Здравствуй, уважаемый читатель. Это - третья книга о приключениях Света. Две первые были выложены на Прозе раньше. Для тех, кто успел прочитать их, но забыл, о чем шла речь, представляю краткое содержание:
Книга первая: "Белое проклятие Караханы".
В дремучих лесах планеты, у реки Русинка, жил маленький род. Единственная деревушка рода была практически оторвана от густонаселенных мест. Ее жители не стремились в большой мир, и не жаловали гостей оттуда. Юный Свет, сирота, и единственный охотник рода, спасает от гибели удивительного человека, оказавшегося мастером древнего воинского искусства. Скоро и сам Свет становится могучим бойцом. В краткую отлучку охотника всех жителей деревни безжалостно уничтожает отряд, посланный колдуном из глубин Черного континента. Свет, расправившийся с убийцами, отправляется через полмира, чтобы отомстить чародею, а заодно спасти мир. По пути он спасает красавиц; побеждает на рыцарских турнирах, и диких зверей на арене ристалища; обретает доспехи предка, благодаря которому, собственно, и объясняется его уникальные способности. А еще - встречает свою первую любовь. Наконец, преодолев Великий океан и половину знойного Черного континента, Свет побеждает Узоха, могущественного колдуна. Теперь его путь лежит назад - в центр Гудваны, Белого континента; к новому роду, любимой женщине, и сыну, которого он еще не видел...
Книга вторая: " Злое дыхание древней гробницы".
В небе планеты, в котором прежде летали лишь птицы, поочередно появляются два космических корабля. Это земляне из двадцать третьего века случайно открывают обитаемую планету, жители которой ничем не отличаются от них. На первом из кораблей прилетел опасный преступник, убийца Такамура; во втором спешила за ним погоня. И именно эти четверо землян, на собственное счастье встречают на своем пути Света. Проснувшийся от многовекового сна чародей Горн лишает и землян, и волшебников своего мира энергии. Теперь от могучего охотника Света зависит - вернутся ли земляне на родину. Тем временем Весна, любимая женщина Света, и его сын Владимеж попадают в руки Горна. Команда друзей, представленная героями двух миров, готова спасти планету. Приключения продолжаются, но... Горн бежит от героев на космическом корабле, и увозит с собой пленников. Куда? В какую точку времени и пространства? Об этом и Свет, и читатели узнают в третьей книге "Черная боль Земли". (Для особо нетерпеливых сообщаю, что Свет попадает на Землю, в Россию восьмидесятых годов двадцатого века...).
Всех женщин поздравляю с весенним праздником. Любви, счастья, всего самого доброго!
История, кстати, в том числе (или прежде всего) про любовь. Межпланетную...
Итак...
История третья: "Черная боль Земли"
Глава 1. Здравствуй, Земля
Все пошло не так. Не с самого начала – где-то с седьмого-восьмого ноль-прыжка. Сначала Свет почувствовал чужое присутствие в рубке. Он резко оглянулся, поймав лишь недоуменный взгляд Михаила. Но недоумение командира «Белки» было связано не с шевелением в соседнем кресле. Его палец ткнулся в прибор на панели, который вдруг поменял зеленый цвет глазка на красный, тревожный.
- Запаса ноль-вещества осталось как раз только до Земли, - глухо сообщил он товарищам, - я не понимаю, как такое могло случиться. Затраты на прыжок столь ничтожны, что нам должно было хватить наших запасов, чтобы слетать до твоего мира, Свет, и обратно на Землю раз десять, если не больше. А теперь вот…
Его палец опять ткнулся в красный огонек на панели.
- И что? - даже вскочил с кресла Мыльников, - если мы сейчас промахнемся…
Суриков не ответил, только укоризненно посмотрел на бортинженера. Даже охотнику была понятна укоризна во взгляде командира корабля. Во-первых, промахнуться Суриков просто не мог. Ну, а уж если такое невероятное событие все- таки произошло бы – на планетарной тяге до Земли смог бы добраться разве что Свет. Через пару тысяч лет; точной даты не смог бы сказать сейчас никто.
А охотник почувствовал, что присутствие чужого разума в рубке чуть изменилось. Теперь к напряженному вниманию присоединилась нотка злорадства. Он понял, что именно таинственный незнакомец, или незнакомцы причастны к тайной операции, закончившейся на панели управления «Белкой» - в том самом красном огоньке. Свет расплылся сознанием по рубке, не оставляя вниманием его экипаж. Единственное, что смог уловить сейчас охотник, это то, что энергия чужого присутствия сродни той, что излучал из себя пришелец из глубин космоса, подаривший ему и землянам такие необходимые десять минут. Они – эти минуты – уже истекли, но корабль продолжал прыгать в ноль-пространство раз за разом.
Свет несколько успокоился. Неведомые хозяева существа, которому он дал имя – Звездный Странник – давали им возможность достичь Земли, и это главное. А как потом вернуться домой с Весной и сыном – покажет будущее.
- Главное, - чуть не заставила его оцепенеть в кресле неожиданная мысль, - чтобы они были на Земле!
В свете того, как вольготно распоряжались запасами топлива «Белки» хозяева Звездного Странника, они могли и на «Стрелке», которая к родной планете летела в автоматическом режиме, учинить какую-нибудь пакость.
Корабль вошел в последний, двенадцатый прыжок, когда его ощутимо тряхнуло. Нет – не так! Тряхнуло только Света. Он до сих пор заполнял своим сознанием всю рубку, и теперь – в одно мгновение – это сознание заполнило невообразимое количество информации, которое мозг просто не успевал осмысливать. Пожалуй, даже мощный комп корабля не справился бы с этой задачей. А Свет такой задачи перед собой и не ставил. Он плыл по этому океану информации в направлении его источника, который без всяких сомнений находился на близкой уже Земле. Близкой, потому что «Белка» уже вышла из последнего прыжка и сейчас пожирала тысячи километров в обычном космосе, на планетарной тяге.
Михаил уже установил связь с космодромом и в рубку ворвался взволнованный и чуть растерянный голос командора Булгакова. Свет в разговор землян не вмешивался, но уже через несколько минут знал, что «Стрелка» давно вернулась на Курский космопорт, неся на борту единственного пассажира – какого-то сумасшедшего старика, уверявшего, что он является могучим чародеем из иного мира. Про иной мир командор ничего сказать не смог (команда «Белки» об этом знала больше его самого), а вот то, что старик – по словам Булгакова – не смог в подтверждение своих слов показать даже простенького фокуса, порадовало охотника – с одной стороны. А с другой насторожило.
- Не тот ли самый здесь мир, о котором говорил Странник, и с которого нет возврата? – мелькнула еще одна тревожная мысль.
Впрочем, один фокус Горну (а это мог быть только он) удался. Он исчез из изолятора космопорта буквально через несколько часов после прибытия. Из помещения, из которого не мог исчезнуть даже микроб…
Корабль опять тряхнуло, и теперь земляне не остались безучастными. Потому что кресло, в котором уже несколько часов сидел Свет, вдруг опустело. Он был здесь, в рубке; по крайней мере, ощущал свое присутствие. Однако в физическом плане его тут не было. Где сейчас находилось его тело; связан ли был этот необъяснимый феномен с информационным лучом, Свет не знал. Главное, что сейчас его занимало – в какой момент нужно было попытаться оторваться от луча?
Рядом шумели вскочившие с кресел космолетчики, и Свет с грустной улыбкой отмечал их искреннее волнение. В даре прорицателя есть свои плюсы и минусы. И чего больше, не мог сказать никто. Свет – точно. Зато он мог сказать, что видит этих людей, который стали ему настоящими друзьями, последние минуты. Потому что внизу – а он видел все вокруг корабля без всяких экранов – показались строения космопорта и огромное ровное поле, залитое огнями. Командир «Белки» тут же разогнал экипаж по местам.
Свет окинул друзей взглядом в последний раз, успел заметить, что в дальнем углу искусственного поля стоит копия их корабля и резко дернул всей своей энергетической сутью, которой когда-то с ним щедро поделились звезды. Сквозь удивленные вопли неведомых существ, управляющих лучом информации, он увидел растворяющиеся, словно в тумане, здания космопорта и рубку с людьми. На их месте вырос вековой лес. Он мягко спрыгнул на темную, пропитанную влагой подстилку – уже в своем настоящем, физическом теле, и даже с мешком за спиной и мечом, чья рукоятка грозно торчала из-за спины. Он прикрыл глаза и глубоко вдохнул осенний, чуть пахнущий прелыми листьями воздух.
- Осень, - прошептал он, - и ландыши тут уже давно отцвели.
Свет успел заметить характерные широкие листья и красные ядовитые ягоды ландышей.
На какие-то мгновение ему показалось, что он опять стоит на берегу Русинки, и что не было никакого Узоха, Горна, шахиншахов и других владык. Что не было никакой магии… Он открыл глаза и замер – магии действительно не было. Точнее, может она и была, но охотник ее совершенно не ощущал. Стремительным движением Свет выдернул из ножен меч и закружил свою непробиваемую мельницу. Окружающие кусты стали первыми жертвами его воинского искусства на Земле. Охотник остановился и шумно перевел дух – не из-за усталости (мельницу он мог кружить часами), а потому что понял – прошлое не изменилось, и большой кусок его, связанный с учителем, мастером Ли, тоже.
За деревьями вдруг громко заиграла музыка, и Свет отругал себя – как он мог не заметить совсем рядом какое-то строение! Строением оказался большой бревенчатый дом, украшенный оконными наличниками. Дом был окружен забором из потемневшего ошкуренного горбыля. Хозяин дома (или тот, кого охотник принял за хозяина) тоже наличествовал.
Свет уже был во дворе – прятался от совсем невнимательного паренька за стволом толстой сосны. Она была единственным, что росло на территории, огороженной забором. Кроме порыжевшей травы, конечно. Парень – невысокого роста, но достаточно крепкий, даже на взгляд Света – стоял у открытого окна и слушал песню, грустно осматривая длинные сухие сосновые стволы, которые кто-то умело раскряжевал на полуметровые поленья. Одно полено стояло, «украшенное» колуном, глубоко воткнувшимся в вязкую древесину. Судя по тому, что вокруг не наблюдалось ни садика, ни огорода, парень этот к сельским заботам никаких стремлений не имел. К колке дров тоже, хотя – охотник прислушался к собственным ощущениям – совсем скоро должна была разразиться гроза, и дрова из сухих могли превратиться в очень даже мокрые.
Вообще, судя по взгляду этого парня, устремленного куда-то вдаль, мимо сосны, за которой прятался Свет, он уже видел себя где-то далеко. Скорее всего, был он тут человеком временным, и этот дом родным не считал.
Охотник вышел из-за дерева под изумленный взгляд парня, постаравшись вспомнить, как корона Батурхана дарит окружающим людям родственные чувства. Магии, как он помнил, конечно вокруг не было, но парень действительно улыбнулся, словно встретил давно ожидаемого гостя. А Свет дождался, когда хрипящий музыкальный аппарат допоет: «…Мой адрес не дом, и не улица – мой адрес Советский Союз», - и подумал в удивлении:
- Это в какой же год я попал?
Парень сделал шаг навстречу гостю, и Свет протянул ему руку со словами:
- Мир, тебе, человек. Меня зовут Свет…
...Имя - Александр Васильевич Суворов - было единственным, чем оставалось гордиться Сашке. Больше ничем он похвастать в своей жизни не мог. Разве только тем, что с треском вылетел со второго курса Воронежского лесотехнического института и неожиданно для себя оказался на рядовой должности лесника Ковровского лесокомбината. Здесь его по имени-отчеству назвали всего один раз - при приеме на работу. Назвал директор лесокомбината, Юрий Степанович Назаров. Он, впрочем, называл так всех работников - память у человека была исключительной.
Теперь Суворова все звали просто Сашкой, или Сашкой-лесником. Только "хозяин" соседнего обхода - Володька Угодин - называл его корефаном. Вообще-то он так называл каждого, с кем выпил хоть один стакан самогона. Впрочем, по одному стакану Володька никогда не пил.
Сашка - парень лет двадцати, не очень крепкий на вид, как и его знаменитый однофамилец и тезка - мрачно оглядел огромный деревянный дом. В пятистенке, одиноко стоящем в лесу, раньше жил его дядя. У дядьки Толи он обход и принял. А тот после выхода на пенсию уехал в Москву, к сыну. Теперь Сашка жил в служебном кордоне один. Совсем скоро, поскольку березы и осины вокруг уже оделись в богатый осенний наряд, придет повестка из военкомата.
А до тех пор (и до нового лесника) нужно было топить две печи. Дрова лежали длинными рядами - там, где длинные сухие хлысты распилил "Дружбой" на одинаковые по длине поленья вальщик дядя Вася Симанов. Не за так конечно - за два пузыря "Пшеничной". Парень заглянул в дровяной сарай - он был пуст. По словам того же Угодина совсем скоро должны были хлынуть дожди. И они требовали немедленно взяться за работу.
Однако настроения у Сашки не было. Он вяло тюкнул пару раз по полену - как на грех сучковатому, не поддавшемуся, даже когда парень стукнул колуном со всего размаха. Толстое острие застряло в вязкой древесине, и Сашка отпустил самодельную рукоятку колуна. Рядом - на подоконнике открытого окна - стоял магнитофон. Этот старенький катушечный "Маяк" привез на кордон Суворов. Рядом стопкой были сложены разнокалиберные бобины, и парень взял первую попавшуюся. Она оказалась старой, еще со школьных времен. Он начал пристраивать пленку. Далеко - от станции Крестниково - донесся гудок, а вслед за ним шум отъезжающей электрички.
- На Владимир, - машинально подумал он, - три часа. Сейчас пойдет встречная.
Словно в подтверждение его слов издали, от станции Гостюхино, рядом с которой располагалась контора лесничества, прогудел другой электропоезд.
- Может, сходить в магазин? - подумал он теперь вслух, собравшись уже нажать на клавишу магнитофона, и пожал плечами.
В доме было полбуханки хлеба, а в магазине, топать до которого было почти полкилометра - а бензина в старенькой "Яве", и в еще более древнем "Восходе" не было совсем - кроме таких же черствых буханок, да рыбных консервов ничего не было. Правда, за Татьяной, продавщицей, был небольшой должок. По весне она срубила баньку (не сама, конечно - муж), и без участия лесника тут не обошлось. Но Суворов не хотел испытывать ее благодарность больше разумного. Остаток "долга" он берег на собственные проводы.
Магнитофон, наконец, натужно заскрипел, начав сразу с середины когда-то популярной песни:
- Мы точки-тире телеграфные,
Ищите на стройках меня...
Суворов повернулся к дровам. В это мгновение от толстой сосны, стоящей отдельно от леса - растущей внутри огороженного горбылем двора - отделилась человеческая фигура. Напротив Сашки остановился незнакомец - высокий, плечистый, могучего телосложения, что было хорошо заметно даже под странного покроя одеждой.
Он дослушал хриплые слова о том, что: "...Мой адрес не дом, и не улица - мой адрес Советский Союз!", кивнул своим мыслям и улыбнулся.
Сашка заглянул в бездонные голубые глаза, для чего ему пришлось поднять голову вверх. Ему вдруг показалось, что рядом стоит старинный, давно ожидаемый друг. Он понял, что в магазин все-таки придется идти, когда незнакомец протянул ему руку и сказал, четко выговаривая слова - совсем как учительница русского языка в Сашкиной школе:
- Мир тебе, человек, - себя незнакомец словно не относил к человеческому роду, - меня зовут Свет...
Сашка унесся в неведомый магазин, чтобы – как он подмигнул – обмыть встречу по-настоящему. Еще он успел крикнуть, чтобы Свет чувствовал себя, как дома, и охотник тут же воспользовался его предложением. Дом действительно был практически нежилым; Сашка и спал-то в большой кухне, на раскладушке – рядом с печкой и обеденным столом. В небольшом холодильнике (и откуда в памяти всплывали эти названия?) было пусто. Как и в остальных комнатах, кстати. Но и в небольшой белоснежной «Оке», и в комнатах было стерильно чисто, и Свет одобрительно хмыкнул – к армии парень практически был готов.
Его мысли опять вернулись к холодильнику, и он загадочно улыбнулся. Через пару минут Свет был опять в лесу. Теперь в его руках был не меч, а лук со стрелами. Он вздохнул, вспомнив свое прежнее, еще домашнее оружие; посетовал на то, что совсем не было времени наведаться в заросли остролиста – тогда, когда он совсем ненадолго оказался в родных краях. Но и тот лук, что был сейчас в его руках, еще не знал промахов. Охотник бесшумно заскользил меж деревьев, успевая наблюдать сразу и за следами на лесной подстилке, и за ветвями деревьев. А еще он перестал удивляться тому, как окружающий мир похож на его собственный. Разве что двигался он здесь не в пример легче. Но тому было вполне естественное объяснение – еще на Карахане Суриков объяснил ему, что сила тяжести на Земле процентов на двадцать меньше. Потому сейчас могучие мускулы охотника требовали усилий, движения; они никак не могли напитаться приятной усталостью после долгого полета в космосе.
Свет плавно затормозил, не спугнув ни дикого поросенка, самозабвенно сражавшегося с каким-то толстым корнем на полянке, ни двух тучных глухарей, с интересом наблюдавших за этой «битвой». Поросенок был великодушно отпущен на доращивание, а глухари… Глухари с приятным сердцу и желудку стуком упали совсем рядом с кабанчиком, заставив его замереть на месте.
В следующее мгновение дикая свинья пронзительно заверещала и с треском ломаемых кустов исчезла в зарослях. Судя по шуму, там к ней присоединилось целое стадо, такое же испуганное. А Свет тут же приступил к разделыванию тушек. Скоро ничто не напоминало здесь об охоте. Жесткие перья и внутренности глухарей покоились в глубокой яме, куда охотник по привычке бросил несколько слов – благодарность небу за богатую добычу. Он улыбнулся – вспомнил, как учил ощипывать птичьи тушки Анюту. Но улыбался он уже на ходу, выискивая машинально что-то… Стоп! На берегу мелкого ручейка обнажился пласт красной глины, и большой ком этой естественной заготовки для праздничного ужина Свет тоже прихватил с собой.
Скоро за домом – чтобы не портить парадный вход пепелищем – весело пылал костер; глухарь, обмазанный глиной, ждал своего часа. А Свет взялся за колун. Энергия бушевала в его теле, истосковавшемся по нагрузкам, и гора колотых дров росла рядом с охотником буквально с каждой минутой. Он отвлекался лишь для того, чтобы поправить костер; потом заложить по рецепту племени тутси обмазанного глиной глухаря в обжигающе горячую землю, которую тут же закидал еще тлеющими углями.
А потом не колотые дрова кончились. Он даже успел занести несколько объемистых охапок пахнувших смолой дров в сарай и заложить там у дальней стены поленницу. Как раз в этот момент вернулся Сашка. И вернулся не один. Его спутник – кряжистый мужичок с хитрыми глазками и чуть красным носом, указывающим на особое пристрастие к крепким напиткам, охотнику… понравился. Было что-то привлекающее в этом помятом, побитом жизнью (в том числе и в самом прямом смысле этих слов) лице. Свет, присмотревшись повнимательней, понял – этот человек, в отличие от Сашки, был на своем месте; жил своей, пусть и не самой светлой, жизнью. И земля вокруг – и лес, и совсем недалекая река, от которой нанесло вечерней свежестью – были его родиной. И уж он-то никуда отсюда не собирался уезжать.
Незнакомец первым и заговорил, оглядев огромную кучу дров:
- Ну, показывай своего инопланетянина. Этот что ли?
Он подошел к охотнику вплотную и ткнул его корявым указательным пальцем прямо в грудь. Под его пальцем взбухла могучая мышца, которую можно было различить даже под просторной рубахой, и он кивнул, словно соглашался с кем-то.
- И впрямь инопланетянин, - согласился он сам с собой, - такую кучу дров переколол, и без бутылки. Или ты ему пообещал?
Он повернулся к Сашке, но тот не ответил, заворожено глядя на дрова. Тогда мужичок – а было ему далеко за сорок – ответил сам, подняв авоську в руке к самому носу охотника:
- А у нас как раз с собой, - в полотняной сумке в подтверждение звякнули бутылки, - маловато конечно (он еще раз оглядел могучую фигуру Света), но за знакомство выпить хватит.
И он протянул вперед правую ладонь, которая оказалась на удивление крепкой:
- Владимиром меня зовут, а фамилия Угодин. Корефан я этого вот охламона, - он кивнул на Сашку, - а заодно и лесник соседнего участка.
Тут его нос смешно зашевелился – Угодин учуял запах, пробившийся из-под земли.
- Это что? – повернулся он к той стороне дома, откуда и донесся аромат готовившейся дичи.
- Глухарь, - честно признался Свет, и повернулся к Сашке, - а второй в холодильнике – завтра супчик сварим.
Насчет супчика у Сашки были большие сомнения; ни лука, ни картошки в доме не было. А потом его задумчивая гримаса сменилась тревожной.
- Что, корефан, зассал, - хлопнул ему по плечу Володька, - боишься, что егеря набегут?
Он не стал дожидаться ответа коллеги, повернулся к Свету с хитрым прищуром:
- А ты егерей не боишься?
Охотник это слово слышал впервые, но сейчас почему-то представил себе багроволицего барона Рагона и его угрозы по поводу добытого Светом оленя. Еще он вспомнил, как лихо отсек и барону и его братьям гигантские уши, лишив фамильной «гордости».
Потому он и ответил, широко улыбнувшись:
- Не боюсь. А набегут – уши отрежем.
- Вот это по-нашему, - еще шире улыбнулся пожилой лесник, - если ты еще и пьешь так же…
- Нет! – твердо прервал его охотник, - я совсем не пью. Зарок дал.
- Зарок это хорошо, - совсем разулыбался Угодин, - зарок это святое.
Бутылки в сумке опять звякнули; по сморщенному лбу Угодина было видно, что он сейчас делит их содержимое по-новому.
До полной готовности глухаря по прикидкам охотника было не меньше получаса, и он решительно пресек попытку двух лесников прямо сейчас начать процедуру знакомства. Его рука обвела плавным жестом гору из дров и уткнулась в темный проем сарая. И Угодин, к его удивлению, тут же поддержал охотника...
Сашка с трудом выпрямил спину, к которой тут же прилипла мокрая рубаха, и с удивлением посмотрел туда, где еще недавно его пугал дровяной Монблан. Теперь все дрова лежали внутри, уложенные в аккуратные поленницы и надежно укрытые от дождя.
- Новому хозяину кордона будет чем топиться ползимы, - почему-то с гордостью подумал он и вздохнул, глянув на Света, - этот точно здесь не останется.
Все-таки ему хотелось оставить дом, пусть не родной, в хороших руках. А Свет уже скрылся за углом, и мощный аромат готового мяса заполнил все вокруг. Теперь хищно повел носом и Сашка. Такого зверского голода он не испытывал очень давно. Немудреный стол накрыли прямо на улице. Венцом пира был, конечно, глухарь. Хотя у Угодина, наверное, было другое мнение… Глухаря всем троим хватило, а две бутылки водки под разговоры ушли еще быстрее. Разговоры, кстати, были весьма полезными. Владимир, к удивлению Света, совсем не расспрашивал его о далеком мире, ограничившись одной фразой, которой он оценил практичность такой информации: «Брехня все это!».
А вот планы Света здесь, на Земле, его заинтересовали. И прежде всего - сегодняшний ночлег.
- Ты что, - набросился он на Сашку, - гостю на полу постелишь?
- Да у меня и стелить-то нечего, - растерялся тот.
- Тогда идем ко мне, в Мисайлово, - он прислушался к своему внутреннему состоянию, оценивая его возможности и кивнул: «Дойду!», - запряжем лошадь, и привезем тебе постель, корефан.
Он уже считал Света настоящим другом, и сила короны Батурхана была тут не причем. Рассадин еще раз взглянул на небо, где за тучами едва можно было определить положение солнца, и заторопился:
- Собирайся, Свет. Чай потом попьешь, вечером.
Охотник тут же оказался на ногах, уже собранный, и Владимир, чей взгляд – в отличие от Сашки – был на удивление трезвым, скептически ткнул пальцем в рукоять меча:
- Этим от волков отбиваться будешь? Так у нас их нет давно, охотники повыбили.
- Есть люди, которые будут поопаснее зверей, - сурово ответил охотник.
- Ага, - согласился Угодин, - например наш участковый – тот еще зверюга. Но его рубить нельзя, хотя он трижды заслужил этого. Потом всю жизнь скрываться будешь, никакие документы не спасут. Кстати, какие-нибудь документы у тебя есть?
В руках Света оказался меч:
- Вот мой документ.
Угодин вроде совсем не испугался острого клинка, который неподвижно замер у кончика его носа.
- Солидная ксива, - согласился он, не решившись кивнуть, - предъявишь один раз и придется махать этой корочкой до конца жизни. Так что убирай свою железяку, да и лук со стрелами тоже – мальчишки засмеют.
Свет и за меч, и за лук немного обиделся, но правоту пожилого лесника признал. Потому оружие, и мешок в придачу, он убрал в дом, и опять появился на крыльце: «Готов!».
Уже выйдя за калитку, Володька спохватился:
- А там – в твоем мешке – ничего ценного нет?
- Да нет, - успокоил его взмахом руки охотник, - так, побрякушки всякие.
Побрякушки, между прочим, стоили здесь баснословных денег. Вряд ли тот же Угодин мог заработать в лесокомбинате сумму, эквивалентную полпуду золотых монет, или двум горстям драгоценных камней, которым самое место было в Грановитой палате московского Кремля. А уж ценность шлема предка даже Свет не смог бы определить. Тем не менее, он спокойно оставил сокровища на кордоне, резонно предположив, что никто его обыскивать в поисках клада не будет.
Владимир, как и положено леснику-обходчику, шустро шел по лесной тропе, которая вела напрямик к его деревне. Он часто оглядывался, потому что не слышал за собой шелеста листвы. Наконец он сдался:
- Послушай, ты можешь хоть специально шуметь; кашлять там, или…
Впрочем, об «или» он лучше бы молчал – желудок у пожилого лесника видимо давно не получал такой калорийной пищи, и поэтому беспрерывно угрожающе урчал. Охотник улыбнулся было, намереваясь ткнуть пальцем в этот живот, но замер, ощутив дыхание чего-то привычного, и уже не ожидаемого. Словно свежим ветерком до него донесло силой, подобной той, которой он привык распоряжаться в родном мире.
- Что там? – повернулся он в сторону ветерка.
- А, - махнул рукой лесник, - Венец – старая церковь. В революцию не смогли разрушить, так и стоит теперь больше шестидесяти лет никому не нужная.
- Зайдем, - решительно шагнул с тропы Свет.
Церковь из красного кирпича действительно пытались когда-то сломать.
- Ну, или кирпичом разживиться, - понял Свет, разглядывая многочисленные проемы, в которых не хватало ценного строительного материала.
Впрочем, вряд ли кому удалось что-то здесь наковырять путного. Под проемами расплылась красная жижа, которая показывала, что целыми кирпичи никак не хотели даваться в руки варварам. Что касается раствора, - то стяжка из него так и не поддалась ломам и киркам разрушителей, белея сейчас, словно соты из костей неведомых животных.
Свет внутрь храма, заполненного тем же битым кирпичом и другим мусором, зашел один. Он с интересом оглядел стены, на которых годы так и не смогли смыть до конца фрески. На него со стены глянул строгими глазами полустертый старец. Он слово хотел, и не мог предупредить охотника о чем-то. Свет остановился под полуразрушенным куполом и замер на месте, закрыв глаза и подняв кверху руки с открытыми ладонями. Он словно воспарил к небу – здесь это было возможно – и радостно купался в энергии, наполняясь силой. Но что-то мешало ему, что-то тревожило. Он чуть распахнул веки и наткнулся опять на взгляд старца на стене – теперь осуждающий. И Свет понял – магия в этом мире была. Но понять, и собрать ее, было дано не всякому. Только здесь, в молельном доме, тысячи людей по капле цедили ее из окружающего пространства. Собирали сотни лет, и теперь уже старые стены так же скупо и расчетливо возвращали ее родной земле, не давая ей окончательно погрузиться в бездну греха и дикости. А он – пришелец – сейчас черпал ее бездумно; полными горстями и охапками.
И Свет остановился. Он поклонился старым стенам и ликам на них, поклонился этой земле, не отвергшей его с первых мгновений, и… так же бережно вернул энергию. Но из храма вышел просветленный и обнадеженный, что заметил даже Рассадин.
- Что, верующий что ли? – с подозрением спросил Владимир; сам он еще не подошел к той черте, когда пора было задумываться о вечном.
- Смотря во что верить, - уклончиво ответил Свет.
Он действительно верил – в собственные силы, в силу разума. А главное – что отыщет Весну и сына, куда бы их не забросили неведомые силы…
Глава 2. Богатырь земли русской
Свет прекрасно выспался на новом месте. Рассадин, выгрузив старинную кровать и матрас с одеялом к ней, тут же повернул Яну – лошадку, запряженную в телегу - обратно.
- Оставайся, - предложил было ему проспавшийся за время их отсутствия Сашка, - поздно уже, еще и под дождь попадешь.
- Ага, - рассмеялся Рассадин, которого прогулка по лесу протрезвила еще лучше, - теперь меня хочешь на пол положить. Нет уж, я домой. Завтра с утра приеду. Хоть картошки с луком да чесночком вам в погребе насобираю. А тебе (подмигнул он охотнику) на новом месте пусть невеста приснится.
И Свету действительно приснилась Весна – в первом же сне. Без сына, но зато с Волком. Она стояла в каком-то парке – неожиданно повзрослевшая, утопив руку в густой шерсти пса – и пристально смотрела на своего суженого. Словно предупреждала его о чем-то, или… просила прощения? Очень уж вид был виноватый у молодой женщины.
- Это я перед тобой виноват, - тут же проснулся Свет, - виноват, что не смог защитить тебя.
Он нащупал на голой груди медальон Весны и раскрыл его – пряди золотистых волос там не было. Стул с одеждой стоял рядом с кроватью. В полной темноте – за открытым окном не было видно даже намека не луну – он нащупал славинский камзол, в котором предстал перед Сашкой этим утром, а в его кармане аккуратно сложенный платок. Он и в темноте смог убедиться – в платке были только длинные волосы из гривы Орлика. Жесткая шерсть Волка исчезла безвозвратно, как и прядь волос Весны. Охотника едва не сбросило на деревянный пол неистовое желание – пусть эти два события будут связаны между собой; пусть сейчас, в это мгновение, Волк будет рядом с Весной.
В невообразимой дали от Земли в это мгновение – если только можно было сравнивать секунды и минуты двух миров, отстоящих друг от друга еще больше, чем два мира Света, старый и новый – в старом замке поднял голову огромный пес. Свет сейчас с трудом узнал бы Волка в этом поседевшем ветеране. Увы – два мира разделяли не только расстояние, но и время. Взгляд старого пса был вполне осмысленным. Какие мысли, какие воспоминания богатой на события жизни шевелились сейчас в крупной голове? Может, последние слова хозяина, которые до сих пор жили в собачьем сердце: «Дождись меня, Волк!».
Практически посредине этого безумно длинного отрезка космоса кружилась вокруг своего солнца родная планета Света. Старой Зохре не спалось. Она вышла на крыльцо и подняла голову. Да, в чудесной долине царило лето, но на небосклоне висели по-зимнему яркие и огромные звезды. Она прищурилась, выбрав по наитию одну, не самую яркую.
- Где-то там сейчас Свет, - с теплой улыбкой подумала она; она повернулась к другой стороне низкого неба и выбрала еще одно далекое светило, - а там защитник, которого он нам оставил…
Она подумала о сладко спящей в комнате девочки и горестно покачала головой – вспомнила, как горько рыдала Замира, когда огромный пес, лежащий на траве, вдруг медленно истаял и пропал… навсегда.
- Ну, ничего, - опять повернулась к первой звезде провидица, - скоро у нас опять будет надежный защитник. А тебе спокойной ночи, Свет.
Именно в этот момент Нажудин, несмотря на глубокую ночь, протискивался в тайное ущелье, отрываясь от преследователей. Сделать это днем, под случайным взглядом неведомо откуда взявшихся мурганских воинов он не решился…
Охотник, быть может даже благодаря пожеланию провидицы, опять заснул. Его разбудил скрип колес, о потом и веселый голос Рассадина.
- Вставайте, лежебоки, - заорал он, разбудив только Сашку.
Свет уже стоял в проеме двери, обнаженный по пояс. В руке он держал меч. Володька замолчал, отвесив челюсть. Он – точно помнил – когда-то учился в школе. Вот тогда, в учебнике по истории древнего мира, он видел столь совершенные фигуры.
- Оказывается, - подумал он, - любоваться можно не только голыми тетками.
А Свет уже исчез в лесу, так же бесшумно, как он делал все. Стремительная пробежка опять напомнила ему о родном доме и о Волке – вот так же он бегал на берегу Русинки наперегонки с подрастающим псом. Он выскочил на поляну, и дикий поросенок – может тот же, вчерашний – не успел среагировать. Охотник подхватил его на руки и лес заполнил пронзительный визг. Охотник пощекотал несчастное животное, добавив децибел крику, и отпустил его на свободу. Впереди показался тот самый ручей, где он вчера устроил заготовки красной глины.
Здесь охотник затормозил. Тело еще не разогрелось, но Свет с наслаждением окатил себя холодной водой. Показалось ему, или нет, но морозные иголки, тысячами впившиеся в кожу, впрыснули в него не только свежесть осеннего утра, но и малую толику магической энергии, которую не нужно было возвращать.
- Живая и мертвая вода, - вспомнил он еще одну русскую сказку.
Эта вода было живой. Может, она проходила через какую-то рудную жилу, а может, действительно чудесные свойства ей дарила земля.
- Древняя земля, - подумал Свет, - здесь за тысячи лет отдали за нее жизни столько героев и простых людей. Кстати, где-то в этих краях родился и жил тот самый Илья Муромец.
Охотник даже обрадовался – ведь с самого утра он пытался наметить план собственных действий. Но что делать, и куда идти в первую очередь? Вот первый пункт назначения и появился – Муром.
Высушить покрасневшую кожу Свет решил проверенным способом – на бегу. Рядом с речкой вилась утоптанная тропка. Вот по ней он и понесся, едва сдержав радостный клич. Пока кроме Сашки да Угодина он никого здесь не видел, но знал – и по записям в компе Мыльникова, и по вчерашним разговорам за поздним ужином, что места здесь оживленные. Речка скоро исчезла, ушла под землю, а тропинка вывела его на высокий берег полноводной реки. Он оценил ее ширину – не меньше сотни метров, и вспомнил название – все из той же вечерней беседы – Клязьма.
Внизу, у берега, было многолюдно. По крайней мере, для него полтора десятка человек были уже толпой. Стояли две машины – одна большая, с высокими бортами за длинной кабиной; вторая – поменьше; марку ее Свет, естественно, знать не мог.
- Хорошо хоть, что такое машина знаю, - улыбнулся охотник, не выходя из-за толстой осины, что скрыла его от людей внизу, - а если бы сразу из своего леса сюда попал… бежал бы сейчас без оглядки.
Бежал бы он потому, что автомобили одновременно завелись и заревели, исторгая клубы сизого дыма. А люди уже расселись – даже в кузов заскочили несколько мужиков, погрузив какие-то емкости. Скоро на берегу остались только клубы дыма, осевшая на изъезженном пятачке пыль да тот объект, ради которого, собственно и приезжали сюда люди. К трубе диаметром не меньше сорока сантиметров вела выложенная камнем-дикарем тропка. А из самой трубы бил тугой фонтан кристально чистой воды, которой Свет обрадовался как хорошей знакомой. Это была та самая речушка, которая спряталась от него под землю. И вот тут уже фонтанировала не только вода, но и чистая энергия, которую охотник принялся черпать полными ладонями.
Он видел ее особым взглядом; чувствовал каждой клеточкой своего тела. Подобные чувства – пусть неосознанно - наверное, испытывали и другие люди, иначе зачем бы они приезжали сюда за водой? А рядом – прямо за толстыми стенками трубы - текла другая вода. Охотник зачерпнул и эту – речную – ладонью, и тут же выплеснул. Даже не попытался понюхать, а тем более попробовать на вкус. Эта вода еще не была мертвой, но все шло к тому. В ней было столько примесей, смертельных для всего живого, что Свет, машинально оттерев руку о штаны, искренне пожалел и рыбу, которая в этой реке еще водилась, и бобра, который уже подплывал к противоположному берегу.
Назад охотник возвращался другой дорогой. Он намеренно шумел, походя к кордону. Мужики были на улице, у скромно накрытого стола под навесом из того же горбыля. Свет подсел к Сашке и Владимиру, которые не начинали без него завтракать. На тарелках перед каждым лежала горка чего-то красного, непонятного. Впрочем, поковырявшись немного в этом блюде вилкой, охотник разглядел, как на него уставился рыбий глаз.
- Это можно есть? – содрогнулся он.
- Ешь, - поощрительно хохотнул Володя, - рыбные консервы – килька в томатном соусе. Даже еще не просроченная.
И он показал Свету банку, вскрытую каким-то особенным способом. По крайней мере порезаться об острые края крышки можно было запросто. А потом Угодин бросил банку в ведро, стоящее рядом со столом и выполняющего роль мусорного, и охотник удивился такой расточительности – кусок неизвестного металла Сашка явно выкинет в яму в дальнем углу усадьбы.
На вкус килька оказалась… в общем, назад не попросилась. А вот молоко, которое привез с собой Рассадин, было просто великолепным.
- Не хуже, чем у тетушки Зохры, - оценил его охотник.
- Домашнее, - похвалился Угодин, - специально в деревню на лошади ездил, к утренней дойке. В магазине такого не купишь.
Свет допил молоко, поблагодарил за завтрак и уставился на лесников вопросительным взглядом. Он прекрасно понимал, о чем они говорили до того, как замолчали при его появлении. Точнее о ком – о нем.
Догадка оказалась верной, потому что Угодин сразу же спросил:
- И что ты собираешься делать?
Свет пожал могучими плечами:
- Для начала съездить в Муром
Владимир не выказал никакого удивления, но критично оглядел сидевшего напротив охотника.
- Не доедешь.
- Почему? - немного удивился Свет, - он же где-то здесь рядом.
- Рядом, - согласно кивнули сразу оба лесника, но ответил все таки Угодин, - до него даже вон на Сашкиной тарахтелке доехать можно –только бензин надо достать. А не доедешь, потому что первый же постовой с мотоцикла ссадит и в капэзэ отправит, в такой одежде. До выяснения личности. А личности пока я тут не вижу.
- Как не видишь? – почти растерялся Свет, принявшись оглядывать парадную одежду славинского князя, в которой он и появился в этом мире.
- Личность, - наставительно поднял палец Угодин, - это тот, у которого есть соответствующее удостоверение. А у тебя нет никакого.
- И что, - успокоился охотник, не обнаружив в своем костюме ни малейшего изъяна, - эти самые удостоверения у каждого проверяют?
- Нет, - успокоил его было Володя, но тут же добавил, - но у тебя точно проверят.
А Свет и сам уже понял, что рядом с новыми друзьями, а тем более в городе, да хоть в маленькой деревушке будет выглядеть чужаком – даже если бы не выделялся габаритами. Его мощная фигура и создавала сейчас затруднения - на нем костюмы Сашки и Володьки, пожертвуй они их сейчас, вызвали бы еще большее подозрение.
- Значит, надо покупать, - вздохнул Угодин (рядом так же тяжко засопел Суворов), - а аванс дадут только послезавтра.
Свет подивился такой жертвенности новых знакомых; еще больше –тому, что они приняли его заботы как собственные, даже не подумав обратиться к властям. Потому он и не сомневался, исчезая ненадолго в комнате, которую ему выделил хозяин кордона, и появляясь со своим дорожным мешком в руках.
- Не надо ждать никакого аванса, - улыбнулся он широко, запуская руку в мешок, - деньги есть.
На стол посыпались золотые монеты, которые тут же попытались разбежаться по нестроганным доскам. Одной это удалось, и Угодин тут же нырнул под стол, вернувшись с золотым кругляшом в ладони.
- Это что, золото? – спросил он хриплым голосом, и охотник задержался рукой в мешке.
Вторая ладонь должна была высыпать на стол драгоценные камни.
- Богато живете, - немного успокоился Владимир, оглянувшись по сторонам, - и много у тебя их?
Он повертел монету перед собственными глазами, и Свет – к большому облегчению – не распознал в этом вопросе ни нотки алчности. А пожилой лесник вдруг растерялся:
- На это, - его ладонь не смогла закрыть кучку золотых монет на столе, - можно скупить всю одежду в магазинах Коврова.
- Ага, - добавил с сарказмом его молодой коллега, - и сесть на нары лет на десять.
Он выглядел сейчас намного спокойней старшего товарища; очень быстро выяснилось, почему. Оказывается уехавшим в Москву дядей Толей и его сыном родня Александра Суворова не заканчивалась. В том же Коврове – районном центре – жила старшая дочь дядьки, Лариса. И она, словно нарочно – Свет много мог бы рассказать о еще более удивительных совпадениях – работала медсестрой в зубоврачебной поликлинике.
Охотник не сразу понял связь между зубами и золотом, но повеселевший Володька, подмигнув ему, сказал, что этого Свету знать совсем не обязательно, и вытянул из кучки еще одну монету.
- Хватит, - решил он, - а это убери (это он про остальные монеты). Поедем сначала ко мне.
- Зачем? – попытался слабо воспротивиться Сашка, - это же какой крюк? А здесь вон – до станции полчаса ходу.
- У тебя же даже молотка нет, - разозлился Угодин на парня, - или ты прямо вот так золотишко понесешь? Может еще и легенду придумаешь, как у тебя прадед в несуществующее государство путешествовал.
Он покрутил перед носом Суворова монетой с профилем одного из древних рагистанских шахиншахов, и тот признал правоту друга – слова несуществующего на Земле языка могли поднять слишком большую волну, даже в среде скрытных дантистов. Лесники скрылись за деревьями, предоставив Свету право убрать со стола. А заодно – поставил себе задачу Свет – приготовить обед.
Охотнику пришлось самому – методом проб и ошибок – учиться, как работает газовая плита; по какой стороне коробка нужно чиркать спичкой (здесь фокус с огнем из пальца не работал), и еще многому другому, чего в памяти компа, который должен будет появиться только через два века, не было. Про два века Свет тут же постарался забыть – нечего забивать голову несуществующей пока проблемой – а результатом своих изысканий остался доволен. И дом не спалил, и суп приготовил – пальчики оближешь. И даже гостей встретил – проводил.
Примерно через полчаса после исчезновения двух корефанов за забором требовательно загудела машина. Свет понял, что это вызывают хозяина, и таиться не стал. Он вышел за ворота, предварительно сняв с себя и славинский костюм, и рубаху, богато вышитую невиданными здесь узорами. Машина негромко тарахтела, а рядом с ней стояла девушка… нет, молодая женщина. Стояла, и смотрела на охотника, открыв рот. Сначала ее взгляд мазнул по медальону Весны (тоже, кстати, золотому), а потом медленно заскользил по его могучей груди, по плечам, по бицепсам, которые невольно напряглись под этими восхищенными глазами.
Свет кашлянул, и женщина в зеленой форменной одежде с четырьмя звездочками в петлицах (знать бы еще, что они означают), перевела взгляд на его лицо. А тут удержалась, не утонула в его бездонных голубых глазах, задав немного громче, чем следовало:
- А где Сашка?
- Здравствуйте, - ответил ей баритоном диктора центрального телевидения Свет, - а брата нет. Он по обходу ушел.
- Брата? – взметнулись вверх брови незнакомки, - он ни о каких братьях не говорил.
Охотник о степени близости Сашки с этой женщиной мог только догадываться, поэтому пожал плечами – мол, у него и спросишь, почему скрывал такого брата. Глаза незнакомки опять метнулись к этим плечам, но ниже не опустились; она все-таки выдавила из себя:
- Скажете, что приезжала Захарова, помощник лесничего. Пусть завтра в контору не приезжает, денег не будет.
- Хорошо, передам, - дернул грудными мускулами Свет, и начальница Сашки медленно пошла к машине – спиной вперед.
- Может, она боится, что я на нее сейчас наброшусь? - с веселой улыбкой проводил ее взглядом охотник, и, уже вслух – когда женщина готова была захлопнуть дверцу автомобиля, - до свидания!
Захарова кивнула за лобовым стеклом и машина круто развернулась, заставив охотника отскочить к воротам. Видимо, водитель, так и не соизволивший выйти из автомобиля, получил какой-то совершенно немыслимый приказ.
Ни Сашка, ни Угодин вести о задержке аванса не огорчились. Судя по огромным сумкам, которые они опустили на тот самый стол, съездили они не зря.
- Если ты думаешь, что сейчас будем обмывать твои обновки, то зря надеешься, - Володька шевельнул сумкой, и в ней звякнуло что-то явно приятное его уху – вон как расплылся в улыбке, - и обновки пока не получишь. Только после бани!
- Бани? – огляделся охотник – никакой бани он здесь не видел.
- Да не здесь, - правильно понял его замешательство хозяин кордона, - мы в городе Николаича встретили, договорились с ним. Так что он сейчас в усадьбе лесничества баньку топит, а мы ближе к вечеру туда и подвалим. Там знаешь какая баня, такой даже в Москве нет!
Свет не стал интересоваться, ни кто такой Николаич, ни чем знаменита эта баня – решил, что все оценит на месте. И оценил! Баня действительно была замечательной, и охотник сразу понял, почему. Потому что в прудик у баньки стекал ручеек из бьющего на горке в соседнем леску родника. И этой живой водой и поддавали они в жерло, где потрескивали раскаленные камни.
- Не боись, - завел его в парилку бородатый Николаич, который оказался мастером леса, еще одним начальником Сашки, - камушки не треснут, не выстрелят. Потому что сам их по берегу Клязьмы искал – один к одному.
На камни из ковшика плеснулась порция живой воды, щедро разбавленная «Жигулевским» пивом. Свет охнул – этот восторг душа сама выплеснула наружу; в таком виде она пиво приняла очень даже благосклонно. А в просторной комнате отдыха, в которой был даже камин (не хуже, чем в Москве!), лесники уже накрыли на стол и разложили на скамье обновки. Они явно отметили, как смотрел на свою тарелку с консервами гость, и потому сейчас решили превзойти самого себя. Для российской глубинки одна тысяча девятьсот восемьдесят второго года – оценил их старания Свет – стол был просто шикарным. Была даже икра - и красная, и черная (уже на бутербродах). А то, что за копченой колбасой нескольких видов надо было ехать в Москву, он даже не догадывался. Ему об этом потом, в парилке, сказал пораженный Николаич. Пил он, пожалуй, даже больше, чем Угодин, но успел похвалить Суворова.
- Видать сильно тебя братец любит, - поддал он еще парку, - пожалуй, что полгода на такой стол копил. Да и как за полдня в Коврове успел такие деликатесы отхватить, я даже не представляю? А ты как, в армию его приехал проводить? Или тут остаться надумал?
Он, очевидно, тоже оценил стати охотника – не с той стороны, конечно, что Захарова. Потом он, впрочем – так же доверчиво (т.с.с… - тихо, только как своему!) – посоветовал Свету уезжать отсюда как можно быстрее, в город, а сюда приезжать только на отдых… ну хотя бы на охоту.
- Сходим с тобой, Святослав, на зайчика. Я тебе покажу, как заячьи петли читать, да из ружья дам стрельнуть. Хочешь?
И Свет согласился, широко улыбнувшись. Глухариное мясо из супчика, которое еще раньше украсило собой стол, выдали за импортный деликатес, и мастер леса, попробовав его, только покачал головой: «Живут же люди!». Охотник грустно улыбнулся. Он сейчас вспомнил те столы, что накрывали в рыбацкой деревушке, или его родном селе – новые хозяева. А столики в гареме Гумирхана?! Он еще раз вздохнул, и предался чревоугодию, теперь уже по земному…
- А поворотись-ка, сынку.., - чуть слышно процитировал Гоголя Свет, и Угодин наморщил лоб – где-то он уже эти слова слышал. Володька с Сашкой сейчас, после уже ставшей утренней пробежки охотника к живительной трубе, разглядывали его в новом наряде.
- Так себе костюмчик, - поскромничал Володя, который и выбрал на свой глаз и вкус изделие ковровской швейной фабрики. Вернее, изделий было два, и ни одно из них Свету не подошло. Первое было как раз в плечах, но все остальное терялось в этом костюме пятьдесят восьмого размера. Пятьдесят четвертый на плечи не налез. А Сашка смущенно потупился. Придется к Иринке ехать, к Захаровой – у ней от бабушки швейная машинка сохранилась, «Зингер».
Володька дружески пихнул корефана в бок: «А не боишься?». Что-то он такое об Ирине и Сашке знал. А тот только рукой махнул:
- Для брата не жалко.
Однако Свет категорически отказался возвращаться в лесничество. Не испугался, конечно, Сашкиной начальницы. Просто душа требовала немедленных действий, и он в результате натянул на себя спортивный костюм, а потом куртку из непонятного материала (но явно не кожа) таких невероятных размеров, что можно было славинский костюм не снимать – все равно под ней ничего не было видно. А потом водрузил на голову шлем. И лесники едва не упали на траву от смеха.
- Вы чего? – обиделся больше за доспех Свет, - сами же сказали, что без шлема на мотоцикле нельзя.
- Вот без этого, - подал ему круглый пластиковый колпак красного цвета Сашка, утирая слезы, выступившие от хохота, - этот будет понадежней твоей железяки.
- Понадежней? – Свет, не напрягаясь внешне, сжал шлем между ладонями, и тот громко треснул.
На землю посыпались обломки пластика и подкладка черного цвета. Корефаны растерянно переглянулись – запасного шлема у Сашки не было. Свет улыбнулся – на то, чтобы шлем Владимежа внешне выглядел как мотоциклетный, сил у него хватило…
Суворов с гордостью выкатил из сарая старенькую «Яву». Еще более старый служебный «Восход» завести не смог бы уже никто; он стоял в том же сарае лишь для того, чтобы получать в лесничестве бензин. Мотоцикл из братской Чехословакии затарахтел мотором, и инопланетянина пригласили на заднее сидение. Свет никакого волнения не испытывал. Не то, что доверял мастерству названного брата безоговорочно. Просто он предвидел, что вот таких случаев – впервые сделать, или попробовать что-то будет ох как много.
