Как-то я получила письмо от приятельницы, полное раздумий и печали. Это было так ей несвойственно, что меня очень удивило. У приятельницы явно была потребность излить на бумаге накопившееся внутри и разделить с кем-либо гнетущее чувство и причину тоски.
«...Я выросла, - писала она, - в небольшом провинциальном городке, в патриархальной российской глубинке, где получила пуританское воспитание. Как-то, волею судьбы, я очутилась на излюбленном столичной публикой морском курорте (мы гостили у маминой подруги) в самый разгар сезона.
Все вокруг было для меня удивительным и поражало. Этот неповторимый запах моря, плеск волн, ласкающих песчаный берег, сверкающая на солнце своей белизной, появляющаяся у кромки пена, громкие крики резвящихся чаек - все пробуждало какое-то восторженное чувство радости от окружающего великолепия. Но особый интерес и любопытство вызывали во мне вечерние часы променада, когда разнаряженные модницы прохаживались по набережной, демонстрируя свои парижские туалеты, а мужчины всех возрастов, в котелках и соломенных шляпах, с тростью в руках и моноклем в глазу дефилировали легкой походкой, провожая их оценивающими взглядами. Встречая знакомых дам, эти денди приветствовали их поклоном, снимали головные уборы и обменивались с ними многозначительными улыбками. Отовсюду слышался смех и загадочное воркованье, которые, как ни старался, не мог заглушить местный оркестрик, наигрывавший душещипательные модные мотивы и придававший еще больший романтический флер всей этой праздничной толпе. А в воздухе царил чарующий аромат цветущих магнолий...
Этот яркий калейдоскоп красоты, недомолвок и улыбок заставлял громче стучаться мое юное сердечко...
Стояла жаркая, солнечная погода, какие бывают только на юге. Наше знакомство произошло необыкновенно, под стать обстановке: мы оба, спеша утолить жажду, чуть не столкнулись лбами у киоска с газированной водой. Он галантно уступил мне не только черед, но и подал стакан сельтерской. Юноша оказался моим ровесником, живущим поблизости, чуть ли не рядом.
С этого дня мы стали неразлучны. Он поражал меня своим кругозором, взглядами на царившую в стране вопиющую действительность, раскрыл мне глаза на бедность народную, с которой надо бороться, делясь своими благами. С горящими глазами он воспевал труд и справедливое распределение его плодов. Я слушала собеседника широко раскрыв рот, поглощенная новыми, доселе неслыханными идеями и учениями великих мыслителей и мечтателей.
Но не думай, что только высокие материи занимали нас... Мы часто бродили по окрестным горам, смеясь и держась за руки, перепрыгивали через узкие расселины, не страшась и рискуя окунуться в текущие по ним горные ручьи, взбирались на перевалы и спускались в овраги в поисках вновь, по второму разу созревшей земляники (а найдя красную ягоду, он клал ее мне в рот)...
Чувства, которые родились и кипели во мне тогда не передать словами, их надо испытать. Я была уверена, что это взаимно и навсегда...
Дни стремительно летели, принося радость, новые открытия и неведомые ранее ощущения. Как далеко зашли бы наши отношения, не знаю, но они были чисты, как утренняя роса!
Увы, всему, а с большим сожалением и хорошему, приходит конец и настал час расставанья. Держась за руки, мы поклялись не забыть друг друга и обменялись адресами.
Вернувшись в родные пенаты, где все мне уже казалось мрачным и унылым, я стала с нетерпением, с первых же дней, ждать от него вестей. Не дождавшись и решив, что, быть может, им случайно утерян мой адрес, я написала первой. Ответа не последовало...
Я уже была готова напомнить о себе вновь, но мама охладила мой пыл, сказав, что это моветон и девушке, «а ты ею уже стала!», приличествует держать себя в рамках. Я подчинилась этим условностям, хотя в душе много раз была готова, презрев их, перейти границы дозволенного, считая, что лишь серьезная причина помешала ему ответить. Воспитание удерживало меня, хотя это стоило мне огромных усилий, переживаний и горьких минут от сознания краха всех надежд.
Шли годы, я повзрослела. Были увлечения, казавшиеся любовью, но тех чувств, того душевного трепета и подъема я более не испытывала. Все было не то...
