На фото: я в спортивном зале МАИ.
Спорт всегда был частью моей жизни, очень важной ее частью. Я без спорта – это вообще не я. Я знаю людей, которые не любят спорт. Я их не понимаю. Мне они кажутся чудаками, которые добровольно лишили себя удовольствия. Для меня спорт – это прежде всего удовольствие, это радость движения, это песня души и тела, это - азарт, это – восторг!
Спорт в моем детстве и ранней юности – а это 40-50-ые годы прошлого столетия – был совсем не таким, как сейчас. Не таким по духу, не таким по сущности своей. Люди тогда смотрели на спорт как на увлечение, хобби. Это была приятная добавка к основной деятельности человека. Никто и помыслить не мог, что на тренировку и соревнования будут ходить, как на работу, и получать за это деньги. Спортом занимались в охотку. Это был чисто любительский спорт. Между прочим, в Олимпийских играх тогда имели право принимать участие только спортсмены-любители. У нас других и не было. Спорт тогда еще не спутался с бизнесом. Богатенькие дяди не покупали футбольные клубы, как дачу или машину. И игроков не продавали, и сумасшедших денег им не платили. Им вообще не платили, лишь обеспечивали бесплатной формой и снаряжением.
Я это точно знаю: я жила в детстве в одной квартире с хоккеистом «Спартака» Юрой Кравченко. В интернете есть сведения о нем на сайте http://www.spartak-history.ru/hist/persons/detail.php?ID=30055. Юра учился в Московском авиационном институте (МАИ), а по окончании учебы работал несколько лет инженером. Правда любовь к спорту пересилила, и он после долгих колебаний ушел на тренерскую работу.
Жил Юра в одной комнате с родителями и младшей сестрой, моей ровесницей. А потом еще и жену привел в эту же комнату. Когда я рассказываю об этом знакомым, мне просто не верят. Как это? Хоккеист «Спартака» - и в коммуналке? Такого не бывает! Сейчас не бывает. А тогда было.
Это сейчас люди восторгаются и завидуют мне, узнав, что я жила в одной квартире с самим спартаковским хоккеистом! А тогда никому бы и в голову не пришло восторгаться. Ну и что тут такого, что мой сосед играет в хоккей за «Спартак»? Мало ли кто чем увлекается! Кто-то марки коллекционирует, кто-то на балалайке бренчит, а этот – шайбу по льду гоняет.
Сейчас быть спортсменом стало престижно, и родители тащат в спортивные секции едва научившихся ходить детишек. В мое же время дети приходили в спорт сами и гораздо позже. Вы можете представить себе тринадцатилетнюю девочку, которая не умеет держаться на воде, а тренер спортивного клуба приглашает ее в свою секцию? А меня пригласили. Слоняясь однажды летом по стадиону «Метрострой», я подошла к открытому бассейну посмотреть, как тренируются пловцы. Ко мне подошел тренер.
- Девочка, тебе нравится плавать? – спросил он.
- Я не умею, - призналась я.
- Хочешь я тебя научу?
- Хочу.
- У тебя есть купальник и шапочка?
- Шапочки нет, только купальник.
- Ты далеко живешь?
- Нет, тут рядом.
- Тогда беги за купальником. Сегодня и начнем. А шапочку мы тебе здесь подберем.
Так в тринадцать лет я начала заниматься плаванием в спортивном обществе «Метрострой».
В то время как обычные люди относились к спорту как к забаве, удовольствию, развлечению, государство наше, СССР, смотрело на это дело шире, глубже, по-государственному и всячески поддерживало и поощряло занятия спортом, так как спорт тогда ассоциировался со здоровьем, а государству, чтобы строить коммунизм и защищать Отечество, нужны были здоровые и сильные люди.
Вот слова из песни тех времен:
На посту ли трудовом,
В деле ли военном –
Чтобы первым быть во всём,
Надо быть спортсменом.
В школах, на предприятиях, на стадионах работали спортивные секции. Все было доступно, все было бесплатно. В качестве наглядной агитации в парках и на площадях устанавливали гипсовые статуи спортсменов. Самой популярной была девушка с веслом. Ее можно было увидеть в любом провинциальном городке. О спортсменах снимались художественные фильмы. Из репродукторов звучали задорные спортивные песни. Вот одна из самых популярных:
Эй, вратарь, готовься к бою:
Часовым ты поставлен у ворот.
Ты представь, что за тобою
Полоса пограничная идёт!
Для привлечения населения к спорту Государство организовало полудобровольную-полупринудительную сдачу норм БГТО (Будь Готов к Труду и Обороне) – это для школьников, а для взрослых - ГТО (Готов к Труду и Обороне). Нормы БГТО/ГТО в школах и ВУЗах сдавали на уроках физкультуры, а на предприятиях, где уроков физкультуры не было, приходилось применять уговоры и угрозы. Там, где я работала, это делалось так. Приходил начальник или кто-нибудь из месткома и объявлял, что для сдачи норм ГТО надо выставить столько-то человек. Желающих обычно было меньше, чем надо. Тогда начинали давить, особенно на молодых. Отказываться было себе дороже. Не хочешь кросс пробежать? А я тебя в отпуск летом не пущу. Не желаешь прыгнуть в длину? Не получишь путевку в дом отдыха. Так вот и выходили на стадион люди совсем неподготовленные, далекие от спорта. Толку от такого разового мероприятия не было никакого. Единственной несомненной пользой от этого грандиозного движения было внедрение в массовое сознание понятия, что заниматься спортом – это хорошо, это правильно.
Мои родители были очень далеки от спорта. Папа – тот даже ни за какую футбольную команду не болел, что было редкостью среди мужчин. Однако именно папа содействовал моим первым шагам в спорте. Я до сих пор помню – мне было лет пять-шесть, - как он пришел домой со свертком под мышкой и сказал загадочно:
- Ну, дочурки, угадайте, что я вам купил.
Мы с сестрой примчались к столу, на который он положил сверток и долго, нарочито долго, разворачивал коричневую, местами промасленную бумагу. И, наконец, она вся раскрылась, и мы увидели – о, восторг! – бесподобно красивые серебристые коньки с загнутыми кренделем носками. Это были «снегурки» - знаменитые коньки 40-ых. Они крепились с помощью веревок к любой обуви – хоть ботинкам, хоть валенкам. Чтобы конёк плотно прилегал к обуви, под веревку подсовывали палочку и закручивали ее до предела.
Первый наш с сестрой выход на лед был событием местного значения – ни у кого из окрестных детей еще не было коньков. Коньки мы с сестрой надели дома – папа помог прикрутить их к валенкам. Каждой из нас достался один конек. Прямо напротив нашего дома находился небольшой пруд, туда мы и направились. Пруд был засыпан снегом, но мы прихватили с собой дощечки, расчистили небольшую полоску льда и стали кататься. Катались так: оттолкнешься ногой без конька ото льда, поднимешь ее и скользишь на одном коньке – восторг невероятный! Когда ход замедлялся, снова отталкиваешься свободной ногой, и едешь дальше.
Сбежались дети посмотреть на чудо-чудное. Знакомые девочки просили: «Дайте прокатиться!» И мы давали. Установилась очередь, договорились, сколько кругов можно проехать за один раз. Нам с сестрой разрешалось делать столько кругов, сколько совесть позволит. Но когда совесть позволяла слишком много, все возмущенно гудели. Конек передавался вместе с валенком, чтобы не терять время и не мучиться с прикручиванием. Подтягивались к пруду и чужие ребята. Некоторые, кто посмелее и понахальнее, просили дать прокатиться, но их гнали – своих желающих было предостаточно. Мальчишки старались понравиться, хватали дощечки, а то и прямо руками разгребали снег, расширяя ледяную площадку. Приходилось и им давать прокатиться.
Довольно скоро «снегурки» появились и у других детей – жизнь налаживалась. Нам с сестрой купили вторую пару коньков. Теперь наш пруд уже кишел маленькими конькобежцами. Через какое-то время на смену «снегуркам» пришли «гаги». Это уже был, как теперь бы сказали, прорыв - коньки продавались в комплекте с ботинками. В мастерских коньки приклепывали к ботинкам. Там же их точили.