Он летал на космическом корабле, перемещался между континентами, но езда на мотоцикле… она была сродни скачке на горячем коне. Он вспомнил своего Орлика, и слился сознанием с мотоциклистом; сейчас эти два человека, выскочившие на достаточно гладкую дорогу, что пролегала вдоль левого берега Клязьмы, вместе нажимали и нажимали на рукоятку газа, пока «Ява», словно живая, не запросила пощады: «Быстрее не могу!». Рука Сашки тут же ослабла, сбивая скорость до допустимых девяноста километров в час, и мотоцикл загудел ровно, не мешая Свету разглядывать новый мир, новые деревни и людей, их населяющих. Впрочем, здесь людей по случаю рабочего дня было немного – разве что на автобусных остановках толпился народ, в основном пожилого возраста. А мотоцикл обгонял одну за другой тракторные телеги полные какой-то зеленой массы.
- На силос везут, - чуть обернулся назад Сашка, а потом кивнул вперед, где на огромном поле, уже скошенном, паслись коровы, - для них, на зиму.
Охотник присвистнул про себя – столько скота вряд ли набралось бы во всем государстве славинов. Он проводил глазами стадо; потом – с удивлением – дорожный знак, который подсказал, что они въехали в очередную деревню Барское Татарово.
- Вроде бы никаких бар тут давно нет, - вспомнил он историю России двадцатого века, -и коровки, что мы видели, называются колхозными… Пока.
А Сашка опять обернулся к нему:
- Это уже соседний район, Вязниковский. Скоро на трассу выйдем.
На трассу «вышли» очень скоро. «Ява» влилась в поток попутного транспорта, который, как уже знал охотник, мчался из Москвы в город Горький. Навстречу с ревом проносились грузовики, мелькали почти беззвучно (благодаря шлему) легковые автомобили. Свет уже перестал удивляться многолюдству; даже начал немного тяготиться им. А может, это его просто потянуло в родной мир, пусть жестокий, не такой комфортный, как здесь, но… свой. Но следить за окружающим миром не перестал. Он уже предвидел, что дорога домой, а до того - за любимой женщиной и сыном – будет очень долгой.
По трассе «Ява», совсем немного (по ощущениям охотника) нарушавшая скоростной режим, мчалась больше часа; потом Сашка повернул направо, на дорогу не такую широкую, и заметно разбитую. Тут скорость упала до шестидесяти, а потом «мотогонщик» и вовсе свернул в лес, на едва заметную тропу. Здесь путники пообедали, «чем бог послал». Охотник на слова землянина лишь хмыкнул; вспомнил работорговца Харама, на золото которого они и продолжали шиковать. Потом по очереди сходили за кустики – хотя в этой глуши ничего из железному коню не угрожало.
- Здесь людей почти не встретишь, - пояснил Сашка, - дальше вообще муромский заказник начинается; там только егеря да лесники ходят.
Свет его слова оценил, когда лес стал гуще, мрачнее; он с каждым километром все ближе смыкался вокруг дороги. Вот тут можно было поверить, что земля, а значит и лес на ней когда-то родил могучего богатыря.
Сам Муром Свету ничем примечательным не запомнился – город как город (много он из в этом мире видел?). Церквей, да зданий старинных, было конечно много. Но охотнику пока облик древнего города было сравнивать не с чем. Даже в Коврове, рядом с которым он прожил уже два дня, Свет так и не побывал. Но что-то все таки ощутил, даже не слезая с седла мотоцикла. Что-то схожее с ощущениями, что обрушились на него в древнем полуразрушенном храме. Только здесь эти ручейки живительной энергии, что истекали от многочисленных церквей, терялись в густых выхлопах автомобильных дымов. Еще больше копоти к небу несли многочисленные трубы, которые явно могли обогреть не одну сотню домов.
Сашка тут остановился всего два раза – чтобы узнать дорогу на Карачарово, родину Муромца. Первый прохожий, к удивлению и Суворова, и Света, дороги туда не знал. А второй описал ее очень подробно – видно бывал там не раз. Впрочем, села Карачарова, как оказалось, давно уже не было. Разросшийся город поглотил его, и улица Приокская, где им показали старый дом, в котором, как уверяла словоохотливая старушка, вырос былинный герой, теперь была частью города.
Старушка видимо была еще и очень любопытной, потому что засеменила за отъехавшим мотоциклом и даже догнала его, когда тот остановился у большой каменной церкви, у которой сохранилась целой высокая четырехярусная колокольня. Уже скрываясь в проеме этого сооружения (двери там давно не было) Свет услышал ее слова, которые старушка обрушила уже на одного Сашку:
- Это Троицкая церковь, сынок. Никак руки у людей не дойдут ее восстановить…
Полустертые каменные, а потом железные ступени привели охотника на самую вершину колокольни. Церковь и так стояла на пригорке, с которого были видны граница с Горьковской областью, и с соседними районами Владимирской, а главное – речной простор. У Света захватило дух. Он, конечно, видел с высоты птичьего полета (и даже выше) реки в родном мире, но там не было живой энергетики, все внизу мелькало с бешеной скоростью, и чуть слышный гул двигателей «Белки» мешал слушать торжественное молчание воды. Здесь же душу охотника стало заполнять это неслышимое журчание речных струй, безмолвное скольжение большеглазых рыб и…
- Что, - раздался позади могучий бас, - тоже пытаешься выглядеть, куда я дубовые пеньки бросал?
Слова звучали вполне современные, с правильной интонацией и ударениями, но Свет был уверен – позади него стоял тот, к кому он и стремился за помощью; по крайней мере, за подсказкой.
Он не стал оборачиваться – знал, что никого там не увидит. Еще он знал, что это не галлюцинация, и все вокруг – и широкий порыжевший луг у реки, и саму Оку, и даже город заполнила сейчас огромная бесплотная тень души, которая никогда не покидала родную землю.
- Здравствуй, Илья Иванович, - чуть поклонился в сторону реки охотник, уверенный, что незримый собеседник видит каждое его движение
- Здравствуй и ты, Светослав. Вижу, пришел ты за помощью, но не ведаю, чем могу помочь, - Свет сделал движение рукой, но не сказал ни слова, потому что ласковый ветерок с Оки словно остановил его жест, - силушки у тебя поболее будет, чем у меня вместе со Святогоровой; камень, что хранил мои доспехи, у тебя тоже был… Да и доспехи твои, хоть ты и одаривал ими товарищей щедро, великую силу имеют. Вместо калик перехожих явился тебе человек чудной, что разбудил в тебе силу, да направил на путь нужный…
Свет понимал эти иносказания – и про камень, и про учителя – мастера Ли, и все остальные; быть может, Муромец – если только Свет сейчас все не напридумывал - читал прошлое в душе охотника? Но вот он перешел к будущему, к тому, что сам Свет пока не видел, но стремился угадать.
- А вот Идолище проклятое на твоем пути встретится, и должен ты будешь его победить. Тем более, - Муромец за спиной явно улыбнулся, и реку залили яркие лучи солнца, выглянувшие из-за туч, - что ты уже дал клятву покончить с ним. И еще…
Голос Ильи Ивановича загремел, останавливая попытку изумленного Света все-таки оглянуться, и гладкая речная поверхность покрылась рябью, в которой сразу заиграло солнце:
- Недаром ты прибыл в этот мир, на землю моих и… твоих предков. Ждет ее великая боль, черная боль. Вот и возьми ее на себя, Светослав, не дай земле покрыться гнойной коростой. А она тебя отблагодарит, парень, по подвигу твоему отблагодарит – отправит туда, куда стремится твоя душа…
- Куда? – все-таки повернулся охотник.
На небольшой площадке, на которую уже давно не ступала нога звонаря (да здесь даже веревок от колоколов не осталось, не то что ценного цветного металла), никого и ничего не было. Лишь сиротливый желтый дубовый листок, неведомо как занесенный ветром на эту верхотуру, лежал на каменном полу. Совсем недавно – когда охотник поднялся на колокольную площадку - его здесь не было. Да и ветер гулял где-то высоко, ни разу не нарушив безмолвной беседы. А значит…
- Ничего это не значит, - пробормотал Свет, все таки подняв листок и бережно определив его за пазухой – туда, где уже хранилась прядь из гривы Орлика и медальон Весны – увы, пустой…
Глава 3. Бегство
Назад за руль мотоцикла – несмотря на сопротивление Сашки – сел Свет. На главный аргумент лесника: «Да у тебя же даже прав нет!», - он лишь загадочно улыбнулся.
- Есть у меня права, парень, - практически неслышно прошептал он, - только что получил. Такие права, что не только на территории России действуют.
И Суворов смирился, сел на заднее сидение. А Свет повел мотоцикл уверенно и осторожно, соблюдая все правила дорожного движения, что в городе для такого новичка было делом нелегким. Но новичком Свет был только в глазах Сашки; сам он всю дорогу до Мурома не только глазел по сторонам, да прислушивался к редким репликам Суворова, но и впитывал в себя его мастерство, попутно отмечая огрехи, и исправляя их – уже в себе, естественно.
Это мастерство он и показал, когда после небольшой остановки – практически в том же месте, где в первый раз, только по другую сторону дороги – «Ява» вырвалась на горьковскую трассу. Тут мотоцикл довольно заурчал, и прибавил обороты; а Свет еще попытался добавить в бензин, который мелкими брызгами впрыскивался под бешено снующие поршни, собственной энергии. И у него получилось! «Ява» теперь ревела как голодный зверь, которому наконец бросили мясную косточку. Сашка за мощной спиной охотника конечно не видел, что творилось со стрелкой спидометра. И хорошо, что не видел, потому что не поверил бы своим глазам. Ему было так спокойно за этой надежной спиной, которая ничуть не была напряжена. А стрелка, между прочим, перескочила за последнюю отметку «180» и застыла в крайнем правом положении. Шлем Владимежа сейчас походил на те, которые мотоциклетная мода изобретет через несколько десятилетий; он полностью защищал лицо от свистящего ветра – в нем можно было петь во все горло, наслаждаясь скоростью, что он и собрался сделать, но… Далеко впереди он заметил выдвинувшегося прямо на полосу движения человека, замахавшего полосатой палкой.
На педаль тормоза Свет нажимать не стал, просто отпустил рукоять газа, да поблагодарил мысленно двигатель, с честью выдержавший испытание. Пока «Ява» подкатывала к постовому, быстро теряя скорость, он успел вспомнить таких же стражников – на рагистанско-славинской границе. Там их было больше – целый десяток – и вооружены были они не в пример солиднее, саблями да копьями. Но вот жадности в них было… ну если у всех собрать, как раз бы хватило на этого представителя земных дорожных властей, вооруженного одной палкой.
Сашка за спиной тут же заныл: «Я же говорил!», но Свет заставил его заткнуться – одним движением мускулов спины. А «Ява» наконец остановилась, чуть не наехав на черный форменный сапог.
- В чем дело, сержант? – охотник вроде и не повысил голоса, но сейчас в нем – совершенно органично – прорезались властные нотки сразу нескольких правителей иного мира. И внутренне чутье постового подсказало – зря он остановил этот мотоцикл. Он вытянулся по стойке «Смирно!», - и отрапортовал, заставив лесника за спиной испуганно сжаться:
- Старший сержант Гаврилюк! Разрешите продолжить патрулирование?!
- Продолжай, - махнул рукой охотник, вспомнивший почему-то как раз про село Барское Татарово, - все в порядке по службе?
- Так точно, - вытянулся еще ретивей старший сержант, который успел спрятать куда-то свой жезл, - только…
- Что только? – снял с педали стартера ногу охотник.
Постовой нагнулся к его уху и, понизив тональность голоса, сообщил:
- На разводе утром сообщили, что шесть зэков из Мелеховской колонии сбежали. Особо опасные. Двух охранников кончили, и «Калашниковы» их с собой прихватили. И вроде их в нашей стороне видели.
- Хорошо, - поставленным командирским голосом отпустил сержанта Свет, - учту.
Мотоцикл взревел, и почти сразу свернул с трассы, на дорогу, что вела к дому – Сашкиному, естественно. А сержант еще долго провожал глазами фуры и легковушки, пытаясь найти ответ на простой вопрос: «Что это было?»…
Охотник опять обратился к движку – как бы дико это не звучало:
- Давай дорогой, жми!
Какое-то смутное беспокойство посеяли в его душе слова сержанта. Связано ли оно было с сбежавшими заключенными, Свет пока не знал. Но он точно знал – надо спешить. Поэтому «Ява» опасно кренилась на поворотах, которых здесь было великое множество и натужно выла на ровных участках. Они вихрем, не снижая скорости, промчались через несколько деревушек, въехали в большой поселок, который по-простому назывался Клязьминским городком, и тут вынуждены были затормозить. Свет, правда и сам бы остановил мотоцикл рядом с толпой, которая перегородила дорогу у автобусной остановки. Напротив нее располагался магазин, на высокой ступеньке которого как раз заканчивал речь участковый, лейтенант Михаил Уткин – тот самый «зверюга», которого побаивался даже тертый калач Угодин.
Милиционер взглянул строго на подъехавший мотоцикл, и бросил напоследок в толпу:
- Так что граждане, сами понимаете – пока не поймаем извергов, в лес ни ногой. Хватит нам уже двух трупов, что они району «подарили». Не дай бог вам увидеть такое.
- Господи! - закричала вдруг какая-то женщина в толпе, - а мои Танька и Женькой как раз за лисичками ушли…
- Куда!? – резко повернулся к ней участковый.
- Да кто же их знает?! – еще истеричней выкрикнула тетка.
Лейтенант обвел еще раз – уже торопливо – толпу, и задержался на мотоцикле, и его владельце – леснике Сашке Суворове. Высокого плечистого блондина рядом с Сашкой не было, и как он мог исчезнуть совершенно незаметно для него, опытный участковый так и не понял…
А Свет за несколько мгновений до этого вдруг почувствовал, как вздрогнула, и протяжно застонала земля. Застонала так, словно это ее сейчас насиловали… или собирались сделать это. И охотник понял – кто-то очень сильный и злобный сдавил сейчас само сердце земли. Свет знал, где оно находилось! Самой короткой дорогой к старому храму были лесные тропы, по которым он мог мчаться быстрее всякого мотоцикла. Уже на бегу, стремительно врываясь в чистый березняк, он с сожалением вспомнил о мече, который оставил в Сашкином доме. Но времени завернуть на кордон совершенно не было…
Тане Жуковой было уже четырнадцать лет, и она считала себя вполне взрослым человеком. Во всяком случае, мамке помогала, чем могла. Мамке было тяжело; отец бросил ее с двумя малыми детьми очень давно – Таня его уже и не помнила. А сестренка – Женька – что была младше ее на три года, вообще его не видела ни разу. Где-то он пропал на северах (так говорили соседи – мамка о нем не любила вспоминать), ни разу не осчастливив детей алиментами. Вот и теперь Татьяна, собираясь в лес, взяла с собой Женьку. Сестренка в грибах разбиралась плохо, в смысле, собирать их совершенно не умела. А Таня была знатной грибницей; приносила домой полные ведра. Сейчас сезон, конечно, прошел, но она знала, что по осеннему теплу опять вылезли петушки. Домой, на зиму, она грибов уже натаскала, а эти петушки ей были нужны на продажу – Татьяна копила себе на джинсы, и ей оставалось ну совсем чуть-чуть.
В овражек, который был ее тайной грибной плантацией, она вместе с сестрой спускалась осторожно – чтобы и вылезшие уже ярко-желтые петушки не раздавить, и подстилку лесную не содрать – сквозь нее следующей весной полезет новый слой. Она нагнулась за первыми грибочками, когда позади раздался испуганный крик Женьки. Девушка резко выпрямилась, и чуть не столкнулась нос к носу с каким-то небритым мужиком, который занимался тем же, чем и она – собирал грибы. Таня стояла чуть выше по склону оврага и его глаза оказались так близко, что она успела прочесть в них попеременно дикий ужас, затем удивление, и наконец – хищную радость, даже ликование, словно этому мужику преподнесли самый лучший в его жизни подарок. В следующий момент она почему-то подумала, что слово «подарок» в данном случае относится к ней, а потом... Потом ей тоже захотелось завизжать, еще громче, чем Женька, но жесткая ладонь, пропахшая табаком и еще чем-то очень противным, перекрыла путь и крику, и воздуху. Теряя сознание, девушка попыталась вывернуться из рук этого страшного мужика, но тот только крякнул, и ладонь почти совсем закрыла лицо Татьяны. Она уже не слышала, как рядом захрипела в руках другого небритого типа ее сестренка…
Свет стремительным броском преодолел последние метры и застыл под окном храма. В тени дверного проема неумело прятался хлипкий мужичок, и охотник уже примерился к его горлу. Потом он отметил, что внутри храма пока все спокойно, лишь хриплый голос выговаривает кому-то, скорее всего подельнику:
- Да ты же, Кабан, чуть не придушил ее. И ты, Хриплый, тоже хорош. Зачем девку по морде надо было бить?
- Да не бил я ее, - голос у Хриплого действительно был таким, словно грубым наждаком по ржавому железу водили, - упала она с плеча, да рожей прямо в корягу попала. А так - ничего девка, я пощупал.
- Пощупал он, - явно довольно заворчал невидимый критик, - что, опять по жребию?
- Нет, - это опять проскрипел Хриплый, - с тобой, Юрик, по жребию неинтересно. Все равно ты первым окажешься. А после тебя, как…
- Как? – Юрик опять был недоволен, - как ты что ли? Ты ту девку ножом так искромсал, что даже Хлюпик на нее залазить отказался, а он ведь… сам знаешь.
Недомерок, оставленный часовым у дверей, вроде бы всхлипнул, а может засмеялся – его тонкий голосок едва не заставил охотника передернуться от отвращения. Он все-таки направился к нему, к часовому, который смотрел не на сектора охраняемой территории, а внутрь храма. Наверное потому, что там для него было много интереснее. Свет остановился за его спиной, когда в полуразрушенном здании резко треснула разрываемая ткань, а следом раздался отчаянный девичий крик.
Хлюпик судорожно вздохнул, и повернул голову к Свету, не сразу осознав, что рядом стоит незнакомец. Он даже подмигнул охотнику, попытавшись поделиться с ним зарядом похоти, который так и брызнул из его глаз. Из уголка губы недомерка в одежде с чужого плеча висела длинная тонкая капля слюны, но ее Хлюпик втянуть в себя не успел. Потому что его голова продолжила движение, уже благодаря ладоням Света, и громкий треск – на взгляд охотника, был самым приятным звуком, который мог издать этот человек. Мертвое тело влетело внутрь, а следом шагнул Свет, которого обдало нестерпимой болью и ужасом девочек - здесь, в храме, ничто могло заслонить их от вздрогнувшей души охотника. Волны злобы, растерянности и уже не скрываемого страха, что исторгли сейчас четыре человека, если еще можно было так назвать их, обтекали его, хотя и не давали расслабиться.
- А где еще один? – успел подумать Свет, и тут из темного угла храма в светлый проем двери полетела длинная очередь.
Автоматчик так и не успел понять, почему этот проем стал таким светлым –ведь в нем только что стоял широкоплечий парень, который вдруг оказался рядом с ним. Уже машинально коренастый мужик с длинным шрамом, разделившим его лицо по диагонали надвое, повел автоматом налево, и под купол храма унесся дикий крик – зэк задел одного из своих. Так же машинально охотник подумал: «Этот помучается чуть подольше», - и нанес первый разящий улар. И последний – для автоматчика со шрамом. Свет словно получил от старца, скорбно смотревшим со стены, разрешение бить в полную силу. Потому под его безжалостным кулаком голова зэка буквально вколотилась в плечи. За спиной охотник кто-то громко икнул, явно не поверив своим глазам – потому что поверить в такое было невозможно. Вот только что здесь стоял человек, может не с самым приятным выражением лица, а теперь битый кирпич попирают ноги трупа, у которого не было ни головы, ни шеи. Впрочем, стоял он совсем не долго. Мертвое тело начало заваливаться назад, а Свет был уже посреди храма, где нервно дергал за предохранитель акээма второй автоматчик. Охотник внешне очень легко выдернул оружие из его рук и намотал стальной ствол на кулак. Вот так просто взял, и накрутил прочнейший ствол на собственную руку, словно прутик какой-то. Поэтому бандиты не проронили ни слова (только раненый в плечо позволил себе негромко поскуливать), когда Свет кивнул испуганным девочкам на дверной проем:
- Девочки, подождите меня снаружи. Я недолго.
Один из бандитов дернулся, словно хотел спросить:
- А нас? Нас тоже подождите!
Явно ни он, ни другие зэки не хотели оставаться наедине с этим страшным незнакомцем. Но Свет сделал шаг вперед, и он заткнулся. А Таня с Женькой, у которой с одеждой было все в порядке, пошли, взявшись за руки, испуганно, но оглядываясь с уже проклюнувшимся интересом. Впрочем нет – это младшая держалась за обрывки платья сестры, а та как раз эти самые обрывки старательно придерживала, чтобы в них не так отчетливо было видно ее юное тело. Свет представил на мгновенье, во что бы оно превратилось, опоздай он хоть на пять минут, и глубоко вздохнул, закрывая глаза. Бандитов он не боялся; не потому, что надеялся на силу заклятия Тагора, и не потому, что отслеживал каждое движение бандитов и на слух, и даже носом – очень уж они характерно смердели – потом, кровью и страхом.
Просто с последним шагом старшей девочки из храма, оглянувшейся теперь уже с явным любопытством, он выпустил наружу все силы, и теперь их законы правили здесь, в том числе и нравственные. И эти законы не позволили бы сделать насильникам ни единого жеста. Оптика в этом полуразрушенном зале и раньше была великолепной, а теперь зэки расслышали даже, как открылись глаза охотника.
Свет поднял голову и встретился взглядом со стариком – святым, которого очень давно начертала по сырой штукатурке рука неизвестного мастера. С уголка правого глаза святого медленно текла капля крови, но он – показалось ли это Свету? – медленно кивнул, пообещав взглядом, что не закроет глаз, и что… возьмет на свою бессмертную душу все, что сейчас произойдет сейчас в этом храме.
Ни один звук не вылетел наружу – силы за этим следили бдительно, хотя некоторые крики, казалось, не смогли бы удержать никакие силы во вселенной. Но когда Свет через десяток минут вышел наружу, девочки, не отрывавшие взглядов от проема, который вдруг заволокла какая-то серая дымка, на мгновение оцепенели от ужаса – настолько страшным был лик охотника. Впрочем, им достаточно было один раз мигнуть и перед ними опять стоял обычный парень, могучий даже в широченном балахоне из непонятного материала. В нем остроглазая Татьяна разглядела несколько сквозных отверстий – явно пулевых - но легкая бледность на щеках незнакомца явилась скорее всего не от ран, невидимых глазу. Таня сунулась было в храм, чтобы проверить это предположение, но крепкая рука тут же развернула ее в сторону дома – так стремительно, что она едва не выпустила из ладошек половинки разорванного платьица. А мысль о доме сразу же напомнила о матери. И хотя времени с того момента, как ее схватил небритый насильник, прошло совсем немного, она почувствовала какое-то стеснение в груди. Словно боль и беспокойство матери передалось ей на расстоянии. И сестренка уже тянула за руку.
Свет проводил девочек до самого Клязьминского городка, но в поселок заходить не стал. Он только убедился, стоя за толстой сосной, что ни Суворова, ни его мотоцикла рядом с магазином нет, и тихо скользнул в лес – теперь в сторону кордона. Уже издали он услышал, как запричитала женщина; мать наконец дождалась своих детей.
Дома охотника встретил растерянный Сашка и хмурый Угодин. Вид последнего говорил сам за себя: «Доигрались!». Но по мере того, как охотник скупо, но очень информативно рассказывал о том, где он пропадал, и что делал после того, как оставил Суворова в поселке, лоб пожилого лесника разглаживался, но в глазах росла какая-то глухая тоска. Хотя он явно не осуждал теперь Света.
- Все, кирдык, - подвел он итог поездке корефанов в Муром, - теперь от нас ментовка не отвяжется. Тебе, парень, - он повернулся к охотнику, - надо бежать отсюда прямо сейчас и подальше.
Свет открыл было рот, но пожилой лесник замахал на него руками:
- Нет-нет! Даже не заикайся, куда поедешь! Все равно мы в ментовке все выложим, - он повернулся теперь к вставшему со скамьи Сашке, и кивнул ему, - да, расскажем! И не спорь – я знаю, что говорю. Соловьями будем разливаться, наперегонки. Есть методы…Только бы не проговориться о том, откуда ты нам на голову свалился.
- Почему, – удивился Свет, - разве это что-то изменит?
- Для тебя, может и нет, -пожал плечами Владимир, - все равно по все стране будут с пеной у пасти носиться. А нас точно в дурку загонят. А это хуже зоны.
Он вдруг подмигнул охотнику:
- Иди, жених недоделанный – меряй обновки!
Свет вошел в дом. На его аккуратно прибранной кровати был разложен целый гардероб. Он оглянулся в растерянности на друзей, но те закрыли за его спиной дверь, наверняка надеясь полюбоваться на него уже в праздничном наряде. Костюм, в который он вчера мог свободно завернуться три раза, теперь был впору; как и все остальное. Даже носки на кровати лежали, поглаженные. Охотник вспомнил вчерашний визит Иры Захаровой, Сашкиной пассии, и хмыкнул – не зря женщина так долго и пристально изучала его фигуру. Туфли (одетые им впервые в жизни), тоже пришлись впору – тут уж, как догадался Свет – постарался Угодин. Он же и ахнул первым (может, даже не нарочито), когда охотник, одетый с иголочки, вышел во двор.
- Точно жених, - обошел он Света с восхищением во взоре, - хотя нет! Народный артист. Хоть прямо сейчас на съемочную площадку. А теперь, - скомандовал он, - марш обратно в комнату и поваляйся так на кровати с пяток минут.
- Это еще зачем? - быстрее Света отреагировал Суворов.
Он явно обиделся за труды своей начальницы.
- А затем, - наставительно поднял указательный палец Угодин, - что в таком виде на него половина Коврова вешаться будет. Женская. А другая половина зубами скрежетать, от бешенства. Давай-давай – обомнись чуток, и лицом не сияй, как золотая монета.
- Кстати о золоте, - вспомнил охотник, - я хотел с вами по-братски…
- Нет, - решительно замахал на него, а заодно и на оживившегося Суворова, - все равно отберут. А золото – это еще одна статья. Так что давай – по-быстрому собирайся, и беги на электричку. Не опоздать бы.
Рядом с мешком Света предусмотрительный Владимир положил немного потрепанный, но вполне солидный портфель, и длинный черный футляр.
- Тубус, - вспомнил название пустой пока картонной коробки для чертежей, - для меча.
Охотника обдало теплой волной благодарности к Угодину. Сам он о мече даже и не вспомнил. Может, потому, что оружие раньше всегда было при нем? Он поглядел с сомнением на кровать, которой здесь тоже не было бы, не прояви заботу лесник. Он не стал бросаться, как предлагал Владимир, в постель прямо в костюме и обуви. Охотник просто провел руками по одежде, подпрыгнул, отмечая некоторой неудобство в еще не разношенных туфлях и подошел к зеркалу, неведомо почему оставленному прежними владельцами. В большом овальном стекле отразился парень, отличавшийся сейчас от миллионов подобных людей разве что широкими плечами да пронзительными голубыми глазами, взгляд которых мало кто смог бы выдержать. Но Свет с собственной фигурой экспериментировать не собирался, так же, как и играть в детскую игру: кто кого переглядит. У него сейчас была гораздо более важная и сложная задача – скрыться от представителей местных сил правопорядка. Они, как уже понял охотник, если и отблагодарят его за ликвидацию банды преступников, то весьма своеобразным способом. Он хищно улыбнулся, представив, себе лица тех стражей, что первыми зайдут в старый храм. Его самого чуть не передернуло сейчас. Свет вспомнил, как получив безмолвное согласие старца на стене, он выпустил наружу все, что хранилось в самых дальних уголках его памяти; все, связанное с отвратительными обрядами Узоха. А еще он помнил последний, понимающий взгляд святого, у которого при прощании кровавые слезы текли уже из обоих глаз.
На дворе его одобрительным взглядом встретил Угодин. Сашка топтался рядом с растерянным лицом, и его корефан подтолкнул парня к Свету:
- Прощайся.
Суворов неловко ткнулся в грудь охотника, и повернул лицо к Владимиру:
- А ты?
- А я провожу до станции, - ухмыльнулся Угодин, - а то наш гость пожалуй и билет на электричку купить не сможет. А ты, Сашок (он несильно хлопнул по груди Суворова) еще раз пробегись по усадьбе, да протри все тут, подчисть следы. Может, Свету один лишний денек и выгадаем.
Свет чуть слышно хмыкнул – он, с одной стороны, и сам прибрался на кордоне, как мог, а с другой – ему ли, охотнику и следопыту с детских лет, не знать, что все следы пребывания человека скрыть невозможно.
Уже поворачивая по тропе к железнодорожной станции, охотник в последний раз оглянулся. Он знал, что никогда не вернется на этот кордон. Но именно об этих местах – бревенчатом доме и его обитателях; лесном ручейке и его живительной воде; наконец о старинном храме и лике с кровоточащими глазами он в первую очередь будет вспоминать, когда услышит слово «Земля».
А Угодин не давал ему отвлечься, инструктировал. Но сначала достал из кармана горсть измятых бумажек. На слабое возражение охотника он лишь зыркнул глазами, но часть купюр все-таки сунул обратно в карман.
- Ладно, - решил он, - доеду с тобой до Коврова, - куплю там на оставшиеся денежки водяры и нажрусь, как… как никогда не нажирался.
- Зачем? – не понял сразу Свет, - можешь попрощаться со мной как-нибудь по другому.
- Ты не девка, - грубо пошутил Владимир, - что с тобой прощаться. А нажрусь я, чтобы менты дня три меня допросить не смогли. Когда найдут, конечно – прямо на вокзале.
- Так эти три дня можно просто прятаться, - опять не понял Свет
- Нет, - довольно засмеялся Угодин; может быть в мыслях он сейчас подносил ко рту первый стакан, - тогда меня объявят в розыск. А этого не нужно не мне, ни тебе.
Он не дал охотнику удивиться еще раз. Залез рукой в другой карман – теперь уже нагрудный, на форменной куртке – и протянул Свету тоненькую красную книжицу.
- Это мой паспорт. Конечно, я на тебя не очень похож, да и возраст у нас… Но это уже твои проблемы. Три дня у тебя есть. А потом – уничтожь его, чтобы даже следов не осталось. А я (правильно понял Угодин вопросительный взгляд Света), заявление потом напишу о пропаже. Штраф заплачу, и новый получу. Чтобы самому тоже походить на фотку.
Охотник открыл паспорт. На него с маленькой картинки смотрел напряженным взглядом парень, весьма отдаленно напоминавший лесника. Потому что был аккуратно пострижен и причесан, не менее тщательно выбрит, да еще украшен галстуком, что прилагался к костюму.
- Пожалуй, - подумал он, оглядев себя мысленно со стороны, а Угодина воочию, - посторонний человек сейчас бы этого парня принял скорее за меня, чем за Володю.
Маленькая станция «Гостюхино» встретила их вполне обыденно. До небольшой кучки местных жителей, толпившихся по случаю теплой погоды на перроне, еще не дошли жуткие слухи из Клязьминского городка. Свет, как договаривались, подошел к станции чуть позже. Он встал в небольшую очередь через одного будущего пассажира от Угодина. Они попрощались еще в лесу. Теперь же охотник волне успешно обменял желто-коричневую купюру с надписью «Один рубль» на билетик, и еще получил на сдачу кучу металлических монет. Каждая из них своим качеством могла произвести фурор в родном мире Света. Так же, впрочем, как его золотой и бриллиантовый запасы на любого, кто сейчас стоял рядом. Угодин уже нашел тут знакомых, и его громкий смех разносился по перрону. А скоро подошел и электропоезд. В это чудо земной техники Свет заскочил уже вполне привычно – так же, как вышел через три остановки на станции «Ковров -1». Чем она отличается от второго (а может и третьего) Коврова, охотник так никогда и не узнал. Потому что сразу же взбежал по деревянным ступеням, что вели от старенького двухэтажного вокзала на широкую площадь, кишевшую людьми и транспортом.
- Хорошо, - подумал он, - что в компе у Мыльникова было немало сведений именно об этом времени – благодаря Сурикову. А может… (он даже резко остановился, так что какая-то тетка с полными авоськами едва не наткнулась на его спину) я потому и попал сюда, именно в двадцатый век?
Сейчас он благодаря давним знаниям, приобретенным еще в родном мире, мог отличить троллейбус от автобуса, а обычную легковушку – от такси. К стоянке последних он и направился, нагнувшись к полуоткрытому окошку автомобиля, украшенного «шашечками».Водитель флегматично глянул на него, словно не был заинтересован в пассажире. Рядом стояло еще несколько таксомоторов, и никакой очереди к ним не наблюдалось. Может потому, что от остановки рядом один за другим отходили «рогатые» троллейбусы?
- До Владимира доедем? – выпрямился Свет, уже готовый перейти к другому водителю
- Доедем, - также флегматично сообщил таксист, - пять рублей.
- Чего так дорого? - как самый настоящий землянин, гражданин страны Советов, - возмутился Свет.
- А обратная дорога? – ответил вопросом на вопрос водитель, - кто сейчас из Владимира сюда поедет, если через каждый час электрички ходят?
Свет об этом знал. Даже намеревался первоначально так и ехать на электричке, до самого Владимира. Но чего он мог увидеть, или услышать там, кроме разговоров попутчиков? Он и так наслушался за пятнадцать минут, пока электричка ехала до Коврова столько, что мог считать себя коренным ковровчанином. А здесь, рядом с водителем, он надеялся приобрести еще один важный и нужный навык – вождение автомобиля. Потому он и сел решительно на переднее сиденье, хлопнув за собой дверцей. Купюра – на этот раз синего цвета – уже была в его руке, и таксист ловко выхватил ее. Мерно защелкал счетчик (эти сведения тоже были в голове Света), и «Волга» выехала с привокзальной площади.
- Поедем по трассе, - повернулся к нему таксист, которого, как оказалось, звали Александром (очень распространенное имя), - немного подальше, но во Владимир попадем быстрее, чем по прямой, через Камешково. Тебе во Владимире в какой район надо.
Свет махнул рукой: «Там видно будет!». Он сейчас расслабился, слился в одно целое с автомобилем, и примеривал к себе мастерство водителя. Отвлекся он, только когда таксист ткнул пальцем влево по ходу движения, уже не в Коврове, а длинном поселке, название которого охотник пропустил.
- Мелеховская колония, - сообщил Александр, - отсюда недавно шестеро зэков сбежали, до сих пор ищут.
- Уже наверное нашли, - усмехнулся про себя Свет; он подивился информированности таксиста, но тут же, поковырявшись в памяти, узнал, что такие люди всегда и везде узнают новости одними из первых.
Он порадовался неразговорчивости водителя, и продолжил вслед за ним мысленно управлять машиной. А потом, чуть напрягшись, послал волну одобрения и просьбы двигателю. Удивительно, но мотор действительно зашумел поровнее и помощнее, и «Волга» рванула вперед так, что Александр удивленно закрутил головой.
- Надо же, - воскликнул он, - она даже новой так не бегала. Так мы и до Москвы часа за три без остановок домчим.
- А поехали, - подначил его Свет.
Такси как раз поворачивало на светофоре на Горьковскую трассу, и водитель, кивнув постовому как хорошему знакомому, ответил не сразу. Но ответил.
- Денег не хватит расплатиться.
Свет ненадолго задумался, но потом все-таки решился, полез рукой в портфель. Водитель принял из его руки золотую монету и принялся обследовать ее, держа руль одной рукой. К удивлению охотника, он даже куснул золото зубами, после чего удовлетворенно кивнул.
- Настоящее. Только теперь у меня сдачи не хватит.
А Свет, не подумав, успокоил его:
- Если действительно домчишь за три часа, сдачи не надо.
Вот теперь Александр взглянул на него внимательно, цепким оценивающим взглядом. Он явно оценил и новый костюм, и модельные туфли, которые Свет каким-то образом умудрился не запачкать в лесу, и уверенный вид их владельца. В его глазах охотник прочел одну простую и резонную мысль: «А не отберут потом монету-то, кому положено?». И даже успел посочувствовать, вспомнив опасения Угодина: «Конечно, отберут». Ему стало немного жаль этого мужичка, в котором сейчас жадность боролась со здравым смыслом, но он очень вовремя вспомнил голос Муромца, его слова о боли Земли, и сохранил невозмутимое выражение лица. Жадность победила таксиста.
- За три не обещаю, - спрятал он монету тем же неуловимым жестом, что прежде пятирублевку, - а за четыре точно долетим.
- Годится, - Свет закрыл глаза; контролировать автомобили – и «Волгу», и те, что приближались к ней опасно близко, он мог и так. А на поля, сменившие сосновый лес, и деревушки, что проносились мимо, он уже насмотрелся.
Водитель разбудил его (так он сам посчитал) уже перед Владимиром. Свет успел ощутить благостный ветер, которым его одарил высокий храм с левой стороны, покрытый строительными лесами.
- Боголюбский монастырь, - правильно понял быстрый взгляд охотника Александр, - женский, между прочим. Сколько тут не езжу, его всегда ремонтируют. Как поедем-то через город, или объедем, по Пекинке?
- Через город, - решил Свет, - только останови где-нибудь, надо что-нибудь поесть взять.
- Тогда это не здесь, - сообщил таксист, - мы лучше за городом, в кафешке остановимся, горяченького похлебаем. Я тоже с самого утра из машины не выходил.
Он явно разговорился, и теперь охотник был не против – тому было что рассказать о древнем городе. Но сначала по обеим сторонам дороги потянулись жилые дома, больше частью одноэтажные, старые. Потом этажность выросла, и по правую сторону – там, где сидел Свет - показалась громада промышленного здания. Водитель не успел сказать ни слова, а охотник уже жалел людей, которых в этом здании было очень много.
-Химзавод, крупнейший в России, - с непонятной гордостью заявил Александр, - и Свет еще раз пожалел работников, которые, может сами того не сознавая, с каждым глотком отравленного воздуха укорачивали жизни и свои, и своих потомков.
Скоро с противоположной стороны принесло запахи свежего хлеба, но охотник не успел – хотя бы посредством обоняния – насладиться продукцией Владимирского хлебокомбината, потому что тут же, опять с правой, по ходу движения, стороны ударило по нервам такой кошмарной смесью злобы, страдания и равнодушия, что Свет непроизвольно дернулся рукой за спину, где ее раньше всегда ждала рукоять меча. Водитель заметил это движение и с еще более непонятной гордостью выпалил:
- Владимирский централ!
Он замычал какую-то песенку, в которой охотник разобрал только эти два слова, но быстро умолк, когда слева над «Волгой» нависли древние каменные стены, побеленные совсем недавно. Здесь смесь эмоций, которые веками впитывал камень, была еще причудливей. Свет тоже чувствовал боль людей, явно томившихся здесь в застенках, равнодушие стражей в погонах и без них; стражей, давно переставших ту самую боль воспринимать сердцем. А сквозь них пробивалось что-то древнее и неизбывное, которое тщетно пытались стереть последние десятилетия. Александр понизил голос, хотя никто их в салоне не мог расслышать, и подсказал, чем объясняется такое чудовищное несоответствие:
- Областной кагэбе. Если у тебя таких золотых монет много, вот эти ребята к тебе и придут, - охотник промолчал, а таксист продолжил, - а раньше тут тоже попы сидели. Тоже монастырь был. Вроде бы в нем когда-то самого Александра Невского похоронили. Потом, правда, увезли в Питер.
Свету это имя было знакомо. В закромах памяти оно стояло на почетном месте рядом с Муромцем. А спереди накатывало совсем могутное – сначала слева, где на высоком холме стоял Успенский собор, когда-то самый главный для всех православных России, а потом, спереди, от Золотых ворот. Мимо этих древних стен, теперь оказавшихся в самом центре Владимира, а когда-то вставших нерушимой твердыней на пути Батыевой орды, Александр проехал очень медленно, так что охотник успел нырнуть и понежиться в источник силы, который буквально бил во все стороны от древнего памятника русского зодчества.
- Двенадцатый век, - с почтением произнес таксист, и прибавил газу.
Совсем скоро «Волга» с победным ревом вырвалась из Владимира, и помчала по трассе, в этом месте на удивление гладкой. Так что водитель сделал вид, что забыл об обещании покормить пассажира (и себя, любимого, конечно). Он видимо вспомнил про те четыре часа, которые обещал Свету. А в том, что пассажир при желании сможет вернуть себе золото, он ни минуты не сомневался. Однако чем дальше такси мчалось от областной столицы, тем асфальт становился более разбитым, а значит, менее скоростным. И водитель все-таки остановил «Волгу» в Киржаче, на самой границе двух областей. Еда в придорожном кафе оказалась на удивление вкусной, хотя мясо не шло ни в какое сравнение с глухариным, которое они с лесниками так и не успели доесть. Видимо, повар здесь был настоящим кудесником. А вот во сколько оценили его труд, охотник так и не узнал, потому что Александр замахал на Света руками, оплатив ранний ужин в счет прощенной сдачи.
И опять «Волга» неслась по трассе, которая в Московской области оказалась неизмеримо лучшей. Потом была длинная пробка в Балашихе, где Александр нервно смотрел на наручные часы. Свет, сжалившийся над ним, обещал вычесть это стояние из времени поездки, и повеселевший таксист принялся напевать что-то себе под нос. Такси наконец въехало в Москву, о чем сообщили громадные буквы на обочине, выполненные из металла. Назад очень медленно плыли высотные здания, заинтересовавшие охотника лишь поначалу. Скоро их вид, и главное – дикое смешение чувств сотен тысяч человек, которые считали эти бетонные коробки главным прибежищем в жизни – наскучили Свету, и он стал вглядываться вперед, где, по словам водителя, находился центр города и России. Может, окажись охотник там, он оценил бы благостность этого места, которое во всем этом мире называли Кремлем, но пока он видел – только ему подвластным зрением - как в небо поднимается тонкий черный дымок, сотканный из беспримерной усталости и невозможности понять, когда ужас, длящийся годы, закончится. В скороговорке Александра охотник расслышал знакомое слово «мавзолей», вспомнил зловещий черный монолит, который видел в столице погибшей Дугании на месте усыпальницы Горна, и неосторожно спросил:
- Мавзолей – чей?
Водитель посмотрел на него с откровенным подозрением, и даже, пожалуй, с заметным испугом:
- Как чей? Ленина, конечно.
И Свет вспомнил про этого человека, про длинную очередь жаждущих попасть внутрь гранитной могилы, чтобы поклониться телу давно умершего человека. А многие, чтобы просто поглазеть. Сам он признавал только один честный и безоговорочный способ прощания с покойником – очищающий все огонь. С немалой натяжкой соглашался с тем, что упокоившихся родных можно закопать поглубже – так, чтобы не выкопали дикие звери.
- В конце концов,- подумал он, - земля тоже несет благо человеку, - почему бы ему не вернуться в ее лоно?
А водитель видимо уже решил какой-то мучивший его вопрос, потому что заявил не терпящим возражения голосом:
- Довезу только до Курского вокзала. А там куда хочешь – на сам вокзал, на метро, да хоть к тем же столичным таксистам подойди, они тебя за золото хоть в Америку увезут.
- В Америку мне не нужно, - ответил Свет спокойным голосом, от которого водитель выпрямился, словно вез по меньшей мере секретаря обкома партии, - а про золото советую побыстрее забыть, как и про меня. А лучше – сплавь его куда-нибудь побыстрее.
Водитель дисциплинированно кивнул и решил, что последует этому совету, даже не заезжая в Ковров…
- Ну бывай, - Свет пожал Александру руку, и захлопнул дверцу «Волги».
Автомобиль тут же унесся прочь от вокзала, залитого светом. Внутри огромного здания, в котором стекла было больше, чем бетона, его встретил неумолкаемый гомон толпы и длинная линия касс поездов дальнего следования. Свет даже немного растерялся, когда вскинул глаза вверх, на табло, как раз чем-то громко затрещавшее. Строчки на нем поползли вверх, а голос неизвестной тетки, с которой охотник никогда не хотел бы встретиться, невозможно противным скрежетом пригласил всех на посадку на скорый поезд «Ярославль – Москва». Свету, в общем-то пока было все равно, куда ехать; он ждал какого-то знака, и дождался!
Совсем рядом затренькала, едва перебивая людской гам, гитара, и такой же негромкий юношеский голос пропел уже давно известную Свету песню о том, что лесоустроителям летом в Воронеже тесно, и что они где-то там в тайге, вдали от вытрезвителей… Охотник теперь знал, что такое вытрезвитель – просветил Угодин.
- Я, - сказал он, ухмыльнувшись, еще в лесу, - там и отлежусь. А оттуда прямо на нары. Не боись (прихлопнул он тогда по плечу нахмурившегося охотника) – выпустят. Всю душу вытрясут, и выпустят. Потому что ин-кри-ми-ни-ро-вать мне нечего.
Он так и сказал это слово по словам, и Свет улыбнулся, подходя к парнишке с гитарой – явно студенту, и его такой же молоденькой спутнице. Но впереди него перед юной парой остановилась гигантская туша, необъятная во всех трех измерениях. Даже сзади от него невыносимо несло сивушным перегаром. Слова гиганта лишь подтвердили вывод охотника – этот человек был пьян, и душа его требовала продолжения праздника. А какой для пьяного русского самый лучший праздник? Конечно, драка. Правда противника он выбрал себе явно не соразмерного – очкарик перед ним был пожалуй втрое меньше размерами. Зато здесь был повод, да еще какой!
- Что ты знаешь про вытрезвители? – проревел здоровяк, явно обдав парочку мощным выхлопом алкоголя и сивушных масел, а может, еще чего (Свет вдруг вспомнил такого же здорового шахриханца, надсмотрщика за рабами, с его гнилым нутром).
- Ничего, - на удивление твердо ответил очкарик, задвинув за спину спутницу.
Уже одним этим он получил одобрительный кивок охотника, и еще большее желание последнего вмешаться в драку. Впрочем, драки как таковой не получилось бы. Могучий размах тяжеленной руки алкоголика скорее всего сразу отправил бы паренька в нокаут, а может, и куда подальше. Но эта рука вдруг застыла в воздухе, встретив не менее мощную. Свет одним рывком развернул к себе здоровенную тушу, которая уже открыла рот, чтобы криком заявить всему залу о сломанных костях. Но Свет помнил и о запахе, и о том, что в кармане у него чужой паспорт. Внешне несильный удар открытой ладонью по груди заставил гиганта согнуться, сравниваясь ростом с охотником, и открыть широко рот в бесполезной попытке впустить в легкие глоток живительного воздуха. Этого Свет и добивался в первую очередь. Огромный детина с налитым кровью лицом и протрезвевшими уже глазам так и не успел обдать его своим амбре. Свет так же несильно стукнул его ребром ладони по горлу. Такой удар знают многие; а в кино наверное, видели все. Но не каждый мог нанести его правильно – чтобы не покалечить, или даже не убить сдуру. А лишь отключить на время – на которое нужно умелому бойцу. Свет умел. Здоровяк, вроде сдувшийся, уменьшившийся в размерах, опустился на плиточный пол, не заставив его содрогнуться, как того ожидали окружающие. И сразу же голосом, ничем не уступавшим тому, что опять прозвучал в динамиках вокзала, какая-то тетка заорала, перекрывая привычный гомон:
- Милиция! Человека убили.
Паренек с девушкой не успели ни удивиться, ни возмутиться. Какая-то непонятная сила подхватила их и опустила уже в противоположном углу вокзала, да еще на втором этаже, где сидели, разговаривали, и даже спали транзитные пассажиры. Они сидели на скамье и держали в руках свои вещи, кроме гитары. Последнюю протягивал хозяину парень с широченными плечами и могучей грудью, которые не мог спрятать стильный костюм, очень естественно сидевший на нем. Но самыми примечательными, как потом рассказывала друзьям парочка, были глаза. Пронзительно голубые, они поражали сейчас, осенью, своей по-настоящему весенней свежестью. Еще они были требовательными, а в самой глубине плескалась какая-то боль. Но не та - понял вдруг Витек, так звали паренька – которая возникает от зубной или любой другой физической боли. Нет – внутри этого человека, только что избавивших их от больших неприятностей, словно жила боль за всю несправедливость, творящуюся в мире. А еще – горячее желание эту несправедливость притушить, в крайнем случае взять ее на себя.
Голос парня, назвавшегося Святославом – но не Славиком, а Светом – был вполне обычным; никакой святости в нем, как почему-то ожидал Витек, не было.
- Из Воронежа, ребята? - спросил он дружелюбно, словно не повергал только недавно огромного алкаша наземь.
- Он, - ткнула тонким пальчиком Леночка, спутница Витька, парнишку в плечо, - из Воронежа. Ну и я, получается теперь тоже. Мы в институте учимся, лесотехническом. А сейчас в Петушки едем, электричку ждем. Везу этого охломона (слово прозвучало с такой любовью и нежностью, что Витек сразу осветился улыбкой) с моей мамой знакомиться.
Свет тоже улыбнулся:
- Ну и как там, в Воронеже?
- А мы сейчас не из Воронежа, - вступил в разговор Витек, - мы с практики.
Он отметил взгляд не понявшего его охотника, и пояснил с гордостью:
- Нас как лучших студентов курса на преддипломную практику отправили в Красноярский край, на место падения Тунгусского метеорита.
