Иллюстрация к сочинению "Просто Мария.
Интродукция и рондо каприччизо."
Часть вторая. Рондо каприччиозо
Содержание на
http://www.proza.ru/2017/12/19/1599
Этот «Моментальный снимок на тему: Матушка Мария в интерьере эпохи (взятый из книги «Нежные прикосновения этой стервы Дженифер»)", на первый взгляд, не корректно использовать в качестве иллюстрации к описанию жизни человека, даже и не подозревавшего о существовании столь многозначительного явления не только в соприкосновении со сферой собственного его бытования, но и вообще, если где и бытовавшего – то невыразимо далеко от актуальных изо дня в день забот.
Однако же…
Что значит один человек в совокупном движении миллионов ему подобных? Как можно сравнить значимость современников и их взаимовлияние на судьбу каждого?; и можно ли заявить о том, что сравнительный этот анализ может быть введён в некий аппарат, синтезирующий значения из такой категории как Справедливость, вовсе не предполагающие их использование в качестве аргументов при установлении, сколько либо заметной, обоюдной ответственности сторон, кроме как возбуждение Совести, подрёмывающий в каждом при обстоятельствах повседневной жизни?
Ну, теперь, когда мы [в книге «Нежные прикосновения этой стервы Дженифер», авт.] прошлись по теме жизни работников [комбината 820, авт.], да не забыли об участи советского зека, о которой тоже не забывает директор строящегося комбината, подумаем мимолётно и мы о том, каков же был тогда статус строительных солдат; а уж потом вспомним, что дело это грандиозное разворачивалось действительно не в пустыне, что до этого в этих местах была своя жизнь. Интересно же – какая? после всех известных переломов перегибов, военного лихолетья; процветал ли местный житель, даже и не подозревающий о реализации совсем рядом с ним дерзновенных планов переустройства жизни? А ведь именно среди них-то и была уже знакомая нам Матушка Мария.
Она была в числе тех, кто свободен от ответственной работы на сверхтехнологичном предприятии; а уж они-то, деревенские, наверное, безмятежны, они сибаритствуют, да, изо дня в день, озабочены лишь тем, чтобы найти, чем бы занять себя в этой жизни?
Да только – что это, Маруся; зачем пугаешь ты нас своим измождённым видом; своим взглядом, исполненным какой-то безысходности; как так получилось, что ты вроде как бы обделена щедротами широко развернувшихся благодеяний; что ты оказалось вроде как бы и незащищена от невзгод и напастей, тогда как в двадцати семи тысячах девятьсот восьмидесяти метрах от тебя развёрнут комбинат, при городе, в котором есть столько много хорошего?
Может ты, Маруся, подвержена нездоровому образу жизни; или, может быть родилась не вполне развитой и болезнь какая-то с тех пор не отпускает тебя? Ну не может же человек просто так довести себя до такого – пугающего всякого впечатлительного человека – состояния!
Говоришь – это ты в молодости. Ничего тут не скажешь, кроме того, что – хороша! – пышешь здоровьем и полна надежд – и не без основания!
А здесь тебе девяносто лет?! Поразительно, сколь могучие силы заложены в тебе!
Тогда в чём же дело, что случилось с тобою в середине двадцатого века в стране, столь богатой своими высокими достижениями?
Да ничего особенного и не случилось. Просто она была – если сказать по старинному – крестьянка, до самых своих генеалогических и душевных глубин, пытливая, умная и порывистая; не пейзанка пасторального облика, нет; а, напротив того – колхозница волею исторического случая.
И вот это последнее обстоятельств объясняет решительно всё!
Причём, не только случившееся только с нею, а и с каждым из нас: где бы, на каких высотах положения мы ни оказались – это мы изъяли из жизненного пространства её, как и миллионов других соотечественников по капле того благополучия, на которое они имели полное право, много того, что составляет нашу и вашу, герои страны, гордость.
Пройдут года, достижения ваши повергнутся в прах, но неизбывна останется ваша вина перед ни в чем не повинным соплеменниками за соучастие в грандиозной в веках авантюре, в какие величественные покровы её бы не наряжали.
Ведь не бездействовала же Матушка Мария, а напротив того была занята работой едва ли круглые сутки, урвав для сна часа три-четыре. И так изо дня в день, годы, десятилетия.
