Погребальные дроги
Так в трудах прошло еще сорок лет.
Однажды, в сухой август, чуть после полудня, Хейлгар и Меркурий сидели бок о бок на скамеечке писца – он ушел пообедать и оставил их вместо себя – и делились впечатлениями от старческих недугов. Оба решили, что эти болячки не опасны, но крайне надоедливы, и болит у них все, кроме зубов, которых они совершенно не растеряли. Меркурий счел, что таково действие весьма аскетической пищи жрецов, и Хейлгар, у которого не было собственного объяснения, согласился.
- А больше всего мне мешает боль в той ране от копья, да еще и пальцы сковывает, пожалуй…
- Да… А у меня временами шумит в голове, и иногда я ничего не слышу и пропускаю что-то мимо ушей – надеюсь, что это было важное, и оно меня не касается.
Старый Хейлгар далеко вытянул ноги в домотканых синих штанах (сидеть ему было больно, он ожидал дождя) и расшнуровал очередной свой колет из свиной кожи; он давно остригся, длинные волосы были слишком тяжелы для усталой шеи, и теперь казалось, что он нахлобучил кудрявую серую шапку из шкуры степной овцы. Подобравшись и хмурясь, сидел Меркурий; теперь он не казался присыпанным перцем, оброс коротким белым пухом и теперь, желтоглазый, напоминал северную сову или королевского сокола.
Было тихо; храмовую площадь давно расширили, убрав целый квартал попрошаек; теперь она была вымощена разноцветным камнем и изображала карту всех известных на тот момент земель, с надписью в самом центре: «Все пути ведут к Храму». Площадь эту переписчики именовали Громкой – если паломники ехали в телеге, на конях или ослах, грохот раздавался издалека, и дремлющий дежурный писец мог проснуться заблаговременно.
И сейчас у дальней границы площади затарахтела телега. В городе такая была только одна – большая и черная, наподобие погребальных дрог, но с узкими сидениями для нескольких человек. Это обыкновенная позорная телега, в ней возили приговоренных к казни или к продаже в рабство в Храм на покаяние. Сейчас на козлах сидел кто-то маленький и шарообразный – старики знали, это был Кей, прОклятый сын палача, карлик, - сидел, расслабив возжи. Телега везла единственного преступника – высокого старика в черном.
***
Позорная телега гремела, как барабан, бодро тащила ее пара белых кобыл палача. Старец сидел, как бы оцепенев, и лица его было пока не видно. Старец очень знакомо вытянул шпильку из жидкого узла над правым виском, и несколько седых прядей упало на плечи
- Проклятие! – изумился Меркурий, поднялся медленно, - Кто-то решил казнить короля!
И засеменил к границе площади.
- Подожди! Он – при мече! – заторопился следом Хейлгар.
- Ваше Величество, кто Вас казнит?
Король Аластер похлопал Кея по плечу, и тот остановил кобылиц. Восковое лицо карлика, словно бы треснувшее под кожей, посередине – проваленный нос, слишком выпуклые лобные бугры, торчащие зубы – выглядело тревожным и недовольным.
- Успокойтесь, Ваше преосвященство, никто меня не приговорил. Просто я не могу влезть на коня и приехал в телеге.
Зеленый Король медленно выбрался из телеги. Меч его действительно был при нем. Меркурий сменил аллюр и ступал теперь широким быстрым шагом.
- Что Вы сделали с посланием купца?
- Прочел и передал внучке Пуйхла – она все равно не наследует.
- Так ты снял проклятие, Аластер Гвардхайдвад? – вопросили сразу оба.
- Да, красные стрелы давно преломлены.
- Так каких же богов, - медленно прошипел разъяренный Меркурий, - ты не уведомил об этом меня?
- Ты и мне ничего не говорил, Аластер!
- Прости, но не должен же был я сам ехать к тебе. Вот если бы ты пришел…
- И меня бы пристрелили, как бешеного пса?
Зеленый король грустно рассмеялся:
- Я знал, что делаю, Ваше бывшее преосвященство! Я не хотел, чтобы столь беспокойное создание утопило бы в Сердце Мира что-нибудь еще менее предсказуемое.
Вот и злись после этого на короля!
Зеленый Король осел на скамеечку для паломников, двое уселись напротив – и напоминали сейчас двух охотничьих псов, что ждут команды хозяина.
- Но все-таки, Аластер, - начал Хейлгар, - ты бы не приехал просто так, верно?
- Увы, да. Теперь, когда я не могу быть рыцарем, не могу усидеть на коне, мне пришла пора умирать, и я сам себя приговорил.
- А Броселиана? – ахнул Хейлгар.
- Она знает. Она подарила мне долгий век, но не может остановить старость. Я хочу, чтобы вы оба проводили меня домой, отпраздновали мое упокоение, а дальше я отправлюсь сам.
Двое покосились друг на друга и встали одновременно.
- Подожди, мы скоро вернемся.
За воротами побратимы разошлись: Хейлгар Зрячий направился в скрипторий, а Меркурий – в свой старый домишко. Он выложил на стол изображение Сэнмурва на листе и оставил предложение для правящего епископа, Панкратия – толстяк Амброзий давно скончался от удара: начеканить Царя Птиц на дверце, через которую пилигримы покидают Храм, подписался и мирским, и храмовым именами. Не подписанный свидетелями, этот документ не мог бы считаться.
У зеркального входа Хейлгар Зрячий, Мастер-Зима, и епископ Герма встретились снова и степенно отправились к воротам.
- Что ты сделал? – спросил епископ.
- Сунул мое перо за ухо преемнику: сладит он с ним – прекрасно! нет – его беда… Простецы врут, будто бы Синее перо нашептывает мне советы прямо в ухо, и мастер Дункан в это верит – но советует лишь бог в моей крови. Знаешь, преосвященный, мы все равно теперь почти не трудимся и всем мешаем…
- Верно. Последние сорок лет только и слышу, что лезу в дела, которые совсем меня не касаются!
- Если и заметят, что нас нет, вздохнут свободно!
- Угу, - и стал епископ Герма совсем похож на сову.
- Я бы все равно скоро ушел – и так слишком сильно задержался. Аннуин сейчас у Броселианы, все их родственницы собрались, чтобы как-то справиться с бешенством. А меня, - усмехнулся Хейлгар, - они отправили подальше, чтобы бедного лисоньку никто не покусал! И верно, я стар и помочь им теперь не могу. Аннуин послала мне весть, приглашает к Броселиане…
Оба миновали надгробие Махона-Ваятеля, над которым тот трудился сам, доверяя ученикам только грубую работу: сильный каменный старец сидел на краю глубокой ниши с резцом в руке и насекал в глубине ее медвежью голову. Надгробие это так примелькалось, что епископ Герма на сей раз его и не заметил.
***
Король Аластер уже сидел в телеге, теперь спиной к вознице. Живописец видел – тот сильно ссутулился и потерял гибкость; длиннее и реже стала белая легкая бородка, стали узловатыми суставы пальцев. «Как Бессмертный Мудрец с родины шаха Луна…» - подумал епископ Герма.
Король дождался, пока рассядутся в телеге его провожатые и кротко попросил возницу:
- Кей, покатай нас по городу подольше.
- Хорошо, - буркнул тот. Он не был невежлив, просто горло его было постоянно затянуто липкой мокротой, и она мешала ему говорить.
Кей уехал на широкие улицы купцов и возил позорную телегу туда-сюда, как ткацкий челнок; семьи оптовых торговцев и посланников уважали улицы прямые, кварталы квадратные и небольшие, чтобы удобнее было бы подвозить товары.
Небо сплошь затянули высокие перламутровые облака; монотонно громыхала телега; камни мостовой и стен начали отдавать накопленный за день запас солнечного жара.
- Странно! – сказал Хейлгар, неподвижно глядя в небеса. – Нигде нет никаких людей – и солнце снова неподвижно?
Сын палача скрипуче захихикал и замолк, не сказав ничего.
- Но все-таки, Аластер, почему ты решил умереть именно сейчас?
- Ох, преосвященный, это очень дурная история. Может быть, и ты в ней каким-то образом повинен. Погибла Медуза, позавчера…
- Да ты что?! Как?! – изумился Хейлгар, - Так вот почему вернулась Аннуин!