- Не болтай ерунды, - строго перебила его Леночка, и Витек послушно замолчал, показывая, кто в будущей семье будет главным, - никто нас до этого метеорита не допустил бы. У нас там (она повернулась к Свету) рядом с кратером пробные площади заложены. Там в девятьсот восьмом году двести тысяч гектаров леса за несколько секунд вывалило. Вот такая страшная рана на теле Земли появилось. И что интересно – больше семидесяти лет прошло, а лес путью так расти и не хочет. Словно там кто-то из земли все соки выжимает. Проснешься ночью в палатке и чудится, что она стонет -словно болит у нее что…
Дальше Свет слушал в полуха. Он кивал, улыбался, вставлял реплики, но перед его взором будто кто писал горящие ярким пламенем слова: «Стонет… болит… боль… Черная боль…». Он понял, куда направит свой путь. Не знал пока как, но уже стремился туда, где уже почти семьдесят пять лет ученые бились и никак не могли решить загадку Тунгусского метеорита…
Глава 4. Тайна Тунгусского метеорита
Полковник Олег Петрович Попцов любил свой кабинет. Любил стоять вот так, и смотреть в чуть приоткрытое окно, на спину Феликса Эдмундовича, изваянного в бронзе. Сейчас спину омывал не по-осеннему теплый дождь. У Олега Петровича как раз случилось несколько минут до вызова наверх, к заместителю Председателя. Он еще раз глубоко вдохнул напоенный влагой воздух, и поспешил закрыть окно. Когда дверь закрылась за вошедшим без стука человеком, плотная штора уже не колыхалась. Но Сергей Николаевич -тот самый начальник, который решил сам спуститься на этаж ниже, в кабинет подчиненного - прямо от двери шутливо погрозил пальцем.
- Опять в окно смотрел? Гляди - доложит наружка, что ты сигналы иностранному агенту подаешь.
Вытянувшийся в струнку офицер у окна чуть расслабился. Начальник шутил, и для начала тяжелого разговора, к которому Попцов готовился тщательно, но так и не смог сделать всех нужных выводов, это было не плохо. Олег Петрович даже позволил ответить в том же (ну почти в том же) шутливом тоне:
- Так ведь рапорт все равно на ваш стол ляжет, товарищ генерал-лейтенант. Вы уж по старой...
Начальник прошел к креслу хозяина кабинета, суровея лицом, и Попцов не решился продолжить. К столу - к месту, на которое он сам обычно смотрел из-под портретов Генерального секретаря и Председателя комитета - он подошел уже собранным, настроенным на долгий откровенный разговор. В деле, которое вел сейчас полковник по поручению самого Председателя, было много непонятного. И Попцов, поначалу удивившийся, зачем нужно было отбирать толстые тома и вещдоки у МВД, с которым и так в последнее время складывались не самые дружеские отношения, очень скоро подивился прозорливости главного чекиста страны. Такого дела старшему следователю Попцову еще ни разу не попадалось. От него так и разило той самой государственной тайной, которую не откроют посторонним никогда. Если, конечно, она сама не вылезет на всеобщее обозрение.
Генерал прервал его короткие размышления:
- Докладывай, Олег Петрович, что там с этой колонией... Мелеховская кажется.
Начальник сейчас немного кокетничал. Память у него была феноменальной. Не в последнюю очередь благодаря ей он и взлетел так высоко в иерархии комитета.
- С колонией все в полном порядке, - отрапортовал полковник, - особенно сейчас. Зеки молчат, как воды в рты набравшие, и без всяких понуканий выполняют любое распоряжение администрации колонии. Наш человек говорит, что такого он еще не видел.
- Боятся, что ли?
- Боятся, - кивнул Олег Петрович, - но не администрации.
- Кого же тогда? - чуть удивился генерал.
- Того, наверное, кто учинил вот это.
На стол перед генералом легла куча фотографий, и он, взяв верхнюю, невольно отшатнулся, ударившись головой в высокую спинку кресла. Сергей Николаевич за долгие годы службы повидал многое, но сейчас он не мог даже представить, что испытывал человек на фотографии в последние мгновения своей жизни, если даже в смерти он продолжал так корчиться в ужасе. А полковник подвинул следующую фотографию, где труп был снят целиком.
- Видимых повреждений на теле не обнаружили, - сообщил он, взяв в руки следующее фото, - впрочем, как и невидимых. Причины смерти эксперты не установили.
- Даже Прохор? - поднял голову генерал.
Прохор был старейшим экспертом комитета, специалистом как раз по таким вот убийствам. Поговаривали, что в комитет он пришел раньше, чем Лаврентий Берия; когда чекисты именовались по другому и форму носили в обязательном порядке.
- Даже Прохор, - кивнул Попцов, и помолчав, добавил, - впрочем нет, причину он назвал - от ожидания.
- Ожидания чего? - еще раз удивился генерал, который, впрочем, уже и сам почти догадался.
- Этим людям сделали очень больно... не знаю как именно, но сделали. И пообещали, что будет еще хуже, вот...
- Сердце не выдержало?
- Там написано, - деликатно напомнил начальнику подчиненный, ткнув пальцем в толстую папку, - что никаких физических изъянов в трупах не найдено. В сердечных мышцах в том числе.
- Понятно, - кивнул начальник, - мистика...
Олег Петрович едва не подавился - именно этим словом он и обозначил свое первое впечатление от нового дела. Теперь генерал деликатно вернул подчиненного к теме:
- Свидетели?
Полковник задумался, но все таки решил назвать тех, кто до свидетелей не дотягивал.
- Есть две девчушки, две сестры четырнадцати и одиннадцати лет, их от этих зэков и спасли. Едва успели. Точнее успел.
- Кто?
Полковник открыл приготовленную папку и зачитал:
- Мужчина, на вид двадцати-двадцати двух лет. Светлые волосы, голубые глаза... очень голубые; крепкого, даже очень крепкого телосложения. Рост метр восемьдесят пять.
- Это девочки рассказали?
- Нет - девочки тоже описали его, но не так подробно. Еще они сказали, что он выставил их из старого разрушенного храма, где все и происходило, а сам остался с зэками на десять минут - не больше. Но никаких криков они не слышали. Впрочем, в храм их он больше не пустил. А трупы после их рассказа обнаружил местный участковый.
- И правильно сделал, - проворчал генерал, явно имея в виду не участкового, а голубоглазого незнакомца.
Он бросил фотографию в стопку, и взял другую. Теперь старый чекист не отшатнулся, но полковник понял, что потрясение он сейчас испытал не меньшее. И даже знал почему. Олег Петрович и сам застыл в благоговейном ужасе, когда взял в руки фотографию полустертой настенной фрески. С нее на Попцова остро и бесконечно печально смотрел лик какого-то святого. С уголков глаз мученика текли кровавые слезы.
- А это кто? - все таки взял в себя в руки начальник.
- Еще один свидетель, - с грустной улыбкой ответил полковник, - этот святой "видел" все. Эксперты утверждают, что кровь в его глазах человеческая...
- И? - понял генерал недосказанность фразы.
- И что она из раны, нанесенной не меньше двухсот лет назад. А местные жители, между прочим, в один голос утверждают, что никакой крови на лике никогда не было...
Пауза затянулась; наконец генерал напомнил:
- Ну что там про другого свидетеля?
- Женщина, что этого богатыря ковровского обшивала. Ирина Захарова, помощник лесничего местного лесокомбината. Видела фигуранта накануне событий. Сказала, что такого сложения не видела даже в учебнике по истории древней Греции. Он вышел из дома, обнаженный по пояс, и утверждал, что является братом подчиненного Захаровой, лесника Александра Суворова.
- Ух, ты! - восхитился генерал, - не родственник?
- По первоначальным данным, нет, хотя он к тому же еще и Васильевич. Нужно копнуть глубже?
- Не надо, - махнул рукой Сергей Николаевич, - давай дальше, что там про этого богатыря?
- Про то, что богатырь ковровский, это я по месту событий обозвал. Тот же Суворов утверждает, что этот Свет - инопланетянин, прибыл на Землю в поисках пропавшей жены и сына.
- Какой свет? - удивился генерал.
- Это имя его, Сергей Николаевич. Светослав. Но предпочитает, чтобы его называли Светом.
- Свет, - погонял на языке такое знакомое слово начальник, - нужно быть очень уверенным в себе человеком, чтобы нести такое имя людям.
Полковник удивленно глянул на начальника; он никак не ожидал в ходе обсуждения оперативного дела такой вот выспренней фразы. Тем не менее он кивнул и продолжил.
- Суворов, надо сказать, по этому пункту говорить не собирался. Раскололся только после того, как вкололи дозу.
Генерал чуть поморщился - "доза" была слишком суровым испытанием для организма; не все ее выдерживали. Однако о состоянии "пациента" спрашивать не стал.
- Еще какие-нибудь доказательства инопланетного происхождения этого Света есть?
Вопрос был задан внешне очень спокойно, но в этом спокойствии полковник различил такую чудовищную порцию сарказма, что не без удовольствия выпалил: "Есть!", - и выложил на стол монету.
- Золото? - генерал взял в руки желтый кругляш далеко не идеальной формы.
- Золото, - кивнул Олег Петрович, - этой монетой Свет расплатился с таксистом, который довез его до Москвы, до Курского вокзала.
- Бесплатно, получается, отвез.
- Да нет, - позволил себе улыбнуться полковник, - он еще по дороге назад ее цыганам толкнул - по совету того же Света, кстати.
- Сильны, - покачал головой начальник, - отыскать у цыган такое...
- А мы и не нашли, - не стал брать лишней славы на себя полковник, - цыгане ее сами в милицию принесли.
- Во как! - сильнее, чем прежде изумился генерал.
- Вот так, - подтвердил Попцов, - я сам чуть со стула не упал, когда услышал такое.
- И что же цыган подвигло на такой подвиг?
- Колдунья. Цыганская колдунья. Сказала, что на этой монете крови и страданий больше, чем во всем их таборе, и велела сдать ее властям, - полковник тут же, без напоминаний, доложил, - эксперты уже сделали заключение.
- И чем же они нас порадовали?
Было видно, что уставший генерал уже ничему не удивится. Однако его брови опять полезли вверх, когда подчиненный начал перечислять:
- Монарх, что на ней изображен, исторической науке неизвестен. Язык тоже - не удалось расшифровать ни одного слова.
- А золото? - задал вполне законный вопрос Сергей Николаевич.
Монету мог изготовить даже кузнец поопытней, а вот спектральный анализ пока никто не отменял.
- Месторождение, на котором добыли этот металл, нашим ученым неизвестно... А что касается времени, когда была изготовлена эта монета...
- Что с возрастом? - генерал чувствовал очередной подвох.
- Один ученый-чудак, которого коллеги называют гением, сравнимым с Энштейном, уверяет, что эту монету изготовят лет эдак через двести пятьдесят!
Теперь молчание длилось гораздо дольше.
- И где теперь нам этого Света искать? - спросил наконец генерал.
- Есть еще свидетель, - признался Попцов, - он сидит у нас, и тоже рассказывает сказки про инопланетян. Даже без "дозы" - умнее оказался, или опытней. Так вот - этот Угодин, Владимир Николаевич, сразу после событий трое суток отсидел в вытрезвителе.
- И что?
- В это же самое время он купил билет в Домодедовском аэропорту и улетел в Красноярск.
- Прямо вот так взял и без всякой брони купил? - брови генерала взметнулись еще выше.
- Прямо так и купил, - кивнул полковник, не погружая занятого начальника в кипу допросов, в том числе и очень многих из аэропорта, начиная с его начальника.
Генерал резко встал.
- Кажется, я начинаю верить в инопланетян. Вот что, Олег Петрович. Собирайся-ка ты в командировку, в Красноярск. Начальнику областного управления я позвоню сам...
... Костер едва тлел, создавая под вывороченным корнем огромного кедра почти домашний уют. Раньше - в родных краях - Свет действительно считал лес домом. После того, как мастер Ли покинул его, молодой охотник все чаще оставался на ночевку где-нибудь вот под таким же пнем. Правда, тогда один бок грел Волк. Охотник вздохнул, перевернув ляжку оленя, нанизанную на черенок, на противоположную сторону. Он не боялся, что соблазнительный запах привлечет сюда хищника. Тигров здесь не водилось, медведи уже залегли в долгую спячку. Ну а если какой и остался бродить шатуном, то опыта "борьбы" с медведями Свету было не занимать. Тем более, что зима только начинала вступать в свои права, и толстые мишки вполне могли продержаться какое-то время на подножном корме.
Самого Света вот уже два месяца кормила тайга. Он не страдал от отсутствия общения; наоборот - отдыхал от его избытка. Охотник чуть не вздрогнул, вспомнив бесконечную очередь за билетами в аэропорту. Очередь на удивление спокойно восприняла появление у кассы голубоглазого пассажира с чертежной коробкой и портфелем в руках. Впрочем, пассажиром он стал, только получив на руки билет до Красноярска. Денег едва хватило, и Свет, успешно преодолев со своим режущим, колющим и метающим оружием несколько постов охраны, погрузился с необычной ручной кладью в самолет и уже там немного утолил голод, подчистив все на своем маленьком подносе.
И опять Свет поразился - в самолете, в замкнутом пространстве, защищенный и от ветра, и от иных напастей слоем металла, он не ощущал никакого азарта, никакого желания петь, чувствуя вырастающие за плечами невидимые крылья. А ведь скорость аэроплана была несопоставимой с мотоциклетной. А еще охотник почему-то был недоволен, что все сейчас в руках пилотов, и он - Свет - если что случится...
Ничего не случилось, и скоро охотник на последние монеты покупал в магазине две пачки соли и несколько пачек спичек. Еще и на большой пакет сухарей хватило. В сибирскую столицу охотник так и не попал. Прямо из аэродрома он скользнул, никем не замеченный, в тайгу, и очень скоро убедился, что делать огромную дугу, чтобы обогнуть миллионный город, не придется. Потому что он встал спиной к длинной посадочной полосе, которую еще можно было разглядеть за густым подростом, и почувствовал, как далеко впереди земля действительно стонет и корчится, пытаясь вырваться их щупалец невидимого спрута. И на пути к этой арене великой и долгой драмы никаких городов не было. Были деревушки, а потом стойбища каких-то аборигенов, но их Свет старался обходить. Понимал, что и так оставил слишком много следов. В какой-то момент он почувствовал, что к нему протянулась и приклеилась так, что даже мечом не разрубишь, невидимая нить. Начало ей было далеко, очень далеко, но охотник понял, что теперь от нее вряд ли получится оторваться. На след охотника встал другой охотник. И за спиной этого, второго, не было меча. Зато была вся мощь государства.
- Ладно, - махнул рукой Свет, - лови. Дай только дело сделать, за которое Илья Иванович спросит. А там и встретимся.
В голосе охотника совсем не было угрозы, и он почувствовал, как эта нить стала теплой и мягкой. Во всяком случае, она совсем не помешала сытому охотнику крепко уснуть рядом с едва тлеющим костром…
Даже малейшее шевеление зверя в пределах прыжка самого крупного из тех, что водились в этой тайге, мгновенно разбудили бы охотника. Но этот древний абориген стоял за потухшим костром долго. Стоял неподвижно, и даже прикрыл глаза, чтобы – как понял Свет – не разбудить взглядом спящего человека. А еще он был на удивление прям и крепок для своего почтенного возраста. Старик не открыл сразу глаза, хотя явно догадался, что Свет проснулся. Может он дал возможность получше рассмотреть гостя, а точнее хозяина этих мест. Свет не разбирался в этнографических проблемах этих обширных пространств, где вполне могла затеряться вся Европа. Главным для него было то, что невысокий кряжистый абориген весьма неплохо говорил на русском языке.
Охотник поднялся медленно, несуетливо, и совершенно машинально махнул ладонью в сторону костра, где еще было чему гореть. Черные головни вспыхнули разом, наполняя холодный воздух приятным теплом. А эвенк (это Свет узнал совсем скоро), судя по довольному кивку, даже не удивился.
- Здравствуй, посланец, - старик ловко отцепил от ног широкие лыжи, на которых стоял все то время, и присел на лапник.
- Здравствуй, отец, - склонил голову охотник, - меня зовут Свет, и меня никто сюда не посылал.
Он немного смешался; вспомнил про древнего богатыря, который послал его – сюда ли? Руки его тем временем ловко накрывали импровизированный стол. Старик тоже полез в свою котомку.
- Однако ты пришел. Чегарен меня зовут, - тут же представился он, - Чегарен Шанягирь, как и моего отца.
Он глянул на охотника, словно ожидал какой-то реакции, но тот только пожал плечами. Кусок оленины над огнем приятно зашкворчал и, поворачивая деревянный вертел, Свет еще раз проверил свою память - нет, это имя ему ничего не говорило.
- Отец мой когда-то был известен в этих краях, - с ноткой гордости сообщил старик, - он был одним из двух, кто своими глазами видел, как падали деревья в тайге, и огонь пожирал все вокруг. Был еще третий, но его ученые люди ни о чем не спрашивали, потому что он был лишком мал.
- И этот ребенок был…
- Да, - склонил голову старик, принимая из рук охотника шампур, - это был я, и мне тогда было шесть лет.
Он замолчал, впившись на удивление белыми зубами в кусок мяса. Даже глаза закатил в показном восхищении, показывая, насколько оценил кулинарные таланты охотника. Свет тоже не торопясь жевал сочное мясо, гадая пока – так принято у местных жителей, или только этот старик такой учтивый. О том, что Чегаренуесть что сообщить охотнику, последний не сомневался. Однако до тех пор, пока в кружках не кончился крепкий, словно настоянный на коре остролиста, чай – им уже угощал эвенк - неторопливая беседа велась о делах, конечно важных, но к тому объекту, куда стремился Свет, никакого отношения не имевших. Об охоте, о погоде, о многочисленной родне старика, и о… О своей родне Свет говорит не стал. Он как раз плеснул в свою кружку из котелка, чтобы сполоснуть ее кипятком, когда эвенк очень шустро, несмотря на свои восемьдесят лет, метнулся за густую ель, где, оказывается, стояли длинные нарты с упакованным грузом. Он кивнул на длинный тюк охотнику, словно не желал сам прикасаться к нему. Свет отвязал узел кожаного ремня, предусмотрительно завязанный на бантик. Предмет, завернутый в выделанную кожу неизвестного Свету животного, больше всего напоминал высушенную ногу кузнечика. Если бы он – этот кузнечик - был ростом со взрослого человека. Свет в детстве насмотрелся на прыгающих насекомых достаточно, чтобы заметить, что эта нога сильно отличалась от природной… Была словно трансформированной – приспособленной больше к ходьбе, а не к прыжкам. Да и острого ряда щеточек, которыми, собственно, насекомые стрекочут, на ней не было. Почти незаметный ряд бугорков вряд ли могли когда-то издавать звуки. И еще – главное! – он был уверен, что сухая конечность принадлежала разумному существу. И связь ее с бывшим хозяином, несмотря на десятилетия и километры, что их разделяли, еще не разорвана. Тоненькая, невидимая ни глазу, ни самому чуткому человеческому прибору ниточка тянулась именно туда, куда уже два месяца пробирался Свет.
- Да, - кивнул старый эвенк, - я нашел ее там, на берегу болота, которое огонь не смог высушить. И больше ничего. Я там был много раз – наверное каждый год хожу. Может, меня эта нога к своему хозяину тащит? Но я ее с собой ни разу не брал. Как спрятал ее в тайге, так только сейчас и достал.
- Может именно благодаря этим визитом ты, дед, выглядишь так молодо, - подумал Свет, - вслух же он спросил, - почему же ты не отдал ее раньше – тем же ученым.
- Отец не велел, - ответил Чегарен, - а три ночи назад он приснился мне, и велел встретить тебя. Ты пришел раньше… однако быстро ходишь. С этим пойдешь быстрее, - он кивнул на нарты, к которым был приторочен еще один тюк; две широкие и длинные – на полметра длиннее, чем у него самого, лыжи.
- Восемьдесят лет ждал, - усмехнулся Свет, - теперь можно и не спешить.
- Нет! – возразил эвенк, с шумом втянув в свой приплюснутый нос воздух, - беду чую. Никогда сюда огонь не доходил. Нынче дойдет.
Свет повернулся в ту сторону, куда махнул рукой старик и замер. Действительно - где-то очень далеко уже зародился лесной пожар, который там некому было затушить. Гектары тайги, которые могут сгореть безвозвратно, кажется никого не волновали. Здесь, где ни дорог, ни железнодорожной магистрали не было, лес умирал естественной смертью от разных причин - возраста, болезней, или огня, а потом вырастал сам. И так было испокон веков. Но тот пожар, который должен был пригнать сюда ураганный ветер, в этих местах еще не видели.
- Наши уже ушли отсюда, - кивнул эвенк, - тебе тоже надо спешить.
Он ткнул пальцем в сухую конечность, которую Свет до сих пор держал в руке.
- Что с этим делать будешь, парень? Может сожжем?
Было видно, что он тяготился ролью хранителя зловещего артефакта, и если бы не воля отца, давно бы сам предал его огню.
- Сожжем, - согласился Свет, - но не сейчас. С его помощью я найду его хозяина. Найду и спрошу, что ему надо в твоем мире.
- Найди, - кивнул старик, - а я ухожу, за своими.
- Я тоже тут не задержусь, - усмехнулся Свет, ловко упаковывая сухую конечность, - думаю, что уже сегодня найду ее хозяина.
Старый эвенк неодобрительно покачал головой, глядя, как охотник увязывает этот сверток рядом с лыжами. Но снега в тайге было всего по щиколотку, и Свет, совсем не собиравшийся отказываться от подарка, решил - пусть пока он поносит лыжи; на поводу.
Чегарен все-таки дождался, пока Свет не соберется, и проводил его долгим неотрывным взглядом. Теперь его взгляд выражал одобрение и, пожалуй, даже, восхищение. Потому что никто из его молодых соплеменников не смог бы так быстро скрыться за поворотом звериной тропы. Даже на лыжах. Что совсем уже удивительно - старый эвенк, десятки лет гордившийся умением бесшумно скрадывать зверя, теперь увидел, как это гораздо лучше делает чужак. Даже нарты у него не скрипнули по мягкому снегу, словно он - Свет - знал какое-то слово.
- А может, и знает, однако, - эвенк покачал головой, и быстро, хоть и не так, как чужак, заскользил меж деревьев подальше от опасности.
Болото Свет отыскал быстро. Оно сейчас подмерзло, стало проходимым вдоль и поперек. Взгляду тоже не было здесь за что зацепиться. За спиной охотника остались бесчисленные трухлявые стволы, поваленные десятки лет назад неизвестной пока силой. Они лежали ровными рядами, и охотнику не составляло труда скользить вдоль них бесшумной тенью. Невысокий лесок, едва пробившийся здесь из раненой земли, мешал передвижению еще меньше. До центра катастрофы - до того места, откуда сила брызнула во все стороны, валя вековые гиганты, словно спички - Свет не дошел. Он уже видел черные мертвые стволы впереди - их не смогли повалить ни ветра, ни годы. Не дошел, потому что только ступив в это замерзшее болото, ощутил - он словно опять оказался в рубке космического корабля. Потому что вокруг опять бушевал океан информации. Здесь тот толстый жгут, от которого Свет сумел когда-то оторваться, и зарождался. Но источника его охотник не видел. И не чувствовал, как ни пытался заставить работать силы, послушные раньше ему.
И тогда Свет одним нетерпеливым движением содрал шкуру с сушеной ноги. Рядом раздался вопль, полный муки. А охотник завел хитиновую конечность над собой в могучем замахе, собираясь обрушить ее на нарты - ничего другого, кроме присыпанной снежком жижи, в которую он проваливался совсем неглубоко, смочив только подошвы сапог, не было. Вопль повторился, и перед охотником открылся черный провал, за которым был зал, напомнивший ему рубку "Белки".
- Нет, - понял он, шагнув в темноту и ощутив спиной, как позади затянулась невидимая дверь, - в "Белке" было посложнее.
В невысокой пещере здесь не было множества приборов, которые заставляли бегать глаза по панели в рубке космолета. Здесь был всего один прибор, но живой! Тот самый гигантский кузнечик, ногу которого он по-прежнему держал в левой руке. А в правой - непонятно как - уже тянулся острием в гигантское насекомое меч Владимежа. Инопланетянина - этот уж точно не был рожден на Земле - опутывали жгуты непонятной природы. Самый толстый тянулся из его затылка прямо вверх. Этот жгут был еще и темнее других, насыщенней; он мелко вибрировал, словно с трудом вмещал в себя что-то.
- Информацию, - понял Свет, - ту самую, что мелкими ручейками впитывает в себя этот организм, который, быть может, уже нельзя назвать живым.
- Да, - открыл гигантские глаза кузнечик, - во мне она трансформируется, спрессовывается так, что внутрь этого луча невозможно просунуть даже один лишний электрон, и летит, используя энергию сталенита.., - кузнечик, так и не раскрывший рта (жвал!), но успевший обрушить на Света вал информации, замолчал.
- Ага, - подумал с усмешкой Свет, понимая, что его мысли легко читает сидящее напротив него существо, - чуть не проговорился. И куда же мы шлем столько информации? Кому она нужна?
Меч охотника угрожающе шевельнулся, словно Свет намеревался перерезать центральный столб, и кузнечик, дернувшийся вслед этому движению, мысленно завопил:
- Нет! Не делай этого!. Ты же не хочешь, чтобы здесь повторилось то, что произошло семьдесят четыре круга назад?!
- И что же тогда произошло? - с угрозой в голосе спросил охотник, подводя лезвие еще ближе к серому пульсирующему жгуту.
- Это был мой корабль, - нехотя признался иномирец.
- Катастрофа?
Одноногий кузнечик на сидении, мало напоминающее трон, выпрямился, выражая всем телом возмущение:
- Нет! Так было задумано. Выбрал безлюдное место, и высвободил энергию, которая послала меня на краткий миг вперед - теперь я опережаю все вокруг на доли самого малого круга.
- Ага, как-то сразу сообразил охотник, - и поэтому тебя уже семьдесят четыре года никто не может найти. Ходят прямо по тому месту, где ты только что был, и не видят ничего - ни люди, ни их приборы.
- Так, - с трудом склонил голову кузнечик; его глаза не отрывались от ноги, которую он потерял - скорее всего притом самом взрыве.
- Сорок мегатонн, - вспомнил Свет цифру из компа Мыльникова, - однако крепкий же у тебя организм, незнакомец.
- Меня зовут Информатор, - тут же представился иномирец.
- Просто Информатор?
- Когда-то был номер, - нехотя признался в голове Света новый знакомый, - пятизначный. Но после того, как мне поручили эту великую миссию, я стал просто Информатором. Других на Земле нет.
- Понятно, - кивнул Свет, чуть-чуть отводя лезвие от информационного жгута, - и как же ты вернешься домой?
- Никак, - все с той же гордостью, без всякого намека на печаль, сообщил кузнечик, - и никогда. Я буду тут вечно...
- Это мы еще посмотрим, - пробормотал охотник, и задел волшебной сталью один из жгутиков - самый тонкий.
Одноногое тело в кресле, опутанное жгутами, словно муха паутиной, заметно вздрогнуло. А Свет непонятно как, но ощутил, что в прошлом - всего доли секунды назад, Земля испустило облегченный вдох, словно лишаясь одной из тех пиявок, которые сосали ее кровь бесконечно долго. Меч продолжил свою работу. Кузнечик уже не вздрагивал; он сжался в своем кресле, закрыв глаза. А жгут, который тянулся от его головы в немыслимую даль, налился тревожным красным цветом.
Охотник представил себе, что это действительно пиявки, извиваясь в предсмертных конвульсиях, отдают последние капли крови далеким хозяевам. Он занес меч в замахе, собираясь обрушить его на толстый жгут, ставший уже кроваво-красным, но в последний момент удержал руку, потому что наткнулся на взгляд иномирца. На торжествующий взгляд существа, готового в свое последнее в жизни путешествие захватить врага. Он понял, что не остановись он сейчас, и окружающее это болото пространство ждет катаклизм - может не менее ужасный, чем тот, что повалил когда-то деревья на десятки верст вокруг.
И тогда в грудь Информатора полетела его собственная нога, высушенная за десятилетия до каменного состояния. Кузнечик судорожно прижал конечность к острой сегментной груди, которую теперь не закрывала сеть тонких информационных потоков, и уже не видел, как подскочивший со стороны спинки Свет могучим рывком послал его вместе с несуразным сидением вверх, навстречу недостижимой родине. Сам же охотник встал на это место, широко расставив руки, словно хотел обнять землю, которая отчаянно вскрикнула. Жизнь на десятки километров вокруг замерла в ужасе, еще не понимая, что сейчас та самая сила, что в далеком одна тысяча девятьсот восьмом году обрушила на окрестности десятки мегатонн энергии, сейчас начнет вбирать такую же прорву жизненной силы. Уже через доли секунды - те самые доли, что отделяли охотника от его настоящего - температура вокруг него должна была мгновенно скакнуть до абсолютного нуля. И эта волна холода, не менее смертельная, чем бушующее пламя - быстрее звука, быстрее треска, с которым будут переламываться от жуткого мороза толстые древесные стволы - помчится навстречу подступающему ужу пожару. Помчится, убивая все живое на своем пути.
Реактор, обратный ядерному, не начал свою работу. Потому что в него щедро полилась, гася морозную энергию, сила, которой когда-то поделились со Светом звезды. А он еще и послал этой же энергией мысленный пинок беззвучно вопящему кузнечику. То место, которое в душе Света занимала звездная энергия, еще быстрее стала заполнять информация, которую жгут, увеличившийся в диаметре в разы, выкачивал из каких-то хранилищ безвозвратно. И то была информация, собранная не только одноногим информатором. Нет - сейчас где-то опустошались ячейки памяти, собираемые цивилизацией инсектов многие тысячи лет.
Свет даже не пытался осмыслить ее, реагируя только на знакомые имена или события. Вот промелькнуло, попытавшись затеряться где-то в голове охотника, первое из них...
Глава 5. Пожар в тайге
Для Насти Соколовой это был первый сезон в экспедиции. Сейчас она должна была сидеть где-нибудь на лекции, и строчить в тетрадке бесполезную, в общем-то информацию. Бесполезную - потому что она уже знала, что главное, чем она будет заниматься, лежало тут, аккуратно упакованное в брезентовые мешки. Это были осколки Тунгусского метеорита. Нет - осколками те удивительные железяки, которые экспедиция нашла на дне неглубокого болота, назвать было нельзя. Обломками космического корабля пришельцев, которым скорее всего скоро признают метеорит все в ученом мире - да. Вот этими обломками, в которых пока не было ничего понятного, Настя и собиралась заниматься всю оставшуюся жизнь. Молодости вообще свойственны горячие и безапелляционные порывы; Соколовой же едва исполнилось двадцать лет.
Впрочем сама себя Настя считала умудренной жизненным опытом женщиной. И влюблялась уже не раз, и расходилась с парнями - порой трудно, с болью в сердце. Сейчас сердце Анастасии было свободно.
А опыт - в том числе и совсем небольшой научный - подсказывал, что в брезентовых мешках лежит Нобелевская премия; быть может даже не одна. Первая, как подсказывал все тот же опыт, достанется руководителю экспедиции, профессору Ображенскому, Николаю Петровичу. Сама Соколова надеялась на одну из следующих. Но это было в далеком будущем, а пока профессор тревожно посмотрел в небо, по которому сильный, почти штормовой ветер нес клубы дыма. Неба над ними уже не было видно. И дым этот словно вытеснил собой не только свежий воздух, но и иные виды эфира. По крайней мере радиоэфир - точно. Потому что Коля Мержицкий - третий член экспедиции, основной ее работник, и по совместительству радист, безуспешно пытался сейчас собрать в одно целое радиостанцию, в которой вчера что-то сломалось.
Четвертый, и последний человек в их маленьком коллективе - супруга профессора Нина Михайловна - стояла сейчас рядом с мужем и научным руководителем в течение многих лет и так же хмурила брови, запрокинув голову к затянутому черным дымом небу. Она, кроме всего прочего, кормила всех четверых, и совсем недавно вышла из небольшого домика, срубленного кем-то в незапамятные времена из толстых лиственничных бревен. Рядом стояла еще банька, размерами не уступавшая избе. Анастасия едва сдержала улыбку, вспомнив, как в первый же день, точнее вечер, экспедиция, которая набрела на эту заимку совершенно случайно, Николай сунулся в баню, где домывалась Настя. Сунулся, чтобы, как сам потом сказал: "Ничего такого, просто спинку потереть".
У этого рукастого мужичка было четверо детей; делать ему пятого, даже совершенно случайно, Соколова не собиралась. Потому и плеснула в него шайкой кипятка, которую как раз набрала из гигантской бочки, как-то вмонтированную в еще большую печь.
Впрочем, улыбка тут же стерлась в ее лица, потому что Николай со вздохом отложил неисправную радиостанцию, а Ображенский вскинул руку вперед - там творилось что-то непонятное. Ветер по-прежнему гнал дым в сторону, где стояли мертвые деревья, свидетели гибели космического корабля. А навстречу ему вдруг взметнулось выше крон деревьев жаркое пламя.
- Отрезаны, - обреченно вздохнул профессор, невольно вздрогнув, потому что супруга еще сильнее вцепилась в его руку, - теперь нас даже вертолет отсюда не вытащит.
Он посмотрел назад. Там обзору мешала изба, которая не давала сейчас видеть, что огонь полностью окружил маленькую поляну, на которой теснились три маленьких бревенчатых строения - изба, баня и сарайчик, на чердаке которого хранились старые запасы сена. Сено это было на удивление свежим, словно скошенным этим летом, и Анастасия едва удержалась от новой улыбки. Вспомнила, как Николай, залечив немного ожоги, кивнул ей однажды на сеновал. Потом он долго лечил шишку на голове - в руках Анастасии как раз был один из объектов их исследований. Нина Михайловна потом пошутила, что Мержицкий стал первой жертвой инопланетного "оружия".
Настя тут же забыла и о Николае, и даже о будущей Нобелевской премии. Стена огня, уже опасно подобравшаяся к домику, вдруг разлетелась искрами, открывая в своей яростной стихии темный провал, откуда дохнуло свежестью. Вслед за ней к дому шагнул широкоплечий незнакомец, за плечом которого на манер переносного ракетного комплекса торчал самый обыкновенный тубус черного цвета. Девушка вдруг поняла, что беда, окружившая их огненным кольцом, уже начала отступать. А потом она заглянула в пронзительные голубые глаза незнакомца, оказавшегося совсем рядом и поняла - беда, которая поселилась в них недавно, уже никогда не уйдет. Лицо парня вдруг осветилось недоумением, затем радостным узнаванием и она вдруг ощутила чувством, подвластным лишь женщинам, как он потянулся к ней всей душой. Настя поняла, что Нобелевская премия - не самое большое счастье в жизни...
Дверь в залу, где обычно восседал на своем троне Первый из Мудрейших, распахнулась настежь. Главный Наблюдатель не вошел внутрь огромной комнаты, хотя хозяин парадного покоя призывно шевельнул плечом. И Мудрейший понял - произошло что-то необычное настолько, что Наблюдатель не решается сказать об этом. Еще поза кузнечика у двери призывала: "Тебе нужно посмотреть на это самому, Мудрейший!". И самое старое в обитаемых мирах, о которых знали инсекты, существо легко поднялось на ноги. Возраст Мудрейшего не имел для его физического состояния никакого значения, как и для его немногочисленных соплеменников. То, что большую часть своего времени он проводил в кресле, которое было изготовлено с учетом самого мельчайшего изгиба его тела, совершенно не мешало ему двигаться стремительно и плавно. Совсем не так, как его далекие предки.
Главный Наблюдатель повел его в Большой зал информации. Это было самым просторным помещением Гнезда. Здесь правильными рядами сидели прямо на полу из искусственного материала бесчисленные Хранители - те, кто подвижному образу жизни предпочли неподвижное бессмертие. Каждый из сидящих здесь хранил несметное количество информации, и продолжал впитывать в себя то новое, что несла каждому их них его квазиживая пара в одном из далеких миров. Здесь было главное богатство мира инсектов - история всех миров, до которых смог дотянуться Древнейший из миров. Было - до сегодняшнего круга. А теперь Первый из Мудрейших с ужасом понял - сотни его соплеменников, добровольно отринувшие мир неторопливой жизни, теперь окончательно мертвы. И головы их, точнее содержимое, когда-то осторожно трансформированное, теперь не содержит ничего, кроме мертвой плоти, уже начавшей разлагаться.
Гигантский инсект у двери чуть изменил выражение лица, непроизвольно показав, что сверхтонкое чутье уже уловило этот сладковатый запах послесмертия. Практически у самых его ног кто-то завозился; один из Хранителей был жив. Нет - не Хранитель! Информатор! Инсект, которого ни один из живущих здесь, на древней планете не видел, и увидеть не мог. Потому что это тоже были добровольные изгои, ради величия родного мира покидавшие его навсегда. Несчастный собрат (Мудрейшего всего передернуло всего, когда он назвал так про себя Информатора, одного из бесчисленных низших) осмелился поднять голову с широко раскрытыми глазами, и протянуть ему что-то невообразимое. Собственную ногу, сухую, и от того еще больше омерзительную. Мудрейший почувствовал, как за его спиной весь передернулся от того же чувства, что сейчас испытывал он сам, Главный Наблюдатель. Он резко развернулся так, что огромные глаза практически уперлись в пару других, тоже заполненных ужасом. Две пары жвал, в древности приспособленных для жевания, а теперь не потреблявших ничего кроме питательного нектара, одновременно выдохнули в мертвое пространство Хранилища: "Свет!"...
Свет понял - да, это был он, древний мыслитель и чародей Тагор, который придумал формулу бессмертия. Больше десяти тысяч лет назад до того момента, когда охотник потянулся к небу, чтобы принять на себя удар, нацеленный в тайгу, пятилетний Тагор стоял на высоком утесе, крепко держа за руку отца. Внизу бесновался океан, который никак не мог добраться до жалкой кучки представителей великой цивилизации Земли. Всего десяток человек - все, что осталось от островного государства, которое когда-то назовут Антлантидой. Но среди этих десяти застывших в горе людей был великий ученый, его отец. Он придумал, создал, но не успел испробовать в полете корабль, который мог скользить меж звездами так же легко и быстро, как обычный парусник между волн спокойного океана. Не того, что сейчас бушевал внизу, а мирного, кормящего их маленький народ долгие тысячелетия. Корабль был тут же, за их спинами. Он темнел внушительной громадой и призывно открывал люк, готовый вместить гораздо больше членов экипажа и пассажиров. Но сейчас атлантов не хватало даже на полноценный экипаж.
- Папа, - дернул за руку Тагор, - куда мы полетим?
- Далеко, сынок, - горько улыбнулся ему отец, потерявший сегодня и жену, и всех остальных родственников.
Он подхватил на руки последнего из них, Тагора, и показал рукой куда-то вдаль, за океанские просторы.
- Там живут люди, много людей, - с жаром воскликнул он, - мы позовем их за собой, и найдем мир, который станет для нас новой родиной. Мир, в котором не будет ни войн, ни рабства, ни боли. Мы понесем туда то, что смогли сохранить от нашей цивилизации.
За десять тысяч лет от него Свет так же горько, как прежде атлант, усмехнулся - где они, остатки человеколюбия и учености? Он уже понял, что видит перед собой тех, кто принес семена жизни на его родную планету.
- Я вернусь сюда, - с не меньшим, чем взрослый атлант, жаром вскричал малыш, - вернусь, даже если для этого мне понадобится тысяча лет!
- Люди так долго не живут, сынок.
- А я проживу, проживу сколько надо - вот увидишь, папа...
Свет не услышал, что ответил мудрый атлант сыну. Он всей душой воспринял следующую картину, что стремительно выросла перед ним. Любимую женщину он сразу узнал в чужом одеянии, и со спины. Вот Весна повернулась, окидывая огромный торжественный зал глазами, и вслед за ней смотрел охотник. Он едва не вскричал, когда увидел жмущегося к каменной стене в углу зала Волка, совершенно седого и какого-то потерянного. А рядом с ним мрачным волчонком ощерился на окружающий мир десятилетний паренек, в котором охотник различил и черты Весны, и свои голубые глаза, и такой же вот несгибаемый взгляд, с которым когда-то давно сам Свет принес в деревню весть о гибели отца.
- Сын, - понял охотник, чувствуя, как в груди разливается тепло, в котором отцовская гордость перемешалась с горечью, - сын, который вырос без отца; рядом с которым все это время был...
Он опять метнулся взглядом к Весне, как раз в это время полностью повернувшейся к нему. Стоявший рядом с ней высокий мужчина с аккуратной светлой бородкой тоже повернулся, и Свет с ужасом понял - он случайно напал на запись свадебной церемонии. Да - его Весна стояла рука об руку с наряженным в праздничные одежды дворянином. Наряд самой девушки был заметно скромней. Пожалуй, самым богатым на ней было ожерелье Повелительницы парсов, бросившее навстречу охотнику мириады огней. Вслед за ними устремился взгляд Весны, и прекрасная невеста вдруг смертельно побледнела и с невнятным криком, который поняли Свет и, быть может, Волк с мальчиком, мягко повалилась без сознания на руки своего нового избранника.
В это мгновение длинные доли секунды, отделявшие охотника от реального времени, наконец истекли, и никто не увидел, как посреди уже высохшего от немилосердного жара болота вдруг возникла ледяная фигура человека, воздевшая руки к безжалостному небу. Легкое движение Света заставило лед с негромким треском осыпаться к ногам. Жадное пламя тут же отступило от охотника на безопасное расстояние, успев впрочем высушить две дорожки от слез из его глаз. А охотник, в котором еще клокотали силы, поднятые им на защиту окрестностей, вдруг услышал, как совсем недалеко - быть может в паре километров от болотца - уже готовы попрощаться с жизнью несколько человек.
- Если быть точнее, - поправил себя охотник, - четверо.
И эта фраза, а за ней мысль, что нужно спешить на помощь людям, кто бы они не были, спасла Света. Ведь еще несколько мгновений назад несколько слов, брошенные в затянутое дымом небо могли вернуть энергию звездам, а безжизненное тело Света подарить огню, который вдруг надвинулся с радостным гулом. Свет сделал первый шаг в ту сторону, где уже не ждали никакой помощи люди, и в сплошной стене огня образовался провал, куда за собой звала свежесть зимнего вечера. Охотник воспользовался предоставленной возможностью, отсекая навсегда мысли, что пришли в голову. Тем более, что почти сразу нашлась работа и рукам. Пробегая мимо невысокой пихты, которая вся исходила горячим ароматом бальзама, творящего в знающих руках чудеса исцеления, он увидел тесно сбившихся стайкой птиц, довольно крупных и несомненно очень вкусных. Спасать дичь было не в привычке охотника, а вот пресечь страдания птиц, которым грозило через считанные минуты сгореть заживо, поскольку эта пихта была единственной, что не пылала еще жарким костром, он мог легко. Свету даже не понадобились лук со стрелами. Стремительный длинный удар меча закончился там же, откуда начался - в ножнах, по прежнему спрятанных в тубусе. А птицы, уже безголовые, одна за другой упали с ветки в руки охотника.
Перед поляной, где сквозь дым были видны какие-то небольшие строения и фигуры людей у одного из них, Свет на мгновение остановился. Он оглядел пространство впереди и еще раз убедился, что его помощь требуется, и немедленно -от крыши крайнего сарая уже потянулся к темному небу слабый дымок. Туда тут же полетела невидимая морозная стрела, осколок той жуткой стужи, которая царила на недалеком болотце всего несколько минут назад. А потом охотник шагнул к дому, или, как тут называют вот такой комплекс, заимку. Он уже определил, что тот сарайчик, в котором умер едва зародившийся пожар, был баней, и тут же в душе немилосердно зачесалось. Она истосковалась по горячей воде и пару, так полюбившемуся охотнику, еще больше, чем тело.
Следом за охотником двигалась незримая стена животворной прохлады, которая тут же заполнила всю заимку. А огонь наверное стазу понял, что на эту территорию его права не распространяются. Он завыл за пределами, установленными Светом; в том месте, где под пихтой лежали три птичьи головы, расцвел громадный огненный цветок - последнее на километры вокруг живое дерево вспыхнуло все сразу.
Свет оценил гордую посадку седой головы пожилого мужчины, встретившего его во главе небольшой группы. Этот человек был, несомненно, главным на заимке.
- Вот именно, что был, - усмехнулся охотник; завершение фразы подразумевалось само собой, - пока я не пришел.
Впрочем, на лидерство Свет не претендовал. Он вообще не собирался здесь задерживаться. Просто понял, что эта встреча, как и многие другие, не случайность. Он перевел взгляд на женщину примерно тех же лет, что и тот самый пожилой мужчина, в руку которого она вцепилась. Вцепилась судорожно, но по-хозяйски, и Свет догадался: "Жена". Еще он с одобрением отметил, как с такой же хозяйственной радостью она опустила глаза вниз, на тушки птиц, и с готовностью протянул ей добычу. Пернатая дичь тут же перешла в другие руки, а Свет, мазнув взглядом поничем не примечательному лицу еще одного мужичка, теперь уже средних лет, перевел его на девушку, что стояла выше всех на крыльце дома. И замер. Потому что там его ждала Весна! Нет, он конечно уже в следующее мгновение понял, что это совсем другая девушка. Но как много было общего у нее с той, кто скорее всего уже не ждет его. Главное - она смотрела на охотника точно такими же глазами, что и Весна, когда он впервые увидел ее. Как много всего произошло с тех пор, но Свет опять почувствовал себя неопытным пареньком, которого мудрый барон Гарден впервые вывел в свет. Почувствовав, что несмотря на легкое дуновение ветерка его уши начинают пылать огнем, который разгорался в сердце, охотник склонил голову, и представился - точно так же, как когда-то перед Сашкой Суворовым:
- Мир вам, люди, меня зовут Свет...
Сарайчик действительно оказался баней. Свет яростно тер тело мочалкой, словно сдирал с него ту липкую паутину, которую он с яростью рубил в убежище одноногого кузнечика. А до того был жаркий пар в парилке, откуда быстро сбежал тот самый мужичок, Колька Мержицкий. Свет готов был возненавидеть этого, в общем-то славного тридцатилетнего парня, отца сразу четырех дочерей. Возненавидеть, когда тот с хохотком рассказывал, как пытался подкатить к Насте Соколовой - девушке, в которой Свет находил все больше и больше черт Весны - в этой самой бане. Но потом Колька показал уже подживший след от ожога, и склонил перед охотником голову, что бы тот нащупал след огромной шишки. Свет, конечно, не стал щупать никакую голову; любые повреждения в организме человека он мог видеть другим видением, гораздо более информативным. Но душа его запела. Настя.. Имя каталось во рту безумно вкусным освежающим леденцом, и таяло, заполняя все внутри парня сладкой истомой.
Колька убежал, явно учуяв вкусные запахи из дома. А Свет с удовольствием попарился еще пару раз, потом тщательно вымылся, и с посвежевшими, скрипящими от чистоты телом и душой тоже отправился ужинать. Огонь уже отступил от заимки, и он вдруг опять почувствовал ту самую нить, что связывала его с неведомым соперником. Теперь эта нить словно съежилась, натянулась, опаленная отступившим огнем. Охотник понял, что преследователь, который взял след совсем недавно, уже недалеко.
Шурпа из таежной дичи была выше всяких похвал. А в большом чугунном горшке еще томилась целая птица, нарезанная крупными кусками. За столом текла медленная беседа. Лесной пожар, вокруг которого поначалу и велись разговоры, скоро был забыт, или по крайней мере, предан временному забвению А спор разгорелся вокруг той цели, что свела здесь вместе четверку исследователей. Свет с невозмутимым выражением лица и грустным хохотком в душе слушал, как делят эти люди будущие ученые звания и международные премии. В этом дележе не участвовала лишь Настя. Она почти не ела; видно было, что ее терзает какое-то предчувствие.
- Ну а вы, молодой человек, - повернулся к свет профессор Ображенский, - какими судьбами оказались здесь, в самом таинственной зоне земного шара?
Охотник еще раз внутренне улыбнулся - зона уже не была таинственной. Она была просто огромным выгоревшим пятном на теле Земли. Пятном, которое теперь точно зарастет. Еще раньше он нырнул в собственную память, и не обнаружил там в длинном списке Нобелевских лауреатов никакого Ображенского - ни профессора, ни академика. Он даже знал причину этому - сейчас в опечатанных брезентовых непромокаемых мешках не было никаких частей корабля инопланетян. Они истаяли вместе со всем, что привнес на Землю чужой разум в далеком девятьсот восьмом году. А в мешках была равная по весу смесь лесной подстилки и дерново-подзолистой почвы (это все та же память подсказала!). А профессору Свет сказал чистую правду:
- Я, Николай Петрович, занимался здесь тем же, что и вы - пытался разгадать тайну Тунгусского метеорита.
- Ну и как, - со скептической улыбкой спросил профессор, - разгадали?
Два его сотоварища - Колька и непревзойденная повариха Нина Михайловна улыбались не так скептически, но все-таки с большой долей снисхождения. И действительно - десятки научных, великолепно оснащенных экспедиций не смогли разгадать этой тайны, а молодой незнакомец, представившийся таким необычным именем...
А Свет опять сказал чистую правду:
- Разгадал.
И столько убежденности было в этом коротком слове, что все глянули на него, согнав с губ улыбки. Впрочем, Анастасия и раньше смотрела не него как-то иначе, чем остальные. И Свету это нравилось. Теперь же он продолжил свой ответ, глядя только на нее:
- Дело в том, что никакой тайны Тунгусского метеорита нет, как и самого метеорита.
И только Соколова прочла в его взгляде последнее, недосказанное слово: "Уже!".
Профессор наверное собирался продолжить вечернюю беседу, даже открыл рот, но Свет уже встал из за стола. Он чуть поклонился в сторону Нины Михайловны:
- Спасибо хозяйке за вкусный ужин. Если позволите, я пойду спать. Устал, знаете ли. Разгадывать тайны падающих метеоритов оказывается не так просто. Я уж не буду вас стеснять. Тут оказывается есть прекрасный сеновал, - его взгляд, как и глаза враз посуровевшей Анастасии нашли Мержицкого, испуганно втянувшего голову в плечи.
Порозовевшая от горячего чая, приятной беседы, а особенно от последней похвалы Ображенская тут же умчалась за постельными принадлежностями. Совсем скоро охотник лежал на чистой простыне, совсем не укрываясь, хотя на улице был ноябрь. Пожар уже не гнал удушливые клубы дыма над тайгой; теперь сама земля отдавала жар тем немногим живым существам, что уцелели на обширном черном пространстве. Пожелай сейчас Свет взлететь подобно птице, он увидел бы сверху единственное яркое пятно посреди гари - эту заимку. А чувство, рожденное когда-то давно, при первой встрече с тетушкой Зохрой, подсказало ему - эту картину он увидит - не позднее завтрашнего дня.
