VI
Утро принесло тот неотмирный покой, что всегда воцаряется в природе после шторма. Музыка их маленького сада - поначалу сдержанно-настороженная, к рассвету заиграла неиссякаемыми нотами оптимизма и жизнелюбия, уцелевших от недавней бури: птичьи трели ничуть не поблекли и заголосили так же бодро, свежо и естественно, как и тысячелетия назад, травы, растения и деревья выпрямились от жестокого ливня, чтобы взойти, расцвести и дорасти до подлинной красоты.
Едва проснувшись, он настолько чутко прислушивался ко всей этой естественной красоте мироздания, неуклюже подбирая слова, что не сразу заметил её отсутствие. Жуткий холодок на секунду мелькнул в его сознании, но она уже вошла в легком, опрятном халате с завтраком на подносе, и он облегченно откинулся на подушку.
- Ты плохо спал сегодня, очень неровно дышал во сне. Под утро невнятно бормотал... я разобрала на слух только слово "чудовища".
- Стоит ли об этом - он мягко коснулся ее руки.
- Стоит. У тебя даже рука до сих пор - холодная. Я подумала, ты достаточно безболезненно воспринял вчерашнюю информацию.
- Это не так. Просто, тип психореакции - интровертский. Как в замедленной съёмке, да ещё с постоянными перемотками плёнки назад. Знаешь, я всегда старался мыслить масштабно. Воспринимать Мир глобально, в совокупности всех его бесконечно сложных и запутанных механизмов. В своём веке - что ХХ, что ХХI, - я не сомневался, что человечество едва ли ожидает хоть какой-то просвет в ближайшие десятилетия. Но... не предполагал, что Будущее настолько чудовищно. Закат Европы и - явно небезгрешного, но человечного - Запада. 500 лет радикального ислама и тоталитарного Китая. Страшные, разрушительные войны. Миллионы невинных жертв, навсегда исковерканных судеб, не рожденных детей.
- Миллиарды - печально поправила она. - В сравнении с нашими былыми временами население Земли сократилось вдвое.
- Господи - произнёс он со слезами. - Неужели для просветления человечеству требуется почти три тысячи лет чудовищной Истории? Неужто ему тысячелетие назад было недостаточно - Толкина, Хэмингуэя, Экзюпери, Гранина - которые и сами воевали под внешне праведными вывесками, а потом, с их литераторским даром свыше, вынесли безжалостный приговор всякой войне... И каким страшным должно было стать минувшее тысячелетие, чтобы люди, наконец, пришли к миру без насилия на едва живой от былых глупостей и потрясений планете...
- Успокойся. Как видишь, справедливость, всё-таки, существует. Тебе следует поговорить на эти темы с Благодетелем - если пожелаешь. А здесь и сейчас есть Ты, Я и это чудесное Утро. Хотя, из-за тебя я не выспалась - с мягким укором произнесла она. Плохо спишь ты - неважно сплю и я.
- Да, прости - он обнял ее, но уже не страстно, а как красивую и хрупкую фарфоровую вазу. - История, войны, империи, религиозные идеологии, "конфликт цивилизаций"... Я ещё в 17 лет осознал: нет ни единого здорового человека, который не мечтал бы о главном: свой Дом, любимая рядом, творчество, созидание. Такие простые слова, но кто их понимает глубинно, по-настоящему? А внешне люди изображают всё, что угодно, кроме истинного зова души. Вспомни: это началось ещё в наш былой век. Слова "гуманизм", "человеколюбие", "сентиментальность" стали не просто постыдными в родном лексиконе - ради уничтожения самих этих понятий радикальные негодяи призвали на помощь религию.
- Знаешь, я лишь однажды общалась с нашим президентом - минут десять, не больше, - когда получала гражданство. Это единственная необходимая процедура. Там был небольшой экзамен по Истории минувшего тысячелетия и устройству нынешнего социума, сдать который для меня, круглой отличницы со школы, оказалось совсем нетрудно - улыбнулась она. - Даже не экзамен, а нечто вроде собеседования. В жилах Благодетеля течёт множество кровей, его спутница - итальянка, но он очень любит русских и превосходно владеет нашим языком. Даже наслаждался моим наречием - она вновь улыбнулась. - Так вот, он считает нас самым душевным, глубоким, отзывчивым, талантливым... и, одновременно, - несчастным народом с бесчеловечными условиями большей части исторического существования.
