Часть первая. Игрок

Андрей Турапин 3
Эта книга случилась неожиданно. Ко мне обратился с её идеей прекрасный человек, боец по жизни (а как можно ещё назвать того, кто половину сознательного существования провёл прикованным к постели недугом?)Виталий Кравченко. Он принёс идею и некоторые моменты, лично им пережитые и переосмысленные. Я ему безмерно благодарен за это. Мы опубликовали её по другим название, это я сохранил из синопсиса, написанного по её мотивам (см.).

ПРОЛОГ

Солнце величаво явило свой огненный лик из-за далёкой горной гряды. Мириадами огненных брызг расплескалось по водной ряби, заиграло на ленивых утренних волнах, монотонно бившихся о крутой борт нашего судна. Точнее — судёнышка… Бывший водолазный бот, а ныне вполне себе заслуженный туристический катер степенно покачивался ввиду скалистого восточного берега острова Ольхон. Вокруг, куда не брось взгляд, расстилалась бескрайняя гладь Байкала — озера моей мечты, которая, наконец-то сбылась, что с ними, мечтами, случается нечасто. По крайней мере, с моими.
Я стоял, облокотившись о леер, на баке и пытался разглядеть нечто в озёрной глубине, тёмной и манящей. Наверное, в этот момент я сам не смог бы объяснить, что понесло меня за тридевять земель, с пересадками и переездами в далёкую сибирскую тайгу, на берега легендарного озера. Ведь уже, почитай, полтора десятилетия я не то, чтобы избегаю отдыха на открытой воде — близко к ней, родимой, не подхожу. Мои друзья или те, кого я таковыми считал долгое время, из кожи вон лезут, стремясь освоить сёрфинг на Мальдивах, попробовать дайвинг в Египте или погрузиться в мир такого экзотического достижения современной спортивной мысли, как кайтинг , где-нибудь на песчаных берегах Кипра.
«Берег турецкий» и прочие экзотические прелести меня никогда не манили, кроме того, с открытой водой у меня имелись собственные счёты. Но побывать на Байкале я мечтал всегда, точнее — с первого курса института, когда познакомился с Тихоном, скромным будущим архитектором из Улан-Удэ, который мог об этой жемчужине Дальнего Востока рассказывать днями и ночами, без перерыва на сон и перекус. Он показывал плохенькие любительские фото, на которых расплескалось от края и до края это голубое великолепие, омывали корни вековых кедров неимоверной чистоты воды, видевшие, наверное, ещё последних динозавров, сурово устремлялись в бездонные небеса скалистые, изъеденные бесшабашными ветрами м похожие на былинных великанов громады береговых утёсов.
Тихон исходил туристом все берега озера, не раз пересекал его под парусом, регулярно рыбачил там с отцом и братьями, работавшими в Баргузинском заповеднике егерями. По его словам, даже Великие Озёра Америки не более чем цепочка луж на Арбате по сравнению с Байкалом, и я почему-то, слушая его, не считал это таким уж преувеличением. В общем, заболел я тогда этим уголком земли, мечтая когда-нибудь хоть одним глазком заглянуть в его фантастически прозрачную глубину.
Но жизнь сложилась так, что на неопределённое время Байкал отодвинулся не только в географическом плане, но и во всех прочих проектах. Жизнь, она штука вёрткая. Пока ты что-то рисуешь себе палочкой на песке, неизбежный ветер перемен стирает твои намерения и бросает в совершенно непредвиденные обстоятельства. Наверное, царь Соломон был самым счастливым в мире человеком, если сумел начертать на своём перстне знаменитое изречение «Да текут дни по велению моему!» Мне же, как и большинству окружающих, приходится плясать от обратного, подстраиваясь под сумбурное течение жизни. А течение тем и отличается, что бывают в нём и водовороты, и омуты, не считая всяких там порогов и водопадов.
Всё же на исходе четвёртого десятка лет я, наконец, оказался на берегах озера своей мечты. Накануне вечером мы с Юлькой разыскали в посёлке с романтически-залихватским названием Бугульдейка некоего Петровича, владельца этого самого бывшего водолазного бота, с которым по рекомендации московских коллег списались ещё в апреле, погрузились на борт и в компании самого «шкипера» и молодцеватого моториста Алёшки, рыжего вихрастого парня, постоянно косившего отчаянным глазом на мою красавицу-супругу, вышли на просторы Байкала.