Тихие шаги и негромкий скрип лестницы он ждал уже давно. Ждал с нетерпением и некоторой боязнью - вдруг Настя не решится. Сам он еще раньше просил прощения за будущие свои (может не только за сегодняшнее) прегрешения у Весны. И теперь знал, что свободен в своих действиях, и отвечает за них только перед... той, что наконец остановилась рядом. Зашуршала какая-то одежда и девушка, оказавшаяся вдруг совершенно обнаженной, словно выточенной из лунного света, пробивавшегося в маленькое слуховое окно, оказалась в жарких объятиях охотника. Это был уже не тот пылкий юноша, что когда-то жадно впитывал опыт любовных игр с Предводительницей парсов. Нет, Халида - будь она жива - сейчас была бы по-настоящему поражена. Потому что Свет мало того, что помнил абсолютно все из ее уроков; в нем теперь еще жили знания многих поколений многих миров. В том числе и такие, перед которыми бледнели самые откровенные тайны Камасутры.
Настя, конечно же не знала, что существует такая волшебная страна любви и страсти Ургиляй, но побывала там этой ночью множество раз. А Свет никак не мог насытиться ею; он дарил ей блаженство и сам купался в нем, познавая каждую клеточку тела девушки. Они так и заснули в объятия, не прикрытые ничем. И даже луна скрылась за тучками - сегодня все вокруг было целомудренней этой пары.
Утро Соколова встретила все таки в своей постели. Ее туда отнес охотник, скользнувший в комнату скрытней мыши. Но проснулась она с той же улыбкой, с которой провалилась в сон в объятиях любимого человека. Впрочем, в этой улыбке кроме безграничного блаженства была и нотка легкого удивления: "Почему Свет называл ее Весной, когда вокруг опять подступила зима и даже - она увидела в окно - повалил легкий снежок?".
Разбудил ее чей-то восхищенный возглас снаружи. Она накинула на себя ночной халатик и, обернув его вокруг талии, подскочила к окну. А там творилось чудо. Свет кружился на поляне перед домом с мечом в руках. Девушка видела как-то, как сражаются ролевики - смешно и неуклюже. Ее Свет был не таким. Длинный прямой клинок был словно продолжением руки... Нет - всего тела, потому что ни одного лишнего движения сейчас не было в той вязи хитрых бойцовских приемов, которые демонстрировал мастер мечного боя. Он был бос и обнажен по пояс, и словно купался в свежем снегу. Но когда Анастасия перевела взгляд на его босые ноги, непроизвольно задрожав от подступившего озноба, ее сердце захолонуло - сначала от изумления, а потом от дикого восторга. Охотник, который носился по площадке, высоко подпрыгивал на ней, перекатывался голой спиной каждые несколько мгновений, не оставлял на ней ни одного следа! Он словно летал по ней, успевая разить невидимых врагов одного за другим! Вот он остановился, приняв картинно-красивую позу, и Соколова поняла - он увидел ее. И пошел к своему сараю. Теперь на свежем снегу отчетливо отпечатались его следы.
Свет не дошел до сенного сарая и поднял голову кверху. Скоро и Соколова через двойное стекло услышала, как издалека с небес накатывает гром. Это за ними летел вертолет. Когда она выскочила из дома, одетая по-зимнему, ее товарищи уже толпились на крыльце. Бросив взгляд с сторону сарая, она не увидела никого. А на маленькую площадку уже сел огромный вертолет, который никак не мог принадлежать той организации, где фрахтовал транспорт институт профессора Ображенского. В небе барражировало еще несколько вертолетов. Сколько именно, было не понять, поскольку шум доносился и за почерневшими, но устоявшими деревьями, которые окружали заимку.
А из вертолета уже высыпали какие-то военные с короткими автоматами. И первого из них огромная овчарка потащила на поводу в сторону сарая. Сердце девушки заполнила тревога, и она даже не заметила, как рядом остановился какой-то пожилой крепкий мужчина в воинском бушлате с меховым воротником, но без обязательных звезд в петлицах. Впрочем, скоро выяснилось, что их у него должно было были по три на каждой стороне, и все большие. Потому что автоматчик с собакой выскочил из сенника очень быстро. И сам он, и пес имели весьма подавленный, даже виноватый вид.
Подскочив к начальнику - а именно этот человек рядом с Анастасией был сейчас главным - кинолог прибрал поближе к себе поводок, оттаскивая собаку, которая сунулась было к Соколовой, и доложил, бросив руку к шапке:
- Никого нет, товарищ полковник.
Тот перевел на него тяжелый взгляд с четверки людей, сбившейся на крыльце, и коротко скомандовал:
- Ищите. Он где-то здесь.
Боец убежал, чтобы присоединиться к остальным, действительно прочесывающим все вокруг вдоль и поперек. А пара самых шустрых заскочила в домик. Следом дернулись профессор с женой, но у двери их встретил еще один боец, который недвусмысленно повел в их сторону стволом какого необычного, никогда невиданного никем из четверки научных работников автомата. И Ображенский отступил; точнее отскочил к полковнику.
Тот оказался на удивление учтивым человеком, представился первым:
- Полковник Попцов, Олег Петрович, - он даже было поднял руку к полям несуществующей шляпы, потом посмотрел недоуменно на эту вскинувшуюся машинально ладонь и улыбнулся профессору, - а вы, я так понимаю, Ображенские Николай Петрович и Нина Михайловна.
- Совершенно верно, - чуть склонил голову профессор, а это...
- Я знаю, - остановил его взмахом руки полковник неизвестно какой службы, - я знаю, с какой целью здесь ваша экспедиция, и в каком составе она сюда прибыла. А вот где еще один человек?
Было видно, что ему известно о необычном госте, который вчера так вовремя появился на заимке.
- Ему все о нас известно, - внезапно залилась краской Соколова, - может быть даже...
Ее взгляд метнулся к сеновалу, откуда опять вышел с обескураженной физиономией кинолог. Длинный поводок он на этот раз не укорачивал, и овчарка сунулась было к вертолету, застывшему посреди площадки темно-зеленой громадиной. Никто не смотрел сейчас на нее, и потому не заметил, как она остановилась, испуганно прижав к голове торчащие острые уши. Прямо перед ней оскалил страшную пасть громадный пес, невидимый, но реально существующий. Овчарка даже знала неведомо откуда, что он откликался на имя Волк, хотя настоящих волков этому зверю - подавай на каждый зуб по одному, он справится со всеми одновременно. Пес беззвучно рыкнул и овчарка послушно вернулась к хозяину, всем своим видом показывая - она готова служить... в рамках, которую ей определил призрачный вожак. А внутри Ми-24 одобрительно улыбнулся Свет. В огромном салоне транспортного вертолета было много укромных мест, где мог легко спрятаться человек. Охотник прятался так, что мог видеть одновременно всю поляну. И прежде всего Весну... тоесть Настю, и человека, вставшего перед ней. Того самого, понял Свет, что взял его след. И охотник вдруг хищно улыбнулся; он понял, кто будет оберегать его девушку и его будущего сына, пока он будет исполнять поручение Муромца. Государство - в лице этого человека. Свет довольно погладил рукой по сумке, которая сегодняшним ранним утром заметно полегчала, и оторвал от себя незримую нить,посылая ее в качестве первого подарка еще не рожденному сыну...
Полковник Попцов чувствовал, что то непонятное чувство, которое вело его за Светом вот уже несколько недель, заканчивается где -то на этой полянке. Только вот почему оно заканчивается на этой молодой девушке, которая вся - несмотря на недавний пожар, вертолет, выскочивших из него автоматчиков и самого полковника - светится от счастья. Может оно - это никак нескрываемое чувство и перетянуло на себя нить, которая, в которую Олег Петрович, несмотря на весь свой прагматизм, верил.
- Анастасия Васильевна Соколова, - вспомнил он, заглянув в лицо девушки.
Та кивнула.
- И где же сейчас тот молодой человек, с которым вы познакомились вчера?
Полковник начал задавать вопрос с нажимом, подавляющим волю собеседника - он это умел - но к концу фразы слова уже выглядели жалкими и молящими - может потому, что голову Попцова заполнила нестерпимая боль? Она словно предостерегала его - не лезь туда, куда тебе не положено по рангу. И полковник понял, кто этот ранг установил, и отступил от Соколовой, которая приняла совершенно неприступный вид.
А ответил полковнику профессор, шагнувший вместе с ним к длинному столу из тесаных досок, с которого дюжий спецназовец уже смахнул рукавом снег. А другие несли все имущество экспедиции. Профессора быстро оттерли за спину Попова, и он уже оттуда сообщил, что вчера на заимке действительно появился молодой человек назвавшийся Светом. А потом Ображенский возмущенно завопил, увидев, как спецназовец бесцеремонно сдирает бирку с печатью с первого брезентового мешка. Что-то членораздельное он прокричать так и не смог, в удивлением, а затем неприкрытым ужасом уставившись в содержимое мешка, высыпавшееся на мокрые доски. Земля из него тут же намокла и размазалась по столешнице тонким слоем грязи; к ней прилипли куски мха и какие-то веточки. А сверху из следующего мешка высыпался такой же таежный мусор - горка на столе быстро росла.
- Это он! - возопил Николай Петрович, - это он подменил! Поймайте его, полковник, он иностранный агент!
Профессор вдохнул в грудь новую порцию воздуха и открыл рот для еще более страшных обвинений, но тут же заткнулся - не от толчка локтем собственной жены под дых, а от взгляда Соколовой, студентки четвертого курса, которая уставилась на него с презрением. Этот взгляд окончательно показал Ображенскому, что никаких инопланетных вкусностей и прилагающихся к ним премий и почетных званий не будет. Потому он уже безмолвно смотрел, как бойцы так же бесцеремонно распотрошили остальное имущество экспедиции, и принялись за личные вещи.
Эти сумки вытряхивали прямо на мерзлую землю, подстелив притащенный из вертолета кусок брезента. А под сумочку Соколовой полковник успел подстелить еще и какой-то платок. И его усилия того стоили. Потому что вместе со всякой мелочью, которую обычно хранят в таких сумочках молодые девушки (и зачем Настя только взяла ее в тайгу?) посыпались золотые монеты. Сверху на ошеломленных зрителей сверкнули два бриллиантовых прозрачных глаза. Попцов нисколько не сомневался, что бриллианты эти настоящие, да и экспертиза им предстояла самая тщательная. Но не поленился - нагнулся и взял их в руки. Ни в чем не виноватое стекло стало первым экспертом. Поперек стекла легла глубокая трещина, нарезанная драгоценным камнем. Второй должен был перечеркнуть небольшое стекло крестом, подобным Андреевскому, но в точке соединения двух линий стекло не выдержало нажима и с глухим треском лопнуло, роняя наземь острые осколки.
Олег Петрович отдернул руку, с которой быстро закапала кровь. Подскочивший уже с бинтом в руке спецназовец умело забинтовал палец. Сам Попцов никакой боли не чувствовал, потому что в голову заползала боль куда страшнее, и она - понял полковник - могла разрастись до немыслимых размеров. И он поспешно повернулся к девушке, которая не меньше других была удивлена кладом, который обнаружился в ее сумке. Впрочем, всем было понятно, кто подложил золото и эти камни, равных которым Олег Петрович не видел даже на экскурсии в Алмазный фонд Союза. Бриллианты легли на монеты, а Попцов, чувствуя, как с каждым словом уходит боль, поспешил заверить Соколову, что нисколько не сомневается в праве девушки на эти богатства.
- Анастасия Васильевна, - выпрямился он, деля внимания между двумя пронзительными взглядами - девушки, и пары бриллиантов, которые легли на золото исключительно удачно, образовав хищный прищур на горке монет, - такие ценности носить при себе очень... небезопасно. Если вы не возражаете, мы возьмем на себя труд перевезти их в безопасное место, оценим их там и выплатим полную стоимость монет. Гарантирую это от имени Комитета государственной безопасности.
Профессор Ображенский, сунувшийся было к нему с претензиями, тут же умолк, и каким-то невероятным образом спрятался за небольшой фигуркой жены.
- Бриллианты не отдам, - тут же заявила Анастасия, и полковник кивнул, чувствуя как боль окончательно покинула виски.
Еще он вдруг подумал, что его слова сопровождал еще третий взгляд, и он медленно обвел взглядом поляну, и подступившие к нему черные обгорелые стволы деревьев.
- Этот Свет может сейчас стоять за любым деревом, - его взгляд скользнул по бронированному борту вертолета, в котором, конечно же человеку было спрятаться негде, и опять остановился на Соколовой.
- Хорошо, - согласился он, - могу даже свести с опытным и... относительно честным ювелиром, который поможет вам вставить их в украшение, достойное вашей красоты.
Он тут же выматерился про себя за эти слова, которые сам никак не посчитал попыткой приударить за оказавшейся чудовищно богатой красавицей, и облегченно вздохнул, когда в голове раздался короткий смешок.
- Если конечно он не успел уехать в Израиль, - закончил полковник свое необычное предложение, - адрес ваш у нас есть, так что советую по приезду завести сберегательную книжку. Боюсь, что деньги, которые вам выплатит государство, в руках вы не унесете...
Вертолет тяжело оторвался от земли, унося вдаль галантного полковника с сокровищами и грязными мешками с землей, которые профессору тоже не оставили. В углу его огромного салона поскуливала овчарка.
- Расстраивается наверное, - пояснил полковнику кинолог, - никогда такого не было, чтобы моя Джеська не взяла след человека. К тому же такой свежий.
Совсем рядом усмехнулся Свет. Он как раз проводил зрением, неподвластным никому больше - по крайней мере в этой винтокрылой машине - взлет ее меньшего собрата. Последним в Ми-8 запрыгнула прозрачная тень огромного седого пса...
Глава 6. Потрясатель Вселенной
Этот кусок кошмы не успело засыпать снегом. Свет видел вмятины от колен - словно кто-то совсем недавно бил здесь поклоны заснеженной степи, в которой скоро должен был разразиться буран. Первые порывы ветра уже метнули горсть снежинок на темный кусок сваленной овечьей шерсти. Охотник поспешил занять место того, кто занимался тут недавно попыткой волшбы. Потому что настоящее чародейство на Земле было возможно только в местах силы - естественных, или там, где ее упорно, каплю за каплей, намаливали люди. Таким был старый храм во Владимирской области. И таким его сделал в районе Подкаменной Тунгуски давний взрыв межзвездного корабля в сибирской тайге. А что здесь могла почувствовать девушка - уже понял Свет - обратившаяся с горячей молитвой к небу? Обратившаяся в полном одиночестве. Ведь на многие версты вокруг кроме нее, и Света, был еще только конек, который и привез монгольскую красавицу в эту глушь. Может, она молила прислать ей единственного, суженого?
- Люди почему-то сторонятся этой лощины, - кинул взгляд на недалекие горы Свет, одновременно отметив, что конские яблоки совсем рядом уже почти невидны под снегом, - а может, она не к небу обращалась, а напротив, к земле?
Охотник устремился сознанием вниз и, пока ничего не произошло, вспомнил, как легко и непринужденно покинул вертолет - уже на территории режимной части. Этим полетом Свет сэкономил себе не меньше месяца времени. И хотя не знал еще, куда направится, в первую очередь необходимо было достичь обжитых мест. Что он и сделал - со всем возможным комфортом. А выбрать дальнейший путь помогла ему фраза полковника, которую он бросил в конце разговора с далеким абонентом в Москве. Разговаривал он посредством огромной трубки от громоздкого аппарата связи, с немалым начальством - вон как подобрался весь. И голос заполнил почтительностью и немалым рвением.
- ...И еще, товарищ, генерал, - добавил он напоследок, обрисовав до этого всю эпопею на заимке, - если есть возможность, прикажите усилить границу. Есть такое чувство, что Свет попробует прорваться за кордон.
В ответ прозвучало невразумительное, что-то вроде: "Делать ему больше нечего, по заграницам мотаться. Он, и языков-то наверное не знает. Или у него с собой прибор инопланетный, мгновенно обучающий имеется?".
Такой прибор действительно существовал, вернее его когда-то в будущем изготовят, и Свет даже воспользуется его помощью... Точнее уже воспользовался, потому что языки действительно знал.
Границу он перешел темной беззвездной ночью. Неизвестно, усилили ее или нет, но службу пограничники несли очень ответственно. По крайней мере людей не пожалели - и наряды несли службу в пределах видимости друг друга. Казалось, никто и ничто не могли проскользнуть мимо бдительных стражей. Свет одобрительно улыбнулся, увидев, как стремительный полет небольшого ночного хищника проводили биноклями сразу два соседних наряда. Бинокли тут же метнулись вниз, но охотника, который как раз пересекал незримую советско-монгольскую границу, никто не увидел.
А дальше Свет особо и не скрывался. Он определил себе несколько прямых отрезков по наиболее безлюдным местам, которыми собирался пересечь всю страну до следующей границы - китайской. Там, в общем-то, его тоже никто не ждал. Зато где-то в центре густонаселенной страны располагался монастырь, где учился воинскому мастерству основатель Обители Дао. Уже в первый же день от него шарахнулся, уносясь в бескрайнюю степь, табун одичавших (так понадеялся Свет) лошадей. Молодая кобыла упала, пораженная стрелой, которых эти края не видели уже очень давно, и вопрос пропитания на ближайшие дни был решен. Он успел пройти первый отрезок пути; повернул южнее, и тут наткнулся на этот клочок кошмы.
Прежде, чем до него донеслись стоны людей - бесчисленного множества их, погребенных как раз под ним, охотник воочию увидел, как мимо проносятся - один, и второй, и третий раз гигантский табун, превращая степь в безжизненной утоптанное пространство. Это было даже не десятки - сотни лет назад. А потом - десятки табунщиков покорно подставили горла под сабли воинов усопшего Повелителя. И так - раз за разом, пока посвященных в тайну огромного захоронения не осталось всего несколько человек. Но и они унесли тайну с собой в могилу, только уже позже. Но цепочка не прервалась. Кто-то посвященный передавал ее по линии рода через века. И вот теперь - понял Свет - такой посвященный... точнее посвященная пришла сюда, чтобы говорить с предками.
А большинство из них, даже истлев, продолжали корчиться в судорогах от непомерной тяжести - от многометрового слоя земли, от копыт бесчисленных коней, которые топтали и топтали их груди. А еще - от мрачной тяжести золота, которым была набита эта гигантская могила.
- Пожалуй, - прикинул Свет, - таких богатых захоронений больше на земле нет.
А перед ним уже вставала мрачная тень того, ради которого и была устроена семь с половиной веков назад это гекатомба. Чингизхан, Потрясатель Вселенной. Охотник поспешно поменял положения ног, чтобы повелитель, которому он никогда не поклонялся и не поклонится, не принял действительно эксперимент с примеркой коленок умчавшейся в степь девушки за поклон. Теперь он сидел, поджав ноги, как истинный степняк.
Темучин медленно опустил на него властный взгляд. Тень прошлого сверкнула глазами - ей пришлось стоять перед сидящим, как ни в чем не бывало, человеком. Свет усмехнулся, ничуть не пытаясь в чем-то уязвить бывшего властелина половины мира. Просто он знал существо, которое действительно могло потрясти вселенную; ну или хотя бы ее часть. Но при этом Звездный Странник вел себя так, чтобы не навредить даже случайно самому беззащитному существу. А на руках у человека, явившегося к нему из прошлого, и его воинов были кровь и страдания десятков, если не сотен тысяч человек.
Что-то Чингизхан понял в сверкнувшем ему навстречу блеску голубых глаза, потому что заговорил сразу с просящей ноткой в голосе:
- Ни я, ни мои потомки не дошли до последнего моря...
Свет кивнул - он знал, кто остановил татаро-монгольские полчища. Темучин продолжил.
- Тяжело лежать в земле, чувствуя, как тебя осыпают проклятиями поколение за поколением покоренные народы... А потом видеть, как твои правнуки и их потомки откатываются назад, в эти бесплодные степи.
Охотник опять пожал плечами: "Родину не выбирают. А если хочешь найти себе новую, прими ее такой, какая она есть. И принеси в нее благо и любовь. А что принес ты?".
Видно было, что Чингизхан хочет взять долгую паузу, чтобы дать ответ, достойный Повелителя. Но время, как оказалось, может поджимать и мертвых.
- Здесь сейчас была девушка, - чуть склонил гордую голову старый монгол, - это последняя из моих прямых потомков.
- Да их у тебя чуть ли не четверть миллиарда, - удивился Свет, почерпнувший этот факт в собственной голове.
- Это так, - еще ниже склонил голову старик, теперь ничем не напоминавший владыку мира, - но от меня и первой жены она осталась последней. А теперь за ней гонятся волки... Много волков. Я вижу все, что делается в степи, ноизменить ничего не могу.
- Что же ты сразу не сказал, дурак старый, - вскочил на ноги Свет, - сколько времени зря потеряли.
Дуновение ветра, поднятого резким движением, развеяло тень Потрясателя Вселенной, и охотник так и не успел заметить, обиделся ли тот на "старого дурака". Подарок эвенка Шанягиря действительно пригодился. Вот и сейчас охотник вбил ноги в крепления подбитых мехом лыж и помчался навстречу бурану. Он уже не видел, как вполне материальная кошма истаяла; одновременно в богатейшей со времен начала цивилизации могиле под головой мощей монгольского владыки оказалась простенькая кошма. Прижатая чудовищным грузом земли голова в золотом шлеме чуть шевельнулась; в окаменевшем мозгу промелькнуло далекое воспоминание - именно на такой кошме маленькому Темучину снились самые сладкие сны.
Охотник успел послать вдохнувшей горестно земле обещание:
- Когда-нибудь я обязательно вернусь, и освобожу тебя от тяжкого груза золота...
Свет окунулся в буран целиком, с головой и торчащим над плечом тубусом. Меч был уже в его руках. Он понял, что оружие скоро понадобится, когда наткнулся на полуобгрызенную тушу лошади. А вперед вела цепочка волчьих следов, под которыми даже ему было нелегко разглядеть след маленьких сапожек. Впереди раздался заунывный вой, перешедший в нетерпеливой хрипение, и Свет прибавил в скорости. Он и так практически летел, низко склонившись над землей и перебирая ногами так часто, как никогда в жизни. А впереди вдруг послышалось пение - торжественное пение монгольских батыров, прощающихся с жизнью в битве. Но пела этот гимн юная девушка, бесстрашно стоявшая на пригорке перед стаей волков.
Казалось, даже буран заслушался - по крайней мере Свет видел сейчас и монголку, и волков очень отчетливо. Вот самому крупному из них надоело слушать человеческое пение, и он коротко взвыл, легко перекрыв его. А потом прыгнул вперед, метя прямо в незащищенное горло. И уже в полете столкнулся с чем-то жестким, непреодолимым. Он упал на снег и зло ощерился, но грозный рык не успел исторгнуться из волчьего горла, потому что даже в этой серости заканчивающегося дня ярко сверкнул клинок и огромная голова зверя откатилась от скорчившегося в предсмертных судорогах тела.
Это была первая кровь, пролитая на снег. На охотника прыгнуло сразу несколько волков. Еще быстрее мелькнул меч, и серая мохнатая волна откатилась, чтобы накатиться почти сразу с еще большей яростью. Свету, в общем-то ничего не грозило. Но на него сейчас смотрела с восхищением, и еще какими-то - не самыми последними у людей - чувствами юная красавица. Но вот и она вскрикнула - один волк подобрался сзади. В немыслимом прыжке Свет успел и смахнуть очередную волну хищников, и направить меч назад, за спину девушки. Но волка там не было. Трусливо поджав хвост, он отступал от огромной седой тени. Кровь на его плече показывала, что острые клыки призрачного пса могут быть очень даже материальными. Волк - тот, что присоединился тенью к своему хозяину, победно взвыл, и вслед за ним прямо в пасти последним живым хищникам что невразумительное, но очень обидное и пугающее выкрикнул Свет. Он сам не ожидал такого эффекта. Звери, только что беснующиеся в боевом аффекте, бросились врассыпную. Охотник рассмеялся:
- Надо было сразу крикнуть - тогда бы все остались живы.
Он без всякого удовольствия оглядел поле битвы, усеянное трупами волков разной степени расчленения, и повернулся к девушке. Так стояла, вся устремленная к Свету. Охотник едва расслышал слова на правильном монгольском языке - так с ним недавно говорил Чингисхан.
- Вот ты и пришел, мой герой.
Она тут же встрепенулась; вслед за ней и охотник услышал, как издалека накатывает механический вой двигателя. Вынырнувший из бурана автомобиль вид имел очень необычный. Это был внедорожник, лишенный брезентового верха, а потому залепленный снегом во всех местах, где только было возможно. И двое человек, сидевших на переднем сидении, походили на Деда Мороза сильнее, чем их далекий финский коллега. Впрочем тот, что сидел на пассажирском кресле, легко выпрыгнул на землю, даже не открывая дверцы, и смахнул с себя килограммы снега.
Охотник удивленно заморгал - перед ним и девчонкой стояла точная копия Чингизхана. Словно тот все таки не доверял до конца голубоглазому пришельцу, и решил проверить, как он выполнил последнюю просьбу усопшего. Свет с гордостью огляделся - выполнил на отлично. А девушка с громким криком: "Дедушка!", - бросилась на грудь копии грозного владыки.
Тот не стесняясь плакал, гладя по непокрытой голове внучку.
- Гульча, - шептали старческие губы, - у меня же никого больше нет на этом свете. Ну почему ты уходишь в степь, никого не предупредив?
Тут его взгляд уперся в туши изрубленных волков, в снег, практически стаявший от потоков крови, и остановился на Свете. Но тот только пожал плечами. Меч уже был спрятан в ножнах, а потом в тубусе, и весь вид охотника словно говорил:
- Ну подумаешь, помахал немножко...
Посреди огромной юрты стоял большой чан. Он был полон пенистым белым напитком и служил главным угощением сегодняшнего вечера. Кумыс - сброженное кобылье молоко - приятно холодил горло, в котором все горело от острых мясных блюд. Пользоваться вилками и ложками здесь не привыкли. Ну и почетный гость - Свет - очень быстро понял, что вот так, руками, иногда помогая себе куском лепешки, можно есть и быстро, и вкусно. Его не коробили звуки, с которыми кочевники шумно втягивали наваристый бульон из молодого барашка, горло которому перехватили прямо не глазах почетного гостя.
В юрте было достаточно тепло; в одном углу (какие углы в круглой юрте?) жарко тлела жаровня, в которую женщина, старавшаяся казаться неприметной, подкладывала что-то вроде древесного угля. Опыт у нее видимо был огромный, потому что даже Свет иногда с удивлением обнаруживал, как из-за его спины появляется рука за пустым блюдом, или напротив – с полным нового кушанья. Разговоры тоже были; лишь две темы старательно обходили все – ту саму причину, по которой внучка хозяина оказалась одна в степи, и то, какие ветры привели туда охотника.
О том, куда держит путь, Свет заговорил сам. А Субудай - хозяин – владелец огромной отары овец, которых никто и никогда не считал, и табуна лошадей, благодаря которому Свет и остальные участники застолья наслаждались сейчас терпким вкусом кумыса, задумался совсем ненадолго. Вообще-то и отара и табун считались государственными, но все вокруг знали – никто не посмеет вмешаться в его распоряжения. Огромный кусок степи меж священными для каждого монгола Ононом и Керуленом был наследственным улусом старика. О том, кто этот улус когда-то основал, никто не заикался, хотя все об этом знали.
- Граница с Китаем, говоришь, - блеснул глазами и почти отсутствующих под бровей Субудай, - на лошади туда ехать долго, очень долго.
Рядом шевельнулся один из его племянников – единственный, кто прибыл на пир в военной форме. Свет в чинах монгольской армии не разбирался, но очевидно этот пожилой мужчина звание и должность имел немалые, потому что хозяин склонился в его сторону с большим почтением.
- Мы завтра молодое пополнение в пятисоткилометровый марш отправляем.
Свет вспомнил – что-то подобное было и в Советской Армии, в которую, быть может, уж попал Сашка Суворов.
- Точнее наоборот, - мысленно поправил себя охотник, - это монголы, скорее всего скопировали по образу и подобию несокрушимой и легендарной.
А Субудай уже прикинул:
- До границы побольше пятисот километров будет, если они вообще в ту сторону поедут.
Племянник пожал плечами– мол все в руках неба и воинского командования, а командование в части – это он. Свет готов был хоть сейчас продолжить путешествие. Накормили его до отвала; интересной беседой угостили, а поспать он может и в кабине грузовика. Да кто бы его отпустил. Старик повернулся к военному родственнику, и тот теперь развел руками, хитро блеснув зрачками в узком разрезе глаз:
- Раньше послезавтрашнего полудня выехать вряд ли получится.
Но Свет все-таки напросился в гости уже на завтрашний день – командир обещал дать ему опытного сержанта.
- Конечно, - добавил он с сомнением, - курс молодого бойца меньше, чем за два месяца трудно пройти, но…
Теперь уже хозяин зыркнул на него взглядом еще более узких глаз. Если бы полковник – а именно такое звание имел племянник – видел, что сотворил в степи их гость одним мечом, он бы не делал таких поспешных заявлений.
- Хорошо, - кивнул полковник, - завтра утром я пришлю за тобой машину с бойцом.
Свет предпочел бы уехать с ним прямо сейчас, но тут уж законы гостеприимства были неумолимы. Ему постелили в этой же юрте. Молчаливая женщина быстро убрала и дастархан, и все, что еще оставалось на нем. Взамен принесла кувшин и таз – для вечернего омовения, понял Свет. Он сейчас с теплотой вспомнил еще один шатер, и такие же похожие предметы вечернего туалета – еще там, в родном мире. Вспомнил и Халиду, свою первую женщину. Впрочем, его воспоминания прервали самым бесцеремонным образом. В юрту, оставив у порога на толстой кошме ичиги, шагнула наследница Потрясателя Вселенной. Свет только удивлялся, глядя, с какой милой непосредственностью Гульча – спасенная им девушка – распоряжается всем, что было в темной юрте. В том числе и им самим.
Охотник покорно подставил под тонкую струю теплой воды, которая лилась из узкого горла кувшина, спину, плечи и руки. Потом он решительно отобрал кувшин, и продолжил омовение сам. А Гульча отошла – не потому, что стеснялась обнаженного мужского тела, а за другим кувшином. Когда Свет закончил вытираться огромным полотенцем, пахнущим степными травами, девушка стояла рядом, такая же обнаженная. И теперь уже Свет, выплеснув за порог грязную воду, легко подхватил Гульчу, вздрогнувшую всем телом, и поставил ее, словно ребенка, прямо в пустую посудину. Теплая вода потекла по смуглому телу, которое пахло степью, совсем немного – лошадьми, а самое главной – женщиной, ждущей ласки мужчины.
Свет удивлялся самому себе – он тоже воспринимало действо, которое началось здесь, как должное.
- А может, это было предопределено, - мелькнула еще одна мысль, - в тот момент, когда я просил прощения у Весны; в том числе и за грядущие падения в бездну страсти.
А потом все мысли ушли, было только жаркое тело; покорное и в то же время уверенно ведущее его от одной вершины страсти к другой. Были стоны и даже крики, которых Гульча явно стыдилась – поначалу. Потом ни она, ни Свет не обращали внимания на такие мелочи. Главное – им было хорошо вдвоем, в какой-то момент они стали одним целым. А над всем этим чистым праздником плоти снаружи толстой подкладки юрты опять бушевал буран. Словно хозяин этих мест – тот, кто был похоронен очень давно - сейчас был недоволен тем, что голубоглазый незнакомец бесцеремонно вторгся в жизнь его потомков, прерывая последнюю линию чистой крови…
Утро встретило охотника ярким солнцем, бодрящим морозцем и изумленным восхищением обитателей кочевья. Их было не так много – Свет насчитал всего шесть юрт, включая ту, в которой он недавно оставил сладко спящую Гульчу. И наверное все они высыпали наружу, чтобы посмотреть, ка мастер Дао делает утреннюю разминку. Свет почувствовал, как подбадривавшие его крики разбудили девушку, как она, оставаясь невидимой, выглянула через полог юрты, и замерла там в восхищении. Но ни сейчас, ни потом, даже отъезжая в УАЗике – другом, крытым брезентовом верхом – он уже не увидел ее. Никакого обещанияверуться этой девушке он не давал, а она, скорее всего и не ждала этого. Хотя и послала вслед своему первому мужчине пожелания доброго пути, которое охотник воспринял как теплую волну, догнавшую неторопливо приминавшую широкими колесами снег машину. Охотник послал в ответ не менее теплое прощание, вместе со словами:
- Свет, меня зовут Свет, и я буду помнить тебя, - к своему стыду охотник только сейчас подумал, что монголка за всю длинную ночь ни разу не назвала его по имени.
Зато он хорошо пополнил запас монгольских слов – в этом скупом на первый взгляд наречии оказалось удивительно много ласкательных эпитетов.
Охотник вдруг хлопнул несильно по локтю водителя. Воин с одной лычкой на погонах понял, послушно затормозил. Свет выскочил из кабины, и замер. Снег, хрустнув под подошвами сапог, тоже не нарушал больше тишины вокруг. Даже УАЗик, двигатель которого замолк без команды охотника, словно вслушивался в пространство. Но только охотнику здесь были подвластны пространство и время. Он почувствовал, что где-то далеко произошло событие, означавшее поворот в жизни огромной страны. И совсем недалеко от того скорбного места сейчас еще сладко спала, быть может досматривая очередной сон о голубоглазом пришельце, Настя Соколова…
- Ну и что с ней прикажешь делать? – генерал поднял глаза на Олега Петровича, и тот поразился.
В серых глазах начальника, всегда спокойных и невозмутимых, сейчас плескалось смятение. Полковник сглотнул комок, внезапно возникший в горле, кашлянул и ответил:
- Наблюдать, товарищ генерал. Выполнить свои обещания и наблюдать. И защищать, если понадобится.
- От кого?! – вопрос Сергей Николаевич задал излишне резко, но Попцов понял – эта резкость никакого отношения к предмету обсуждения не имела.
Чем-то генерал был озабочен сейчас значительно сильнее, чем судьбой Анастасии Соколовой, и даже вопросами поимки предполагаемого иномирца.
- Желающие найдутся, - вытянулся еще сильнее перед столом начальника полковник, - вряд ли она долго сумеет держать в секрете, какая сумма у ней сейчас на сберкнижке. Да и камушки эти…
- Настоящие? – поднял к нему немного оживившееся лицо генерал.
- Самые настоящие, - подтвердил Олег Петрович, - ювелир, что сейчас готовит из них подвески, сказал, что… в общем, нам с вами, Сергей Николаевич, до конца службы даже на одну не заработать, при нашей зарплате.
- До конца службы.., - протянул генерал так тоскливо, что Попцов не выдержал, и спросил:
- Что-то случилось, Сергей Николаевич?
- Случилось, Олег Петрович, - кивнул генерал, сегодня умер Леонид Ильич Брежнев…
Глава 7. Земная Обитель
Свет стоял очень долго, разглядывая высокие стены древнего монастыря. Еще он с теплотой вспоминал, с каким комфортом путешествовал по Монголии. Если не считать самых первых дней от границы Советского Союза. Племянник старого Субудая сразу же предоставил в его полное распоряжение стройного, и удивительно подвижного сержанта. Тот представился по имени – Денге – и на личного гостя командира части смотрел чуть ли не с обожанием. А Свет, к его огромному удивлению, попросил прожить вместе с ним один день обычного солдата.
- Только чтобы с настоящим оружием познакомиться успели, - добавил он.
И сержант, задумавшись на мгновение, решил:
- Тогда нам надо в разведроту.
Они ненадолго заскочили в ту роту, которая последние полтора года была домом для сержанта и получили у высокого угрюмого монгола с лычками младшего сержанта обмундирование для Света. Здоровяк оказался опытным начальником ротной каптерки – форму менять не пришлось. А через пять минут они были уже на полосе препятствий. Первый взвод разведроты как раз преодолевал бесчисленные бревна, какие-то заборы, и многое иное, что обычные люди в повседневной жизни предпочитают просто обходить. Охотник мигом разделся по пояс, ощутив приятное покалывание легкого морозца. Оставив растерянного Денге с большей частью только что выданного, еще не обмятого обмундирования, Свет быстро догнал бойцов, и дальше уже подстроился под самого последнего из них - как оказалось, командира взвода.
Командир очевидно уже знал, кто сейчас бежит, чуть отставая от него. Он что-то крикнул вперед весело и одновременно зло, и взвод резко ускорился. Тут же многие стали падать, соскальзывать с покрытых наледью препятствий, и только Свет – к немалому удивлению командира - преодолевал их аккуратно и без огрехов. А когда круг закончился, командир махнул ему рукой – теперь ты впереди. И Свет, немного задумавшись, улыбнулся – показав на секундомер, цепочка от которого чуть свисала из нагрудного кармашка старшего лейтенанта. Он сейчас вспомнил тот давний урок, когда учитель Ли в первый раз показал юному ученику, что такое минута.
- И как много можно сделать за эту минуту, - подумал Свет, срываясь с места, как только командир взвода махнул рукой
Впрочем, охотник сейчас сдерживал себя; мировых рекордов по преодолению полосы препятствий – если такие кто-то фиксировал – он бить не собирался. А вот рекорд части был, об этом охотник успел узнать у того же лейтенанта. Вот этот рекорд он аккуратно и перекрыл на десять секунд. Но радоваться, или печалиться такому факту ни командиру, ни его бойцам не дал – потащил к стрельбищу. Это был поистине день потрясений для разведывательной роты. Скоро и ротный командир, и все, кто мог себе это позволить, ходили все увеличивающейся толпой за охотником, и с восторгом наблюдали, как он изучает совершенно незнакомое ему оружие. Как делает потом пробные выстрелы, и поражает контрольные мишени – неизменно в десятку.
К обеденному перерыву Свету было нечему учиться. Он по достоинству оценил надежный АКМ; решил, что такой ему бы при случае не помешал.
- Хотя, - подумал он, - как говорил великий однофамилец Сашки-лесника: «Воюют не числом, а умением!».
На ближних расстояниях его лук со стрелами вполне мог поспорить в скорострельности и точности с автоматом. А вот на дальних – где в этом мире властвовала снайперская винтовка…
- Ну так можно подобраться и поближе, - успокоил себя Свет.
Потом был обед – в той части огромной столовой, где кормили офицеров. Конечно, этот обед не шел ни в какое сравнение с тем пиром, что вчера закатил хозяин степи, но все было вполне вкусно, а главное – питательно. Командир части нашел время, чтобы пообедать с гостем, и даже восхититься его воинскими навыками. А потом, помявшись, попросил охотника тоже поучить полковых разведчиков. Свет кивнул, хотя никогда еще не выступал в роли наставника. Но у него был хороший пример – мастер Ли. И охотник до самого ужина гонял солдат по ускоренному курсу Дао.
- Конечно, - усмехнулся он, - было бы лучше задержаться на те самые два месяца, но… кто захочет – продолжит.
В первую очередь – понял он – тот самый командир взвода, который не отходил от Света с горящими от нетерпения глазами. Свет невольно пожалел его подчиненных; их ждали нелегкие времена. Он опять вспомнил Сашку, а точнее генералиссимуса Суворова: «Тяжело в учении – легко в бою!»…
В здании Генерального штаба Народной освободительной армии Китая внешне все выглядело обычно. Но опытный взгляд сразу бы отметил и излишнюю нервозность офицеров, и их лица исполнительных вояк – сейчас они готовы были броситься по приказу еще старательней, чем обычно. А в кабинете начальника шло заседание. Долгая дискуссия привела к одному результату – повышенную боевую готовность решили пока не объявлять. А вот внеплановые учения рядом с границей с северным соседом должны были начаться уже через день. Этого всем показалось достаточным в ответ на заметное шевеление войск военного округа русских. Но тех можно было понять – скончался многолетний бессменный лидер партии и государства, и сейчас страна замерла в ожидании перемен. И в первую очередь, конечно, в ожидании нового лидера.
- Только вот почему это самое шевеление началось за неделю до смерти Брежнева, - пытался еще раз понять генерал Цзы, - неужели они уже знали, что произойдет? И почему тогда пограничники доложили, что действия сопредельной стороны были явно направлены внутрь собственной территории? Как будто советские пограничники получили приказ не пропустить кого-то из страны.
Последний из подчиненных, различающихся лишь звездами на погонах да неброскими орденскими колодками, еще не покинул его огромный, обставленный строго по-деловому кабинет, когда на столе зазвонил телефон. Лицо генерала, обычно и так невозмутимое, сейчас стало походить на неживую маску. Словно один из руководителей службы безопасности государства мог следить за ним через телефонную трубку. Человек на другом конце провода не мог звонить по пустякам. Но сейчас лишь сообщил, что в Шаолинь зачем-то начали съезжаться настоятели других монастырей.
Генерал долго не отпускал трубку, тщетно пытаясь понять, зачем другой генерал, которого Цзы видел в форме лишь один раз, поделился с ним информацией, которая никак не могла относиться к компетенции Генерального штаба.
- Если только, - прошептал он, все-таки опуская трубку на место, - это не окажется звеном тех событий, что начались где-то на севере…
Монастырский комплекс был виден издалека. Свет подошел сюда пешком, пропустив несколько автомобилей. В двух грузовиках были видны солдаты, вооруженные все теми же автоматами Калашникова. Свет уже знал, что китайцы сами производят такое оружие; был даже наслышан об их неважном качестве. Это ему сообщил монгольский лейтенант-разведчик, когда вручал ему АКМ.
- Настоящий, советский, - сказал он, и это - как понял охотник - было похвалой в устах бывалого воина.
Но у самого монастыря оживления не наблюдалось, и Свет вышел из рощицы деревьев, породы которых он не знал, и знать, в общем-то не желал - уже в парсийском костюме. Он не очень-то подходил глубинной провиции Китая Хэнань, но парадный славинский подходил еще меньше. Еще в его портфеле каким-то образом поместилась строгая официальная двойка, подогнанная по фигуре ковровской умелицей, и повседневная форма монгольского солдата – без всяких знаков различия. Но последнюю, которая наверное вызывала бы здесь наименьшее подозрение, он одевать не стал – предчувствовал впереди какие-то торжественные мероприятия.
Вход в южные "Горные ворота" защищали громадные каменные львы. Свет прошел равнодушных трехметровых хищников, и остановился перед следующими стражами – вечно смеющимся Буддой, который казалось был рад каждому гостю, и Вэйто, защитником буддистского учения. Последний должен был прогонять гостей, которые пришли со злыми намерениями. Но охотник пришел не как гость! Он был мастером Дао, а именно адептам этого учения принадлежали окружающие земли, когда еще ни о каких императорах никто не слышал.
Потому Свет не вошел в широко распахнутые ворота, где на него со снисходительной улыбкой смотрели два монаха в свободных одеяниях желтого цвета. Он шагнул в сторону – к камням, которые не то что говорили – кричали о своей древности. Их не захотели, или не смогли снести полторы тысячи лет назад, когда строили нынешний монастырь.
- Нет, - поправил себя охотник, - стены монастыря, сейчас гладкие, выкрашенные в праздничный красный цвет с позолотой, рушили и восстанавливали много раз. Но каждый раз в них оставался осколок прошлого - вот эта серая, совсем невзрачная стена, на которой едва можно было различить не менее древнюю дверь.
Охотник вспомнил, как в его голове отрывочно возникали короткие эпизоды беспримерного полета первого земного межзвездного корабля – прообраза Ноева ковчега. Одна такая остановка была именно здесь. И именно в эту калитку вышел мастер Дао с немногими послушниками, которых община послала нести свет учения в далекий мир.
Свет приложил ладонь с кольцом Дао к потемневшему за тысячи лет металлу и без всякого удивления услышал, как что-то сдвинулось в железном монолите, который, казалось, должен был давно истлеть ржавчиной. Зато удивленно вскрикнули монахи, когда он толкнул дверцу, и та, едва слышно скрипнув, открылась перед ним. Уже там, за воротами, Свет все-таки свернул к главному проходу, подмигнув двум сотням каменных монахов, что бесстрастно смотрели на него. Он прошел сквозь первый зал монастыря, слыша, как нарастает за его спиной шум. По обе стороны прохода на него взирали еще две фигуры, как понял Свет, военачальники, отличившиеся когда-то так, что Будда милостиво пустил их в одно из своих жилищ навечно. И они тоже охраняли покой монастыря и его обитателей. В следующий зал Свет вошел один. Образовавшаяся свита, почтительно сопровождавшая его, остановилась перед дверями, которые казалось сами закрылись за спиной Света.
Таких дверей здесь было четыре – на все стороны света. И в нем его ждали. Ждали двенадцать буддийских монахов очень высокого ранга. Самый старый – высохший старичок, который явно прибыл сюда издалека - и приветствовал, как он считал, гостя:
- Приветствую тебя в зале трех Будд, - выпрямился он перед Светом, - здесь сходятся воедино прошлое, настоящее и будущее.
Монах говорил на древнем языке, и Свет не был уверен, что это наречие понимают все собравшиеся в зале. Свет понимал! Потому что именно на этом языке говорили в Обители Дао – там, в бесчисленных верстах отсюда; откуда даже свет звезд добирается до Земли не одну сотню лет.
- А я, - с некоторым самодовольством подумал Свет, - добрался всего за каких-то…двенадцать ноль-прыжков.
Что-то видимо отразилось в его лице, потому что старший над монахами вдруг удивленно вздернул вверх тем местом, где когда-то у него росли брови. Сейчас на этом круглом лице, возраст которого колебался от сорока лет до бесконечности, никакой растительности не было. А вот великое изумление, граничащее с благоговейным испугом, было.
- Не зря мы собрались здесь, - повернулся монах к остальным настоятелям монастырей; теперь он говорил на современном китайском, который Свету тоже был знаком, - этот человек вошел в калитку Дао по праву. Потому что если кто и может называться истинным жрецом этого зала, то только он. Ему подвластны и прошлое, и настоящее, и будущее.
Зачем же ты пришел сюда, воин прошлого и будущего, если ты все уже знаешь в настоящем?
- Не все, - покачал головой охотник, - я пришел узнать, где Землю ждет боль. Черная боль.
- Черная боль? – с удивлением переглянулись монахи, - впервые слышим о такой.
- Может мудрый Бадхидхарма, основавший наш монастырь, смог бы ответить на этот вопрос, - вперед теперь вышел другой монах, который, как понял охотник, был теперешним хозяином здешних мест; он поклонился гостю и представился, - меня зовут Синчжен и я храню традиции Шаолиня, пока не будет избран его настоятель. Прошу всех…
Он сделал плавный жест в сторону двери, противоположной той, в которую вошел Свет; дверь тут же открылась. Там очевидно кто-то стоял, и ждал знака. Монах повел двенадцать адептов древних учений, в том числе и Света, мимо леса высоких, не меньше пятнадцати метров пагод. Они были изумительными, несмотря на древность, и Синчжен, проходя мимо, с гордостью прошептал:
- Сейчас так не строят.
Свет резонно предположил, что хранитель ведет и его, и остальных гостей обедать. Он не ждал особых разносолов в этой обители аскетизма, но… Но даже до скромной трапезы дело пока не дошло. Потому что процессии пришлось идти мимо площадки, где с юными послушниками занимался пожилой монах. Охотник отметил и плавную грацию его движений, и то, как он моментально переходит от этой внешней лености к взрыву ударов, и отточенность каждого из них.
- Но, - подумал он, - кое чему я бы все таки и тебя мог поучить.
Свет сейчас не бравировал, не хотел хвалиться своим мастерством, в которое уже что-то привнесли те знания, которые до сих пор ворочались в его организме, обретая свое место. Знания иных миров, в каждом из которых – как понял уже давно Свет – были великие разрушительные войны, а значит, и великие воины. Его заминку и интерес к занятиям молодых кандидатов в монахи заметил не только их наставник, но и Синчжен. Он улыбнулся, и было в этой улыбке ожидание какого-то чуда. В этом старом, повидавшем многое человеке, до сих пор жило мальчишеское любопытство. А тут – читал в его лице Свет – такой случай проверить, как далеко ушла в обретении боевых навыков отрезанная ветвь древней Земли. И Свет не стал ждать его слов, сам попросил:
- Может уважаемый наставник и меня поучит искусству боя.
Наставник лишь бросил быстрый взгляд на начальство и поклонился охотнику, приглашая на площадку. Молодежь тут же организовала круг – за спинами настоятелей. Один из мальчишек принял верхнюю одежду гостя. Где-то наверху – там, откуда за этим учебным поединком могли наблюдать и другие зрители, раздался восхищенный вздох. А потом и второй – когда свою желтую хламиду снял наставник. Он был мельче Света, уже в плечах и ниже. Но все тело, по крайней мере в его обнаженной части, покрывали узлы и канаты сухих длинных мышц. Каждая из них, казалось, жила своей жизнью, когда наставник сделал глубокий вдох, и еще более затяжной выдох. А вместе они составляли живой панцирь, который мало кто в этом мире мог пробить голым кулаком.
- Ну, я ведь не из этого мира, - усмехнулся Свет, пропуская мимо себя живую торпеду, в которую без всякого предупреждения превратил свое тело безымянный пока наставник.
Охотник успел хлопнуть пару раз ладонью по спине противника, и когда тот остановился, мгновенно оказываясь лицом к противнику, все смогли увидеть результаты такого похлопывания. На смуглой спине отпечатались ярко-красные отметины, на каждой из которых еще более ярко сверкнули узкие пятна уже свернувшейся крови. В этих местах человеческой кожи коснулось кольцо Дао. Мастер скорее всего уже понял, что этот соперник ему не по зубам, но все таки ринулся в новую атаку. Он обрушил на Света град ударов, каждый из которых мог бы убить на месте обычного человека. И охотник сейчас не стал уклоняться. Под каждый удар он подставлял встречный, уводя силу бешено махавшего кулаками мастера в эфир; эта живая мельница чуть-чуть, но не дотягивала до той, что мог сейчас продемонстрировать Свет с мечом в руках. Но он лишь улыбался – это видели все! – и подставлял ладони под каменные кулаки, отводя их так внешне легко и плавно, что настоятели, и дети, и все, кому посчастливилось увидеть этот бой, замерли в восхищении. А потом замер и наставник. Он еще несколько мгновений гордо держал голову, а потом низко склонился перед охотником, признавая его превосходство. Так, не выпрямившись, он и упал перед охотником. А тот по прежнему улыбался. Свет не нанес ни одного удара; он знал, что этот могучий и физически и духовно человек, который лежал сейчас перед ним на камнях, просто отдал все силы поединку. Так выкладываться могли тоже очень немногие.
