Посолонь Глава7

Валерий Мартынов
7
У Светланы возникло непроизвольное желание остановиться и закричать. Закричать со вкусом, чтобы все оглохли, остановились, услышали. Этот город пронизан насквозь рав-нодушием и фальшью, видимость благополучия иному туманит взор, хотя никто никому до смешного не нужен, старые и больные вообще обуза и общество не знает, как от них из-бавиться. И только роднят людей больные души. Душа болит, болит той непонятной болью, значение которой заключено на Руси в одном слове – маета. Маются кто с жира, кто от безысходности.
Она хотела кричать не из-за того, что ее не понимал го-род, ей было плевать и на город, и на людей, и на душу, и на себя.
Мимо проносились машины, шли люди, шумел ветер в ветках голых, стриптизных тополей, но ничего этого, по сути, Светлана не слышала. Ее окружала пустота. Тишина невыно-симо давила, гнетуще давила, отчего в ушах стоял звон. Отупляющий, оглушающий.
Громадные вывески, кричащая реклама, позолота ручек на дверях. Это все застыло, омертвело, было покрыто многове-ковой нежилой пылью, разъедено плесенью. И всюду гниль, гниль. Распад. Все это отталкивало ее, отторгало. Буквы непонятных иностранных слов, разноцветные обертки замор-ских сладостей – все это было холодным, не грело. Было чужим, не рождало трепетного умиления.
Мимо, мимо... Окно зашторено, цветы на подоконнике. А здесь кукла... Все отмечалось машинально... Старушечье лицо. Бледное, морщинистое, похожее на икону... Устало-изможденное... Тонкое... Тонкий нос, тонкие поджатые гу-бы... Большущие глаза... По-видимому, голубые... Должны быть голубыми... Беленький платочек... Сидит, подперев рукой голову... А тут ремонт делают... Женщина на столе стоит... Босые ноги... Голова косынкой повязана... Ста-ренький халат...
Поймала на себе сердитый недовольный взгляд. Для этого жизнь – страдания и болезнь... Что его мучает? Зубы, мо-золи? Геморрой? Может, завидует... Может, виной всему осень. Осень – это целое состояние. Дождь, грязь, разно-цветные листья... Отсутствие настроения... Почему осенью отсутствует настроение? Стены многих домов в оспинках об-летевшей штукатурки... Оспинки-осинки...
Светлана шла, разглядывая прохожих. Старых и молодых, спешащих и не очень. Шла медленно. Вот навстречу идет женщина, может, одних с ней лет. В стареньком пальто виш-невого цвета, в вязаной шапочке. Воротник на пальто ис-кусственный. В руке полиэтиленовый пакет с голозадой де-вицей... Значит, у нее есть дети... Как она посмотрела, оглянулась, еще раз...
Светлана шла уже, может быть, час. Счет времени был по-терян, да и не существовало для нее время. Она жила по своим заведенным природой часам. Может быть, ее часами был зов, зов космоса, зов  судьбы, зов души. Для нее зна-чима была дорога. Одна дорога.
Ей не было холодно. Да и что такое холод для человека, потерявшего ощущения человека? Для нее не существовала боль, радость в обычном понимании. Когда у нее несколько раз спрашивали время, Светлана недоуменно смотрела на спрашивавшего, пытаясь понять, что он хочет. И от ее взгляда спрашивавший тушевался, старался торопливо откла-няться.
Зябкий серый денек вроде разгуливался. Уже не было даже намека, что ночью падал снег, что морось толкалась в воз-духе. Сниклое осеннее солнце, потерявшее силу, снова про-билось, хотя и не пекло, но мало-помалу пригревало, отче-го подсохли лужи, пожухлая трава курчавилась, а листья разноцветные с тополей и кленов начинали скрежетать под ногами.
Она шла, старательно обходя идущих ей навстречу людей, старых и молодых, толстых и тонких, высоких и низких. Их лица вначале воспринимались ею как какие-то растертые, безликие маски и фигуры, одетые в разные одежды, пальто и кепи, шляпы, платки были все одинаковые, только когда они проходили мимо, она начинала распознавать их. Она тогда видела их насквозь, таких разных и таких одинаковых с низменными страстями и желаниями, полными забот в поисках денег, что-то где-то достать вкусненького, с раздражи-тельностью и злобой на ближних, с осуждением, завистью, с мыслями о невозможности жить, с желанием жить – она чита-ла все это, смотрела, как если бы смотрела в картинной галерее на десятки картин подряд, висевших на стене. И эти картины вдруг, сами собой пришли в движение и верени-цей замаячили перед ней, создавая видимость жизни.
