5
Дениса били остервенело, зло, били, выискивая самые уязвимые места. Сжавшись в комок, закрыв голову руками, он превратился в груду тряпья и мяса. Он то проваливался в темноту, то снова откуда-то издали начинал брезжить свет, доносились возгласы, вопли, сопение. Боль в конце-концов уже стала сама по себе, отдельно от тела. Он уже не чувствовал боли, закаменел.
– Готов, этот гад отходил, – прорвался откуда-то издали до Дениса голос. – Я прямо зверею от их формы. Карате-ли... Глотки землей им забивать нужно, чтобы на чужое на зарились...
Денису показалось, что говорят о нем, что его позвали. Он застонал.
– Рустик добей его, – заверещал девичий голос. – Добей, а то заявит... Да форму стащите, пусть думаю, что бич... Их не ищут, похоронят в общей яме, как они наших... Сви-ньи... Заколебали, проходу нет...
Это были последние слова, какие запомнил Денис.
Очухался он от света фонарика, который бил прямо в ли-цо. Боль раздирала тело. Не было места, которое не ныло. Он с трудом разлепил глаза, раздвинул веки, пальцами про-драл сукровицу. Над ним стоял, нависнув, мужчина.
– Убери свет... Ой, мама, как больно, – гнусаво промы-чал Денис, с трудом ворочая языком, делая попытку за-крыться рукой от бьющего в глаза света. – За что они ме-ня? Гады... Где я?
– Вот я и говорю, – светя фонариком вокруг, доверитель-но проговорил мужчина, – озверели сопляки. Насмотрятся видиков, и по шла игра в крутых, лишь бы кулаки пустить в дело. В мою бытность били до первой крови, а теперь от крови звереют, жалости ни в чем... Мой дом в ряду край-ний, живу по той присказке: “Моя хата с краю, ничего не знаю”. У меня тут тоже свой бизнес, как какая машина свернет в посадки, я следом туда. Другой раз ценное нахо-дишь, раз два ящика тушенки домой приволок, бывало, ме-бель какая-никакая. Теперь все сгодится. В этот раз за-метил, что машина свернула, шасть через некоторое время, а тут – ты... Что не поделили? Милицию аль «скорую» вызы-вать? Это мы могем... Может, до меня дохромыляешь, а там позвоню... Что-то я тебя не упомню, – чувствовалось, сло-воохотливость мужчины была не только оттого, что он нашел Дениса живым, но и от принятой граммульки. – Сорвался, значит, сегодня мой бизнес... Ты, парень, меня благода-рить должен, если б не я – мог бы и окочуриться... Может, родителям позвонить?
– Не надо, обойдется, – всхлипнул Денис, корежась от боли, повернулся на бок, сделал попытку сесть.
Щупленький, залитый кровью, без одежды, в порванной майке, он вызывал и жалость, и одновременно досаду, что человеческая жизнь в общем-то ничего не стоит, посильнее стукнули и плыви на небо. Лишить жизни могут ни за что, не так посмотрел, не дал закурить или громко разговари-вал. И бьют скопом, заводясь от чувства стадности.
– Кости целы? – спросил мужчина, наклоняясь ниже для попытки поднять Дениса с земли. – Ох, звери, вы звери... Так бить... А голый чего? Одежда где твоя? Кровищей весь залит, как поросенок... Иди вон к колонке вымойся... В таком виде только на улице появись, враз в каталажку за-метут, а там еще добавят, – осуждающе покачал головой. – А мать, поди, ждет сыночка домой, переживает... И-их... Пьяный что ли? – проговорил он, наблюдая за тем, как Де-ниса повело в сторону и он чуть не упал. – Молоко через тряпочку в эти годы пить надо... Житья от вас родителям нет, наркоманы проклятые... Кого хошь в гроб загоните... Удовольствие нажраться... Матери каково? – Мужчина от возмущения сплюнул на землю. – Сосунки, рты позашивать, ростили их, жалели...
