Твердыня, гл. 6

Александр Солин
       Ниже приведена глава из повести "Твердыня"


       ...А ведь и правда – что она в нем нашла?
       Они пробирались через город в выборгском направлении в их загородный дом, к сыну. Ручища мужа, просунутая в отверстие между ее шеей и спинкой сидения и ставшая вдруг волосатой и неприятной, возлежала на ее плечах с грацией стареющей султанши, созерцающей пупок наложницы. Сжимая другой рукой мобилу, он держал в кулаке всех своих абонентов. Когда в ответ на кокетливую полифонию он орал им в ухо, она морщилась, с молчаливым недовольством обращала к нему лицо, а там под мышкой короткого рукава его ядовито-желтой рубашки ее поджидало потное пятно, грозя перебраться к ней на блузку. Его обтянутый рубашкой живот застывшей желтой лавой нависал над ремнем, а французские кремовые брюки на раскинутых жирных ляжках крепились, чтобы не лопнуть от смеха. Он заканчивал орать, сворачивал в ее сторону толстую шею и покровительственно спрашивал: 
        - Ну, как? Понравилось?
       - Да, - отвечала она. 
       Через минуту он опять принимался орать.
       Они знали друг друга десять лет, из которых семь состояли в браке. Он являлся близким родственником добрых друзей ее родителей и в начале их знакомства был молодым, растерянным, неуклюже деликатным и внимательным военным, оставившим службу по меркантильным соображениям. Звали его, как это порой бывает в беспородных семьях, Эдуард. Эдуард Сорокин. Она тогда оканчивала институт и, страдая от любви к однокурснику, всерьез его не воспринимала. Видела его редко и каждый раз отмечала, как в его речь возвращались блудные нотки командного голоса, как заваливались назад плечи, разгорался глаз, молодела одежда. Так под действием воздуха расправляется поникший надувной матрац. Краем уха слышала, что он с друзьями организовал бизнес и что дела его идут хорошо. Оказывается, он торговал малоромантичными запчастями для автомобилей. У подобного занятия не было шансов возбудить ее воображение, и она забывала о нем до следующей встречи, пока в одну из них он не предложил ей сердце и деньги.
       К тому времени ее однокурсник женился на ее подружке, а сама она работала в гимназии, где по ней страдала вся мужская гимназическая половина, начиная с первоклассников и кончая директором. Женская половина учителей, не в силах разлучить ее красоту с ее добротой, нашли, в конце концов, ловкий способ ими пользоваться: регулярно просили ее вернуть на путь истинный гадких разгильдяев и оболтусов, что по причине недомыслия выбивались из священной колеи школьных правил. Она являлась к ним, как фея с глянцевого журнала, и хулиганы от семи до семнадцати за один сеанс преображались в ее пажей.
       Посвятив раздумьям два месяца, она приняла его предложение, и все были довольны. Его ждало приятное открытие – она оказалась крайне неопытна. Он с энтузиазмом взялся за ее половое воспитание, преподав ей первые уроки любви. Они ей понравились, но остались вещи, которые она так и не смогла сделать – во-первых, для этого надо любить, а во-вторых, настоящая любовь этого не требует.
       Она ушла из школы и родила сына. Муж, несмотря на занятость, был с ней внимателен и денег на нее не жалел. У них образовалась какая ни есть семейная жизнь.
       Шло время, его бизнес крепчал. Теперь он торговал запчастями ко всему, что движется и летает. Он заматерел и завел шашни с властью. Дела требовали злого к себе внимания и постепенно затоптали в нем слабые ростки некоторых важных человеческих качеств. Он стал с ней груб и хамоват, взял за правило командовать, часто приезжал домой пьяный и требовал, чтобы в постели она вела себя, как шлюха, а когда она наотрез отказалась, стал искать утех на стороне. Узнав об этом, она испытала брезгливость, а вместо ревности – некоторое облегчение: это давало ей передышку от его скотских привычек в постели. Он давно раскусил ее порядочность и пользовался ею, подставляя в качестве приманки людям, от которых в разные моменты жизни зависели его дела. Словом, он разлагался так быстро и так бурно, что ангелы, пролетая мимо него, зажимали носы. Она прощала ему все, кроме унижения, потому что никогда не любила, и он, зная это, бесился, мучился и мучил ее. Такова была агония его человеческого ресурса.