- Медузу убил не слепец и не хитрец, как предвидела она. Это был самый обыкновенный лучник – не знаю, меднолицый ли, наш или человек Пуйхла, он раскрасил лицо глиной. Я его не догнал. Ему понадобились глаза Горгоны… Он спрятался за одним из окаменевших и выстрелил ей в затылок. Потом загнал до смерти одного из морских коней, когда я преследовал его по воде. В кусты на берегу он ушел пешком, и я погнался за ним по следам – и не догнал, разбил колени. Теперь не могу сесть на коня и поэтому больше не рыцарь. По закону Леса меня должен теперь вызвать и убить кто-то из зеленых рыцарей, но я уж лучше сам.
- Да, что-то сильно меняется, - пригладил кудри Хейлгар. – Младший Индрик носит ребенка.
- Кто должен умереть? – спросил епископ.
- Они пока не знают – это будет ясно лет через двести.
- Да, Броселиана поэтому все чаще ходит повидаться с ними… Кей, уезжаем.
Пока телега добиралась до ворот, разговор стал еще более странным, еще более печальным. Зеленый Король начал так:
- Вот, братья! Каждый из нас совершил по два великих дела, а потом трудился весь остаток жизни, чтобы они не пропали втуне. И что же из этого вышло? Мы не можем продолжать труды вечно.
- Что вышло? – отвечал епископ Герма, - Картотека служит всем землям Запада. А вот охота на богов, увы, годится не для всех. Так, сколько их пришло к нам – тысяч десять всего за сорок лет? Да, примерно столько. К Сердцу Мира отправились тысячи три-четыре из них, не больше: в основном, больные, поэты, еще больше цыган – они хотят творить волшебство с помощью богов; рабы – раз ты, Хейлгар, освободился, то и они обретают свободу, но таких рабов немного; и сотрудники Картотеки – вот и все. Эти поиски Кровоточащего Копья, видимо, отвлекают людей. Говорят, оно у Пуйхла, он якобы ранен им. А что с него течет – кровь Сердца Мира или же человеческая, об этом не думает никто! Теперь вот решили, что эту кровь надо собрать в какую-то чашу. Один паломник пришел для того, чтобы украсть нашу, алтарную – и говорит, что она раскалилась в его руках…
- Он не лжет? – спросил король Аластер.
- Да нет, просто заблуждается, его совесть мучает. Обыкновенная драгоценная чаша, не реликвия… Так что пусть теперь послужит нам на рудниках годок-другой, а потом пусть себе идет к Сердцу Мира за свободой, - злобно рассмеялся епископ.
- Верно, - сказал Зеленый Король, - про это Копье много чего говорят, но никто его никогда не видел.
- Слышали звон, да не знают, где он, - проворчал Зрячий Хейлгар, - это они про Копье Мрака, что проткнуло меня! Так это теперь Лестница, а Чаша – само Море Крови!
- И еще, - продолжал Зеленый Король Аластер Гвардхайдвад, - наши паломники, около тысячи человек, нашедших своих богов, ушли в земли Чернокнижников. Там они присмотрели себе холм, вроде троянского, хотят его откупить и построить себе городок. Но герцог Гавейн, мой зять, медлит, и переговоры продолжаются вот уже пятнадцать лет – и все без результата.
- Правильно, - заявил епископ Герма, - новая ересь всегда опасна, и епископ Панкратий тоже не собирается помогать им. Зря – стоило бы приручить их.
Телега давно уже катилась через яблочные сады за городом; кое-где яблоки ярко зеленели, редко и плотно стукала о землю падалица.
- И как его выдумал братец мой Борс, в каком сне увидел?
- А помнишь, Аластер, как лесные существа и некоторые из Детей Божьих стали перехватывать пилигримов да расспрашивать о напутствиях?
- Ну да. Первое время некоторых даже пытали. Теперь просто беседуют. Как думаешь, чего им надо?
- Наверное, они хотят тоже обрести веру? Сейчас в лесах Аннуин живет Фавн-Исповедник, они считают его святым, и люди тоже – кто его видел.
- Это радует, - ехидно вмешался епископ, - наконец-то боги желают узнать хоть что-то о людях.
- Ошибаешься, Меркурий…
- Не Меркурий – Герма.
- Все равно ошибаешься, братец-князь, - махнул рукой живописец, - они хотят узнать что-то о себе, используют людей, как мы с тобой – черные зеркала у главного входа.
- Эти боги никогда не меняются! Зато ты стал очень уж мудрым!
***
Позорная телега давно миновала сады и ушла в поля. Три старика дремали, покачивая головами; казалось, спят на ходу и белые кобылицы; Кей тихо мурлычет какое-то нудное песнопение вроде тех, что используют, отправляя усопшую душу в никуда.
Зеленый Король вдруг встрепенулся и раскрыл глаза. Ветерок пошевелил его легкую бороду.
- Но все-таки, братья… Сотворили мы вместе нечто странное, неизвестно зачем и кому потребное… Но нас-то как сюда втянуло?
Епископ Герма прищурился в ответ:
- Я – камилл, из рода жителей Трои, потомков Энея. Сестры и я – цена права на спорную часть виноградников…
- Так ты тоже раб? – удивленно спросил Мастер-Зима.
- Как сказать, как сказать? Официально – нет, по сути - да. Ты тоже не продан, а подарен… Так вот, девочки остались почти дома: одна хранит священный брачный огонь – у нас этим занимаются старшие женщины рода, а вторая – младшая пророчица в подземном прорицалище Локсия. Меня отдали служкою в храм Неведомого Бога, а потом благодаря способности к языкам – сюда, с одной миссией. Я – обыкновенный средний сын, которых некуда девать, здесь – чудесный мальчик, еще в тридцать пять принявший сан. А мой род – мелкие островные князьки, виноделы. Только вот у меня вместо винограда была вишня.
- Верно, - лениво произнес король, - историю делают средние сыновья, среди зеленых рыцарей их множество. Правда, многие уходят разыскивать это Копье…
- Смешно! – заговорил Мастер-Зима. – Я, оказывается, цыган, и у меня целый табор родни. Они состоятельные – все жонглеры и музыканты. Лет десять зимой я был у них, когда они взяли в аренду чуть ли не половину деревни. Все такие радостные, что я теперь – всем известный цыганский герой! Бранили, правда, что мне не дается их язык и не нужна цыганская невеста. Но я им расписал фургоны поярче – птицами, и еще нарисовал Коня Коней – он вроде Сэнмурва, тот табор избрал богом его. Все-таки забавно все это.
- Я не смог подробнее разузнать о твоем отце, - добавил епископ Герма. – Единственный известный мне германец Хейлгар – это знатный воин, метатель копья, пробивающий строй, он умел быстро приходить в боевое бешенство. Он должен был бы возглавить род, но его боялись и решили не платить выкупа. Род этот ныне распылен. Хейлгар – это прозвище, твоя мать приняла его за имя, а их фамильное имя странное – то ли Светлое Мужество, то ли Ясная Ярость.
- Что ж, пусть так.
- Странно все это… Говорят, что я не только племянник, но и родной сын Бана – от сестры! Бана воспитывали в другом доме как почетного заложника. Когда он вернулся, сестра, естественно, была ему чужой. Она родила меня ровно через девять месяцев после смерти мужа. И есть один смешной признак, который был у Бана, но отсутствовал у его сестры… - Зеленый Король выглядел смущенным.
- А какой?
Король Аластер судорожно хихикнул:
- Не думай, мастер, ничего величественного – я умею сворачивать язык трубочкой, только и всего, и мой отец тоже. За это меня как-то выпороли и велели больше так никогда не делать… Зато Бан хотел признать меня… Так вот, я неугоден при дворе, потому что должен наследовать и Бану, и его сестре, моей матери – такие королевские браки иногда допускаются, но не задним числом же! По закону, я теряю это право, если получаю иную корону – вот почему мне был так нужен брак с Броселианой, Я старший, спорный наследник – уступил и оставил править Борса, его законное происхождение несомненно.
- И чего же мы этим добились? – проворчал епископ Герма, - эти истории никак не связаны с нашими деяниями…
Телега все катилась, оставляя позади поля и луга. Разговор все тек, то усиливаясь, то замолкая – о подвигах и ошибках зеленых рыцарей, о нравах лесных существ, Фавне-Исповеднике и винах Архипелага – молодых, выдержанных и даже сгущенных и сушеных.