Мы подрастали, и наш пруд становился нам тесен. Мы начали ходить на стадион «Метрострой», который находился недалеко от нашего дома, на Дружинниковской улице. Что сейчас с этим стадионом, не знаю. В 90-ые он еще существовал, но имел жалкий вид. А тогда, в конце 40-ых – начале 50-ых это был большой стадион, где жизнь била ключом. Зимой там заливали хоккейную площадку. На ней проходили соревнования. Когда играл «Спартак», я ходила болеть за нашего Юру. У него было прозвище «Помидор» из-за яркого румянца на щеках. Трибун вокруг хоккейной площадки не было. Мы забирались на сугробы с внешней стороны металлической сетки, которой было обнесено хоккейное поле, и оттуда смотрели игру. Никаких фан-клубов, никаких драк между болельщиками и прочих мерзостей, которые пришли к нам в 90-ые из так называемых цивилизованных стран, и в помине не было. Каждый болел за свою команду, а всех нас объединял интерес к хоккею.
Для любителей кататься на коньках на «Метрострое» заливали целых три поля, и все три по воскресеньям были забиты. Москва тогда «болела» коньками, а конькобежный спорт по популярности уступал лишь футболу. В начале пятидесятых наш стадион урезали – на самом дальнем от нас конце построили вестибюль станции метро Краснопресненская.
Каток притягивал нас, как магнит. Он сверкал огнями, играла музыка, и было очень весело. Мы с подружками ходили туда почти каждый день. Вход на каток был платным, и, хотя плата была совсем небольшой, не всем и она была по карману. Однако это нас не расстраивало, так как была возможность проникнуть на каток без билета. Мы надевали коньки дома и по обочине улицы, по снегу, шли до самого стадиона. Там вдоль забора стояли сарайчики, зимой тонувшие в сугробах. По этим сугробам мы забирались на крышу сарайчика, с нее перелезали через забор на трибуны, и с трибун сбегали вниз на каток. Иногда кто-нибудь из работников стадиона, завидев нас, кричал и махал руками, но скорее для порядка. Не помню, чтобы кто-нибудь когда-нибудь за нами бегал и выгонял со стадиона.
На катке были свои правила катания. Большинство конькобежцев двигалось по кругу против часовой стрелки. Некоторые катались по одному, другие парами под руку. Если мальчик хотел прокатиться под руку с девочкой, то подъезжал к ней и спрашивал:
- Прокотимся?
Именно «прокотимся», а не прокатимся – так тогда говорили. Если девочка отказывала, он отъезжал, но попадались злобные ребята, которые в отместку подшибали ей конек, и она больно шлепалась об лёд.
Из озорства подшибали девчонок и мелкие мальчишки, катавшиеся в середине поля. Эти двигались хаотично, как броуновские частицы, гонялись друг за другом и без конца падали. Падали потому, что у «гаг» были прямые лезвия, и на них нельзя было крутиться, как на хоккейных коньках. Чтобы повернуть, надо было переступить одной ногой перед другой, как это делают на беговых коньках. У мелюзги ноги путались, и они падали.
Но однажды в середину круга вышли мы, девочки из коммунальной квартиры, в которой жил хоккеист Юра Кравченко. В нашей квартире было четыре девочки, все 1940 -1941 годов рождения, и все ходили на каток. Юра, который был лет на восемь-девять старше нас, относился к нам покровительственно и иногда всем нам точил коньки на своем станке. А однажды он взял и подточил концы наших «гаг», закруглил их так, что они стали в какой-то степени похожи на хоккейные коньки и приобрели свойство вращаться на льду. И вот мы вышли в центр круга на наших модернизированных «гагах» и завращались! Какой это был эффект! Катавшиеся по кругу останавливались и с интересом наблюдали, как мы без всякого усилия и переступания ногами поворачивали в любую сторону. А мелкие мальчишки – те рты разинули и слюни распустили от зависти.
Позже мне удалось покататься и на настоящих хоккейных коньках -«канадах», как их тогда называли. Однако больше по душе мне пришлись беговые коньки – «ножи». Я даже один сезон занималась, и вполне успешно, в конькобежной секции, но на следующий год что-то не сложилось со временем, и пришлось с сожалением расстаться с этим видом спорта. Осталось в памяти восхитительное ощущение от стремительного скольжения по льду.
Еще одним видом спорта, к которому приобщил меня папа, была гребля на лодке. В теплое время года папа водил нас с сестрой в парк «Красная Пресня». Там были прорыты каналы, и по ним ходили лодки. Папа, покатав нас некоторое время, пересаживался на корму, а нас с сестрой перегонял на среднюю лавку к веслам. Каждой доставалось по одному веслу. Мы старались изо всех сил двинуть лодку вперед под папины команды, но она крутилась и тыкалась в берега. Папа забавлялся, глядя как две крохи колотят воду веслами, и поливают его брызгами. Но постепенно мы приноровились, и у нас стало получаться лучше. Когда я немного подросла, то уже одна садилась на весла.
Гребля на лодке доставляет мне невероятное удовольствие. Я никогда не упускала возможности погрести, когда такая возможность предоставлялась, да и сейчас не упускаю. Несколько раз я ходила в дальние лодочные походы, на турбазах участвовала в соревнованиях по гребле на лодках. Приходилось мне грести и на байдарках – но это совсем не то ощущение, с лодками не сравнить. В последние годы, отдыхая летом в санатории, я обязательно беру лодку. Лодочник, когда в первый раз видит, как я на плохо гнущихся ногах спускаюсь в лодку, смотрит обеспокоенно. Но едва он оттолкнет лодку от причала, как я двумя-тремя мощными гребками посылаю ее кормой вперед, а затем лихо разворачиваюсь на 180 градусов, гребя одновременно обеими веслами в противоположных направлениях. Получается эффектно. Во всяком случае, мне так кажется. А в этом году я получила от лодочника комплимент, когда причалила к пристани легко и изящно, точно втиснувшись между двумя близко стоявшими лодками.
- Я мужчин не видел, чтобы так причаливали, - восхитился он.
Пустячок, а так было приятно! Лодки и лыжи – это все, что мне пока еще доступно из моих былых спортивных увлечений.
Чтобы покончить уже с папиным вкладом в мои занятия спортом, расскажу еще о шахматах - они ведь тоже считаются спортом. Папа был большим любителем шахмат. Тогда многие мужчины увлекались этой игрой. Газеты печатали шахматные задачки, по телевизору показывали шахматные партии, новости начинались с сообщений о шахматных баталиях. Все знали наших великих шахматистов: Ботвинника, Таля, Смыслова, Корчного, Петросяна, Карпова. И это, конечно, не все имена, которые были на слуху. А вы можете назвать хоть одного современного российского шахматиста? А кто является действующим чемпионом мира по шахматам, знаете? А тогда все знали.
Многие мужчины не только болели за шахматистов, но и сами неплохо играли. В выходные дни любители шахмат собирались в скверах и парках, садились по двое на скамейку и раскладывали между собой – нет, не водку с воблой, - а шахматную доску. Тут же набегали болельщики, становились полукругом, наблюдали за ходом партии, комментировали, спорили. Если кто-то из болельщиков пытался подсказать, разгорались нешуточные ссоры. Все было по-серьёзному.
Папа в сквер не ходил, играл дома. У него в нашем же доме было два приятеля, тоже любители шахмат. По воскресеньям кто-нибудь из них приходил к нам в гости. Они играли в шахматы, а потом мы все вместе обедали. Но когда никто не мог прийти, папа за неимением лучшего приглашал нас с сестрой. Мы играли вдвоем против него. Папа давал нам фору и, в первое время, право делать два хода подряд, а сам он делал один ход, и все равно он выигрывал.
Я думаю, что начала я играть в шахматы еще до школы. У меня долгое время хранился дома один из папиных комплектов шахмат. Шахматные фигуры в этом комплекте были подписаны снизу чернильным карандашом кривыми печатными буквами – это мой почерк. У каждой фигуры было имя: Таня, Зоя, Надя и т.п. Это я помимо игры в шахматы, играла с фигурами как с куклами. Я наряжала их в тряпочки, придумывала разные сценарии, и мои Таня, Зоя, Надя разгуливали по клеткам шахматного поля в соответствие с этим сценарием. Так что шахматы служили у меня одновременно для двух игр.
Насколько популярны были шахматы в мужской среде, настолько же мало ими интересовались женщины. В пионерском лагере на соревнования по шахматам среди девочек едва набиралось три-четыре человека, и двое из них были мы с сестрой. Из смены в смену, из года в год мы с ней попеременно становились чемпионками лагеря по шахматам.