…Петрович, густыми седыми усами и грустными, как у спаниеля, глазами цвета выцветшего летнего неба, чем-то смахивающий на незабвенного Леонида Якубовича, вначале к нашей эскападе отнёсся настороженно. Несмотря на кучу рекомендаций от вполне авторитетных товарищей, которых знал лично не один год.
Сидя на причальном кнехте и посасывая пустую трубку то ли для блезира, то ли потому, что бросал курить, он, слегка прищурившись, вопросил:
— Не пойму я, Сергей Батькович…
— Николаевич, — вежливо напомнил я. Он кивнул.
— Ага. Так вот, не пойму я, какого рожна вы погружаться собираетесь в стылую воду? Начало июня на дворе, через месяц только сезон купальный откроется… Али не терпится аж до чесотки, хвостом тя по голове?..
Юлька прыснула. Петрович сунул трубку в карман брезентовой робы, бросил на неё укоризненный взгляд.
— Оно, конечно, моё дело предупредить… Кто девочку кушает, тот её и танцует, как говорят в Одессе. Гидрокостюмы-то у вас хоть есть?
Я кивнул. «Шкипер» опять душераздирающе вздохнул и махнул широкой мозолистой ладонью:
— Хрен с вами, грузитесь на борт, — встал и кивнул в сторону пришвартованного к потемневшему от времени причалу выкрашенного на военный манер серой «шаровой» краской небольшого судёнышка. — Каюту-люкс не обещаю, но пара коек найдётся. Не молодожёны, чай?
— Нет, капитан, — успокоил его я. — Но мы и к походным условиям привычные.
— Ну-ну, — неопределённо хмыкнул он. Ещё раз окинул нас придирчивым взглядом. — Всё одно: на первое погружение без страховки не пущу. Так и знайте.
Мы, не сговариваясь, кивнули, переглянулись и засмеялись. «Первый после Бога» только махнул на нас рукой:
— Как дети малые, право, — и направился к своему судну.

Байкал принял нас в свои широкие ладони ласково, где-то даже снисходительно. Послеобеденное солнце золотило пену кильватерной струи, заигрывало с медью иллюминаторов, сверкало отражением на жалюзи семафора. Покряхтывая дизелем, «Акимка» — так почему-то назывался наш бот — отвалил от причала и, деловито раздвигая грудью водяные пласты, направился на озёрный простор. Знаменитый Баргузин  в этот день не «…пошевеливал вал», да и кораблик наш ничем не напоминал легендарную омулёвую бочку. Добротное судно «с историей», исходившее не одну тысячу миль по байкальской глади, уверенно бежало вдоль поросших лесами или скалистых берегов к отмеченной на карте точке предстоящего погружения.
Идея совершить первое моё погружение именно в водах Байкала родилось у Юльки. Она, прекрасно осведомлённая о моей аквафобии, однажды, после моего очередного отказа прокатиться на какой-нибудь хоть черноморский курорт, заявила, что «…клин клином вышибают», и мне надо не просто искупаться на открытых водных просторах, а именно погрузиться с аквалангом. Не знаю уж, кто-то ей это посоветовал или сама додумалась, но идея эта стала идефикс моей супруги, а если уж она что-то для себя решила, то можете не сомневаться: вам непременно придётся это воплощать в жизнь.
Она с чисто женской непоследовательностью отмела все средиземноморские и египетские варианты, забраковала берега Крыма и Кавказа и заявила, что первое погружение должно стать воплощением моей юношеской мечты: свиданием с Байкалом. Дескать, так снимется определённое напряжение и будет получено максимум положительных эмоций.
Я вздохнул и… согласился. Дальше завертелась карусель. Мы спихнули заботу о бизнесе на замов, раскидали срочные и не очень встречи и переговоры, списались и созвонились с кем надо, обзавелись необходимым снаряжением, благо Юлька — прекрасный дайвер со стажем и всеми необходимыми для этого документами. В общем, какой-то полусумасшедший месяц — и вот мы на борту вожделенного водолазного бота бороздим просторы самого большого в мире пресноводного водоёма.
