12
Светлана села на колени, опустила руки вниз. Пальцы провались в холодный желтоватый слегка белеющий песок.
“Забери мою боль, – попросила Светлана. – Ведь кто-то же есть, кто заберет мою боль, – она подняла лицо к небу. Остывала земля, притихшая и покорная после лета. Вкрадчи-во и тревожно подсветилось за лесом небо. Густой немотой распласталась уползающая ночь. – Да помогите кто-нибудь, кто-нибудь, – сникая, опустив голову на грудь, выговорила Светлана.
Время было раннее, все насторожилось и умолкло в пред-дверии чего-то большего и важного. Она что-то пыталась понять, что-то открылось ей такое, что пока не давалось, не подпускало к себе.
Утро сушило кусты, утро придавливало невесть откуда наползший, перемешанный с ночной мглой туман в кустах, и Светлана в этом нереальном месиве почувствовала себя ча-стью окружающего мира. Выплывающие обрывки, несвязанные между собой, не возбуждали ни радости, ни огорчения. По-теря тепла, потеря единения, сливавшего ее с людьми, были ужасны, она не помнила, как долго просидела на этом ме-сте. С трудом поднялась на затекшие ноги. По человечески заныло тело, будто она всю ночь таскала камни или ее вми-нал дорожный каток.
То, что случилось с ней, что выплывало в воспоминании, было настолько отвратительным, что безграничная слепая злоба порой захлестывала ее. Она находила внезапно, то усиливалось, то опадало, была подобна волнам, что раз за разом бьют в берег, шурша, недовольно отползают назад, чтобы снова и снова накатиться слизнуть и унести разру-шенное или нагромоздить валик очередной мути.
Ее передергивало от ощущения нечистоты. Ужас стыда и унижения комом подпирал изнутри, это невозможно было вы-носить.
Жизнь. Жизнь не есть непрерывная разматывающаяся лента, это на надгробье она вмешается в небольшую черту между цифрами начала и конца, жизнь состоит из отрезков. Разной длины, разного цвета, разного запаха. Розовый, коротень-кий отрезок детства, школьные годы, отрезок, когда она стала все понимать, черный, болючий отрезок, когда она стала женщиной, и невнятный, искривленный, пунктирный от-резок семейной жизни, и даже не отрезок, черта, то, что случилось с ней сейчас. Если попытаться сложить их, по-лучится ее жизнь, поковырявшись, она смогла бы отыскать там все.
Ее жизни, суммы этих отрезков, вполне хватило бы на не-сколько других жизней. И любой другой человек был бы сыт по горло, заполучив всего лишь один из ее отрезков, всего лишь один.
Просквозило ощущение одиночества, заброшенности, будто она одна бродит, заблудившись, по пустыне, маленькая ко-зявка среди бескрайних просторов, которым нет конца, и кругом одно и то же, одно и то же: песок, песок, марево, ослепительное солнце, от которого не скрыться и которое, кажется, прожигает насквозь, и нет ориентиров. Шум и скрип песка отдавался в голове особым шумом, от которого цепенело нутро.
Все эти годы она бессознательно ждала чего-то. Гадкая, тошная жизнь не могла тянуться вечно. Застыв здесь, оста-новившись, она как бы натянула вожжи, вздыбившаяся ее жизнь просилась, рвалась куда-то, внутри ее распирало, дрожала каждая клеточка, а снаружи все замерло, скукожи-лось, сжалось подобно шагреневой коже.
Она поняла, что изменить ничего не сможет. Она всем ме-шала, и мужу и сыну, и, наверное, еще в большем разе се-бе. Захотелось завыть от бессилия и покататься по земле, расцарапать ее пальцами, чтобы и земля почувствовала ее боль, восприняла ее.
Светлана стояла, опустив плечи. Голова болела странно, частями, перемежаясь чернотой и светом. Она поняла, что откупиться нечем, что у нее есть только одно – ее жизнь. И вина ее не в том, что не получилась жизнь, а в том, что она ни разу не сделала попытки изменить ее. Кем она все время была – дрянью, сволочью, тунеядкой, алкашкой, пере-числений можно привести много, эпитетов для нее бессчет-но, она была все это время вещью, которой попользовались, которая перестала приносить удовольствие, разонравилась, а у вещи жизнь короткая. У нее словно упала повязка с глаз. Даже если сейчас Денис вернется, виновата во всем происшедшем будет она, она одна. Впереди один конец. За-чем суета? Единственным спасением для нее – это уничто-житься, уничтожиться телом, душой, всем, чтобы от тебя ничего не осталось. В этом спасение. Не видеть бы осужда-ющие взгляды, не слышать гадливенький шепоток – это же счастье. Дикое исступленное бешенство охватило ее. Почему она? Почему все замкнулось на ней? Горькое сознание бес-помощности и одиночества исчезло. Цепкие, холодные думы тащили ее вперед.
Она, повинуясь приведшей ее сюда потребности идти, сту-пила на вильнувшую в кусты тропинку, отметила бессозна-тельно, что уже ходила по ней. Серые в блестках росы ку-сты растопыренными пальцами веток хватались за куртку, сбрасывали холодивший кожу веер брызг. Она шла как бы в никуда. Ничего нельзя предвидеть заранее. У нее было пу-стое, лишенное всякого выражения лицо.
