Шоколадные зайцы, или Шестой подвиг Геракла

Не раз за время нашей службы в Венгрии собирались мы в кабинете лейтенанта Ненашева – начальника клуба нашего полка и, как хорошо помнит уважаемый читатель, бессменного распорядителя наших маленьких пиров (или симпосиарха). Ненашев был обладателем не только большого отдельного кабинета (в котором в свободное время и собирались товарищи по службе), но и множества интереснейших историй о жизни полкового клуба и удивительных похождениях его личного состава.
Во время очередного вечера в «тесном кругу» наш симпосиарх поведал нам очередную быль, которая, как говорится, заставила сначала засмеяться, а потом – задуматься…

* * *

Начальник штаба полка подполковник Ларионов слов на ветер не бросал. Принципы и приемы педагогики, «всяких там Макаренко да Песталоцци» он считал чушью. А поразившая его в юности мысль о том, что миром правит воля, укрепилась за годы учебы в военном училище и стала основным принципом жизни. Каждый офицер, прапорщик, сержант и солдат гвардейского мотострелкового полка знал: если начштаба что-то решил – добьется непременно.
Впрочем, как известно, из каждого правила бывают исключения. При появлении гвардии сержанта Ларионовой, невысокой симпатичной медицинской сестры полкового медицинского пункта, волевое лицо начальника штаба, непременно внушавшее трепет солдатам и сержантам, превращалось в растаявший пельмень, а речь его в общении с женой становилась плавной, как песнь почтового ямщика, едущего по бесконечной заснеженной сибирской степи.
Замполит полка, наоборот, верил, что дисциплина солдата произрастает из «глубокого осознания своего воинского долга», и поэтому нередко сверял свои поступки с канонами военной педагогики и психологии.
Несмотря на принципиальные различия в подходах к воспитанию, два офицера были дружны, вместе занимались офицерским многоборьем, жили на одной лестничной клетке и нередко вечерами засиживались за пивом и шахматами. Здесь они чаще всего и спорили о соотношении воли и сознательности, дисциплины и психологии. Разгоревшийся в очередной раз спор, как правило, заканчивался тем, что мягкий грудной голос жены начальника штаба произносил:
– Мальчики, уже время, пора!..
И Ларионов подскакивал, при этом неуклюже задевая шахматную доску, залпом выпивал оставшееся пиво, и откликался на зов жены:
– Иду, Зайчик!
И совсем в духе указанного ушастого животного покидал комнату вприпрыжку.

* * *

…В тот день замполит и начштаба рано прибыли в расположение полка. Приняв, как обычно, доклады и отдав распоряжения своим подчиненным, они встретились за чашкой кофе, чтобы обменяться последними новостями и мыслями. Речь зашла о вчерашнем происшествии в клубе.
– Они же тебя подставили! – горячился Ларионов. – Весь личный состав готовится к проверке, а художник с киномехаником пьяный дебош устроили! Да пойми ты – нельзя солдату доверять беспредельно! Вот ты дай мне их хоть на денек в комендантский взвод! Пусть побегают марш-бросок, позанимаются строевой подготовкой – сразу поумнеют!
– Да не могу я… Нет у меня другого киномеханика, – парировал замполит. – И художника другого тоже нет. Портреты членов Политбюро, может, ты рисовать будешь?
Но после минуты раздумий, наполненной душевными терзаниями, замполит сказал:
– Знаешь, наверное, ты прав… Они и впрямь разболтались! Знаешь что, забирай-ка их на перевоспитание… Но только на один день: работы перед проверкой невпроворот! Ну, и… сам понимаешь – не перегибай палку: интеллигенция – народ тонкой душевной организации!
Начштаба не подал вида, что обрадован. Но чуть сузившиеся глаза и приподнятые уголки губ на его волевом лице выдавали неподдельное ликование по случаю очередной победы воли над гуманизмом.

* * *

Начальник клуба зашел в художественную мастерскую. Такого порядка он не видел давно. Двое друзей, художник Крячков и киномеханик Худяков, имевшие вид нашкодивших щенят, стояли в углу с опущенными головами, демонстрируя глубокое раскаяние и готовность свернуть горы на поприще культурно-просветительской работы.
– Все! Допрыгались! – гремел голос начальника клуба. – Устраивать пьяные разборки в очаге культуры, пока весь полк готовится к инспекторской проверке!.. Им, видите ли, чужды простые солдатские радости – бюсты они свои ваяют, Пигмалионы хреновы! По приказу замполита полка вы переводитесь для дальнейшей службы в комендантский взвод!
И глаза двух друзей (а по сути – ста процентов полковой солдатской интеллигенции) наполнила вселенская скорбь индивида, пережившего крушение всех гуманистических идеалов.