– А не пошел бы ты, дядя, подальше, – зажигаясь неиз-вестно отчего злобой, сказал Денис, сдувая пузырь крови с уголка рта. – Гляди, вернутся, накостыляют... Шептуны, жалельщики поганые... Убери фонарь, – закричал Денис, в его глазах сверкнула лютая ненависть, – не видел битых... Иди, может, шмутки какие оставили, подбери...
Денис застонал от боли, скорчился, держась за живот, шагнул вперед.
– Мало тебе поддали, – буркнул мужчина. – Сосунок... Еще надо было накостылять, чтоб и зубы вылетели... Гов-нюк... Не мой ты сын... Башку свернут, допрыгаешься...
Когда двое суток назад Денис выбрался на старый зимник, хорошо укатанный, блестевший лужами, ему не пришлось дол-го ждать. Первый же большегруз “Урал”, который вез пачку труб на компрессорную станцию, притормозил около мокнуще-го под дождем Дениса. Услужливо распахнулась дверца. Де-нис сбросил плащ, забрался в кабину.
Водитель, насвистывая мелодию, несколько раз косился на забившегося в угол кабины солдата.
– Куда, зема, лыжи навострил? – спросил он после того, как машина в очередной раз переползла большую лужу. – Случилось чего? В такую погоду дома сидеть надо... С начальством не поладил или другая причина погнала? Ты не боись, мне все равно, мне даже веселей, когда в кабине попутчик... Лютуют старики, что ль? Дедовщина? За себя уметь стоять надо... Вон в бардачке еда, поешь...
За окном все не переставая моросил дождь, шумел ветер, с шорохом и хрустом вода из луж обдавала кабину, машина тяжело ухала в рытвины, скрипела, но это было ерунда. Де-нис ехал. И с каждым часом, каждой минутой машина уносила его все дальше и дальше от ненавистного Винта.
Самое страшное осталось позади, как-нибудь, минуя пат-рули, доберется он до ближайшей станции, а там сердоболь-ная проводница вагона довезет до дома, и пусть с ним по-том делают что хотят. Пусть в Чечню, пусть в другую часть – все равно где служить, лишь бы не там.
Денис повеселел. В кабине машины было тепло. С расспро-сами к нему не приставали, да он не больно и таился, вскоре рассказал все про службу, что автомат в руках ни разу не держал, как крот все роет и роет, а то убирает мусор, стоило для этого призывать в армию, выложил все, что слышал от других про издевательства стариков над мо-лодыми, хоть и десятой части такого у них не было, но Де-нис уже усвоил, что чем больше наговоришь страстей, тем лучше. Лишь про Винта Денис ни разу не упомянул.
Три машины сменил Денис, пока добрался до железнодорож-ной станции. Высаживая его у развилки дорог, водитель “Камаза” сунул ему в руку десять тысяч, захлопывая дверь кабины, посоветовал:
– Тут, зема, патрулей мало... У бабенок, у проводниц просись, глядишь, приласкают и накормят... Привет родите-лям, да сразу в военкомате пиши жалобу, просись в другую часть...
Денис проводил взглядом удалявшуюся машину, вздохнул. Он так бы и ехал, все равно куда. Снова он был один, сно-ва впереди неизвестность. От развилки до вокзала, как сказал водитель, было не больше двух километров. Пустяк. Мир не без добрых людей, помогут. Вон в кармане даже деньжата завелись. Попасть бы в вагон, да отоспаться.
Из задумчивости его вывел скрип тормозов, голос.
– Куда, служба, топаешь? Садись, подкинем... Чего попу-сту ноги стирать...
– Открытая дверца микроавтобуса призывно манила. Все складывалось настолько хорошо, что Денис, забираясь внутрь, не рассматривал ни водителя, ни сидевших внутри. В салоне были трое. Два парня и девушка. Не успела машина тронуться, как девушка фыркнула.