Пахнуло серым, сырым запахом водорослей. И этот запах возродил в воспаленном мозгу видения ночи, костер, разго-вор рыбаков, холодный блеск воды, черный силуэт моста, вязавший два берега. Ночь и костер. Огонь всегда притяги-вает к себе, завораживает и, когда неотрывно смотришь на него, кажется, что ты уменьшаешься настолько, что вместе с искрами уносишься ввысь и тебя тянет в далекое космиче-ское далеко, откуда, может быть, пришли твои предки и где хранятся на каждого книги жизни, не прочитанные ни одним из живущих.
Светлана какое-то мгновение постояла у черного пятна кострища. Запах дыма, горелого дерева, запах обожженной земли витал в воздухе, ее чуткие ноздри уловили все эти запахи, этот сладковатый запах, перемешанный, настоянный на густой немоте осени, которая уже сунулась в воду, за-желтила траву, прибрежную осоку, был волнующ. Легкая утренняя тоска печальна. Роса намочила кроссовки насквозь, но Светлана этого не замечала.
Она смотрела на воду. Холодные цепкие думы потащили ее в глубь, захотелось посмотреть, что находится в толщах воды. Разводья белесого тумана как бы стлались над гладью воды, приподнимали мост, делали его нереальным. Было ти-хо. В этот утренний час на берегу никого не было. Рабо-чие, ремонтировавшие мост, еще не приехали, техника не грохотала, даже рыбаков не было видно, тишина вязала и прибрежные кусты, и высокий обрыв этого берега, и утекала на противоположный, пологий, скрытый дымкой.
Вода тихо плескалась, обтекала торчащий сучок топляка, закручивалась воронками водоворотов и текла, текла беско-нечная, равнодушная, таинственная. Зацепившись взглядом за кружок водоворота, Светлана пошла медленно по берегу в сторону моста. Кружок то пропадал, то возникал снова, и она, стараясь не отстать и не потерять его из виду, напряженно всматривалась в водную гладь. Ступила на мост, перебирая руками перила, прошла несколько метров, остано-вилась, облокотилась на перила, свесила голову вниз. Вод-ный поток, разбухший от осенних дождей, мутный, быстрый, завихрясь, пенясь, закручивался у опор.
Она стояла и смотрела неотрывно. Стояла и ни о чем не думала, вернее, думала ни о чем. Плыло что-то серое, тя-нулось бесконечно, и, глядя на этот поток, проскакивали осветленные, высвеченные кусочки то ли мыслей, то ли ре-альных жизней, и все это мелькало само собой, само собой, не подчинясь ничему.
Внезапно она поняла, что этот поток льется сквозь нее, она находится в нем, принадлежит ему. Берег, откуда она ступила на этот мост, был ее прошлым, берег, который находился впереди, был будущим, мост над потоком – это настоящее. А то, что находится под мостом в потоке воды, – это жизни, много жизней, закрученных, вспененных, види-мых, невидимых, благополучных, ущербных. Они текли на по-верхности, глубоко под водой. Много жизней. Разных. Где-то среди множества множеств есть и ее настоящая жизнь, которую она не прожила, а могла бы. Там внизу текла ее счастливая жизнь, та, что манила, притягивала, волновала.
Находясь на мосту, ты уже и не на том берегу, и не на этом. Ты как бы заполняешь промежуток. Настоящее быстро-течно. Оно и над потоком, и в потоке других жизней. Оно зыбко. Оно твое и не твое, так как только время расстав-ляет все по своим местам. Одно только время.
А Светлана потеряла счет времени, оно остановилось или его просто не было. Удаляясь от одного, приближаясь к другому, ты меняешься, хотя понять перемену поможет опять же только время. Процесс перемены скрыт, просто ты одна-жды говоришь себе: “Так жить нельзя”. Все. Ты перешел предел.
Внезапно на другом конце моста Светлана рассмотрела фи-гуру женщины. Что-то знакомое было в облике. Контур был немного расплывчат, Светлана даже протянула вперед руку, думая, что все это видит опять в зеркале, и, пытаясь нащупать стекло, пошарила перед собой. Потом оглянулась назад, может, отражение глядится оттуда. Но сзади была пустота, сзади подпирало ее прошлое, серый полог опускал-ся сверху, отгораживал, и уже не было видно берега, ку-стов, неба.
Гигантским цилиндром полог начал раскрутку, отчего внутри установилась удивительная щемящая тишина. Лишь впереди в светлом проеме, никуда не исчезая, стояла жен-щина.
“Это – я, – с тупым равнодушием подумала Светлана, – откуда же я там взялась? Почему она идет мне навстречу... Так не должно быть, я не могу идти оттуда... Там же мое будущее, – поразившись этой мысли, Светлана как бы изго-товилась к прыжку. Ее прозрачные ужасающие пустые глаза были устремлены на медленно приближавшуюся женскую фигу-ру. Глаза налились горячей мутью. Та женщина, приближа-ясь, запрессовывала будущее, ее будущее уменьшалось с каждым шагом. – Зачем она идет, – подумал Светлана. – По-чему она идет одна, а где все? Где сын?”
Желтый березовый лист, похожий на маленькое человече-ское сердце, ветром бросило под ноги. Светлана вздрогну-ла... Падают листья – осыпаются души, так как листья – это живые сердца природы, и это маленькое сердце, еще не-давно живое, нашло ее. Все идет по кругу. Она виновата во всем, в том, что родилась, что такая, что не умеет жить.
Перебирая рукой перила моста, Светлана медленно шла навстречу самой себе, запрессовывалось будущее, уменьша-лось. Два шага, три шага. Медленно, не издав звука, шаг-нула она в проем, в настоящее. Вода даже не плеснула.
Замкнулся круг. И снова жизнь потекла где-то с востока на запад, по солнцу, не останавливаясь, начинаясь с мало-го. Посолонь.