Последний раз я играла в шахматы – и не просто играла, а выступала на соревнованиях - в 1984 году, когда мне было уже за сорок. Дело было на турбазе Министерства обороны СССР, располагавшейся на берегу озера Иссык-Куль в Киргизии. Это была очень большая турбаза, куда съезжались отдыхающие со всех концов нашей страны. Всех вновь прибывших распределяли по группам, и между группами проводились соревнования по разным видам спорта. Руководитель нашей группы, молодой парень, которого с подачи одной возрастной украинки мы стали звать «Батей», записывал желающих на разные соревнования. Везде кто-нибудь находился. Я записалась на соревнования по волейболу. Но когда дошли до женских шахмат, никто не откликнулся. Тогда Батя спросил:
- Среди вас есть программистки?
Мы с одной девушкой, не подозревая подвоха, отозвались:
- Есть!
- Тогда одна из вас будет играть в шахматы. Выбирайте, кто!
Я воскликнула:
- Только не я! Я уже забыла, как фигуры ходят!
Девушка сказала:
- А я вообще ваши шахматы в глаза не видела.
- Значит, ты – ткнул в меня пальцем Батя. – И разговорчики отставить.
Нас набралось на всю турбазу четыре женщины, согласившиеся участвовать в шахматном чемпионате. Мы сели по двое за шахматные доски. Я нервничала – не хотелось позориться. Ничего не придумав лучшего, я начала выдвигать фигуры для детского мата, будучи совершенно уверенной, что моя соперница знает, что это такое. К моему удивлению, она не знала, и на третьем ходу я поставила ей известный всем начинающим шахматистам детский мат.
На соседней доске разгорелся спор. Спорили мои потенциальные соперницы, правильно ли одна из них сделала ход. В спор вмешался мальчик – сын одной из игравших. Он уверял, что конь по диагонали не ходит. Соперница его мамы кричала, что она лучше знает, куда ходит конь. Подошел судья и подтвердил слова мальчика. Тогда сделавшая неправильный ход конем шахматистка вскочила, отбросила шахматную доску и гордо удалилась. Таким образом мне досталась на финальную игру женщина с мальчиком.
Мальчику было девять лет. Его мама спросила, не возражаю ли я, если он постоит рядом. Я взглянула на тщедушную фигуру мальчишки и его невыразительное лицо и кивнула. Вдохновленная своей первой победой, я опять начала выдвигать фигуры для детского мата, и, наверное, опять бы выиграла в три хода, если бы мальчик не начал отчаянно шипеть и махать руками, когда его мама чуть было не сделала роковой ход.
- Мама, вспомни! Детский! Я же тебе говорил! Детский! Вспомни! – громко шептал он.
Мама вспомнила и увернулась от детского мата. А дальше игра пошла по тому же сценарию. Мама хваталась не за ту фигуру, мальчик шипел, она бралась за другую, третью, и когда сын одобрительно кивал головой, она делала ход. Постепенно мальчишка обнаглел и стал уже прямо тыкать пальцем в нужную фигуру, а мама переставляла ее. Фактически, я играла не с мамой, а с этим мальчишкой. И… отчаянно проигрывала. Честно говоря, гордость моя была уязвлена – проигрывать сопливому мальчишке! Но тут к нам подошел судья. Он увидел, как мальчик, увлекшись, сам схватил фигуру, со смаком пришлепнул ее на доску и объявил мне шах.
- Это что еще такое! – возмутился судья. – А ну иди отсюда!
И выставил мальчика за дверь.
С трудом я выбралась из почти безнадежной ситуации, и, в конце концов, выиграла. Так я стала чемпионкой турбазы по шахматам. Мальчишка, хмурый, ждал свою маму у выхода.
- Твоя мама заняла второе место. Серебро, - сообщила я. – А ты молодчина! Если бы не судья, стал бы чемпионом турбазы среди женщин!
Он засмеялся – мальчик оказался с чувством юмора. Это было последний раз, когда я сидела за шахматной доской.
Еще одним моим детским увлечением, теперь уже не связанным с папой, была стрельба из пневматической винтовки. Тир находился в небольшом парке наискосок от нашего дома, справа от пруда, где мы зимой катались на коньках. Теперь пруда нет, на его месте стоит дом, а парк остался. Он называется «детский парк Пресненский», а тогда, в моем детстве, носил имя Павлика Морозова – мальчика, который после революции боролся с кулаками, не пощадил своего отца и поплатился за это жизнью. В парке сейчас стриженая трава, цветочные клумбы, ухоженные дорожки и разные качели-карусели. Но тира нет. А тогда был, хотя не было газонов, цветов, дорожек - лишь деревья, вольно растущая трава и утоптанная земля вокруг незатейливых детских аттракционов: двух досок-качелей, двух барабанов, по которым мы бегали, как белки в колесе, только снаружи, и деревянной плохо отшлифованной горки – с нее мы съезжали только на ногах, а когда моя сестра съехала на попе, пришлось везти ее в больницу и вытаскивать из этой самой попы большую мохнатую щепку.
Тир стоял в левом верхнем углу парка. За ним шёл забор, а за забором находилось здание фабрики имени Капранова, выпускавшей детскую обувь. В нашей квартире жила работница этой фабрики – мама хоккеиста Юры Кравченко. Однажды я услышала, как она сказала кому-то на кухне, будто некоторые ее коллеги выкидывают детские ботиночки из окон цеха через забор в парк, а потом приходят и подбирают их. Я рассказала об этом моей закадычной подружке Альбине Фроловой, и мы начали охоту за ботиночками. Зачем нам это надо было, куда бы мы эти ботинки дели, если бы нашли, я не знаю, но азарт отыскать ботинки был невероятный. Каждый день мы шарили в густой траве вдоль забора у тира.
Дверь в тир иногда была приоткрыта, и мы совали туда любопытные носы. А потом стали заходить, смотрели как падают на бок подстреленные из ружья фигурки. Ружья стреляли мелкими, длиной около 5 мм, пульками, похожими на крохотный металлический стаканчик с округлым дном. Цели представляли собой вырезанные из металлических листов ярко раскрашенные фигуры зверей и разных других предметов. К каждой фигуре был присоединен рычажок с белым кружком на конце. В этот кружок надо было попасть пулей, и тогда фигурка падала на бок. Кружки были разных размеров, чем меньше, тем труднее было в них попасть. Среди фигурок были две особенные - кораблик и ветряная мельница. У них были самые маленькие кружки-мишени. И была одна хитрость. Так, если пуля попадала в правую половину мишени кораблика, падала правая его часть, если в левую – отваливалась левая половинка кораблика. И только когда пуля попадала точно по центру, кораблик раскалывался сразу на обе половинки. А ветряная мельница при попадании точно в центр мишени начинала светиться и быстро-быстро вращаться. Человеку, расколовшему кораблик напополам, или заставившему светиться и вращаться мельницу, полагалась премия – целых десять бесплатных пуль.
Мы с Альбиной так много торчали в тире, глядя завороженно на падавшие фигурки, что работник тира, пожилой, как нам тогда казалось, человек, инвалид войны на деревянной ноге, нас приметил. «А! Опять пришли, девчонки!» - приветствовал он нас весело. Видимо, мы его забавляли. А однажды, когда в тире никого не было, он предложил нам пострелять, бесплатно. Подставил нам под ноги ящики – без них мы не доставали локтями до барьера, – показал, как держать ружье и как заряжать его - первое время сам заряжал, так как у нас не хватало сил переломить ствол. Он научил нас целиться, затаивать дыхание и плавно нажимать на курок. Мы с Альбиной заболели стрельбой. Теперь все деньги, которые мы выпрашивали у родителей на мороженое, конфеты или кино, мы простреливали в тире. Но их не хватало. Мы стали ходить в магазины, толклись у касс и подбирали упавшие на пол монетки.
