николай бизин
Вороний Бо
что за порогом совершенства ждёт?
движение, поиск, жизнь… иль мир умрёт?
Микеланджело Буонаророти
- А кто это умудрился выкрасить скамейку? - ехидно вопросила ворона.
- Что? Какая нелепость! Ты опять? - громко (кого ей стесняться?) удивилась скамейка на детской площадке. Я промолчал, зная, что на самом-то деле скамейку ещё только ждёт настоящий сюрприз. Потом, скамейка была права: Да, опять! Опять об одном и том же!
Мне тоже нечего стесняться правды. Это опять одна из историй о моей покалеченной вороне. Той самой, что уже почти год назад поверила крыло и лишилась полёта. И умудрилась пережить первую зиму, чтобы (когда-нибудь) вступить во вторую… А потом (это тоже когда-нибудь) в третью… И даже четвёртую… Так я надеюсь!
Ты, маленький друг, конечно же, помнишь: О вороне я рассказывал.
- Так кто умудрился выкрасить скамейку? - настаивала ворона. Она говорила о скамье в третьем лице, потому что говорить в четвёртом лице ещё только училась.
Скамейка молча вздохнула. Это означало: Ворона опять пришла дразниться! Как это уже не раз случалось. А я не стал вздыхать. Я отчего-то вороне сразу поверил. Скамейку явно покрасили, даже если я этого ещё не видел. Так что эта сказка о тех, кто пока что не видит своё "ещё", своё добавление необходимого к достаточному.
Это и есть четвёртое лицо всех трёх лиц бытия.
Я иногда вижу эту ворону и верю в неё. Ведь в моей наивной и почти не-языческой вере нет никакой мистики. Ведь нет её ни в утренней тьме, которая (тем не менее) предрассветна, ни в несчастье этой умной и красивой птицы. Ведь и скамейку я вижу. И собираюсь о ней говорить. Ведь о скамейке, как и о вере, можно говорить в лицах.
Ведь моя наивная и почти не-языческая вера очень материальна. Точно так, как реально четвёртое лицо всех прочих лиц: Его возможно видеть! Вот, например: Смотрите! Ворона! Посчитаем воро'н вместе: Вот она (одна!) показывает всем нам кончик розового языка и (что называется) дразнится... Быть может, всё дело в птичьем языке? (а это уже два!) И не всё дело в самой вороне? (а это уже три!) Раз уж она так материально мою веру воплотила, что даже оказалась души ея очертанием? (а это уже четыре!)
Есть ли у воро'н языки? То есть не только в клювах, но и вообще? Это очевидно: Если уж и хорошая ворона дразнится, как не быть? (здесь - в одном абзаце - три предложения и три вопроса: А это ещё раз четыре!)... Я её так и назову, мою веру: Эта Дразнилка! Моя вера-Дразнилка, языкатая ворона.
Ведь именно так мы смешим истину, придумывая ей имена. После чего истина нас передразнивает. Потому именно так могли бы звать ворону, у которой есть свой язык (а это опять четыре!): Дразнилка.
Это очевидно. Вижу и верю.
Потому и считаю не до трёх, а до (не более чем) четырёх: Три - устойчивая реальность, а вот ещё один (недостающий до четырёх) - это уже добавление к реальности небольшого чуда моей веры. Тогда мироздание покачнётся, и всё у моей покалеченной вороны получится… И она (снова четыре!) обдразнит меня и покажет мне язык, обязательно.
- Ну так кто, всё же, умудрился выкрасить скамейку? - спросила ворона. Она настаивала. Она уверяла, что практически невозможная (разве что - в принципе) покраска скамьи каким-то образом всё-таки состоялась.
- Что?! Меня без меня красить? - упрямо удивилась скамейка. - Никто не красит скамейки зимой.
- Тем более, по ночам, - подтвердила детская горка.
Детская горка находилась поодаль. Но всегда находила, что сказать скамейке. Они всегда были друг с дружкой согласны.
- Но вас покрасили, - сказала моя Дразнилка. Опять сказав кому-то: Вы!
