В жизни иногда кажется, что все идёт хорошо, и ты относительно молод и здоров, не убил и не украл, поэтому можешь спать, кушать и жить спокойно. Но на самом деле ад уже пристально следит за тобой, и до твоей погибели осталось лишь полчаса по мировому событийному времени.
Мы жили тогда в небольшой деревушке, затерянной в холодных и лесистых холмах. Естественно, там все друг друга знали, хотя бы в лицо, и каждый имел о другом своё мнение, которое зачастую было коллективным. Опишу свою будущую жертву, бедолагу Густава. Он был тогда ещё молод, но ужасно некрасив. Фигура его была несуразной, с короткими, не мужскими руками, рыбьим лицом без мимики и блестящей лысой головой. Он почти никогда не улыбался, а ведь только улыбка могла бы скрасить его непрезентабельный внешний вид. Ведь бывают и гораздо более невзрачные мужчины, которые покоряют женские сердца улыбчивостью и приятностью в общении. Густав же всегда был мрачен и серьёзен, и даже весьма высокомерен, потому что считал всех красивых людей закончеными моральными уродами. И чем красивее был человек, тем более безнадежной и отпетой сволочью он казался бедняге Густаву.
Жил парень один, гордясь своим моральным совершенством и полной, стопроцентной девственностью. Он не пил, не курил, не употреблял наркотиков, часто ходил в церковь и считал, что обязательно попадёт в рай. Со своей некрасивостью он давно смирился, приняв её как подарок от Господа, сделанный ему для того, чтобы он морально совершенствовался в своем гордом и непорочном одиночестве. Всё свободное время он отдавал труду и походам в церковь. Был близок, пожалуй, только с местным священником, которого уважал, а с остальными односельчанами держался на расстоянии. Со многими он даже не здоровался, полагая их морально испорченными и бредущими прямой дорогой в ад. Естественно, самые красивые девушки села были для него самыми отпетыми шлюхами.
Я всегда прохладно относилась к Густаву, но с его стороны чувствовала глубокое презрение, выросшее на почве моей красоты и некоторой фривольности с мужчинами. До того рокового дня мы мало пересекались с ним, потому что жили в разных концах села. Только в церкви я порой ловила на себе его тяжелые, полные молчаливого презрения взгляды. Однако почти всегда сквозь зубы, но он всё же здоровался со мной. Но незадолго до трагедии мы встретились с ним лицом к лицу, и он демонстративно отвернулся и прошёл, не поздоровавшись, мимо. Если честно, это задело моё женское самолюбие, потому что Густав дал понять, что я её стою даже его жидких праведных соплей. В тот день я проглотила обиду, но страшный зверь мести уже проснулся в тёмной берлоге моей головы и начал обдумывать свои жуткие карательные действия.
Вернувшись из церкви, я поначалу забыла о Густаве и о его неучтивости. К тому же, в то время я получила 2 довольно неприятные новости, которые отвлекли меня от житейских мелочей. Помню, что как раз в тот день я зачем-то подобрала на дороге новый и красивый кирпич, который неизвестно как и зачем оказался на моём пути. Я уже много раз проходила мимо него с мыслью, что хорошо бы его взять себе для хозяйственных нужд, но не могла придумать ему какого-то конкретного применения. В тот день мысли мои были мрачными, и краешком сознания я подумала, что кирпич пригодится, чтобы в экстренном случае проломить кому-либо голову. Подобрав его и положив возле своего дома, я на какое-то время о нём позабыла.
И как только злосчастный кирпич появился в моих владениях, по селу пробежала новость, что Густава кто-то очень сильно побил и ограбил, и он лежит дома едва живой. В больницу он ехать отказался, уповая на милость Господа. Немного подлечившись, он ходил по селу с забинтованной головой, и его лицо выглядывало из бинтов ещё более мрачно и настороженно, чем всегда. Мне, как и всем сельчанам, было немного жаль Густава, но втайне я злорадствовала: мол, будет знать, как не здороваться со мной! По слухам, Густава кто-то ударил чем-то тяжелым с целью оглушить, но немного перестарался и надолго вывел его из строя. Грабитель был явно не из нашего села, скорее всего, какой-то наркоман из ближайшего города. Полиция искала его, но не нашла.
Нужно сказать, что после полученного удара Густав стал ещё более замкнутым и меланхоличным, чем раньше. В его взгляде можно было прочесть печаль, горечь и презрение к роду человеческому. Видно было, что он устал жить в этом грешном мире и мечтал поскорее отправиться на небеса, но не решался покончить жизнь самоубийством, потому что это, как он считал, великий грех. Люди немного жалели Густава, ведь всякий, кого обделила судьба, получает от других свою долю жалости. Но Густав хотел, чтобы ему завидовали, чтобы восхищались его праведностью, а эту честь наше распутное и пьяное село ему оказать не могло.
Мрачные мысли приходили ко мне, когда я смотрела на свой кирпич. Уж не этим ли кирпичом поколечили Густава? Он всё ещё ходил в бинтах... Наверное, мне даже не следовало дотрагиваться до проклятого кирпича, но жадность взяла своё. С тех пор, как он у меня появился, мне захотелось убить и ограбить Густава, чтобы он не мучился и поскорее попал прямиком в рай. Я была бедна из-за своей лени и распутства, а Густав был богат, потому что не тратил средства на вино, женщин и другие человеческие пороки. Деньги он хранил не в банке, а у себя дома. Следовательно, ограбить его можно было весьма легко.
