гл.3 В ДЕБРЯХ ЗЕЛЕНОГО АДА
Внезапно идущий впереди проводник вскрикнул и подпрыгнул вверх, широко расставив ноги, между ними метнулась змея и скользнула дальше.
Серебрякова вдруг что-то заставило отпрянуть в сторону. Мимо бедра пролетела страшная голова и громадное тело нападавшей змеи.
Он мгновенно повернулся, выхватил револьвер и с криком «Берегись!» выстрелил. Раз! Второй! Третий! И только после желто-коричневая,длиною более двух метров, змеюка-бушмейстер с пробитой головой и крупными глазами задергалась и затихла. Ее двойные острые клыки были длиной в дюйм.
- Тут бы мне и конец!- выдохнул Серебряков, засовывая револьвер в кобуру.
- Хватанула она тебя, зараза? - забеспокоился его друг Александр Экштейн.
- Вроде бы задела, сволочь, да только где, - и Серебряков ощупал ноги снизу доверху. Вытащил из кармана штанов кисет с табаком. Глаза его расширились.
- Эта гадина чуть не добралась до меня! - она прокусила кисет насквозь,- но бог миловал.
На бедре его виднелись два красноватых пятнышка, и он был на волосок от смерти.Голову змее отрубили и зарыли в землю. Яд ее, даже мертвой, был смертельно опасен.
Серебряков с сотоварищами понимал, что Чако - это очень суровый край. Его нельзя победить, человек или живет по его природным законам или умирает. Надо стать его частью, обходиться почти без воды, как пустынные растения, использовать любое прикрытие, как дикие животные и почем зря не рисковать, как терпеливые индейцы. Его бронзовое от загара, худощавое лицо было волевым и умным, своей казачьей гибкостью наездника, узкими бедрами и широкими плечами, прирожденным хладнокровием, он выделялся среди многих.
Очередная ночь была полна полна тревоги. Мысль, что свирепые туземцы блуждают где-то вблизи и могут наброситься каждую минуту, неся смерть, отнимала у них, крайне уставших, сон.
Под туманным светом луны перепутанные кустарники и лохматые деревья приобретали странные, ненормальные очертания. В гуще ветвей и лиан над головами раздавались пронзительные каркающие голоса, в воздухе шелестели чьи-то крылья, этим крикам отозвались откуда-то другие.
Устроились на ночевку. Под звездами чужого неба на Василия опять нахлынули воспоминания о пережитом, сильные и неотступные.
Будучи в карауле, они с Экштейном обходили холм со спящим лагерем, а чтобы скоротать время, говорили по душам.
- Знаешь, Александр, пришлось мне помыкаться весной 1920 года, - произнес Серебряков. - Эвакуировался морем с армией Врангеля на берега чужой Туретчины. Со спрятанным оружием перебрались мы в Болгарию и Югославию. Немало наших отчаюг осели, на свой страх и риск, в знойной Африке.
- Вот это да, аж на жарком Черном континетне! - воскликнул удивленно Экштейн. - И где же они угнездились?
- Да кто где. Слышал я , что кто в Тунисе, другие в Конго и Абиссинии... Эх! Осталась где-то наша мать-Россия.
На Балканах я нахлебался баланды и лиха. Однако не сдавался. Казачья закваска, наверно, помогла. Слабовольные опускались на самое дно, и спивались и стрелялись. Ну а я освоил инженерную специальность. Жить и работать стало полегче.
Но наступил 1924 год. Вот тут-то и началась катавасия! Западная Европа начала признавать страну Советов, заключать с ней торговые и всякие договора. И как, на грех, Европу захватил кризис, на улицах шастала уйма местных безработных. Они плевались нам вслед, им самим не хватало работы, а тут еще мы, приезжие. И нашим, особенно с детьми, было тяжело прокормиться, жили впроголодь.
А перед глазами плескался голубой Дунай, напоминая о далеком Доне! Ветер доносил запах такой родной полыни.
И тут, Александр, югославские власти, угождая большевику Ленину, стали вытеснять из страны наше белое воинство. Мы, проигравшие войну, никому не были нужны…
Я сговорился с горсткой офицеров, и наша ватага готова была отправиться выживать, ну хоть на край света.
Надежда блеснула, как та рыбка в мутной воде, когда мы на последние гроши хлебали гороховый супчик в дырявых и стылых бараках.
Перебирая газеты, как раз до хрипоты обсуждали:
- Дорога в Россию нам заказана, на ней поставлен бо -о-льшой крест. Совдепия объявила амнистию только белогвардейским солдатам, а не офицерам. Если нам тайком пробираться домой – так схватят и пустят в расход или отправят в лагеря, что на тот свет.
Но буквально потряс всех номер белградской газеты «Новое время»!
В ней к эмигрантам, обращался наш генерал-майор, участник Белого движения Иван Беляев, обосновавшийся где-то в неведомом нам Парагвае. Аж в Америке! Он призывал ехать туда, где ни затрепанная одежда, ни изможденные лица не лишают права на уважение и работу, где еще никто из эмигрантов не помер с голоду – и там создавать свои земледельческие колонии.Ну, и дела...