Я (автор этой правдивой истории) задумался: Кого покрасили? Только ли одну скамейку? Или ещё и горку? Или ещё и меня? Все мы слышал, что ворона сказала: Вас! Тогда как она была со скамейкой на "ты"! И с каждый (по отдельности) из нас! Более того, я уверен, что она со всем миром на «ты». Даже если этот мир затеет общаться с ней совокупно, а не поодиночке.
Потом я вспомнил главное: Меня пока что на площадке нет. Площадка пуста.
- Это я дразнюсь, - пояснила мне (которого на площадке нет) ворона (которая на площадке есть) по имени Дразнилка… Дожил! Со мной (таким отсутствующим) объясняется моя же (такая присутствующая) ворона.
Но она сказала: Дразнюсь! И мне действительно стало просто и понятно: Она дразнится. Отсутствие где-либо одного или другого (или даже третьего) меня не освобождает меня четвёртого (то есть вездесущего) от её иронии. Как и то, что ворона разговаривает со мной, не освобождает от реальности скамейку.
Скамейка есть. Она реальна. Она действует. Даже ничего не предпринимая. Действительно, ворона подпрыгала к скамейке и почти что (по воздуху крыло приволакивая) вспорхнула на ея спинку… Это так просто! По крайней мере, так видится.
- Видишь, никто меня не красил, - сказала скамейка.
Она тоже была с вороной на «ты». Она была уверена в себе.
Тогда ворона показала её свою испачканную лапку.
- Ой!- удивилась скамейка.
Скамейка действительно оказалась свежепокрашеной.
Ведь это только в жизни всё так просто. В сказках всё ещё проще. Разве что не очень очевидно. Разве в реальности люди могли бы люди позвать ворону по имени? Позвать так, чтобы она если бы и не полетела за ними, то (будучи покалеченной) сама к ним подпрыгала и (снизу вверх) заглянула своим чОрным-пречОрным глазом высокО-высокО, то есть прямиком в душу.
Но (при этом) ещё и низко-низко голову наклоня!
Или это возможно лишь в моей сказке? Не знаю. Вот в других сказках (я о них слыхивал) возможно и не такое.
- И ничего не ой, - проворчала ворона свежевыкрашеной скамейке.
И я ей поверил. И это было главное. Потому что, когда я днём пришёл-таки на детскую площадку, никакой вороны там уже не было. Были скамейка с горкой, но разговаривать они со мной не стали. Потому что был день, было людно. А моя с ними дружба - дело негромкое.
Да и скамейка к тому времени пообсохла.
Потому расскажу, как сказка эта стала (или могла бы стать) возможна: Пришла однажды ворона на детскую площадку перед жилым домом. Мне об этом событии известно лишь то, что время было зимнее и утро было раннее... Видите, как легко возможно совместить времена года, и время суток? Достаточно сказать о них: Были... Итак, пришла однажды ворона на детскую площадку!
Видите ворону? Нет?
А я, к примеру, вижу, что площадка поначалу была совершенно пуста. И самое время приступать к подсчёту ворон, не правда ли? Если вы, видя пустоту, не принялись ея истолковывать (сиречь, считать ворон), с точки зрения рассудительных людей вы попусту тратите время... И здесь я вдруг понял, отчего моя героиня-Дразнилка покалечена: Она скорбит о своём крыло, она преодолевает свою приземистость.
Видится мне, что ей очень нужна пустая детская площадка!
Почему так мне так видится? А потому что! Сами понимаете, играющие дети (и приглядывающие за ними взрослые) моей нелетучей вороне совершенно нежеланны; так, во всяком случае, подумал бы какой-никакой рассудительный человек... Конечно же, это совсем не так!
Ты, маленький друг, конечно же, догадался, что сам я (автор этой правдивой сказки) человек далеко не рассудительный. Потому-то я всё считаю ворон, всё то того, чтобы рассуждать. Я, как и та покалеченная ворона, всё скорблю о её потерянном полёте. И постепенно понимаю: Скорбь - это не сродни полёту! Но скорбь приводит к полёту. Благодаря отказу - от... От того, что никогда полётом не станет.