Хозяин тира радовался, глядя, как росло наше мастерство. Но недолго длилась его радость. Начав с самых простых, больших, мишеней, мы очень скоро перешли к средним, а со временем и маленькие мишени стали нам подвластны. И, наконец, мы добрались до тех самых особых, премиальных, фигур - кораблика и ветряной мельницы. Альбина сосредоточилась на мельнице, а мне достался кораблик. Сначала мне удавалось уложить, и то не всегда, только одну половинку кораблика, но однажды я разломила его пополам. Хозяин тира меня поздравил и вручил десять премиальных пуль. Альбина тоже делала успехи, и ее ветряная мельница крутилась все чаще и чаще. Наконец, мы обе стали выбивать премиальные фигуры по крайней мере один раз из десяти выстрелов, а потом и еще чаще. Мой личный рекорд – одно точное попадание из трех выстрелов. Хозяин тира хмурился. Ему все чаще приходилось выдавать нам премиальные пули. Фактически мы стреляли уже бесплатно, и могли бы при желании забрать столько пуль, сколько хотели. Хозяин не мог на это пойти, - ведь он был наемным работником, и количество бесплатных пуль, которые он мог выдать, было, конечно, ограничено. Мы этого не понимали и возмущались, когда он зажимал наши премиальные. Мы стали заходить в тир, когда там были взрослые мужчины, и они нас поддерживали, когда мы требовали свои законные премиальные, тыча пальцем в объявление на стене. Тогда хозяин стал гнать нас, едва мы появлялись на пороге:
- Э! Э! – кричал он. – Девочкам сюда нельзя! Здесь стреляют!
И прискакивал к нам на своей деревянной ноге и выставлял за дверь. В конце концов, мы договорились с ним, что не будем больше просить премиальные, только когда он сам даст.
Позже я не пропускала ни один тир, который попадался мне на пути – их, правда, было совсем немного в Москве. Стреляла я, пока глаза хорошо видели. Однажды мне удалось даже пострелять из настоящей винтовки большими пулями - длиной около 5 см. Это было в рамках сдачи норм ГТО. Стреляли мы из положения лежа, техника стрельбы была другой, тем не менее я с первого же раза настреляла на третий разряд. Но главный мой триумф был еще впереди.
В конце апреля 1983 года я отправилась отдыхать в Анапу – надо было срочно использовать отгулы, которых набралось у меня на целых три недели. Я прихватила с собой младшего сына – ему уже исполнилось семь лет, но он еще не ходил в школу. Море было жгуче холодное, но мы по чуть-чуть купались и каждый день ходили на городской пляж. Прямо перед пляжем стоял тир. Вспомнив, сколько радости он доставлял мне в детстве, я повела туда сына, чтобы научить его стрелять. Тир был как две капли воды похож на тот, в котором я стреляла в детстве, и даже хозяин тира напоминал того, из детства – тоже хромал и балагурил. Однако сын не увлекся стрельбой, промахнулся несколько раз и скис. Я с удовольствием достреляла его пули и еще себе прикупила. Мы стали каждый день по пути к морю заходить в тир.
Кроме фигур, падавших на бок, в тире была еще одна необычная цель – такой я нигде раньше, да и позже, не видела. Сбоку от стенда с фигурами, на стене, висела полка, на ней стояли в ряд десять свечей и горели. Надо было попасть в свечу так, чтобы затушить пламя. Сначала у меня не получалось, пламя дрожало, качалось, металось, но не гасло. Потом я догадалась, в какое место надо целиться, и стала с легкостью тушить одну свечку за другой.
Обычно в тире находились один-два человека, а то и никого – был еще не сезон. Но однажды, когда я открыла дверь тира, то увидела там целую группу солдат. Я решила прийти попозже, но хозяин, увидев нас, радостно закричал:
- Заходите! Заходите! Для постоянных клиентов место всегда найдется.
Он попросил крайнего солдата подвинуться и дал мне винтовку. Я заказала, как всегда, десять пуль и хотела стрелять по обычным мишеням, так как свечки оккупировали солдаты, да и были они от меня далеко, под неудобным, острым, углом. Но хозяин тира не дал мне выстрелить – велел нам всем поднять ружья дулами вверх, подошел к свечам и зажег две из них, которые не горели. Потом хитро подмигнул мне и головой указал на свечи. Я поняла, что он просит стрелять по свечам. Первыми выстрелили солдаты, и все промахнулись. Я выстрелила – свеча погасла. Хозяин тира громко хихикнул. Солдаты, до этого беспрерывно болтавшие, и подначивавшие друг друга, притихли. Стрельнули еще по разу. Они опять промахнулись, я потушила вторую свечу. Хозяин вовсю веселился и дразнил солдат. После очередной погашенной мною свечи, солдаты пошептались между собой, дружно сложили ружья, и, оставив неиспользованные пули, вышли.
Я почувствовала себя виноватой.
- Ну вот! Всех ваших клиентов распугала.
Однако хозяину тира это настроения не испортило.
- Придут! Куда они денутся! – уверил он. - А то все меня дедом, да дедом зовут. Вот тебе и дед! Будут знать!
У меня в жизни были достижения куда более значительные и весомые, чем стрельба по свечкам, но почему-то именно эта свечная победа сильнее всего греет мне душу. И, признаюсь, я не упускаю случая рассказать, как я «перестреляла» солдат в тире. Вот и опять не удержалась.
Мое детское увлечение стрельбой пришлось как нельзя кстати, потому что как раз в это время мне была запрещена любая физическая нагрузка. Мне даже в школу было велено ходить кружным путем, чтобы не подниматься напрямую вверх. Дело в том, что в восемь лет я заболела скарлатиной, которая дала осложнение на сердце. И врачи отлучили меня от физической активности. Напрочь. Мне было запрещено всё. Мама пугала:
- Не будешь слушаться врачей, умрешь.
Умирать не хотелось, но и сидеть на скамейке, глядя, как мои подруги прыгают через веревочку, играют в «классики», «колдунчики» и другие подвижные игры, было невыносимо.
Не знаю, что стало бы с моими «сердечными» делами, если бы я послушалась врачей. Но я была слишком активной, слишком азартной, чтобы долго это выдержать. Уже через пару месяцев после выхода из больницы, я нарушила запрет ходить в школу вверх по прямой. Не специально, правда, нарушила. Просто я опаздывала на уроки и встала перед выбором: либо получить выговор за опоздание, либо идти коротким, но запрещенным путем. Страх перед гневом учительницы оказался сильнее страха смерти, и я пошла коротким путем, да еще и быстро. Когда я села за парту мое сердце бешено колотилось – не знаю от чего больше: от физической нагрузки или от страха, что вот сейчас я умру. Однако ничего не случилось. Это меня очень ободрило, и я стала потихоньку, с недетской осторожностью, нарушать врачебные запреты.
Где-то через год-два я вернулась к прежней физической активности. Надо сказать, что мама меня не останавливала. Я, как и раньше, бегала, прыгала через веревочку, играла в «кузнечики», «штандр», «казаки-разбойники» - во все, во что играли здоровые дети в нашем дворе. При этом от физкультуры я оставалась освобожденной безусловно и навечно. Но когда в седьмом классе я перешла в другую школу, данные о моем нехорошем здоровье то ли не дошли, то ли на них не обратили внимания. Я же никому ничего не сказала и стала ходить на уроки физкультуры. Чувствовала я себя вполне хорошо, только бегать стало труднее, чем раньше: колотилось сердце и трудно дышалось. Но меня это не останавливало.
У нас с Альбиной с самых малых лет была такая игра: она заходила за мной в нашу квартиру на седьмом этаже, оттуда мы спускались вниз пешком, настороженно глядя друг на друга. В какой-то момент одна из нас тыкала другую пальцем, кричала «Салочка!» и бросалась вниз по лестнице. Мы вылетали из подъезда и мчались, пока последняя не догоняла первую и не осаливала ее или не сдавалась. Альбина была сильнее и быстрее меня, но бывало, что и я выигрывала. Я никогда не переживала из-за проигрыша, да и Альбина тоже. Мы обе были азартные, но не тщеславные.
По мере того, как мы подрастали, эта игра становилась нам не столь интересна, и, в конце концов, мы ее забросили. Но однажды случилось следующее. На нашем стадионе «Метрострой» были организованы межшкольные соревнования по легкой атлетике. Я как раз в тот год начала ходить на уроки физкультуры. Меня поставили бежать круг по стадиону. Не знаю, насколько бы хорошо я пробежала, если бы не оказалась в одном забеге с Альбиной. Мы встали с ней рядом, и едва судья дал отмашку, Альбина ткнула меня пальцем в бок и шепнула:
- Салочка!
И мы помчались. Ветер свистел у меня в ушах. Не помню, кто из нас пришел к финишу первым, помню, что мы обе далеко оторвались от общей массы. Ко мне тут же подбежали два тренера из разных спортивных обществ и стали наперебой уговаривать заниматься у них бегом. Но я их едва слушала. Я чувствовала себя ужасно. Я была на грани потери сознания: у меня темнело в глазах, тошнило, бешено колотилось сердце, а горло и бронхи горели так, будто их натерли песком.