Когда появились первые из деревьев, пробравшиеся чуть дальше, чем сорок лет тому назад, Зеленый Король снова остановил возницу:
- Возьми за службу, Кей – твоей семье пригодится новый хороший меч! – и торжественно снял длинный меч вместе с траурной перевязью, уложил на скамеечку. Сын палача, так и не обернувшись, развернул телегу и погнал ее назад.
- Так куда мы идем? – спросил Хейлгар.
- На мой постоялый двор, он тут рядом, - ответил Зеленый Король.
***
Три старца свернули на широкую песчаную тропу и заковыляли дружно вперед по светлому лесу. Выпугнули сороку из кудрявой березовой кроны, и она, суматошно треща, пролетела вперед и скрылась.
- Ого! – улыбнулся мастер-Зима. – Здесь я чувствую себя куда сильнее, чем Храме! Задница почти не болит!
- Верно! – епископ Герма перестроился с семенящего на широкий плавный шаг, который со стороны казался медленным.
А король Аластер подобрал длинную палку и хромал дальше, опираясь и на нее, и на руку Хейлгара.
- Аластер, - спросил живописец, - твои дети приедут проводить тебя?
- Не успеют, - вздохнул Зеленый Король, - Сын служит верховному королю, вернется вместе с дружиной, когда услышит о моей гибели. Но править зелеными рыцарями, скорее всего, не станет – это свободное братство, а не династия. Дочка замужем за Гавейном, у нее давно внуки – наверное, она не приедет совсем, не отпустят.
- Моя Хрианон тоже очень далеко – заботится о той реке, что течет во владениях Чернокнижников. Решила выбрать судьбу матери, не становиться человеком. А почему твои решили держаться судьбы людей?
- Дочь полюбила Гавейна и осталась у него, а сыну было веселее при дворе.
- У тебя нет сына… - тихо произнес епископ.
- Ваятель Махон может считать себя моим сыном, - ответил живописец.
- Король, - осмелился спросить, не смея обернуться, епископ Герма, - ты намерен покончить с собой? тебе потребуются покаяние, исповедь или напутствия?
- Скоро увидите сами, - отрезал Зеленый Король.
***
То, что странствующий король назвал свои постоялым двором – большой деревянный дом с крыльцом и выкошенная прогалина для рыцарских шатров, сейчас пустая. Забора не было, вокруг дома клубками валялись серые и пегие ездовые собаки. Заслышав хозяина, они пробудились и сели перед ним чуть ли не строем, молча улыбаясь и мотая хвостами в низкой траве. Оглаживая каждую по очереди, хозяин соблюл церемонию приветствия.
Хозяйки и ее подруги, по-видимому, еще не было дома. Король провел спутников через сени в первую, самую просторную, комнату. У входа в чем-то наподобие высокого ведра стояли рогатины и копья, по стенам развесили луки, шиты и мечи. Разбросав медвежьи, волчьи и бараньи шкуры вокруг каменного очага, три старца устроились – кто сидел, кто полулежал у низкого огня.
Вскоре в сенях упали на пол две пары деревянных башмаков. Король Аластер встать не смог и только обернулся; Хейлгар шагнул навстречу. Это вернулись Броселиана и Аннуин, других родственниц с ними не было. Броселиана заплакала и уселась рядом со своим королем, Аннуин повисла на крепкой шее живописца.
Когда хозяйки уселись и сняли головные покрывала, епископ Герма опечалился – обе феи были стройны и подвижны, как в юности, румяны и гладки лицом – но совершенно седыми!
- Все, Аластер, все! – плакала Броселиана, - Они закололи твоего коня и теперь причащаются его плотью и кровью!
- Ну, не плачь, - обнимая ее и удерживая за плечи, бормотал король, - я же все сделаю сам, ничего они тут не могут. Да они и не тронули наших псов…
Она резко отвернулась, встала и вышла в сени; возвратилась с кувшинчиком пива, хлебом и сыром. Аннуин тесно прижалась к своему живописцу, все гладила и гладила его по седым кудрям. Епископ Герма окостенел, скрестив ноги и уперев кулаки в колени; он давно отпустил брови, но теперь они ему, кажется, снова мешали – так резко и часто он вздергивал кожу на лбу.
Когда хлеб и сыр были съедены, а кувшин пива прошел по рукам и вернулся к королю, епископ Герма успокоился и неожиданно заговорил:
- Я солгал – слышу я ничуть не хуже, чем раньше. Дело не в этом, а в том, что я теряю память. Непрерывная моя память кончается на событиях сорокалетней давности, на твоем возвращении, Хейлгар. Теперь же я могу позабыть о целых годах, потеряв их навечно, и «не слышу» именно тогда, когда что-то забываю. Поэтому я пойду с тобою, Аластер – но скажи, ты принужден умереть своим братьями или решил это сам?
- Я сам. Видишь ли, у меня в руках две власти – Лесного Короля и главы зеленых рыцарей. «Зеленый Король» - это имя-помесь. Я мог бы остаться на королем на покое, с моею женою, но теперь моя дальнейшая жизнь была бы пуста.
- Хорошо, - передернул ртом епископ.
Живописец мягко вывернулся из рук жены и присел рядом с ним.
- Брат, - попросил он, - посмотри-ка мне в глаза!
Солнечный свет падал в широкое отверстие над очагом, отблески огня освещали лицо Хейлгара сбоку. Епископ Герма вгляделся пристально – зрачки не были такими черными, как радужки, они чуть помутнели, посерели…
- Молочные пенки?
- Угу. Последний год я вижу только цвета, не линии. И не осмелился сказать раньше: это будет расти и меня загубит.
Стало ясно, откуда взялось недавнее обыкновение Хейлгара – чертить линии пальцами, что-то поглаживать, тискать, ощупывать; прежде епископ думал, что руки его друга так беспокойны просто от старости, но сейчас…
- Поэтому я ухожу с вами.
- Что?! – придушенно вскрикнула и побледнела Аннуин.
- Да.
- Все, - властно изрек король Аластер, - Пора, солнце еще высоко. Они не угомонятся до завтрашнего вечера – всю ночь просостязаются, потом выспятся и выберут себе нового главу.
- Куда?
- К Сердцу Мира, само собой – там наши долги и долги перед нами.
Король снял со стены меч – самый короткий и широкий, с угловатым концом, меч пеших воинов побережья – и опоясался им.
***
Живописец вышел во двор первым, жена тяжело висела на его руке. Епископ все сидел; из сеней донеслось:
- Но почему ты?! За компанию не умирают!
- Слепну я – и не могу быть только твоим домашним лисом.
- Да будьте вы прокляты, все трое!
- Отпусти, Аннуин, пожалуйста, отпусти! – тяжелый бас его звучал мягко, умоляюще – и угрожающе.
Потом Аластер пропустил в дверь Броселиану – оба молчали, она покрыла седую голову и половину лица. Последним поднялся епископ Герма, вышел и крепко затворил дверь.
У дома Аннуин наградила его проклятием на лесном языке и свирепым взглядом ярких изумрудных очей. Он ответил такой же вспышкой, медной; сгорбился и смахнул с рук незримую пыль, прошелестел ладонями. «И все-таки я возьму и уведу его отсюда, я, а не ты, лисица!»
Стараясь смягчить непоправимое, подошла траурная Броселиана:
- Ваше преосвященство! Прошу Вас, облегчите его страх.
- Хорошо, Ваше величество. Да. И скажите, Вы знаете, где сейчас Царевна-Жаба?
- Она больше не жаба, а четвертая из Горгон, ее зовут Ирида – и я не совсем понимаю, как действует ее убийственный звездный глаз. Сейчас она утешает Сфено и Эвриале, они совсем не понимают, что такое смерть.
- Тогда, будьте добры, передайте ей мои соболезнования, если она еще помнит меня. А ее дети с нею?
- Вы ошибаетесь, Ваше преподобие. У нее их не было, никогда.
Хейлгар не смел стряхнуть с руки жену.
- Уходите, - крикнул он, - я догоню!
Епископ Герма подхватил короля Аластера под локоть, и они, не оглядываясь, углубились в лес. Самый похожий на волка пес увязался следом.
- Пусть он не возвращается – иначе она убьет его на месте, - вслух подумал король. Епископ промолчал.