       - Убери, пожалуйста, руку, я устала, - сказала она, когда он в очередной раз перестал орать.
       Он посмотрел на нее протяжным отсутствующим взглядом и убрал руку. Она отстранилась и стала смотреть в окно. А действительно, почему она до сих пор от него не ушла? Да потому что он никогда не позволил бы ей этого сделать. В лучшем случае – убил, в худшем – отдал бы своим холуям на поругание. Правда, последнее время между ними установился худой мир - после того как их шестилетний сын, которого он любил и натаскивал на свой манер, появился ночью на пороге спальни в момент ее принуждения к соитию и крикнул: "Не трогай маму!" Папаша слегка протрезвел, удивился и сказал: "Сынок, да я и не трогаю, мы же просто играем!.." Но сын повторил: "Не трогай маму, я сказал!", чем вверг папашу в хохот с икотой. Вот тогда он и предложил ей развеяться, и она, не раздумывая, согласилась. Пропустив две недели, она улетела подальше. Предполагалось, что по возвращении они попытаются наладить примирительные отношения. И тут, как на грех эта встреча…
       Лакированный ковчег с чистыми и нечистыми плыл через асфальтовый потоп, минуя притопленные бордюры, утонувшие по плечи парапеты, всплывшие ограды, зеленые острова, томящиеся в темно-сером плену, скользил по каньонам проспектов, мимо айсбергов домов, безразличный к участи людей, которые все, как один подобно Христу шли по нему аки посуху. Хмурый день близился к вечеру, пресекая все попытки любопытного солнца сунуть нос под его теплое пасмурное одеяло.
       - Денег хватило?
       - Там покупать было нечего…
       - Эдуард Аркадьевич, на базу заезжать будем? – отметился водитель.
       База – это их самая большая городская квартира.
       - Нет, давай сразу за город. Правильно, мать?
       И, качнувшись к ее уху, доверительно сообщил:
       - Я соскучился…
       "О, господи!.. - отвернулась она от него, на секунду представив этого жирного, мохнатого, ненасытного паука на себе. - О, господи!.. - взвилось к небесам отвращение, моля избавить ее от тошнотворных сцен его сопящих фантазий. - Неужели снова эта грязь!.."
       Он же распаленным жеребцом знойно дышал ей в ухо.
       Мало-помалу город остался позади и вот, наконец, Репино, а вот их дом, их крепость в прямом и переносном смысле. Она заволновалась, забыла обо всем, представив, что через минуту увидит сына. Машина проехала через крепостные ворота и остановилась. Она заспешила открыть дверцу, не ожидая, когда это сделает кто-то из свиты. На высоком широком крыльце ее уже ждал сын, придерживаемый свекровью.
       - Мама, мамочка приехала! – рванулся он к ней в расставленные руки.
       - Артемушка, сыночек мой сладкий! Как ты тут без меня? – горячо заговорила она, целуя загорелую мордашку.
       - Мамочка, а я плавать научился! Сам, без нарукавников! А ты мне что-нибудь привезла? А я соскучился! А ты мне расскажешь, где ты была?
       - Конечно, мой милый, конечно расскажу!
       - Ну, вот видишь, Артемыч, маманя наша приехала! - сказал подошедший сзади муж, и, обняв ее талию, попытался привлечь к себе. Свекровь внимательно наблюдала за ними с крыльца.
       - Ох, Артемка, какой ты тяжелый стал! – наклонилась она вперед, чтобы спустить его с рук, а заодно освободиться от руки мужа. - Ну, пойдем в дом!
       Они взошли на крыльцо:
       - Здравствуйте, Алла Семеновна! – поздоровалась она, слегка приложившись к свекрови и чувствуя, как та сканирует ее до самой кармы.
       - Здравствуй, Ольга, - разжала губы свекровь, предъявляя лицо, на котором черти на чертах начертали пожизненный вопрос: "За что ты не любишь моего Эдика?"
       Вошли в дом, и Ольга ощутила его родовой запах, но волнения при этом не испытала. Запах показался ей пресным и безвкусным, сам же дом – подобием богатой мышеловки. Она держала сына за ладошку, чувствуя, как та трепещет и жмется к ее ладони, вслушивалась в его беспечный лепет, и вдруг внутри нее вспыхнуло:
       "Да вот же оно - самое родное мне существо! Оно рядом, оно со мной, и никто мне больше не нужен! Ведь жизнь уже распорядилась, как должно дальше быть, и не мне ее переделывать!"
