорить, иначе ты - диссидент. Ты обязан вести себя смирно. Делать то, что велят. За это – накормят, дадут работу; потом, заслужишь – квартиру- особо старательным; потом - талон на стиральную машину, телевизор, ковёр и как верх всех заслуг - талон на автомобиль. Но всё – строго за покорность. От вождей – вниз -подчинённые; те, кто приближены к верхам, себя считали людьми, остальных – людишками.
Всё это оправдывалось не только идеологией коммунистической направленности, но и, якобы, историческим опытом .Мы же народ - победитель, мы выиграли войну у фашизма, а он пришел с Запада, идеология наша – победоносная, правильная, а западная идеология – она пораженческая и вредоносная ( про неё даже было такое словосочетание : «тлетворное влияние Запада»),она до добра не доведёт, поэтому не только нельзя к автобусам с иностранными туристами подходить, но нельзя и не надо их фильмы смотреть, их книги читать, все подряд. Можно только те, одобренные цензурой, то есть людьми из власти. И страх за своё благополучие, за свою безопасность заставлял их запрещать книги, кино. Всё это и была часть совка. В своём развитии совок развернулся, конечно, куда более шире и преступнее, чем идеология.
Буквально за несколько месяцев до событий, о которых я здесь пишу, совок показал свою звериную сущность в Чехословакии. Танками и автоматчиками задавили восстание граждан в Праге, пражскую весну. Кровь и убитые никого не смущали, все воспринимали это как должное: нам можно, мы победители. И вот идеологи совка после этой бойни в центре Европы вознамерились как - то себя показать в более цивилизованном виде - попросту говоря, решили со своим свиным (совковым) рылом сунуться в калашный ряд. Но поскольку им туда путь был заказан, а пригласим-ка к себе сам «калашный» ряд, то есть актёров, самых дорогих и знаменитых, с фабрики грёз - из Голливуда, и денег на их оплату велено не жалеть. И снять первый в истории совка совместный фильм, чтобы, тем самым, вроде как за культурных людей себя выдать. Выбрали историю про спасение в 1928 году экспедиции на итальянском дирижабле к Северному полюсу. Кстати, спасение полярников во главе с генералом Нобиле, это тоже была первая совместная с Западом акция молодого Советского Союза.
Фильм назвали «Красная палатка». Режиссером назначили Михаила Калатозова, он до этого снял много фильмов, в том числе про Валерия Чкалова. Предположили - раз в этих съёмках будет много самолётов, то и режиссёра поставить, кто такие съёмки уже делал. Кроме того, Калатозов был известен за рубежом - за десять лет перед этим его отличный фильм «Летят журавли» получил Золотую Пальмовую ветвь на Каннском кинофестивале.
Всего этого я тогда не знал. Это сейчас, оглядываясь назад, когда прошло уже почти полвека с тех дней, можно увидеть, что историческая правда привела граждан Чехословакии и всей Восточной Европы к избавлению от совка. Причём, довольно скоро - примерно через 20 лет, как их за это убивали. Сейчас безусловно логичной выглядит жажда свободы тех, кто боролся с совком. А тогда мне это было неведомо. Я просто был рождён в нём, воспитывался в нём и воспринимал его очень органично, как данность. И тут – на тебе, к нам приехал кинематограф, с загнивающего Запада, во всей красе, с актрисой умопомрачительной красоты - было отчего закружиться голове!
Ночь я не спал, ворочался под одеялом в возбуждении, видение Клаудии – как она идёт по ледяной белой дороге, покачивая обтянутыми в чёрное бедрами – не давали мне успокоиться.
«Надо было сразу её за талию приобнять»,- укорял себя я, – тогда тепло моей руки передалось бы её телу, без слов и английского она бы поняла, как мы близки! Это и называется - язык любви.
Я дал себе слово на следующий день это исполнить. Но надо было разработать план, как подойти к такой женщине на съёмочной площадке, минуя все преграды. Я обдумал, что заходить лучше со стороны залива, со льда, из глубины, будто я с самого Кронштадта как рыбак шел и вот заблудился, нечаянно пришел туда, где снимают кино.