Но рыкнул волкообразный пес, высоко, на всех четырех лапах, подпрыгнул в воздух седой облезлый лис и обернулся живописцем, потным, бледным и вроде бы даже похудевшим. Его не осмелились спросить, как он смог остановить Аннуин.
-Ты пришел!
- Подумай все-таки!
Осмелились спросить об ином:
- А как ты нас нашел?
- Даже принюхиваться не пришлось, Аластер! Ты трещишь коленками на ходу как целая упряжка северных оленей…
Тропа вывела троих к берегу лесной речки, довольно широкой и быстрой. У берега крепился неподвижный старый плот, а рядом, как ослик на привязи, подпрыгивала плоскодонка с намалеванными у носа красными глазами. Король отвязал ее, сбросил на плот короткие весла и взял другое – длинное, непарное, с узкой лопастью.
Подождал, пока усядутся на банку спутники, сам сел на корме, оттолкнулся и повел лодочку на стрежень. Пес сел на берегу и завыл, тонко, длинно и неожиданно красиво. Другие псы отозвались издалека.
- Теперь, - вздохнул зеленый король, - нужно все вниз. Эта река впадает в другую, большую, и нас вынесет прямо к Сердцу мира.
- Когда?
- Завтра утром.
- Три храбреца в одном тазу
Пустились по лесу в грозу, - пошутил епископ.
- Так ненадежен старый таз,
Что будет кратким мой рассказ, - с кроткой улыбкой отозвался король.
Речка, казалось. стоит между высоких стен леса. Темная зелень отражалась в воде, и было непонятно, где здесь поверхность и где сама бездна. Время было незаметным, и все оцепенели – двое на банке, один – на корме. Живописец вглядывался в узкий серенький коридор небес, епископ сложился почти втрое и глядел в воду, в глубокие зеленые и бурые тени, а король после каждого движения веслом начинал жевать запавшими складчатыми губами; глаза его казались уже не синими, а сизыми, как грозовые тучи. Когда Зеленый Король прослезился, его спутники отвели глаза – один вниз, другой – в небо.
Лодка давно ушла в лес. На берег прибежала Аннуин, огляделась. Поняв безнадежное свое опоздание, она опустилась на колени рядом с собакою – «Волчик, ах, Волчик» - обняла ее за толстый воротник и безутешно расплакалась.
***
После заката речка заметно расширилась и в сумерках казалась белесой – так чувствовалось близкое песчаное дно. Вода намыла большой плоский полуостров, чуть поросший низкой ивой, а за ним открывалась широкая река, ее дальний холмистый берег. Ни мостов, ни брода здесь не было.
- Все, здесь мы должны переночевать – до завтрашнего полудня искать меня не будут.
Плоскодонку вытянули на песок полностью и на всякий случай привязали к веслу. Трое разбрелись, осматриваясь, и все вернулись с топливом, пусть и сыроватым.
- Пусть его, этот огонь, – ворчал Зеленый Король, - и так и так конец…
Палки сложили в подобие сруба, застругали палочек, и его величество высек огонь. Слабенькое пламя слегка шипело и дымило, но держалось.
Вечер был теплым, сумерки постепенно превращались в темноту. Король сбросил черный наряд и вошел в воду. Довольно долго он брел по воде – сутулый, твердый, долговязый, - потом быстро поплыл вверх по течению. Епископ укладывал в костер ветку за веткой; живописец прислушивался – кто-то изредка сильно ударял по воде.
Пламя поднялось и окрепло. Налетели мотыльки и злые комары, а вслед за ними – маленькие летучие мыши. Они метались над огнем, иногда летели, как смятые замшевые тряпочки, прямо в лицо, но всегда успевали свернуть. Уследить за каждой мышью и тем более за всеми сразу было невозможно. Епископ Герма сидел неподвижно, сложившись втрое, уперев подбородок между колен и щурился из-за света и дыма.
Хейлгар подумал, послушал и тоже разделся. Он выглядел моложе и здоровее спутников – на мускулистых коротких ногах, заросший седым курчавым волосом от лобка почти до плеч, с небольшим брюшком.
«Экий сатир! Я безумен настолько… Но ты же ее оставил, так? Тогда скройся сейчас же, не стой у меня на виду».
Тот вошел в воду, обернулся лицом к глубине и поплыл туда, где опять хлопнул хвост и по воде побежали кольца. Потом без всплеска нырнул.
Зеленый Король возвращался назад – его, лежащего на спине, неподвижного, вперед головой несла вода, лишь легкий ореол волос немного шевелился. Руки короля были жестко сцеплены на груди, и не хватало ему только рукояти меча под ладонями. Пехотный меч лежал у костра. Плеска со стороны Хейлгара все не было, и епископ Герма встревожился. Тот все-таки вынырнул, вздохнул и снова ушел под воду. Хвост по воде больше не хлопал.
Зеленого Короля долго волокло спиной по песку. Когда остановило, он сел и пошлепал к берегу, оделся и сел поодаль от огня, выжимая редкие волосы и бороду. Епископ не шевелился и ждал. Скоро выскочил и Хейлгар с крупной рыбой в руках – небольшим гладким чудовищем с широкой мягкой пастью и длинными усами. Он, вытрясая воду из ушей, уронил сома на песок, и тот тоже запрыгал, судорожно ударяя хвостом.
- Отпусти! – попросил епископ Герма, - Нам же все равно умирать.
- И ему тоже умирать, - огрызнулся добытчик.
Пока он одевался, король заколол сомика мечом и приспособил его на сырой ивовой ветке над костром и остался следить за парадным блюдом. Его спутники порознь отправились в лес и вернулись в разное время, один – с большой охапкой хвороста и палок, второй – с тремя бревнышками. Потом отошел Зеленый Король, вернулся с целым кустом смородины и уложил первую пачку листьев на угли. Встал влажный белый пар, разлетелись во тьму насекомые и мыши.
Недвижно просидев еще сколько-то – рыба уже начала испускать тинистый пар – епископ Герма нарушил молчание:
- Хейлгар, ты можешь… передать своему богу просьбу… от меня?
- Да, могу. Но сейчас он не здесь, я просил его побыть с Аннуин до завтра. И не хочу их пока беспокоить.
- Так ты можешь принимать и отпускать его? Ничего себе!
- Ну да. А что такого?
Тогда епископ медленно распрямился и отправился на водопой. Вода была чистой, довольно теплой и вяжущей, с привкусом мела и извести. Этих привкусов живописец, привычный к белой пыли черного фона, не оценил бы, не смог бы заметить.
***
Рыба закоптилась и была съедена, внутренности и кости выброшены в воду. Сложили костер на всю ночь из пары бревен, уложенных на угли. И устроились на куче ветвей под светло-серой влажной сутаной, Зеленый Король – в центре, и по бокам его верные спутники. Епископа Герму, как наименее одетого, отодвинули к огню.
Первым в тумане проснулся король. Его озябшие спутники сползлись, сдавили его с боков и сильно прижали сверху. Он очнулся от удушья и решил, что сердце все-таки сдало, а плотный холодный туман встречает его уже не на земле. Но было как-то колюче, щекотно, жарко и шумно, как не бывает в загробном мире. Справа в ухо лезла борода, слева упиралась в висок щетина, острая, как резаная проволока. Бородач, когда ему не хватало воздуха, всхрапывал громко, как конь, и шлепал губами. Щетинистый говорил на латыни что-то об истине в пламени свистящим быстрым шепотом; он же сгреб остальных двоих в охапку и крепко удерживал рукой и коленом.
Король передернул плечами, и эти двое дружно сдвинулись еще крепче – а старческие ребра ненадежны. Тогда он растопырил локти, саданул обоих в бока и рявкнул:
- Хватит дрыхнуть! Задавили!
Острый локоть напрягся и придавил его горло. Второй забросил на него обе тяжелых ноги и от души всхрапнул еще раз.
- Слазьте с меня, оба - прошипел король, почти придушенный, и еще раз ударил локтями и коленями.
- Не надо, - мягко попросил щетинистый и потерся щекой о висок короля; тому показалось, что его чистят конской скребницей. Бородатый испустил особенно жуткий, длинный воющий храп, стал сворачиваться клубочком, и его ноги оказались на королевской груди.