Мысль о расправе над Густавом зародилась ещё в тот день, когда он не поздоровался со мной. Но тогда она показалась мне чересчур греховной и ужасной. Но с тех пор, как возле моего дома появился кирпич, возможно, уже знакомый с черепом Густава не понаслышке, эта мысль стала казаться мне всё более рациональной. Вначале она была меленькой, как мышь-полевка, а потом превратилась в огромную и здоровую копибару. Наконец, настала такая ночь, когда я больше не могла сопротивляться жгучему желанию убить Густава, и, взяв с собой кирпич, отправилась ждать в засаду. В темноте я притаилась у дома Густава, проведя в своей тайной засаде не одну ночь. Иногда я видела, ка Густав выходил из дома поздно вечером, чтобы сходить в туалет, но я не решалась напасть, поскольку он был высок ростом, и моя рука едва дотягивалась до его головы.
Но однажды Густав просто вышел подышать свежим воздухом и сел на крыльцо. Я находилась сзади, и могла тихонько подкрасться к нему, чтобы нанести удар. В последний момент у меня всё же возникли сомнения: бить или не бить, но злой дух мести уже вселился в меня, подписав Густаву смертный приговор. Тихо подкравшись сзади, я три или четыре раза ударила Густава по черепу со всего размаха, и бедняга потерял сознание. Потом я пробралась к нему в дом и, немного порывшись, нашла тайник с деньгами. Было, конечно, ужасно, мерзко и жутко, но мною будто двигал сам Дьявол, делая мои мысли и действия быстрыми и чёткими. Потом я втащила тело Густава в дом и хотела было проверить, жив он или нет, но не решилась. В моих интересах было бы его добить, но я этого всё же не сделала. В конце концов, он меня не видел и не знает, кто на него напал, поэтому пусть живёт!
Наутро кто-то постучался к Густаву в дом и нашёл его лежащим в луже крови с разбитой головой, почти без пульса. В бессознательном состоянии его увезли в больницу и поместили в реанимацию. Тут уже всё село начало жалеть Густава и проклинать того урода, который его так ужасно покалечил. Новость о том, что Густав при смерти, бурно обсуждало всё село, и мне хотелось сквозь землю провалиться от этих страшных и мучительных разговоров. Только сейчас совесть начинала грызть меня, и поэтому любое упоминание о Густаве терзало мою душу сильнее самых злых и жестоких средневековых пыток. Днём я ещё как-то крепилась, но ближе к ночи ужас от содеянного становился непереносимым. Мне было очень жаль бедолагу Густава, и я молила Бога лишь об одном: чтобы он остался жив!
Как назло, возле моего дома к вечеру собрались соседские дети, и я слышала их разговоры о Густаве. Дети больше взрослых жалели его, и моё сердце не выдержало. Я решила срочно ехать в городскую больницу, в реанимацию, и во всём сознаться Густаву, пока он ещё жив. Ведь если бы он умер, моя жизнь погибла бы вместе с ним, и после смерти меня ждал бы страшный и отвратительный ад. Жить с этой мрачной тайной я бы не смогла: совесть бы заела меня и свела бы либо с ума, либо в могилу. Поэтому мне надо было торопиться, чтобы успеть покаяться перед Густавом и облегчить покаянием тяжесть содеянного, пока он ещё жив.
Я взяла в руки его кровавые деньги, отчётливо осознавая, до чего они ужасны и прокляты. Их нужно было срочно уничтожить, они жгли мне руки. Сначала я решила сжечь их в лесу, но потом поняла, что лучше будет вернуть их бедняге Густаву. И вот, наскоро одевшись потеплее, я вышла за дверь. Дети удивились, что я собралась куда-то идти так поздно, но я сказала им правду, что поеду в больницу к Густаву, отвезу ему всяких сладостей и фруктов. Дети, к моему ужасу, увязались за мной, сказав, что тоже хотят к Густаву и даже купят ему в городе всякого вкусного печенья. Это никак не входило в мои планы, ведь при детях я бы не смогла признаться Густаву в своём ужасном преступлении.
Поняв, что я в аду и что все пути к отступлению отрезаны, я села на крыльцо и горько зарыдала. Милые дети стали меня утешать и тоже заплакали, думая, что я жалею Густава. Я же оплакивала не Густава, а свою собственную пропащую и грешную душу...
Потом дети разошлись кто куда, и я вернулась в дом. Подумала, что ехать в город прямо сейчас, ночью, бессмысленно, ведь в больницу меня всё равно не пустят. А утром пришло известие, что Густав той же страшной ночью скончался. Ах, лучше бы я умерла! Десять своих жизней я была готова отдать за жизнь Густава, но всё было уже непоправимо...
После похорон Густава я поехала в город и, не колеблясь, сделала чистосердечное признание в полиции. Потом был суд, и мне дали довольно большой срок.
Не знаю, долго ли я проживу, но по ночам призрак Густава приходит в мою тюремную камеру и пытается меня задушить. Каждое утро я нахожу следы от его пальцев на своей шее. Я с ужасом поняла, что совесть - это не чья-то пустая выдумка: она существует, хотим мы этого или нет. Да ещё как существует, и больно кусается!..
Ад уже дышит мне в лицо, и моя смерть совсем близка. А всё начиналось с каких-то дурацких обид и скромно валяющегося на дороге вроде бы обычного кирпича.
Так вот о чём мечтал проклятый кирпич...