Уже в сумерках мы подошли к изрезанным бухточками берегам упомянутого выше самого большого острова на Байкале — Ольхона и встали на якорь в одному Петровичу известной точке. За ужином в кают-компании, который, как и обед, приготовила Юлька, капитан, сурово покусывая свой великолепный ус, пробурчал:
— Светает рано. На погружение пойдёте после девяти, когда прозрачность воды станет максимальной. Оборудование проверю сам, никакой самодеятельности. Баллоны заправлены?
— Да, капитан, — совершенно серьёзно отрапортовала Юлька. Петрович вздохнул.
— Много погружались до этого?
— Я — более двухсот раз. Он — впервые.
Капитан кивнул.
— Понятное дело. Алёшка вас подстрахует, если что, — заметив, что Юлька собирается что-то возразить, хмуро поднял узловатую ладонь. — Не обсуждается. Спасибо за ужин, хорошо готовишь, девонька… А теперь всем — отдыхать. Встанем рано.

— Держи, — я обернулся. Юлька протягивала мне акваланг. Перехватив ремни, я закинул жёлтые баллоны «Spiro» за спину, привычным движением затянул пояс с грузами, повёл плечами. Вроде бы ничего нигде не тянет… Вздохнув, натянул на голову капюшон гидрокостюма, заправил под резину выбившуюся прядь волос.
— Готов? — голос супруги предательски дрогнул. Одно дело рассекать дорожки бассейна, совсем другое — предположить, как поведут себя мои нервишки при соприкосновении с озёрной гладью. Под килем как-никак метров сорок, если верить эхолоту. Хотя это как раз и успокаивает. Подошел неизменный Алешка, непривычно серьёзный, протянул маску:
— Сергей Николаевич, вы там эта… не лихачте… Погрузились метров на пять-десять, зависли, пару минут огляделись — и обратно. Для первого раза хватит. А там посмотрим, как себя чувствовать будете. Если что, я всегда наготове, вытащу вас, не беспокойтесь.
— Спасибо, — чтобы ничем не выказать своего волнения, я постарался сосредоточиться на проверке снаряжения. Часы-глубиномер на запястье, манометр показывает полную зарядку баллонов, нож на голени, теперь надеваем перчатки…
— Серёжа, всё будет хорошо, — тихо прошептала на ухо Юлька. Слегка коснулась губами неприкрытой гидрокостюмной тканью щеки. Как тогда, год назад, на согретой скупым мартовским солнцем обочине глухого степного просёлка. Когда началась моя очередная жизнь. Одна из многих.
      

Жизнь первая. ИГРОК

Твой успех в этом мире определяется не тем,
когда ты начинаешь, а тем, когда ты выходишь из игры.
Р. Бах. Ничто не случайно


Глава 1. Двойная сплошная

Чтобы найти верную дорогу, сначала надо заблудиться.
Бернард Вербер. Книга Путешествия



Жизнерадостный дятел в лихо заломленной ярко-красной «беретке», лукаво поглядывая на меня смоляно поблескивающим чёрным глазом, лихо выбивал на сосне дробь одному ему известного музыкального творения. Время от времени, оторвавшись от поисков вожделенных жучков, он озирался, перемещался на пару шажочков вверх-вниз и вновь принимался за дело с неутомимостью, явно достойной лучшего применения. Мартовское солнце пригревало уже вполне по-летнему, вот-вот должны были проклюнуться первые почки, просохнуть земля в парках, приняв в себя последние снежные островки, готовились окончательно иссякнуть ещё недавно бурные мутные потоки талой воды. Над всем этим великолепием раскинулось во всю ширь пока ещё холодное, но исполненное такой бездонной синевы  небо Весны. Я поднял глаза к перьям высоких облаков, стремящихся куда-то на Запад, к неким землям обетованным, облаков, не знающих в своем неуклонном беге ничего, кроме вечных ласк нескончаемого стратосферного ветра. Меня переполняло чувство единения с ними, вечными скитальцами небес, я готов был, как в том далёком детском сне, невесомо воспарить над крутыми крышами Старого Арбата и устремиться навстречу Солнцу, я уже сделал первый шаг по нагретому весенним теплом асфальту парковой аллее, чтобы потом разразиться безудержным бегом навстречу солнцу, когда мозг разорвал осатанелый тепловозный гудок…
…Полосатый жезл с упорством реального дятла барабанил в стекло водительской  дверцы моего «порша».