Я отказала обоим тренерам. И никогда об этом не жалела. При всей моей любви к спорту легкая атлетика оставляла меня равнодушной. Одно дело гоняться за Альбиной, а другое – нудно и скучно наматывать круги по стадиону. Не знаю, предлагал ли кто Альбине заняться бегом, но, если и предлагал, то она тоже отказалась.
Вскоре, однако, мы обе оказались в секции плавания на том же стадионе «Метрострой». Выше я уже рассказывала, как меня тренер заманил в плавание. А Альбину я сама привела к нему, когда она в конце августа вернулась с каникул домой. Альбина все лето проводила с бабушкой и сестрами в подмосковной деревне, располагавшейся на берегу Рузы. Бабушка ни в чем ее не ограничивала, и она целыми днями торчала на реке. Плавала и ныряла она, как рыба. Тренеру Альбина очень понравилась, и он взял ее несмотря на то, что наша группа была к тому времени уже полна.
Вскоре резко похолодало, и плавать в открытом бассейне стало невозможно. Мы переместились в закрытый бассейн у метро Автозаводская. В Москве тогда бассейнов было раз-два и обчелся, и все работали только для спортсменов, а для любителей плавания так и вовсе ничего не было. Насколько я помню, первый доступный всем желающим бассейн, появился в Москве только в 1960 году. Это был знаменитый открытый круглый бассейн «Москва». Его построили на территории храма Христа Спасителя, разрушенного в тридцатые годы в пылу антирелигиозного угара. Бассейн был невероятно популярен у москвичей, и на него открывался очень красивый вид сверху. Многие приезжали даже не плавать, а полюбоваться бассейном – вокруг него всегда толпились люди. Особенно красиво было зимой, когда над голубой поверхностью воды поднимался пар и сквозь эту морозную взвесь виднелись разноцветные шапочки пловцов, а порой и сами пловцы, если порывом ветра туман сносило в сторону. Я часто ходила в бассейн «Москва» именно зимой – это было так круто! Теплая вода, а мороз обжигает высунувшиеся из воды плечи. Теперь на месте бассейна снова построили храм Христа Спасителя. Полный идиотизм! Идиотизмом было разрушать храм, но не меньшим идиотизмом стало и разрушение бассейна, произошедшего в девяностые годы в пылу теперь уже религиозного угара. А ведь можно было оставить бассейн и построить храм рядом с ним – места хватило бы. И сейчас москвичи и гости столицы могли бы любоваться одновременно двумя шедеврами.
Бассейн, в который переместились наши тренировки был переполнен. Чтобы больше групп могло заниматься одновременно, дорожки протянули не вдоль, а поперек бассейна. Где-то через месяц спортивное начальство наверху решило сократить число занимавшихся в бассейне и неожиданно для всех, в том числе и тренеров, устроило курсовку. Надо было проплыть 25 метров за определенное время. Тех, кто не укладывался, отчисляли. И здесь обнаружился недосмотр моего тренера: он упустил из внимания, что прыгать в воду я не умею. Я даже с бортика «солдатиком» ни разу не прыгнула. А тут надо было нырять с тумбочки вниз головой. Дали свисток, все попрыгали в воду, а я все топталась на тумбочке, примеряясь, как лучше спрыгнуть с нее. Тренер бешено орал на меня, вокруг все кричали «Прыгай!» Наконец, я свалилась в воду мешком, кое-как отфыркалась и поплыла. Мои соперницы были уже на середине бассейна. Конечно, меня отчислили. Мой тренер ужасно ругал меня и одновременно пытался добиться, чтобы мне разрешили повторить заплыв, уверяя, что я - перспективная. Он дал мне пропуск в бассейн на чужое имя и велел ходить на тренировки тайком. Но я не пошла - я обиделась. Обиделась не на тренера, а на тех, кто меня, такую способную, отчислил. В подростковом возрасте я стала чрезмерно самолюбивой.
А Альбина продолжала тренироваться. На следующий год у них организовали группу синхронного плавания – насколько я помню, тогда это называлось фигурным плаванием. Альбину пригласили в эту группу. Я однажды ходила смотреть их выступление в Лужниках – красота необыкновенная! И моя Альбина была лучше всех.
В 1956 году наша семья получила квартиру в новом доме недалеко от станции метро «Электрозаводская», и в девятый, предпоследний, класс я пошла учиться в школу № 414. Эта школа сильно отличалась от тех двух, в которых я училась раньше. Здесь царил непривычный для тех времен дух свободы - относительной, конечно. Директор нашей школы Семен Федорович Бунин был, как бы сейчас сказали, человеком демократичным. Он видел в нас, школьниках, не подчиненных его власти детей, которые должны беспрекословно его слушаться, а личностей. Он нас уважал, а мы, в свою очередь, уважали его.
В этой школе мне посчастливилось также встретиться с необыкновенным учителем. Это был учитель физкультуры Семен Григорьевич - фамилии, к сожалению, не помню, а, может быть, и раньше не знала. Неброский с виду, невысокий, но сильный, он был фанатом своего, не самого, прямо скажем, уважаемого в школе предмета. Однако для него физическое воспитание детей, приобщение их к спорту стало делом жизни, и он отдавался ему самозабвенно.
В предыдущих двух школах уроки физкультуры проходили только в зале, и все сводилось к гимнастической разминке и легкоатлетическим упражнениям: мы бегали, прыгали в длину и высоту, лазили по шесту и канату. Семен Григорьевич разнообразил уроки. У нас не было школьного стадиона, но в хорошую погоду он выводил нас заниматься во двор, а зимой – зима тогда была длинной - уроки физкультуры проходили в Измайловском парке. Мы брали на лыжной базе лыжи – для нас, школьников, это было бесплатно - и бегали по лыжне. Я раньше ни разу не стояла на лыжах, а потому, едва попыталась двинуться по утоптанному снегу, как тут же мои лыжи разъехались, и я плюхнулась враскорячку. Семен Григорьевич заметил это, подошел ко мне, помог подняться и сказал негромко:
- Останься пока.
Все выстроились на лыжне, он дал им задание и отправил на круг. А меня отвел в сторонку, за кусты, проложил там лыжню и стал учить меня технике бега на лыжах. Почему за кусты? Потому что знал уже к тому времени, что я была чрезвычайно самолюбивой девушкой, и страдала бы, если мои одноклассники увидели, как я не умею бегать на лыжах. Когда группа приближалась к исходной точке, Семен Григорьевич выходил к ним, смотрел, кто как идет, показывал, как надо, и снова отправлял на круг. После этого возвращался ко мне. На втором или третьем уроке он уже поставил меня в общий строй.
Вскоре Семен Григорьевич объявил, что он организует лыжный поход под Звенигород, но возьмет только тех, кто ходит на лыжах быстро. Он провел контрольный забег, и я чуть-чуть не дотянула. Но он меня все равно взял – знал, что я не буду ныть. Этот поход я помню до сих пор. Впервые я попала в настоящий зимний лес и была очарована им на всю жизнь. Ослепительно белый снег искрился на солнце, большие разлапистые ели уходили верхушками в голубое небо, а воздух – морозный, настоянный на хвое воздух - бил в ноздри и хрустел на зубах. Мы то забирались в гору, то скатывались в глубокий овраг. Семен Григорьевич сказал, что это место называют Подмосковной Швейцарией. Никто из нас в Швейцарии не был, но это сравнение нас все равно впечатлило.
Семен Григорьевич шел впереди, но временами сходил с лыжни и оглядывал проходивших мимо него ребят, спрашивал не устали ли, не замерзли ли, с кого-то отряхивал снег, кому-то поправлял одежду и предлагал взятые в запас сухие варежки. Он трясся над нами, как курица над цыплятами. Тем более мне стыдно вспоминать, как мы его потом «кинули». Но это уже другая история. Возвращались мы в темноте, в волшебном свете луны. Было необыкновенно красиво. И грустно, что поход закончился.