– От него несет какой-то гадостью... Остановите машину, я пересяду... Как свиньи... Рустик, пускай он сойдет... После него машину надо неделю проветривать...
– Да вы чего, мужики, – растеряно проговорил Денис, ко-гда машина остановилась в посадках и дверь снова откры-лась. – Довезите хоть до домов...
Удар в спину свалил Дениса с ног. Он помнил, как попы-тался бежать, но его догнали, били ногами, били какой-то палкой. Прикрывая голову, он пополз от этих ударов. Полз, пока соображал....
…На столбе у крайнего дома тускло горела лампочка. Око-ло колонки блестела лужа. Дениса бил озноб. Он не чув-ствовал холод. Ныли ссадины и ушибы. Перед глазами все плыло, все качалось, словно в каком-то мареве. В насту-пившей темноте, откуда-то издалека, словно сквозь вату, слышался лай собак, доносился шум железнодорожной стан-ции.
Денис подставил лицо под струю воды. Разламывало голо-ву, болел живот, в груди что-то сипело и клокотало.
– Мамочка, – всхлипнул Денис, – забери меня отсюда. Я все для тебя делать буду... Учиться пойду, буду рабо-тать... Я не хочу, чтобы меня били...
Темнота наползала стремительно. В домах засветились ок-на, в одном из дворов надсадно вопил магнитофон. Денис сполоснул лицо, кое-как обтер лицо майкой, вымыл сапоги.
Пошатываясь, он брел вдоль ненавистных, отгороженных палисадниками домов, в одном из которых жили те трое. Мо-жет быть, они сейчас рассказывают, как разделались с сол-датом, пьют водку. Злоба разгоралась в Денисе. Будь у не-го возможность, он заткнул бы глотку и тому певцу, что надрывался, будто его резали, и всем этим людям, что ша-рахались от него, принимая за пьяного.
Калитка одного из дворов была открыта. Денис ввалился туда. На веревке сушилось белье. Он сдернул какую-то куртку и полотенце, попутно прихватил висевший на заборе полиэтиленовый мешок.
“Суки, – шептал Денис, – поганые суки... Что плохого я сделал? Я б ту стерву, что кричала: “Рустик добей”, я б ее на куски... Я б ее...
За калиткой Денис натянул на себя куртку, материя не-приятно терла ушибы, засунул полотенце в пакет. Он с тру-дом, сквозь опухшие веки, различал дорогу.
На привокзальной площади, тускло освещенной фонарем, стояло несколько легковых автомашин, толпился народ у ав-тобусной остановки. Несколько скамеек у стены здания в этот прохладный вечер были не заняты. Денис сел на одну из них. Сил не было. Кружилась голова. Почувствовав озноб, запахнул поплотнее куртку. Сидеть было больно и неудобно.
Сваливаясь то на один то на другой бок, ворочаясь, вы-искивая удобное положение, при котором тело болело бы меньше, он выглядел со стороны пьяным. Проходившие мимо люди косились. Может, кто и разглядел его побитую физио-номию, но это теперь не вызывало ни жалости ни сострада-ния. Бомжей на вокзалах хватало. Сейчас, если человек сам себе не нужен, никто не сделает попытки помочь. У каждого своих проблем выше головы. Равнодушие затягивало.
– Ломает? – спросил прилично одетый мужчина с диплома-том в руке и банкой пива, присаживаясь на свободный конец скамьи. – На горящие трубы пивка бы плеснуть – удоволь-ствие... Пива хочешь? Где это тебя так уделали? От мешков с кулаками подальше надо быть... Бичуешь? Могу помочь... Подзаработать не желаешь?
Денис молчал, сжимаясь от боли все больше и больше. Этот доносившийся словно издалека голос раздражал. Опять всплыла злость.
– Я ничего не желаю, – процедил он сквозь зубы, потом повернул голову, распухшим глазом, скособочившись, уста-вился на него. – Я что, просил помощь? Я молчу...