В дальнейшем меня просватали. Окружающие уверяли, что это прекрасная партия: он из хорошей, зажиточной семьи нашего круга, блестяще окончил кадетский корпус и в дальнейшем его ждет приличная карьера. Главное же заключалось в том, что он давно был в меня влюблен.
Его приятная внешность, поклонение, цветы и подарки возымели действие и я поддалась.
Я вышла замуж вся в ожидании повторения тех, когда-то испытанных восторженных чувств, но ошиблась. Во мне они вновь не возродились, а муж стал не только не любим, но даже неприятен... Его ласки, проявления любви, вызывали во мне обратную реакцию. Даже привычка мужа пить чай, прихлебывая, само его присутствие рядом - все претило мне и, вспомнив где-то прочитанное: «Если любящий тебя человек вызывает не столько жалость, сколько раздражение, надо, не затягивая, рвать союз», я ушла, под хор всеобщего непонимания и осуждения.
Проходило время, а я все жила в поисках и ожидании возрождения тех первых, счастливых ощущений, того трепетного, одухотворяющего полета души. И, наконец, свершилось: я влюбилась!
Любовь и страсть слились воедино и мне казалось - наконец-то оно пришло, счастье, о котором грезилось все эти годы. Я упивалась им, но все это было совсем другое, не похожее на то, все еще не померкнувшее в укромном уголке души, ничем не замутненное, трепетное чувство первой любви.
Я родила дочь, подарившую мне радость материнства и вся предалась ей, моей малютке. Полная уверенности во взаимной любви мужа, я стала делить свои чувства между этими двумя, дорогими мне, существами. Но я заблуждалась - этого супругу оказалось мало и он стал искать утех на стороне. Короче, я много, очень много страдала, чувствуя и зная об его неверности.
Дочь заболела. Несмотря на все старания медицины и мои мольбы к небу, все оказалось бессильным перед злым роком: я ее потеряла. От постигшего горя, были минуты, когда я ощущала, что схожу с ума.
Муж не только не разделил со мной горечь утраты, но даже понимания, сочувствия и поддержки я так и не дождалась. Но я все же выстояла и нашла в себе силы разорвать тонкую нить с этим чуждым мне человеком, всецело отдавшись творческой работе, даровавшей мне вдохновение и наполнившей жизнь.
Я испытала взлеты и падения, радость находок и горечь ошибок, увлечения и разочарования... Но и после всего пережитого и полученного опыта, все равно часто, очень часто меня посещали воспоминания о том далеком времени, когда я познала удивительное ощущение трепетной, почти детской любви и лелеяла в душе этот нежный бутон, так и не распустившейся, розы...
В водовороте повседневной рутины потускнел его образ и казалось, что совершенно забылся... Но вчера, встретив кузена, в его спутнике я безошибочно узнала своего далекого «идола». Конечно, время взяло свое... Но, несмотря на представительный, чиновный вид, бородку клинышком и годы разлуки, это был он. Те же глаза, густые, почти сросшиеся у переносицы брови и темная родинка у левой ноздри... - сомнений не было ни минуты. И когда брат стал нас представлять друг другу, я сказала: «Мы знакомы. Причем давно!» Он с удивлением прищурился: «Да?»
Я попыталась напомнить и была удостоена оскорбительным: «Возможно, возможно...» в сопровождении такого пошловато-скучающего взора, что на полуслове предпочла раскланяться.
Неужели в его памяти не осталось воспоминаний о том чистом, юношеском увлечении? А может, его и не было и это плод моих иллюзий? Но, хотя бы для приличия...
Он даже не попытался напрячь память... И у меня все звучит в ушах это: «Возможно, возможно...», а перед глазами стоит его пустой ироничный взгляд.
Наверно, со стороны я кажусь слишком сентиментальной, придающей большое значение подростковым забавам... Но для меня то, первое мое чувство так глубоко и дорого, так несравненно чисто, что до вчерашнего дня его не смогла замарать вся та грязь, которая в дальнейшем повстречалась на жизненном пути.
А я, наивная, думала, что и он сохранил в душе ту прелесть одухотворенной близости, поэтому так тяжко разочарование...»
В конце письма была приписка: «Я тебя уморила своей исповедью? Наверно это скучно и неинтересно. А мне горько и больно... Прости.»