91-ый начинался мокрым снегом и забитыми полетами.
С утра Кубань, автобус с ледокольным носом, тащил авиационную дружину в Ханабад. Народ с остатками энтузиазма расползался по бортам. Техники, как заботливые медбратья с градусниками, лазили по застуженным илам, мерили 76-ым МД телеметрию, остальные курили без дела в надежде, что с неба свалится хоть какой-то вылет. Вышка молчала, диспетчеры прятались, в отсутствии хороших новостей.
Так продолжалось вторую неделю. Отмеренные экипажам полтора месяца командировки подходили к концу.
Паневежису не везло. Предыдущая команда из Мелитополя намолотила в конце осени по тридцать пять полетных листов на брата, а у питерского полка из Прибалтики не набиралось и двадцати забугорных. Кабул не принимал, а почему – никто не знал, не ладилось в соседнем королевстве.
К обеду бортинженеры зачехляли движки, вставляли в сопла красные заглушки, и народ понуро плелся в старую прогретую Кубань, оставив все надежды до утра.
Лучший отель города встречал летчиков короной зеленого неона «Карши», а внутренние вывески в холлах и на этажах тихо шептали: «Не верьте! Это прежний Ленинград».
Технический спирт скучал в канистрах - пахучий «Ликер Шасси» не лез в глотку без томатного сока, а «Кровавая Мэри» на его основе была капризной, сумасбродной - валила с ног без всякого веселья.
Под Старый новый год налетел буран. Как Тамерлан, он сразу закружил, ошеломил, ударил под двадцать ниже нуля, и город сдался. Улицы опустели, превратились в ледяной каток с торосами. Редкие прохожие в нелепых цветных балахонах из верблюжьей шерсти на ледяном ветру пытались удержаться на ногах, добежать по льду до спасительных дверей теплых жилищ, но поскальзывались, падали и не всегда удачно.
Городские бомбилы подняли цены вдвое - с рубля до двух (в любой конец города), но это не делало их богаче. Жители южного города сокрушались на непогоду и полагали, что Тамерлан, родившийся в тех краях, был на стороне жестянщиков и сотрудников ГАИ.
Аэродромный автобус, вахтенная Кубань, не сдавался. Один из немногих он был на антифризе, с трудом, но заводился и ежедневно ползал по своему маршруту. Его злодей и заприметил, не простил своеволия.
Житель Ханабада, владелец авторемонтной мастерской, вздумал прокатить домашних по случаю приобретения новенькой семерки (ВАЗ 2107). Никто не захотел остаться на второй заезд. На радостях в салон набилась вся семья, семь человек: и тесть, заслуженный сотрудник местного ГАИ, и двое деток, мал мала меньше, которых взяли на руки.
Машина неслась по ледяной пустынной трассе вдоль летного поля...
Навстречу, за экипажами к обеду тихо ехала Кубань…
Тамерлан не терпел автомобили, летнюю резину. Он принял жертвы и ушел в горы на следующий день, пощадив лишь молодую женщину, на заднем сидении.
Иногда он оставлял кого-то в живых, чтобы было кому оплакивать мертвых.
***
Холода отступили. Низкие серые тучи застряли в горах. На средние эшелоны выплыли белые облака. Небо поднялось, повеселело, выглянуло солнце. Карши вспомнил, что он южный город.
На смену Паневежису прилетел Витебск. Прикомандированный к Ханабаду Авдеев с тяжелым сердцем сменил третий экипаж.
Только налетаешь сотню-полторы часов одним составом, станешь без малого своим для спаянного коллектива, и можно, вроде, сбавить норму "молодого" за столом, так нет же: лыко и мочало - начинай сначала.
Экипаж комэски Миронова, куда был вновь приписан Виктор, состоял из редких индивидов. Встречались Авдееву и прежде дружные ребята, весельчаки от авиации, тот же Мелитополь, Паневежис, но таких ярких патриотов неба и своего экипажа он, пожалуй, встречал впервые. К тому же, что ни летчик, то ходячая харизма, эталон летной профессии. Ну и за словом в карман никто не лез, разумеется.