– Он молчит, – саркастически проговорил мужчина. – Да все вокруг кричит... На грабли наступил? Нельзя так... Бабу, что ли, не поделили?
– Ну и что, если бабу? – злясь, крикнул Денис. – Не твою ж бабу делили. Лезут всякие... Спокойно посидеть нельзя... человек устал, отдыхает...
– Ты не кричи, – миролюбиво сказал мужчина. – Я, может, помочь хочу в натуре... Посмотри со стороны на себя... Документ весомый, печатей наставили – будто в камеру хра-нения сдавали... Тут не один работал... И подносили и от-носили одновременно...
– Куда все-таки едем? – не отставал мужчина после не-продолжительного молчания. Он словно подступался к Денису с разных сторон. Словно что-то хотел от него.
– На кудыкину гору, – огрызнулся Денис, ощупывая лицо.
– В таком виде только на горе и сидеть, подставив личи-ко солнцу... На, пей, – протянул мужчина Денису банку пи-ва. – Знаешь, – продолжал он, посасывая пиво из своей банки, – я вот не понимаю, когда из-за девок буцкаются. Имей много зеленых, и они все твои, нет такой, чтобы не продалась при определенных условиях. Мужику нужно лишь создать эти условия, определиться... Было б из-за кого обшивку портить, – он скептически покрутил головой. – За-работать хочешь?
Денис молчал. Он выливал в себя содержимое банки и чув-ствовал, как внутри все отмякает, и от этих, в общем-то, участливо-приветливых слов, становилось жалко себя, до одури жалко, захотелось рассказать этому доброму человеку все.
Из-за угла вывернул солдатский патруль. Впереди шел офицер. Денис съежился на скамейке, непроизвольно дернул-ся, пытаясь укрыться. Это движение не ускользнуло от муж-чины.
– Ты, мил-друг, никак, в бегах, закон нарушил, нервишки слабые... Ишь ты, нельзя так дергаться, заметно... Что натворил?
Дениса понесло: ничего не утаивая, шмыгая носом, рас-сказал, как надоело копать землю, убирать мусор, словом повторил все, что до этого рассказывал в машинах, только еще более жалостливее, и совсем натурально гневаясь и плача, рассказал, как ни за что избили.
– Я не хочу там служить... Приеду домой, пойду в воен-комат, пусть в Чечню отправят, я не трус, я докажу... Я все равно найду этих гадов... Я их уделаю...
– Наехала на тебя жизнь, – посочувствовал мужчина, – да ты пей пиво, пей, прочищай нутро... По всему выходит, что у тебя ни документов нет, ни денег... печати на тебе ни-кого не разжалобят, – он оценивающе глянул на Дениса, по-додвинулся на скамейке ближе. – Залетишь, брат. Не пат-руль, так милиция заберет для выяснения личности... Зна-чит, в части поставил себя “машкой”... Побег, форму поте-рял, драка, – загибал он пальцы. – Дисбат на два года обеспечен... Влип... Помочь как-то надо, – замялся, тон-кие губы исказила усмешка. – Как понимаю, знакомых у тебя тут нет, никто не знает, что ты здесь... Да... – протянул он, размышляя. – А родители где живут? Ну-ну, – промычал он, выслушав ответ. – В больницу тебе нельзя, больницы с милицией связаны... Давай по граммульке пропустим, а там что-нибудь придумаем. Положись на меня, понравился чем-то... Помогу...
Мужчина достал из дипломата бутылку вина, два пластмас-совых стаканчика. Налил. Выпили.
Денис потом смутно вспоминал, как проводница вагона не хотела их пускать, как попутчик совал ей деньги, говорил, что везет травмированного в больницу. Он еще помнил, как его затащили в вагон, положили на полку. И все, дальше обвал, чернота. Стучали, колеса, стучало в голове.