И пребывала она не в статусе заключённой под стражу; не призвана была на действительную военную службу. Не осуждена на принудительные работы. А просто суждена ей была участь колхозницы, чьей обязанностью было, кроме как самостоятельно обеспечивать жизнеспособность себя и двоих детей-безотцовских, ещё и отработать в коллективном хозяйстве норму выходов, да ещё и сверх того по полной программе до 357 выходов в год, да еще и выполнить дополнительное задание в виде какого то там пайка в 1 гектар, почему-то чаще всего турнепса – его надо было ей со своими ребятишками прополоть за лето пару раз, проредить, да по созревании вырвать из земли, обрезать ботву и найти способ вывести с поля, чтобы сдать в хранилище и заработать за всё это, символические какие-то деньжонки, да заплатить из них налоги, да самообложение, да обязательные поставки молока, масла, мяса и яиц выполнить, чтобы было чем кормить героев наших великих строек. Не мудрено при этом, что в свои пятьдесят лет выглядела она не очень импозантно, а похуже зека - невесомой была Матушка Мария в те славные годы доходягой.
Не хочу считаться, но всё же интересно бы узнать: сколько же получал за свой труд рядовой работник комбината, при том, что Матушка Мария – обратите на это внимание! - в год имела триста пятьдесят семь выходов на работу и зарабатывала в день один рубль тридцать копеек?
Можно было б узнать об этом, но я не стану делать этого, дабы не оказаться человеком меркантильным до крайности.
Как раз в тот день, когда был «начат выпуск продукции завода» автор этих заметок, выполнял первые свои школьные задания в коровьем хлеву (лишив на лето кормилиц Таньку и Зорьку их законного пристанища) - при свете керосиновой лампы находясь – мы же это узнали - буквально в 27980 метрах от стен нашего энергоненасытного монстра.
И вот так вот нам было находиться под сенью замечательно созданного - и тщательно скрываемого от нас - ядерного щита нашей страны.
Ну, ладно мы, дети – несмышлёныши и нам всё нипочём, словно так и должно было быть устроено в этой жизни. А вот Матушка наша Мария была ли она о д н а такой, немножко вроде как бы, обездоленной?
Вопрос!
И вы хотите, чтобы я на него дал ответ?
Нет уж, потрудитесь сами, и посмотрим тогда - куда же устремятся телячьи восторги и гордость ревнителей славы отечества.
Но пищи для размышления всё-таки подброшу.
Рассказывает как-то Матушка Мария про своё житьё-бытьё и, ненароком упоминает что была, дескать, у них в тракторной бригаде женщина, да попала под очередную компанию в заключение, где и пробыла совсем мизерное по тем временам количество лет; а, вернувшись, делилась своими тамошними впечатлениями до крайности скупо; но вот это сказать всё-таки не удержалась: Ой, бабоньки – там, на зоне, всё ж таки полегче было, чем здесь, на воле!
Не в этом ли кроется отгадка того странного факта, почему же ветераны так горой стоят, за то, что тогда было хорошо. Конечно, миллионам тружеников, не попавших в число строителей гигантов индустрии, и которым досталась доля ничтожных кормильцев героев труда, может быть и вправду так невыносимо было на чудесной той свободе, что лагерные порядки порой казалось, что полегче были. Но, где теперь эти люди? Они обратились в прах, канули в безвестность, так и не оставив своих воспоминаний, а дошли до нас свидетельства людей более высокого уровня, которые, действительно хлебнули лагерной баланды по полной программе, но все-таки избежали на своих конторских, писательских, актерских местах - чудовищно изматывающего пресса социалистического труда. Здесь нет места каким либо противопоставлениям одних другим. Это надо знать, чтобы твоё понимание существовавшей проблемы было адекватным.
Хотя в случае с атомным проектом адекватным себя осознавать трудно до чрезвычайности. Настолько плотен частокол условностей, закрывающих от нас простую, в общем-то, истину о том, что технополитическая эта авантюра двадцатого века, в конце концов, разорила нашу страну, её разрушила и теперь продолжает отравлять каждого из нас химерами исключительности и величия.
Будем думать, что наш организм всё-таки справится с этим недугом. А иначе зачем были совершены сакральные жертвы поколений, измученных созиданием ложных ценностей взбесившегося разума?
Продолжение 12 следует.