- Вот этому и учи детей, - прошептал Свет, наклоняясь к наставнику.
Он помог подняться шатавшемуся в бессилии монаху, и шагнул к мальчику, забирая сложенную одежду. Так, в безмолвии, он и пошел впереди всех, натягивая на плечи расшитый серебром парсийский кафтан. А следом шли потрясенные настоятели. Свет чувствовал, где находится то место, что копило силу этой Обители. Он безошибочно шел туда, а веселый бесенок в его груди спрашивал:
- А что кормить не будут?
Быть может, у Синчжена и было такое намерение, но высказать его он не успел, или не посмел. Он остановился за спиной Света, и уже оттуда с великим почтением выдохнул:
- Пещера Бадхирхармы. Здесь великий основатель девять лет беседовал с Буддой.
- Ну, у меня столько времени нет, - подумал Свет, ныряя в темную пещеру; его услышал лишь тот же чертенок, уныло сообщивший:
- Значит, кормить не будут.
Уже почти скрывшись в полутьме охотник повернулся назад и задорно подмигнул оторопевшим настоятелям. А может, еще кому-то?..
В это трудно было поверить, но в одно и то же время сразу три генерала и один полковник рассматривали фотографию, с которой им подмигивал голубоглазый блондин, которого фотокамера запечатлела на фоне отстоящих недалеко пагод. Генерал из китайской службы безопасности, рассыпая эти фотографии перед начальником штаба, который до сих пор не мог понять - зачем ему лишняя головная боль - не мог знать, что его подчиненные проморгали появление Света. Его эффектное и эффективное прохождение в древние двери монастыря видели только два престарелых монаха. А вот бой с наставником Шаолиня бойцы невидимого китайского фронта смогли запечатлеть полностью. Два генерала уже посмотрели небольшой видеоролик, и сейчас, до сих пор потрясенные, рассматривали последнюю фотографию Света. Съемочная группа, оснащенная длиннофокусной аппаратурой, бдила и днем и ночью еще трое суток, пока потерявшие терпение настоятели, обрекшие себя на добровольный пост, не вошли осторожно в священную пещеру. Но там никого не было.
- Как мог голубоглазый незнакомец проскользнуть наружу под пристальными взглядами двенадцати пар внимательных глаз? - подумал Синчжен, выходя, пятясь задом из пещеры?
Показалось ему, или нет, но чей-то проказливый голосок проворчал прямо в его уши:
- Так и не покормили, гады!..
- Как мог этот парень исчезнуть из пещеры с единственным выходом, если на него было постоянно нацелено сразу несколько видеокамер, - пожали плечами, уставившись друг на друга китайские генералы.
Только теперь безопасник наконец сообщил, зачем он побеспокоил военачальника в такой поздний час.
- Мало у меня людей, - преувеличенно тяжко вздохнул генерал безопасности, - а этого человека надо обязательно найти. Может, стоит учения перенести поглубже в центр страны? У соседей вроде бы все успокоилось?
- Ну, если жесткий курс, который взял новый Генеральный секретарь КПСС означает успокоилось, то я готов отдать приказ войскам о передислокации...
- Как мог этот Свет ускользнуть от двух мотострелковых корпусов? - не менее горячо спросил у полковника Попцова Сергей Николаевич, - он что, может быть невидимым? Или телепортироваться по собственному желанию? Что там с Соколовой?
- Все в порядке, - вскочил со стула полковник, - полным ходом идет подготовка к Новому году. А еще... она на этой неделе два раза посетила женскую консультацию
- Беременная что ли? - в удивлении изогнул брови генерал.
Полковник только открыл рот, чтобы предостеречь начальника от поспешных предположений, как тот выпалил;
- Так это же все меняет! Мы же этого Света теперь через ребенка...
Его глаза дико вылезли из глазниц и он рухнул обратно в кресло, не дотянувшись ладонью до галстука и верхней пуговицы рубашки. Расстегивал ее и делал искусственное дыхание начальнику уже Олег Петрович. А дежурная секретарша, которая за два часа до Нового года дисциплинированно стучала по клавишам печатной машинки в приемной, помчалась за бригадой врачей...
Напротив Света возникло тело, повисшее в позе лотоса. Охотник сидел удобнее - так, как больше месяца назад на кошме в монгольской степи. Так он и оторвался от холодных каменей - больше в этой пещеры присесть было не на что. Это было иллюзией, способной обмануть всех двенадцать настоятелей буддистских храмов. И открывший перед ним глаза призрак кивнул и медленно опустился на каменное ложе пещеры. А Свет уже сидел там.
Кто был перед ним? Основатель монастыря, признанный святым? Сам Будда? Или это видение было вызвано самим охотником, его возбужденным мозгом. Как бы то ни было, призрак заговорил первым.
- Знаю, зачем ты пришел сюда, брат ушедшего. И вопрос свой можешь не произносить вслух. Не надо тревожить стены этой пещеры. Пусть пыль, которой дышали многие достойные люди, не унесет сегодня ветром. Знай же - нет у меня ответа на твой вопрос. Не вижу я твоего будущего. А вот прошлое твое мне ведомо. Славное прошлое. И ты сам - славен не только ратными подвигами, но и многими предвидениями, которые уже спасли тысячи жизней. Другие могут спасти миллионы. Ищи среди них. А теперь - взмах бесплотной руки придержал Света, готового выпалить хоть один вопрос, - иди за мной, воин из прошлого и будущего.
Призрак пошел, перебирая ногами как самый обычный человек, и скала в дальнем углу пещеры перед ним стала тоже призрачной. Нет, она не раскололась, и не раздалась в стороны. Просто могучая твердость камня стала тягучей и вязкой - словно Свет сейчас шел, раздвигая грудью холодную воду. А за его спиной - он это чувствовал не оглядываясь - камень снова твердел, подчиняясь немыслимому приказу. Так они прошли сквозь всю гору, которая когда-то дала приют первому оплоту боевых искусств на Земле. Камень уже закончился, и последний рывок сквозь мягкую почву, сейчас подвижную, словно воздух, охотник сделал почти стремительно. Но увидеть, как тает под лучами солнца призрак основателя древнейшей на Земле религии так и не успел.
А потом стало как-то не до призраков. Потому что совсем рядом негромко переговаривались солдаты. Их взгляды были обращены на тропу, которая вилась по крутому склону к задним воротам монастыря. Затаившийся в кустах охотник понял из отрывистых фраз, что монастырь весь обложен невидимой сетью соглядатаев, и что внутри древнего монастыря таких тоже хватает. А еще - что этих людей, в общем-то не профессионалов слежки и розыска - через день должны сменить спецподразделения, а уставшие солдатики отправятся дослуживать в свои казармы.
Свет действовал стремительно. Он не боялся ни этих солдат, ни китайского спецназа, но не желал кровопролития. А что профессионалы вцепятся в него мертвой хваткой, никаких сомнений не было. Потому он одним длинным, на половину окружности подножия горы, броском преодолел расстояние, отделяющее его от тайника, который вряд ли бы смогла отыскать самая лучшая ищейка. Здесь парсийский костюм опять занял свое место, а в лес скользнул «монгольский» солдат весьма необычной наружности.
Город Дэнфэн Свету ничем не запомнился. По случаю позднего времени, а попал в него он после двух ночи, народу было совсем немного; хваленой китайское многолюдство попряталось по многоэтажным домам и многочисленным лачугам, окружавшим центр города. Охотнику от Дэнфэна нужно было лишь одно – вокзал, а точнее поезд, который увез бы его как можно дальше от Шаолиньского монастыря. Свет конечно не мог знать, что настоятели, не спускавшие глаз с пещеры Бадхихармы, подарили ему трое суток. Но воспользовался он этой любезностью весьма эффективно. Охотник заснул под мерный стук колес скорого поезда, который вез его не важно куда – лишь бы подальше от места, где, он чувствовал, скоро будет не протолкнуться от людей в погонах. Заснул и маленький бесенок, которому еда в вагоне-ресторане очень понравилась…
Свет стоял на переулке двух улиц Лхасы и с огромным интересом пополнял свой запас английских слов. В данном случае это был американский вариант, и представлял он собой гремучую смесь отчаянных ругательств и немногих слов, несущих смысл. Впрочем, и эти слова женщина, мимо которой с испугом прошмыгивали одинаковые – и одеждой и выражением лиц – граждане Китайской народной республики, выплевывала в окружающее пространство как проклятия. Охотник вслушивался в эти сочные выражения почти с удовольствием. Может потому, что саму женщину тоже можно было охарактеризовать так –сочная. Зимние одежды не скрывали ее соблазнительных форм, а покрасневшее и от мороза, и от гнева лицо было прекрасно. Блондинка, лишь немного уступавшая ростом охотнику, вдруг замолчала, забыв при этом закрыть рот. Теперь уже она с удивлением всмотрелась в незнакомца, остановившегося прямо напротив ее. Свой осмотр она начала с его ног, утвердившихся на мостовой, старательно очищенной от снега, потом задержалась взглядом на торсе, чью могучесть не могла скрыть куртка свободного покроя. Взгляд пополз выше; остановился на мгновение на упрямой складке на переносице, а потом утонул в бездонных голубых глазах парня.
Она едва очнулась, немного вздрогнув, когда этот эталон мужской грации и силы напротив спросил с улыбкой, мелькнувшей на губах:
- Могу ли я помочь чем-нибудь, леди.
Леди на мгновение смешалась – видно было, что в кругах, где она обычно общалась, так обычно к молодым женщинам не обращались. Хотя эти круги были – Свет оценил ее зимний костюм, явно сшитый на заказ – очень даже не простыми. Если в штатах существовал высший свет, то Элизабет (так она назвалась) принадлежала к нему с самого рождения.
- Можешь, - сразу перешла на ты девушка, - можешь объяснить, почему эти чертовы китайцы не понимают ни одного моего слова, хотя я этот… китайский учила полгода?
- Так они не китайцы, - огорошил американку Свет, показав на мужичка, который как раз пытался проскользнуть мимо него.
Проскользнуть, несмотря на все его проворство, не получилось. Он покорно застыл, когда еще более проворная рука схватила его за воротник.
- А кто? – ахнула Элизабет, ткнув ухоженным пальцем в лицо мужичка, обреченно закрывшего глаза.
- Тибетцы, - охотно пояснил Свет, - они видите ли, не очень-то любят сам Китай, и китайский язык. Предпочитают говорить на своем, хотя официальный язык тоже знают.
- И этот знает? – палец почти ткнулся в нос тибетцу.
- Спроси, - охотник тоже решил не церемониться; в конце концов разве он не представлял здесь сразу несколько царствующих династий родного мира.
Американка затарахтела на довольно приличном китайском, и тибетец, получив мысленный посыл охотника, а главное – почувствовав, как неумолимая сила стягивает воротник пальто в удушающий ошейник, быстро залопотал в ответ. Через пару минут и Элизабет, и Свет знали, как пройти к отелю «Хилтон». Само собой подразумевалось, что охотник проводит девушку сначала до отеля, потом до…
Потом Свет решил, что пользоваться гостеприимством американской подданной, в том числе финансовым, прямо сейчас ему не позволит ни честь, ни самое элементарное любопытство. Он решил попробовать себя в качестве продавца, а потом уже и покупателя. До границы сразу с несколькими государствами здесь было подать рукой. И охотник не собирался пользоваться гостеприимством древнего Китая дольше, чем это было необходимо. В качестве платы за это самое гостеприимство (знал бы он, сколько сил и средств сейчас тратили китайские армия и безопасность на его поимку!) он решил пополнить его золотой запас. Конечно, несколько золотых монет неизвестной чеканки погоды в бюджете народной республики не сделали. Зато они позволили охотнику явиться на ужин в отель одетым вполне современно, даже с претензией на солидность и изящество. Про манеры даже говорить не следовало – в голове охотника было столько знаний, в том числе из иных миров, что Элизабет только растерянно хлопала ресницами, глядя, как он уверенно распоряжается и столом, и официантами. А потом расплачивается, оставляя щедрые чаевые.
В свой номер на самом последнем этаже «Хилтона», имевшего еще и выход на крышу, Света она буквально втащила. Почему-то ей взбрело в голову, что его зовут Джоном, и Свет не стал разуверять ее. Исследовать каждую клеточку его тела Элизабет начала уже в коридоре, впившись в его губы своими. Затем охотник практически не заметил, как они остались без одежды, зато с наслаждением окунулся в теплую воду, покрытую шапкой белоснежной пены. Под этой пеной шаловливые пальцы американки вытворяли такое, что охотник мысленно обратился к небу:
- Это она не со мной, это с Джоном…
А Элизабет набрала полную грудь (великолепную, как и все в ней) воздуха и, выдохнув малую толику со стоном: «Джонни!», нырнула головой в пену. После этого Свет уже помнил только свое рычание, с которым он бросал девушку на кровать, и ее тщетные потуги вывернуться из-под него, оседлать охотника своими роскошными бедрами. Какая-то попытка все таки удалась, и теперь она бурно изливала в него свою страсть вместе с остатками пены, пахнущим почему-то цветами потом и другими соками своего молодого тела. А потом «Джонни» опять ласкал ее мучительно медленно и долго, пока она наконец не зашлась ликующим криком.
Элизабет потащила его на крышу – на мороз, совершенно не опасаясь простуды. Самому охотнику ничего не грозило, а американку он заставил одеться потеплее, да еще обнял ее, заставив воздух вокруг слившихся – уже без всякой похоти – тел прогреться до приемлемой температуры. Американка показала на высокую заснеженную вершину.
- Джомолунгма, - проворковала она на ухо Свету с таким вожделением, словно увидела перед собой главную мечту своей жизни, - завтра я иду на нее.
- Зачем? – ничуть не удивился охотник.
Стремление к небу он считал вполне объяснимой и достойной всяческого уважения страстью. Конечно, если не идти туда по головам других людей. А Элизабет мило рассмеялась:
- Я хочу встретить там Новый год. А пойдем со мной!
- А пойдем! – неожиданно и для нее, и для самого себя согласился Свет.
Впрочем, он тут же понял, что решение это ни в чем не противоречило его планам. Ведь там, на вершине мира, можно задать небу вопрос, который никак не находил ответа. К тому же обратный склон Эвереста вел уже в другое государство, в Непал, так что покинуть государство, в котором скоро должны были развернуться нешуточные события, было очень легко.
Восхождение для двух покорителей высочайшей вершины мира началось на удивление легко и комфортно. На деньги отца американка заранее отправила вперед несколько групп поддержки, и до основного лагеря они добрались на автомобилях, что называется, с ветерком. А ветер действительно завывал, и нешуточно – уже в предгорьях. Охотник попытался было отложить путешествие к небу, но Элизабет решительно постучала по циферблату дорогих часиков. Они показывали двадцать восьмое декабря, и везти назад бутылку коллекционного шампанского (настоящее, французское – из той самой провинции) она не собиралась. А потом началось настоящее восхождение. Тяжеленный груз несли четверо носильщиков-тибетцев. У Света был такой же рюкзак, который возвышался высоко над головой. Теперь там хранился и меч, и золото с бриллиантами, и еще много всего, что Свет принес из родного мира, и приобрел уже здесь. Он старался быть поближе к девушке. Страховал ее поначалу ненавязчиво. Но после того, как она едва не полетела в пропасть, Элизабет сама начала жаться к охотнику.
В одном рюкзаке оказалась палатка, в которой они с американкой вполне удобно переночевали. Впрочем, несмотря на грандиозные планы на завтрашний день, спали они недолго. Поутру Свет, вылезший первым для разных процедур, среди которых была небольшая разминка, поймал понимающие улыбки тибетцев, которые ночевали в норах, отрытых в снегу. Он подмигнул им в ответ, и громким возгласом встретил пробуждение Элизабет.
Лица тибетцем тут же посуровели. Их старший – невысокий крепкий мужичок лет сорока, которого в пути почти не было видно под громадным рюкзаком, подошел к охотнику.
- Горы не любят шума, - произнес он учтиво, но в то же время твердо, - смотри.
Он показал на дальний склон, на котором нависла огромная снежная шапка. Свет понял, что она только и ждет какого-то сигнала – хотя бы того же крика – чтобы обрушиться вниз, сметая все на своем пути. Рука проводника переместилась вперед по курсу и Свет с невольной опаской понял, что такие же миллиарднотонные лавины могут в любую минуту понестись и на них. Он взглянул на тибетца – каким же мужеством надо было обладать, чтобы так рисковать жизнью, не имея впереди достижимой мечты. Впрочем, он почти сразу понял, что у этого человека с обветрившимся лицом тоже есть мечта – чтобы его детям всегда было что поесть.
Следующие два дня превратились в сплошное испытание сил и нервов. Их хватило всем. Проводникам в силу привычки, ведь это было не первое их восхождение. Свету – понятно; он мог выдержать не такое испытание. Ну а Элизабет наконец поняла главное – ни на мгновение не отрываться от своего негаданного, но такого надежного спутника. На Вершине мира они остановились в восемь вечера тридцать первого декабря. Выпрямиться с гордым видом на ветру, который выл тут как стая голодных волков, еще не потерявших надежду вцепиться в горло добычи, получилось бы разве что у Света. Но его внимание сейчас было занято лишь девушкой. Она вымоталась полностью, хотя последние два часа Свет нес ее на руках. А над кислородной маской Элизабет он видел счастливые глаза. Сам охотник дышал легко и свободно. Ну может, его легкие чуть сильнее распирали грудную клетку, заполняясь разреженным воздухом.
Тибетцы нашли совсем рядом с вершиной удобную лощину, где ветер свирепствовал не так сокрушительно. Там сейчас раздавались звонкие на чистом воздухе удары металла о металл – они устанавливали палатку. Свет одобрительно улыбнулся – металл был хорош; иначе на шестидесятиградусном морозе и молоток, и острые штыри, которые сейчас вбивали в камни проводники, давно бы разлетелись на острые осколки.
Все было оговорено заранее. Тибетцы спустились немного по склону горы, и свой праздничный ужин организовали там. Свет и Элизабет остались одни. Нет – совсем рядом за их счастливыми лицами наблюдали огромные звезды. Разговор с ними охотник перенес на потом – посторонних в такую беседу пускать не хотелось. А Элизабет – увы – была посторонней. Он повернулся к девушке:
- Кажется, мы сейчас будем устанавливать мировой рекорд! – весело подмигнул он Американке, и подхватив ее на руки, понес в палатку.
В этом коротком пути он вспомнил все рекорды, которые весьма скрупулезно фиксировали альпинисты; и имена шерпы Тенцинга Норгея и новозеландца Эдмунда Хиллари, первыми оказавшимися здесь, и японку Дзюнко Табэй, которая всего семь лет назад первой из женщин покорила высочайшую вершину мира.
- Восемь тысяч восемьсот сорок метров, - чуть слышно прошептал он, втискиваясь с живой ношей в палатку, - чуть меньше. Никто и нигде не отмечал, не хвалился, что занимался любовью на такой высоте. Значит, мы будем первыми…
А потом, когда шампанское, которое хранилось в специальном контейнере, было выпито – в основном стараниями Элизабет – и новый мировой рекорд был побит несколько раз, девушка мерно засопела, улыбаясь совершенно счастливо. А Свет бережно вынул руку из-под ее щеки и выбрался наружу. Свирепый ветер словно испугался предстоящего действа, спрятался меж камней далеко внизу, и Свет остановился на самом высоком уступе. Он поднял руки к небу и мысленно вознесся вверх, готовый обнять всю ойкумену. И словно издали кто-то ответил ему.
- Странник, - подумал с теплотой Свет, - еще более одинокий, чем я. У него нет ни детей, ни Насти с Гульчей, ни Элизабет, ни… Весны. Даже собаки нет! Зато есть я!
И вдаль, в необозримое далеко, унеслась еще одна теплая волна, способная растопить все снега Джомолунгмы. В ответ пришло такое же теплое чувство, словно Звездный Странник все таки рискнул и протянул самое тонкое свое щупальце в запретный для него мир. И в нем, в этом лучике были не только благодарность, но и великое сожаление – Странник ничего не мог подсказать Свету.
Скрипнул снег, и Свет резко повернулся – все так же, со вскинутыми словно крылья руками. Его устремленное к звездам лицо озарила фотовспышка, и американка нечленораздельно взвыла от предвкушения – она чувствовала, что сейчас в ее руках родился шедевр…
Уговаривать Элизабет не пришлось. Она лишь заглянула в голубые глаза, утонула в них в очередной раз и кивнула. И Свет пошел за своим рюкзаком – доставать подарок старого эвенка. Эти лыжи никак не были предусмотрены для горных спусков; к тому же тибетцы в один голос уверяли, что на западном склоне Джомолунгмы, которая ведет в Непал, никогда не бывает много снега. Они с благоговейным ужасом выслушали последние распоряжения американки, и… не смогли закрыть глаза, когда Свет подхватил девушку на руки и скользнул вниз.
Пару безумных в своей смелости горнолыжников тут же скрыл вихрь снежных струй, поднятых подбитыми мехом лыжами. Света прижал девушку ближе к себе; его охватил дикий восторг. Сознание охотник разделилось; самая разумная его часть контролировала спуск. Другой Свет – восторженный – подгонял и себя, и пласт снега, вдруг стронувшийся с места. А в самой глубине организма тот самый бесенок ехидно спрашивал:
- Ну как? Какой рекорд тебе понравился больше.
Элизабет тоже была готова задохнуться – не от нехватки воздуха, а от восторга; вместо этого она едва не провалилась в обморок от ужаса – прямо на них надвигалась темная громада свободной от снега скалы. Но первый Свет – самый разумный – уже давно видел препятствие, и был готов преодолеть ее. Он не зря стронул с места лавину. На ней он и перелетел через скальный кряж, едва не чиркнув лыжами по камню. А впереди было море снега – чистого и мягкого, сверкающего в лучах солнца первого дня одна тысяча девятьсот восемьдесят третьего года…
Глава 8. Слоны мои друзья
Непал запомнился Свету разве что трогательной сценой прощания с Элизабет. Американка никак не могла поверить, что охотник вот так возьмет, и уйдет – навсегда. Но ее напарник по восхождению, а потом по головокружительному спуску с Джомолунгмы мягко, но решительно покачал головой. И Элизабет сдалась; выпросила лишь еще одну, последнюю ночь в самом шикарном отеле непальской столицы. И охотник сделал ей этот прощальный подарок. Утром девушка старалась, делала вид, что крепко спит, пока охотник одевался. Но Свет, уже закрывая за собой дверь номера, увидел, как на подушку по ее щеке скатилась слеза.
Этот отрезок жизни Свет не стал вычеркивать из своей памяти; он поместил ее в том месте, где хранились самые дорогие ему воспоминания; откуда их легко можно было достать. А путешествие: «Иди туда, не знаю куда – найди то, не знаю что», - продолжалось. И дорога вела его в другую жаркую точку мира, еще более жаркую, теперь в буквальном смысле этого слова. На удивление легко Свет оказался в Индии…
Полковник Попцов всмотрелся в лицо генерала. Оно было серым и болезненным.
- Тебе бы, Сергей Николаевич, еще полежать с месяц, - подумал он, переводя взгляд на старинный двухтумбовый стол, помнящий локти многих начальников.
Сейчас на столешнице сиротливо лежал иностранный глянцевый журнал. Раньше полковник не посмел бы обратиться к начальству так запанибратски – даже в мыслях. Но теперь их связывала общая тайна, и эта тайна была выше всяких условностей. Что генерал и подтвердил, с самым любезным тоном протянув ему журнал, переворачивая его лицевой стороной вверх.
- Узнаешь, Олег Петрович? – голос генерала был негромким, но очень… заговорщицким, что ли.
Попцов застыл, не в силах оторвать взгляда от лица того, кто улыбался ему с разворота журнала, и за спиной которого таинственно мерцали огромные звезды. Таких звезд не могло быть на земном небосводе, но генерал разрушил эту иллюзию, ткнув пальцем в лицо того, кого разыскивали не только они с Сергеем Николаевичем, но и половина силовиков Китайской республики.
- Джомолунгма, - негромко произнес он, болезненно поморщившись, - Вершина мира. Снято в самый Новый год, на китайской стороне Эвереста.
Полковник так и не смог выяснить, чем успел насолить великому юго-восточному соседу Свет.
- Скорее всего, - понял он однажды, - китайцы тоже почувствовали запах тайны. У них ведь – не смотри, что носы приплюснутые – нюх не хуже, чем у нас. А может, и получше.
Китайские генералы о своем нюхе и носах не размышляли. Они с нетерпением ждали, когда к ним доставят свидетелей – четырех тибетцев, плотно контактировавших с «объектом» несколько предновогодних дней…
Шум и гомон в ветвях деревьев напомнил Свету его путешествие в центр Караханы. Там тоже было много обезьян. Но здесь этих несмолкающих тварей было столько… Столько, что охотник не выдержал и достал из рюкзака лук. Тугое оружие уже давно не посылало вперед смертельно опасные оперенные стрелы. Но сейчас одна из них безвозвратно полетела вперед, чтобы задрожать в стволе огромного дерева, оплетенного лианами и усыпанного неизвестными плодами и обезьянами. И вместе с этим дрожанием окрестности словно заполнил грозный окрик: «Да замолчите вы, наконец?!».
- А может, - вспомнил вдруг охотник мультик, которых в компе Мыльникова было великое множество, - этот гул оперенного древка напомнил зверям голос Каа, который сейчас сползет с ветки и поднимет голову с шипением: «Трепещите, бандерлоги!».
Он улыбнулся, и достал еще одну стрелу – для более достойной дичи. Есть обезьян он категорически не хотел. А вот антилопу свежевал и разделывал с немалым удовольствием. Скоро на маленькой полянке, которая затерялась в глубине национального парка, где всякая охота была давно запрещена, жарко пылал костер. Джунгли вокруг притихли. Может, они облизывались и истекали слюнями, когда все вокруг заполнил аромат жареного мяса?
Этот же запах достиг чуткого носа егеря. Тот поначалу не поверил собственному носу, и задвигал им еще активней. Так, смешно дергая приплюснутой конечностью на лице, он и вышел на поляну, где охотник как раз пережевывал первый кусок.
- Садись, - жестом пригласил гостя охотник, не переставая жевать.
А тот буквально окаменел от изумления, и … присел на бревно, где можно было удобно сидеть, наслаждаясь вкусом искусно приготовленной антилопы. Синг - так звали индийца - сам не ожидал от себя такого поведения; может быть в глубине души он давно мечтал вот с таким наслаждением вонзить зубы в шкворчащий до сих пор, роняющий горячие капли жира на землю, кусок. И только когда неведомый охотник и кулинар подал ему полную кружку с дымящимся ароматным чаем, егерь вспомнил, что он вообще-то вегетарианец.
- Был, - невольно улыбнулся он и погладил свободной рукой по набитому угощением животу.
В благодарность за угощение он мог порадовать нового знакомого лишь интересным рассказом. А о чем мог рассказать егерь с почти двадцатилетнем стажем? Конечно о джунглях, в которых он проводил большую часть жизнь. И еще о той черной напасти, которая тут появилась недавно. Свет, услышав эпитет "черная", навострил уши, но совсем скоро понял, что это не то, что он искал. Слишком уж масштаб у этой беды был мелким. Ради такой новости не стоило терять двух месяцев, что он кружил по джунглям. Кружил, чувствуя, как иногда останавливает на нем немигающий взгляд что-то ужасное. Ужаснее, чем тот же Каа для бандерлогов.
- Ну это с какой стороны посмотреть, - поправил он себя, - для жертвы, которую лишают жизни мучительным способом, и для ее родичей трагедия может быть беспредельной, как сам космос.
Итак, напастью и национального парка, и людей, что в жили в нем по той причине, что их предки пришли на эту землю в незапамятные времена, был новый хозяин провинции. Он не пытался устраивать тут пышные охоты, или вырубить джунгли. Нет, он просто объявил парк - конечно неофициально - территорией обитания богини Кали. А себя назначил ее аватарой.
- Этой богине поклоняются многие в наших краях, - повесив голову прошептал егерь, - но тот, кто провозгласил себя ее аватарой... может он мечтает возродить тайную секту тугов? Те считали Кали богиней смерти и только. А ведь она, прежде чем принять в лоно смерти тело человека и его душу, сначала вдыхает в него жизнь при зачатии, а при исполнении всех заповедей тысячи божеств, и прежде всего Брахмы, Вишну и Шивы, дарует бессмертие.
Он сокрушенно вздохнул, еще раз погладив набитый высококалорийной пищей живот, словно заканчивая крик своей души - ему-то, нарушившему только что сразу несколько заповедей, а заодно и поощрившего голубоглазого пришельца в нарушении законов штата, бессмертия не видать, как...
- Не видать, - кивнул про себя Свет, - потому что это место уже занято... Но как занимательно. Не имеют ли все эти сказки отношения к заклятию Тагора?
Он вдруг насторожился - так же как и Синг рядом. Но если Свет только подтянул поближе рюкзак с оружием, индиец буквально посерел от страха.
- Там, - протянул он руку в направлении, откуда раздался первый далекий удар барабана, - так сейчас будет литься кровь и приноситься жертва четырехрукому божеству.
Он обернулся к охотнику, словно надеялся обрести в нем понимание, и хотя бы моральную поддержку, но того уже рядом не было. Лишь качнувшийся куст показал, что Свет выбрал правильное направление.
Эти глухие редкие удары не были похожи на веселый разговор барабанов тутси. Они не звали людей за собой к небу, к радости и веселью. Напротив - с каждым ударом души людей все сильнее прибивало к земле. Словно гигантский молот приколачивал к равнодушному телу Земли одну душу за другой. А потом раздались другие удары. Эти звуки были живыми; так могли топать, спеша на водопой, или убегая от смертельной опасности, гигантские животные.
- Да хотя бы те же слоны, - опять вспомнил Свет тутси, и их удачную охоту.
Он осторожно выглянул из-за густого куста на поляну, где замерли люди, устремившие взгляды в такие же кусты, только чуть в стороне от того, что облюбовал охотник. А оттуда уже тянул хобот зверь. Это действительно был слон, и он явно знал, куда спешил. Потому что вышел на поляну с радостью, обхватив легонько своей длинной конечностью на морде какого-то человека, стоящего впереди остальных адептов страшной Кали. На то, что именно эта четырехрукая богиня призвала сюда своих почитателей, указывал синий цвет, которым покрыли свои лица индийцы - все без исключения.
- Нет, - обнаружил ошибку в своих наблюдениях Свет, - один, вернее одна, не стала переводить краску, портя естественный вид лица.
Лицо это можно было назвать вполне симпатичным, если бы не полное отсутствие жизни в нем. Девушка еще дышала, но для себя уже решила, что уже умерла. Это была жертва, которую приговорили к ужасной участи.
- Иначе зачем здесь слон? – задал себе резонный вопрос Свет.
Он уже имел дело с этими серыми громадинами. Но там, в родном мире, в любом мире можно было зачерпнуть магии – если, конечно умеешь это делась – а перед ней бессильны даже эти же серые громадины. Здесь же… Он скользнул чувствами в эфир, и с удивлением обнаружил, как бурлят вокруг потоки силы. Кто призвал их сюда – барабан, быть может изготовленный из шкуры какого-то священного животного, или даже человеческой жертвы? Или люди с синими лицами, числом не меньше двадцати? Они держали в руках туго скатанные платки, явно имевшие какое-то ритуальное значение, и бормотали что-то себе под нос, сгущая темную энергию на поляне.
Или, наконец, источником силы служил их предводитель, который как раз каркнул что-то непонятное слону. Тот кивнул совсем по-человечески и шагнул к жертве, лежащей посреди поляны на большом ковре. А Свет вспомнил, как мастер Ли объяснял ему, что сила, в отличие от электрического тока, не имеет полюсов – положительного или отрицательного. Это человек, или иная сущность, призвавшая ее, делает ее созидающей или злой, разрушающей.
Он почти весело усмехнулся – учитель понятия не имел ни о каком электричестве – это охотник сам сейчас придумал, начиная притягивать к себе бурлящие потоки. И они, словно живые, послушно потянулись к тому, кто имел гораздо больше прав и опыта повелевать силами. Одновременно Свет начал диктовать вслух заклятие, которое должно было заставить всю поляну провалиться в искусственный сон. Но заклятие было длинным, и начинало действовать не сразу – так же, как и настоящий сон. Непонятные слова адептов жестокосердной богини становились длинными, тягучими; их предводитель начал поворачивать к охотнику искаженное яростью лицо. А слон уже поднимал огромную ногу над жертвой. И тогда Свет, который единственный здесь мог действовать по-прежнему стремительно, прыгнул вперед.
Синг, единственный зритель жуткого действа, до которого не добежала волна заклятия, забыл про дыхание, которое грозило порвать в клочья легкие после яростной пробежки вслед за новым знакомым по джунглям. Он с ужасом увидел, как Свет поднырнул под ногу слона, накрывая кого-то своим телом. Если бы он в это время видел лицо охотника!
Тот улыбался так беззаботно, словно его камуфляжную куртку примеривался топтать комар. Свет сейчас подумал о Володьке Угодине – что бы он сказал сейчас?
- Еще одну бабу себе отхватил?..
Угодин с Сашкой продолжали отмечать главное событие сезона – окончание посадки. Не той, конечно, посадки, после которой Суворов вернулся на кордон задумчивым и повзрослевшим. К осеннему призыву он опоздал и сейчас ждал весеннего. А пока две недели они с Владимиром, и еще кучей наемных работников сажали лес. Как раз вчера и закончили, даже перевыполнили план. Вечером отметили в лесничестве, а сегодня был законный выходной, и они блаженствовали на солнце втроем – Сашка, Угодин и пятилитровая канистра пива. Уже успели вспомнить заключение, из которого их проводили на удивление торжественно – с извинениями и даже компенсацией за пропущенные рабочие дни (за счет лесокомбината, конечно).
Провожал их какой-то пожилой дядечка, в звании, как определил Угодин, не ниже полковника. Уже пожав обоим руки, он произнес удивительную, на их взгляд, фразу:
- Увидите Света, передавайте от меня привет.
От кого «от меня» он не уточнил, а лесники не стали интересоваться.
Сейчас они как раз и вспомнили своего прошлогоднего гостя. Сашка поднял кружку с пивом, с сомнением посмотрел внутрь – можно ли с таким содержимым тост произносить – но все-таки воскликнул:
- А теперь давай за Света – пусть сбудется все, что он задумал.
- У этого сбудется, - проворчал Угодин, аккуратно чокаясь с ним кружкой, из которой полетела густая шапка пены, - ему сейчас, наверное, на шею очередная красотка повисла…
Страшный удар буквально вбил в ковер, а потом в жесткую землю колени и локти охотника. А все остальное – в мягкое тело индийской красавицы. Очевидно, Свет был в последнее время в таком состоянии, что все девушки казались ему идеальными. Или ему так везло? Но… все познается на расстоянии, и Свет, который как раз прошептал прямо в лицо, украшенное красной точкой на лбу, последнее слово заклинания, медленно - со скрипом в суставах (своих, или слоновьих?) - встал на четвереньки. Девушка под ним мирно спала; ее ничуть не побеспокоило недолгое стеснение в теле. Она даже улыбалась – быть может, ей снился кто-то, молодой и красивый.
Охотник оторвался от созерцания спящей девушки. Он почувствовал смутное беспокойство – словно кто-то бесконечно могущественный сейчас рвал путы заклятия, и они… медленно поддавались. Он выдернул из-под слоновьей ноги девушку, а затем и ковер. Еще он успел сбить подсечкой наземь тело застывшего рядом со слоном предводителя тугов – вспомнил наконец Свет секту душителей, разгромленную англичанами больше века назад. Служитель культа Кали, когда-то наводившего ужас на целые страны, занял место жертвы.
Все вокруг содрогнулось, и прежде всего само мироздание, где грубо была разорвана тонкая вязь заклятия. А потом не так сокрушительно, но очень зрелищно опустилась нога слона. Предводитель душителей в последний момент понял, что его ждет и закричал тонким, полным ужаса голосом. Крик прервался на самой высокой ноте, когда и воздух, и все, что было в груди туга, исторглось наружу из открытого рта. Глаза в его лице еще жили, и душитель, уже практически мертвый, шевельнул губами. Может, он хотел сказать напоследок что-то своему слону? Тот обрушился на тело уже двумя ногами, добавив к ним и вес передней половины тела. Из под огромных подошв в сторону полетело что-то вообще невообразимое.
Посторонний зритель – Синг – едва не сполз в обмороке вдоль толстого ствола дерева, за которым он уже не прятался. Но Свет остановил его, заставив присоединиться к своему очередному подвигу.
- Держи, - в руках индийца оказалась девушка.
Но тому некогда было любоваться ее красотой. Он в потрясении старался успеть взглядом за Светом, который опять метнулся на поляну, теперь же с мечом в руках. За этим движением охотника обычный человек не мог угнаться взглядом. Но с каждым мгновением оно становилось медленней и тягучей – на поляне творилась волшба, подобная той, что недавно применил сам Свет. Но эта была дикой, первородной, не «причесанной» человеческим разумом. Потому, наверное, первой ее почуял дикий зверь. Слон резво развернулся, почти разметав останки душителя по поляне, и удрал в заросли, поджав маленький, несравнимый с остальным туловищем хвостик. Треска кустов Свет не услышал. Заклятие наконец обрушилось на поляну, заставив его застыть – совсем ненадолго. Потому что оно почти осязаемо потянулось к центру – к кровавым ошметкам. И те зашевелились, как и волосы на голове двух индийцев, которые прижались сейчас друг к дружке за пределами поляны.
А Свету было не до переживаний – он наконец-то смог расправить плечи, и сейчас решал, с кого начать – с тугов с платками, опять затянувших гимн тягучими голосами, или с той твари, что поднималась на ноги против него. Поднималось на две ноги, но вперед тянуло сразу четыре руки. Свет метнулся взглядом в первую очередь к верхней левой руке, которая сжимала окровавленный меч. Охотник даже успел удивиться – как пристала кровь, еще свежая, живая, к лезвию, к которому не могло пристать ничего. Потому что в руках четырехрукой синелицей женщины был клинок, достойный скреститься с мечом Владимежа. Достойна ли была этот рука, сжимавшая меч из сталенита, померяться силой и умением со Светом?
Силой – да. Мечи скрестились так, что в плече охотника что-то неприятно заныло. А умение… Богиня знала все о смерти, в том числе и о способах ее приближения. Все боевые искусства, все приемы владения холодным оружием, которые изобрели за бесчисленные века на Земле, она тоже знала. И умела применять. Свет, пропуская над головой мелькнувшую стальную смерть, хищно усмехнулся:
- А не на Земле?
Этот прием он сам не знал еще мгновение назад; хотя тот жил в нем с того самого времени, когда в районе Подкаменной Тунгуски перестала существовать язва на теле Земли. Кали коротко вскрикнула, хотя охотник так и не увидел, какого цвета кровь у богини. Его меч достал лишь до гирлянды, украшавшей шею четырехрукой воительницы. Там были нанизаны на золото маленькие человеческие черепа, и один из них лопнул, разлетаясь под волшебной сталью на множество костяных обломков.
Один из тугов, окруживших поляну, вскрикнул гораздо громче. Он вскинул руки, на которые был намотан жгут ритуального платка к шее, и черный платок тут же окрасился в красный цвет. А под ноги отшатнувшимся подельникам упала человеческая голова.
- А ведь связь-то может быть и обратной, - еще хищнее улыбнулся Свет, давая жизнь еще одному приему, который никогда не видела земная богиня.
Кали мягко отпрыгнула, готовая тут же ринутся в ответную атаку, но Света там, куда обрушились меч и гнев Кали, не было. Он едва успевал за своим мечом, который победно пел, ничуть не останавливаясь в рассекаемой плоти. Фонтаны крови, и головы, летящие во все стороны, тоже не успевали за его стремительным движением. Сам охотник успевал еще следить за Кали, остановившейся посреди поляны. Черепа на ее ожерелье громко лопались, и с каждым таким хлопком она съеживалась; синий цвет в ее лице терял интенсивность. Зато разгорался красный огонек в глазах.
Но Свет ее гнева уже не боялся. Он остановился перед ней, без всякого удовольствия взирая на дело своих рук. Ведь это благодаря его неудержимой атаке богиня лишилась и ожерелья, и меча, который лежал рядом на земле. Кали сейчас было не до меча. Покровительница душителей сама стояла, хрипя и стараясь вдохнуть глоток воздуха. Оказывается, богиням тоже нужно дышать. Или это была уже не богиня? По крайней мере, собственные вещи ее уже не слушались. Толстая золотая нить, на которой совсем недавно болтались черепа, туго впилась ей в горло и, судя по всему, продолжала сжиматься. Четыре руки ничем не могли помочь.
Глаза Кали стали багровыми. Она ощутимо уперлась этими горящими угольками в спокойные голубые глаза, и бездонное небо, которое поделилось своей глубиной с мальчиком, рожденным на берегу Русинки, вобрало в себя и этот жар, и проклятие, так и не сорвавшееся с губ богини. Ее голова, перерезанная золотой нитью, упала на землю куском бесформенной плоти. А рядом уже лежало то бесформенное и плоское, во что могут превратить человеческое тело ноги взбешенного слона.
Синг и девушка сразу же попытались потянуть охотника за собой – подальше от этого страшного места. А Свет лишь весело улыбнулся им (на него вид обезглавленных трупов и раздавленной плоти внешне не оказал никакого впечатления), и пообещал догнать. Он вернулся на поляну; земля тут неслышно стонала – об нее билась освобожденная сила. Почему она не рассеивается в джунглях, Свет не знал, и знать не стремился. Он спешил, пока зло, что выплеснулось из останков богини, все таки не нашло выход отсюда. И, как человек очень практичный, нашел этой энергии применение. Новое заклинание – Свет даже не знал его названия, как и имени чародея, впервые произнесшего непонятные слова – обрушило на трупы огонь. Черный дым поляна наружу выпустила. Сгорело все – даже кости; а огонь продолжал бушевать, выжигая теперь уже чистое зло.
Когда пламя наконец иссякло, на поляне остался только Свет, еще один меч - уже не окровавленный - да горячий кусок золота, теперь ничем не напоминавший нить. Этот кусок индианка обнаружила в складках своего сари уже дома. Самого же охотника ни она, ни Синг никогда больше не видели…
Глава 9. Джон Рамбо, последняя кровь
Тайный лагерь на пакистанско-афганской границе был не таким уж и тайным, по крайней мере для пакистанской службы безопасности. Она сама его и организовала. По крайней мере, финансировала. Вообще-то подобных лагерей вдоль границы было много, но этот был особенным. Потому что командиром отряда, который уже завтра должен был пересечь границу, был американец. Майор Кембелл – так его звали в этой операции. А вот его помощник и главная ударная сила отряда своего имени не скрывал. Джон Рамбо был мастером бесшумного боя, и именно в этом качестве его срочно перебросили в Пакистан на военном транспортнике. Весь отряд насчитывал восемнадцать человек. Хотя трое из них статус имели очень неопределенный. Капитан Советской Армии Федоров и два сержанта-срочника, Долгих и Шумаев, в плен попали совсем недавно. Синяки на их телах были совсем свежими; еще не успели налиться зрелой желтизной. Самым пострадавшим был Алексей Федоров. Ему в последнем бою хорошо досталось по голове, и теперь в ней постоянно шумело. Скорее всего это было легкое сотрясение мозга, и капитан старался не делать резких движений.
Ничего хорошего русские солдаты уже не ждали. Успели и наслушаться, а капитан и насмотреться на зверства душманов. Но кровожадные бородачи на этот раз вели себя странно – не били (только в первый день, когда их и захватили в скоротечном бою, досталось немного); кормили из общего котла. Даже доктора привели. Тот на корявом английском языке прописал какие-то примочки и мази. Теперь, как понял капитан, следы недавнего боя должны были сойти еще быстрее, особенно на лицах,к которым эти самые примочки и прикладывали. В душе Федорова росла какая-то тоскливая предопределенность. Он чувствовал, что их готовят к чему-то пакостному и показательному.
- Лучше бы мне в том бою башку совсем проломили, - подумал он, постаравшись, чтобы эта мысль не отразилась на лице, измазанной мазью ядовито-желтого цвета.
Потому что сержанты, хоть и прошли суровую школу горной войны, все же оставались мальчишками. А Ваня Долгих, наверное, еще ни разу и не брился.
Троих русских держали в глинобитной мазанке, которая когда-то была чем-то вроде кладовой. Раньше тут никто не жил - капитан не мог представить себе такого человека, который согласился бы обитать в комнате, где нет ни одного окна, а в дверь нужно было выходить, согнувшись почти вдвое. Эта самая дверь скрипнула, впустив внутрь немного больше света – раньше она была чуть приоткрытой. В проем едва протиснулся один из американцев. Ни капитан, ни сержанты языков не знали, но почему-то дружно решили, что и этот здоровяк со смуглой, почти индейской физиономией, и его начальник – внешне совсем безобидный толстячок – американцы.
Этот, что вошел сюда, загородив широкой спиной почти весь проем, отзывался на имя Джон, и был очень опасен – физически. А второй, который вряд ли был капитаном, хотя именно так к нему обращались все – и Джон, и душманы - грозного воина ничем не напоминал. Пока Федоров не наткнулся случайно на его взгляд. Американец смотрел на него оценивающе, как на баранью тушу на базаре. Алексей до сих пор не мог забыть этого взгляда, случайно пообещавшего ему ужасное будущее.
Здоровяк с пленниками не церемонился. Грубыми тычками он погнал русских на улицу – под палящие лучи июльского солнца. Там пленники выстроились у высокого глиняного дувала. Капитан даже рефлекторно оглянулся – на серой стене не было пулевых отметин.
- Значит, еще не на расстрел, - выдохнул он облегченно, хотя еще недавно был готов призвать смерь и на собственную голову, и на головы соотечественников.
Пленники, подчиняясь все тем же грубым тычкам, разделись догола. Какой-то смуглый, на лысо постриженный мальчишка принес кувшин с водой, и русские смыли с лиц остатки мази. За всеми этими процедурами наблюдал американский капитан, который сидел в удобном кресле, в тени противоположного дувала. Джон начал рассматривать и мять вещи пленных с такой тщательностью и неторопливостью, что Федоров, не решившись поднять глаза к обжигающему солнцу, расстроился:
- Обгорим.
Тела пленных бойцов были ослепительно белыми на фоне загорелых лиц и шей. В Афганистане солнце палило ничуть не слабее, чем здесь, но загорать, естественно, там было некогда и небезопасно. Шумаев рядом качнулся – видимо уже перегрелся, но тут же дернулся от резкого удара обратной стороной ладони о щеку. Это Джон так быстро отреагировал на несанкционированное движение. Его начальник из тени бросил несколько недовольных слов, на что здоровяк ответил совсем непочтительно, даже дерзко. Капитан мысленно перевел этот обмен репликами. Судя по всему, американцам нужны были русские с неподпорченными лицами, и толстячок сейчас тревожился, что вся эта эпопея с мазями и примочками могла пойти насмарку. А здоровяк объяснял ему, что силу собственных ударов он прекрасно знает, и соразмеряет ее сейчас с задачами, которые они – американцы – поставили перед собой.
Потом пленных заставили умыться, точнее смыть с лиц остатки мази, разводы крови и пота. Теперь толстяк подошел сам. В каждое лицо он всматривался придирчиво – словно голливудский режиссер перед съемками. Впрочем, он и был режиссером – какого-то непонятного пока спектакля. И этот спектакль – понял Федоров – очень не понравится командованию сороковой армии. Пленников заставили одеться и переместили в тень. Видимо, солнечный удар кого-то из них в сценарии будущего спектакля прописан не был. А пока их оставили в покое, и даже угостили другим зрелищем, хотя и капитан, и оба сержанта лучше бы просто подремали на ветерке.
Джон притащил какие-то свертки и, явно красуясь, начал собирать необычное оружие. Это был составной лук, какой не увидишь даже на соревнованиях лучников. Весь черный, но не блестящий, матовый, он был настоящим боевым оружием. Тетива грозно загудела, когда американец совсем не сильно ее натянул, и отпустил. А еще были стрелы, тоже пластиковые. Федоров, несмотря на жару, зябко поежился, представив, как в его плоть впиваются эти хищные острия.
- Чтобы вырезать такую дуру, придется килограмм мяса оттяпать, - уважительно заключил он.
А Джон огляделся; он явно не хотел посылать стрелы, стоящие наверное безумных денег, в плотную высохшую глину. В результате он опять скрылся в домике, где наверное и обитал последние две недели. Вышел он из него со столиком, который можно было встретить в любом доме – и здесь, и в соседнем Афганистане. Федорову за такими сидеть приходилось. Он, конечно был не в восторге от такого изыска восточной мебели, но что поделаешь – есть с пола, с дастархана, было еще неудобней. А еще он знал – по немногим посещениям афганских домов – что в холодную пору под такими столами в глубоком приямке разводят тлеющий костерок с добавлением сандалового дерева. Потому он и не жаловал прежде такие посиделки, опасаясь сунуть ногу поглубже и обжечься. В гости к мирным афганцам полагалось входить без обуви.
Столик утвердился у стены, столешницей вместо мишени. Американец даже нарисовал на нем прихваченным специально мелком несколько концентричных кругов. Он отошел на несколько шагов, примерился и сокрушенно вздохнул. Привык, видимо, к ростовой мишени. Джон посмотрел на пленников, поймал недовольный взгляд своего командира, и подозвал кивком мальчишку. Тот подошел с растерянным лицом. Но его физиономия тут же расцвела улыбкой, когда американец сунул ему в ладонь несколько скрученных трубочкой банкнот. Парнишка наверное никогда не держал в руках такого богатства, потому что уже совсем бесстрашно поднял стол над головой. От центра мишени до макушки парня было не больше тридцати сантиметров. Даже капитан Федоров смог бы не поранить его из лука – метров с пяти, не дальше. А Джон все шел и шел, увеличивая расстояние до мишени, и с каждым шагом улыбка мальчишки все быстрее сползала с губ, уступая место растерянному, а потом откровенно испуганному взгляду.