Скорбеть - сродни соскоблить! Лишнее с настоящего. Временное с совершенного.
Но так отчего же ворона дразнится?
А чтобы не плакать. Чтобы меньше слёз было вокруг. Улыбайся, маленький друг. Видишь, ворона показывает тебе свой язык! Но разговаривать она будет не с тобой, ведь площадка пуста, и тебя (как и меня давеча) на ней нет. Разговаривать она будет со скрипучими качелями, свежевыкрашенной скамейкой и разноцветной детской горкой.
Например, так:
- Кто это выкрасил скамейку?
- Никто меня не красил! - скажет (или уже сказала) скамейка.
- Вот-вот, - подтвердит её слова горка.
Тогда ворона, не мудрствуя лукаво, вспрыгнет на скамью и покажет всем свою перепачканную в краске лапку... Откуда я это взял, спросить? Отвечаю: Я видел вороньи следы на снегу.
Они (следы) тянулись цепочкой. Они трёхпало вдавливались в белую бархатную ровную мякоть. На скамейке следов не должно было быть. Но они были. Скамейка была старого образца, всём знакомого, деревянные брусья ея… Впрочем, всё это лишние подробности!
Главное, следы на скамье. Видно, что третья реальность скамьи была продолжена за реальность. И действительно, вороньи следы продолжились за скамьёй. Они всё так же трёхпало вдавливались в белую бархатную ровную мякоть… А потом… А что потом? А всё-всё.
Я не зря сказал, что легко совместить время годы и время суток в одной единственной увечной вороне. Дальше-больше: К чему останавливаться на временах? Тем более что времена всегда одни, как бы мы к ним не относились. Только люди добавляют к ним лица: Одно, другое, третье… А если добавить в временам четвёртое лицо, они могут стать вполне человечны!
Это как с моей вороной: Она поместила в себя нашу с тобой, маленький друг, человечность. Было это так.
Я говорил тебе, что наступила зима? Да, именно что не лета'-ла-ла', а ступа-ла'-ла' по снежным покровам своим… Ступа-ла'ла'! Почти лета-ла'ла'!
Конечно же, нет. Никто не летал. Будем, маленький друг, реалистами. А что нам остаётся? Ведь вороны нет… Нет её на детской площадке. И скамейку ночью никто не мог красить. Причём так, что сама скамейка об этом узнала только тогда, когда ворона вспрыгнула на неё и показала ей свои перепачканную в краске лапку.
Откуда я это знаю?
Знаю, и всё. Я знаю, что я не зря это знаю.
Но вернёмся к покраске скамьи. Неизвестно, кто её красил. Неизвестно, когда. Но у нас есть факт: Воронья лапка! Чего больше? Нет ничего больше, нежели факт вороньей лапки! Точно так же есть я, есть скамейка, есть снег. Более того, у нас всё есть. Всё наше, без чего нас нет… Всё-всё. Так я и говорю: Обо всём.
И вот как я это делаю: Трансцендентально! Так и делаю. И не делаю не так.
Что это означает? А вот что!
Ты спросишь, маленький друг: А где объявленный мной в заглавии вороний Бо? Это ведь подразумевает: Бог? А ни в коем случае! Это означает: Бок! Этакий чОрный-пречОрный вороний бок! К которому она прижимает покалеченное крыло, когда прыгает.
Не правда ли, сродни покраске скамьи, которую якобы не могли ночью красить?
Это я так трансцендентально дразнюсь, понахватался дразнилок у вороны. Ты ведь всё правильно ( трансцендентально) понимаешь, маленький друг: То, что я рассказывал о моей вороне в предыдущих сказках, не считается! Считаться начинает с вороньего бо! То есть прямо сейчас и дальше, в продолжении.
Которое точно так же невероятно, как и воронье: Меня без меня зимней ночью покрасить! Это ведь не только о скамье.