Какой донской город, станица, хутор в начале мая – не цветущий сад?
Алыча и абрикосы уже рассыпали по всему миру горсти конфетти, а черешня и вишня пока жадничают: их маленькие белые пятерни ещё цепки, ещё ждут своей неизбежной участи стать ненужными.
Груша и яблоня важничают, мол, нечего их внушительным цветам делать среди всей остальной лепестковой мелкотни.
А в каком донском городе, станице, хуторе не растут тюльпаны? Они чаще всего красные, а жёлтые, белые, чёрные – это от лукавого, чтоб приманить взор, чтоб не надоел красный.
Чем ещё радует весна?
У моего дядьки в станице Мечётинской за калиткой росла дикая черноплодная вишня. Есть её, когда вызреет, нельзя, горькая и мелкая, как черёмуха. Но цвела она божественно. Тут же рядом, через дорожку росла корявая жердёла. Но главное было не в ней. Она прикрывала целую поляну ландышей, с роскошными длинными соцветиями, с крупными цветочками, стойкими, белоснежными и пахучими. Можно себе представить, что было, когда одновременно цвели ландыши и вишня! Не надо было никакого вина: голова от духа кружилась.
А в ту весну – в самом начале мая, в прекрасный солнечный денёк – мы собрались в Зернограде, чтобы поехать в Мечётку в гости. Мы – это мои двоюродные брат, сестра из Саратова. Это брат жил в Зернограде. Городок весной и был таким прекрасным уголком среди распаханной вдоль и поперёк степи. В нём весной пахло цветами, а не прошлогодней соломой и пылью.
В машину – жёлтенький, как тот же тюльпан, «Жигулёнок» – мы с детьми не помещались, нас было шестеро. На заднее сиденье пришлось размещаться четверым. Ехать всего-то километров двадцать. Но поехали по грунтовке, параллельно трассе, на которой нас бы точно поймали гаишники. Дорога шла мимо военного аэродрома, где служил мой брат. Конечно, он знал все лазейки: как проехать, где пригнуться, а где и ползком, чтоб не заметили бдительные часовые. Въезжать надо было не через официальный въезд, а через другой, заброшенный. Если чуть повернуть шлагбаум, то можно ехать смело параллельно взлётке. Но все эти подробности вы никому не выдавайте.
И вот машина выехала из города-сада, города-цветника, города-аромата в... голую дикую степь. Хоть и весна, но такая перемена просто ошарашивала. Трава зеленела, но очень скромно, она ещё не встала всюду и во весь рост. Равнина слегка опускалась к невидимой речке слева и чуть поднималась справа, где иногда торчали носы и хвосты остовов самолётов. Их когда-то оттянули к краю аэродромного хозяйства и бросили. Кажется, в те годы аэродром вообще перебазировался куда-то в менее уязвимое для демократического противника место.
Наш «Жигулёнок» тряско полз по полузаросшим ухабам, на заднем сиденье было весело толкаться коленками и лбами, что-то рассказывать, вспоминать, над чем-то смеяться. За окнами степь дёргано скакала назад, будто сбрасывала нас с себя, как норовистый конь. И вдруг машина остановилась.
– Смотри! – сказал брат. – Чуть дальше у дороги, справа...
А там сидела... лисица. Тоже невзрачная, серая, как степь. Небольшая. Сидела, не шевелясь, и смотрела на нашу машину. Если бы не брат, я бы вообще её не заметил.
– Странно, – сказал брат, – среди дня корсак? Может, у него тут логово, а мы своим шумом потревожили её?
– Да какой там от нас шум! На аэродроме! – возразила сестра.
– Да звери отвыкли тут не только от шума, но и от людей. Даже собак тут нет!
Но лисица недолго красовалась, просто взяла и... пропала. Только хвост мелькнул за сухостоем. И только потом я подумал, что она нас не просто так встретила именно на этом месте.
Брат было решил тронуться дальше, но сестра его придержала. Открыла зачем-то дверь и вышла. И поманила нас за собой. Чуть отошла от дороги и остановилась. Мы – рядком за ней. Конечно, звенели жаворонки, стрекотали кузнечики... Степь как степь... И тут я разглядел, что именно её заинтересовало.
– Давно я их не видела, – сказала сестра.
И всё внимание наше было приковано к редким красным пятнам, разбросанным по степи. Я не выдержал, подошёл и наклонился, чтоб рассмотреть.
На пушистом кустике – у цветка были не листья, а тоненькие мягкие запутанные иголочки – лежал, раскрыв венчик, многолистый багровый цветок с жёлтой серединкой тычинок. Я посмотрел вокруг. Полушария кустов были разбросаны по этому участку степи. Не сплошное царство тюльпанов, а осторожное, деликатное.
– Это и есть лазорик, – сказала сестра. – Не тюльпан, а пион! И именно из-за него степь называют лазоревой.
Я нагнулся и сорвал...
– Зачем? – растерянно спросила сестра.
– Приедем, поставим в воду, будет красиво...
– Их осталось очень мало. Мы их даже в детстве старались не рвать и обходить. Это чудо, что мы их увидели. Поехали бы другой дорогой – и не знали бы, что они тут. А может, поэтому они здесь и растут: люди не ходят, не рвут, скот не пасут; аэродром спас их...
Мне стало стыдно. Я вертел цветок в руке, не зная, что делать с ним...
Пошли обратно к машине, расселись. Машина тронулась. Почти сразу «поляна» лазориков осталась позади, и опять вокруг была ещё ранняя сухая степь. Ехали недолго. Пару раз взлетели испуганные куропатки. А цветок я крутил в руках и с жалостью замечал, что он очень быстро жухнет. Лепестки – а их было семь – не опадали, но уже не было в них той упругости, они становились похожими на никому не нужные лоскутки.
Выехали с аэродрома, и всё опять стало будничным: и чуть проросшие пшеничные поля, и покрытые зелёным пушком лесополосы... Обычная обжитая до самого донышка донская степь. И нет на ней теперь места лазорикам. И даже тюльпанным полям...
Всё повторилось теперь с точностью наоборот: мы въехали в цветущий и благоухающий рай станицы. Асфальтированная ровная дорога привела прямо к нужному дому. А там, за углом, вдоль забора – ландыши, а чуть дальше – дикая вишня... И с улицы было видно, что в огороде кипели две черешни: красная и розовая. Правда, они такими разноцветными станут, когда ягоды нальются.
А лазорик я всё-таки довёз. И даже в воду поставил сразу. Но он так и не поднялся...
Февраль-март 2017