Громыхающий поезд на две минуты остановился ночью на темной станции. Из вагона вышли несколько человек. Ветер раскачивал, как показалось, единственный на весь городок, фонарь, в тусклом свете которого становилось понятно, что метель в самом разгаре. Недалеко стояла и смотрела на выходящих женщина, закутанная, как обычно одевают детей. Поверх цигейковой шапки и линялого пальто была повязана пощипанная молью серо-коричневая шаль, концы её перекрещивались спереди и небрежно были завязаны узлом на пояснице.
Она сразу обратила внимание на молодого, по сравнению с её годами, мужчину, который браво, не смотря на непогоду и темноту, соскочил с подножки вагона и помог спуститься остальным. На вид ему было около сорока лет, плюс- минут года три не больше, усталое, но очень жизнерадостное лицо. На плече, помимо рюкзака, висел белый аккордеон. Прибывшие пассажиры начали по-быстрому расходиться. А мужчина, подбежав к более освещенному участку перрона, снял с руки инструмент и развернул его, проиграв красивую незнакомую мелодию. Он притопнул правой ногой и громко обратился к прибывшим: «Народ, да разве ж так домой- то возвращаются?! Не вижу радости!» Его никто не поддержал, мышиная возня продолжалась недолго, люди грузили на свои тела мешки и сумки и разбредались в темноте.
-Тебе есть куда идти-то?- спросила парня женщина в том самом, неумело повязанном платке.
-Дом мой в деревне, километров десять отсюда будет. Завтра, да уж, по правде сказать, сегодня попуткой доберусь.
-Баба Настя меня зовут. Рядом живу, переночуй у меня, а утром, либо к обеду и дальше двинешься.
-Спасибо, да у меня тут минутах в пятнадцати ходьбы свояк живёт. Ох, и давно не виделись. Зайду, пусть ночь, а всё равно рад будет.
Будка станции и желтый фонарь удалялись за спинами путников.
-Остался бы у меня, сынок. Неспокойно тут у нас, урки в городе творят беззаконие. Милиция с ними не справляется, даже из города подмогу присылали участковому нашему.
-Так нет же никого, спокойно всё.
-Это сейчас метель, вот и сидят по домам. А-то ведь, каждый раз поезд этот ночной стерегут, прям по расписанию. А наряд милицейский побудет на перроне, да и уходит. А они тут как тут. Кого на игру карточную разведут, а кто послабее или одиночка,того просто разденут или вещи отымут.
-А ты, мать, откуда знаешь?
-Я рядом живу и тоже прихожу, меня не трогают, приезжих высматривают, да кто одет получше. А у тебя, вон, инструмент, как невеста красивый. Останься у меня, вижу ты человек хороший, не бандит какой.
-Спасибо, да только тороплюсь я. Свояка повидать, да утром домой.
Привокзальный фонарь исчез за поворотом.
-Вот и пришли,- сказала баба Настя. Калитка моя. Захочешь, возвращайся. А пойдешь по улице, не заглядывай никуда, кто бы не позвал. Я вот таких как ты уже второй год хожу встречаю, если не болею лежу.
… Через три дня, баба Настя шла мимо городского рынка. У ног местного барыги на старой газете, кинутой на снег, она увидела знакомый белоснежный аккордеон. Её бедное сердце защемило от страшного предчувствия.
-Откуда в наших краях такая, - она тяжело вздохнула,- красота?
-Топай, топай, баб Насть, не твоё дело. Откуда надо, оттуда и красота. Трофейная штучка.
Это был январь 1947 года. Парень из соседней деревни, которого той ночью убили и ограбили местные уголовники, возвращался с войны домой. Он дошел до Берлина, но пришлось остаться служить еще на полтора года, чтобы помочь местному населению бывших оккупированных немцами территорий разминировать сначала строения в Чехии и Польше, а потом посевные угодья на Украине и в Белоруссии. И там он ни разу не ошибся.