- Ничего себе! – пропищал Аластер Гвардхайдвад, потянулся к мечу в изголовье и быстренько выбрался из-под завала. Тут же он упал и постарался отдышаться.
- Меркурий, отцепись, раздавишь! – прохрипел смущенный бас.
- Подожди, дай хоть локоть разогнуть! – прикинулся старой развалиной епископ Герма.
- С вами как в утробе щенной суки! – выругался король.
***
Но они оказались старыми развалинами на самом деле. В плотном тумане костерок почти погас. Скорченные, дрожащие, отсыревшие старикашки, откашливаясь и пытаясь расшевелить суставы, откатили головни в воду, забросали уголья песком, спустили лодку, кое-как влезли в нее и отплыли.
Поскольку Аластер шевелился с большим трудом, а епископ Герма не умел работать длинным веслом, на корму уселся Хейлгар – как ни странно, но ему удалось-таки выспаться, и чувствовал он себя совсем неплохо, разве что чихнул раза два. Теперь они сидел прямо, мягко перекладывал длинное весло, а остальные двое недовольно хлопали глазами, громко скрипели и исходили лютой завистью. Даже в тумане было заметно, что у Зеленого Короля сильно распухли пальцы и отекло лицо, а епископ Герма мог поворачиваться только всем корпусом, с головой и руками сразу. Довольный Хейлгар посвистывал сквозь зубы и злорадно хихикал.
- Смотри-ка, он еще шевелится! – тут же отозвался король на особо ехидный смешок.
- Ну да. Прикончить вредную тварь!
- Да? И кто вас тогда повезет, развалюхи завидущие?
- Ну что ж…
- Преосвященный, ты меня до крови ободрал и чуть не придушил.
Епископ задумчиво потер щеку, на самом деле обнаружил кровянистую корочку и мрачно извинился.
- Обрить тебя, что ли, мечом?
- Смысла нет. Спать мы уже не будем, - и добавил, хмуро потирая ладони, сбрасывая невидимую пыль:
- Ужас. Ни разу не спал в такой большой компании.
- Да. И тесной, - добавил свою претензию король.
Тут епископ Герма резко пригнулся, а лицо его стало кирпичным; Хейлгар что-то неожиданно увидел под водой. Король Аластер удовлетворенно расслабился.
***
Испарился туман, и утро окрепло. Небо над рекой казалось бесцветным, солнце – белым, леса на холмистом и противоположном, низком, берегах – почти черными. Когда к епископу вернулась сосредоточенность, он попросил еще раз:
- Хейлгар, можно обратиться к твоему богу?
- Да, он со мной. Говори.
- Может ли он показать нам, как там у них, на дне Моря Крови? Надо же узнать…
- Да, - присоединился Зеленый Король, - ты единственный живой Дом Божий среди нас, и ты сделал Индрика и Горгон, хотя видели их мы с Броселианой.
- Хорошо. Если он согласится.
- Тогда поменяемся: передай мне весло…
Пока кормчие менялись местами, епископ неподвижно глядел в бледное солнце и думал так, свирепо и скорбно;
«Я тяну время, потому что последняя ночь пришла и ушла, без толку и без возврата… И нужны ли мне или кому-то из нас эти ненавистные боги?» Но видение крепко схватило его, как остальных.
- Зрите, что видит моя сестра! – изрек бог, очень похожий на змееногого, но более веселый, пухлый и женоподобный.
Сначала была плоскость, и на ней, как на бархатном зеленом плаще, были веером разбросаны кривые серые клинки. Веер сходился к Чаще, к Сердцу Мира, и Кровоточащим Копьем была именно эта из рек. Море покоилось между приливом и отливом, и вода его была легка, солоновата и воздушна. На дне сверкал город – он был живой, это пестрый радужный змей свернулся на стенках чаши и слегка шевелил яркими кольцами. Всюду плавали, летали, ползали, передавая друг другу некие искры и пламенна.
- Наш город живой, он нарастает, как змеиная шкурка или коралл, и запоминает все, что с ним и с нами было, - улыбнулась красавица.
- Но вам, - оборвал женоподобный, - нужно не это. Здесь мы играем стихиями, еще ниже наши братья двигают каменные плиты, что скользят по раскаленному ядру земли, но и это всего лишь детская игра! Но смотрите! Вы сделали другое.
Когда взоры соскользнули по склонам, по радужным кольцам, стало ясно, что бесконечно далеко в глубине прячется металлическое сердце Гермафродита. Сейчас оно покоилось между двумя ударами, и некий, крылатый, плотно сидел на нем. К нему прилетел второй, подобный, и сел на его место. Когда бог на секунду привстал, было видно, как сверкает все еще живое яйцо – боги высиживали его по очереди.
- Нам нужно, - спросил Зеленый Король, - как-то с ним поступить?
- Мы не знаем, - ответили бог и богиня, и тут видение оборвалось.
- И все? – разочарованно спросил живописец.
Теперь небеса над рекой расширились, были выпуклыми и голубыми, вода – мелкой и прозрачной, песок лежал редкими волнами, и кое-где виднелись камни. Зеленый Король повел плоскодонку к берегу.
- Здесь будет водопад, выходим!
- Но зачем?! – тупо изумился Хейлгар.
- Да затем, дурень, что мы должны войти в Сердце Мира еще живыми, - проскрипел епископ.
***
Глазастая плоскодонка выползла на отмель; вдвоем высадив короля, ее втянули на берег из жалости, чтобы не губить в водопаде. Потерянное весло уплыло. Берег представлял собою плоское травяное взгорье, с редкими кривыми сосенками. Но в отдалении росли еще привычные кусты, и сквозь них пробирался некто крупный. Ступать уже сейчас приходилось как в холодной высокой воде. Некто не отставал.
- Это еще кто? – заворчал Хейлгар, - Твои?
- Нет, - вслушивался король, - это не всадник и не олень. Четыре копыта, но шаг легче и короче.
- Тогда, наверное, приятели Фавна-Исповедника приняли нас за паломников. Задержат, они не отстанут.
- Ну, ждем.
Из-за кустов выбрался вепрь и поскакал навстречу. На четверть крупнее обычного, бурый, неравномерно заросший, с воспаленными проплешинами на боках; короткий волосатый хвост выпрямлен. Ближе – и вот, с клыков капает зеленоватая пена, падая наземь, выжигает траву. Голова странная – глаза сближены, скулы торчат отростками, клыки почти прямые, толстые и острые, разведены широко и укреплены у оснований какими-то костными плоскими треугольниками. Безобразный зверь.
Подбежав, резко встав, вепрь раскрыл пасть, горящую пламенем муфельной печи, и выпустил в воздух двенадцать шершней. Те повисли стеной, молча. Зеленый яд все еще капал, расползались горелые пятна.
- Погуляйте, погуляйте, сыночки. А вы, праздношатайки, стойте.
- Ты Турх? – крикнул Зрячий Хейлгар, - Ты только что гостил у Аннуин… Это она тебя…?
Король потянул из ножен широкий меч и шагнул на шершней.
- Стой, старик! Тебя не удержат ноги, ты выронишь меч. Мне нужны моя расческа, мой гребень и моя бритва! Где?!
- Турх, - обернулся к нему епископ, - пропусти! отзови сыновей, они все равно мертвы!
- Как бы не так! Пусть, пусть погуляют!
- У нас нет твоих инструментов! Не мешай, дай пройти!
- Они мне нужны!
- Но почему?
- Я не понимаю!
- Так! – заявил епископ, нацеливая длинный дрожащий палец сначала на короля и после – на живописца, - Вепрь этот мой. Стойте оба. Стойте, сказал!
Он сгорбился, подобрался, в углах черепашьего рта показалась легкая белая пена.
- Вы, оба – тупые тугодумы! Стоять! Ты за сорок лет не удосужился меня простить, а ты, ты… - он зашипел, потемнел лицом и умолк.
- Да, Герма, - слабо улыбнулся живописец, - я тобою … злоупотребил. Я не знал, насколько это больно.
- Хоть какая-то польза от сегодняшней ночи.
Епископ Герма резко развернулся, на мгновение стал похож на бегущего бога, своего неудавшегося покровителя, и изловчился пролезть между шершнями; те не двинулись с места.
- Турх! Турх сын Тареда! Турх Белый Клык!
- Слышу.
- Ты превращен в вепря или был им?
