Пятнадцатилетней девчонкой её выдали замуж за четырнадцатилетнего долговязого мальчишку. Им построили дом на двенадцать окошек в улицу с высоким фундаментом, с небольшими окошечками, где была кухня и жилое помещение для прислуги. Во двор выходила большая веранда, а также пристрой для зерновых, хлев для скота и птицы – всё это добротно и под одной крышей. Даже двор был мощён лагами из горбыля. А в погребальной яме – что только не было: бочонки с топлёным маслом, висели окорока и всякое мясо, фляги с мёдом, а о солёностях и вареньях лучше не вспоминать – всё это добывалось каторжным трудом, особенно летом.
Вставали в четыре утра, она же поднималась на час раньше: ведь надо было приготовить мужикам завтрак и харчи с собой, затем надо накормить наёмных работников, которые жили вот в этой «малушке», в которой сейчас ютятся они. Ели за одним столом. Работники, взлохмаченные, неумытые, рассаживались за хозяйский стол, крестились и принимались хлебать из общей чашки. А хозяин - глава семейства, желторотый юнец, восседал на своём хозяйском месте и посматривал на едоков. Отец дал ему наставление: «Смотри, как едят работники: хватко – держи, вяло – гони прочь – это не работник». Вот и смотрел молодой хозяин. А работники старались, набивали рот и, громко жуя, глотали сытную пищу. Анна через год родила первенца - дали староверческое имя Афиноген.
Так и текла бы размеренная жизнь, если б не революция. Сначала ничего не предвещало трагичного в их деревне, а потом началось: набеги на деревню, выгребали весь собранный урожай то голодающим Поволжья, то объявили продразвёрстку. Под эту неразбериху все кому не лень наезжали на состоятельных крестьян, обзывали мироедами, били и всё выгребали. Но на то и были эти крестьяне зажиточными, быстро сообразили, что надо припрятывать часть урожая: рыли ямы, обкладывали тёсом, засыпали зерном и на этом месте что только не сооружали – и навозные кучи, ставили стога сена и даже строили «нужники». Но комиссаров не обманешь, да ещё появились какие-то пионеры, чёрт бы их съел: лазят, вынюхивают и, только обоз подъезжает к крепкому хозяйству, солдаты идут уже к указанному месту этими пионерами.
Ах, эти воспоминания. Анна «очухалась», когда надо было зажигать керосинку. Дети уже слезли с печи и тихо сидели вокруг стола на лавке.
- Сейчас, робята, накормлю. Мойте руки, берите ложки. Афанасий, раздай мальцам миски.
Анна наложила пшённой каши в миски, и замелькали деревянные ложки – в рот и обратно. Положила каши себе и свекрови, подумав: «Куда старую денешь! Сейчас ей одной не выжить. Пусть будет по пословице « В тесноте да не в обиде».
- Афонь, подойди, разбуди бабушку, пусть поест.
Длинный малец деловито вылез изо стола, подошёл к кровати, шевеля одеяло, говорил:
- Бабуля, вставай, каша стынет. Бабуля, я есть хочу, вставай. Мам, бабуля не встаёт.
Анна почувствовала неладное, но не хотела пугать ребят.
-Ладно, ешьте, а потом сходите к Масловым в гости.
Пока ребятишки, а их за столом сидело трое, усердно ели кашу, Анна подошла к постели и поняла, что нет больше свекрови – отошла её душа в мир иной.
Анна натянула одеяло на лицо матери, крестясь: «Господи, прими твою рабу Марфу. Вечная память, вечная память.» Ребята быстро справились с кашей и заодевались, кто во что - надо было перебежать улицу, и ты уже в настоящем тёплом доме, а на печи лежит дед-сказочник – вот к нему и торопилась детвора.
Только ребятишки за порог, Анна дала волю своему горю: запричитала, завыла по- бабьи:
- Да на кого ты нас покинула, как мы жить-то будем без тебя! Ироды, извели твою душеньку!
Недолго причитала Анна, разум подсказывал «Надо что-то делать». Сбегала за соседскими бабками, которые с неохотой пошли: запуганы соседи, чай раскулачены, готовятся к выселке, кабы чего не было, но добрососедские отношения взяли вверх. Пришли, обмыли, одели, вынесли в холодный чулан, положили на стол, в скрещенные связанные руки поставили заупокойную свечу. Посидели, молясь и разошлись. Анна поменяла постель, быстро напекла дранников, добавив побольше мучки - получились как оладушки, и дети уже тут как тут.
- Мама, мама, ты знаешь, какую страшную сказку сегодня рассказал дед Филипп: про колдуна, про царевну…
- Да, ладно тебе, Катюшка, нисколько ни страшная: ты выдумала, что страшная. – это Афанасий решил успокоить младшую сестрёнку и братишку.
- Нет, нет, страшная, ты же видел, как я торопилась, идя домой!
- Видел, видел.
- Вот так! Матушка, ты оладушек напекла?
- Испекла, моя лапушка, ну, давайте чаёвничать.
Катюшка распоряжалась, ставя кружки на стол:
- Мама, а бабуля где?
Этого вопроса Анна боялась больше всего. Не выдержала, заревела:
- Покинула нас бабуля. Отошла в царствие небесное.
Дети впервые видели плачущую мать да ещё с таким причитанием. Афанасий как-то весь съёжился, подошёл к братишке, «сгрёб» его в охапку и подсадил на печь, затем Катюшку, которая от материнских причитаний сразу замолчала.
- Мама, а бабушка умерла? – спросил Афанасий.
- Умерла, сынок. – мать прижала голову сына и поцеловала в темя.- Афанасий, сбегай, найди Феньшу – пусть идёт домой.
- Ладно. Я знаю, где они прячутся.
- А от кого прячутся?
-Да от «краснопузых». У них ведь – шайка, атаман там – наш Феньша! – с детской гордостью за брата «выложил» большую тайну, о которой ему бы надо помолчать, но было уже поздно.
У матери и от переживаемого горя и от такой страшной новости по спине побежали судороги. Афанасий, гладя мать по руке, успокаивал её:
- Да ты, мама, не бойся – я больше никому не расскажу.