— Гражданин, с вами всё в порядке? — на лице заглядывающего в салон «гаишника» явственно проглядывался неподдельный интерес. За его спиной, в пелене обильного февральского снегопада, проглядывался медленно ползущий автомобильный поток на фоне культовых Рабочего и Колхозницы. Значит, проклятая пробка всё-таки двинулась, а я  банально задремал… Какой уж тут порядок! Но в ответ стражу порядка я, естественно, кивнул. Сзади опять взрыкнул паровоз… Я глянул в зеркальце: громадный «рено-магнум» навис над моим «кайеном» подобно Эвересту и неистово мигал всей своей многочисленной иллюминацией. Фура явно очень спешила по одной ей ведомым делам, и я очень некстати оказался на траектории её бесконечного бега.
Полосатый жезл махнул в сторону обочины:
— Прижмитесь, пожалуйста, и предъявите документы…
Я вздохнул, включил правый поворот, вывернул руль и осторожно, стараясь не слишком хамить, стал выползать из второго ряда, в котором торчал уже, наверное, часа полтора, в сторону тротуара. Пропустив расписанный «под хохлому» троллейбус, я неожиданно быстро умудрился припарковаться в длиннющем «кармане» за остановкой, позади запорошенного снегом патрульного «форда-фокус», из которого выглядывала луноликая физиономия напарника моего  полисмена. А сам неугомонный инспектор был уже тут как тут. Стараясь по вполне понятным причинам не выдыхать в сторону патрульного, я достал из барсетки права и документы на машину, приопустив стекло дверцы, передал их закатанному в тулуп по самый нос стражу правопорядка.
Просто удивительно, насколько зима всегда преображает простых и в миру даже достаточно элегантных инспекторов ДПС! В своих казённых тулупах на обочинах российских дорог они становятся похожи, как метко подметил один мой знакомый, на беременных баб, косолапо мнущих валенками вечно переметённые снегом обочины, не знающие лопаты снегоуборщика. Этот образ за десятилетия прочно впечатался в генную память всех российских водителей и, наверное, придумай какой-нибудь Юдашкин в купе с Карденом для ГИБДД что-то безумно нетрадиционное и самое распрекрасное в плане униформы, весь вековой уклад на трассах в одночасье рухнет, поскольку нетленный «беременный» инспектор олицетворяет для поколений шоферской братии Закон и Порядок…
В моём случае общение с «гаишником» грозило перейти от умосозерцательного в плоскость чисто правового, поскольку, рассмотрев мои документы, младший лейтенант сунул их в рукавицу, махнул мне рукой:
— Гражданин, пройдёмте для выяснения…
Вот уж этого мне хотелось меньше всего! Правил я, в принципе, не нарушал, что задремал посреди проспекта Мира — так то с каждым может случиться, постой вон столько часов в московских пробках… Так что оправдываться перед законниками мне было не в чем. Но к общению в тесном пространстве служебного автомобиля я был категорически не готов. Реклама про то, что «…свежее дыхание облегчает понимание», сегодня была не обо мне. После вчерашнего…
Поэтому, натянув перчатки и заглушив двигатель, я стал выбираться из салона не столь поспешно, как того бы хотелось инспектору, всем своим видом показывая, что полностью готов к общению, но только здесь, в пределах ауры, так сказать, моего элегантного «кроссовера». Лейтенант притормозил, также, по-видимому, проникнув в суть моего языка жестов, снисходительно окинул меня взглядом от ботинок до встрепанной шевелюры… Нехороший это был такой взгляд, тянул «баксов» на сто, если не больше… Но я морально к этому был готов. Как говорится, любишь кататься — люби и саночки возить! В моём случае это значило примерно следующее: любишь, мать твою, шляться ночами по всяким там богемным и прочим злачным местам, то полюби поутру и инспектора ГИБДД, который будет стоить тебе вряд ли меньше, чем вчерашний вечер в кругу столь же продажных особ.
Я сумрачно полез в карман и, достав объёмистый бумажник, по возможности на вдохе поинтересовался деловито:
— Сколько?
— Двести, — стремительно прилетел ответ. Я кивнул и выдернул из пачки две купюры.
