Было раннее осеннее утро,обычное утро, простого блокадного дня. Свет керосиновой лампы тускло освещал убогую комнату с задёрнутыми шторами за которыми были окна. Закопчёные стёкла уцелели при обстрелах и были заклеены крест на крест.
Измождённая женщина, Аграфена Ивановна Седова, стояла на коленях, одевая маленького сына. Мальчишка был худой и щуплый, но выглядел старше своих пяти лет, пытливо глядя на мать глазами старика. Всю ночь Аграфена штопала его пальто и пришивала большие внутренние карманы, в которые, заботливо обернув тряпицей, положила несколько кусков сахара и хлеба, отложив из своих пайков.
За первые месяцы блокады Аграфена успела привыкнуть ко всему: к голоду и обстрелам, крысиной возне по ночам, стуку метронома, пожарам и вою сирен. Сегодня ей предстояло привыкнуть к тому, что дома станет совсем пусто,- её маленький, единственный сын, Гена, вместе с другими детьми, уплывёт на большую землю.
Слёзы туманили глаза и бедная женщина стискивала зубы пытаясь улыбнуться, но губы её дрожали и улыбка получалась странная, похожая на болезненную гримасу. Муж Аграфены нервно прохаживался по комнате, сунув руки в безразмерные галифе и прислушивался к тишине за окном. Вчера он отдал свои часы шофёру полуторки за место в кузове для сына и жены.
-Давай мать, не копайся! -сурово сказал он. - Чай подъедут уже!
Аграфена ничего не ответила, только плотней запахнула сына, застёгивая ему пуговицы, да смахнула рукой набежавшую слезу. Муж хоть и отец, но никогда не поймёт, как болит её сердце, - разбитое сердце матери. Не на день и не в гости отправляет она своего ребёнка, а в неизвестность и возможно навсегда.
-Мам, а дай мне кусочек хлеба! - жалобно попросил сын.
- Нельзя сынок! Потом поешь, в дороге... Только понемножку, не ешь сразу всё!
- Слушай мать сынок! -добавил отец, остановившись перед ним. - Ты теперь взрослый и уже мужчина!
Мальчишка посмотрел на отца, но ответить не успел, за окном во дворе, зарычал мотор и застонали скрипучие тормоза. Отогнув занавеску отец посмотрел во двор и торопливо накинул шинель:
-Ну вот, я же говорил, приехали уже... Пойдём мать, да документы его не забудь! - он взял с пола маленький узелок сына и повесив на плечо винтовку вышел из комнаты.
Набросив платок поверх старого пальто и подхватив на руки сына, Аграфена быстро пошла вслед за мужем. Их шаги гулко отдавались на вытертых, будто продавленных, каменных ступенях лестницы.
За дверями подъезда было холодно и сыро, фары грузовика освещали двор, а в кузове молча сидели женщины с притихшими на руках детьми. Шофёр в ушанке пыхтел махоркой в кабине. Увидев подошедших, махнул рукой :
:
-Залезайте!
Не открывая борт, отец твёрдо, но бережно взял у жены сына, сунув ей в руки узелок. Он крепко обнял мальца:
-Давай сынок! -и поставил его в кузов, затем помог забраться жене.
-Эй Сашка! -раздался резкий женский голос. -Для меня с Ванькой места не найдётся?
Обернувшись он разглядел у полуторки крикливую соседку Варвару, державшую за руку рыжего, щекастого пацана. Шофёр промолчал, продолжая курить.
- Митричь! -окликнул его муж Аграфена. - Возьми ещё бабу с мальцом!
-Ладно! - хмуро кивнул шофёр и затушил самокрутку. - Залазьте да поживей! - его руки стиснули руль.
Подсадив пацана и Варвару Саша посмотрел на жену. Гена жался к ней как котёнок и смотрел ему прямо в глаза. Слова прощания были кратким:
-Давай сынок, держись!
- Саша... -всхлипнула Аграфена, но муж хлопнул ладонью по борту:
- Трогай!