* * *

На полковом плацу шли занятия по строевой подготовке. Под удары барабана, задававшего темп сто двадцать шагов в минуту, солдаты нескольких подразделений отрабатывали строевой шаг. В этом действе не было бы ничего необычного, если бы не одно обстоятельство: в составе комендантского взвода очень старательно, но очень неумело вышагивали полковые художник и киномеханик.
Весть об этом со скоростью подкалиберного снаряда облетела полк. Вокруг плаца собралось несколько десятков зевак, которые с плохо скрываемым злорадством наблюдали за торжеством «справедливости», имя которой – «равенство».
Нет, лично эти двое ничего плохого никому не сделали. Более того, многим солдатам и сержантам Николай Крячков помогал в оформлении ротных стенгазет и памятных дембельских альбомов. А еще недавно, уступив слезным мольбам полкового хлебореза, Николай увековечил его в картине маслом. На полотне хлеборез, ефрейтор Сагдиев, был изображен на броне танка, увешанный всеми мыслимыми и немыслимыми наградами и овеянный пороховым дымом. Картину венчала брутальная надпись готическим шрифтом: «730 дней на страже Родины!». Но Крячкову показалось, что ехидная улыбка именно на лице хранителя и распорядителя главных солдатских ценностей (хлеба, масла и сахара) была наиболее ликующей…
После строевой подготовки комендантский взвод бежал шестикилометровый марш-бросок. И нашим героям пришлось бы и вовсе худо, но на половине дистанции два старослужащих солдата (дембельские альбомы которых получились на загляденье) великодушно взяли их автоматы, весившие к тому моменту, по ощущениям, килограммов двадцать каждый.
Как говорится, война войной, а обед по расписанию… Однако же сразу после приема пищи на построении взвода начальник штаба полка поставил новые задачи по подготовке к проверке. Наряду с подготовкой оружия, автомобильной техники и карт маршрутов движения предстояло привести в рабочее состояние засорившийся месяц назад туалет в здании штаба полка.
Когда была озвучена эта последняя задача, Крячков и Худяков переглянулись: предчувствие их не обмануло…

* * *

Как уже упоминалось, почти все здания на территории полка были построены во времена поздней Австро-Венгерской империи, а во время второй мировой войны в них хозяйничали немцы. Никаких чертежей подземных лабиринтов и сантехнических коммуникаций не сохранилось. Поэтому отверстие в полу, обрамленное рифлеными чугунными площадками для ног, воспринималось не как сантехнический объект, а как ход в другую, далекую, полную мрачных тайн эпоху. Нашим героям предстояло вернуть данному объекту способность выполнять его первоначальное предназначение.
Брезгливому читателю, справедливости ради, есть смысл напомнить, что уборка отхожих мест в педагогических целях отнюдь не есть изобретение времен Советской Армии. По еще древнегреческой легенде сын самого Зевса, Геракл, был послан своим двоюродным братцем Эврисфеем расчищать от нечистот скотные дворы. Геракл справился с задачей великолепно, совершив тем самым шестой из двенадцати своих подвигов. А опыт сохранился до наших дней.
Однако в тот день усилия новоявленных сантехников от интеллигенции оказывались тщетны: невидимая (и уже люто ненавидимая) пробка где-то в изгибах канализационных труб упрямо стояла не только на пути сточных вод, но и на пути к столь вожделенной прежней жизни киномеханика и художника.
Пару раз заглядывал начальник штаба полка. Молча, вглядываясь в красные от стыда и бессилия лица наших героев, он мысленно отмечал, что педагогический процесс идет в нужном направлении. Поделиться этой мыслью он зашел в кабинет замполита полка…
Не успели офицеры перекинуться парой фраз, как здание штаба потряс звук выстрела. Отраженный каменными стенами и сводчатым потолком, этот звук больше напоминал даже не выстрел, а разрыв артиллерийского снаряда средней мощности.
В несколько прыжков Ларионов оказался в холле штаба, где около знамени гвардейского полка нес службу часовой. Часовой был вооружен автоматом Калашникова… но лишь одного беглого взгляда начальнику штаба хватило для того, чтобы понять, что охраняющий полковую святыню солдат не имеет к выстрелу отношения. Зато две прижавшиеся к стене машинистки с округлившимися от ужаса глазами показывали в сторону коридора, ведущего к туалету…
По мере приближения к туалету все более резко ощущался запах пороховых газов. Сердце Ларионова противно заныло от нехорошего предчувствия: в Советской Армии могли простить многое – но только не самоубийство подчиненного!
«Неужели они не сдали оружие после марш-броска?» – промелькнула мысль в голове офицера. В таких случаях в книгах пишут что-то вроде: «Перед его глазами пронеслась вся прошлая жизнь…». Правда, вопреки этому, перед подполковником Ларионовым предстали картинки из жизни будущей, где он командует ротой в захолустном гарнизоне Забайкальского округа…
Он заглянул за простенок, и самые худшие его предчувствия подтвердились: на полу, скрючившись, бился в конвульсиях полковой киномеханик рядовой Худяков. Он зажимал руками живот, а обмундирование и пол были измазаны маслянистой жидкостью темно-бурого цвета.
– Венозная кровь!.. – ни секунды не раздумывая, определил начштаба и, обернувшись, крикнул: – Бегите в полковой медицинский пункт! Срочно врача!
В следующее мгновение Ларионов уже склонился над Худяковым, пытаясь определить характер ранения. Но внезапно киномеханик привалился спиной к стене, широко открыл глаза и, показав указательным пальцем куда-то за спину начальника штаба, с новой силой затрясся в странном припадке, отчетливо напоминающем смех (а вовсе не предсмертные конвульсии).
Начальник штаба обернулся. На пороге туалетной комнаты стояла долговязая фигура полкового художника Крячкова, с головы до подошв сапог покрытая глянцевым слоем блестящей коричневатой глазури. В воображении Ларионова мелькнула аналогия с фигурками шоколадного зайца, которые продавались накануне Нового года в военторге. Но широко открытые серые глаза на коричневом лице и тяжелый запах подсказывали, что это не заяц – и покрыт он отнюдь не шоколадом…