Было в этих людях что-то такое, что заставляло ее оста-новившийся, иссушенный мозг мучительно напрягаться, пыта-ясь понять, проникнуть в котел чуждых теперь для нее страстей. Она видела переполненные желчью, раздраженно-стью, злостью человеческие оболочки, от этого, правда, не возникала у нее неприязнь, даже наоборот,  возникало же-лание пожалеть, если бы ее так же пожалели, но все это было как бы мимоходом, текло не задевая, было противоре-чиво и непонятно. Все это подспудно зрело в ней, готовое вылиться бог знает во что.
Она потеряла ощущения. Заведенная кем-то, вытолкнутая на улицу, подобно механической кукле, она шла и шла.
Она шла туда, откуда наверняка шла она же. И где-то две половинки ее должны были встретиться. То ли тьма должны была принять их в тот момент встречи, то ли ниспосланное свыше озарение должно было наполнить ее новой сутью, но то второе я влекло ее к себе. Гравитация, притяжение, бог знает какому закону подчинялось это действо, но этот за-кон действовал. Выбираясь из себя, Светлана шла в небы-тие, из забвения шла к себе.
Стремление к обновлению – это стремление к тому неведо-мому, влекущему второму я. Движение это постоянно, оно не зависит ни от настроения, ни от времени, ни от места нахождения. Человек всю жизнь ищет свою половинку, чтобы в конце концов слиться.
Светлана не боялась того, что с ней должно было слу-читься, ведь что-то изменить она была бессильна. Жизнь расставила вокруг нее ловушки, обойти их, не угодить в них, может быть, и была ее цель.
Внезапно Светлана перешла улицу и повернула к автобус-ной станции, находившейся в глубине площади, стиснутой с одной стороны бетонным забором, за которым находились склады, а другая сторона обрывалась оврагом. Старое одно-этажное здание, давно не ремонтируемое, когда-то выкра-шенное в темно-синий цвет, было облеплено объявлениями, многочисленными призывами голосовать за всеобщих всеобе-щающих кандидатов в депутаты, здесь же отметился неведо-мый Никита, и Вася объяснился в любви к Асе, и кто-то ко-го-то хотел, и безудержная любовь ко всевозможным ансам-блям, группам, Нинам и Наташам кричала со стены.
Светлана остановилась около киоска со звучным названием “Лира”, скользнула взглядом по выставленным на витрине бутылкам с разнообразными водками и винами, какое-то мгновение поколебалась. Она пришла. Неведомая сила приве-ла ее сюда. Включился сигнал: стоп. Ей нужно что-то было делать дальше. Что-то делать... Она постояла, беспомощно поглядела по сторонам. Ждать подсказки было неоткуда. Но ведь что-то же остановило ее здесь... Это что-то связано с водкой. Невыносимо захотелось выпить.
– Что желаете? – открылось маленькое окошечко, и мужчи-на лет тридцати, с гладким прилизанным лицом, услужливо притиснулся к нему, окинул Светлану липким, оценивающим взглядом, распознав в ней покупателя. – У нас товар толь-ко самый свежий. Фирма держит марку. Все гарантировано... Водка только экологически чистая... Конфеты, консервы... США, Дания, Голландия, – взгляд продавца скользнул по фи-гуре Светланы, обволакивал, заползал под куртку, лип к бедрам. Это  чудное выражение в мужских глазах, с одной стороны странное, безразличное, оно словно чем-то выдав-ливалось изнутри, было замешано на одном желании обла-дать, равнодушном желании, которое ответно не грело, не возбуждало, так было написано на его лице. Светлана мол-чала. Она лишь вяло скользнула по его лицу, но ее взгляд, ослепляющий поразительным воздействием, ее взгляд притя-гательный, словно в остановившихся, неподвижных бездонных зрачках, где голубизна сливалась   с чернотой, как в ому-те, который у поверхности затих и не было на нем ни ряби, ни волн, а что делалось в глубине – одному богу было из-вестно, этот взгляд, отделенный от посторонних непроница-емой пеленой, завораживал.