С тех пор я не расстаюсь с лыжами. Лыжи перевесили даже мои любимые коньки, хотя и на коньках я продолжала кататься. В нашей школе можно было взять коньки бесплатно на один раз или на целый сезон. У меня были свои старые «гаги» и новые «ножи», но я взяла хоккейные коньки «канады» - мою давнюю мечту. Катков вблизи нашего дома не было, и мы ездили в Центральный парк культуры и отдыха имени Горького. Если вы там были, то представляете большую площадь перед входом в парк, высокую входную арку, а по бокам от нее - полукруглые одноэтажные здания со множеством окошек. В окошках продавали билеты на каток. По вечерам все окошки работали, тем не менее, площадь перед входом была запружена вплоть до проезжей части жаждущими попасть на каток. По краю толпы, а иногда и внутри ее двигались милиционеры на лошадях – следили за порядком. Но я не помню, чтобы были какие-то эксцессы.
Под каток в парке заливалась большая площадь: вся набережная из конца в конец и множество боковых аллеек. Самой красивой была «Ландышевая аллея» - так ее называли из-за фонарей, имевших форму цветка ландыша. Все катались вдоль набережной и по аллеям в две стороны, как машины на дорогах. И, конечно, играла музыка, сплошь отечественная. Очень популярной, и самой моей любимой, была песня, которая начиналась так:
Вьётся лёгкий вечерний снежок,
Голубые мерцают огни,
И звенит под ногами каток,
Словно в давние школьные дни.
Но вернемся к моему учителю физкультуры Семену Григорьевичу. В дополнение к урокам физкультуры он организовал в школе несколько спортивных секций. Каждый мог выбрать себе секцию по вкусу. Принимали всех желающих, без какого-либо отбора. Я записалась в гимнастику. Мне очень хотелось научиться делать «мостик», «ласточку» на бревне, садиться на шпагат и крутиться на брусьях – ведь это было так красиво! Однако хотеть и уметь – это разные вещи. Другие девочки делали упражнения с лёгкостью, а я, как ни старалась, как ни пыхтела, а все у меня шло с трудом или совсем не шло. Я просто не создана была для гимнастики. Самым мучительным для меня снарядом оказались разновысокие брусья. Перелетая с верхней перекладины на нижнюю, я непременно задевала ее спиной, и как ни старался Семен Григорьевич меня подстраховать, я постоянно ходила с синяками и ссадинами на спине. Радости от таких занятий не было никакой. Но я закусила удила. Мое самолюбие страдало. Как это? У других получается, а у меня нет! Не знаю, сколько бы еще продолжались мои мучения, если бы однажды Семен Григорьевич не обратился ко мне с просьбой:
- Нина! У нас не хватает девочек в волейбольной секции. Поддержи нас. Ладно?
- Нет, - возразила я, заподозрив, что он хочет выдавить меня из гимнастической секции. – Я хочу гимнастикой заниматься.
- Так и занимайся. Я просто прошу тебя дополнительно, временно, походить в волейбольную секцию, пока у нас не наберется достаточно девочек.
Я согласилась походить временно, даже не подозревая тогда, что волейбол останется со мной на всю жизнь. До этого я играла несколько раз в волейбол в кружок во дворе, но мне совсем не понравилось. Неинтересно было перекидывать мяч, который к тому же не удавалось долго удержать, так как играть толком никто не умел. Кроме того, мяч отбивал мне руки, и я потом подолгу ходила с синяками. Мячи, которыми играли во дворах и на пляжах любители, состояли из двух отдельных частей: резиновой надувной камеры и кожаной покрышки. Камеру засовывали в покрышку через разрез в ней и надували ее ртом через длинный хоботок, который потом перевязывали ниткой, складывали в два-три раза и засовывали под покрышку – образовывался бугорок. Этот бугорок, а также сам разрез, который стягивали суровой ниткой, как ботинки, больно били по рукам.
Школьный мяч, однако, не был таким травматичным, как тот, которым мы играли во дворе. Занятия мне понравились. Семен Григорьевич учил нас, как давать мягкий и точный пас, как правильно принимать мяч с удара - приседая и перекатываясь на спину, - и как атаковать. Мы много играли через сетку, и тут уже был азарт, а азарт – это мое. Не помню, когда я окончательно рассталась с гимнастикой – расставание не было драматичным.
В волейболе у меня получалось. Где-то через полгода Семен Григорьевич отобрал трех самых перспективных девочек – меня в том числе – и повез нас по спортивным клубам на смотрины. Одну девочку приняли в «Динамо», другую – в ЦСКА, а меня взяли в спортивное общество «Энергия». Наша команда не блистала – в турнирной таблице мы находились ближе к концу. Но все же занятия в профессиональном клубе, участие в чемпионате, меня многому научили. Через год меня присмотрел на соревнованиях тренер юношеской команды «Крылья Советов» и предложил перейти к нему. Я с радостью согласилась – команда девушек «Крыльев Советов» была тогда одной из сильнейших в Москве. На первом же чемпионате, в котором я участвовала, мы заняли первое место.
Я не знаю, не могу сказать, делились ли тогда команды на лиги, и ездили ли взрослые команды на соревнования в другие города - не слышала об этом. Мы не ездили, играли только в Москве с московскими же клубами. Большим праздником для нас, волейболистов, да и не только волейболистов, а для всех спортсменов и вообще всех москвичей стал фестиваль молодежи и студентов в Москве в 1957 году. Это событие взволновало, взбудоражило всю столицу: впервые мы могли увидеть живьем людей из разных стран – до этого мы знали только китайцев.
Открытие фестиваля состоялось на только что построенном стадионе в Лужниках, и я принимала в нем участие. Мы, шестеро волейболисток спортивного общества «Энергия», прошли по Большой арене из конца в конец, перекидывая мяч друг другу и выдерживая расстановку в кружок. Перед этим мы тренировались целый месяц.
На «Энергии» нам выдали бесплатные билеты на соревнования по волейболу, которые проходили в рамках фестиваля. Там я впервые увидела волейболисток из других стран и познакомилась с манерой их игры. Больше всего меня, да и не только меня, впечатлила команда кореянок. Все малорослые, чрезвычайно подвижные, они вытаскивали такие сложные мячи, за которыми игроки других команд и не подумали бы бежать. Стадион ревел в восторге. Мы аплодировали не только нашим игрокам, но и соперникам. Мы болели за волейбол.
Волейбол тогда считался интеллигентной игрой, и такими же были болельщики. Я много ходила на соревнования по волейболу. Потом, в 90-ые, был большой перерыв, а в двухтысячных я отправилась посмотреть пляжный волейбол. В Москве проходил этап международного чемпионата по этому виду спорта.
Боже мой, как всё изменилось! При входе на трибуны мне выдали флажок России, а также картонные лапы и надувные лапы – хлопать ими. Я умилилась: какие предусмотрительные организаторы чемпионата! – озаботились о наших ладонях. Озаботились организаторы и нашими умственными способностями - не поверили, видно, что болельщики сами сообразят, когда и что кричать, и в какой момент хлопать, а потому по громкоговорителю нам постоянно посылали подсказки, и трибуны по этим подсказкам громко орали, махали флажками и хлопали картонными и надувными лапами, подняв их над головой. И все бы ничего, да только призывы к трибунам взорваться эмоциями не соответствовали тому, что происходило на волейбольной площадке. Похоже, что дядька из громкоговорителя не следил за игрой, а лишь поглядывал на часы, и выдавал записанные на листочке «кричалки» через определенные промежутки времени. В дополнение, в проходах ходили ряженые клоуны и тоже что-то выкрикивали и дудели в дудки, и стучали в тарелки деревянными молотками, возбуждая болельщиков. У меня сложилось впечатление, что люди пришли сюда не смотреть волейбол, а покричать, разрядиться, выплеснуть накопившуюся энергию. При таком шуме и гвалте сосредоточиться на самом волейболе было не так уж просто.
Когда в игре случались перерывы, на поле выбегала группа почти голых девиц с синими пуховками в руках и под громкую музыку начинала кривляться. «Кривляться» я здесь использую не ради красного словца. Я люблю и балет, и разного рода танцы и могу оценить красоту движений. Но то, что вытворяли эти девицы на волейбольной площадке, к красоте движений не имеет никакого отношения. Они дергались, как припадочные, трясли едва прикрытой грудью, оттопыривали зады и крутили ими похабно и некрасиво до тошноты. Я сидела в первом ряду, и мне отлично были видны их трепыхающиеся целлюлитные ягодицы и ляжки. Не знаю, может быть, мужчинам это нравится. Но не на волейбольных же соревнованиях!
Раньше перерывы в игре болельщики использовали, чтобы поделиться впечатлениями с соседями и обсудить наиболее яркие моменты игры. И никому не было скучно, и не надо было нас развлекать.