Американец остановился шагах в пятидесяти. Неудачный выстрел мог поранить даже кого-то из русских, сидевших прямо на пыльной улице под дулами четырех автоматов. Душманы, которые до сих пор не сводили внимательных взглядов с пленников, теперь опасливо косились на лучника. А тот грозно повел уже заряженным оружием в сторону русских, очевидно узрев какое-то шевеление. Мысль сорваться с низкого старта, рванув за собой обоих сержантов, у Федорова мелькнула, но именно, что только мелькнула. Страшное острие стрелы, которое наверняка могло пробить шкуру самого толстокожего животного, эту мысль тут же прогнало.
А Джон встал в картинную позу и резко натянул тетиву. Мальчишка замер; его напряженные руки не успели задрожать, как в дерево – почти в самый центр малого круга с громким стуком вонзилась стрела. Каким-то невероятным образом – словно кто-то посторонний персонально для него прокрутил эту часть жизни медленней – Федоров проводил взглядом полет стрелы, и вздрогнул, когда раздался этот стук. И тут же – единственный здесь – метнулся глазами назад, к американцу, мимо которого пролетела еще одна оперенная смерть.
Эта стрела гудела по-другому, летела, быть может, не так мощно, как первая, но не менее точно. А скорее, еще точнее. Потому что ее острие попало точно в центр оперенного кончика. И капитан так же замедленно, как уже однажды видел в фильме про Робин Гуда, смог разглядеть, как прочнейший пластик первой стрелы начал расползаться на две половины, а затем не выдержал и треснул, разлетаясь на множество острых осколков. Куда делся ее наконечник, капитан разглядеть не успел – кто-то опять «включил» обычное течение времени. Руки мальчика, над которым только что в дерево вонзились два страшных снаряда, задрожали, и вслед им затрепетало, словно живое, оперение, изготовленное явно не из пластика.
- Попал! – этот возглас на безукоризненном английском языке вроде бы выражал искреннее удивление, но Рамбо все-таки различил в нем скрытую уверенность: «Иначе и быть не могло!».
Сам Джон такими стрелами тоже пользовался – в далеком детстве, когда и взял в руки свой первый лук, сработанный руками деда. Но сейчас он вряд ли бы попал даже в столик из лука, который держал в руках незнакомец, неслышно подошедший к нему со спины.
- Неслышно! – Рэмбо выругался про себя, ведь это было его гордостью – подкрадываться не только к человеку, но и к зверю так, что можно было схватить пугливое животное без всякого лука.
Он, еще не зная, кто подошел сейчас к ним, несмотря на двух афганцев-караульных, уже ненавидел незнакомца, смотревшего на него своими голубыми глазами спокойно и снисходительно. Караульные, кстати, были опытными вояками – Рамбо лично убедился в этом, когда натаскивал эту банду к будущей операции. Но для незнакомца даже он, зеленый берет Джон Рамбо, был на одни зуб – в честной схватке.
Впрочем, понятие о честном бое остались для американца там же, в босоногом детстве.
В его лице, в котором от индейца было гораздо больше, чем от европейских предков, не дрогнула ни одна жилка, но в душе Рамбо зло ощерился. А рядом уже улыбался так, словно увидел любимого брата, капитан Роберт Кембелл.
- Я тебя знаю парень! - воскликнул он протягивая вперед ладонь для рукопожатия, - видел в журнале. Классное фото получилось.
Свет фотографии не видел, но вида не показал, прищурился довольно, как кот, объевшийся сметаны. Для этого ему пришлось лишь вспомнить Элизабет - больше никто его вроде бы не фотографировал. Капитан Кембелл видимо тоже отнес мечтательное выражения лица охотника к далекой Элизабет, дочери видного политика и одного из богатейших людей Америки.
- Роберт, Роберт Кембелл, - опустил он глаза к собственной ладони, на которую охотник пока не отреагировал,- можно просто Бобби.
Рамбо рядом чуть не поперхнулся; ему в голову не могло прийти, что таинственный Кембелл, который в каждой новой операции менял не только звание, но и имя с фамилией, так запросто предложит дружеские отношения какому-то проходимцу. Не только в смысле проходил мимо, но и... Он все таки поперхнулся, когда голубоглазый незнакомец все-таки взял осторожно в свою руку пухлую ладошку американца, и представился в свою очередь:
- Русин, Джон Русин. Можно просто Свет.
Теперь вытянулась физиономия Роберта. Впрочем, она тут же стала задумчивой, и Рамбо понял - в голове кадрового разведчика закрутилась какая-то новая комбинация. И в ней особая роль отводилась этому блондинистому красавчику, которого, оказывается, тоже звали Джон – зеленый берет все-таки скрипнул зубами, восприняв последнее как личное оскорбление.
Они с капитаном остались вдвоем, потому что Русин пошел вперед, к пленникам. Он шел на первый взгляд так же, как тысячи и миллионы других людей, но в груди Рамбо что-то противно заныло – поколения краснокожих предков словно шептали ему: «Осторожно, Джонни! Этот воин тебе не по зубам. И если он выйдет на тропу войны, уйди с этой тропы!». Он тряхнул головой, прогоняя наваждение, и с вопросом в глазах повернулся к своему командиру. Капитан Кембелл, как оказалось, прекрасно понимал не высказанные вопросы. Он сейчас словно лучился от радости, и Джон невольно пожалел того, на которого эта радость была обращена. А именно на Света.
- Все замечательно, все просто замечательно – почти пропел Кембелл, - если среди трупов обнаружится еще и агент кагебе…
- Так он русский?! – воскликнул громче, чем требовалось Рамбо, и капитан чуть поморщился.
- А кто же еще? – капитан явно наслаждался сейчас невольной растерянностью зеленого берета, - вот увидишь, он сейчас напросится на небольшую прогулку с нами.
- И мы…
- И мы примем его в свою компанию.
- А он не поломает нам всю игру?
Джон вообще-то в тонкости операции, которую проводило ЦРУ в лице капитана Кембелла, посвящен не был, но сейчас чувствовал, что в шестеренки этой могущественной организации может попасть камешек, способный искрошить железные зубы любого механизма.
- А вот это уже твоя забота, - жестко закончил капитан, и зеленый берет невольно подтянулся.
Рамбо хорошо знал, когда рядом с эти человеком нужно засовывать язык глубоко в… в общем, очень глубоко, и молча выполнять его приказы. Сейчас был именно такой момент. Тем более, что лицо начальника уже просто кричало: «Молчи!». Капитан весь обратился вниманием к дувалу, на который до сих пор опирались спинами русские пленники. Они начали медленно вставать, но Свет махнул им, разрешив, или велев им оставаться на своих местах.
Джон на несколько мгновений оторвался от его спины, чтобы бросить недовольный взгляд на караульных, которые позволили подойти незнакомцу к пленникам. Потом он поставил себя на их место, увидел, словно со стороны, как этот парень, прислонивший сейчас длинный рюкзак к тому же забору, говорит с командиром и его угрюмым помощником и… согласился – да, он сам тоже бы не стал возражать против беседы этого Света с русскими. Когда он – через несколько секунд – опять посмотрел на них, парень уже сидел на столике, на котором не было следов мела и крутил в руках собственную стрелу; в отличие от пластиковой, совершенно целую. Русский язык Джон знал даже не на «троечку», потому следил сейчас за разговором у дувала, где пытались приглушать голоса только пленники, наблюдая за лицом капитана. А оно приобретало все более удивленное выражение. Одновременно Рамбо понял, что Кембелл уже не так уверен в правильности своего нового решения. И он, вопреки воле начальника, мрачно подумал:
- Прирежу этого гада (он имел в виду, конечно же, Света). Или пристрелю – как только он даст повод…
- Ну здравствуйте, братцы, - пленники невольно втянули головы в плечи; они на удивление быстро отвыкли от звуков громкой русской речи.
- Здравствуйте, - после долгой паузы ответил все таки Федоров.
Капитан понимал, что здесь, в душманском логове, человек, даже говоривший на русском языке правильней его учительницы по русскому и литературе, может быть только врагом. Но так хотелось верить, что эти спокойные, прятавшие в глубине смешинку, глаза не обманывают.
- Давно загораете?
Федоров понял, что вопрос относится не к дувалу, у которого они сидели не больше часа, и не к солнцу, что прилагалось к толстому глиняному забору.
- Восьмой день, - вытолкнул он из заполнившегося горечью рта ответ.
- А у меня сегодня сын родился, - лицо охотника озарилось светлой улыбкой.
Эти русские ребята были первыми, с кем он поделился радостной вестью. Он не мог оказаться в далекой Москве, но поддержать Настю в ее нелегком деле, в таинстве предъявления миру нового человечка смог даже на расстоянии.
Лица пленников стали совсем растерянными, и они машинально – уже громче и в разнобой воскликнули: «Поздравляем!».
- Спасибо, - кивнул охотник, и посмотрел на русских уже с какой-то заговорщицкой усмешкой, - еще бы кто отвез в Москву подарок. А то самому мне как-то некогда.
- Так я из Москвы призывался, - вырвалось у сержанта Шумаева.
Вообще-то этот факт он не любил афишировать – москвичей в войсках не любили, но сейчас он почувствовал, как широкоплечий парень в камуфляже неизвестной принадлежности подарил ему дикую, невозможную надежду.
- Ну и замечательно, - кивнул Свет; он повернулся к самому старшему по возрасту здесь – капитану Федорову, - через сколько из роддома выписывают после рождения?
Алексей Федоров уже дважды становился счастливым отцом; он последние восемь дней большую часть времени и думал о своих девочках – Маше и Даше. Потому ответил без раздумья:
- Через неделю.
- Вот и хорошо, - повернулся Свет к Володе Шумаеву, - вот через неделю подарок и передашь… Все вместе передадите.
- Какой подарок? – та надежда, что зародилась первой у Шумаева, сейчас еще ярче вспыхнула в душе капитана.
- А вот это я еще не решил, - протянул задумчиво Свет, - ну да ладно. Найдем. Может, наши американские друзья что посоветуют. Правда, Бобби?
Охотник не стал поворачиваться, но улыбнулся, когда услышал, как недалеко громко икнул капитан Кембелл.
- Ну ладно, ребята, - встал Свет со своего столика, - загорайте дальше…
Ночной рейд через границу, по мнению Света, был на удивление бестолковым и шумным. Громче всех вели себя проводники. Охотник уже знал, что такие группы они водят через кордон и обратно очень часто, но ведь должно же быть хоть какое-то уважение к государственной границе. Сам он мгновение, когда одним шагом оказался на древней афганской земле, не пропустил. Почему-то ему показалось, как что-то родное, близкое дохнуло ему в лицо. А еще он понял, что ошибался, красуясь в парадном парсийском костюме перед шаолиньскими монахами. Одевать его следовало именно здесь. Потому что именно в этих горах когда-то делал остановку корабль атлантов. И именно отсюда летели к новой родине предки Халиды и Нажудина…
Нажудин шагнул было в каморку, где у Зохры хранился инвентарь. Он наконец-то полюбил это дело – копать грядки и радоваться первым всходам. Теперь, когда рядом была Замира, чудом вернувшаяся к родичу…
- Имя этому чуду – Свет, - поправил он себя.
Он критично оглядел две лопаты, в которых – ни в черенках, любовно сработанных им самим, ни в острых лезвиях не было ни малейшего изъяна.
- Положи, - парс чуть не подпрыгнул от неожиданности.
Он так увлекся созерцанием инструмента, что не заметил, как подошла Зохра. Точнее подошли – из за ее спины выглядывала улыбающаяся Замира, которая уже переросла названную бабушку.
- А что, сегодня какой-то праздник? – улыбнулся им Нажудин.
- Праздник, - кивнула провидица, - у Света. Ну и мы отпразднуем вместе с ним. Можно сказать, поздравим.
- С чем? - вырвалось у старого парса.
- Не знаю, - пожала плечами Зохра, - приедет, сам расскажет.
- Приедет.., - мечтательно улыбнулась рядом Замира…
- Вот сюда, - корявый палец проводника уперся в темный зев пещеры.
Оттуда тянуло предупреждением, сходным с тем, что грозно украшают трансформаторные будки: «Не влезай, убьет!». Капитан Кембелл встал спиной к входу, словно оберегая жизни своих бойцов. На самом деле ему было наплевать на них, даже на проверенного во многих переделках Рамбо. Главное – выполнить задание, а значит, продвинуться еще немного вверх по служебной лестнице. А еще – приблизить тот момент, когда ему надоест рисковать собственной шкурой, а счета сразу в нескольких банках позволят сделать это с максимальным комфортом.
Он посмотрел на часы: «Пора!», - и кивнул почему-то Свету. Русский, у которого в знакомых были сильные мира сего (американского!), сегодня был одет совершенно необычно. Какие-то старинного покроя одежды; явно восточные, и сшитые по его могучей фигуре сидели на нем так, словно Свет никогда не снимал его. Охотник кивнул и шагнул вперед. Он понял, чего добивался американец – хотел, чтобы в его спину глядел короткоствольный автомат, и все остальное оружие зеленого берета и душманов. У самого капитана тоже был пистолет, хотя Кембелл его пока ни разу не вынимал из кобуры скрытого ношения.
Охотник шагнул вперед с улыбкой. Он вспомнил сейчас, с какими ошеломленными лицами наблюдали американцы за его утренней тренировкой. Свет уже не в первый раз взял в руки сразу два меча, которые оказались одинаковыми не только по металлу, из которого были изготовлены, но и по строгой форме. Правая рука Света давно уже привыкла к такой форме. За те долгие дни и ночи, что охотник пробирался, ведомый чутьем к лагерю афганских душманов, левая тоже привыкла к клинку, теперь такому же чистому, как меч Владимежа.
На крохотной площадке, которую мрачные горы словно специально выделили для охотника, перед невольными зрителями развернулась феерия стремительного человеческого тела и не менее живой стали. В какой-то момент Джон Рамбо, тоже очарованный этим зрелищем, понял, что стальные клинки, одевшие голубоглазого тезку сплошной броней, сверкающей в лучах утреннего солнца, вряд ли позволят пробиться к телу даже автоматным пулям, выпусти он сейчас в охотника хоть целый рожок. А Свет мог бы ему еще и подсказать, что делать это не только бесполезно, но и смертельно опасно. Ведь мечи могли отправить злые пули назад, к ничем не защищенному автоматчику.
Рамбо шагнул в проем вторым. Дуло его автомата практически касалось спины охотника, а палец дрожал на спусковом крючке. Он с трудом подавил в себе нестерпимое желание нажать на курок и не отпускать его, пока и этот дурацкий кафтан, и спина Света не разлетится в клочья.
- И правильно сделал, что сдержался, - Свет читал его мысли, даже не оглядываясь, - будешь сдержанней, вернешься домой живым.
Ход, что вел куда-то вглубь скалы, был очень длинным.Свет уже знал, что сейчас по этому коридору, созданному самой природой в незапамятные времена, идут только семь человек. Он сам, двое американцев, не сводящих напряженных взглядов с его спины, и трех русских пленников. Впрочем, в последние дни русские солдаты совсем не ощущали себя пленными. Они шли в общей группе и, пожалуй, могли бы попытаться удрать. И попытка волне могла оказаться удачной. Но перед каждым из них вставал вопрос, на который у них не было ответа:
- А кто же тогда повезет подарок?
Почему-то им казалось, что такую задачу им поставило командование. Такое командование, выше которого нет.
В их спину упирался ствол лишь одного Калашникова. Тот самый проводник, который привел их сюда по тайным горным тропам, громко дышал, замыкая недлинную колонну. Он нес за спиной огромный тюк, о содержимом которого догадывались даже русские пленники. Почему-то они совсем не боялись того чудовищного груза, способного заставить содрогнуться всю гору. Раньше содержимое этого тюка - пластиковая взрывчатка советского производства - было разложено по четырем походным рюкзакам. Но остальные моджахеды наотрез отказались войти в пещеру. Да и проводник вошел туда так, словно эта щель в скале вела прямиком в преисподнюю.
Свет ощутил, как спину обожгло тяжелое проклятие, но даже не обернулся – понял, что оно было направлено ни в него, ни в американцев, ни даже в русских, которых душманы искренне считали оккупантами. Нет, это проводник в их глазах стал предателем собственного народа, только шагнув в пещеру. А охотник, к собственному удивлению, чувствовал, как с каждым шагом на душе становится светлее и чище. Словно они не углублялись вглубь земли, в с очередным витком бесконечно длинного коридора поднимались к небу, к звездам.
Вдали послышалось негромкое бормотание и в лицо ударила свежесть наружного воздуха. Охотник понял, что они подбираются к цели с «черного входа», и что впереди должен быть парадный. Ведь брести по узким подземным переходам старческими ногами совсем нелегко. А впереди бормотали именно старики. Такие, которых называют отцами народа. И действительно, когда процессия вывалилась в ярко освещенный невидимым источником зал, там обнаружились двенадцать (опять двенадцать!) глубоких стариков, воззрившихся на «гостей» без всякого удивления. Острый глаз потомка индейцев сразу отметил некоторую странность – одежды отцов народа сильно напоминали сегодняшний наряд Света. Были не такими нарядными; их не покрывали серебряные позументы, но… они словно вышли из-под одних лекал, хоть и в разных мастерских.
Сами старцы тоже отметили эту странность, и замолчали, впившись взглядами в охотника. А потом, к изумлению прибывших, поклонились так, как их натруженные долгой жизнью спины наверное никогда не сгибались.
Стоящий впереди седобородый старик, который с трудом разогнулся самым последним, заговорил на удивление густым и четким голосом. Свет не знал, как называется это наречие, которых в афганских горах было великое множество; сам он знал этот язык как парсийский. Он вслушивался в знакомые слова, которыми приветствовал его один из отцов народа, а сам переводил взгляды от одного постамента к другому. Постаменты были вытесаны из того же простого камня, что окружал их. Ковры на этих вытесанных из материнской скалы возвышениях тоже не отличались богатством, как и одежды людей, лежащих на них. Молодые парень и девушка, разделенные расстоянием и людьми, застывшими в центре освещенной пещеры, лежали словно живые. Вместе с тем охотник знал, что эту пару разделяют не только метры холодного камня, но и чудовищная вереница лет, которые они лежат здесь. Старец замолчал. Он осознал, что слова, которыми он приветствует человека, рискнувшего одеть костюм из сказок его народа, обтекают Света; что внимание того приковано к истинному чуду этой пещеры.
- Да, - произнес он, переводя сухую руку от одного постамента к другому, - это те, кто бережет наш народ; парень и девушка, отдавшие главное, что было у них – собственную любовь – когда это понадобилось родине. Столетия лежат они раздельно, и пока они здесь – наш народ будет жить.
- А каково им, - в голосе Света была такая боль, что ее поняли даже те, кто слышал парсийский язык впервые в жизни, - лежать на расстоянии метров друг от друга и никогда не прикоснуться, даже руками?
- Легенда гласит, - сурово выпрямился старец, - что единственное, что может вернуть им счастье, не уничтожив народ – это великая песнь любви. Песнь о них – Лайле и Мажнуне - что сочинит поэт, которого еще не носила земля нашего мира.
Он с некоторой надеждой всмотрелся в героя сказок, оценил разворот его плеч и две рукоятки мечей, торчащих над плечами и сокрушенно покачал головой. А потом заглянул в голубые глаза, из которых на него плеснуло обещание чуда и замер, потрясенный. Потому что Свет открыл рот и…
Сейчас перед отцами народа стоял великий поэт и певец Фардос, который в невообразимой дали и очень давно сочинил удивительную поэму, где главным героем была любовь. А молодых людей, в сердцах которых она родилась, именно так и звали - Лайла и Мажнун.
- Хотя какое имеет значение, как их звали, - Свет сейчас раздвоился сознанием.
Первый из них забыл обо всем, кроме слов, что не вспоминались - нет, они рождались в сердце охотника. Второй удивлялся самому себе, но не забывал внимательно смотреть по сторонам, а особенно за американцами. За спиной зеленого берета совсем не было видно моджахеда с тюком взрывчатки. А тот сейчас боролся с собой, со своей черной душой. Ничего святого не оставалось в этой душе; прежде всего так думал он сам. Но нет, песня Фардоса - а моджахед понимал каждое слово в ней - всколыхнуло что-то внутри воина, уже сросшегося с оружием душой и телом. И эта борьба светлого и темного родила ужасное! Рамбо вдруг услышал звуки, которые никак не укладывались в музыкальный ряд; резко диссонировали с ним. Но повернулся он слишком поздно. Рука афганца как раз нажимала на кнопку взрывателя, и потомок индейцев чероки успел ощутить горячую волну, которая бросила его на русских. Последней мыслью Рамбо было:
- Этот чертов Кембелл все-таки исполнил замысел, последний в своей жизни...
Время остановилось для Света, который стоял с открытым ртом и видел сейчас, как один за другим, словно нехотя, разлетаются по пещере звуки. Вот их волна изогнулась, словно приблизившись к берегу, но не успела опасть на белый песок, точнее камень стен, потому что звуки и торжественного гимна, и близкого взрыва, а главное - его энергия, готовая обрушиться на все живое в пещере, вдруг потекли упорядоченным потоком назад, к охотнику. И впитывались им - так же, как когда-то энергия звезд. Эта пещера была сродни заброшенному храму в лесах Владимирской области, и здесь Свет был почти всесилен. Вобрать в себя все, что исторгли тридцать килограммов пластита, оказалось совсем простым делом. Гораздо сложнее было поделиться этой энергией с парнем и девушкой на постаментах. Поделиться так, чтобы ее бурные потоки не разорвали нежные тела, и еще более нежные души.
На глазах изумленных свидетелей действа два неподвижных тела дрогнули. Первым открыл глаза юноша. Он тут же с тревогой обвел пещеру, и счастливо улыбнулся, когда увидел, как совсем рядом поднимается со своего каменного ложа его возлюбленная. Казалось, вся гора вздохнула, когда Мажнун взял в свои руки нежные ладонь Лайлы. А может, это одновременно вздохнули старики, по морщинистым щекам которых текли слезы?
Свет первым понял, что эта пара из далекого прошлого не сможет обрести себя в веке нынешнем. Что сказка, ставшая явью на их глазах, должна здесь же и кончиться. И это его знание наверное передалось остальным, потому что Фардос в его душе подсказал, что по настоящему счастливы в этой пещере лишь двое. И их счастью свидетели не нужны. Парень с девушкой, так же держась за руки, пошли к выходу - не к тому, куда пробивались солнечные лучи, а к темному зеву, ведущему в каменный лабиринт. Ошметки плоти моджахеда и вздрогнувшее тело Рамбо они обошли так ловко, что восхитился даже Свет. А еще он искренне посочувствовал зеленому берету - тот единственный не видел, как ожила, а потом исчезла в лоне горы легенда.
Долго, очень долго тянулись секунды, а потом минуты. Наконец гора вздрогнула - глубоко внутри ее раздался взрыв, и охотник понял - теперь никакой лазутчик не сможет тайно проникнуть сюда. Этот толчок вернул к жизни Джона Рамбо. Он с трудом поднялся на ноги и так, пошатываясь, выслушал приговор старца:
- Пусть эта кровь станет последней на твоем пути, воин.
Джон послушно кивнул, размазав по лбу широкую кровавую полосу. Старик продолжил, а вместе с ним и охотник, который переводил его слова:
- Твой путь теперь домой, на родину предков. Знай же, что род твой, и твоих соплеменников не должен прерваться. Потому что народ твой испокон веков был народом-хранителем. И с последним вздохом последнего человека твоего племени земля содрогнется в судороге, имя которой...
Седобородый прорицатель замялся, но все-таки выдавил чужое и такое сложное для его языка слово:
- Йеллоустоун!
Свет это слово, естественно не переводил, да этого и не требовалось. Рамбо понял, о чем говорил афганец. Он смертельно побледнел, кивнул и застыл - с опущенной головой. А старик шагнул в сторону и уперся взглядом уже в капитана Кембелла.
- Не стыдись имени, которое дали тебе при рождении, - напутствовал он цэрэушника, - ты еще сможешь смыть с души свои грехи. Но сделать это ты сможешь только на родине предков. На истинной родине. Хотя сделать это будет трудно, ох как трудно. Намного труднее, чем ему.
Палец старца показал на громилу Рамбо, который застыл в почтительном молчании.
- А тебе, - старик чуть поклонился Свету, и этих слов охотник не стал переводить, - Лайла оставила подарок. Вернее не тебе, а той, которая теперь будет олицетворять в мире любовь и готовность ждать любимого. Увы (вздохнул он совсем не горестно) теперь эта ноша не моего народа.
Он посмотрел на русских парней, переводящих изумленные взгляды с одного лица на другое, и пошел к постаменту, который сотни лет согревало безжизненное тело афганской красавицы. Свет шел за ним, и уже у самого постамента принял из рук старого афганца ожерелье - прощальный подарок ожившей героини легенды. И Свет почему-то совсем не удивился, когда на его ладонь легла тяжелая копия ожерелья Предводительницы парсов.
- Ну вот, - повернулся он к русским, - и подарок нашелся...
Глава 10. Земля обетованная
В приемной генерала к стеночке жались трое солдат в новенькой, необмятой форме. На погонах одного из них – самого старшего – блестели по четыре маленькие звездочки, которые никак не подходили к полевому офицерскому камуфляжу. Двое младших явно относились к рядовому или сержантскому составу. Всех трех объединяли почти сошедшие синяки на загорелых лицах и какое-то неуловимое чувство в глазах.
- Будто у них есть какая-то общая тайна, - подумал полковник Попцов, проходя мимо, - такая, что они сейчас смотрят на окружающий мир спокойно, даже с некоторым снисхождением. А мир этот, между прочим, дом на Лубянке. Дом, в который большинство посетителей входит с содроганием. И кое-кто выходит под конвоем.
Секретарша, Зинаида Сергеевна, кивком на дверь сообщила: «Ждет!».
Сегодня Сергей Николаевич выглядел намного лучше. И еще – вдруг понял Олег Петрович – его начальника уже коснулась та самая тайна, от которой светились побитые лица солдат в приемной. Попцов опустил глаза к столешнице, сегодня свободной от бесчисленных бумаг. Единственным украшением стола – в самом прямом значении этого слова – было ожерелье.
- Может именно свет, отраженный этими камнями, делает лицо генерала таким загадочным?
Полковник глубоко вздохнул и задержал дыхание – он вгляделся в украшение и внезапно понял, что оно настолько древнее, что пережило не одну эпоху. И что каждый камушек в нем что-то символизирует. Все же вместе они несли миру не только красоту, но и нечто гораздо более ценное.
- Налюбовался? – чуть насмешливо спросил генерал, заставив Олега Петровича вздрогнуть.
Тот машинально кивнул.
- А ведь это тебе его принесли солдатики; из самого Афганистана спецбортом летели, прикрываясь твоим именем.
- Почему моим? – удивился Попцов.
- А потому что Свет здесь только тебя знает по имени и званию. Это когда, кстати, ты успел ему представиться?
Генерал дал время чуть растерявшемуся Попцову вспомнить, и тот явственно представил себе, как стоит перед крылечком на таежной заимке, и четко, словно под диктовку, представляется юной красавице Насте Соколовой.
- А может, действительно под диктовку? – совсем не удивился полковник, - может Свет был совсем рядом и слышал каждое наше слово.
Он расширил мысленную картинку; посмотрел на единственный живой островок в обгорелой тайге сверху, и внезапно понял:
- Вертолет! Только там мог прятаться иноземец (в этом Попцов уже не сомневался); он и до базы долетел с ними. А оттуда до монгольской границы…
Генерал нажал на кнопку большого телефонного аппарата, и в кабинет ворвался голос секретарши, которая, между прочим, имела звание капитана госбезопасности:
- Слушаю, Сергей Николаевич.
- Пригласите наших… гостей, Зинаида Сергеевна. И чаю нам организуйте, не поленитесь.
Телефон щелкнул с ироничным возмущением на другом конце провода, и Олег Петрович позволил себе улыбнуться. Зинаида Сергеевна сидела в приемной уже не один десяток лет, и могла себе позволить такое.
Тройка во главе с офицером, от порога по-уставному представившимся капитаном Федоровым, тут же была усажена за стол, на котором уже дымились паром большие бокалы с чаем, и манила молоденьких солдатиков ваза со сластями. С ними кто-то словно поделился внутренней смелостью. По мере того, как Федоров рассказывал совершенно невероятную историю об ожившей легенде афганского народа и несостоявшемся взрыве в пещере, перед двумя сержантами росли горки фантиков от шоколадных конфет. Уже потом, когда и капитан, и сержанты были отправлены в часть, к которой их временно прикомандировали, генерал беззлобно пожаловался:
- Месячный запас сожрали, паразиты!
А до того капитан повернулся от порога, и показал на ожерелье, которое так и лежало на столе:
- А как же с этим, товарищ генерал?
- За него не волнуйся, капитан, - палец Сергея Николаевича не решился дотронуться до центрального, самого крупного камня, - до адресата мы его сами доставим. Вот, Олег Петрович и доставит.
Улыбка на лице генерала исчезла, как только за спиной сержанта Шумаева мягко захлопнулась дверь. Сергей Николаевич молча показал на стул, примыкавший к его столу, и вытащил из тумбы папку. На столешницу рядом с ожерельем легла черно-белая фотография, с которой полковнику улыбался круглолицый мужчина средних лет. Улыбка была вполне искренней, но Олег Петрович почему-то решил, что этого человека он не хотел бы видеть среди своих врагов.
- Исраэль Фишман, - генерал представил заочно Попцову толстячка, - многолетний агент ЦРУ. Специалист по «тонким» операциям.
- Вроде той, что не получилась в афганских горах, - подхватил полковник, и постучал пальцем прямо по носу толстячка, – а это тот самый капитан Кембелл.
- Да, - кивнул генерал, капитан Роберт Кембелл, с которым ушел в неизвестность Свет…
На удивление быстро Свет с Робертом пристроили советских солдат. Отцы народа сами вызвались проводить их до ближайшего блок-поста.
- А там.., - в лице капитана Федорова отразилось какое-то сомнение.
Скорее всего оно было вызвано структурой в войсках русских, которая называлась особым отделом.
- А там, - продолжил Свет, - сразу же требуй, чтобы вас доставили в Москву, в центральный аппарат кагэбэ, к полковнику Попцову Олегу Петровичу. Запомнил?
Капитан кивнул, и охотник вложил в ладони Федорова платок, в который он завернул бесценное ожерелье.
- Полковник знает, куда его доставить.
- А не отберут? - с нешуточным беспокойством в голосе принял сверток капитан.
- Пусть только кто попробует, - усмехнулся Свет с такой улыбкой, что отшатнулись даже Кембелл с Рамбо.
С ними – с двумя задумчивыми американцами, которые, как оказалось, имеют куда более древнюю, чем двухсотлетняя американская, историю рода, он и вернулся в Пакистан. В отряде моджахедов внешне никто не удивился, когда эта тройка, сопровождаемая крепким еще старцем, показалась совсем с другой стороны горы. Старик о чем-то пошептался с главой этого воинского сборища, и исчез. Исчез так ловко и бесшумно, что только Свет успел бросить ему вслед благодарный прощальный взгляд. А душманы до самой границы, и потом – до ближайшего городка – с подчеркнутой вежливостью прислушивались лишь к словам охотника.
Джон Рамбо тоже исчез не попрощавшись, что, впрочем, Света ничуть не огорчило. А Кембелл прилип к нему, словно банный лист к одному месту, и охотник, немного поколебавшись, подумал:
- А почему бы и нет. В конце концов, я же спас ему жизнь – там, в пещере. Пусть теперь расплачивается. Билет от Карачи до Тель-Авива не такая большая цена за жизнь агента ЦРУ.
Кембелл словно услышал его последнее слово и вскинулся.
- С прошлым покончено, - глухо сообщил он Свету, которому пришлось оторваться от иллюминатора, чтобы заглянуть в необычайно торжественные глаза американца, который подчеркнул с нажимом, - со всем прошлым. С ЦРУ и… с Америкой. И зови меня, пожалуйста, теперь Исраэлем.
- Хорошо, - кивнул Свет, опять поворачиваясь к овальному окошку; он сделал вид, что задремал, а сам наслаждался возникшим далеко внизу морем. Средиземное море - колыбель цивилизаций; он хотел оставить в своей душе самое хорошее впечатление и Роберт - Исраэль - сейчас только мешал. Видимо бывший цэрэушник прочувствовал состояние охотника, и надолго замолчал. Свою задачу он выполнял безукоризненно - провел в аэропорту имени Бен-Гуриона мимо многочисленных охранников в форме и штатском охотника без всяких документов и с оружием в рюкзаке. А дальше были такие же безмолвные полчаса на такси до Тель-Авива, где невольные напарники временно распрощались. Не отпуская такси "капитан Кембелл" вышел вместе со Светом на набережной и показал ему нескончаемый песчаный пляж.
- Тут есть все, что душа пожелает. Можно купаться, загорать, обедать и ужинать. Вон там, - он показал далекую группу зданий, сливающихся в единый песчаный холм, - Яффа. Там я тебя вечером и найду.
- Почему именно там? - охотнику было в общем-то все равно, где ждать новообращенного израильтянина.
Он даже мог покинуть его; ничто не привязывало его к этому почти проклятому богом человеку. Но, как всегда, Свет ждал какого-то знака. А пока судьбу, приклеившего Исраэля к нему, он решил не гневить. Израильтянин сунул в его руки кучу бумажек, шекелей, и умчался на такси - обрывать последние связи с прошлой жизнью, как он сам выразился.
Море... Он видел Великий океан в родном мире; даже дважды пересек его. Но впервые теплые волны приняли его так ласково. Рядом весело завизжали две девчонки. Совсем молоденькие, они задорно, наперегонки, поплыли к совсем недалекому волнорезу. Свет легко перегнал их, и вскарабкался на огромный камень, до которого не доставали брызги волн. За этой искусственной преградой волны были много выше и опасней. И там, совсем недалеко, охотник ощутил родственные ему существа. Те самые девушки отшатнулись от камня, на который они не осмелились взобраться, когда он громко заскрипел, призывая земных дельфинов. И стремительные животные тут же показались на гребнях волн, не решаясь, однако, приближаться к опасным камням.
- Поплыли к ним, - в возгласе охотника было столько радостного предвкушения, что девушки не сговариваясь кивнули.
А Свет прыгнул в набегавшую волну прямо с верхушки камня. Он пролетел не меньше десятка метров и вошел в воду практически без плеска и брызг. В полете он ощутил позади всплеск эмоций израильтянок - причудливой смеси восторга и испуга за незнакомого парня. Охотник вынырнул посреди стада, сразу ухватившись за плавник вожака. Тот готов был ринуться прочь от берега, чтобы познакомить нового друга со своей стихией, но Свет придержал морского друга, дождался незнакомых пока девчонок. Три необычных всадника понеслись вдоль берега, оставляя за собой один волнорез за другим. Девчонки - Мириам и Бейла - визжали; Свет радостно хохотал, пытаясь на полном ходу еще и щекотать своего необычного скакуна. Они неслись так быстро, что на далеком берегу не успевали собираться толпы изумленных зрителей. Пару раз что-то прокричали пляжные служители с вышек, но все, что они могли сделать с этими нарушителями правил плавания - проводить их глазами, вооруженными биноклями.
Дельфины по широкой дуге рванули от берега. Свет чувствовал, что израильтянки совсем не испугались; он пригнулся к бутылкообразной голове дельфина и проскрипел ему повелительное: "Быстрей!"...
К волнорезу дельфины привезли их через полчаса. А потом еще долго кружили здесь, хотя их новые друзья выбрались на берег, нашли свою одежду, и - так же вместе - побрели по песку, не одеваясь, к далекой Хайфе. Свет с интересом слушал рассказы израильтянок о стране, о городе, который протянулся вдоль берега Средиземного моря на тринадцать с половиной километров. Наконец о Яффе - древнем городе-порте, в котором, как гласит история, когда-то высадился на родную землю после долгой отлучки Иисус Христос.
- Ага, - подумал он, только сейчас вспомнив о капитане, - не хочет ли он именно с этого места начать новый жизненный путь? А меня, значит, выбрал в свидетели. Ну так я ему еще двух свидетельниц подгоню.
И он с удовольствием оглядел соблазнительные фигуры студенток Тель-Авивского университета. При желании Свет мог покопаться в памяти, и извлечь из нее факты поинтереснее тех, которыми сейчас делились девушки. Но зачем? Он видел, что им приятна эта прогулка, этот разговор, наконец эти огромные блюда с запеченной рыбой и многочисленными салатиками, что им подали в припортовой таверне. Исраэль появился очень скоро, но обедать не стал. Он оглядел быстрым оценивающим взглядом девушек, потом - явно с усилием - потупил взгляд и поправил на затылке недавно появившуюся кипу.
Он сунул в ладонь охотника плотную карточку, на котором Света золотыми буквами приглашали заселиться в номер в отеле "Шератон". Совершенно страдальческим голосом Исраэль сообщил, что до завтрашнего утра он будет безумно занят, и исчез.
Охотник положил карточку на стол и тоже ненадолго пропал - но уже в туалете, чтобы "припудрить носик". А когда вернулся, более смелая Мириам сообщила, что они давно хотели проверить, какой ширины ложа в этом самом отеле...
Глядя на разметавших по подушкам кровати, действительно оказавшейся широченной, светлые волосы Бэйлу и темные - Мириам, Свет все таки покопался в памяти, и изумленно покачал головой. В той информации, которую миллиардами мегабайт переправлял куда-то одноногий кузнечик, он выудил образ правоверной еврейки. Это была скромная, добродетельная девушка - до свадьбы. А уж после нее... тем более. Но что вытворяли ночью эти студентки! Они почти заставили Света просить пощады. И сами умотались к утру так, что на тихий стук в дверь совершенно не отреагировали. Свет бесшумно и очень быстро оделся - сегодня это было одеяние среднестатистического европейца, прибывшего на отдых к морю. Легкие джинсы и рубашка с короткими рукавами навыпуск подчеркивали его могучую фигуру так отчетливо, что Исраэль только сокрушенно покачал головой.
Уже внизу, закрыв за собой дверь отеля, он сообщил обиженно, и даже немного возмущенно:
- Вообще-то мы идем по дороге скорби; пешком от Яффы до Иерусалима. И там, в святых местах, я надеюсь обрести прощения.
- А я тут причем? - совсем откровенно возмутился Свет, - мне каяться не в чем. Хотя проводить тебя могу.
Он поправил рюкзак за плечами, и довольно улыбнулся - тот стал легче на две сотни карат. Именно столько весили два бриллианта, что он оставил с запиской на прикроватном столике в номере.
- Как не в чем? Ты что, не знаешь за собой ни одного греха?
Свет улыбнулся, еще раз вспомнив Мириам с Бэйлой.
- Разве ж это грех? - воскликнул он про себя, - мы всю ночь доставляли друг другу только радость... сколько же раз?
Он шагнул вслед за израильтянином, углубившись в воспоминания. А Исраэль молчал, на удивление легко шагая, пока позади не остались пригороды Тель-Авива.
- Семьдесят километров, - сообщил он, оглянувшись, - по жаре.
- Понятно, - сразу же прикинул охотник, вспомнив свое путешествие по пустыне Караханы, - если поднажать, к вечеру будем в Иерусалиме.
- Вообще-то я, как и все паломники, рассчитывал на три дня, - проворчал Исраэль...
Город трех религий Свету с первого взгляда не понравился. Любой городок в средней России, как бы не был неухожен, радовал глаз свежей зеленью летом и чистотой заснеженных улиц зимой. Здесь же все дышало зноем. Древностью и зноем. Исраэль вел охотника по старым улицам, и Свет постепенно понимал очарование этих грязно-серых зданий; изредка встречавшихся деревьев, большей частью оливковых. Они тоже словно застыли в веренице веков.
- Особенно вот это, - Свет остановился перед низенькой металлической оградой, за которой напротив древнего храма доживал свой век оливковый сад.
Израильтянин правильно понял его остановку и интерес к дереву, застывшему посреди своих более молодых собратьев, а может потомков, толстым неживым памятником.
- Этой оливе больше двух тысяч лет, - направил туда же свой взгляд Исраэль, - говорят, его касалась рука вашего мессии.
Свет не был христианином; он вообще по понятной причине до сих пор дистанцировался от этого мира. Не хотел привыкать к нему, потому что знал, что его место не здесь.
- А где? - задал он себе вопрос, в несколько прыжков оказываясь рядом с патриархом оливковой рощи, - где мое место?
Ладони его тем временем опустились на морщинистый ствол, который одному человеку невозможно было обнять. И охотник почувствовал, как что-то стукнуло внутри мертвой много лет древесины - словно сердце выбросило в сосуды первую, самую слабую струйку крови. Охотник отнял ладони от коры, и изумленный Исраэль увидел, как навстречу солнцу изумрудными каплями расправились два живых ростка. Он огляделся, и мысленно перекрестился, хотя был адептом Христа наверное еще меньше, чем Свет. Лишь он сам, да лик святого на иконе перед входом в храм видели это чудо, рожденное руками удивительного человека, бывшего врага.
Исраэль повел охотника дальше - в святая святых Иерусалима, в Старый город. Свет удивленно крутил головой. Он и без израильтянина знал, что здесь находятся главные святыни христианского мира, но сейчас их окружали в основном галдящие беспрерывно арабы. Было, конечно, много туристов. Но арабы - они тут сновали толпами, стояли у прилавков, практически хватая за рукава каждого проходящего мимо любопытствующего. А главное - они здесь жили. Исраэль рядом кивнул, поднимая руку к верхним этажам теснящихся домов. Можно было сказать, что это был один бесконечно длинный дом, разноуровневый и разноликий, но неизменно очень древний, со стертыми каменными ступенями, которые вели вглубь арабского мира.
- Эти квартиры стоят миллионы долларов. Но они не продаются. Семьи тут живут сотнями лет, и великий позор будет тому роду, который сменяет на деньги родовое гнездо. Кстати, - рука израильтянина опустилась вниз, на каменные ступени, которые вели вверх, вдоль таких же бесчисленных лавок, - по эти камням когда-то шел Христос, сгибаясь под тяжестью креста.
Свет закрыл глаза, и мир вокруг неуловимо изменился. По прежнему кричали вокруг люди, но это были другие крики, практически стоны. Словно людское море вокруг наполнилось болью человека, несущего неимоверную тяжесть в своем последнем пути. Были, конечно, и одобрительные возгласы, и злое ожидание никак не происходящего чуда и - где-то далеко - мерный лязг мечей о медные щиты, но все это было вторичным. А потом на плечи охотника упала чудовищная тяжесть. Так не дрожали колени, даже когда его нещадно гонял мастер Ли. Он попытался сделать шаг, другой. Покачнулся и чуть не упал, опершись рукой о каменную стену, удачно попав в какую-то выемку в камне. Словно издали о него донесся нравоучительный голос Исраэля:
- Да - именно в этом месте Христос едва не упал и не уронил крест. Он коснулся здесь стены, а потом - за две тысячи лет - миллионы людей, что бы принять от него часть непомерного груза. Хотя что могло сохраниться здесь за тысячи лет? Если даже камень стерли лишь касанием рук.
- А вот тут ты не прав, - перевел дух Свет, - это конечно я зря - примерил к себе груз сына божьего, не мое это дело, нести на плечах печаль, боль и надежду миллионов страждущих. Но как же он шел?! Как дошел?!
Ноги опять мерили шаг за шагом стертые камни, плечи развернулись, но по-прежнему ныли так, словно он целый день без передышки нес едва подъемный груз. А на душе стало светло: она словно готова была прильнуть к источнику силы, который ждал впереди. И вместе с тем что-то черное и страшное нарастало там же.
- Не та ли черная боль, которую я ищу второй год?
Свет ускорил шаг; теперь он вел израильтянина за собой. Вот кто-то за спиной сказал по-русски: "Храм гроба господня", - и он шагнул к большим воротам, и замер, в изумлении увидев след давнего выброса энергии рядом со створкой. Словно через эту трещину в камне, с которого ничто не могло смыть черную копоть живого огня, когда-то нашла выход сила, бурлящая внутри храма.
Храм был громадным, разделенным на несколько приделов, и охотник горько усмехнулся: "Не смогли поделить веру!". Он остановился здесь, только чтобы еще раз поклониться тому, кто уже почти две тысячи лет несет на себе чудовищный груз людских забот и надежд. Иначе нельзя было нащупать к крохотном проеме камень, на котором лежала когда-то голова Христа. Лежала ли?
- Да! - тут же ответил себе Свет, - иначе это посмертное изголовье не обожгло бы сейчас его ладонь огнем сына божьего, не поделилось с ним частичкой силы для выполнения той миссии, ради которой его и призвала Земля.
Ладонь горела и вела его теперь уже прыжками - прочь из храма, к огромной стене, обрушившей на него волну холодной силы.
- Стена Плача, - успел услышать он слова израильтянина, а может кого другого; потом мир вокруг для него исчез.
Он растворился; буквально задыхался в горестях и надеждах, что несли к этой стене люди. Его ладони втиснули поглубже в щели между громадными камнями какие-то записки. Свет при желании мог прочесть каждую из них, не разворачивая. Но разве мог он позволить себе такое?
- Чужие письма читать грех! Письма к богу, грешно многократней! - шептали его губы.
Казалось, ничто и никто не могло сейчас оторвать охотника от прохладной, несмотря на удушающую жару вокруг, камней. Но нашлась такая сила - детский крик. Охотник развернулся в доли секунды. Еще столько же ушло на то, чтобы выдернуть из рюкзака мечи и оценить обстановку. Исраэля рядом не было. Но его приметная ветровка сейчас как раз подлетала кверху, и разлеталась на куски вместе с телом израильтянина. А под ним - разглядел Свет - было месиво других человеческих останков и осколки, готовые поразить многих вокруг. Силой, что поделились с ним Стена, он погасил энергию взрыва. Ее остатки стали холодней самих камней, превращая охотника в стремительную машину справедливости. Потому что он понял - этот взрыв, который попытался накрыть своим телом Исраэль, был отвлекающим маневром. На другой половине огромной площади, примыкавшей к Стене Плача - на женской - сейчас какие-то темные фигуры теряли часть своего одеяния, превращаясь в молодых мужчин с лицами восточного типа. Их горящие глаза выражали одно - неистовую ярость к иноверцам, посмевшим захватить их святыни.
- А то, что вокруг только женщины и дети, большинство из которых к евреям никакого отношения не имеют, вам все равно, - первая частичка силы вылилась в слова, одновременно помогая буквально перемахнуть одним длинным скользящим движением через решетку, разделявшую две половины площади.
Первый попавшийся ему боевик открыл широко рот с криком: "Интифа...", и захлебнулся в собственной крови и крошеве зубов; здесь меча не понадобилось.
Но они все же попробовали сегодня крови. Свет невольно придерживал их бешеный натиск; мечи словно устроили соревнование - кто больше выпьет сегодня крови. Охотник не стремился убивать"борцов за веру", однако каждый его удар означал одно - этот боевик скорее всего останется жить, но никогда больше не сможет взять в руки оружие. Площадь, как бы она не была велика, скоро была похожа на бойню; похожа потоками крови на камнях и долгим несмолкающим криком людей, которые ждали смерти. Но ее не было - не допускал Свет.
Последний боевик успел таки вскинуть короткоствольный автомат и даже нажать на курок. Короткая очередь ушла вниз, в камни, и пули зло визгнули, разлетаясь вокруг. Теперь в криках Свет различил боль и страдание. Поэтому в последнем замахе его руки не стали сдерживать мечи. Он невольно пожалел нервы несчастных жертв несостоявшегося террористического акта. Ему самому было жутко смотреть на то, во что изрубили этого боевика два острых клинка.
Впрочем, смотреть времени не было. Если только он не хотел познакомиться поближе с израильскими спецслужбами. Свет бросил прощальный взгляд на то, что осталось от Исраэля, и в первый раз бросил в адрес бывшего цэрэушника добрые слова:
- Вот тебя и настиг тот взрыв. Пусть несколько мгновений, но ты искренне делал добро людям. Надеюсь, твой бог зачтет тебе это.
Сирены подъезжающих к святыне полицейских машин Свет услышал уже издалека. Он опять ничем не выделялся от тысяч туристов, которых всегда полно в Иерусалиме. Поэтому таксист, оглядев его внушительную фигуру с рюкзаком за плечами, равнодушно спросил:
- По городу, или куда далеко?
- Далеко, - ответил охотник, усаживаясь на заднее сидение, - на Мертвое море.
- Тогда надо заправиться, - тронул машину с места таксист, немало удивленный тем, как чисто говорит этот турист на иврите.
Свет сам не понял, почему с его губ сорвалось название еще одного артефакта Земли обетованной. Не то, чтобы он так уж стремился окунуться в известные всему миру воды этого соленого моря-озера, в которое впадал не менее знаменитый Иордан. Нет - просто он, как настоящий турист, вид которого принял, в обязательном порядке держал в голове три знаковых для государства места - Иерусалим, Тель-Авив и Мертвое море. В первых двух он уже побывал, исполнив в каждом городе по миссии; почему бы ему сейчас не приобщиться к третьему?
- Главное, - подумал он, засыпая, - подальше от спецслужб и других людей с оружием.
Он словно забыл, что находится в Израиле, где людей с автоматом в руках можно встретить везде...
Охотника разбудили громкие возмущенные голоса. Громкими были вопросы бойцов-израильтян, которые перегородили путь автомобилю на стационарном посту. Совсем рядом была иорданская граница, и служба здесь - понял Свет - была сродни пограничной. А еще он в словах молоденького солдатика разобрал сообщение о беспримерной резне в столице, в самом сердце государства. По такому случаю по тревоге были подняты все силовые структуры. Правда пока не понятно было кого искать. Но уж проверять-то было положено каждого. И пусть таксист засунет свое возмущение в части того, что его пассажир крепко спит, сам знает куда. А сам пассажир...
- Кстати, где он? - сунула в салон дуло "Узи" девушка в полевой форме с погонами сержанта.
