(Из записей Марка Неснова)
Брежневская незлобивая эпоха дала передых не только всему советскому
народу, но и внесла большие послабления в порядки ГУЛАГовской жизни.
Не помню случая, чтобы надзор или охрана, для собственного
удовольствия пытались зэкам вредить.
Просто для советской власти человек, с его проблемами, всегда оставался на
последнем месте, что при тотальном дефиците не могло не влиять на жизнь
простых людей.
Чего уж там говорить о бесправных зэках.
Если и на воле гражданину не просто отстаивать свои законные права, то
сидельцу это сделать практически невозможно.
Конвой запросто мог затолкать в десятиместный воронок двадцать
человек и сунуть туда молодую женщину, если специальные боксы заняты.
А в следственную пятиместную камеру сажали на долгие месяцы пятнадцать.
То же самое с едой, лекарствами, и другими надобностями.
Главное, чтобы по бумагам было всё правильно, а начальству вовремя
доложено.
Так всегда работала советская система.
Такой подход, всегда порождает беззаконие и издевательство
над людьми, которое никто не планирует и не желает.
Но от этого не легче.
Особое место в перечне вещей, которые делают жизнь зэков
бесчеловечной, занимает отсутствие в камерах унитазов и воды.
Начальство в высоких кабинетах решило, что вполне достаточно вывести
людей в общий туалет дважды в день.
Но, если кишечник в шесть утра не выполнил свои функции, а потребовал
опорожнения через два часа, то система предусмотрела в камере бачок,
называемый «парашей».
Однако не каждый отважится опорожнить свой организм на глазах двадцати
человек под смешки, комментарии, а то и оскорбления.
Да и не каждому ещё позволят.
Ожидание же до вечера превращает жизнь зэка в настоящую пытку.
У кого достаточно фантазии и совести может только вообразить, что
происходит в душе и теле такого человека.
Люди уважаемые и денежные, обычно, чтобы не ставить себя в
унизительное положение, договариваются с надзором, чтобы выйти в туалет.
Поскольку на севере в надзоре были солдаты - срочники, сделать это было
намного легче, чем с пожилыми прапорщиками, обременёнными семьёй,
карьерой и идеологией.
Солдатик за трёшку или пятёрку мог выпустить на пять минут в туалет, без
особых для себя последствий.
Но «за просто так» обременять он себя не станет.
…Однажды на Микуньской пересылке со мной в большой камере сидел
цыган, который, проспав оправку, к обеду уже не мог выдержать и,
буквально, выл у двери, умоляя сержанта выпустить его на минуту в туалет.
До этого я с цыганами не пересекался, потому что жили они в лагере
обособленно и тихо.
Звали цыгана Иван Лановой.
Он ехал на следствие за убийство собственной жены, которая приехала к
нему на длительное свидание.
О том, что произошло за те три дня, что они находились вместе, цыган не
рассказывал, и урки беззлобно подшучивали над ним, отпуская, время от
времени, скабрезные и обидные шутки.
Цыган очень переживал свои несчастья и эти унижения.
А тут ещё нужно садиться на парашу, что тоже станет поводом для новых
шуток и обид.
В общем, никакой другой возможности для себя цыган не видел, кроме
сидения и стенания у двери, скорчившись в невообразимой позе.
По коридору возле нашей камеры ходил сержант восточной наружности, по
фамилии Тахтамысов, и громко напевал модную тогда песню
«Под железный звон кольчуги…».
Видимо, запомнить все слова ему было трудно, поэтому он, без конца,
повторял:
-Под железный тум-дурум-дум, под железный тум-дурум-дум
Тарарара, тарара….
Это бесконечное пение периодически прерывалось мольбами и стонами
цыгана.
В конце концов, я не выдержал и дал цыгану пятёрку, которая помогла ему
добраться до заветного туалета.
Вернулся он довольный и счастливый, как - будто получил большое и
неожиданное наследство.
Он уже забыл и про убийство жены и про особый режим, который его
ожидал.
Он был счастлив.
Он не знал, как выразить мне свою благодарность, и, не имея других средств,
принялся рассказывать, за что убил жену, хотя я интереса к этому не
проявлял.
…Его жене было четырнадцать лет, когда они поженились.
По цыганским обычаям она полностью повиновалась мужу и слушалась
старших.
Измены женщин в цыганской среде явление крайне редкое и жестоко
наказуемое.
Из писем он знал, что жена ведёт себя, как и положено, ожидая мужа и
занимаясь детьми и хозяйством.
Никакого повода для подозрений она не давала, тем более, что жила в
Ивановой семье.
И вот на свидании, после бурной встречи с любимым мужем, лёжа в постели,
она вдруг негромко и мечтательно произнесла:
-Ой, Ваня, якбэ б ты знав, яки в мужикив х…. велыки бувають.
Сначала Иван не поверил своим ушам, а, когда, наконец, сообразил, что она
сказала, бросился её избивать и пытать.
Она плакала, просила прощения, и призналась в своих изменах,
оправдываясь тем, что таким путём зарабатывала и кормила детей.
Жить с этим, конечно, гордому цыгану невозможно, тем более в своём
цыганском окружении.
Он молча вышел на общую кухню, взял нож, который разрешён для такого
случая, и зарезал жену.
Рассказал он об этом так, как будто зарезал курицу.
Вечером его забрали куда - то на следствие, и больше мы никогда не
встречались.
Но, если мне приходится иногда услышать знаменитую, когда-то, песню
«Лада», я вспоминаю сержанта Тахтамысова и несчастного цыгана Ивана
Ланового, которому бездушной система, без всякого умысла, устроила пытку на
пустом месте.