У меня сложилось впечатление, что из спорта сделали шоу. Пока игроки на площадке отрабатывали свои зарплаты, зрители, подогреваемые громкоговорителем и шутами в проходах, кричали, веселились, махали и хлопали выданными им предметами. И еще прихлебывали что-то из бутылочек и жбанчиков и грызли из пакетиков. Казалось, что трибуны и волейбольная площадка живут каждая своей жизнью.
А эти голые девицы с пуховками меня доконали. В один из своих выходов они притащили к трибунам матерчатые сумки, стали вытаскивать из них косметику и швырять ее в зрителей. В меня полетел флакон чего-то, но я не успела от него отбиться. Сзади на меня навалился, чуть не сломав мне шею, какой-то парень и выхватил перед моим носом летевший в меня флакон. Я возмущенно оглянулась и увидела отвратительную картину: зрители на трибунах повскакали со своих мест, вывалились в проходы и, визжа, дрались за летящие флаконы и тюбики. Это была последняя капля. Я встала и ушла. И больше уже не хожу на соревнования.
Не хочу ни с кем спорить и ничего доказывать, но с моей точки зрения, спорт пошел куда-то не туда. Все стало ярко, громко, дорого, и при всём при том как-то неестественно, нелепо и не так захватывающе и радостно, как это было раньше. Нет, я не из тех, кто считает, что раньше всё было лучше. Не всё. Многое стало лучше сейчас. Но не спорт.
А вот, что стало лучше в самом спорте, так это экипировка. Чего сейчас только нет! А у нас даже спортивная форма для соревнований представляла проблему. В клубе нам выдавали лишь одноцветные хлопчатобумажные футболки – жёлтые в «Энергии», голубые в «Крыльях Советов» - и вырезанные из войлока номера, которые мы пришивали на спину футболки. Ходить в этих футболках на тренировки запрещалось, так как от частых стирок они линяли и приобретали непрезентабельный вид.
На соревнованиях полагалось играть в спортивных трусах, но женских спортивных трусов в продаже не было, их вообще нигде не было. Мы покупали мужские сатиновые трусы, которые сильный пол носил в качестве нижнего белья и перешивали их под себя, делая из них коротенькие шорты. Договаривались между собой лишь о цвете шорт – синие или черные.
Под эти шорты требовались обтягивающие трусы, которых тоже в продаже не было. Мы покупали обычные женские трикотажные трусы, ушивали их вокруг ног и изнутри подшивали резинку. Женские трусы были обычно голубого или розового цвета. Мелькающие из-под шорт голубые или розовые трусы, конечно, выдали бы их принадлежность к нижнему женскому белью, а показывать окружающим нижнее белье было тогда очень стыдно. Поэтому мы покупали краску синего или черного цвета соответственно, разводили ее в воде в старой кастрюле и два-три часа вываривали в ней трусы, пока они не приобретали нужный цвет.
О цвете и виде носков и обуви вообще никто не заботился. Что было, то и надевали. Впрочем, практически все носили китайские кеды «Два мяча» - ничего другого приличного и не было.
Мой переход в «Крылья Советов» оказался очень удачным. Тренировки в новом клубе сильно отличались от тех, что были у нас на «Энергии». Мой новый тренер, пожилой уже человек, не разминался вместе с нами, не показывал сам, как надо подавать, бить или принимать мяч – он вообще не выходил на площадку. Тренер жил рядом с залом, в котором мы тренировались, и приходил на занятия не в спортивном костюме, как я привыкла в «Энергии», а в чем-то домашнем. Зимой он нередко появлялся в телогрейке и валенках. Садился на стул в углу зала и оттуда наблюдал, что и как мы делаем. Время от времени подзывал кого-нибудь из нас и объяснял ошибку. Говорил, например, мне:
- Посмотри, как Наташа держит кисть руки, когда бьет по мячу. Видишь? Вот так и надо делать. А ты что делаешь не так? Подумай! Нет, не то! Думай еще! Теперь поняла? Тогда покажи, как надо. Делай! Делай! Еще двадцать раз. Еще. А теперь иди к сетке, и когда будешь бить, не думай ни о чем другом, кроме как правильно держать кисть руки. Не страшно, если попадешь в сетку или аут. Потом все придет. Сейчас главное – правильно поставить кисть.
Очень много внимания он уделял тактике игры: делал внеплановые перерывы и объяснял, что и как надо было делать в только что разыгранной ситуации. Он учил нас думать.
В «Крыльях Советов» я расцвела. И даже мой небольшой рост – метр шестьдесят два – мне не очень мешал. В то время такой рост был далеко не идеальным, но и критичным не был. Недостаток роста компенсировался прыгучестью. Тогда ценились игроки среднего роста, которые одинаково хорошо играли и в нападении, и в защите. Тогда игрок должен был быть универсальным и, переходя с номера на номер, выполнять все функции данного номера, то есть каждому приходилось играть и в защите, и в нападении, и давать пасы. Игроки были универсальными, а волейбол – гармоничной игрой.
Сейчас волейбол заполонили высокорослые спортсмены. Высота сетки осталась прежней, и нынешние дяди и тети Степы вколачивают мячи, как гвозди. Однако играть в защите длинноногие спортсмены плохо приспособлены – пока они согнут свои конечности и сделают шаг к мячу, тот уже вонзится в пол.
Одно время игра приобрела однообразную схему: подача – удар, он же гол – переход подачи, подача – удар-гол – переход подачи. По старым правилам при переходе подачи счет не менялся, и партия грозила длиться бесконечно. Поэтому правила поменяли: стали засчитывать любой забитый гол.
Игра, в которой есть нападение, но почти полностью отсутствует защита, неинтересна и незрелищна. Возможно, по этой причине ввели в команде должность «либеро» - это игрок, который не переходит с номера на номер, а постоянно стоит на задней линии, принимая на себя большую часть подач, ударов и обманов. Понятное дело, что это низкорослый игрок.
Не только либеро, но и другие игроки приобрели узкую специализацию: обычно самые высокие игроки атакуют и ставят блок, связующий игрок – не самый высокий в команде – выдает пас нападающим, и делает это независимо от того, на каком номере он стоит. И только два игрока в команде – доигровщики – еще сохраняют относительную универсальность.
Мой любимый игрок – это связующий. Некоторым, не понимающим волейбола людям, роль связующего кажется второстепенной – так, мол, игрок на подхвате. На самом же деле – это очень важный игрок для команды, может быть, самый важный. Цель связующего —организовать атаку на сторону соперника. Задача очень сложная. Связующий игрок должен учитывать одновременно десятки факторов: это способности каждого нападающего своей команды, его место расположения на площадке в данный момент и готовность выполнить нападающий удар. При всем при этом нужно отслеживать расположение соперника на блоке и в защите и дать такой пас, который с наибольшей вероятностью и с наименьшим сопротивлением принесет очко команде. Пас должен быть точным, удобным именно для данного игрока и, желательно, неожиданным для соперника. Связующий – это мозг команды. От него в значительной степени зависит общий успех.
Я так много говорила о связующем потому, что главное, чему я научилась в «Крыльях Советов» - это думать: наблюдать, оценивать и принимать решение. Это умение нужно не только связующему, но - пусть и в меньшей степени - любому другому игроку. Так нападающий должен не просто вколотить мяч, а вколотить его туда, где принять его противнику будет наиболее сложно. В «Крыльях Советов» нас учили, не упуская из виду летящий мяч, видеть одновременно обе площадки – свою и противника, держать в уме сильные и слабые стороны своих и чужих игроков, следить за положением тела и кистями рук игрока, к которому летит мяч, чтобы предугадать его последующую траекторию. И все это надо было оценить иногда за доли секунды и мгновенно принять решение. И мы это делали. В этом было наше преимущество по сравнению со многими другими командами. В «Энергии» мы наигрывали стандартные ситуации, чтобы реализовывать их автоматически, не раздумывая. В «Крыльях Советов» никаких стандартов, никакой автоматики не признавалось, всякая ситуация считалась уникальной, и игрок должен был сам всё мгновенно просчитать и принять наилучшее решение. Физически команда «Крыльев Советов» была ничуть не сильнее команды «Энергии», но мы побеждали, а «Энергия» плелась в хвосте турнирной таблицы.