Все, что находилось внутри глаз Светланы, было закрыто, недоступно постороннему и в то же время притягивало. Остановившийся взгляд на лице Светланы был подобен маске, за которой чувствовалось другое лицо.
Так и будем стоять? – ленивая усмешка, словно приклеен-ная, утвердилась на лице продавца, но выражение глаз по-чему-то стало холодно-суровым, словно продавец сумел про-никнуть за порог отчуждения, стер разделяющее их расстоя-ние, понял ее.
– Для Репьева водки, – сказала заученно вышколено Свет-лана. Это были первые слова, сказанные за утро. И сказала она условную фразу равнодушно, словно запрограммировано передавало чью-то просьбу, словно за фамилией, чужой, не ее, ничего не стояло. Эта затверженная где-то в подсозна-нии фраза, не раз произнесенная про себя, была паролем, но что странно, она  не жаждала услышать ответа. Ей было все равно. Она была посредником.
Не отрывая взгляда от лица Светланы, усмехнувшись, про-давец лениво протянул руку назад, из-под прилавка достал литровую бутылку “Тройки”, просунул в окошечко.
– Червонец, – пожирая ее взглядом, сказал он, наблюдая, как Светлана вытащила из сумочки деньги. – Клюква... Бриллиант, – циничная ухмылка растянула губы. – Может, столкуемся? Называй цену... Сочная бабенка, есть за что подержаться, – пробормотал он. – На такой и помереть не зазорно...
Сбоку, не обращая внимание ни на Светлану, ни на про-давца киоска, вывернулся мальчишка лет семи, поглощенный разглядыванием на витрине шоколада, «сникерсов», жвачек. Он проводил по стеклу ладошкой, как бы сгребая все не-сметные богатства за стеклом к себе, и, подержав, пона-рошку все в ладони, отправлял себе в рот. При этом закры-вал глаза и довольно жмурился. Так перепробовав все в од-ном месте, он переходил к другому. Понарошку он съедал все.
Светлана заволновалась, замера. В этом было что-то за-вораживающее, противоестественное, жалкое.
– Изыди с глаз, – лениво проговорил продавец. – Чего лапаешь стекло... Вытирать некому... Ну, что, что, – то-ропливо добавил он. – Проси, чтобы мать купила... Всем не подашь, нечего попрошайничать... Бог подаст...
Светлана молча положила бутылку в сумочку, спрятала ту-да же кошелек, еще какое-то мгновение постояла, глядя на скалящееся лицо за стеклом. Лицо за стеклом кого-то напо-минало, но вспомнить она не могла, и гримаса напряжения исказила ее лицо, и, пришедшая по нему судорога, изверг-лась комом слюны, расплывшейся по стеклу.
– Ты, сука... Алкоголичка, – заорал, опешивший было продавец. – Да я... Да ты...
Светлана не говоря ни слова, пошла к вокзалу. Время текло к полудню. Около входа в здание стояли несколько обшарпанных, изрезанных ножом скамеек. На одной из них разместился книжный развал, возле скучал продавец с науш-никами на голове и отстраненным взглядом. На обложках книг сладострастные оскалы, истома, лужи крови. Накачен-ные супермены, красотки, ножи, пистолеты. Под обложками чужие страсти, чужие жизни.
У заваленных опавшим листом столиков, оставшихся от летнего кафе, сидят двое, пьют из бутылок пиво, возле, по-собачьи заглядывая им в рот, толкается бомж, опухший, грязный, ждет то ли пустую бутылку, чтобы высосать оттуда остатки, то ли полновесный, с барского стола, глоток пи-ва. У стены, прямо на земле, навзничь, лежит мужчина, грязная куртка задралась, раззявлен беззубый рот, лицо в коростах от застарелых и свежих побоев, тускло белеет жи-вот, вокруг плевки, окурки, мусор. Чуть в стороне, рас-ставив ноги, поглядывая по сторонам, равнодушно поигрыва-ет дубинкой милиционер.
На скамейке, ожидая автобус, сидит основательных габа-ритов дородная женщина. Рядом две дорожные сумки. Светла-на молча села возле нее. Женщина скользнула по ней взгля-дом. Глаза сдержанные, чуть настороженные, обладающие свойством не выдавать ни одной мысли.