Вторым вопросом для продолжения знакомства, был вопрос или даже утверждение, внутреннее убеждение – неплохо бы с такой дамой выпить винца для общения. Несмотря на подростковый возраст, деньги на алкоголь у меня тогда водились - на каникулах я подрабатывал то почтальоном, то грузчиком на хлебном складе: на первые две зарплаты, помню, купил себе магнитофон, катушечный, «Чайка», за 125 рублей. Первый из мальчиков в классе купил, не родители мне подарили, а сам заработал. На все вечеринки девочки приглашали меня к себе домой из - за него. Так я усвоил истину: девочки любят, когда у тебя есть то, что ты сам добыл, своим трудом.
Выпить с Клаудией предполагалось – по моим ночным размышлениям – портвейн или вермут. Тут надо заметить, что совок и портвейн, это вещи были неразделимые, как представляется спустя годы, с ностальгией из сегодняшних уже безалкогольных для меня будней. Пили в совке много и всякую дрянь, потому что она была дешевая.
Я помню, уже студентом в стройотряде в Ессентуках, читал в местной газете «Пятигорская правда» статью директора Пятигорского торга, где он с гордостью сообщал, цитирую по памяти: «Я слышал, что в Лондоне портвейн пьют только лорды, а у нас любой с пяти утра в неограниченном количестве.»
Это было действительно так, на нижнем рынке портвейн в розлив начинали продавать даже раньше, часов с 4-х, по 37 копеек стакан, я сам туда ходил, когда к утру было нечего выпить. Правда, вино было такого качества, что пальцы липли к стакану, если чуть проливалось мимо. Этим же вином клеили этикетки к бутылке, когда его разливали в стеклянную тару. Но никакой химии там не было. Натуральный продукт на все сто процентов.
Но это было на Северном Кавказе, а у нас же портвейн был весь привозной, да и купить его в магазине весьма трудно. Обычно его продавали в конце месяца, райпищеторг и магазины выполняли план к концу месяца по выручке. Это называлось – «выкинуть на прилавок» ходовой товар. По окрестным улицам сарафанное радио разносило весть - где, в каком винном отделе «выкинули портвейн». Туда стекался весь народ и образовывал столпотворения из серьёзных и угрюмых людей. Шутки там не допускались. Тоже помню, в одной из таких очередей на Петроградской стороне, уже студентом, услышал диалог: женщина лет 35-и одергивала за рукав своего спутника, верзилу с бородой, одетого прилично, как и она.
- Вася, Вася, может две возьмём! – умоляюще смотрела она ему в глаза.
- Какие две? – Вася грозно смотрит на неё сверху уничтожающим взглядом и громко объявляет - Шесть!!!
Все рядом одобрительно и завистливо причмокивая языком, кивают головой - вот это разговор, не мальчика, а мужа. Мало у кого в кармане в те времена в такой ситуации водились деньги сразу на шесть бутылок портвейна. Обычно конец месяца совпадал с авансом и рабочий люд выкраивал рубль, два на выпивку, как на маленький праздник жизни. Чаще скидывались «на троих» по рублю или около того на бутылку портвейна, ещё можно было и по конфетке купить на закуску. В интернете есть интересная ссылка про алкоголь тех времён. Все, кому захочется взгрустнуть, могут прочесть http://obratnosssr.ru/blog/43002628285/CHto-pili-v- …. К тексту знаковый эпиграф, привожу его здесь : «Посвящается тем, кто всё это пил и благополучно дожил до наших дней.»
Так что мысли мои в ту ночь о портвейне и хлопотах о нём были весьма уместны.. Купить его, хотя я был малолетка, тоже для меня уже была не проблема. В одно лето я подрабатывал грузчиком на хлебном складе в торге, во дворе Центрального гастронома. Начальником у меня был бывший морях Балтфлота, крепыш, бицепсы выпирали из тельняшки - Юра, любил не пропустить мимо ни одной юбки и пропустить стаканчик другой к концу смены. Всегда меня посылал за бутылкой, продавщицы за винными прилавками считали меня за своего, торговского, Юриного товарища и отоваривали меня без вопросов, да и ростом я уже вышел из детства.