- Только, в отличие от Достоевского, не проводит и не обосновывает прямую нравственную связь между бесконечными страданиями от жестоких государств невинных людей и внутренними качествами народа, точнее - лучших его умов и душ.
- Наверное. Но мне сложно судить об этом. Чуть позже спросишь у него сам. А сейчас - давай завтракать. Потом сходим на прогулку. Нам обоим полезно подышать от всех этих разговоров...
***
Они уже бывали на этом озере - в свой медовый месяц. Любили часами сидеть на чистом берегу, вдыхать запахи легкого бриза и бросать в воду камешки, будто бы дразня видневшиеся на том берегу низковатые, древние горы. Потом, по-детски смеясь, сами не замечали, как вновь сливались в единое целое - благо, вокруг не было ни души. Но сейчас он вспомнил её вчерашние слова о географическом местонахождении их нынешнего маленького рая, с погребённым под пластами тысячелетней почвы их общим городом детства и юности. Ошибки быть не могло - и он остановился, как вкопанный.
- Что? Что случилось? - спросила она встревоженно.
- Господи - произнёс он, отвечая не столько ей, сколько самому себе. - Сузившаяся, обмелевшая, выпитая почти до дна нещадным "человеческим прогрессом", но - всё ещё живая и чистая...
- Да, это - наша любимая Волга. Точнее, всё, что от неё осталось. Присядь, я тебе расскажу. Просто, этот вопрос, в отличие от всех геополитических дрязг, меня взволновал с первых дней нового века.
Он молча, и давно уже не стесняясь минут личной слабости, по-детски прильнул к её хрупкому плечу.
- После разрушительной войны наш нынешний рай - из-за радиации - почти 300 лет был совершенно непригоден для жизни. Но ещё раньше Река обмелела и помутнела от загрязнений, а потом, в результате взрыва ГЭС, затопила город. Всё, что ты видишь сейчас - наш сад, леса вокруг, эту узкую, но чистую и глубокую полоску Волги, принятую тобой за "озеро" - всё это взращено и воссоздано практически на месте былой пустыни волонтёрами уже нашей цивилизации за последние 150 лет. Пришлось прокладывать новое русло и соединять в нём остатки разлившихся вод. Впрочем, ты не инженер и не технарь, - едва ли тебе настолько интересны подробности воплощения проекта. Да и сама я их не знаю - в деталях. Знаешь, что мне бесконечно важно?
- Думаю, да. Тот самый, чудом уцелевший кусочек родных мест детства - как и мне.
- Пускай даже - такой, но - всё ещё живой. У меня ведь то, что мужчины обобщающе именуют "косметикой" - тонко улыбнулась она краешком губ - шампунь, гель, дезодорант, духи - с запахами Волги, её берега, ветра, песка и воды.
- Я знаю... Странно, но при всех рухнувших естественным путём личных барьерах он, тем не менее, смутился - вспомнив собственное ныряние в её подушку в первый день жизни нового века.
Она вновь поняла без слов. И - незлобно, понимающе, - прыснула, взяв его за руку.
***
Они уже пару часов тихонько и почти молчаливо лежали рядом на берегу. Каждый думал о своём, что совершенно не нарушало незримой общей гармонии.
- Второе Пришествие - размышлял он - так и не состоялось. Но разве это не есть наивысшая справедливость? Господи - к кому (?!) Тебе сюда приходить... Нет более ни мытаря, ни фарисея-законника, ни ревностного преследователя христиан, преображенного неисповедимым путём в апостола. Еще в дни моей юности прошлого тысячелетия христиане переродились в театральных актеров, назубок выучивших Историю Боговоплощения, но ничегошеньки не осознавших - ни сердцем, ни душой. А постигших сокровенное, вопреки всем напыщенным голосам с амвонов, Ты - с бесконечно-заботливой любовью - забирал из мира Сам...