       Так неожиданно и просто пришел к ней ответ, которого весь день жаждало ее застывшее на распутье сердце. Он смел с пути породившие его терзания, прошел к алтарю и улегся рядом с номером ЕГО телефона. 
       Домашняя атмосфера смягчила сердце мужа, и он, расхаживая по дому со своим придурковатым адъютантом, вытягивал из него уставшим от ругани голосом результаты лечения вылезших за последнее время нарывов на теле фешенебельной казармы. Все это время он жил в городе и появился здесь лишь раз.
       Она не стала обходить дом, как делала это раньше после длительного отсутствия, вызванного в основном проживанием на городской квартире (путешествовала она огорчительно мало), а, увлекаемая сыном, прошла в его комнату, где он поспешил предъявить то, что отец купил ему, пока она отдыхала. Это был набор дорогих равнодушных вещей, радующих ребенка только первые пять минут знакомства. Затем они забываются, потом начинают мешать, потом от них освобождаются и заменяют новыми. Совсем, как это делается между людьми.
       Она похвалила покупки, кое-что поправила, открыла окно и спустилась с сыном вниз. Там она сообщила, что должна заняться собой. Муж в ответ предупредил, что в честь ее приезда ожидается семейный ужин. Вел он себя вполне прилично, напускным добродушием припудривая воспалительную красноту их отношений и всем видом способствуя возобновлению их скорбного сожительства. И опять она оказалась перед выбором – либо изматывающий букет придирок в ответ на ее холодность, либо притворство в обмен на мирное сосуществование и изнурительные ночные совокупления. Ее передернуло вместе с горячим душем в руке, и она поспешила залить блестящей водой тело, словно смывая с себя будущую грязь его проникновений.
       Надев свои любимые домашние вещи, она вышла к столу, сама того не желая невообразимо хороша собой. Муж засуетился, чего с ним давно не случалось, свекровь поджала губы.
       - Сюда, мамуля, сюда! – вился вьюном муж, подставляя резной стул с высокой спинкой.
       Какое это счастье – ребенок в доме, когда можно быть светлой и ласковой, имея в виду только его, в то время как честнАя компания принимает ее свет на свой счет!
       - Мама, а помидоры там есть? – спрашивал сын.
       - Конечно, есть, мое солнышко!
       - И огурцы?
       - И огурцы!
       - А маслины?
       - Да ведь они же оттуда родом!
       - И пирожные есть?
       - Есть, мой дорогой, есть, такие маленькие, вкусные пирожные! Но заказывать их надо осторожно, иначе тебе могут принести целый торт! – улыбнулась мама.
       - Как это – осторожно? Их нельзя трогать?
       - Нет, для этого нужно хорошо знать иностранный язык. А лучше два.
       Муж, сидевший напротив, внимательно вглядывался в ее лицо, пытаясь поймать ее взгляд, чтобы подозрительной змеей заползти внутрь.
       - А когда я пойду в школу, я буду учить английский язык! - похвастался сын.
       - Лучше французский, мой зайчик!
       - А почему лучше?
       - Потому что у французов очень красивые стихи!
       Муж занервничал и не удержался от ехидства:
       - Слушай маму, сынок, она у нас про школу все знает!
       - "…И вслед счастливым дням несчастья улетят!" А острова, Артемка, это, оказывается, вершины подводных гор, и там может случиться извержение вулкана! – продолжала она играть с огнем, чувствуя, как холодок гибельного восторга гуляет по ее телу. - Представляешь, мы сидим, пьем чай, и вдруг извержение!
       - И все умрут?
       - И все умрут…
       - Что-то ты, маманя, не то ребенку рассказываешь! И откуда ты только это знаешь! – продолжал нервничать муж, нутром чуя, что эти подробности появились неспроста.
       - Экскурсовод хороший был. А какие там звезды, Артемушка! Они как будто нас жалеют! – продолжала она, не обращая на мужа внимания.
       - А у нас тоже есть звезды!
       - У нас не такие… И пальм у нас нет…
       Она вдруг сникла, взяла бокал с вином и спрятала за ним глаза. Возникла пауза.