Она тут же резко повернулась, чуть надорвав обшивку салона дулом автомата. Потому что за железным шлагбаумом взревел двигатель и бронированный внедорожник, на котором ее отделение утром приехало на блок-пост принимать смену, резко помчался прочь от них. Она недолго стояла с открытым ртом. Резким окриком сержант остановила бойцов, уже готовых выпустить вслед казенному имуществу очереди из автомата. Да дело, в общем-то было не в порче имущества; просто маленькому броневичку пули из "Узи" ничем не грозили.
На лице таксиста к растерянности прибавилась доля злорадства. Оно впрочем тут же перешло в недоумение, а потом в возмущение, потому что сержант решительно открыла дверцу, в которую так незаметно выскользнул пассажир и уселась на нагретое место. Рядом, подчиняясь приказу, устроился другой боец. А еще один уже сидел рядом с водителем, и тому ничего не оставалось делать, как медленно тронуть машину туда, где еще более медленней поднималась балка шлагбаума. А потом таксист нажал в педаль газа до упора - до него вдруг дошло, что пассажир не заплатил за проезд.
- Еже и выспался бесплатно, сволочь...
Извилистая дорога меж скал не располагала к погоне. Но сержант и не заставляла таксиста пробовать втиснуться в узкое пространство между скалой и внедорожником. Или между ним же, и пропастью - к дороге вплотную подступило море. Сержант привычно оглядела песчаный берег внизу. Впрочем, песка было практически не видать; его сплошь покрывала корка соли. Она не тревожилась - знала, что оставшиеся на посту бойцы вызвали следующий, который располагался уже у самой границы. Впереди беглеца ждала хорошо оборудованная преграда и пограничники.
Сержант лишь на мгновение отвлеклась, провожая глазами проносящийся мимо с ревом встречный грузовик. Он который почти заглушил испуганный крик на переднем сидении. Она метнулась взглядом вперед, к серпантину дороги, к ее крутому повороту, в который не вписался броневичок. Тяжелый внедорожник взлетел словно птица и с целым водопадом брызг плюхнулся в соленую воду Мертвого моря. С диким визгом шин такси остановилось на повороте, и из салона выскочили все. И таксист как бы не раньше, чем солдаты. Они все четверо остановились у самого края кручи, и сержант задала вопрос, который крутился в головах каждого:
- Потонет, или нет?
Потонул. Может потому, что вместе с этими четырьмя взглядами его буквально вдавил в воду с чудовищной концентрацией соли пятый - охотника. Свет лежал совсем недалеко от группы израильтян и слышал каждое их слово. Он сейчас благодарил небо и законы израильского государства, которые заставляли служить девушек вместе с парнями. Всех. А иначе кто мог гарантировать, что парни, останься они сейчас одни, не стали бы справлять малую нужду на камни. А учитывая, что одним из камней сейчас был Свет...
Еще он гадал, слушая неразборчивое бормотание таксиста - когда этот вполне симпатичный ему дядечка решит почистить салон автомобиля, и найдет золотую монету. Свет не любил оставаться должником...
Глава 11. Изгиб гитары желтой
- Теперь за ним еще и Моссад будет гоняться, - недовольно произнес генерал, бросая на стол фотографию.
Полковник старался не смотреть на нее, потому что вид изрубленных человеческих останков вызывал тошноту. Он впрочем отметил и какую-то нотку гордости в интонации начальника. Словно Свет, искрошив в Иерусалиме кучу террористов, выполнял их с полковником задание. Впрочем, Олег Петрович и сам уже считал Света русским. Отбившейся от стада заблудшей, но все таки своей овцой. А генерал разбавил свой голос еще и недовольством, отчего Попцов вытянулся, даже сидя за столом, и бросил:
- Ну и ЦРУ своего не упустит. По крайней мере захочет выяснить, с какой стати ее бывший сотрудник бросился закрывать своим телом паломников? У них ведь такое не принято. Даже спалившимся агентам советуют вполне официально не геройствовать и раскалываться сразу.
Олег Петрович догадывался, почему отъявленный мерзавец Исраэль Фишман вдруг стал благородным героем. Сказалось влияние иномирянина. Попцов совсем недавно навещал Настю Соколову с ребенком. Как самый настоящий дед принес игрушку, и даже понянчился немного с мальчишкой. Он тогда понял, что внутри молодой женщины живет какое-то непонятое им сразу чувство. Ожидание чего-то удивительного.
- Наверное встречи со Светом, - догадался он наконец...
А генерал уже улыбался; очень хитро улыбался.
- Израильтяне до сих пор ищут тело Света в Мертвом море.
- Хотят наверное отдать посмертные почести, - так же усмехнулся полковник, - его теперь все газеты превозносят как национального героя.
- Ну что ж, - даже потер ладони Сергей Николаевич, - пусть ищут. А мы подождем, посмотрим, где он выплывет...
Свет вынырнул и тряхнул головой, образовав вокруг себя целый веер из брызг. Почему-то это море - даже глубокой осенью - манило его к себе.
- Какой умный человек назвал его Средиземным? - поблагодарил незнакомца из далекого прошлого охотник.
Он мог бы порыться сейчас в памяти, найти имя того счастливчика, в чью голову пришла такая удачная мысль, но не стал утруждать мозги. Он и тело-то сейчас максимально расслабил, поручив его теплой волне Средиземного моря. Это было побережье Испании; середина декабря - время, когда галдящие толпы туристов уже схлынули в родные края, чтобы набираться сил и денег для новых отпусков. Сам Свет не считал себя ни в вынужденном отпуске, ни в состоянии напряженного труда. Он просто жил, и... искал. Он успел пересечь за это время несколько стран Ближнего Востока, ощущая, как там зрели какие-то катаклизмы, способные потрясти всю планету. Но это было делом далекого будущего. Затем изъездил всю Португалию, понежился на пляжах Черногории. Надолго задержался в Италии, где пытался достучаться до древних богов некогда великой империи. Увы, италийские боги молчали. Может потому, что таких и не было; может эти бледные копии обитателей древнегреческого Олимпа растаяли сразу же, как под натиском варваром распалась Римская империя?
Вызывать для разговора Аттилу Свет не захотел. Ему хватило общения с другим древним завоевателем. Хотя задумка такая была. Но она была связана больше с мыслью о том, что у разрушителя Империи тоже найдется знойная наследница. Впрочем, здесь, на берегах теплого моря, хватало красавиц и без всякого приданого в виде длинной родословной. Единственное, что поразило его в вечном городе - развалины древнего цирка. Он попал в Колизей поздним вечером, когда невозможно было различить, что творится на арене, до сих пор покрытой песком. Конечно, на этот песок никогда не лились кровь и тошнотворное содержимое распоротых внутренностей. Но Свет, остановившийся посреди арены и раскинувший широко руки, почувствовал - шахриханское ристалище было жалким подобием этого поля страданий. Здесь людей и зверей убивали сотнями и тысячами. Во всем Рагистане не было столько народу, сколько умерло, посылая последние проклятия этим древним стенам. И людям, что старательно опускали большие пальцы вниз, требуя смерти гладиаторов.
Испания ему понравилась поначалу больше. А потом он попал в старинный монастырь. Люди в черных одеждах и просто зеваки сновали здесь сотнями. Они шаркали подошвами и стучали каблуками по камням внутреннего двора, а Свет видел воочию, как именно на этих плитах жарко горел костер и на нем рвалась с ужасе навстречу обезумевшей толпе прекрасная девушка. Рвалась навстречу крикам: "Ведьма! Смерть ведьме!".
Потом ошеломленный Свет долго бродил по узким улочкам старого квартала и вглядывался в беспечные лица местных жителей - на них не было печати проклятия, как можно было ожидать. И красивых женщин было очень много; не все гены прекрасного когда-то уничтожила инквизиция.
Море успокоило его. Охотник даже пошел на современное кровавое зрелище - на корриду. И там ему не понравилось. Он пытался, но не мог понять азарта толпы; ведь все, что старались показать лучшие матадоры, было так пресно и неинтересно. Нет, конечно, каждый из них был много искусней и храбрее среднестатистического испанца. Но Свет, даже не желая того, видел их огрехи, видел мучения быков (кстати, не очень-то и крупных), медленно истекавших кровью. Он подавил в себе желание выскочить на арену, и показать зрителям, как можно противоборствовать быку без оружия - грудь в грудь, лоб в лоб, рога в рога.
Свет сидел на самом верхнем ряду; он негромко засмеялся, и зрители рядом возмущенно оглянулись на него; ведь знаменитый матадор как раз наносил последний, разящий удар быку. А Свет засмеялся своим последним словам - про рога. Он вспомнил почему-то сейчас Элизабет. Вспомнил, а потом удивился - как, оказывается, может быть материальной мысль. Потому что прекрасная американка сидела двумя рядами ниже. Сидела одна, но... явно примеривалась к красавчику, вскочившему рядом с ней в неистовом восторге.
- Элизабет! - девушка вскочила на призыв еще восторженней, чем ее несостоявшийся бой-френд на сегодняшний вечер.
А Свет протянул ей навстречу руки, впервые в жизни увидев, что значит означает выражение "идти по головам". Именно так она и рванула навстречу охотнику. А теперь она плавала рядом с ним, намного энергичней гребя и руками и ногами. Все таки в декабре месяце редко кто рискует плавать, даже в Средиземном море.
Свет поднырнул под нее, и вынырнул, обхватив девушку, буквально подставляя ее всю солнцу. Одновременно он заполнил теплом все вокруг - и воду, и воздух, и саму Элизабет. Девушка прильнула к его губам долгим поцелуем, не давая ему задать вопрос.
- И что ты делаешь здесь? - спросил он наконец, едва не погрузившись в воду вместе с ношей на руках, - на какой вершине ты хочешь встретить Новый девяносто четвертый год?
- На Олимпе! Хочешь со мной?- счастливо рассмеялась девушка, и сердце охотника забилось сильнее.
И оттого, что в руках у него хохотала безумно красивая девушка, и оттого, что он получил очередной знак. Знак, который - он понял - приведет его к цели.
Он выпустил из рук Элизабет, которая тут же покрылась гусиной кожей от холодной воды, и энергично - преувеличенно картинно - погреб от нее, и от берега.
- Джонни, ты куда? - выскочила почти по пояс из воды девушка.
Свет остановил очередной гребок рукой и повернулся к ней, тоже показавшись высоко над водой.
- Как куда? - деланно изумился он, - в Грецию. Олимп ведь там.
Элизабет захохотала как безумная.
- Я с тобой! - закричала она, и помчалась догонять Света.
Впрочем, у них уже были планы и на сегодняшний вечер, и особенно на ночь. Элизабет, как оказалось, получила слишком мало адреналина на корриде. Сегодня она еще хотела поглазеть на шествие быков - а точнее на их пробежку; и на толпу, которая щекочет себе нервы, перебегая улицу прямо перед взбешенным стадом.
- Ехала бы в деревню, - подумал Свет, любуясь девушкой, выходящей из воды подобно Афродите, - там бы ей показали и настоящего быка, и мужика, который этого самого монстра одним ударом... кувалдой промеж рогов. Впрочем (он оглядел собственное тело, еще мокрое) мужики и здесь есть. И некоторым из них никакая кувалда не нужна.
Он в несколько прыжков догнал Элизабет и подхватил ее на руки. На них с удивлением и завистью смотрели редкие прохожие, совершавшие променад по набережной в теплых куртках.
- Сумасшедшие какие-то, - одобрительно кивнула в их сторону какая-то седая старушка.
- Наверное, русские, - согласился с ней седовласый спутник, зябко кутаясь в длинный плащ.
Быки, как и ожидал охотник, оказались совсем не крупными. Гораздо большим было ожидание действа; вот подготовка к нему была действительно грандиозной. Словно в город вернулся карнавал. Люди стекались к центральным улицам наряженные. Среди них было много туристов, и еще больше - определил опытным взглядом охотник - переодетых агентов разных служб. Некоторые из них с большим подозрением смотрели на них с Элизабет.
- Может быть, - подумал охотник, - кто-то нас и знает. Но пусть только попробуют испортить нам праздник.
Между тем издали накатывала волна людских эмоций.
- Не только людских, - осознал вдруг Свет, - быки по настоящему разъярены. Для них это не игра.
Он огляделся вокруг. Очень уж беспечной показалась ему толпа. А ведь каждый год в этом празднике адреналина случаются человеческие жертвы. И часто ими оказываются не безумцы, которые пробежали мимо них, хохоча во все горло, и подскакивая не хуже тех же быков, а...
Толпа вытолкнула из себя маленькую девочку и отчаянный женский крик. Мать девочки - а кто еще мог броситься под рода и копыта разъяренных быков? - накрыла своим телом дочь. Но нашелся еще один безумец, который непонятно как оказался перед надвигающейся живой стеной из рогов, каменных лбов и пылающих взглядов оказавшихся на близком расстоянии животных. Впрочем Свет - а именно он встал против стада - не собирался, как обещал себе, встать с быками грудью к груди. Главное для него было - не дать затоптать мать с девочкой, закрывших в ужасе глаза на мостовой. А для этого нужна была такая малость - направить течение живой реки в обход. И он встал несокрушимым волнорезом напротив течения. Быстрым рывком он направил движение первого быка направо, и тот послушно пробежал и мимо него, и мимо двух испанок, замерших на камнях. Может, бык бы и захотел остановиться, потоптаться на нежной плоти, а то и поддать рогами в спину обидчику, но кто бы ему дал? В его хвост уперлись рога следующего, еще более шустрого быка. Следующего стальные руки за рога направили уже влево, и дальше руки Света заработали уже механически, разделяя стадо на два потока. А потом... потом перед ним оказался последний бык; очевидно вожак стада. Потому что был не только гораздо крупнее остальных, но и более разумным. Или хитрым. Он остановился перед противником, явно же желая давать тому в помощь кинетическую энергию собственного тела, и попер на него, низко наклонив рога. Лишь перед самым охотником он резко взбрыкнул головой, словно собираясь нанизать человека на острые рога. А Свет ждал этого мгновения. Он был меньше быка раз в пять, и тягаться с ним в простом противопоставлении тел, их массы, не мог в силу существующих законов физики. Но бык учел не все из них. Движение его рогатой головы продолжилось вбок и дальше. Неминуемое ожидание хруста в позвоночнике заставило быка самого вскинуть ноги - не в охотника, а тоже в стороны. Задние ноги тоже подвели. Бык грохнулся наземь, и не успел дернуться - его рога уже были прижаты к каменной мостовой, а в глаза уперся взгляд, показавший на языке, который поняло бы любое живое существо: "Не двигайся, а то...". И бык покорно закрыл глаза.
Толпа не успела поднять героя на руки. Люди бросились вперед, на каменную мостовую, откуда удрал, прихрамывая, черный бык, который боялся оглянуться назад. Но на камнях их ждали лишь мать с девочкой. За неимением другого объекта приложения любви и страсти, люди понесли впереди шествия этих двух испанок. Праздник продолжался.
А Свет с Элизабет в это время уже сидели в уютном ресторанчике и наслаждались средиземноморской кухней. Американка беззаботно щебетала, отщипывая по крошке от каждого блюда, которые менялись на столе с головокружительной скоростью.
- Все, - остановила она наконец хозяина заведения, который лично прислуживал щедрым клиентам, - оставь эту рыбу. Она самая вкусная из того, что ты сегодня принес.
Испанец с достоинством поклонился, и прошествовал на кухню - за таким же блюдом для Света. Охотник оценил тонкий вкус подруги. Рыба действительно была замечательной - и запечена в меру, и специями напичкана без всяких излишеств. В общем, именно про такое говорят - тает во рту. Но охотник почему-то вздохнул:
- Попробовала бы ты, - подумал он про себя, бросив ласковый взгляд на Элизабет, - ту рыбу, которой нас угощали рыбаки на берегу Илети...
Он старался не обращать внимания на трех вполне респектабельных господ, которые заказали то же блюдо вслед за ними. На лбу у них не было написано: "Спецслужба", - но Свет не сомневался - эти крепкие ребята именно оттуда. Впрочем, он не сильно расстроился. Во первых - совершенно их не боялся, а во-вторых - был почему-то уверен, что сегодняшней ночью никто не помешает им с Элизабет.
А ночью... награда все-таки нашла героя. Выныривая из пучин страсти, охотник жарко прошептал ей, указывая на новый поворот в ее любовной игре:
- А ты времени зря не теряла!
- Ревнуешь?! - радостно засмеялась американка...
Утром Свет проснулся за мгновение до деликатного стука в дверь. Заполнившее номер декабрьское солнце показало ему, что день близится к полудню. Элизабет рядом тоже проснулась, и тут же умчалась в ванную комнату. А Свет набросил на себя костюм и пошел разбираться с непрошенными гостями. За дверью не стояли - как он ожидал - те самые агенты, что вчера так умело отводили взгляды от их столика, или их коллеги. Там смущенно переминался с ноги на ногу хозяин заведения, а за ним стоял, выпрямившись так, словно проглотил фамильную шпагу, старик. Свет даже успел бросить взгляд на его пояс, но пустых ножен, конечно же, там не нашел. А испанец за спиной хозяина, был несомненно дворянином с очень длинной родословной. В нем текла кровь тех, кто пронес чистоту рода сквозь арабское владычество и множество других катаклизмов. Он, казалось, только сейчас сошел с картины Веласкеса и переоделся в современный костюм.
Как то незаметно и очень естественно старик оттер хозяина в сторону, и тот - как бы ему не хотелось, судя по лицу, остаться здесь - все таки исчез.
- Хосе Сааведра, - чуть поклонился старик с выражением лица, которое само кричало: "Да - из того самого рода!", - это вы тот самый человек, который спас вчера мою дочь и внучку?
Последнее, впрочем, было скорее не вопросом, а утверждением, и Свет вдруг понял, что, быть может, именно этому человеку они с Элизабет обязаны спокойной ночью.
- Ну, - не совсем спокойной, - усмехнулся он, быстро проверяя свой организм - нет, коленки после бессонной ночи не дрожали.
Он поклонился еще учтивей, чем потомок гордых идальго:
- Это был я, синьор, но уверяю вас, любой на моем месте поступил бы так же.
В лице старого испанца что-то дрогнуло; как и всякий любящий дед и отец он мог предположить, что на защиту его родных бросились бы все мужчины города. "Другое дело, - читалось в его глазах, - кого бы из них не затоптали разъяренные быки?!".
Свет бросил взгляд внутрь номера - из ванной как раз выходила Элизабет, которая никогда не стыдилась своего прекрасного тела. Старик очевидно понял, что в номер его приглашать не будут, и протянул охотнику визитку, на которой золотом было выгравированы лишь имя и фамилия.
- Имею честь пригласить вас со спутницей на семейный обед, - испанец теперь поклонился гораздо ниже. А Свету понравилось изображать из себя испанского гранда - он поклонился еще учтивей. Когда он поднял голову, дон Сааведра уже шагал прочь по коридору, с по-прежнему неестественно выпрямленной спиной.
Дом Хосе Сааведра располагался в предместье Барселоны, среди таких же вилл, которых практически не было видно среди деревьев. Таксиста даже не пришлось просить уточнить адрес. Он с почтением взял в руки маленький картонный прямоугольник и кивнул:
- Я знаю, куда вас везти.
Дом был огромным, но обед в этот день действительно оказался семейным. Благодарностей больше не звучало; очевидно глава многочисленного семейства оповестил всех, что уже сделал это от имени всех домочадцев. Лишь женщина - как догадался Свет, спасенная им вчера - протянула ему на руки девочку лет семи, удивительно похожую на Замиру.
- Впрочем, - подумал Свет, - может быть маленькие девочки все похожи друг на друга? А Замира уже не маленькая. Ей уже семнадцать лет. Ждет ли она его, как обещала, или уже нашла свое счастье в жизни?
Охотник послал привет девочке, вызволенной когда-то давно из рабства. Он не подозревал, что сейчас устроил еще один праздник. В невообразимой дали отсюда Зохра, ворча, отправилась на кухню ставить тесто для пирожков...
- А это, - провозгласил хозяин и дома, и праздничного стола, довольно потирая руки, - паэлья, ее моя супруга готовит сама.
Двое слуг внесли в столовую громадное блюдо, которое источало умопомрачительные запахи. Заполненный рисом (каждая рисинка отсвечивала янтарем отдельно), кусочками прожаренных, или запеченных отдельно морепродуктов, этот серебряный поднос был воспринят на ура. Словно и не было уже двух часов беспрерывных перемен первых, вторых, третьих, и бог знает каких еще по счету блюд. А потом, когда на столе остались лишь бутылки с темным, очень старым вином и вазы с фруктами, глава большой семьи встал, и обвел взглядом мгновенно замолчавшее застолье.
Свет уже знал, что Сааведра не только потомок древнего рода, давшего миру талант Сервантеса, но еще и один из богатейших людей Испании. Владелец, как говорится, заводов, газет, пароходов. Но главное, чем гордился старик - тем, что свою промышленную империю выстроил собственными руками.
- Вот этими самыми, - потряс он перед охотником, сидящим по правую сторону от него, еще посреди празднества, - я начинал в маленькой мастерской музыкальных инструментов простым мастером. И до сих пор иногда беру в руки инструмент...
Сейчас он стоял, дожидаясь абсолютной тишины в большом зале. Наконец он совсем не торжественным голосом (семейный обед!) произнес:
- Я хочу сделать нашему гостю... нет - члену нашей семьи Светославу подарок.
Он повернулся назад и явно ждавший этого момента слуга подал старику футляр. Свет уже понял - по очертаниям этого короба, и неясному предчувствию, что явится сейчас общему взгляду. А еще он, ухмыльнувшись собственной практичности, примерил, что в этом футляре отлично поместятся два меча, лук и небольшая сумка с драгоценностями. Ну и конечно, сама гитара, которую как раз доставал Сааведра.
Старик ласково погладил деревянный корпус, тронул ногтем струну, и та с готовностью отозвалась долгим сочным звуком.
- Эту гитару я собрал собственными руками, - с гордостью сообщил всем дон Хосе, - работал почти год. Думал, что это мой последний инструмент. Придется (притворно вздохнул он), еще год провести в мастерской... За столом сдержанно засмеялись домочадцы, а старый мастер протянул гитару Свету. Охотник тоже стоял рядом, показывая с каким почтением он внимает словам хозяина дома. Его рука, принимая инструмент, невольно дрогнула - она тоже узнала эту гитару. Правда инструмент был сейчас совсем новеньким, и на нем не было тайного знака, который Свету еще предстояло нацарапать.
- Так что. - понял охотник, - встречу Новый год на Олимпе, а потом назад, в Россию, в Воронеж.
Он чуть не сказал: "Назад, домой", - и тихо рассмеялся. В следующее мгновение большой стол и людей, повернувшихся к нему с любопытством, обвел взглядом уже Фардос. Свет повторил свой концерт, которому внимал когда-то древний лес на берегу Илети; а зрители словно понимали каждое его слово. А потом действительно стали понимать, потому что в памяти Света нашелся уголок и для испанской классики.
Концерт закончился. Вот теперь старик поклонился по-настоящему - глубоко и надолго. А когда он выпрямился, на его морщинистых щеках затерялись слезинки, а голос был глухим, и взволнованным.
- Это не я тебе, это ты нам всем сделал подарок, - воскликнул он, - знай же, что двери этого дома всегда будут открыты для тебя...
Глава 12. Боги Олимпа
Свет не имел никаких предубеждений к богатым людям. А если случалось - с удовольствием пользовался теми благами, которые несло такое богатство. Элизабет, смеясь, сообщила, что добираться вплавь до греческого берега нет ни какой нужды. Потому что в порту стояла ее яхта.
- Ну как яхта, - не океанская конечно. Но по этому морю можно смело ходить.
И они вышли - как говорят настоящие моряки. Такие, как капитан и единственный член экипажа "Марии" Тэд. Было ему лет под семьдесят, и жил он, как подозревал охотник, на этой яхте круглогодично. Потому что "Мария" была готова принять хозяйку в любую минуту.
- Почему "Мария"? - Свет с удовольствием огляделся на палубе, где к их услугам уже был накрыт небольшой столик и стояли два шезлонга.
- Так зовут мою мать, - улыбнулась Элизабет, - правда она никогда не была на этом борту.
Вопрос: "А кто тут был до меня?", - охотник так и не задал; это его в общем-то не интересовало. Главное - сейчас Элизабет была с ним, и он плыл с ней все ближе к цели. Почему-то он был уверен, что олимпийские боги, или то, что от них осталось, подскажут ему правильный путь.
От самого порта их маленький кораблик проводила гораздо более роскошная яхта синьора Сааведры. Наконец она, подав прощальный сигнал, развернулась к берегу, но "Мария" не осталась одна. Две далекие точки - легкие военные или полицейские суда - провожали их весь недолгий переход к греческому берегу. Мореплаватели не спешили. Как бы ни была уютна каюта на их суденышке, они поочередно останавливались в самых роскошных отелях Мальорки, Сардинии, потом Сицилии. И везде пару путешественников встречали с поклонами; ни разу у охотника не спросили документов. Еще на Мальорке он удивился этому факту. Элизабет попыталась рассеять его подозрения, показав с причала на звездно-полосатый флаг, который ветер рвал на мачте "Марии".
- Да, - согласился охотник, - весомый аргумент.
Но про себя подумал, что тут распорядился кто-то из местных начальников. Скорее всего какая-нибудь из служб безопасности.
- Очень вам, ребята, интересно, куда я плыву, - с иронией разглядел он два больших катера, которые как раз пришвартовывались в дальнем конце порта.
Так, под "почетным конвоем" они и достигли двадцать восьмого декабря маленького греческого порта Превеза. Свету, с его багажом знаний, не нужно было объяснять, что обозначает это название. Именно здесь когда-то пролегал путь, перевоз из одной части европейского континента в другую, и в Азию. Теперь же в этом городишке проживало меньше двадцати тысяч жителей, и ничего интересного, кроме самого моря и порта на нем, здесь не было. Потому Свет с Элизабет не стали здесь задерживаться, а сразу взяли курс из Эпира (в этой провинции и располагался городок) в Фессалию. На ее северо-востоке и громоздился к небу почти на три тысячи метров Олимп, жилище Кронидов и других, более младших богов.
Городишко Литохорон был немногим больше Превеза; сейчас же, в зимнюю пору, кроме местных жителей тут никого не было. Элизабет сразу же потащила охотника в какую-то туристическую контору, которую ей рекомендовали еще дома, в штатах. Контора было открыта, но унылый большеносый грек, который совсем не говорил по-английски (и это турфирма!), сообщил Свету, что в такое время на Митикас - самую высокую гору Олимпа - никто их не поведет.
- Слишком опасно, - сказал он, ничуть не удивившись безупречному греческому иностранца, - до приюта А, на высоту две тысячи сто метров, я вам проводников найду. А там... ну посмотрите на монастырь Святого Дионисия, с монахами пообщаетесь, и назад. Новый год встретите здесь.
Свет выглянул в окно, и перспектива отпраздновать здесь встречу нового, одна тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года, его совершенно не вдохновила. А еще - он очень хотел посмотреть, как за ними в гору будут карабкаться неизвестные личности с катеров. У них-то с Элизабет опыт восхождения был. Да такой, что до Нового года они могли покорить не только Митикас, но и Сколио, и Стефани - две другие вершины Олимпа, которые совсем немного уступали в высоте своему старшему брату. На том и решили.
Свет сам сел за руль огромного внедорожника - дизельного "Ниссан Патрол" - который шутя взбирался на предгорья. А далеко за ним так же бесстрашно двигались преследователи на двух автомобилях. Их марок за дальностью Свет не разглядел.
Ночь с тридцатого на тридцать первое декабря они переночевали в монастыре. Охотник даже не спросил у привратника, есть ли такая возможность. Он вдруг почувствовал, что близкая уже вершина, которую почти не было видно за облаками, действительно накопила огромную энергию, и сейчас грех было ею не воспользоваться, немного надавив на волю монаха. Свет подумал про "грех" не случайно. Это был действующий монастырь, и в нем энергия тоже струилась по древним стенам, готовая сурово наказать грешника - будь он самый главный из земных богов. Охотник скромно не стал сообщать силам, хранившим покой монашеской обители, что землянином не является, и законам земным не подчиняется, но... он тоже постепенно проникся суровой красотой этого святого места, перестал ерничать даже в мыслях. Тем более, что грешить было не с кем. После скудного, но достаточно вкусного ужина их с Элизабет развели по разным кельям, и встретились они только утром, за еще более скромным завтраком.
А дальше... дальше они остались один на один с горой, которая уже манила к себе. И Элизабет, и Свет теперь ни за что не согласились бы вернуться вниз, в теплую долину, поросшую виноградниками и оливковыми рощами, пока не покорят хотя бы одну вершину.
- Какую из трех? - предоставила охотнику выбор Элизабет, и тот без колебаний показал на правую.
Он ничем бы не смог объяснить свой выбор, но был уверен - именно там его ждут. Словно в подтверждении громыхнул зимний гром, и на ту самую вершину, на которую по-прежнему показывал его палец, упала короткая молния. Американка оглянулась на него - в ее глазах не было ни капли испуга; лишь предвкушение чуда.
- А молния? - Свет пожал плечами, удобнее устраивая на них футляр с гитарой и всем сопутствующим ей, - видали мы и не такие.
Еще у него за плечами был другой рюкзак - с палаткой и всем необходимым для поддержания уюта в ней на одну ночь. Американка тоже не шла порожняком. В ее рюкзаке был упакован праздничный ужин, ну и то, что останется от него на завтрак. А учитывая, что ни охотник, ни Элизабет отсутствием аппетита не страдали... В общем, девушку со спины тоже не было видно. А еще горное снаряжение, которое весило немало - на поясе охотника. Сам он обошелся бы без всяких приспособлений, но на нем была еще ответственность за наследницу американского магната.
Через час Свет оглянулся. Далеко внизу - совсем не прячась - по их следам тянулась еще одна группа альпинистов.
- Раз, два, три.., - Свет насчитал восемь человек, таких же горбатых, как он с Элизабет.
- Интересно, - хмыкнул он, - любите ли вы, ребята, встречать Новый год в горах...
Митикас впечатлял. Конечно, вид с него был не таким захватывающим, как с Эвереста. Внизу можно было разглядеть далекие огни городов и поселков; совсем рядом пролетел самолет. Тут не было ощущения оторванности от всего земного, как на Джомолунгме. Напротив, казалось, что именно отсюда тянутся во все уголки Земли невидимые нити, собирающие здесь энергию. И Свет почти физически, до сладкой боли, ощущал ее. Он купался в этой силе, и его радость передалась Элизабет. В четыре руки они быстро собрали палатку; оснастили ее источником энергии в виде электрического фонаря, а потом быстро накрыли стол - прямо на том месте, которое позже должно было оказаться праздничным ложем. И вышли наружу.
Свет нашел взглядом лагерь преследователей. Они остановились совсем рядом, и пока с визитом к людям, занявшим вершину первыми, не собирались. Зато наблюдали по всем правилам шпионских фильмов. Оборудовали сразу три наблюдательных пункта, и оттуда направили на вершину какие-то приборы, отсвечивающие в свете звезд окулярами. Охотник выбросил пока этих таких далеких и от него, и от американки людей из головы и поднял голову. Его руки протянулись к звездам, и в голове тут же прозвучало: "Здравствуй!", - сегодня Звездный Странник поздоровался первым. Но в этом шепоте, который мог снести с лица земли города и страны, Свет почувствовал не только приязнь, но большую толику страха - Земля по-прежнему была недоступна этому существу. Для того, чтобы сказать единственное слово своему единственному другу, Странник сейчас тратил громадное количество энергии. Свет, только поняв это, отпустил его. Теперь он был один на один со звездами. Элизабет зябко куталась в куртку рядом, но одновременно она была бесконечно далека. Охотник не чувствовал сейчас, что она готова воспарить с ним к звездам. Она была земная - вся и навсегда. И Свет вернулся к ней - на время.
На время этой новогодней ночи, когда они, скрытые от кинокамер тонким материалом палатки, неистово любили друг друга. Яростней, чем обычно. Свет понимал почему - это была последняя ночь с американкой. А Элизабет? Тоже чувствовала это?..
Охотник неслышно выскользнул из палатки. Утренние звезды еще не погасли, но его фигура на самой вершине Олимпа - выше палатки, которой не хватило места на каменном пике - была четко видна. И сразу три камеры скрестили на нем свои жадные до чужих секретов линзы. Они зафиксировали, как он достал откуда-то два длинных меча и пронзил им холодный воздух над собой. А потом закричал что-то непонятное.
Потом этот крик Света на родном языке, конечно же расшифруют - знатоков древнеславянского языка на Земле было много. А охотник воззвал сейчас к богам Олимпа, призывая прежде всего главного из них - громовержца Зевса. В небесах действительно громыхнуло, но и только. Зато чуть внизу, за спиной, кто-то насмешливо покашлял. Кинокамеры не успели за его прыжком. Когда они нашли ту его часть, которую было видно за большим валуном, охотник уже с кем-то беседовал. Увы - его собеседника запечатлеть так и не удалось.
Перед охотником на камне сидел Муромец - Свет сразу его узнал. А древний богатырь в светлеющем утре покачал головой.
- Не придут, - сообщил он, - не жди. Они приходят редко, и только к тому, у кого есть поручитель...
- Поручитель...чего?
- Того, что ты не обратишь во зло знание, или силу, что получишь от них.
- А ты, - вскричал охотник, - ты сможешь стать таким поручителем? Ведь это по твоему слову я ношусь по двум материкам уже второй год!
- Я не могу, - покачал головой Илья Иванович, - а вот мой друг здешний... Может попробовать. Эх и шумно же сейчас станет здесь.
Охотник бросил тревожный взгляд на наблюдателей внизу, а потом на палатку. Муромец успокоил его:
- Те, внизу, кроме тебя никого не увидят, а Лизавета... она будет спать до тех пор, пока ты не уйдешь.
- Куда уйду? - вырвалось у Света, - и почему Лизавета?
- Так она же из наших, из православных, - даже удивился богатырь, - неужели не почуял. Прадед у нее из Ярославля, а прабабка из Воронежа...
- Опять Воронеж, - вырвалось у охотник, - не забыть бы увезти туда гитару.
- Не забудешь, - усмехнулся Муромец, поворачиваясь к новому гостю, а вернее , к одному из хозяев.
Свет сразу узнал эту могучую фигуру. Полубог Геракл к концу своей жизни тоже поселился на Олимпе - так гласили легенды - значит, он сейчас вернулся домой. Свет повернулся к русскому богатырю с вопросом в глазах, и тот понял, усмехнулся:
- Да вот, решил этот парень как-то тринадцатый подвиг совершить, в России.
- Ну и как? - загорелись глаза у охотника.
- Наломали мне там бока, - прогудел сам Геракл, - а потом как в сказке - в баньку сводили, напоили, накормили, да... Эх и горячи девки русские.
- Да он знает, - добродушно улыбнулся Илья Иванович, - ты лучше скажи, поможешь нам?
Полубог тут же стал серьезным и кивнул. Внешне - был уверен охотник - ничего не изменилось. Но гром теперь грянул громче, и вокруг выросли роскошные ложа, посреди которых - на том самом месте, где недавно стоял с мечами Свет, укоренился могучими ножками трон Зевса. Старший Кронид смотрел грозно и... устало. Словно там, откуда его вызвало сознание и упрямство Света, он трудился не покладая рук.
- Ну чего тебе, - грозно нахмурил он кустистые брови в сторону Геракла, - все неймется?
- Не мне, - совсем не испугался полубог, - вот этому парню надо помочь, Повелитель молний.
- И ему, и всей земле, - добавил так же весомо Илья Муромец, - а значит, всем вам. Иначе где вы будете жить, как не в мыслях людских.
Зевс воткнул свой взгляд в охотника, словно копье, но тот не отшатнулся, не отвел глаз. И верховный бог улыбнулся.
- Чем-то ты сродни мне, человек, - признался он неожиданно, - тоже можешь метать молнии. Только не здесь - в родном мире. За то, что хочешь помочь чужой земле, благодарствую от ее имени.
Зевс под удивленные шепотки до сих пор молчащих богов встал, поклонился Свету, и продолжил:
- Но место, где придется тебе стоять насмерть за род людской, указать не могу. А вот проводить тебя во времени - попрошу брата. Не откажешь, Аид?
Рядом с троном встал еще один бородатый старец. Видно было, что эти брови, которые почти совсем закрыли глаза, никогда не распрямляются. И голос был грозен.
- Помогу. А чем ты отдаришься, человек?
Свет огляделся. Ничего вокруг, кроме мечей в руках не было. Но отдавать их он не собирался. А в палатке еще был футляр с остальными сокровищами. Нет - охотник не собирался прельщать грозного владыку царства мертвых теми крохами золота и бриллиантов, которые богу были - что пыль под ногами умерших, бредущих в преисподнюю. Еще была гитара. Ее Свет тоже не собирался оставлять здесь. А вот оставить частичку ее души, музыку, которая будет заполнять эти горы под малейшим дуновением ветра. И пусть эти песни не услышат люди - сейчас. Когда-нибудь они заставят говорить эти камни, и тогда в череде удивительных событий прозвучат и его слова.
- Я передам тебе в дар песни моей родины, - торжественно заявил Свет, выныривая из палатки с уже открытым футляром.
Аид, да и многие другие боги, скривились в пренебрежительной усмешке, а красавец Аполлон, покровитель искусств, бог света (с маленькой буквы!) даже заткнул уши. Но по мере того, как в холодном воздухе все громче звучали волшебные слова Фардоса, лица богов становились удивленными, а затем мечтательными и восторженными. Расправивший плечи Зевс достал откуда-то платок, который заполнил всю округу запахом весенних цветов и протянул его супруге. Царственная Гера плакала навзрыд, и Свет, не переставая играть и петь, попросил ее мысленно:
- Вытри слезы, прекрасная богиня, и улыбнись - так ты удивительно похожа на мою Настю.
Его ничуть не смутило, что рядом, в палатке, спала другая его избранница. Элизабет - Елизавете - он тоже нашел двойника, прекрасную богиню любви и красоты Афродиту. Да он каждой богине и богу мог подобрать сейчас земного, или инопланетного двойника, и это не удивительно. Ведь это не боги создали людей по своему образу и подобию, нет! Напротив - это люди придумали их, наделив самыми лучшими человеческими качествами. И именно благодаря крохам энергии, которые люди отрывали от себя, сейчас эти боги внимали смертному.
- Ну, не совсем смертному, - улыбнулся Свет, заканчивая концерт.
На Олимпе закружилось облако. Это Зевс создал его, чтобы скрыть свои чувства. А внизу у своих кинокамер застыли наблюдатели. Весь этот необычный концерт они засняли автоматически. Сами же, несмотря на расстояние, были зачарованы голосом и божественным звуком струн, которые горы разносили по окрестностям. Дальше камеры беспристрастно зафиксировали, как Свет опять нырнул в палатку, и вышел оттуда с грустным лицом. Потом охотник поправил на плече футляр и направил один из своих мечей к небу. Другой он словно сжал чью-то ладонь. Этот момент потом и эксперты, и их многозвездные начальники прокручивали в кинозале множество раз. В его ладони ничего не было. Но охотник посмотрел на невидимого спутника, кивнул ему, и еще кому-то, который словно держал невидимого проводника за другую руку, и закричал громко, перекрывая гром, который зародился над другими вершинами; закричал теперь по-русски чисто: "Поехали!". И исчез, растаял, словно утренняя дымка...
- Вот так-то, - нажал на кнопку видеомагнитофона генерал, - он еще и певец, каких поискать.
- А можно.., - полковник Попцов не договорил.
- Можно, - кивнул Сергей Николаевич, - доставая из ящика стола еще одну видеокассету, - копию уже сделали - передай своей подопечной. Пусть посмотрит на своего... Казанову. А заодно и сыночек пусть на блудного отца полюбуется. Как он?
- Уже пытается ходить, - с гордостью сообщил полковник, - а что касается этой американки с русскими корнями - я что, не понимаю. Будем считать, что Свет в командировке, а там мужик, сами понимаете, товарищ генерал - иногда позволяет себе лишнее...
- И ты тоже? - усмехнулся генерал.
Олег Петрович не решился кивнуть. А генерал словно принял его молчание за согласие, потому что продолжил по теме:
- Значит, собирайся в командировку, Олег Петрович. В длительную.
- Куда? - вырвалось у полковника.
- В Киев, товарищ полковник, - лицо генерала стало суровым, - руководителем особой группы. Руководству комитета очень не нравятся последние донесения из западных областей Украины. Да и в самом Киеве националисты что-то зашевелились...
Глава 12. Мать городов русских
В царстве Аида границ не было. Никакого Цербера Свет тоже не увидел. Он чувствовал себя очень одиноко и тоскливо. Вообще главным эпитетом к этой бескрайней равнине, по которой брели куда-то тени умерших людей, была тоска. Если что и выражали потухшие навсегда глаза этих теней, то только ее. Удивительно было, что они брели куда-то упорядоченно, в одну сторону.
- Наверное там конец всему.., а может начало новой жизни, - машинально подумал Свет, понимая, что стоит ему сделать один шаг в общей колонне, и ему придется брести с ней до скончания веков.
Ни самого Аида, ни других богов, ни древнерусского богатыря рядом не было. Единственно, что о них напоминало – леденящий холод длани владыки царства мертвых, который до сих пор не отпускал левую ладонь охотника. А правую, напротив, немилосердно жгло прощальное пожатие Муромца. Это было единственным теплым местом в серой вселенной – так поначалу подумал Свет. Но нет, безжизненное пространство пересекало множество нитей. Словно мертвых не отпускало окончательно что-то столь когда-то сильное и прочное, что даже сама смерть не смогла побороть его.
- Память, - понял охотник, - память живущих там, наверху.
Он поднял голову кверху, но там не было ничего, кроме той же серой мути. И тогда охотник сделал то, что он, к своему стыду, делал в последнее время очень редко – начал вспоминать родных ему людей, ушедших навсегда. Таких, увы, за его недолгую жизнь набралось очень много. Отец – такой, какой мялся в двери дома Радогора, забирая своего малолетнего сына; мать, которую Свет никогда не видел, но представлял сейчас себе ясно, как живую; длинную череду родичей, для которых когда-то сам устроил погребальный костер. Халиду, тряхнувшую тяжелыми темными косами и задорно рассмеявшуюся; остальных парсов, зачарованно слушавших песню Бензира.
И бредущие мимо тени словно тоже услышали эту песню, потому что запнулись на шаг и… поменяли направление движения. Теперь каждая тень пыталась пройти мимо Света, который стоял на единственном в обозримом пространстве пригорке. И движение это замедлилось, а потом совсем остановилось. А к нему протянули ладони отец и… мать – именно такой он ее себе и представлял. Охотник взялся за эти руки, такие удивительно теплые. Уже здесь, на Земле, он не раз замирал при виде картины – двое родителей ведут за руки маленького ребенка. А теперь так же вели его. Вели родители, которых он давно уже перерос. Вели под медленно текущую, обстоятельную беседу. И хотя ни у него, ни у теней Иванки и Светлены ни разу не разжались губы, он успел рассказать им всю свою жизнь, стараясь не жаловаться на одиночество. Но видимо это получилось у него плохо, потому что рука матери сжалась сильнее, и он почувствовал, как давняя детская обида, которая пряталась в самом дальнем уголке души, исчезает без конца.
- Ну вот мы и пришли, - прозвучал наконец в голове голос отца, - спасибо, сын, что подарил нам так много своего времени.
- Разве это много?! – хотел вскричать Свет.
Но так и не раскрыл рта, потому что на него обрушилось понимание – здесь над временем властвовали другие законы. И разве Аид не обещал сжать его, приблизить охотника к тому моменту, когда он наконец выполнит, или попытается выполнить свою миссию на Земле, и?.. В общем, у него было много дел и в других уголках Вселенной.
А тень отца медленно повернулась, словно сообщая всем: «Прощайтесь!». Свет низко поклонился родичам и близким ему людям; да и всем остальным теням, которым не посчастливилось еще раз увидеть тех, кто помнит о них. Его лоб вдруг ощутил удивительное тепло – это бесплотные губы матери еще раз согрели душу охотника благословлением. А столь же бесплотная тень отца пожала правую ладонь – ту, что помнила тепло руки Ильи Ивановича – с такой силой, что Свет невольно ответил – так же сильно.
И услышал за спиной крик – вполне себе реальный. Лица дорогих ему людей стремительно таяли, и так же быстро вокруг вырастали тяжелые стены подземных катакомб. Свет сразу понял, что он под землей, и что длинный узкий коридор, стены которого грозно сомкнулись над ним низким сводом – это часть какого-то культового сооружения.
- Скорее всего православного, - понял он, ощутив знакомые запахи ладана.
И далекое пение тоже подтверждало это. А крикнул за его спиной монах, показывающий с изумлением на лице куда-то перед Светом. Охотник опустил руки и тоже едва не закричал. Потому что его рука сжимала черную сухую ладонь. Под ногами лежали осколки стеклянной крышки саркофага, а в глаза бросилась табличка. Но даже не прочитав ее, Свет понял, чью руку он сжимает. К кому мог привести его отец? Какая привязка была у Света к миру живых? Только тепло в ладони, которым поделился с ним Илья Муромец. А значит - понял Свет - он находится сейчас в пещерах Киево-Печерской лавры. И что сейчас перед ним мощи русского богатыря, принявшего перед смертью монашеский постриг.
Он осторожно освободил ладонь мощей, и уложил ее так, как она лежала здесь столетия. Увы, восстановить стекло саркофага мановением руки он не мог. Но сообщать это впавшему в ступор монаху не стал – видел, что тот уже готов был провалиться в обморок.
Длинный коридор вывел охотника на улицу. Мир встретил его ярким солнцем и бушующим цветением каштанов.
- Весна, - немного растерянно прошептал он, - и какой же у нас сейчас год?
Первый же прохожий, к которому он собрался обратиться с этим вопросом, шарахнулся от него в испуге. Свет оглядел себя; только теперь он заметил, что в одной ладони до сих пор сжимает меч, и поспешил спрятать его в футляр.
- Интересно, - подумал он, подходя к газетному киоску, - где был этот меч там, в царстве Аида? Ладони-то у меня были заняты обе…
А глаза уже впились в разворот «Комсомольской правды», которую даже не пришлось покупать, или выпрашивать – за отсутствием советских рублей. Передовица рассказывала всем об очередной встрече нового Генерального секретаря с населением, но охотнику это показалось не существенным. Его больше интересовала дата вчерашнего выпуска «Комсомолки» - пятнадцатое апреля одна тысяча девятьсот восемьдесят шестого года.
- Почти два с половиной года, - потрясла его дата, - я бродил там, среди теней давно умерших людей.
- Что пишут? – охотник с удивлением услышал за спиной знакомый голос, и резко развернулся.
Перед ним стоял полковник Попцов. Любой другой сказал бы сейчас, что он совсем не изменился за три с половиной года. Но Свет видел, что в глазах этого подтянутого человека с седыми висками плещется боль. Что-то он знал такое, о чем не писали в газетах и не догадывались спешащие по своим делам люди в весенних нарядах. Вот на их лицах было ожидание чуда и перемены к лучшему – связанному хотя бы с новым лидером страны. Лидером, который сразу пошел в народ. Но Свет знал, как легко этот народ обмануть. И человек, что сейчас оторопело уставился на охотника, тоже знал. В глазах полковника попеременно сменяли друг друга великое изумление, растерянность, узнавание; потом какое-то не сразу понятое Светом чувство – гордость, что ли. Гордость за хорошо выполненную работу, понял он наконец. Полковник Попцов словно сейчас отчитывался – все с твоей Настей и сыном хорошо. А затем в серых глазах промелькнуло естественное желание сыщика схватить долго разыскиваемого беглеца.
Но этого Свет уже не видел; он исчез из-под взгляда полковника в тот краткий миг, что необходимо затратить на одно смыкание век. Полковник моргнул, и Света уже не было рядом. Олег Петрович резко развернулся, окидывая профессиональным взглядом розыскника площадь, но беглеца нигде не обнаружил. Зато в сердце отпустила какая-то боль, что поселилась в нем в последние дни. Скорым шагом полковник направился в областное управление, где ему выделили для работы кабинет, а главное – телефон прямой связи с Москвой. Попцов уже знал, чем начнет сегодняшний доклад…
Свет невольно вспомнил свой первый день на земле; даже первые минуты – и улыбнулся. Потому что сейчас, как и в старой песне «… колеса диктуют вагонные…», и впереди его ждет встреча. Только он никак не мог определить для себя – с прошлым, или будущим. В конце концов он поставил точку: «С настоящем», – и заснул под мерный стук колесных пар по рельсам. Скорый поезд вез охотника в Воронеж.
Утром бодрый, напившийся крепкого сладкого чая с бутербродами и даже успевший поболтать с проводницей, которая завтрак и принесла, Свет выходил на перрон Воронежского вокзала. Ничем особенным от десятков подобных этот вокзал не отличался, и охотник задерживаться здесь не собирался. Он лишь узнал у хихикающих девчонок – явно студенток – как добраться до лесотехнического института, и тут же направился к трамвайной остановке. Потом сделал одну пересадку, и уже автобус под номером двадцать шесть повез его на окраину Воронежа.
Увы – Свет не задал еще ни себе, ни этим озорным студенткам важного вопроса – а какой сегодня день недели? И только ткнувшись в закрытые двери института, он узнал – уже у других студентов, что курили, стоя у огромных беленых колонн, подпиравших портик, что сегодня воскресенье. Охотник прислушался к своему внутреннему ощущению – ничто не кричало внутри об опасности, о том, что истекают последние минуты до катаклизма. И он не стал искать, а потом мешать заслуженному отдыху предка своего земного друга.
Вопрос о том, что делать сегодня, не стоял – конечно же набираться впечатлений. Потому что те самые ощущения, к которым он прислушивался недавно, подсказали охотнику, что срок его пребывания на Земле подходит к концу. Свет сбежал по каменной лестнице и, перейдя через асфальтированную дорогу, которая и привела его сюда, оказался в чудесном парке. Такого удивительного многообразия деревьев и кустарников он не встречал прежде нигде. А еще – каждое дерево было снабжено табличкой, и Свет удовольствием проверил свою память. Ведь где-то в подкорке, а может другом месте, хранились эти чудные названия на русском языке и латыни. Он конечно же понял, что этот парк рукотворный, что эти деревья никогда не выросли бы здесь сами; что они были привезены из разных уголков огромной страны людьми, искренне желавшими сотворить здесь чудо. И Свет сейчас нежился в волнах той любви, с которой сажали и ухаживали за парком люди.