Зарычал мотор и полуторка со скрипом поползла в арку, таща на себе кузов, туго набитый людьми. Запах масла и бензина ещё висел во дворе, но шум мотора затих и потоптавшись немного, человек в шинели зашагал обратно в подъезд.
Грузовик ехал по улицам Ленинграда. Светало и было тихо, только холодный осенний ветер гнал по небу серые дождевые облака. Аграфена молчала и прижав к себе сына,смотрела вокруг. Заклеенные окна уцелевших домов были тёмными, другие были забиты досками, в воздухе плыл запах гари, а мимо, точно призраки, проплывали страшные картины. Рухнувшие дома, выгоревшие окна и груды кирпичей на тротуарах. Один дом обвалился наполовину и в уцелевшем, точно отрезанном крыле, виднелись шкафы и комоды, обгоревшее пианино и торчащая наружу кровать.
Разогнавшийся грузовик вдруг резко затормозил, сдавая влево, - на дороге валялись трупы. Аграфена, всё также молча, прикрыла глаза сына рукой. Шофёр крутил руль объезжая завалы и кузов кренился, качая притихших людей. Сзади появился другой грузовик, потом ещё один. Полуторка оказалась в веренице машин, на которых тоже ехали женщины и дети. Колонна двигалась в бухту Осиновец, - город отправлял детей на большую землю.
Война пришла в каждый дом и фронт прошёл через сердце тех, кто с гордостью называл себя ленинградцами. Город жил, - бастионом в кольце блокады, раненый, но непокорённый, воевал и думал что детям нет места на этой войне. Пусть рвутся снаряды и бомбы, горят дома, а голод душит среди холодной Зимы, но дети,- их дети,будут жить, после далёкой победы, в которую верил каждый.
Так думала Аграфена и этой верой жили и бились сердца ленинградских матерей. Ради этого, колонна ехала в бухту, в это осеннее утро. О многом по дороге успела подумать Аграфена, но как ни пыталась смириться она с решением, которое приняла вместе с мужем, горький холод разлуки всё сильней вымораживал душу.
В бухте Осиновец было очень людно, люди шли к барже. Из трубы буксира валил чёрный дым. Машины остановились и шофёр Митричь, резво выпрыгнув из кабины, помогал женщинам, принимая детей. Аграфена от помощи отказалась, она вылезла из кузова и сама спустила на землю Гену.
Они шли к барже, соседка Варвара опять оказалась рядом и бойко говорила что-то своему рыжему, вихрастому мальцу. Аграфена шла молча, из под серого платка выбились её густые, русые волосы, которые трепал ветер, но она не замечала. Все слова замёрзли где-то внутри, едкой, холодной горечью. Толпа напирала и всё ближе была баржа, по сходням которой шли люди.
Матросы в чёрных бушлатах принимали детей, брали с рук, пропускали на баржу, подгоняли и подбадривали крепким словцом. Дети Ленинграда не плакали и слёзы разлуки катились по щекам матерей. Глаза их детей терялись в толпе и гасли как звёзды. Иногда они что-то кричали матерям, но в гомоне толпы было ничего не разобрать, их детские голоса, как крики чаек над Ладогой, уносил ветер и качавшие баржу волны.
Женщина перед Аграфеной отдала маленькую девочку, та успела крикнуть.
- Мама! - и матрос в бушлате протянул руки уже к ней и тут что-то случилось...
Всей душой Аграфена почуяла то, что не могла передать словами, точно невидимая сила сковала сердце и толкнула её назад.
-Нет,- прошептала она, - Не отдам!
Матрос удивился, но тянул к ней руки.
- Сдурела баба! Давай пацана!
-Нет! - Аграфена попятилась и упёрлась в стоявшую сзади Варвару.
-Давай дура, люди ждут! - разозлился матрос, но Аграфена сильней прижала к себе сына.
-Не отдам! - твёрдо сказала она.