— Евро, — в голосе инспектора даже не просквозило намёка на издёвку, словно он оглашал всем известную истину, недоступную доселе лишь мне, убогому. — Мы же с вами, гражданин, не в Америке, — неожиданно снизошёл он до разъяснений такого внезапного повышения тарифов.
— Ага, — пробормотал я, ковыряясь в бумажнике  производя, так сказать, конвертацию валют. — В Ницце мы, а я-то, дурак, за пробкой и не разглядел… Вон же и ВДНХ, кстати…
Лейтенант прищурился:
— Издеваемся, уважаемый?
— Ни в коей мере, — я протянул ему вожделенные дензнаки, разумно прибавив к сумме дополнительные двадцать евро, логично предполагая, что «…язык мой — враг мой», и на прежней цифре общение наше может и не завершиться. В этот самый момент в салоне разразился воплями мой мобильник.
Мы оба — инспектор и я — посмотрели в сторону машины. Деньги стремительно растворились во всё тех же волшебных рукавицах лейтенанта, я поспешно спрятал в карман свои документы. «Гаишник» снисходительно козырнул мне и, повернувшись неимоверно широкой спиной, зашагал вдоль обочины, небрежно постукивая полосатой палочной-кормилицей себя по тулупистому бедру.
Мобильник надрывался… Я неторопливо сел в машину, аккуратно прикрыл дверцу, запустил двигатель и только потом взял трубку:
— Котов на проводе…
— Котов, ты скотина, — бесцветным голосом констатировала на другом конце Планеты верная жена, моя «неистовая Пенелопа». — Мало того, что не явился домой ночевать, ты ещё умудрился опоздать на работу! Ты где мотаешься, сволочь?
Я пожал плечами, словно она могла оценить этот преисполненный изящества жест.
— Стою в пробке напротив выставки достижений хозяйства моего любимого народа… Только что осчастливил на две сотни европейских рублей парочку инспекторов ДПС. Собираюсь в офис. А ты где, душа моя?
— Я-то как раз давным-давно в офисе, мы все ждём твоего явления, как соловей лета…
— Что так?
— А ты забыл, милый, что на завтра намечены слушания в мэрии по поводу тендера? В котором ты, кстати, вознамерился участвовать. А у тебя, родной, ещё и конь не валялся, проект в зачаточной стадии, служба Заказчика мышей не ловит, специалист по электронным торгам в глубоким запое… Мне Борис только что плакался, что не может вторые сутки до тебя дозвониться, ты вечно недоступен… Как это всё прикажешь понимать?
Я влился-таки в автомобильный поток и устремился в сторону Ярославки. До Мытищ мне тащиться еще почти час в таком темпе, успею попить кофе, благо с термосом никогда не расстаюсь. Но отвечать на вполне обоснованные обвинения жены я в движении, да ещё и по телефону я был категорически не готов, поэтому ограничился коротким:
— Через полтора часа подъеду — обо всём поговорим на месте.
И положил трубку, дабы не плодить сущностей сверх меры…

Чтобы не начать заводиться, я переключился на свежие воспоминания об общении с патрульными. Невольно пришла на память история моего одноклассника, Федьки Скворцова, о том, как его дядя, заслуженный работник МИДа, в начале девяностых столкнулся с новой формацией дорожных инспекторов. Михаил Григорьевич всю жизнь привык ездить с «МОСовскими» номерами, обладателей которых не только не тормозили даже высшие чины ГАИ, но ещё и честь норовили вслед отдать. И вот, едет он как-то по ночной Москве на своём хрен знает какой марки «мерседесе», как вдруг с обочины ему машет такой же вот «полосаткой» унылый гаишник. Федькиного дядю да такой степени поразил сам факт, что некий чин пытается его остановить, что он даже притормозил перед болезным и, приопустив стекло, сочувственно так вопросил:
— Тебе чего?
На что тот, ничтоже сумня;шеся, ответствовал:
— Дай что-нибудь…
Двойного шока Михаил Григорьевич перенести уже не мог и, протянув бедолаге двадцать долларов, скептически поинтересовался:
— Хватит?
На что бравый инспектор козырнув, бросил «Спасибо!» и скрылся в сумраке московских улиц. Эту историю Федькин дядька пересказывал всем встречным и поперечным, но белее всего его в ней напрягала не потеря инвалютных сбережений, а то, что постовой даже не потребовал хотя бы для блезира включить фары там, или дворники, протереть номер, к примеру… Вот просто так взял бабки и ушёл… Знал бы он, непорочное и наивное порождение пресловутого «периода застоя», что лет через десять вводить в изумление будет уже патрульный, взяток не берущий!
