Февраль 1917 года. Нам не дано предугадать

Алекс Нефедов
          Старые семейные фотографии. Пожелтевшие от времени, с выцветшими на обороте надписями…Всякий раз, когда беру их в руки, они оказывают на меня таинственное влияние. В моем воображении вдруг оживают запечатленные на снимках люди. Даже те, кто ушел из этого мира задолго до моего рождения. Офицеры старой русской армии, лихие ротмистры, бравые солдаты с усами, сфотографировавшиеся перед отправкой на поля сражений Первой мировой. Красноармейцы в буденовках, командиры с ромбами и шпалами в петлицах эпохи бурных двадцатых - тридцатых, барышни в кисейных платьях, седовласые старцы с грустными глазами…
         Многое о судьбах своих предков я знаю из рассказов бабушки - Евдокии
Ивановны Кужель - Франк, самая ранняя фотография которой, в овале, была сделана приблизительно в 1925 году.
       Сохранив отменную память до последних дней жизни, она очень красочно и
живо пересказывала мне истории о своих предках, о большой семье, где кроме нее
воспитывалось еще семь детей, об умельце-отце, вспоминала интересные детали
городского и деревенского быта начала прошлого века. Бабушка покинула этот бренный мир в возрасте почти 90 лет. Она родилась в 1908 году, а скончалась на исходе 1997... Пройдя, по сути, через три судьбоносных для России эпохи. Но голос ее, записанный с свое время на диктофон, звучит и поныне. Одну из
поведанных моей бабушкой историй я хотел бы сегодня предложить вниманию наших читателей.
...Ранним февральским утром 1917 года к школе в богатом подмосковном селе Большое Алексеевское как всегда стекались из окрестных деревень стайки ребятни. На крыльце дети толкались, пропуская вперед старших, а войдя в сени дружно крестились на образа.
Вбежав в просторный класс, бойкая Дуся самая первая приметила неладное: приставив к стене скамью учитель боязливо снимал портрет государя императора Николая II. Рядом, на полу, уже лежал портрет царицы. Заслышав звонкие детские голоса,  старик немного смутившись произнес:
-  Ну, вот что, детки. Ступайте-ка вы сегодня домой. Скажите родителям, что занятий пока не будет. Какая нынче учеба, когда царя свергли.
На мгновение оторопев, ребята поспешили во двор. Довольная нежданной свободой от уроков вместе с ними устремилась на улицу и Дуся. Подставляя холодному ветру лицо и размахивая холщовой торбой с книжками и тетрадками она побежала к дому и на весь проселок звонко закричала:
-  Ура! Царя свергли!
Повторяя одно и тоже несколько раз, вбежала, задыхаясь, в избу.
-  Мамка, мамка, дед! Царя свергли!
-  Батюшки-светы! - воскликнула мать - Наталия Семеновна.
-  Отец, смотри, Дуська-то наша сошла с ума! Совсем рехнулась! Смеется и кричит: “Царя свергли!” Что делать? Не дай Бог урядник узнает, свезут нас всех в околоток, греха не оберешься.
Крутая нравом Наталия Семеновна долго рассуждать не стала. Взяла дочь в охапку и затащила в холодный чулан. Запирая на засов тяжелую дверь, строго наказала:
-  Думай, богохульница, что голосишь! Кто ж нонче ампиратора нашего свергнет. Ну да ничего, посиди здесь денек, может Господь помилует, дурь из тебя выйдет...
А тем временем дед Семен, облачившись в теплый полушубок и надев выходной картуз, отправился в чайную. Именно в чайной, главном, после церкви, месте общественной жизни тогдашнего села, можно было исподволь справиться о том, что происходит в волости, в уезде, в близлежащих городах - Бронницах и Коломне, в матушке - Первопрестольной и, наконец, в далеком Питере.
Домой вернулся он на удивление скоро. Прямо с порога приказал дочери:
-  Семеновна, выпускай Дусю. Она правду сказывала. Царя свергли, говорят и войне скоро конец. А еще - промолвил он почти шепотом, - сказывали, что царей у нас теперь  не будет...
-  Как же мы  без царя-то,без батюшки! - запричитала сбитая с толку Наталия Семеновна и не спеша отправилась через весь свой большой дом в чулан. Распахнув скрипучую дверь она замерла от еще одной, свалившейся на нее в этот день неожиданности: хранившиеся в чулане кринки с топленым маслом и сметаной были разбросаны по полу. Беспорядок царил и на полках с припасами. А нераскаявшаяся Дуська безмятежно спала на огромном овечьем тулупе. Его, как позже выяснилось, уходя в чайную украдкой подбросил дедушка, который свою любимую внучку за смышленость называл Умкой.
           Наказание за учиненный в чулане беспорядок, за пролитую сметану (а сколько скушала ее обидевшаяся на мать Умка никто никогда так и не узнал) было суровым. Не в пример более строгим, чем за в одночасье забытого Наталией Семеновной свергнутого государя. Несколько дней Дуся на учебу не ходила - сидеть за школьной скамьей ей по известным причинам было невмоготу.
     Но время - лучший лекарь. Прошли боль и обида, жизнь потекла в своем, правда, несколько непривычном для вековых сельских устоев, русле.Впереди семью ожидало несколько голодных послереволюционных лет, которые сменились с наступлением НЭПа относительным достатком, угроза раскулачивания, добровольно-принудительное вступление в колхоз. Евдокия так и не окончив школу нянчила своих младших сестер, занималась по хозяйству, наравне со взрослыми трудилась в поле, а по воскресеньям с подругами пела на клиросе в церкви. Незаметно из бойкой девчонки она превратилась в невесту на выданье...
          Что было дальше? Судьба складывалась во многом так же, как у ее деревенских сверстников. Но было и свое, особенное. Могла ли заплаканная девятилетняя девочка, коротавшая день в запертом чулане зимой 1917 года предположить, что суждено ей прожить еще целых восемьдесят лет? Что впереди удачное замужество, рождение дочери и сына. Работа на Кузнецком мосту в “Международной книге”, а затем на ткацкой фабрике, куда партия направила на ответственную должность ее мужа. Что впереди война, печальная весть о гибели на фронте брата, эвакуация, голод, чудесное спасение во время авиационного налета... А затем послевоенная разруха, труд с утра до вечера ради того, чтобы дать образование детям, болезни, разные невзгоды. Думала ли тогда, засыпая на пушистом тулупе, что суждено ей полюбить своего будущего внука так же беззаветно, как любил ее дед, и что станет она со временем героиней этого и других маленьких рассказов, которыми я воздаю скромную дань памяти моей замечательной бабушки? Нам не дано предугадать...
…На дворе был февраль 1917 года…

Фото из архива автора