- Меня это не касается, я не помню!
- Твои сыновья давно перебиты сынами Пуйхла, твои инструменты он передал Арауну как выкуп за душу. Оставь нас в покое, вонючая мерзопаскость! Иди и верни себе свое!
Он подошел слишком быстро и близко, чтобы противник не смог разогнаться и тут же напасть. Но Турх нападать пока не хотел – видимо, собирался начать нытье.
- Верни мне мой гребень, мою расческу, мою бритву!
- Для чего?
- Не помню.
- Тогда так: твои инструменты, повторяю, сейчас у Арауна. У тебя самого нет рук, и ты не сможешь привести себя в порядок. Для этого нужна некая жена – кто-то из Лесных Дев, Ирида Горгона или сама Поглотительница – вдова Арауна, этого я не знаю. Так что иди и возьми, иди и мсти, если тебе нужно это.
Вепрь фыркнул, брызнул соплями и улыбнулся – это, вероятно, значило у него улыбку. Епископ вытер ладонь и отступил вбок. Чуть он успел отойти, Турх вышел из оцепенения и промолвил:
- Не двигайся! Я пойду на север, я сожру кости Арауна, я натравлю сыновей на Пуйхла с его отродьем! И, может быть, изнасилую саму Поглотительницу, да... Но тебя я сейчас сожру, потому что ты не хочешь мне помочь. И начну с твоего тощего брюха. Должна же быть хоть какая-то польза…
Он пригнул голову и напрягся.
Тут, растолкав шершней, выскочил Зрячий Хейлгар. Хлеща толстой сосновой ветвью по глазам и пятачку противника, он визгливо орал:
- А ну-ка пошел вон, скот недорезанный, боров холощеный! Отстань от него, не то я тебя с обрыва сброшу вместе с сосной, как жертвенную свинью! И если это Аннуин…
Он выронил тяжелую палку, чуть подпрыгнул – и вот седой лис рухнул вепрю на голову, вцепился в ухо и судорожно затряс головой, продолжая верещать. Вепрь взмахнул башкой, лис отлетел в сторону, и упал на колени, свалился на бок, отплевываясь кровью и щетиной, старый живописец.
Тут подоспел Зеленый Король, приставил меч к самому пятачку. Турх сын Тареда широко зевнул, и его сыновей затянуло в огненную пасть. Он развернулся и тяжело ускакал.
- Кретины бесноватые! Вы же оба безоружны!
- Мы же идем умирать – ты забыл, Аластер?
- Тварь тошнотворная! – сидя на земле, судорожно сглатывал епископ, - Как же он воняет! Вот смотрите, ему что-то надо – расчесаться, отомстить и бабу в придачу, и вот теперь именно я должен все это организовать для первого попавшегося бога, который не имеет ко мне ровно никакого отношения! Как же они мне надоели, отродья безответственные! Да не нужен мне этот сын Тареда…
- Меркурий, если ты к нему так равнодушен, то зачем брюзжать? у него и кровь-то горькая.
***
В это время в храмовом зале Матушка-Смерть отбросила свой золотой меч. Когда она зашевелилась, превращаясь, к ней подкрался Лев Пятый, нынешний князь картотечных котов, такой же рыжий и пушистый, как его славные предки. Меч упал и отсек ему часть хвоста.
И вот, топает к Храму строевым шагом правящий епископ Панкратий, крепкий круглоголовый старикан лет шестидесяти, готовиться к вечерней службе; слышит лязг металла и пронзительный вой. Привратник отворяет двери, и оттуда вылетает длинными скачками несчастный кот, пробегает двор и прячется в нише надгробья Махона, чтобы вылизать раненый хвост. Епископ Панкратий в недоумении входит в Храм, видит половину кошачьего хвоста и золотой меч на полу, громким голосом кличет уборщиц. Потом подбирает меч, тщательно и осторожно вытирает отточенное золото и бережно уносит его в хранилище реликвий; одна уборщиц идет следом и двумя пальцами несет отрубленный хвост.
Его неугомонный дед по сану и этот благочестивый оборотень нынче сбежали вместе к Зеленому Королю, и без них тут не обошлось, не иначе.
Недолго подумав, епископ Пакратий отвлек мастера Махона от его любимого надгробья и заказал двойной кенотаф: наклонный каменный столик вроде пюпитра, и на нем вырезано старое клеймо: око, в нем сердце, а в нем, как зеница – наконечник копья. Стоять кенотафу в скриптории, пока он, Панкратий, правит.
***
Турх сын Тареда исчез совсем, не было слышно его за кустами. Вряд ли он стал бы жертвенной свиньею, если бы Хейлгар Зрячий сбросил его с обрыва: песчаная осыпь была невысока.
Сейчас двое шли впереди, и прикрывал их тот, что с мечом. Спуск снова напоминал движение по холодной высокой воде, несмотря на припекающее тусклое солнце. Хейлгар с шипением дышал, охлаждая открытый рот, епископ глядел не то чтобы под ноги, но туда, где выступили между бечевками сандалий жгучие синие пятна и мелкие пузыри. То же самое – почти сплошная багровая и отечная синева – были и на кисти.
- Он обрызгал меня своей слизью….
- Да, - невнятно проговорил Хейлгар, - это его яд. И клык как будто изъело, он шатается.
Он прикоснулся к большому вялому пузырю на ладони епископа, тот лопнул, и потекла жидкость со странным пресным запахом; тут Хейлгара и осенило:
- Я знаю! Это же трупные пятна и пузыри! Меркурий, мы сейчас разложимся заживо, если не успеем.
- Тогда пора.
Песок заскользил к краю воды, понес их с собою. Встревоженный этим разговором, приковылял король, ухватил обоих за шиворот и поволок дальше. А до воды оставалось несколько шагов.
***
У большого камня, странного, синего среди серых, король Аластер втолкнул их в воду.
- Идите, я следом.
По верной лесной привычке, все странное и отличающееся от окружающего надо внимательно осмотреть и по возможности исключить опасность. Синими камни бывают редко. А этот, большой, был еще и влажным в россыпи сухих, серых и бурых. Аластер Гварпдхайдвад замер и прислушался. Камень чуть шевельнулся, скрипнул и сделался чуть выше.
Король чуть присел и выставил меч где-то на уровне горла. Не отбрасывающий тени приграничный валун пополз к нему, и определилось, что это два щупальца, два чешуйчатых толстых змеиных хвоста – они опускались прямо от приоткрытой круглой пасти с зубами, скользящими друг относительно друга, белыми, кажется, роговыми. Вверх и в стороны лишенный губ рот пускал что-то вроде таких же змеиных побегов, те же чешуйчатые щупальца с круглыми присосками понизу, числом до полудюжины. Красные глазки глядели в основаниях каждого и на концах безобразных «рук». В стороны таращились два обыкновенных глаза, крупные, шарообразные, черные, прикрытые роговыми щитками. Ноги и руки несли обыкновенную драконью голову с тремя короткими толстыми рогами, за нею терялось небольшое округлое тулово. Ползло это чудовище совершенно бесшумно и очень быстро, скользило, как призрак. Когда оно заговорило, голос его зазвучал не снаружи, а прямо в голове; высоту и тембр определить было невозможно, и у старого короля слегка закружилась голова.
Тварь преградила ему путь к воде:
- Это не для тебя, Аластер Гвардхайдвад! Стой, где стоишь, и отвечай мне.
- Кто ты? – бессильно опустил меч король, дряхлея прямо на глазах.
Чудовище блеснуло зеленоватыми и золотыми переливами и важно, холодно продолжало:
- Я – брат того из Сынов Божьих, которому был предназначен ты. Кто ты сам, Аластер-бастард, сын Бана и Бронвин?
- Я был Зеленым Королем, мужем лесной королевы Броселианы, старшим братом зеленых рыцарей…
- Кто ты сейчас?
- Аластер Гвардхайдвад, защитник мужей.
- Так-так! – добродушно рассмеялось чудовище, - Приятно познакомиться! Так значит, ты всего лишь должность, право и обязательство, всего лишь функция?
- Я так не думал.
- Пустое место ты, бывший король, таково и мнение твоих зеленых бывших братьев! Ты понял, почему я пропустил тех двоих?
- Нет.
- Эти двое существуют, в отличие от тебя! ты привел их, и за это я тебе кое-что позволю.