Серебряков замолчал, сделал глоток воды из фляжки и повертел головой – фу, теплая. Ночь была душной и влажной. Внезапно темные своды леса засверкали разноцветными искрами - желтыми, алыми, синими. Это налетевшие тучи светлячков носились то вверх, то вниз. Лошади беспокойно вскинули головы.
Экштейн отозвался:
- Я слышал, что Беляев задумал создать из русских изгнанников колонии на обширной, не распаханной парагвайской земле! Эти казачьи станицы на границах защищали бы от набегов боевых индейцев. Непростое и долгое дело в бедной стране, да и не все чины его поддерживают, а то напротив… Ведь у него с генералом Эрном идут нескончаемые распри за власть над прибывающими русскими эмигрантами, чуть ли не до крови.
Серебряков продолжил:
- Мда!.. Многие из наших тогда недоумевали. Говорили, что это безумие, ехать к черту на кулички, не зная чужого языка и той жизни. Считай без гроша в карман начинать на пустом месте! А если с тобой и детвора?
Другие, размахивая газетой «Парагвай», издававшейся в Париже, совали ее под нос сомневающимся. И убеждали немедля собирать манатки и уезжать. В ней писалось, что житуха там дешевая и спокойная. В столице Асунсьоне тренькали трамваи, сияло электрическое освещение, на улицах красовались магазины.
Начало обещало быть заманчивым. Хотя требования Беляева были жесткими - выезжающие к нему офицеры должны иметь гражданскую специальность, надобную Парагваю, и не воевать в прошлом в Красной Армии.
,Да, но тогда надо навсегда забыть о возвращении на Родину?! И вместо березовой России заиметь второе отечество – Парагвай в колючих кактусах?!
А вместо буренок любоваться прожорливыми крокодилами? На всю оставшуюся жизнь?! И можно ли доверить свою судьбу какому-то неизвестному Беляеву? Да и кто он в этом суматошном мире эмигрантов и авантюристов, бесшабашных искателей удачи и прожженных дельцов? Эти беспокойные вопросы мучили наши головы.
Экштейн остановился и утвердительно спросил:
- Выходит, вы с дружками все же рискнули?!
Серебряков кивнул головой:
- Ага, после всяких мытарств через сушу и моря мы добрались в чужой и незнакомый Парагвай. Тут нас и встретил Беляев. с этого момента наши жизни оказались переплетены, но никто не может читать следы судьбы...
Беляев уже приступил к устройству колоний из эмигрантов, воевавших с красными большевиками. Здесь они строили мосты, дороги, здания, казармы. Страна постепенно оживала благодаря помощи нашего технического персонала.
А для меня, Саша, открывался огромный мир, так не похожий на степи Тихого Дона, мою станицу Арчединскую. Хотя я и сейчас помню запах дымного кизяка в печи и сигающих по лавкам козлят. Как говорят, стрелял-не убили, болел-не умер, бежал-не словили.
Экштейн внимательно слушал и, скользя взглядом по пышным зарослям, доверительно сказал.
- Знаешь Василий и на мою долю хватило передряг. Мне было 14 лет, когда большевики по злобе или по дури расстреляли моего отца, известного полярники, инженера-кораблестроителя.
Тогда я вступил в конно-егерский полк Юденича и воевал под Петроградом. Когда эта «петрушка» с наступлением на Петроград с английским частями провалилась, я схватил воспаление легких. Попал в госпиталь, эвакуировался в Эстонию, а там подхватил тиф. Опять завшивленый госпиталь. Плюнул я на армию и поступил в Праге в университет. Сильно увлекся спортом и попал на первый чемпионат мира по футболу в Уругвай. В Европе меня никто не ждал - и я перебрался в Парагвай, где меня приметил и поддержал Беляев.
- Вот и меня увлекла эта страна - продолжил Серебряков, посматривая по сторонам шуршащих зарослей. – И я во все глаза разглядывал пышно-зеленые дебри, огромные болотистые заросли, реки с кишевшей на берегах дикой птицей и зверьем. Я был поражен, видя изобилие пальм, апельсиновых садов и цветущих кустарников, здоровенных кактусов, многие названия мне вообще были незнакомы. А какой аромат исходил от цветущих апельсиновых деревьев! В знойных степях гарцевали на полудиких конях наездники-гаучо, стерегущие гурты жиреющего полудикого скота.
Интересно ведь! Черные глаза всадников зорко смотрели из-под широких шляп, разноцветные платки виднелись в вороте рубах, заправленных в шаровары. На широком кожаном поясе висели всегда наготове револьвер и острый нож-мачете. Обувь украшали огромные шпоры.
При встречах у костров с парагвайцами потрескивал огонь, таинственно плескалась вода у берегов, и они оказались добродушными людьми. А если их не задевать, то они так напоминали казаков-сородичей. В разговорах они произносили странные, музыкальные имена и названия, которые будоражили кровь. От них веяло какой-то необузданной вольной удалью.