- Действительно, что Тебе являть Собой, к кому приходить - ради неизбежного повторного распятия? К религиозным фанатикам, вечно беременным "праведной войной"... стяжателям и сластолюбцам с безупречным богословским образованием... правителям-подсвечникам в храмах во имя "идентификации личной праведности", да использования Веры, как идеологической дубины? К несчастному народу, отягощённому веками беззаконий и дуростей власти настолько, что он начал защищать, оправдывать и возвышать собственных палачей? Или - к преуспевшему обывателю, бесконечно озабоченному приумножением любой ценой личных благ, большинством из которых он даже не успеет воспользоваться?
Он тихонько провёл по её светлым волосам, извиняясь за молчание.
- Действительно, сетовать - не на что. Сначала - отдельный человек, а спустя столетия - и Мир - способны поумнеть только сами. И такой страшной ценой. Он никогда не приходит, когда Его призывают сюда - политиком, идеологом, книжником и даже судиёй. А только - со Своим любящим сердцем ко всем жаждущим и любящим.
Она в это время думала совсем об ином. Невозможности простого земного счастья в их общем и минувшем, как сон, тысячелетии.
- Господи - беззвучно шептала она - это была бы не жизнь, и даже не существование, а... бытие на разрыв сердца. Ежедневно и бесконечно бояться за близкого человека в искажённом мироздании. Встречать каждое новое совместное утро - где-то там, глубоко в душе - как последнее. Переживать отсутствию привычного звонка в обеденный перерыв. Любая пустячная болезнь, задержка в пробке, севший заряд сотового, внезапное отсутствие дома любимого человека в привычное время - всё становится предметом того самого беспокойства, за которым, как за занавеской тёмного чулана, маячат неизбежные старение, немощь и смерть - и кому-то одному придётся испить общую чашу до последнего глотка...
Она взглянула в его глаза и словно услышала беззвучный ответ: я знаю, я - и думал, и писал, - об этом. А здесь не пишется ничего - не единой строки...
- И не нужно ничего писать - ответила она в их неслышном более никому диалоге - ты создал уже достаточно, и всё это мне дорого... навсегда, поверь.
А потом слегка отвернулась, чтобы он не прочёл по взгляду её мысли.
- Ты ведь знаешь пока далеко не всё, что познала в этом новом веке я. Останешься ли ты рядом со мной, когда поймёшь и прочувствуешь до конца, а это - неизбежно... я не в силах даже подумать - что тогда... Но ведь твой выбор пал на меня, а мой - был очевиден уже давно. Иначе, нас бы попросту не существовало в этом измерении...
И вновь - отчётливо услышала его беззвучный внутренний голос: ты права, всё уже сказано до нас, а мной лишь переформулировано. Милая, разве ты не знаешь мой ответ - вне зависимости от обстоятельств?
Он задумчиво взглянул на вечерний бриз, словно извиняясь за стихотворное вторжение в этот, кажущийся неотмирным, - день.
Жизнь безумно красива - когда
Начинаешь её замечать
По весне разольётся, оттаяв - вода
И сотрёт роковую печать
Что болело, томило и ложно звало
Чтобы ввергнуть в немую печаль
Всё потонет: останется лишь ремесло
Да перо, что не спит по ночам
В утлой лодке, качаясь в тех водах лихих
Что несут Обновленья поток
Доверяя лишь вёслам, да силе руки
Доплыву - отмолю Вечный Дом
Как дозреет Весна - обмелеет река
Успокоит теченье Июнь
И опустит устало весло та рука
Что узнает Последний Приют...
Его глаза умоляли её - остаться в этом Последнем Приюте - красноречивее всех беззвучных стихов. Тогда она успокоилась, отбросив все дурные мысли и сомнения. В надвигающихся сумерках слегка похолодало. Оба заметно проголодались и, наконец, прервали внутренние монологи с диалогами. Неспешно вернувшись домой, весело поужинали и - опьяневшие от воздуха взаимности и понимания - нырнули в общее ложе...
(продолжение следует)