- Как существуют? Что ты мне можешь позволить или не позволить, ты, чудище?!
- Называй меня богом!
Голова короля Аластера все кружилась, мир, казалось, сдвинулся.
- Последний раз спрашиваю, кто ты?
- Странствующий рыцарь! – выпалил король.
- Этому – верю, - удовлетворенно произнес дракон, - Хорошо. Тогда сразись со мной! Ты ведь никогда не охотился на дракона, рыцарь? Вот сейчас и возьми мою голову, восполни провал, раз о богах ты ничего не знаешь…
Дракон неслышно скользил вправо-влево, и голова старого короля помутилась дремой. Чтобы очнуться, он произнес:
- Я не верю богам и не принимаю их! Они помыкали моими братьями всю жизнь, и я им не сдамся никогда!
- Хорошо! Браво, мой мальчик!
Дракон выбросил вперед три верхних щупальца, и старый король увернулся, едва устояв на ногах. Колено громко треснуло и не смогло разогнуться больше.
- Аластер Гвардхайдвад, старый зеленый дурак, вечный мой мальчик! Ты так и не понял, так и не понял, что был предназначен брату моему, Передиру, и я за него отомщу! А он разберется с тем, кто изувечил его, с твоим подзащитным!
Щупальца вытянулись, приняли форму лиры и охватили тень короля.
- Вспомни, подумай об этих своих волках, о луках и стрелах, о своей беспощадности! О Броселиане, которая больше похожа на сестру твою, чем на жену. Да, порождение инцеста, на сестру! Ты, бледная немочь! Вы с Локсием были бы очень похожи, но отправился он к епископу, нетерпеливый! Думаешь, почему?
- Кто ты?!
- Тот, кто был предназначен епископу Герме, его тезка. Тот, кто покалечен вместе с братом, кому недоступна прекрасная форма. Такой же, как ты, покровитель и мастер путей. Я сожалею… Я сожалею…
Глас бога терял глубину, и старый король очнулся.
- Просишь ли ты, бог, моей помощи и защиты?
- Нет. Но вызываю тебя именем брата моего Локсия и позволю тебе выбрать форму смерти. Чего ты хочешь, рыцарь?
- И дальше облегчать пути пилигримов. Помнить Броселиану и братьев.
- Хорошо. Сражайся.
Старый король сделал выпад; дракон выдохнул очень горячее бесцветное пламя, и меч короля пролился на песок алой широкой струей. Рука, однако же, осталась цела.
- Все. Мы закончили этот фарс. Ты – рыцарь, но не я: сдашься ты или нет, от этого ничего не зависит более.
- Нет!
Дракон еще раз испустил бледное пламя: оно охватило короля, он упал на колени и склонился в воде. Божественный жар иссушил и увеличил его тело – и стал он зеленым камнем, глыбою редкого пестрого малахита, почти статуей – рука ее протянулась мостом к водам Моря Крови.
Синяя драконья шкура упала к ногам невысокого легкого юноши. Улыбнувшись, распустив короткие золотые крылышки на висках и пятках, он радостно хлопнул в ладоши – «Я свободен, свободен!!!» - и побежал к Лестнице Детей Божьих.
***
А побратимы покойного короля мерно опускались в воды Сердца Мира – вот она залила колени, вот поднялась до пояса, вот скрыла обоих с головою.
- Здесь не нужно дышать, как и на Луне. Не пытайся, так будет легче, - мысленно промолвил Хейлгар.
Вода сейчас легка, напоминает белый туман, переливается жемчужным светом. Под ногами что-то твердое и надежное.
- Я вижу много-много света! – обрадовался Хейлгар, снова Зрячий. Разогнулись полжизни сведенные пальцы левой руки, обрел полную силу пробитый когда-то крестец. На плечах и шее епископа Гермы разгладились давние шрамы, наполнилась память и стала стройной. Когда-то ветхие силы потребовали плотских жертв, и теперь возвращали их.
Туман разошелся, и перед странниками открылась широкая лестница твердого темно-красного камня, кое-где поросшая чем-то мягким, но не скользким.
- Лестница Детей Божьих, ее продолжение на глубине!
- Кровоточащее Копье, его наконечник! Чаша там!
Хейлгар Зрячий вгляделся в даль:
- Она пологая, ведет куда-то к центру.
Епископ Герма ничего не увидел в сизой мгле вдалеке и предложил:
- Пойдем!
Бок о бок начали они спуск – царственный муж в шапке черных кудрей и стройный жрец, облаченный как будто бы в медный шлем с защитой для щек.
Лестница была высока, полога, но скуки не было, потому что время в Сердце Мира не существует.
Почти на середине пути под ногами показалось что-то вроде снега. Епископ Герма остановился, а живописец нагнулся, зачерпнул это ладонью и пропустил сквозь пальцы:
- Забавно. И правда, снежок…
Епископ подобрал сухой вишневый лист, а потом очень неприятно рассмеялся, оскалившись:
- Значит, я заклял германца, но не смог заклясть цыгана - языка не знал?!
Потом его мысль зазвучала горько и сухо:
- Я стяжатель, как и любой правящий епископ. Тебя я удерживал долго, но, увы, не обрел.
- Да, - отвечал живописец, - бог в крови, ведьма-жена… Для тебя самого не оставалось места.
- Так ли? Нас удерживало притяжение Храма, он и был этим единственным местом.
- Скоро конец, скоро само Божественное Сердце, оно вот-вот ударит…
- Пошли!
Вечная утрата моя, тяжелое пламя плоти моей, не уходи! Несколько ступеней оставалось, а дальше Путь Крови обрывался в бездну. Там, скорбно мотая головой, ухватив себя за горло, пригасив пламя медных глаз, епископ Герма взмолился:
- Ты… если можешь… разреши!
Живописец промедлил, всматриваясь в серую мглу:
- Нет. Невозможно. Но берегись, твоя плоть исчезает!
Он ухватил товарища за запястье и держал, покуда не перестало радужно мерцать истощенное тело.
- Прости, я так и не смог…
- Слушай-ка, - насторожился епископ, придя в себя, - что-то дрожит.
Оба уселись на последней ступени, свесив ноги в пропасть и стали ждать. Разошелся и сизый туман; пропасть шла вертикально вниз, глубину и ширину ее нельзя было верно оценить, но форма, кажется, была круглой, как и у моря. В самой глубине, подобно яблоку или кулаку, лежало металлическое сердце Гермафродита, покрытое крепкой бурой окалиной. Крылатый бог взлетел по воде и исчез на другом берегу. Сейчас Яйцо уже не пылало, его скорлупа стала цементно-серой и треснула. Когда Божественное Сердце ударило, трещина разошлась, половинки скорлупы рассыпались в пыль, а вверх бросило фонтан слепящего алмазного света. Прогремел по воде страшный гром и замолк. Фонтан пламени ушел вверх, разошелся по поверхности Моря тонкой пленкой, и возник золотой сплошной купол.
- Все, - сказал, подымаясь, епископ Герма, - Новый Бог родился. Нам туда, вниз?
- Не знаю.
- Тогда уходим! Мы обновлены. Может быть, есть еще время…
- Хорошо. Попытаемся вверх.
Они повернули обратно, и играющие золотыми бликами порфировые ступени все так же удобно ложились под ноги. Тела все так же почти не имели веса. Епископ подымался чуть позади и, по своему обыкновению, уперев кулак о кулак, сердито брюзжал:
- И как по сравнению с этим просто любить женщину! Она подходит ему, он – ей, а все остальное доделает матушка-природа!
- А ты-то откуда это знаешь?
- Знаю, знаю.
- И как ты держался?
- Мои страсти большей частью приглушены, силы принадлежали Храму. Ты знаешь сам, как.
И опять снежок, и вишневые листья… Тут епископ Герма резко остановился, уперся ногами в камень и, хватаясь за глотку, мучительно сведя темно-рыжие брови, смог сказать:
- Подожди! Я знал, что пора умирать. Не хотел умирать один и увел тебя от жены, якобы переиграл ее и отомстил, взял тебя ценою смерти…
Художник медленно развернулся всем корпусом:
- Не совсем то. Может быть. Бог в моей крови – веселый, ребячливый. Он любит ветхие силы, общие для говорящих, богов, некоторых животных и даже растений. Поэтому я никогда не советуюсь с ним о поступках – слишком беспечен, люди редко используют эти силы. А ты – посмел! Нет, это то, что ты сказал, но желал-то ты освобождения…
- Преображения…
- Да. И я пошел с тобой. Но… мой бог не понимает боли…
- А ты сам?