«Можно - успокаивал я себя, проклиная бессонницу - так и не заморачиваться, как купить портвейн подешевле». Всегда на всех винных прилавках пылилось вино подороже, как правило импортное. По бюджету и качеству вполне можно было разориться на румынское креплёное, его называли «Два дурака» или «Двое пляшут, третий играет»- потому что на этикетке были изображены двое танцующих мужчин в национальной одежде, а третий играл не то на бандуре ,не то на мандалине. Мы тогда не соображали в хороших и плохих винах, разбирались только в дешёвых и не очень. Потом уже, я был постарше, в ресторане «Олень», за столиком мне объяснял толстый взрослый дяденька, что мы не понимаем своего счастья: здесь в Советском Союзе токайское настоящее вино стоит 3 рубля бутылка, а в Нью-Йорке 15 долларов, а мы его не покупаем и не пьём. Этого токайского вина, действительно, на всех прилавках и деревенских сельмагов и винных отделов городских универсамов пылилось видимо-невидимо. Не пили – дорого. Не «понимали» своего счастья.
«С винцом я разберусь по ходу встречи…..,как пойдёт», - решил я, чтобы уснуть, сжимая в ладошке под подушкой маленький черный глянцевый кошелёчек с пятью рублями с мелочью. Его с вечера я достал из тайника, чтобы не забыть утром. «В крайнем случае можно будет за алкоголем послать Джеймс Бонда или водителя автобуса, за стакан ни тот ни другой наверняка не откажутся», - с такими мыслями я и уснул в сладкой дрёме, опьянённый предчувствием встречи: увижу её и мы будем вместе.
Настал день. Я едва отсидел все уроки, разглядывая в окно, не летает ли опять желтый аэроплан с черными кругами на крыльях. Небосвод был ясный, без единого облачка. Мороз и солнце звали на залив. Я спрятал портфель под лестницей в школе, чтобы забрать его на обратном пути и побежал к пляжу. Первое – нужно было не засветиться, чтобы меня не увидел злой дядька - администратор. Для этого я вышел на лёд возле бухты по тропинке, что наторили рыбаки и пошел вглубь.
Зашел я довольно далеко, так что стали просматриваться на берегу над деревьями крыши девятиэтажных домов и, разрушенная тогда, колокольня церкви. Я свернул с тропы и по насту, пройдя с километр, направился к киносъёмке, со стороны Толбухинского маяка, свечкой торчащего у меня за спиной на горизонте.
Всё было правильно мной рассчитано: со стороны залива никакой охраны не было. Я, незамеченный никем, бродил среди торосов - они были сделаны из белого пористого пенопласта в рост человека, припорошены снегом, не отличить от настоящих. Дошел я и до самой красной палатки, вдоль неё стояли рельсы с тележкой, на которой во время съёмок катают оператора с кинокамерой.
Но никого сегодня не было. На самом берегу стало ещё интереснее - на галечнике был сооружен вольер и в нём паслись северные олени, облезлые, грязноватые, но настоящие. Должно быть, их кормили не ахти как, а снег они копытами разгребли аж до песка, но корма там не нашли. Недалеко от них в железной клетке нервно ходил из угла в угол белый медведь. Настоящий. Того, наверняка, покормили, но вид сквозь стальные прутья решетки на солнце, лёд, на свободу - из неволи, делал его походку устрашающей. Подойти к нему я не решился, да и не он был целью моего проникновения в эти декорации.
Опасаясь нарваться на людей, я подходил всё ближе к спасательной станции - и никого, ни гу - гу. Окончательно осмелев, я направился прямо к шлагбауму - он был закрыт на замок. В стороне, у военных машин я увидел какого - то другого солдата, он выскочил из тёплого фургона в гимнастёрке, шапке – ушанке, вдохнуть свежего воздуха.
- А чего, сегодня кино не будет?- спросил я. – Актёры не приедут?