Командир Сергей Николаевич – Статный, авторитет в отряде (он же Николаич! Комэска); правак Володя Клещенок – Веселый, самый молодой, сразу видно - перспективный; штурман Василий Иванович Клоков – Лысый, усатый (ниже командира на три пальца и т.д. по ранжиру), чаще Мудрый и Чапай; бортинженер Евгений Иванович Ветряк – Коренастый, ничуть не ветряный, а очень даже Домовитый и Хозяин (в отсутствии Николаича, конечно); бортрадист Коля Жук – Добрый (этим все сказано), худощавый, как и остальные в списке; старший бортоператор Петр Кузьмич – Кузьмич (фамилия такая или Бывалый, или Матроскин, тельняшку не снимал); старший воздушный стрелок Сергей Мороз – Строгий, он же Главный прапорщик Белоруссии, или Сергей Второй (Первый – Николаич), для стрелков из других экипажей – Инструктор.
Это все в восприятии Авдеева.
А наоборот: экипажу комэски Миронову достался бортпереводчик Виктор, или Тощий.
- Или Пятая нога.
- И не пятая, Кузьмич, а восьмая! Заметь, четвертая парная, значит не такая уж бесполезная.
- Ладно, Тощий Витя-зь, знаем мы вас переводочников, швартуй цепью ящики! Поехали дальше!
Авдеев старался быть хорошим грузчиком и такелажником. Да и как еще заслужишь уваженье экипажа, который вместе налетал за облаками тысячи часов, засолил не один пуд летной формы и получил единую на всех долю космической радиации.
Погрузкой в Кокайтах, в Марах, в Фергане - везде, руководил, как положено, Домовитый. Он же управлял балкой-краном, повесив пульт на шею, а главное - рассчитывал центровку груза по одному ему известным формулам (ну, может еще кому-то), а это в ВТА - живучесть летной машины, вперемешку с жизнью экипажа, а значит снискал уважение и славу, которыми не думал делиться ни с кем. В общем, знал себе цену.
На погрузке-разгрузке экипаж работал парами. Отдыхали (готовились к полету) командир и штурман. Зато на эшелоне можно было дремать на матрацах до самого снижения над Кабулом, зная, что все под контролем. Границу диспетчеры зоны фиксировали на русском языке, а иностранные суда не горели особым желанием связываться в воздухе с военным транспортником.
Авдеев на подлете к Кокайтам уже забил себе спальное место в закутке за штурманом, экипаж не возражал. Виктору, вообще, нравился нижний фонарь 76-го, особенно при взлетах и посадках, когда навстречу мчалась с ускорением бетонная полоса, или с траверза приближалась земля в антеннах и сачках.
Обычно вылет с базы под загрузку приходился на три часа утра, а с точки на Афган - на пять.
- Не понял я, Вован! Ты чего шлангуешь? - возмутился прапорщик Мороз скрипучим басом воздушного артиллериста, пытаясь привлечь правака к общественным работам, подмигивая Кузьмичу, - не хочешь швартовать груз, схватил ящик, упал - отжался!
- Семеныч, я план полета изучал, - пытался соскочить Веселый под надуманным предлогом, - вдруг что - не то, кто будет сажать борт во враждебном окружении?
- Прекратить панику! Не стой под грузом, не колотись под клиентом! Становись с Витязем в пару. Надо будет, Чапай через автопилот Илюшу посадит и на перрон определит, - наслаждался авиационно-патриотической темой Главный прапорщик Белоруссии.
- Мужики, - улыбался правый летчик, - день рождения у меня сегодня. Четвертной, как с куста, разменял с вытекающими для всех последствиями.
Ребята подходили, обнимали молодого юбиляра, хлопали по спине, жали руку, и было видно по всему, что настоящим Витязем в экипаже был не тощий переводочник Авдеев, а весельчак Володя Клещенок.
Продолжение: http://www.proza.ru/2017/02/27/1513