И во мне, наверное, взыгрывала кровь моих предков-землепроходцев, охотников за удачей - и я горел желанием одолевать препятствия и трудности. Это был зов неведомых краев и он пробудился во мне здесь!
Вот так, Александр! Наша смена закончена. Пошли на боковую. А завтра опять нелегкий путь!
Рано утром, ведомые Беляевым, они пробирались, озираясь, как партизаны, через чужую местность.
Несмотря на кажущуюся тишину и спокойствие, что-то дикое и неведомое беспокоило души разведчиков, не давало им покоя. Под ногами стали попадаться белесые человеческие черепа, ребра, берцовые кости….
Какими бы пустынными не казались эти места, у них не пропадало ощущение, что кто-то следует за спинами. Да и кони повели себя беспокойно, фыркали.
- Лошади самые лучшие дозорные. Прислушивайтесь к ним, они не подведут, - заметил озабоченно Серебряков.
Когда на ночном привале он ложился спать, рука его всегда покоилась на прикладе карабина.
Как-то очнулся он от острого чувства опасности. Сквозь свинцовые тучи проблескивала луна. Напряженно вслушивался в безмолвие, что же разбудило его инстинкт? Приподняли головы, насторожили уши лошади. И тихо шевельнулся один, другой проводник. Это шелестела, заколыхалась высокая трава, все ближе… Звери подкрадываются или люди? Мелькнули силуэты людей…
Внезапно среди ночной тишины раздался пронзительный, раздирающий душу, боевой клич! Из дальних кустарников выскользнули темно-коричневые фигуры дикарей. Опасаясь подобраться поближе к проснувшемуся лагерю белых людей, они издали пустили рой жужжащих стрел из луков. В трех пальцах от уха Экштейна зыкнула стрела.
Иные, подпрыгивая от ярости, потрясали боевыми дубинками. Другие же остервенело метали дротики, но те на излете втыкались перед лагерем. Один из рослых дикарей, с виду вождь, в беге с размаху и воем, раскрутил дубинку и запустил ее в голову Серебрякова, но тот вовремя отпрянул, и она на лету вдарила его в плечо и сбила с ног.
- Ну, мразь, держись! - разозлился он, и, превозмогая боль, рванул из чехла карабин и на выдохе спустил курок. Раз и второй! Здоровяк с воплем закружился и рухнул на землю.
- Бей гадов, хлопцы!- закричал Серебряков.
Видя смертельную угрозу, все из-за тюков со снаряжением дали залп из винтовок. Дико заржали кони, взбрыкивали и визжали мулы. Огнестрельный огонь, пламя и громовой грохот во мраке были мало знакомы ночным разбойникам.
Эти внезапные выстрелы ошеломили их! Охваченные неожиданным страхом и видя, что их вождь упал, обливаясь кровью, они подхватили его и раненых, и, словно злые духи, исчезли, растворились в темных зарослях, откуда и явились.
Экштейн подошел к тюкам и начал вырывать застрявшие в них стрелы:
- Ну, столько стрел выпустили, что из них можно развести костер и заварить мате.
- Слава богу, эти ночные бестии оказались вдалеке, и в людей не попали,- перекрестился с облегчением Беляев. – Может, теперь и другим закажут нападать на нас.
Они осмотрели геодезические инструменты, буссоль, компасы и прочее - и облегченно вздохнули, все оказалось цело.
Но даже много знающий Беляев не знал всех хитростей свирепого «лесного народа». Оказывается, до начала нападения, дикари проскользнули словно змеюки, к задремавшему караульному проводнику.
Набросились на него, резанули горло бамбуковым ножом, тот и пикнуть не успел - и утащили тело на поживу.
Кто станет очередной жертвой - мелькнуло у каждого? Поэтому охрану усилили на случай вторичного нападения дикарей. Пережитые волнения не давали долго заснуть. Лишь к утру люди забылись чутким сном.
Днем Беляев взял бинокль и внимательно осматривал окрестности, остерегаясь повторного нападения. Идя и плутая по следам «ночных дьяволов», они внезапно наткнулись на покинутые теми навесы из пальмовых листьев и кострища с грудами животных и человеческих костей, размозженных малых и больших черепов. Здесь валялись обугленные куски одежды, а возле них зловеще покачивалась на шесте обглоданная голова похищенного бедолаги-проводника.
Проводники индейцы нюхом учуяли в зеленых кустах замаскированные ловушки из остроконечных обожженных палок, торчащих, чтобы ранить врага в живот.
- Даже если получишь укол или легкую царапину, то смерть неизбежна, - предупредили они, - потому что острия их отравлены. Даже отступая и рыская от врага, морос стремятся его убить!
Обнаружили и другие ухищрения дикарей - заостренные колья, едва торчащие из земли, а в кустах за ними - поставленные в наклонном положении дротики, на которые жертвы, споткнувшись, должны были упасть. И труп готов!
Наших разведчиков окружала великая и опасная сельва. Настолько обширная, что взгляд парящего над ней грифа терялся у горизонта. Даже ветер, пролетая над ней, становился насыщенным и приобретал особый тревожный запах.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ. гл 4.
http://www.proza.ru/2017/03/09/312