       - Ладно, давайте выпьем за то, что наша мамочка снова с нами! – потянулся к ней через стол муж. Она вяло подставила навстречу его рюмке свой бокал - раздался кособокий звук хрустального поцелуя.
       Попыхтев еще немного, отбыла почивать свекровь. Родом из коммуналки, она  любила сына и внука, но готова была плевать исподтишка в кастрюлю невестки. Испорченная поздним достатком, она спешила побывать в дворянской шкуре, не давая житья ни прислуге, ни домашним, донимая одних своеобразной любовью, а других – бесконечными придирками. Помесь пальмы с елкой.
       - Ну что, сынок, не пора ли тебе спать? – обратился отец к сыну.
       - Ну, па-а-ап!.. - заныл сын.
       - Иди, Артемушка, иди! – неожиданно поддержала отца мать. - Иди, я скоро приду к тебе!
       Сын нехотя сполз со стула и удалился. Родители остались одни. Прислуга подала чай.
       - Ну, расскажи что-нибудь, - развалился муж.
       - Что рассказать?
       - Ну, как ты там время провела и вообще… - не отрывал он глаз от ее лица.
       - Прекрасно провела и вообще, и в частности.
       - Ну, так расскажи!
       - О чем?
       - Ну, не знаю, тебе виднее… Может, завела там себе кого-нибудь, - криво ухмыльнулся муж, сверля ее самым тонким буравчиком, который был в его наборе.
       - Успокойся, не завела, - ответила она, спокойно глядя на него в упор. - Хотя следовало бы!
       - Это почему же? – уже веселее сказал муж, которому, наконец, удалось проникнуть в глубину ее глаз, где он не нашел ничего подозрительного.
       - Так ведь ты же себе завел! – продолжая смотреть на него в упор, улыбалась она.
       - Кого я завел? С чего ты взяла? – занервничал муж.
       - Полно, дружок, отпираться! Об этом давно всем известно!
       - Что известно? Кому известно? Что ты несешь? – угрожающе набычился муж.
       - Ладно, ладно, я же не против! – издевательски усмехнулась она.
       - Да ты понимаешь, что ты несешь?! – опомнившись, попытался он разыграть этюд под названием "благородное негодование". - Я же семейный человек! Кого я мог завести?
       - Тебе что, нужны доказательства?
       - Да нет у тебя, и не может быть никаких доказательств! – окрасилось багрянцем море его лица.
       - Если надо – будут, - тихо, почти угрожающе сказала она, продолжая следить за его взбаламученным лицом.
       Впервые они говорили так откровенно. На нее сошел тихий восторг видеть его виляющие глаза, бить наотмашь пощечинами фраз, ощущая нарождающуюся способность к наступлению, а не жалкому отпору.
       - Нет, ну ты точно дура! – упал он на спинку кресла.
       - Была. Теперь – нет.
       Она взяла чашку с чаем, задержала перед собой и, прежде чем отпить, поглядела на его поверхность – янтарь, следуя ее абсолютному спокойствию, был зеркально неподвижен.
       "Я не боюсь! – разгорелось в ней. - Я все могу!"
Сделав глоток, она медленно вернула чашку на место и взглянула на мужа. Тот молчал, глядя в стол.
       - Ну, так как? – сказала она новым, ровным голосом.
       - Что - как? – поднял он мутные глаза.
       - Как будем жить дальше?
       - Нормально будем жить! – не выдержал он, вскочил, бросил на стол салфетку и ушел.
       "То-то же, мой милый! - ликовала она. - С тобой только так и нужно! И почему я не сделала этого раньше?"
       Она поднялась к сыну. Он был уже в кровати и потянулся к ней, когда она вошла:
       - Мамочка, я так по тебе соскучился! Посиди со мной! Расскажи мне что-нибудь!
     - Обязательно, Артемушка! Тебе – расскажу!
     И она села к нему на кровать, взяла его ручонку и принялась рассказывать про заморские края, где два океана – воздушный и водный – каждый вечер провожают солнце на покой, подставляя щеки его прощальным поцелуям. Как высокие пальмы, едва шевеля пальцами, бисерным почерком пишут письма березам о том, что живут на высоком удобном месте, где глубокая и питательная почва, что у них есть голубое море с белыми яхтами и большими кораблями и что окружающие скалы, поросшие бедным колючим кустарником, им не мешают. Что солнце там щедрое и не скупится на золото, а луна – на серебро. И что все бы хорошо, но хозяин там - ветер. Порой его долго не видно и не слышно, но временами он налетает и заламывает им руки, норовя опрокинуть. После он трется и просит прощения, но они все равно его боятся, но теперь уже меньше. И что есть на свете город, который называется Париж, и как они мечтают туда попасть с каким-нибудь стройным и добрым кипарисом и поселиться там, вдали от вздорного и злого ветра…
       Когда сын заснул, она поправила на нем одеяло и тихо вышла.