– Что хорошего продают в том ларьке? – спросила женщи-на, вроде бы ни к кому не обращаясь. – Гляжу, купили что-то там... Я в упор стараюсь не видеть черномазых, сторо-ной обхожу... Жулики они все... Хозяевами себя чувствуют, наглые, готовы ободрать, как липку... Дали им свободу... Спекулянты... А ты чего молчишь?  – пристала она к Свет-лане, вроде бы как и недовольная, что та не ответила сра-зу. – Чего молчком сидеть? Спрашивают – отвечать надо, – ворчливо пробубнила женщина. – Язык не переломится отве-тить... Вот народ, – досадливо покачала головой. – Сади-лась бы на другую скамейку и молчи себе... В разговоре время быстрее проходит... Немая, что ли? А то, может, из этих, кто сорит деньгами направо и налево... богатые... носом воротить мастера, погребуете с простой разговари-вать... А богатство откуль? Да обобрали нас же, на наших слезах состряпано оно...
Она отвернулась от Светланы. Любительница излить душу первому встречному. Но, видно, сидеть молча она не могла, что-то подпирало изнутри, просило выход. Бесхитростная простота таких людей  обескураживает.
– Ты вот молчишь, а у меня горе... Третий мужик у меня умер... Так любила, так любила... Жили из души в душу. Жалел он меня и детей моих жалел... Трое детей... да вот от рака и помер... все плачу и плачу... Я и квартиру раз-меняла, в которой жили, не могу там быть, только зайду – плачу... Мерещится он по углам, – женщина громко высмор-калась, подвинула поближе к себе сумки. Шумно вздохнула, – думала старость с ним доживать, а вон как вышло... Ты вот не поверишь, руки на себя наложить хотела, месяца три как чумная была... Теперь ничего, отходить стала, тута вот сошлась с одним... Хороший человек, не обижает... А что, жить надо... Подвернулся случай... Может, послед-ний...
Светлана молчала. Она сидела, уставившись в одну точку, сложив руки на животе. Непроницаемые, застывшие глаза, широко распахнутые, на каком-то одеревеневшем, стянутом гримасой внутренней боли лице были бесстрастны. Между бровей и около губ у нее образовались морщинки.
Так мог сидеть манекен в витрине магазина, у которого взгляд тоже ничего не выражает. Со стороны казалось, что она словно хотела что-то вспомнить, и вот эта маска мучи-тельной боли, напряжения, растерянности гипнотически при-тягивал. Словно Светлана пережила страшную беду. Боль осязаемо поднималась изнутри.
Женщина, бубнившая до этого момента свои переживания, не обращая в общем-то внимания на Светлану, теперь при-гляделась к ней. Что-то поразило ее настолько, что она засуетилась, задвигалась на скамье, подтянула к себе по-ближе сумки. Рот приоткрылся, нижняя губа отвисла.
– Никак болеешь? Вид у тебя... ай случилось чего? Да ты никак пьяная!? А я тут распинаюсь, делюсь... Оно тебе надо... И-и-их... с утра. Ай-я-яй... до чего народ дове-ли... Это все меченный со своей перестройкой... Развалили все... Споили  народ, стравили... вот и посиди уютно, как у черта в заднице... Чего, девка, у тебя стряслось?
Ее страшили глаза Светланы. Странное возбуждение горело в них, и в то же время они были пустыми. Было такое ощу-щение, что Светлана вот-вот потеряет сознание, что она находится на краю бездны, куда готова прыгнуть, может, уже и прыгнула и летела там в темноте, раздираемая ужа-сом, широко открыв глаза, расшеперив рот в диком крике.
– Пить – не любить себя... Боже мой... Да о детях поду-май... Молодая, а так опуститься... Напилась – сиди до-ма... Нет, на люди волокутся, как же показать себя надо, покочевряжится... Иди домой, милая... К мужу, детям... А вообще-то, как говорится, в чужую судьбу не суйся, не бог ты, – добавила она сама себе.
Светлана молчала, она, казалось, даже и не слышала при-читаний. Подошел автобус, женщина подхватила свои сумки и торопливо засеменила к нему. Все время, пока автобус сто-ял и даже когда он тронулся, она из окна смотрела на си-девшую на скамейке Светлану.