Молодой офицер пришёл в себя от нестерпимой боли в животе. Левой рукой, которая и могла ещё действовать, ощупал себя, потом скосил взгляд на свою ладонь – она была в густой, перемешанной с машинным маслом, крови. В голове стоял нестерпимый шум, как будто все танки его подразделения свои выхлопные трубы подставили к его голове.
«Саня, а Саня!» – позвал старший лейтенант своего стрелка. Тишина. «Алёшка!» – не слыша своего голоса, продолжал звать командир ещё одного из своего расчёта, кстати, лучшего водителя танковой бригады. «Нет. Что-то тут не так. Я вроде бы, думаю, звать, а на самом деле голоса-то нет. Попробую мычать, если они - в танке, то отзовутся». Геннадий открыл рот, силясь произнести хоть какой-то звук и, наконец, он услышал, да-да, услышал свой вопль, но в танке стояла тишина: не было слышно ни стона, ни шороха, а только глухая канонада. «Это что – «хана»? - пробила чёрная мысль разбитую голову командира. «Нет, нет, мы ещё повоюем!» Геннадий попробовал пошевелиться, но от внезапной боли впал в беспамятство.
«Слава богу, очнулся! Значит, шевелиться нельзя. А что можно? Смотреть, дышать и ждать, когда закончится бой и приползут санитары с санинструктором. Так! Ребята, наверное, мертвы, были бы живы – откликнулись».
Командир лихорадочно начал продумывать своё положение: «Действует только одна рука через адскую боль. А что навалилось на меня?» Скосил глаза. «О, боже, сорванный с крепежа, железный ящик со снарядами придавил разорванный живот и этим самым уменьшил потерю крови. Интересно, сколько продержусь без помощи? А это что за запах тянет испод танка? Наверно, горят скаты, и если их не потушить, пламя может охватить бак с горючим. Интересно, правый или левый скат? Да, чёрт с ним: правый или левый – сюда надо людей, и только они могут и меня вытащить и ещё спасти машину. Да как это получилось, ведь всё начиналось так лихо».
«…Заняли удачную позицию за двумя копнами, и прямой наводкой Саня «насчитал» уже шесть немецких танков, горевших впереди. И вдруг эти «стервы» со своим диким воем, который перебивал даже звуки канонады из орудий, выложили свои бомбовые кассеты, и водитель не успел убрать танк от стогов, и удар авиабомбы пришёлся в переднюю часть танка. Ну, конечно, ребята сразу погибли, а я полез за снарядом и оказался чуть взади - и вот мучаюсь. Да лучше сразу умереть, чем вот так ждать смерть!»
В горле что-то захлюпало, на глаза наползла пелена, но в голове мысли бежали как вороные кони…
Вороные кони, которые запрягались только по выходным или в праздники. И Генка садился «кучерить», а вся семья усаживалась в плетённый короб.
- Но, лихие! – и тележка на мягком ходу, а она была такая была единственная не только в деревне, но и во всей округе, летела как по воздуху. Такое создавалось впечатление, что кони бегут от тележки, настолько мягкий и ровный был её бег. Генка, четырнадцатилетний мужик, сидел на облучке, гордо подняв голову в мерлушковой кубанке, шёлковой рубахе, но гордостью его были хромовые сапоги, которые отец купил на ярмарке, удачно продав несколько десятков пудов отборной зауральской пшеницы.
Генша с шести лет помогал отцу. Если нужен был погонщик рабочих лошадей, а их в хозяйстве было шесть, то лучше Геншы и не надо было иметь работника: его садили на лошадь, чтобы не упал, ножки привязывали к стременам, под задницу подкладывали маленькую подушку-думку, а впереди в подсумок мать клала бутылку молока, пару шанег и обязательно несколько леденцов, а то «работник» мог и заснуть на лошади, понукая хворостиной кобылу, которая тянула то плуг, то ходила по кругу во время молотьбы. Наёмные работники, смотря на мальца, смеялись: «Вот управляется, слушаются его лошади! Леонид Никитыч, большим человеком ваш пострелёнок будет!» - льстили хозяину. Хозяин, почёсывая уже наметившуюся лысину, отвечал: «Поглядим, кто будет». «Давайте, робята, до вечера кончать с уборкой – дождь намечается: видите, ласточки внизу кормятся». И вправду, ласточки гонялись за комарами, тучи которого кружились над землёй. «Успеем, Никытыч!» - отвечали работники".
А в голове у лейтенанта что-то перемкнуло и наползла чёрная пелена. «Что это со мной – конец жизни? Держись, Генша, мы ещё «подробим» на танке!»
«…А как хорошо плясать на танке, на моторном отсеке - там ровная площадка и металлический звук от подкованных солдатских сапог да ещё под гармошку Алёшки при скоплении всего танкового полка. Где она, эта гармошка? Она была на ящике со снарядами. Да Бог с ней!»
«Нет, нестерпимая боль никуда не ушла. Видно, когда я впадаю в беспамятство, боли, как будто, не ощущаю, а теперь опять боль – живот ноет, как будто туда налили кипятку. Раз боль, значит, я – «в себе» и ещё живу - умирать мне никак нельзя!
Сын что, сиротой расти будет – у нас в роду такого не можно. Да и вот письмо, пришедшее от любимой жены Марии: пишет, что ждёт с Анатолием, так назвали они в честь святого Анатолия своего первенца, который «родился в рубашке», и бабка-повитуха, принимающая роды в бане, убрав плёнку, взяв младенца за ножки, хлопнув несколько раз по синющему заду, тем самым вызвав детский крик, важно проговорила: «Счастливым он у вас будет: «в рубашке» родился, долго будет жить!» Тут же по старообрядческим традициям и окрестили без попов. И как я могу оставить их без отцовской помощи!
А ещё Маруся сообщила, что на Афанасия пришла похоронка и его аттестат: спасибо братишке, поддержал свою сноху и племянника материально - на аттестат мой и брата всё легче прожить. А Афанасия, ой, как жаль: такой молоденький, после училища и курсов молодых командиров получил звание младший лейтенант и, как пишет Маруся, умер от ран. Но мне-то надо, надо держаться!»
Теперь Геннадий уже явно почувствовал, что в танке всё заволокло едким дымом горевшей резины и на миг, наконец, перестало гудеть в ушах, и он услышал, какая канонада гудит вокруг горящего танка и понял, что дело - безвыходное, что сейчас, а может и завтра, сюда ещё никто не доберётся – такой страшный бой идёт на всём плацдарме. Старший политрук перед боем призывал танкистов: «От вас зависит судьба курского сражения: ни шагу назад, только вперёд!»
Эх, хоть бы кто-нибудь заглянул в танк, но… напрасна моя мольба. Кажется, надо попрощаться с родителями, с жёнушкой и сынишкой…
В хаосе звуков самого страшного сражения никто и не заметил очередного взрыва танка, стоявшего между двух стогов соломы, которые тут же вспыхнули, как свечи, поставленные заупокой.
ОКОНЧАНИЕ.