Хотя, права всё-таки моя Светлана: с разгулом плоти пора заканчивать. Мало того, что по утрам приходится прибегать к таким непопулярным мерам, как подкормка московского ГИБДД из личных накоплений, так ещё и дело действительно страдает. Не для того я столько лет пестовал свою архитектурную студию, расталкивая локтями толпы рвущихся к государеву кормилу, чтобы собственными руками задавить тему, что называется, на взлёте.
Когда мы со Светкой только замышляли наш «Гелиополис» , то и мечтать не могли о том размахе, с которым я теперь веду дела. Конечно, до грандов московской архитектурной мысли мне, как до Пекина… ползком, но свой гешефт от столичного строительного пирога я имею вполне себе регулярно и достаточно. А пирог этот весьма обильный, кто понимает, конечно. Особенно сегодня, с появлением проекта Новой Москвы.
Студию свою мы разместили в Мытищах не случайно. Как говорится, подальше от начальства, поближе к камбузу. Другое муниципальное образование, другие налоги, другая арендная плата. Конечно, из Чертанова сюда добираться нужно полгода, но и эта проблема решилась покупкой местной квартиры, которой мы, в основном, пользуемся в течение рабочей недели. Два шага до работы в прямом смысле этого слова — мечта любого москвича. А всеми прелестями столичной жизни мы наслаждаемся в выходные, посещая Светкиных родителей или предаваясь семейным отношениям в её старом московском жилище. В нашем первом семейном гнёздышке.
Первые заказы нам подтягивал Светкин отец, работавший в то время помощником префекта одного из московских округов. Мало-помалу у нас образовалась собственная клиентская база, я расширил штат сотрудников, особенно проектный отдел, нам удалось сколотить совершенно уникальную команду, скооперировав вокруг себя не только мозговитых «головастиков» в области компьютерного проектирования, но и весьма креативных (если говорить по-современному), а точнее по-настоящему творческих молодых архитекторов, способных, в силу полного отсутствия профессиональных шор, воплощать в жизнь проекты любой степени сложности и дерзости. А если добавить к этому ещё и прекрасно организованный сметно-экономический отдел, то студия «Гелиополис» за какие-то два-три года стала достаточно известной в определённых, узкоспециализированных кругах, что в нашем нелёгком деле значит гораздо больше, нежели эмпирическая «всенародная любовь».
К этому времени Светлана в силу личных, сугубо семейных обстоятельств отошла от дел, занимаясь в основном домом, в компанию приходила скорее по привычке, нежели в виду производственной необходимости. Я тащил на себе все организационные и проектные вопросы, а коммерцию благополучно спихнул на своего старого друга, с которым мы неразлучны ещё с армии, Бориса Михалёва. Тот после дембеля прозябал где-то у себя в Тамбовской губернии, работая директором по развитию всего, что ещё можно развить, у какого-то бизнесмена-агрария средней руки. Зная его организаторские и коммерческие способности, я перетащил его в Первопрестольную, наделил съёмной квартирой и передал ему все бразды правления в области финансов.
Борис меня не подвёл, и за два года под его чутким коммерческим руководством мы сумели почти втрое увеличить прибыль компании. Хотя к этому не особо-то и стремились, справедливо полагая, что в некоторых ситуациях лучше не высовываться. Но, как бы то ни было, мы сумели в отрасли, прогнувшейся под мировой ипотечный кризис, уловить новые веяния, переключились на малоэтажное строительство в пригородах, малые архитектурные формы типа придорожных кафе и мотелей, а тут и подоспело волевое решение Правительства в виде концепции Новой Москвы, в которую мы уже вцепились не по-детски крепкими профессиональными зубами.
В чём была права Светлана, откостерив меня по телефону, так это в том, что на завтра в мэрии Москвы действительно назначены предварительные слушания по тендеру на проектирование и застройку пары новых микрорайонов столицы, а я вчера (благо было воскресенье), поцапавшись с ней по совершенно мелочному поводу, сорвался в Центр, где и завис благополучно до утра в «Дикой Утке», нахлеставшись бренди в компании каких-то залётных ди-джеев и их порочных подруг, и закончил свою эскападу в салоне собственной машины на платной парковке заведения. По ощущениям — в одиночестве, так что в этом отношении опасения моей жены ничем не оправданы. Зато с дикого похмелья, что, несомненно, учуял тот страж правопорядка, снисходительно принявший от меня маленький знак внимания в обмен на свободу перемещения.