- Я к ней привык, как и ты. Она ничего не значит. Я пошел, потому что он для меня слишком глуп и уже скучен, а жена чересчур молода. Я выбрал тебя…
- Как подходящего по возрасту и судьбе?
- Не только это. Не могу сказать, слов нет. Вот представь себе, что я сейчас стою там же и тогда, под вишней – что ты сделаешь: прогонишь меня или отпустишь?
- Нет! – с ужасом воскликнул епископ Герма, - Ни тогда, ни сейчас не отпущу. Удержу.
- Ну вот. Ты опять призвал, и я пришел.
- Хорошо. Как зовут твоего бога?
- Вакх.
- Идем наверх, вернешься домой. Давай быстрей!
Но свирепые медные глаза беспокоились, знали иное.
***
У самой золотой поверхности художник остановился, стал, как вкопанный.
- Иди же! Еще шаг!
- Не могу! – прохрипел тот, закидывая бородатую голову, - Вакх разрастается! Вырвется!
Епископ схватил его за плечи и развернул к себе, но ничего уже не успел. Плоть возлюбленного стала прозрачна, как туман, потом – как вода, и исчезла, прошла сквозь сцепленные пальцы. Возник черный водный смерч, на мгновение коснулся лба епископа Гермы и всплыл, ушел вверх и вправо, на глубину.
Осталась на месте крупная белая птица – то ли баклан, то ли белый гусь. Но и она взлетела кверху в водяном тумане, пробила золотую пленку, взвилась в воздух, крикнув:
- Я сам найду свой следующий дом!
Над Морем белый гусь описал широкий круг и полетел на юг, на виноградное побережье.
***
Епископ Герма чуть спустился, покинул порфировую лестницу и ушел влево. Он брел в ледяной плотной воде, и руки его висели.
Чуть дальше возник какой-то хаос – разбросанные камни, кажется, рухнувший дольмен. Каменные черные ветви и длинные водоросли. Белый песок. С песка подпрыгнул крупный гребешок, показал розовое нутро, хлопнул бледными рифлеными створками и увязался за епископом. Тот видел его, но заговаривать не собирался.
Поравнявшись с дольменом, епископ Герма резко сел. Под камнем часто дышала полосатая мясо-розовая пучеглазая рыба, сдвигала и раздвигала колючие жабры, дергала длинными усами. Крупный глаз провернулся и блеснул в красном кольце.
- Передир! Локсий! Ты, скарпия – вот я пришел.
Но рыба пока ожидала.
Гребешок снова взлетел и упал у ног.
- А, это ты, Киприда, - равнодушно и медленно сказал епископ Герма, - пришла и ты. И в таком виде – сплошное детородное место из известки, да еще с жемчужиной внутри – все как полагается. Понятно – медь, страсть, зеркала… Смешно: я жил как Гермес, так и не обретя его, и не думал, что понадоблюсь еще и тебе. Шаман переменного пола, гермафродит…
Киприда чуть зарылась в песок и осталась лежать, приоткрыв створки.
Тогда епископ Герма крепко схватил Локсия под жабры и взял на руки. Сдавил ладонями, прижимая иглы – хотел то ли раздавить, то ли слепить из нее что-то еще. Рыба заскрипела, пронзила руки насквозь и замерла, пульсируя, как сердце.
Епископ Герма еще сильнее сжал ладони, и тело его рассыпалось медной пылью. Приливная волна понесла часть его к берегу.
Скарпия зависла в воде, затряслась и сбросила, кувыркаясь, клочья полосатых покровов. Развернулся пружиною крупный серо-зеленый угорь, вытянулся и поплыл, извиваясь, к берегу. Там он выбрался на песок и пополз дальше на северо-запад, кратчайшим путем к Внешнему Океану.
***
Через час к берегу прискакали на быстрых мохнатых мулах Лесная Королева и ее племянница. Бледная Броселиана тихо плакала; лицо Аннуин горело нехорошим пятнистым румянцем. Соскочив с мула, курносая ведьма начала что-то искать в траве, следом спешилась и королева.
- Так! Турх Мак-Таред здесь все-таки был! – крикнула она, ощупывая горелые пятна, - А вот и шерсть, вот щетина! Так Хейлгар сражался! Погиб?! Турх его не задержал!
Она отошла чуть в сторону, опустилась на колени.
- Нет, упал наземь человеком и встал… Но яд! Безумец Мак-Таред, почему, ну почему он их просто не остановил?!
Броселиана спустилась с обрыва и стала звать племянницу:
- Там нечего больше искать. Турх ушел. Иди сюда – вот они спускались, вот король их тащил!
Аннуин спрыгнула в песок, упала на колени, поднялась:
- Все, ушли, - расплакалась она, - обратных следов нет.
Королева нежно поглаживала малахитовый мостик:
- Это ты… Ты сражался, ты победил, ты погиб. Я буду приходить к тебе, пока держится Лес.
По-королевски обернувшись к молодой ведьме с седыми волосами, она сказала:
- Пора. Нужно обновиться.
- Нет, тетушка, прошу: подождем и поищем!
Она подбежала к кромке воды и заметила в сырости легкий медный блеск. Лицо ее безобразно исказилось:
- А, этот стервятник, епископ. Будь он проклят, так ему и надо! – размазала ножкой металлическое пятно.
- Хейлгар! Хейлгар Зрячий! Мастер-Зима! Эй, лисенок!
Она не замечала, что за редким тростником стоит на воде небольшой черный водоворот. Только когда он приблизился, она вложила в него руку:
- Ты?!
Водоворот потерял границы и смешался с Кровью Мира.
Аннуин встала и слизнула воду с ладони. Броселиана поторопила ее:
- Пора, племянница! Войдем в воду и обновимся.
Аннуин произнесла решительно и почти грубо:
- Ты иди, тетушка, а я останусь.
- Но его не вернуть!
- Пусть. Ты хочешь хранить лес – иди. А я подожду, пока новые деревья сменят те, что сейчас, и отправлюсь за ним, когда умру.
- А если души смертны, если ты его не догонишь?
- Мне все равно!
Плача, Броселиана вскочила на мула и въехала в воду. Мул стал прозрачным, обернулся морским конем и повез ее на другой берег. Аннуин села на корягу и снова разрыдалась, длинные седые космы упали на воду.
***
Через несколько месяцев золотая пленка на воде собралась воедино и взвилась к небесам светлым огненным столпом. Столп бродил туда-сюда по воде, отсвечивая в облаках и перед грозой вызывая разноцветные сполохи.
Как знать, кто был ему нужен и нужен ли?
Может быть, Новому Богу подошел бы шах Лун, кое-что знавший о небесах; но он был давно зарезан, плоть его пожрали священные псы, а высушенные промытые кости покоились в тайной подземной гробнице.
***
Единственный раз в своей бесконечно долгой жизни белоликая лесная королева с волосами цвета топленого молока и ее поседевшая племянница приезжали в город, к Храму – это было осенью, когда леса уже засыпали. Они дали записать историю о сражении Зеленого Короля и Мастера-Зимы с Турхом Мак-Таредом и Синим Драконом, но напутствий не получили и вернулись обратно в леса.
После этого забеспокоился епископ Панкратий – что-то слишком мало осталось от его неистового предшественника. Тогда он призвал двух цыган, кузнеца и чеканщика, заказал им новый Выход Пилигрима – с изображением Сэнмурва на листе Мирового Древа. Когда это было исполнено, древний лист рассыпался в мелкую труху.
Тревога епископа Панкратия не унялась – он понял, что слишком мало осталось от его неистового предшественника. Двойной кенотаф, пусть у жреца и нет лица, слишком мало говорил о нем. Беспокоила епископа Панкратия одна латинская фраза на обороте маленького завещания пропавшего Гермы: «Страсть задает загадку; в загадке истоки истины» - начало то ли письма, то ли так и не написанного наставления. И епископ Панкратий повелел мастеру Махону высечь эту надпись на местном наречии по краю каменного столика.
Иллюстрация: этюд В. Васнецова