- Нет, не та погода, - ответил он, как будто управлял этой самой погодой, прищурился, показывая на яркое солнце в голубом небе. – Метель нужна, пурга, другая фактура, так по фильму положено, а сейчас, видишь, ни одной снежинки с неба. Будем ждать.
Расстроенный, я побрёл к дому.
«Во, дурак,- ругал я себя. – Надо было вчера сразу её клеить. А теперь она меня забудет и найдёт другого… Завтра точно, сразу приобниму её за талию, а может и за бёдра, сразу, пускай только рыпнется, не отпущу» - настраивал я себя на решительное поведение.
На завтра опять светило солнце. Ни ветра, ни облачка. Такое бывает в начале марта в наших краях, зависнет над нами антициклон и стоит, не разрушаясь, несколько недель. Весну уже чувствуешь по капели, а холод и мороз только по утрам. Отличные деньки, но как оказалось, не для того кино.
Каждый день я ходил к заливу. В какой - то миг сердце моё ёкнуло – сейчас получится. По всему пляжу стояли самолёты без крыльев, солдаты подгоняли к ним военные грузовики и от их аккумуляторов заводили моторы, пропеллеры самолётов создавали бешенный ветер. Снежные пушки извергали из своих чрев искусственный снег, его несло наддувом в сторону палатки, получалась вроде бы метель, пурга. Но выглядело это всё равно не по-настоящему и, наверное, на киноплёнке тоже не получался эффект реальности. И в тот день актёры не приехали, хотя дядька администратор бегал с рупором и что - то кричал солдатам.
Хорошая солнечная погода установилась аж до апреля. Куда - то увезли, должно быть вернули в зоопарк, белого медведя, потом опустел вольер с оленями. Снег стаял с настроенных торосов и жители Зеленогорска потихоньку растаскивали плиты пенопласта к себе домой, для хозяйства, утеплить сарай или погреб - не пропадать же добру. Никто ничего не охранял. Когда выступила поверх льда вода и красная палатка стала тонуть – приехали киношники и что - то даже с тележки покрутили на камеру - как разваливается и тонет палатка, утопили ради искусства.
Кино закончилось. Я так больше и не увидел ни Клаудию, ни Джеймс Бонда. Уже тогда в журнале «Советский экран» написали, что снимается совместно с итальянцами такой фильм, на глянцевых страницах красовались цветные фото Клаудии. Я глотал слюнки, но было уже ничего не изменить.
Интересно рассказывал на концертах Владимир Высоцкий про впечатления Шон Коннори о тех днях, что он провёл в России. Привожу по ссылке из Википедии https://ru.wikipedia.org/wiki/
«Есть очень много смешных, курьезных случаев во время съемок, и рассказывают всякие. Например, есть такой случай. Один актёр, американский, звать его Шон О’Коннери, он знаменит тем, что он играл Джеймса Бонда, сверхсупершпиона, агента 007. Написал эти романы Ян Флеминг, там у них, и они сняли, по-моему, штук двенадцать картин по этим сценариям. И он необыкновенно известный человек на Западе, его знают все буквально, он такой супермен на экране, стреляется, соблазняет — ну все делает, одним словом. Но в жизни он такой респектабельный господин, довольно уже лысоватый и седоватый и полноватый, и он к нам приехал сниматься в картину, которая называется «Красная палатка».
В общем, он нервничал, когда ехал, думал, что его тут разорвут совсем просто, абсолютно, значит, такой он знаменитый и известный, а у нас этих фильмов никто не видел, его и не знает никто. Так, ходит какой-то человек, и бог с ним. И он две недели отдохнул, подышал полной грудью, так был счастлив, а потом скучно ему стало, не привык он к такому. Он там попросил даже какой-то вечер сделать, вечеринку. Пришли люди, он их всячески пытался развлекать (там) и говорил по-американски, но никто ничего не понимал. Напитки-то все выпили, которые он там выставил на стол, всякие иностранные, и ушли. Ну, а он посмотрел, — все выпито, стол разрушенный, он, правда, говорит: «Действительно, таинственная страна». Так он и не понял, в чём дело.
Ну и я решил написать по этому поводу шуточную песню о кино. Я её исполняю обычно тогда, когда меня киношники просят выступить вместе с ними во время праздников кино, как шутку».