       С мужем они спали в разных комнатах. Она прошла к себе и занялась приготовлениями ко сну. Устроившись перед зеркалом, она приготовилась наложить на лицо крем, когда на пороге возник муж в халате.
       - Привет, - сказал он покладисто.
       - Привет, - безразлично ответила она.
       - Я пришел просить прощение, - выдавил он из себя совершенно невообразимые еще вчера слова.
       - За что?
       - Ты знаешь, за что…
       - Ты ни в чем не виноват. Ты такой, какой есть и другим уже не будешь, - отвечала она, не отрываясь от своего занятия.
       - Я соскучился, - сказал он с кроткой собачьей интонацией.
       - Ничем не могу помочь, у меня месячные.
       - Ты всегда так говоришь, когда не хочешь.
       - Ты что, хочешь проверить?
       - Да, хочу!
       - А я не хочу.
       - А мне плевать!
       - А мне нет!
       - Не говори так со мной, Ольга, не говори! Видишь, я прошу у тебя прощения! Я хочу тебя!
       - Сначала сходи к врачу и проверься! – не сдержалась она и тут же, подчиняясь инстинкту, повернулась к нему, чтобы встретить опасность грудью.
       Он взревел и бросился на нее. Она вскинула локти к лицу, вцепилась пальцами в затылок и вжала голову в плечи. Удар сбоку опрокинул ее на ковер.
       - Ах ты тварь! – орал он, наваливаясь сверху и хватая ее за запястья. - Ах ты, сука! Играть со мной вздумала?! Да я тебя!..
       Не страх, а невиданная ярость вдруг охватила Ольгу. Все ее унижения и несчастья разом слились в ослепительной вспышке, и, воссияв, взалкали отмщения. На секунду она застыла, ослепленная, и в следующее мгновение почувствовала себя дикой кошкой, пантерой, тигрицей, защищающей свою жизнь и жизнь своего детеныша. Она взвыла и, изловчившись, вцепилась зубами в волосатую руку. Теперь уже взвыл муж. Он отдернул руку и прижал к груди. Ольга с невероятной силой ударила его кулаком повыше живота и попала в солнечное сплетение. Он дернулся и застыл, хватая ртом воздух. Она толкнула его обеими руками и скинула с себя. Вскочив, схватила первое, что попало ей под руку, а попала ей под руку коробка духов - ну что, скажите, можно сделать коробкой духов?! - но, видимо, присутствие в руке даже этой слабой вещи сделало ее сильной.
       - Убью! - заорала она, вздев дрожащую руку с духами. - Убью, сволочь!
       Муж лежал на боку, прижав руки к животу.
       - Не трогай маму! – вдруг услышала она и, прозрев от ярости, увидела на пороге сына. Он кричал, он трясся, он был на грани истерики, он мог упасть и забиться, задергаться, умереть…
       - Артемушка, сыночек, родной мой! – забыв обо всем, кинулась она к нему. Схватила, прижала, зашептала:
       - Все хорошо, все хорошо, мой милый, успокойся, успокойся, папа сейчас уйдет…
       Сын прижался к ней, повторяя сквозь слезную икоту:
       - Почему он тебя обижает, почему он тебя обижает…
       Отвергнутый муж пришел в себя и побитой собакой прополз мимо них в свою нору с прокушенной лапой у груди.
       Она, как и прошлой ночью, долго не могла заснуть, поправляя одеяло на сыне, которого уложила рядом с собой. Он спал беспокойно, подрагивал, иногда просыпался и спрашивал:
       "Мамочка, ты здесь?"
       "Спи, сынок, спи!" говорила она, и он снова засыпал.
       "Это конец, - думала тем временем она, - это война..."
       Потом она задремала и увидела Олега. Он махал ей рукой и улыбался, но был далеко, и вчера было далеко и всё было далеко и зыбко, и всё уплывало, грозя растаять и не возродиться…