* * *

А привело к случившемуся следующее. Когда друзьями овладело отчаяние, а перспектива вернуть свой социальный статус стала таять, как казалось, безвозвратно, на «объект» заглянул земляк Худякова, некогда служивший в инженерно-саперной роте. Оценив проблему, он с видом знатока произнес речь с использованием таких терминов, как «избыточное давление», «кумулятивный эффект» и «гиперзвуковая струя», и в заключение объявил, что задача элементарно решается при помощи взрывпакета. Врожденный дар красноречия и два семестра горного техникума помогли инженеру-саперу убедить наших героев в высокой надежности и эффективности данного метода.
Но где же взять взрывпакет? Земляк намекнул, что этот вопрос он тоже может решить – за два комплекта солдатских значков («Гвардия», «Отличник СА», «Воин-спортсмен» и «Классный специалист»). Цена казалась грабительской. Но, осознавая судьбоносность момента, Крячков и Худяков сняли значки со своих гимнастерок.
Следуя инструкциям гения инженерной мысли (который на просьбу оказать практическое содействие как-то очень быстро исчез, сославшись на большую занятость), Крячков и Худяков крепко примотали взрывпакет к концу черенка лопаты, подожгли огнепроводный шнур и опустили в отверстие чугунного унитаза.
Они помнили, что огнепроводный шнур взрывпакета по нормативам горит от трех до пяти секунд. Однако секунды ожидания растянулись, и друзьям показалось, что вода и отсутствие кислорода воспрепятствовали процессу горения запала. Они недоуменно переглянулись, а художник, привыкший доверять в первую очередь своему зрению, склонился над унитазом…
Откуда там набралось столько зловонной жижи, какие законы гидродинамики сработали, толком объяснить потом не мог никто. Вместе с раскатистым оглушающим звуком ошеломляющей силы фонтан почти в буквальном смысле приподнял полкового художника над мирской суетой…

* * *

Около часа потребовалось для того, чтобы привести в чувство киномеханика и отмыть художника.
Итогом процесса перевоспитания стали требующие побелки и покраски стены так и не заработавшего туалета, а также стойкий запах в штабе полка – как свидетельство того, что дисциплина дисциплиной, а все-таки каждый должен заниматься своим делом.
Вечером, когда уже стемнело, в клуб пробрался полковой хлеборез Сагдиев с полным пакетом хлеба, сахара и масла для вернувшихся после мытарств друзей. Страдальцев, в отличие от выскочек, у нас принято жалеть…