Владимир Семенович песню назвал «Агент 007», я и сейчас часто слушаю её с удовольствием. И вам рекомендую, поднимает настроение.
Но всё это тогда происходило далеко от меня, а память цепко держала образ Клаудии, неимоверно обольстительный и влекущий.
Через год фильм вышел на экраны. Я поспешил на первый сеанс, купил билет на первый ряд в проходе, тогда это были самые лучшие места в кинотеатре «Победа» - он занимал тогда здание лютеранской кирхи.
Во все глаза, затаив дыхание я ждал начала фильма, чтобы увидеть её. Из всего кино я и запомнил только те кадры, где появлялась она, особенно в сцене, где Клаудия своим молчаливым «да» даёт согласие расплатиться телом за спасение своего возлюбленного. Её величие вошло в меня как нож. Я понял, какую царственную женщину я упустил и с какой недостигаемой звездой, звездой синема, юпитеров и поклонников судьба дала мне несколько минут постоять рядом и подержать её руку в своей…
Спустя десятилетия я просмотрел всю дюжину фильмов про Джеймс Бонда с Шон Коннори. И всякий раз, глядя на этого великолепного актёра, я говорил себе: « Дурак, по малолетству, ты впялился в ноги Клаудии Кардинале, а вот с кем надо было корешиться. Супермен на экране, а по жизни – талантище. И выпить тогда он бы не отказался, как потом выяснилось со слов Высоцкого. Не с кем ему было. А я не предложил. Не знал с кем стою рядом, бездарь. Простительно, что по незнанию, но уже не вернешь всё это».
В том и авторитет гениальных актёров, что через их игру с нами говорит Творец, они - Его голос с небес, безупречный и неподвластный критике. Такие запредельные таланты не ошибаются, властвуют над умами без убеждения и насилия.
Фильм «Красная палатка» не получился. Вы, мой уважаемый читатель, можете его и не смотреть. Как написал потом голливудский критик, это пример того, как из отличнейшей истории можно сделать скучнейший и нудный фильм. По мне, так одна польза от этого кино была, что я влюбился в Клаудию Кардинале и закорешился с Шон Коннори, с Великими из Голливуда, не покидая зеленогорский пляж.
Шел урок географии. Контрольная работа. Учительница раздала каждому по географической карте какой-нибудь страны, требовалось наложить эту карту на лист бумаги в клеточку, обвести карандашом по контуру границы, потом подсчитать количество целых клеточек, количество половинок – их потом разделить на два, всё сложить, применить масштаб и написать ответ: площадь этой страны в квадратных километрах. Мне досталась ГДР, маленькое было государство по размеру, я быстро выполнил задание и заскучал.
Впереди, на соседнем ряду сидел Сережа Ардышев. Он, как и я, сидел за партой один. Меня так наказывали за плохое поведение, его за посредственную учёбу. Он пришел к нам в класс под конец школы, его отец служил рядом в воинской части и семья за время его детства несколько раз переезжала с места на место. Где - то, в этих переездах Серёжа пропустил год и потому был старше нас. Он перебивался в познаниях и оценках с троечки на троечку, дотягивая до выпуска. Мы с ним ладили. Я часто решал за него задачи, мы с ним вместе иногда болтались по улицам после уроков: он слегка покуривал, вместо портфеля ходил с папкой, в которой лежала одна тетрадка, одна авторучка, никаких учебников и иногда одна бутылка портвейна. Возле военного городка проходила трасса, на ней останавливались машины с финнами, что - то он там прифарцовывал, угощал меня. Ходил вразвалочку и не по годам был рассудителен. Сейчас я хотел ему помочь решить эту контрольную. Но он что - то усердно писал, согнувшись над тетрадкой, не оборачиваясь ко мне и не прося содействия. Неужели сам решит? - порадовался я за него.
Урок закончился, мы сдали задание.
- Ну чего, сам сделал? - спросил я.
- Мне знаешь, какая карта досталась!? – увлеченно стал рассказывать он. – Америка! Там такие названия есть: Мичиган, Дакота, Ниагара...Всё про индейцев. Я всё выписал.