А потом такой же заботы для себя потребовало тело. Магазин отыскался быстро, но там не было ничего, что могло понравиться охотнику. За последние дни - в доме хлебосольного Сааведры, и потом, в путешествии к греческим берегам, охотник привык к изыскам средиземноморской кухни. Потому и смотрел сейчас с подозрением на неаппетитные дужки, которые гордо назывались «эстонской колбасой». Ничего другого из мясного в магазине не было. Паренек, который сейчас покупал целую сетку этого чуда местного пищепрома, оглянулся на него с вполне понятным смущением, и объяснил:
- А мы в лес собрались, на вылазку. Там костерчик разведем, и эту колбаску поджарим. Горячее невкусным не бывает.
Свет тоже отправился в лес. Прямо за однотипными четырехэтажками, в которых, как он догадался, жили студенты, начиналась дубрава – темная и влажная, до сих пор пахнущая сыростью. Темные дубы еще не распустили листья, а вот зеленая травка уже пробилась – особенно на открытых местах. Свет с удовольствием сбежал по тропе вниз, под горку, и вырвался из оказавшейся неширокой лесополосы на простор – к водохранилищу, которое все называли Воронежским морем. Здесь было пустынно, только тоскливо кричали чайки, сунувшиеся было к Свету. Он отогнал их резким движением руки – в качестве добычи их не признал бы даже Волк. Он грустно улыбнулся, вспомнив четвероногого друга и свое обещание обязательно найти его.
А наверху, за деревьями, вдруг действительно завыла собака. Это, конечно был не Волк, но Свет насторожился – столько жуткого предчувствия было в этом собачьем крике. И охотник помчался по тропе вверх – туда, где уже слышал веселые возгласы беззаботных молодых людей. Еще одна группа студентов выбралась в лес, может быть, тоже полакомиться шашлычком из эстонской колбасы. Еще охотник слышал, как где-то недалеко натужно застонало дерево, и земля под ним. Она уже не могла держать колоссальный вес векового дуба, опасно накренившегося над тропой. Уже лопались глубоко в земле корни; сочился из них подобный крови сок. И эти два звука – беззаботный смех и нарождающийся треск центрального корня неумолимо сближались. И к ним неслышно, но очень быстро неслась третья сторона – Свет.
Охотник успел. А если и опоздал, то лишь на доли мгновения. Потому что неохватный ствол все-таки задел макушку девушки, бросив ее на холодную землю. И тут же всхлипнул, утверждаясь на руках Света. Охотник начал медленно выпрямляться, удерживая дерево на вытянутых вверх руках, и непонятно было – что сейчас трещит громче – его жилы, или остатки корней в земле. Первым спохватился высокий парень, стоявший почти рядом со Светом. Он с невразумительным возгласом бросился к девушке и оттащил ее подальше, опуская на обочине тропы на траву. Остальные так и стояли с двух сторон неожиданно возникшей преграды, не в силах отвести взглядов от чуть напряженного лица незнакомца. А голос Света был на удивление спокойным:
- Ну что, так и будете любоваться, - бросил он парням и девушкам, - может перейдете на одну сторону, чтобы я мог опустить это.
Дуб на его руках послушно подпрыгнул – как показалось студентам, не меньше чем на полметра - и снова успокоился на его ладонях. А парни и девчонки наконец бросились в одну сторону – к лежащей на земле девушке, естественно. Свет с облегчением сбросил неимоверный груз в сторону, и подошел к толпе. Плечи удовлетворенно гудели, но ни в руках, ни в ногах не было слабости от дикого напряжения. И он улыбнулся, прислушавшись к словам девушки, заглядывающей вниз через плечо парня, что и оттащил жертву с тропы.
- Ну что там с Ушкой? – встревожено спросила студентка, и парень, который сейчас склонился над потерпевшей, повернул ко всем потерянное лицо.
- Не дышит, - совершенно убитым голосом произнес он, и Свет решительно вклинился между людьми. Улыбки уже не было на его лице; парень в ветровке защитного цвета тоже отлетел в сторону, а ладонь охотника опустилась прямо на кровь, что покрыла светлые волосы. Охотник успел удивиться: «Почему Ушка?» и отметить, что и уши, и все лицо девушки было не просто нормальным, оно было прелестным. Но сейчас ее покрывала смертельная бледность и разводы крови. Под пальцами Света что-то чуть заметно толкнулось – это сердце несло в страшную рану очередную порцию крови. А еще девушка дышала; чуть заметно, но дышала – парень зря поднял панику.
- Нет не зря, - поправил себя Свет, - чем раньше я начну… а что, собственно я начну?
Он вдруг понял, что эта Ушка, лежащая перед ним с закрытыми глазами, тоже ходила с лопатой и граблями по дендрарию института, ухаживала за маленькими деревцами. И из ладоней охотника в нее потекла вся та энергия, вся любовь, которой успел зарядиться Свет. Ничего своего, а значит чужого – девушка сейчас лечила себя сама, возвращая в свой организм, в свое сердце те невидимые силы, которыми поделилась когда-то. Охотник почувствовал, что под ладонями – там, где прежде неприятно передвигалось какие-то осколки, снова стало твердым; как стук головных артерий стал мощнее, но приглушенней. Теперь их защищали сросшиеся кости черепа.
Ушка открыла глаза и улыбнулась и Свету, и своим друзьям, которые столпились за его спиной. А оттуда ей навстречу устремился общий вздох облегчения.
- Ее же в больницу нести надо, - раздался девичий голос.
Но Ушка махнула – вполне уверенно - в ее сторону рукой:
- Какая больница?! Я сейчас до дома добегу, а там бабушка быстро меня вылечит.
- Точно, - хлопнул себя по лбу тот самый парень-здоровяк, - ты же у нас местная, у бабушки живешь. Сейчас мы тебя…
Но Свет не дал ему закончить, подхватил девушку на руки сам. После тяжеленного дерева она была невесомой; еще от нее пахло чем-то свежим, что охотник помнил еще по родному миру. Ну а когда она доверчиво положила окровавленную голову на его плечо, он понял – да хоть бы она была не местной, из другого города – все равно донес бы. Он даже не стал спрашивать дороги – Ушка словно управляла мысленно его движением. Свет сделал несколько шагов вперед, и услышал, как негромко удивился один из парней:
- И как он удержал этот дуб на руках? Ни за что бы не поверил, если бы не видел собственными глазами. Давайте парни, беритесь – уберем его с тропы.
Свет усмехнулся – вряд ли шестеро парней, пусть достаточно крепких, смогли бы даже сдвинуть с места поверженного древесного исполина. До калитки на которой висел номер дома - 24 - он так и не отпустил девушку ни разу на землю. Но здесь, у дома, она с неожиданной силой вырвалась из его объятий. В калитку она вошла собственными ногами, и даже успела немного смыть кровь с лица - водой из железной бочки, куда по трубе стекала дождевая вода с крыши.
Свет видел, что ее буквально бросило в дрожь от холодной воды; но она же и взбодрила ее, позволила вбежать на высокие ступеньки легко и быстро. А в доме их уже ждали. Вернее, ждали одну Елену - так звали по настоящему Ушку; по фамилии - Ушатина. Но ее бабушка, еще не разглядевшая кровь в светлых волосах внучки, улыбнулась охотнику не менее приветливо. Она напомнила Свету тетушку Зохру - в славянском варианте. А пироги, чей запах сводил с ума еще в коридоре, вкусом ничем не отличались от тетушкиных. Потом конечно были охи и ахи; Свет сидел на диване со скромным лицом оцененного по достоинству герою. И сражался сам с собой. Он не сомневался, что ему предложат переночевать в этом гостеприимном бревенчатом домике, и предчувствовал, чем это закончится. В то же время он хотел сохранить в душе тот неповторимый аромат беззащитной девушки, которая вверила ему свою чистоту и невинность.
Потому он со вздохом в душе откланялся - после такого же вкусного ужина. Ни милой девушке, ни ее бабушке врать не хотелось, и не пришлось. Свет совершенно честно заверил их, что ему есть где переночевать, и что его ждут. Его действительно ждали - те самые деревья. Нашлось что постелить на травку, а накрыла его мохнатыми лапами огромная пихта белая (он прочитал это на табличке), которая всю ночь дарила ему тонкий целебный аромат.
Свет долго не мог уснуть, выискивая сквозь плотные ветки звезды, и вспоминая вечерний разговор за чаем.
- Да, - совсем не удивилась тогда его вопросу Ушатина, - есть у нас такой доцент Сериков. Михаил Тихонович. Он как раз завтра у нас на второй паре лекцию читает, в двести первой аудитории. Открытую лекцию, так что можешь приходить - вход свободный.
Утром зачарованные любители побегать рано утром наблюдали за его разминкой. Свет словно готовился к серьезной битве. Нет, он конечно не собирался пускать в ход мечи; интенсивная тренировка мобилизовала весь организм, и голову в том числе. Ровно в десять часов он стоял у дверей той самой двести первой аудитории, которая оказалась залом с высоченными – на два полноценных этажа – потолками. К ним полукружьем поднимались ряды учебных мест, с которых наСвета с удивлением взирали студенты. А некоторые кивали, здороваясь. Это были ребята и девушки, которым воскресную вылазку так омрачил дуб. Где-то с середины второго ряда – впереди, как понял охотник, сидели самые прилежные студенты – ему помахала рукой Ушка. Свет улыбнулся в ответ, но прошел мимо – к самому месту. Это было в крови – по возможности занимать место там, где никто не сможет ударить в спину. Конечно, никаких ударов он здесь не ждал, но…
Место на самом последнем ряду нашлось, хоть и с трудом. Галерка явно была популярна у студентов, в основном у парней с красными тоскливыми глазами.
- Понятно, - усмехнулся Свет, - ребята после выходных будут здесь отсыпаться.
Рядом плюхнулся, бросив на столешницу сумку с учебниками и тетрадями, тот самый здоровяк, что вчера ассистировал охотнику в спасении девушки.
- О, здорово! - обрадовался он, - ты теперь с нами учиться будешь? В какой группе?
Свет не успел ответить, а парень, назвавшийся Лешкой, уже тянул руки к футляру.
- А это что, гитара? Я тоже сбацать могу. Дашь?
Он изумленно воззрился на сидение рядом – там только что лежал футляр. А Свет рядом бережно погладил кожу – футляр тоже был настоящим произведением искусства, и расставаться с ним охотник не собирался. Уж больно удобно в нем помещались мечи.
- Это подарок, - сообщил он Алексею, - сегодня же и вручу.
Парень понятливо кивнул и повернулся к соседу –одному из тех, с кем, как оказалось, вчера так и не смог освободить тропу.
В зал вошел преподаватель, и шум в аудитории стих. Порядок теперь нарушал лишь бумажный самолетик, который сделал петлю в воздухе, и совершил плавную посадку на длинном преподавательском столе. Михаил Тихонович не рассердился: напротив – он улыбнулся и запустил это чудо аэронавтики, сработанное из обычного тетрадного листа, обратно в аудиторию. Может, Свет слишком пристально смотрел на самолетик, и тем призвал его, но он действительно опустился прямо перед ним.
Теперь все смотрели на охотника; на то, как он чуть приподнялся на сидении, и поклонился преподавателю, улыбнувшись так, как улыбался когда-то его далекому потомку. Сериков улыбнулся в ответ и стал удивительно похож на командира «Белки». Только вот прическа подкачала – на большом черепе лектора волос было совсем немного. А тема лекции сразу насторожила охотника. Сериков рассказывал – без бумажки, только иногда тыча указкой в большие плакаты с таблицами – о том, как сказалось на рост и развитие растений влияние Нововоронежской атомной электростанции.
- Вот, - понял Свет, - вот то место, которое может принести черную боль Земле.
В его голове тут же возникла карта местности – совсем рядом с Воронежем пульсировала черная точка. Пульсировала мерно и совсем безопасно. Свет не успел задуматься в недоумении, когда отстраненным вниманием выделил следующую фразу в лекции:
- Таким образом, - Сериков ткнул указкой в другую таблицу, - наши данные полностью совпадают с исследованиями украинских коллег, которые они проводили рядом с Чернобыльской АЭС…
Эта информационная бомба взорвалась уже во всем теле Света; что-то, видимо, отразилось и в лице, потому что Алексей опасливо отодвинулся подальше. А в голове охотника огромный молот вбивал одно и то же:
- Чернобыль… Черная боль… Черная…
Свет все же дослушал лекцию; ничего интересного он больше не почерпнул. Зато успел представить перед собой другую карту – ту, где в ста десяти километрах от Киева, рядом с Припятью, пульсировала бордовая точка. Точно так же, как когда-то на пульте управления космолета. Но если та, не такая яркая, предупреждала, что энергии в двигателях «Белки» все меньше и меньше, то в багровой кляксе становилось все больше угрожающей черноты. Черноты, которая грозило всему живому на земле.
И Свет узнал этот оттенок, как пес узнает запах из миллионов подобных. Такой оттенок имела магия Горна. Первым его побуждением было связаться с чародеем, дать знать тому, что его злодеяния не останутся безнаказанными.
- Нет,- вернул обратно охотник протянувшуюся было нить от Воронежа до станции, - не сейчас.
Он вспомнил, как совершил когда-то подобную ошибку. Благодаря ей охотник и оказался на земле. Но главное – здесь же оказался и Горн. Еще Свет вспомнил, как эту вероятность он обсуждал с Суриковым, командиром «Белки». И эта вероятность сейчас могла воплотиться в реальность – самым страшным образом.
Лекция закончилась и студенты шумной рекой потекли наружу сразу в две двери. А Свет остановился за спиной лектора, который снимал с доски наглядные пособия.
- Вам что-то было непонятно? - повернулся он к охотнику.
- Нет, - горько улыбнулся Свет, - все понятно. Теперь все понятно. Спасибо вам. За все спасибо.
- За что – за все? – удивился Сериков, снимая последний плакат и поворачиваясь к незнакомому студенту.
Но у стола преподавателя никого не было. Только лежала на столешнице гитара. Сериков умел, любил играть. Он с недоумением огляделся – в аудитории кроме него никого не осталось. Михаил Тихонович взял инструмент в руки, провел пальцами по струнам и восхитился – такой совершенной гитары он еще не видел. Пальцы не удержались, и пробежались по струнам. В пустой гулкой аудитории зазвучали слова, которые Сериков прежде пел в экспедициях, у таежных костров:
- Ведь мы лесные жители, лесоустроители…
Глава 13. Магия нового мира
Последним местом, в котором Горн желал видеть себя в этом странном, лишенном всякой магической энергии мире, была палата для душевнобольных. Он был слишком потрясен исчезновением Весны из рубки космолета, чтобы сопротивляться, когда его вели под руки в какое-то странное помещение, заполненное диковинными предметами. Ничего, напоминающего оружия в этой большой светлой комнате не было, и чародей успокоился. На седого человека с уставшими глазами он смотрел свысока – благо рост позволял. Впрочем сидевший в удобном крутящемся кресле незнакомец показал на стул – тоже вполне удобный – и они сравнялись ростом.
Незнакомец – один из местных начальников, понял Горн – о чем-то спрашивал его, и часть слов чародей понимал. Они встречались в славинском языке, который Горн хорошо знал. На нем он и ответил, вскочив со стула и приняв надлежащую великому чародею, готовому обрушить свой гнев на окружающий мир, позу:
- Не знаю, и не хочу знать, несчастный. Я – великий маг и чародей Горн, и прибыл в этот мир, чтобы повелевать народами.
Что-то видимо отразилось в его лице и голосе такое, что незнакомец воспринял самым необычным образом. Во всяком случае, он состроил на лице скорбную гримасу и нажал на какую-то кнопку. За спиной чародея совершенно бесшумно отворилась дверь и он оказался в крепких руках молодчиков столь громадных, что Горн и сам бы не отказался от таких телохранителей.
Увы – на них тоже не подействовало заклинание, которое Горн безуспешно пытался извлечь из эфира. Здоровяки в буквальном смысле слова внесли чародея в маленькую комнату, которую всю словно обложили ватой. Нет – стены комнаты были обшиты материалом, напоминающим кожу неведомого животного – чертовски крепкую кожу. Но через эту кожу снаружи не доносился ни один звук. Хотя воздух в комнате был на удивлении свеж. Горн возопил сквозь годы и пространства, направляя в неизвестность часть собственной энергии. Души франских воинов и крестьян, которые были выпиты им до дна еще там, в родном мире, сейчас сгорали безвозвратно. И кто-то его услышал.
В углу комнаты замерцало и проявился чей-то силуэт. Горн содрогнулся от омерзения – перед ним стоял огромный призрачный кузнечик. Гигантское насекомое не уступало чародею в росте, а силой разума – судя по огромным же глазам, в которых плескались все знания всех миров – намного превосходил его. Но главное – он пришел помочь Горну. Непонятно зачем, но помочь. В его фасетчатых глазах чародей разглядел не только непостижимую мудрость, но и скрытую ненависть.
- А ведь у нас один враг, - понял вдруг Горн, - имя ему…
Он не стал говорить вслух ненавистное имя человека, незаслуженно обладавшего силой заклятия Тагора, но кузнечик понял его. Инсект медленно кивнул и протянул вперед лапу, отдаленно напоминавшую человеческую руку. На маленькой ладони лежал комок вещества; металл, от которого нестерпимо несло энергией. Той самой энергией, которой так не хватало Горну в этом мире. Он схватил волшебный металл, буквально купаясь в его излучении. И тут же испил его, вобрал его всей сущностью, заставив кузнечика рядом замереть от изумления. А у чародея была сейчас только одна мысль – подальше от этого мира, от этих людей, относящихся к нему, как к равному. Нет! Хуже - как к низшему!
Рот кузнечика открылся, словно в беззвучном крике; его ноги с вывернутыми назад коленками инстинктивно дернулись – именно там находился в далеком прошлом орган, с помощью которого общались примитивные предки, но… Но Горна уже не было в палате для душевнобольных…
- Он ушел, - почтительно склонил голову Главный Наблюдатель, - ушел в прошлое на…
- Неважно, на сколько кругов, - чуть пошевелился на своем троне Первый из Мудрейших, - направьте туда же этого…
- Света, - первым выплюнул изо рта ненавистное имя Наблюдатель, - а они там вместе…
- Нет, - Мудрейший даже привстал, - эти сущности могут не любить, или презирать нас. Друг друга же они ненавидят… Пусть же уничтожат и себя, и все вокруг.
Два древних существа понимающе переглянулись. Нравственность и милосердие – это для других, для Низших. А для них главным была безопасность родного мира. А еще важней – их собственная безопасность.
Горн очнулся сидящим на садовой скамейке городского сквера. О том, что это был не лес, а часть огромного города, он понял значительно позже, когда врос в этот мир так, что все окружающие стали принимать его за своего. А он пытался скрывать дикую ненависть к этим людям, не признающим за ним право на могущество.
- Дед, с тобой все в порядке?
Над ним склонился человек в форме – как опять-таки узнал позже Горн – старший сержант милиции. Чародей сейчас не видел своего лица, иначе был бы потрясен. Безрассудно истраченная сила франских душ унесла с собой бодрость тела и души. Перед милиционером сидел сейчас глубокий старик с трясущимися руками и ногами. И челюстью – это выяснилось, когда старик попытался назвать свое имя. Вызывавшее в родном мире почтение и ужас имя Горн он прошамкал так невразумительно, что сержанту пришлось переспросить:
- Как? Гоша, что ли? Значит – Георгий, - удовлетворенно кивнул милиционер, - давай-ка, Георгий – пока без фамилии и отчества – вставай, отведу тебя в больницу. Пусть доктора посмотрят, почему так сильно руки трясутся. Вроде бы на алкаша не похож. А там…
А там сержанта уже не касалось. Дед этот ни по каким ориентировкам не проходил, заявлений о его пропаже никто не делал, так что… Так что второго июня одна тысяча девятьсот восемьдесят второго года Горн попал в Ковровский дом престарелых.
Едва передвигавшийся на первых порах на ногах Георгий Николаевич Николаев (Николаем звали милицейского сержанта) удивительно быстро становился бодрее и крепче. Он буквально молодел на глазах, и персонал богадельни не мог нарадоваться на этого пациента, который с трудом вспоминал русскую речь. Он не пил, не курил. Съедал все, что давали в столовой: если давали добавки, съедал и ее. Остальные старики и старушки поначалу пытались втянуть его в какую-то из группировок. Но Горна-Георгия не интересовали страсти, бушевавшие в этом доме призрения. Страсти, достойные пера Уильяма Шекспира, но так и не выплеснувшиеся из этого дома наружу. Впрочем, его скоро оставили в покое. Потому что по дому престарелых прокатилась волна странных, ничем не объяснимых смертей. И никто не связал их с появлением старика Георгия. Так же, как никто не опечалился, когда он однажды исчез…
Денег у Горна было мало. Обчищенные тумбочки соседей по палате (до чего он дошел!) позволяли Георгию Николаевичу прожить несколько дней в городке, где он уже издали почувствовал источники силы. Их было несколько, и чародей направился к ближайшей – к маленькой, чисто побеленной церкви, перед которой в его сторону с надеждой посмотрели несколько нищих. Горн почему-то этому факту очень обрадовался – не все в порядке с окружающим миром.
- Впрочем, - оценил он внешний вид попрошаек, - какие это нищие? Алкаши, которые здоровее его самого. На бутылку сшибают. Хотя на вон том амбале пахать можно.
И он улыбнулся небритому детине так, что тот невольно отшатнулся. А потом едва не заорал от неожиданности и ужаса, когда высокий старик в темном костюме занес ногу над порогом церкви, и его буквально выбросила оттуда какая-то сила. Но за дверью никого не было, а старик между тем корчился на асфальте, размазывая по лицу слезы и сопли. Попрошайки бочком, по стеночке, бросились вон отсюда. Последним бежал верзила, очевидно не первый день отиравшийся у церковных стен. Потому что бормотал со знанием дела:
- Бес; бес вселился в несчастного. Ой, что-то будет…
А Горн с трудом поднялся, бросил полный ненависти взгляд на дверь, на икону над ней, и на крест на куполе храма, откуда в глаз ему сверкнул предостерегающий луч. Горн понял, что эта энергия ему недоступна, и не стал больше пробовать пробиться в другие храмы.
Этим летом город потряс ряд убийств. Матери не пускали детей одних на улицу, а в коридорах городского управления внутренних дел поселились страшные слова – серийный убийца. Маньяка так и не нашли, но к осени он пропал. Или затаился – решили знающие люди.
А на завод имени Дегтярева поступил на работу мужчина средних лет, ничем не напоминавший чародея Горна. У него были документы, включая диплом с отличием Бауманки – все на имя Георгия Николаевича Пасечкина; именно диплом с такой фамилией взял за основу своей новой биографии чародей. Его привело на завод какое-то необъяснимое чувство. С одной стороны – щекочущее чувство опасности – ведь и сам он, и документы проходили тщательную проверку в органах; с другой – именно в этих цехах, где собиралось грозное оружие, витала (пусть совсем мизерная) энергия разрушения. И эта энергия с готовностью вливалась в чародея.
Звезд с небес новый работник не доставал, в общественники не стремился, но и не отлынивал от субботников и демонстраций. В общем, вел себя как самый обычный инженер-конструктор советского оборонного завода. А потом он услышал завораживающее слово «атом». Неимоверными усилиями – где ударным трудом, где нехитрым подкупом, а где неприкрытой лестью он перевелся в цех газовых центрифуг – тех самых, что ковровский завод изготавливал для атомных электростанций. И тут скоро стал одним из лучших. Таким, что главный конструктор стал брать в длительные поездки именно его.
Горн из этих командировок приезжал буквально распираемый энергией – даже малой толики того, что излучало за пределы реакторов удивительные материалы, хватало ему, чтобы восстановить часть былого могущества. Но он не спешил раскрывать своих возможностей. Так, баловался иногда в собственной двухкомнатной квартире. Но это были обычные фокусы, и их не видел никто – в квартире не было даже кошки. А друзей Горн так и не завел. Он ждал. И дождался…
В эту командировку Георгий Пасечкин поехал один. Главный был болен, а на одной из АЭС - на четвертом блоке Чернобыльской атомной - проводили эксперимент. Горну этот режим выбега ротора турбогенератора был по барабану – «изделие» было не их, а института «Гидропроект», но вот результаты… Чародей почувствовал, как в груди нарастает торжество, уже заселяясь в номер гостиницы в Припяти. На станцию он попал поздно вечером – когда АЭС, а точнее те, кто ей командовал из Киева, могли позволить временно вывести один энергоблок из системы. Он стоял в стороне, никому не мешая, лишь обозначая свое присутствие – так было положено по регламенту эксперимента; ведь их «изделие» сейчас тоже тестировалось. А потом, когда главная фаза испытаний была пройдена и люди в стерильных одеждах потянулись к выходу, он исчез. Сейчас он мог сделать это; реактор мощностью в тысячу мегаватт хоть и был отключен от общей сети, давал в эфир достаточно энергии, в которой сейчас купался Горн.
В зале не осталось никого, кроме дежурной смены. Горн бросил взгляд на часы – они показывали ровно полночь; начало субботы, двадцать шестого апреля. Стрелка вдруг замедлила свой ход. Так же медленно на лице дежурного оператора скучающую улыбку сменяли удивление, потом страх, потом откровенный ужас. Потому что чуткие приборы показывали, как угрожающе росло выделение энергии в реакторе, а всегда послушные графитовые стержни вдруг остановились и наползли вверх.
На висках дежурного выступили крупные капли пота. Он схватился за трубку телефона – в ней не было даже коротких гудков. Не сработала и тревожная кнопка. А за спиной раздался злорадный смех. Дежурный резко развернулся. Его угасающее сознание успело отметить, как над креслом склонился мужчина – один из тех, кто скромно простоял в углу все время испытаний. А вот изменившийся облик незнакомца – тот вдруг превратился в мрачного старика в странном длиннополом халате – дежурный отнес уже за счет сновидений, в которое он уже не пустил надвигающуюся катастрофу.
Горн перехватил управление станцией дистанционно. Графитовые стержни все-таки полезли вглубь, в свои гнезда, и бурлящий словно котел с водой (сравнение Горна) реактор присмирел. Он по прежнему исторгал из себя избыточное количество энергии, но она вся поглощалась истосковавшимся по силе телом чародея. Горну не нужна была эта – как он считал – маленькая, локальная катастрофа. Нет - он ставил перед собой гораздо более масштабные и разрушительные задачи. Во первых – накопить столько энергии, что ее хватило бы на дорогу назад, домой. Туда, где не надо клянчить милости у чужих источников энергии; туда, где она сама просится принять ее, трансформировать, и использовать – на ужасные злодеяния. А во вторых – этот мир, не склонившийся перед ним, унизивший великого чародея так, как никто не смел делать этого четыре столетия, нужно было жестоко покарать. Так, чтобы он уже не оправился.
И чародей знал, как сделать это. Ведь миллионами километров проводов Чернобыльская станция было связана со всем миром – с другими АЭС, электростанциями на реках… Все, что несло в себе хоть малейший заряд того, что в мире Горна называлось магией, должно было выплеснуть силу одномоментно. И Горн многое бы дал, чтобы насладиться этой силой воочию.
- Ладно, - мысленно махнул он рукой, начиная прокачку приказов наружу – из зала, куда сейчас доступа не было никому, - придет время, и я вернусь сюда. Вернусь, чтобы насладиться развалинами цивилизации и покорностью немногих выживших. Вы еще будете целовать следы моих сапог.
Он погрозил в пространство сразу всем землянам, представив почему-то того седовласого мужчину, который, возможно, никогда не родится. В следующий момент что-то пошло не так. Какой-то элемент цепочки, что держал под контролем Горн, не выдержал простого физического напряжения и лопнул. Горн бросил отчаянный взгляд на часы – они показывали двадцать три минуты сорок семь секунд первого часа нового дня. Дня, который не должен был наступить. Именно в это мгновение внутри реактора что-то громыхнуло – словно лопнула пружина, удерживавшая громадный груз, и все вокруг чародея полыхнуло пламенем.
Вокруг его выпрямившейся черной фигуры падали обломки, прокатилось огромное – словно созданное самим Джеггарнаутом - колесо барабана сепаратора. Оно завалилось совсем рядом, но даже его сто тридцать тонн не смогли бы повредить сейчас чародею. Сила, бушевавшая в нем, могла перемолоть все. Единственное, что не могла она сделать - помочь выполнить те самые две задачи. Его чародейский ум, помноженный на техническую подготовку и знания, которые Горн успел почерпнуть в этом мире, подсказывали - теперь возможно лишь одно. Или взорвать всю Землю к чертовой матери и сгореть вместе с ней. Или лететь к родной планете с непредсказуемым результатом, зная, что на Земле останется памятью о нем лишь небольшой черный шрам – который не скоро, но зарастет.
И чародей замер посреди зала, не в силах решить, что сильнее - его ненависть к людям, или чувство самосохранения. Время замерло – только здесь, в разрушенном зале. Он не видел, и не слышал, как выли пожарные сирены, как окрестности заполняют люди в брезентовых робах, а потом и в другом обмундировании. Минуты складывались в часы. Все, кроме этого страшного пятачка было залито пеной и оцеплено тройным сплошным кольцом из молодых солдатиков. Совершенно отстраненно Горн отмечал, как эти цепи раздвигали, а точнее отодвигали подальше – когда появились первые пораженные «ядерным загаром», слабостью и рвотой. Но не заметил, как среди военных появился человек в штатском; человек, наделенный большими полномочиями. Потому что военные смотрели в его заполненные болью глаза и мчались выполнять приказы, не спрашивая документов.
В груди Горна заклокотал вулкан – подобный тому, что был готов выплеснуться из реактора. Но целым океаном холодной воды на голову чародея выплеснулся насмешливый и такой ненавистный голос:
- Ну вот мы и встретились, Горн. Ты еще помнишь, что я обещал найти тебя везде, где бы ты не прятался.
Чародей с ужасом почувствовал, что нити управления станцией, и другие нити – готовые обрушить этот мир в хаос - уже не подчиняются ему. Что за спиной у него стоит кто-то более могущественный и умелый, способный удержать мир от разрушения. И имя этому кому-то было – Свет.
Глава 14. Битва за жизнь
Проводница в вагоне попалась та же самая, что угощала его чаем с бутербродами по пути в Воронеж. Свету она обрадовалась, как собственному сыну. Она и возрастом-то годилась охотнику в матери. Так что Свет называл ее почтительно тетей Зиной, на что та звонко хохотала.
- Да меня никто никогда так не называл, - смеясь, объяснила она охотнику, - даже собственные племянники. Зина, Зиночка, Зинуля – и ты так зови.
Но у Света язык все таки не поворачивался называть эту женщину предпенсионного возраста по имени. За что и был награжден самыми толстыми бутербродами и самым горячим чаем. И шоколадкой «Аленка» вприкуску. Свет уже подумывал поделиться с этой славной женщиной частью золотого запаса, который носил с собой уже несколько лет, но одумался.
- Зачем создавать женщине проблемы? – понял он, - затаскают ведь. А золото… золото пристрою в надежные руки.
Почему-то он не сомневался, что такие руки найдутся. Уже в пригороде Киева он вспомнил про Илью Муромца, представил, как мечется сейчас душа русского богатыря.
- Недаром именно ты, Илья Иванович, единственный из всех великих прошлого, почуял беду. Ведь она рядом с тобой. Обещаю – я не допущу ее.
Свет почувствовал, как невидимая туча, что хмурилась вместо богатыря над лаврой, истаяла, и благодарно улыбнулся Муромцу – понял, что тот услышал охотника, и будет помогать ему, чем сможет. На вокзал Свет не стал даже заходить – знал, что до Чернобыля, и дальше – до Припяти - он быстрее доберется на такси. Здесь, в столице Украины, таксисты принимали золотые кружочки еще охотней чем на Владимирщине. Эти две бывшие столицы Руси были ему симпатичны, по крайней мере намного больше, чем нынешняя.
- Хотя, - успел подумать Свет, захлопывая дверцу такси, - что я знаю о Москве? В следующий раз прогуляюсь, осмотрюсь.
На душе его немного посветлело; в следующий раз – это когда он приедет, или прилетит за Настей и за Владимиром, за сыном. А за стеклом автомобиля словно все наливалось чернотой.
- Нет, - понял охотник, - в окрестности эта чернота выплеснулась раньше; просто я стал обращать на нее внимание.
В груди было уже не стеснение; там уже били в набат с такой силой, что охотник невольно оглянулся на водителя – не слышит ли он. Таксист не слышал, но явно что-то тоже ощутил. И не удивительно – настоящие профессионалы должны чутко реагировать на настроение пассажиров; улавливать те небольшие всплески силы, что изливает на окружающий мир недовольный, или наоборот, радостный человек. А сейчас таких сил в эфире было…
До Припяти они не доехали. Здесь те сокрушительные силы, что уже вырвались наружу, можно было ощутить обычными человеческими чувствами. По небу стремительно неслись тяжелые свинцовые тучи, немилосердно пахло чем-то горелым. В военные грузовики сгоняли местных жителей; пока еще с узлами. Свет покопался в памяти, вытащил незнакомые раньше слова.
- Радионуклиды йода и цезия, с периодом полураспада… Сколько сейчас их растащат с этими узлами?
Но беда гораздо страшнее ждала его впереди, и он не стал ничего объяснять суровому милицейскому капитану, который решительно остановил такси. Водитель наверное был рад, что проезда дальше не было: он теперь точно чувствовал, что впереди творится что-то страшное.
- Так что не судьба вам сегодня побывать в Припяти, - повернулся он пассажиру, и чуть не поперхнулся – на соседнем сидении никого не было. А Свет за мгновение до этого понял, что такие посты будут встречаться им – чем дальше, тем чаще. И что силой он будет пробиваться очень долго.
- Зачем? – подумал он, - если я уже отсюда вижу лес…
Припять охотник обогнул по широкой дуге. Свет ускорился; практически бежал, ощущая, как кто-то впереди поднял перед собой весы, на одной чаше которых лежит жизнь целого мира. И если другая чаша перевесит, или просто устанет рука… Он резко затормозил, потому что впереди никакая маскировка уже не могла помочь. Солдаты стояли здесь плечом к плечу, в три линии. Они тоже получали сейчас дозу радиации, и командиры уже поняли это. По крайней мере вон тот мужик в штатском, который распоряжается и солдатами, и офицерами, и удивительно напоминает…
Звонок генерала сорвал Олега Петровича с постели. Он еще не спал – слишком тревожно было на душе.
- Слушаю, товарищ генерал, - почти вытянулся он, стоя в одних трусах.
- Беда, Олег Петрович, - выдохнула трубка с такой болью, что полковник зримо увидел, как останавливается далеко в Москве сердце Сергея Николаевича.
- Что случилось… Сергей Николаевич?
- Авария, Олег, - впервые назвал Попцова по имени Начальник, - авария на Чернобыльской атомной. Из наших ты там ближе все. Лети туда; все твои полномочия я уже подтвердил.
- Я понял вас, Сергей Николаевич, - полковник уже одной рукой лихорадочно натягивал брюки.
- И помни, Олег… главное – люди.
Телефонная трубка легла на аппарат как раз в то мгновение, когда сердце старого генерала остановилось. Внизу – перед ведомственной гостиницей – полковника уже ждала черная «Волга». Водитель был знаком Попцову; несколько раз возил его на запад республики, откуда и сам был родом. Его отношения к беспорядкам, которые назревали в городках и селах Западной Украины, Олег Петрович так и не смог угадать, как ни старался. Вот и сейчас пожилой водитель-чекист сидел за рулем невозмутимый, свежевыбритый и, как всегда в отутюженном костюме.
- Он словно знал, что будет ночной выезд, - удивился полковник, повязывая галстук; вслух же спросил, - знаешь, куда едем, Виктор Петрович?
- Знаю, - кивнул водитель, и резко рванул с места. Обычно он водил аккуратно, ни разу за все время, пока с ним ездил Попцов, не воспользовавшись служебным удостоверением.
Впрочем, его номера и так были известны сотрудникам ГАИ. А сегодня Виктор Петрович нарушал все мыслимые правила дорожного движения – если в этом была необходимость. Благо, ночью в Киеве автомобилей было совсем мало. Олег Петрович посмотрел на часы – было десять минут второго.
- Можно и подремать, - решил он, - часа полтора будем трястись.
Впрочем, дороги рядом со столицей были отличными – никакой тряски не было. И Олег Петрович действительно задремал – совсем незаметно. Проснулся он резко – не оттого, что автомобиль остановился. Нет – он словно въехал в черное удушливое облако, и Попцов опять схватился за узел галстука; теперь чтобы ослабить его. А часы показывали, что прошло всего сорок минут. Между тем водитель показывал на дома, что проплывали стремительно назад:
- Припять.
- Молодец, - искренне похвалил полковник, и потянулся, насколько это позволяли габариты салона.
Он уже предчувствовал, что спать ему сегодня больше не придется. Он постарался загнать поглубже, раз уж не получилось прогнать совсем, мысль о том, что лечь в постель, возможно, ему не придется уже никогда. А потом был первоначальный сумбур, который принимал упорядоченное движение, вылившееся в три полноценных цепи заграждения, за которые ходу не было никому. Кто-то командовал за пределами этих цепей – уводил подальше людей, направлял дополнительные силы пожарников и военных. Но полковник, который командовал внутри оцепленной территории и чувствовал, как с каждым вдохом копится в нем радиоактивная гниль, чего-то ждал. Он даже рискнул подойти поближе к разрушенному блоку, и с нескрываемым изумлением увидел, что там кто-то есть. Этот кто-то – высокий старик с запрокинутой к опасно висящему куску крыши головой, видимо почувствовал его взгляд. Он дернул плечом, и что-то отозвалось и в окружающем пространстве, и в душе полковника. И Олег Петрович поспешил отступить, потому что понял – еще мгновение, и этот старик опустит голову, глянет на него, и примет какое-то решение; сделает что-то. И это решение совсем не понравится полковнику Попцову.
Назад он шел, уже тяжело переставляя ноги. Олег Петрович чувствовал, как стянуло кожу на лице, как изнутри организма вверх вдруг полезла что-то мутное. Словно внутренности переполнились радиацией и путаются сейчас исторгнуть ее наружу.
- Как бы вместе с ней я кровью не начал харкать, - грустно улыбнулся Попцов, и тут его обдало словно струей свежего воздуха, который и ослабил давление в желудке, и умягчил лицо. Обдало вместе с негромким окриком:
- Товарищ полковник, Олег Петрович.
За крайней, третьей цепью оцепления, стоял Свет. Его улыбка совсем не была радостной, но внушило Попцову такую дикую надежду, что он готов был пуститься в пляс прямо здесь, на глазах сотен солдат и офицеров. Вместо этого он поспешил к человеку, которого мечтал отыскать столько лет, и поручение которого стало частью жизни одинокого чекиста. Пожалуй, самой лучшей его частью.
Он не успел рассказать Свету ни о Насте, которая ждет охотника, ни о сыне, который уже бегает и вполне заслуженно называет его, полковника, дедом и… Свет все прочел в его глазах; и о том страшном старике, что держал сейчас в своих крючковатых руках судьбу миллионов людей, тоже.
- Я знаю его, - ожесточились черты лица охотника, - пришел сюда за ним. А уйдет отсюда один из нас – я!
Он даже рассмеялся, увидев, как скривилось было в отчаянии лицо полковника, и продолжил:
- А Насте и сыну передай, что я скоро приду за ними. И еще передай вот это..
В руке полковника оказался футляр. Тяжелый, словно сундук с сокровищами.
- Так они там и есть, - догадался он, оглядывая Света.
Охотник был одет, может не по времени, но волне подходяще для боя во имя чужой родины. На нем был костюм славинского князя, голову защищал шлем предка. Еще он готов был взять в обе руки по мечу, но, посмотрев на серое лицо Попцова, чуть задержался и покачал головой. Он полез рукой за пазуху, и достал оттуда медальон и платок, в котором, как оказалось, хранились какие-то длинные седые волосы. Платок он зажал в левой ладони, а правой открыл медальон. Полковник не усел заглянуть внутрь; Свет, который на несколько мгновений замер, решительно захлопнул крышку, прошептал над своей реликвией несколько слов и надел медальон на шею полконика. Олег Петрович покорно склонил голову, и закрыл глаза, ощущая, как теплый металл приник к груди. И тут же с облегчением ощутил, что тот свежий ветер, что принес с собой Свет, теперь обдувает его изнутри.
- Значит, - понял он, - постель все таки дождется меня – если не сегодня, так завтра. К тому же мне ведь надо еще подарки отвезти в Москву.
И Олег Петрович еще раз взвесил в руке тяжелый футляр. Когда он повернулся к разрушенному блоку, обоерукий мечник уже исчезал в развалинах. Полковник всем сердцем пожелал, что бы этим мечам под силу оказалась невидимая смертоносная радиация. Последним напоминанием о Свете прозвучали его слова, уже из развалин:
- Уводи отсюда людей, Олег Петрович, уводи подальше…
- Ну, вот мы и встретились, Горн. Ты еще помнишь, что я обещал найти себя везде, где бы ты не прятался? Не очень хорошее место выбрал ты для нашей последней встречи.
Чародей мгновенно развернулся. Он был сейчас, даже моложе, чем в первую встречу с охотником – в ту, когда впервые узнал, что такое электрический ток. Сейчас этого тока вокруг было – целый океан. И еще немножко. Вот это «немножко» он и плеснул в охотника, словно кипятком из шайки. Навстречу сгустку энергии протянулся один из мечей, который поглотил его, словно сухой песок пустыни – капли воды. И следующий, и еще один – много мощнее. Больше экспериментировать Горн не пожелал.
- Я слышал об этом удивительном мече, - прокаркал он.
- А о втором? – навстречу чародею протянулся еще один клинок, и он в страхе отпрянул.
Горн всмотрелся долгим ненавидящим взглядом в лицо врага. Свет ему не препятствовал, не торопился и сам. Он сейчас пытался понять природу катализма, его силу и тот единственный путь, который мог спасти планету. И не находил его – слишком много энергии успел собрать здесь Горн. Так много, что не смог бы сам удержать ее, как только эта лавина всесокрушающей энергии стронется с места.
- Но не мог же он не подготовить себе пути к отступлению, - подумал охотник, уже готовый одним стремительным броском вскрыть все мысли чародея, отыскать среди них тайну спасения.
Но тот сам подсказал верную дорогу, подавив судорожное движение головы вверх, к невидимым отсюда звездам.
- Там, - понял Свет, - там можно безболезненно вернуть эту энергию космосу, удаляясь, и оставляя ее с каждым… ноль-прыжком.
И торжествующая улыбка настолько явственно проступило на лице Света, что Горн буквально взвыл диким зверем, и бросился на врага. Свет даже не стал рубить его на куски – здесь законы физической силы не действовали. Но гораздо более первородные законы отбросили тело чародея назад, на оплавленный бетон, и тот прокаркал еще более страшно. Прокаркал из классики – прямо по хрестоматии:
- Так не доставайся же ты никому!
Его лицо в одно мгновение обмякло и он закрыл глаза в уверенности, что огненный шторм сейчас поглотит все вокруг, и его самого в том числе. А главное – заклятого врага. Он не учел одного – теперь не он управлял реакцией деления ядер. Мечи охотника словно зазвенели от напряжения, поглощая чудовищную силу, а он все тянул, глядя, как чернеет, а потом усыхает четырехсотлетнее тело. Вот оно стало похожим на мумию, и Свет на прощание топнул по бетону, пытаясь достучаться через него до земли. Он не понял, приняла ли земля этот знак, но результат был. Мумия рассыпалась мельчайшей пылью. Она была текучей воды и мгновенно просочилась в трещины в полу зала, устремившись туда, где бушевало пламя, сравнимое с солнечной короной. От могучего некогда чародея не осталось ничего.
Свет почувствовал, что эта горсть праха словно добавила в атомный костер немного ярости. Он должен был чувствовать сейчас еще и радость, и облегчение от смерти заклятого врага, но мечи… мечи поглотили все его внимание. Они готовы были разлететься от звеневшего в них напряжения, от чудовищной энергии, которая уже с трудом удерживали два артефакта. Именно в этот момент Свет понял, что судьба не зря вела его до Чернобыля столь сложным путем; что без второго меча сейчас тут бушевало бы пламя – и не только тут. А сам охотник, который уцелел бы в ядерном костре, оплакивал бы все и всех, что он полюбил в этом мире.
И он сделал единственное, что могло спасти этот мир. С громким криком он бросил сквозь расстояние и время и мечи, и собственное тело. Но впереди всего полетел платок с малой частью гривы Орлика – единственным, что связывало охотника с родным миром в материальном плане. Он не оглядывался, ныряя в первый ноль-прыжок, но видел – непонятно как, но видел – как разбежавшиеся подальше от разрушенного блока живые цепи подняли головы кверху, провожая в бескрайние просторы космоса ослепительный сгусток пламени, а значит, и его тоже. Гром от прохождения первого, звукового барьера, обрушился вниз и слился с совсем негромким хлопком – поврежденный блок станции потряс второй, и последний удар - больше ядерного топлива в реакторе не было.
Последнее, что увидел Свет на Земле – в том месте, где ее когда-то впервые коснулась нога охотника - навстречу весеннему солнцу открыл нежные лепестки первый ландыш.
К о н е ц т р е т ь е й и с т о р и и
И з и с т о р и и ч е т в е р т о й :
«Ландыши растут не только на Земле»
Глядя с высоты птичьего полета на две рати, с самого утра выстроившихся для решительной битвы, трудно было поверить, что это было все, что смогли выставить два континента. Но птицы, действительно слетевшиеся на это пересечение границ сразу трех государств Белого материка, об этом, конечно же, думать не могли. Так же, как не могли задать вопрос: «А зачем, собственно, им биться здесь, на радость стервятникам?».
Два материка – Белый и Черный – были разорены долгой зимой. Целые города лежали в руинах; поля были не засеяны, а нивы не скошены. Так что речь не шла о территориях – земли хватило бы всем, на долгие века. Как всегда, решила все жажда власти. Власти одного человека – мурганского владыки Гумирхана.
Веками ползучая экспансия продвигала цивилизацию с берегов Белого континента в Карахану. Предки Гумирхана, кстати, тоже когда-то высадились там, где был построен величайший из городов – Курган. Но это не помешало владыке объявить поход, который он назвал «Походом справедливости». Из двух тысяч воинов, которые сейчас собрались под мурганским стягом, чья голубая половина символизировала Великий океан, а желтая – пески не менее великой пустыни, вряд ли набрался бы хоть один десяток, искренне верящий в справедливый характер миссии, провозглашенной Гумирханом. А вот таких, что не мечтали бы вернуться с этой войны зажиточным человеком, набралось бы и того меньше.
Но кто действительно пришел сюда, преодолев полмира, не за славой и золотом, а по велению сердца, так это поединщик, которого исторгла из себя мурганская орда. Он единственный здесь любил Гумирхана искренне – и сердцем, и умом. Последнего, правда, у громадного микроцефала, было не очень много. Пахлаван – так звали поединщика – был не просто телохранителем; его с детства учили воинскому делу. Так что представлял он сейчас одну из ратей вполне заслуженно.
А на противоположном краю поля – там, где повисли в безветрии сразу три флага – разгорелся спор. Потому что в рядах объединенного войска Рагистана, славинского государства и франов такого ярко выраженного лидера не было.
Самую большую, и самую организованную силу привели на битву рагистанцы. Возглавлял стражников человек, который рагистанцем не был. Он вообще узнал о том, что есть такой народ, такая страна и такой мир недавно – не прошло и пяти лет. Но именно ему – землянину Анатолию Лазаренко, отцу уже восьмерых маленьких жителей некогда могучего государства, поручил возглавить тысячу воинов - практически все его силы - Би Рослан. Будь сейчас на бывшем командире космолета «Стрелка» его гермокостюм, а главное – бластер, никаких споров сейчас не было бы. Против оружия ушедшей в развитии неизмеримо дальше, чем новый мир Анатолия, Земли, мурганская орда противопоставить ничего бы не смогла.
Сам Лазаренко был великолепным бойцом, мастером рукопашного боя. Большинство рагистанских воинов видели его на арене Ристалища, и не раз приветствовали его победы. Но сейчас они видели его неуклюжую посадку на коне, меч и копье, которые он явно не знал куда девать. В этом мире, как и везде, настоящих воинов-поединщиков готовят с детства. У вполне успешного, даже зажиточного землевладельца Лазаренко такого опыта не было.
Иное дело – два других спорщика. Славинский Великий князь Широко сам привел свое войско. Почти три сотни воинов готовы были умереть за своего князя, и за свою землю. А лучше – победить.
Франское войско было самым малочисленным. Только шестьдесят молодых баронов и их оруженосцев привел Великий герцог Рамир. Больше воинов у герцога просто не было. Зато была земля предков, которая начиналась за ручьем, вдоль которого выстроилось объединенное войско. Глаза юных дворян, еще не познавших славы на полях сражений, показывали – каждый из них, покрытых сталью доспехов предков, готов был погнать своего коня навстречу Пахлавану.
Но герцог не собирался уступать этой чести никому. И не только потому, что на нем были лучшие доспехи во всем войске. Кольчуга Владимежа сверкала в утренних лучах так, что больно было смотреть. А под герцогом на удивление смирно стоял Орлик. Еще у Рамира был главный довод в пользу своего участия в поединке.
- У меня к этому недоноску, - протянул он меч не в сторону поединщика, а к его хозяину, мурганскому владыке, - личные счеты. Никто из вас раньше не встречался с Гумирханом, разве не так?
- Не так! – раздалось за спинами военачальников, и первым отреагировал на этот возглас Орлик.
Скакун звонко заржал, и поднялся на дыбы, поворачиваясь на одном месте туда, где перед глазами изумленного Рамира, а потом Ширко с Лазаренко предстал Свет. В руках голубоглазого героя было сразу два меча, а еще - заметил остроглазый фран - к рукояти одного из них пальцы охотника прижимали букетик ландышей…