А сейчас я в качестве примера расскажу одну забавную историю, как с помощью простейшего расчета я помогла своей команде выиграть у намного более сильного противника. Сразу оговорюсь, что этой победой я горжусь ничуть не больше, чем чемпионством в шахматном турнире на турбазе в Киргизии. Слишком уж все было элементарно.
Произошло это на пляже отеля Лилиленд в Египте в 2002-ом году, когда мне уже шел шестьдесят второй год. Несмотря на возраст, я продолжала играть в смешанной с мужчинами любительской, конечно, но вполне приличной команде, так что я была в форме.
Основной контингент нашего отеля составляли немцы, значительно меньше было итальянцев и совсем немного русских. Когда я в первый день подошла к волейбольной площадке, там, судя по речи и внешности играли одни немцы. Играли плохо. Но что меня удивило, играли они как-то уж очень несерьезно, расхлябано.
У нас так не играют. У нас даже в командах божьих одуванчиков кипят шекспировские страсти. Попробуй только не броситься за мячом или ударить два раза подряд в аут – загрызут! А здесь – тоска! Я посмотрела, посмотрела и ушла, и больше к волейбольной площадке не подходила.
Но однажды я увидела издалека такую картину. На одной стороне волейбольной площадки стояла полная команда – шесть человек, а на другой играли всего двое, хотя желающих поиграть толпилось рядом в избытке. Я тут же заподозрила в этих двух - наших, русских. У нас так играют умелые волейболисты против БМП. БМП расшифровывается как Без Малейшего Понятия, т.е. это игроки, не понимающие игру. БМП мечется по площадке, хватая чужие мячи, и не берет свои, он перекидывает мяч двумя руками сильнейшему нападающему противника вместо того, чтобы дать пас своему атакующему игроку. Играть даже с одним БМП в команде – это сущая мука. А если их двое, трое или вся команда состоит из БМП!
Я подошла к площадке полюбопытствовать. И действительно, эти двое молодых и крепких ребят оказались русскими, и они выигрывали с большим перевесом. Обычно шумные и веселые, немцы на этот раз притихли и погрустнели. Они старались изо всех сил, но ничего у них не получалось. Их команда вылетела. На смену им встала новая, опять-таки немецкая, команда. У меня вдруг что-то задергалось внутри - захотелось поучаствовать в разгроме немцев, пусть не под Москвой, так хотя бы в Египте. Я подошла к нашим ребятам и попросила:
- Возьмите меня. Я умею играть.
Я знала, что не буду лишней, но они отвергли меня с порога. Я, огорченная, отошла. Но тут один из немцев, вставший уже на площадку, стал мне кричать и махать рукой, приглашая занять его место. Я стояла в нерешительности. Тут и другие немцы стали галдеть и махать мне дружески, приглашая в свою команду. Во мне снова зашевелилось мстительное чувство – теперь уже к своим. «Ну, держитесь, ребятки!» - сказала я мысленно и встала к немцам. Я знала, как победить этих самоуверенных ребят - тут и голову не надо было ломать. Два сильных игрока могут перекрыть всю площадку стандартного размера, но только если грунт под ногами твердый. У них же грунт плыл – это был песок. Он вязал ноги и не давал возможности как следует оттолкнуться и сделать рывок к мячу.
Моя стратегия была до неприличия простой: переправлять мяч на площадку противника в то место, до которого они не смогут добежать. Главным было, чтобы мои немецкие БМП давали мне хоть какой-то пас, поэтому при всяком удобном случае, я кричала на смеси немецкого и английского: «Мир бол!», что в моем понимании означало «Мне мяч!». Мои немцы меня поняли. Они оказались вполне обучаемыми, признали мое лидерство и худо-бедно обеспечивали меня передачами. Увидев летящий ко мне мяч, я бросала быстрый взгляд на площадку противника, определяла наиболее удаленное от них обоих место, в последний момент разворачивала кисти рук в сторону этого места и отправляла туда мяч. Скажу, что ребята наши, русские, играли как звери, буквально землю, т.е. песок, рыли, но ничего поделать против меня не могли. Особенно обидно им должно было быть, что их обыгрывала женщина, да еще пенсионного возраста, хотя тогда я еще была ого-го.
Совсем плохо пришлось моим соотечественникам, когда я вышла на подачу. Подавать силовую подачу сверху я к тому времени уже не могла – болел плечевой сустав. Простую подачу снизу, конечно, тоже можно было уложить в неудобное для противников место, но мне захотелось поиздеваться над ребятками. Я стала подавать снизу, но не простую, а подкрученную, пикирующую подачу. При такой подаче мяч сначала летит высоко, и принимающему игроку кажется, что он упадет под заднюю линию, а то и в аут уйдет. Игрок может даже начать пятиться, но зловредный мяч, едва перелетев сетку, резко пикирует вниз. Взять такой мяч трудно даже при полной команде, а двоим – совершенно невозможно. После нескольких таких подач русские ребята решили подтянуться к сетке, но тогда я стала подавать под заднюю линию или в углы, куда они достать не могли и не пытались.
В принципе, я могла бы сделать всю игру одними подачами, но это было бы неинтересно моей команде. Кроме того, я видела, что наши, русские, были расстроены и обескуражены. Обеспечив своей команде надежный запас очков, я смилостивилась над нашими ребятами и подала мяч прямо в руки главному атакующему игроку, что, тоже в общем-то было издевательством. Мои соотечественники бились с остервенением, но мы с немцами победили. Немцы ликовали и жали мне руку. Подошли и наши ребята.
- Да, - сказал один из них и схватил себя за волосы, - дураки мы, дураки были.
Я засмеялась:
- То-то же!
Второй добавил:
- Зато поиграли от души. А то с этой немчурой вспотеть не успеваешь.
В «Крыльях Советов» я играла два года. Потом я поступила учиться в Московский авиационный институт и попала под каток реформы образования, которая не оставляла времени на занятия спортом. Об этом чудовищном эксперименте я рассказала в главе «Хрущевская реформа образования». Через два года я вернулась в «Крылья Советов», но поезд уже ушел. Делать мне там было нечего.
Я стала играть в своем институте. Там тоже были и тренировки, и соревнования, но уровень был намного ниже. Ничему новому я там не научилась, жила опытом, полученным в «Крылышках».
Позже я играла, с перерывами на рождение детей, в разных командах. На первой моей работе был прекрасный зал и довольно сильная волейбольная команда. Мы соревновались с организациями нашего министерства в Москве и ездили в другие города. На время этих поездок нас на неделю освобождали от работы.
Играла я и в любительских командах по месту жительства, а также на стадионе «Энергия» в абонементной волейбольной группе с тренером. В советское время найти волейбольную команду было не сложно. Волейбол тогда был популярной игрой, он был всюду.
Любительские волейбольные площадки были и в ближнем Подмосковье, прямо в лесу, на полянах. Играли там круглый год в любую погоду. Это были своего рода дачи, куда выезжали на целый день. В теплое время года оставались ночевать в палатках, разводили костры, пели песни – весело было. Рядом со станцией Раздоры Белорусского направления самостийно организовался целый волейбольный городок. Площадок там было тьма тьмущая, и на каждой – своя компания. В девяностые годы Раздоры начали медленно вымирать – старики уходили, а новое пополнение прибывало очень скудно.
В самом начале девяностых, а может быть, немного раньше Раздоры неофициально посетил Б.Н. Ельцин. Известно, что сам он был хорошим волейболистом. Вот как рассказывали эту историю непосредственные свидетели. Однажды к одной из площадок подошел мужик в шляпе. Он остановился несколько в сторонке и стал наблюдать за игрой. В какой-то момент мяч покатился к его ногам, и один из игроков крикнул:
- Эй, шляпа! Подкинь нам мяч!
«Шляпа» поднял мяч и красивым сильным ударом направил его прямо в руки кричавшему.
Тут вся команда громкими возгласами выразила восхищение и пригласила «Шляпу» встать на площадку, поиграть. Когда мужчина приблизился, в нем узнали Ельцина. Завязался разговор. Ельцин расспрашивал волейболистов, что им нужно, что он может для них сделать, обещал то, другое и … ничего из обещанного не выполнил.
Я, случалось, играла в Раздорах, но бросила якорь в другом месте – на волейбольной площадке в районе станции Усово – это в том же направлении, что и Раздоры, но дальше от Москвы. У нас была всего одна площадка и очень дружная, теплая, интеллигентная компания. Она стала моей второй семьей. Там я нашла самых близких, дорогих моему сердцу друзей. Но это уже отдельная история.