- Так ты решил или не решил задание?
- Да я и не решал,- не унимался он в своём восхищении.- Представляешь, там как в фильмах про индейцев: Скалистые горы, Техас, Небраска….
Я был удивлён, что до этого он нигде не посмотрел внимательно карту США и так рад, что теперь с ней ознакомился.
- -Пойдём, выпьем! -предложил он, когда мы вышли из школы на улицу.
Апрельское солнце припекало, снег уже сошел, а трава в рост не пошла; птицы на голых ветках, как по нотам, упражнялись в зазывных трелях. Мы зашли в винный магазин по дороге к заливу. Серёжино приподнятое и романтичное воодушевление передалось и мне. Мы смотрели на витрину с бутылками портвейна.
- Давай «Два дурака» возьмём! – неожиданно предложил я. Он посмотрел на меня как будто я дурак - за цену одной бутылки можно было взять две похуже какого - нибудь «плодово-выгодного».
- Я плачу!- сказал я по взрослому, чтобы смять его недоумение.
Мы пошли на берег залива, как раз туда, где когда - то стояла красная палатка. Самым тёплым местом оказалась чёрная чугунная канализационная труба, нагретая весенним солнцепёком. Мы сели на неё, выпили, прищурясь на голубую даль. Мне вспомнилось, как приезжала Клаудиа Кардинале, как она потрясающе сексуально выглядела, как я искал с ней встречи после первого шага к ней и не встретил больше, и, наверное, никогда не встречу…
- Я здесь в актрису влюбился, из Америки! – сказал я, обводя рукой всю панораму сияющего пустого залива с остатками льда. И всё, как на духу, рассказал Серёже.
- Да, Америка - это страна! Там люди другие. Там свобода!... И женщины там… Дух захватывает! Понимаю тебя…-Сергей поддержал моё настроение.
- Я стишок про Америку знаю,-вспомнил я и продекламировал:
Городок у берега, где - то в южном штате,
Мы с тобой в Америке погостим, приятель.
В магазинах светлых пирожки с орехами.
Мы с тобой в Америке, вот куда заехали!
Серёжа слушал меня, внимая простору и небесам. Мы ещё приложились к винцу.
- Или вот ещё строки,- память моя разошлась от вина, любви, романтики:
Ликуйте, люди в счастья час и пейте, если горе.
Что в Калифорнии у нас, то всюду будет вскоре.
- Это кто написал? – спросил он, как будто первый раз в жизни собирался потом прочесть стихи такого поэта.
- Не помню! - честно признался я.- Помню, у них был поэт Уолт Уитмен, он у них как у нас Пушкин и Маяковский, сразу за двух, вместе взятых. У него есть такие строки:
Я прохожу гордой и сильной страной, Америка!
- Меня после школы друзья, - Сергей понизил голос, делясь секретом, - обещают устроить в Метрополь, на Невском, официантом. Там иностранцев всегда полно. Я познакомлюсь с какой-нибудь американкой, женюсь на ней и уеду в Америку.
Уходить с горячей трубы не хотелось. Мы пили вино, мечтали о будущей жизни, она вся нам представлялась Диким Западом: надо идти вперёд, на новые земли, вспахать целину, посеять зёрна, собрать урожай, испечь хлеб, построить дом, привезти в него женщину, чтобы она родила тебе детей… Надо только не останавливаться и не уставать, объединяться с хорошими людьми, отстреливать неразумных, не бояться трудностей и всё получится…
Всякий раз, через десятилетия, когда на этом месте я выхожу на берег залива, где с тех пор почти ничего не изменилось, я вспоминаю Клаудию Кардинале, Шона Коннори, Серёжу, вино, свое отрочество, тот первый миг, когда увидел женщину, от вида которой у меня почти пропало дыхание.
Иногда, что-то в сердце напоминает мне те мгновения когда, бывает, я знакомлюсь с женщиной и что-то из этой глубины повторяется во мне, я говорю себе: надо класть руку на талию, завтра может этого и не быть…
2017 г.