-Да что ты с ней няньчишся! - закричала Варвара, - Ваньку моего бери! - она протянула матросу сына.
Быстро мелькнули руки и мальчишка оказался на барже.
- Люди ждут, а ты топчешся здесь... Корова!
-А ну проваливай! - поддержал Варвару матрос.
Продираясь через толпу, Аграфена пошла назад, прижимая к себе Гену. Она шла через море людских глаз, любопытных, злых, равнодушных и недоумевающих, её толкали и грубо ругались вслед, но она просто шла.
Сходни и баржа остались позади и чем дальше уходила она, тем охотней расступались люди. Вот и полуторка. Шофёр курил махорку глядя на Ладогу. Увидев Аграфену он уронил самокрутку:
- Вот те раз! Ты чего? Места штоль не хватило? - но Аграфена промолчала и вдруг улыбнулась ему в ответ.
-Никак передумала? - ещё больше удивился шофёр, - Ну ты баба даёшь! Сашка с тебя шкуру спустит!
Он что-то ещё ворчал, но когда Аграфена подошла к кузову, вдруг поманил её пальцем и открыл дверь.
- В кабину садись!
Шофёр ещё суетился помогая забраться вернувшимся женщинам, Аграфена сидела в кабине, посадив на колени сына. В душе потеплело, холод отпустил её сердце и она улыбалась от только ей одной, понятного счастья. Набив кузов людьми, шофёр забрался в кабину и подмигнул Аграфена.
-Ну с Богом! - вдруг сказал он повернув руль.
Полуторка качнулась и тронулась,осталась позади ветренная бухта Осиновец и показалось Аграфене, будто и не грузовик вовсе, а невидимые крылья возвратили её и сына домой.
Тем временем буксир тащил баржу через ветер и волны Ладоги. Эти волны качали баржу и подбрасывали буксир. Испуганные дети жались друг к другу на палубе, а матросы поглядывали на небо. Погода была нелётная, но кто знает что скрывали разбухшие от дождя серые тучи.
Беда свалилась внезапно, упала с редким дождём с тяжёлого серого неба. Воздух распорол вой моторов, - звено Мессершмиттов и Юнкерсов, выпав из облаков устремилось вниз.
Бомба Юнкерса разорвала буксир, а в воздухе зазвенели пулемёты Мессершмиттов. Второй взрыв накренил баржу и бросил волну на палубу, смывая за борт детей. Их визг, полный смертельного ужаса, разносился над Ладогой.
Самолёты шли на второй заход, пулемёты били в упор и крошили детей на палубе. Их было так много, что пилоты почти не целились. После третьего захода всё было кончено, - бомбы Юнкерсов добили окровавленную баржу, оставив посреди Ладоги, обломки и тех, кого теперь хоронили волны. Самолёты ушли в облака взяв курс на Ленинград.
Поздно вечером, когда керосиновая лампа освещала убогую комнату с наглухо закрытыми шторами, Аграфена сидела за столом и штопала свой платок. Густая, длинная коса, лежала на её коленях. Гена тихо сидел в углу, прислушиваясь к возне крыс за его кроваткой. Дверь распахнулась и в комнату вошёл отец. Прислонив к стене винтовку, он тяжело расстегнул шинель и тут вдруг увидел сына, быстро подошёл и крепко обнял пацана, потом посмотрел на жену.
- Ну мать, ты даёшь... Слыхала? Не дошла баржа до Новой Ладоги, - разбомбили гады!
Взяв сына на руки он подошёл и обнял жену. От него пахло водкой, но она улыбнулась, положив голову ему на плечо. Он достал из кармана кусок сахара и дал Гене:
- Думал поминки будем как Варвара справлять, а тут радость такая!
-Пап,ты чего? - спросил удивлённый Гена.
- Ничего сынок, - потрепал он мальца и покрепче его обняв сказал.
- С Днём Рождения! Два их теперь у тебя!
Аграфена прижалась к мужу. Был обычный вечер простого блокадного дня.