С этим, конечно, пора завязывать, так недолго действительно вылететь в трубу, поскольку все серьёзные падения в бизнесе начинаются именно вот так, с неприметной поначалу череды гулянок, недосыпов и перепоев. Потом дело уходит на второй план, уступая место семейным сценам, разбегам и разъездам, и прочим атрибутам преддверия развода. А затем — полный разбег, раздел имуществ и бизнесов, статьи в жёлтой и профессиональной прессе и, как апофеоз, — тихая старость за покосившимся кульманом… Или ламповым монитором, чтобы широким массам было понятно, о чём я…
Меня такая перспектива отнюдь не грела, хотя, положа руку на сердце и выражаясь Эзоповым языком, «…наша семейная лодка давно уже дала трещину». Разбиться о камни быта она, по определению, не могла, поскольку как раз в бытовом отношении наша со Светланой семейная жизнь сложилась исключительно. Нас не мучили квартирные и финансовые вопросы, друзей-завистников, как и подруг-советчиц, мы старались держать на расстоянии пушечного выстрела, стремясь проводить время в компаниях пусть и достаточно посторонних нам, но вполне успешных людей. На миру жили достаточно скромно, единственной моей (да и её) слабостью были дорогие машины, но здесь уж, что называется, noblesse oblige … Я катался на «Порш Кайен», Светлана приобрела «Ауди Q7». В принципе, по нашим временам не самое дорогое удовольствие для тех, кто проектирует коттеджи стоимостью в миллионы долларов. Это я не в порядке оправдания собственного сибаритства, просто именно непонимание ситуации часто приводит к тому, что окружающие оказываются в плену неких иллюзий по поводу истинного положения дел того или иного человека и первопричин некоторых его поступков. Я не мог позволить себе роскоши плодить нелепые слухи, которые могли бы стать достоянием моих потенциальных заказчиков, и потому мы оба старались вести себя сообразно ситуации и тому окружению, в котором вращались как в бытовом, так и в профессиональном плане. Как говорится, ничего лишнего, ничего личного.
Что же касается дома… Мне сложно так вот сразу описать причину, которая послужила началом нашего разлада. Я не гулял в той мере, которая смогла бы переполнить Светкино терпение. В среднем раз в два месяца я зависал в каком-нибудь околобогемном заведении на ночь-другую, неизменно возвращаясь домой. Слегка помятый, но вполне верный. Правда, доказать последнее мне никогда достоверно не удавалось, да и кому из мужиков такой подвиг, право, под силу? Если жена решила, что ты ходил по девкам, а не ездил, к примеру, на рыбалку, то хоть багажник забей осетрами — всё одно найдёт на твоих семейных трусах блондинистый волос. Поэтому излишними доказательствами своей супружеской верности я себя не утруждал, да и Светлана была далека от идеи нанимать для слежки за мной, родимым, частный сыск. Что не мешало нам время от времени сцепляться в партерной схватке, без особых, впрочем, последствий. Пара разбитых хрустальных ваз в расчёт при таком раскладе не принимается. Но вот где-то внутри зрело ощущение, что в наших отношениях появилась и растёт этакая стенка-плёнка, крепчает, расползается мутно-зелёным маревом, заволакивая постепенно всё то хорошее, что было в нашей некогда общей жизни.
Раз за разом я давал себе обещание усадить Светлану напротив и всё вот так, глаза в глаза, выяснить раз и навсегда. И каждый раз откладывал это мероприятие под разными благовидными и не очень предлогами, где-то глубоко внутри себя, опасаясь, что разговор тот может стать переломным, а то и последним в наших отношениях. Слишком уж зыбко всё стало в последние месяцы, а то и годы…
Действительно, всё то, что происходило с нами, а точнее — со мной, в последнее время, напоминало некую дорожную ситуацию. Это как с «двойной сплошной» разметкой на трассе: если уж очень хочется, а вокруг никого нет, то можно и пересечь… Зато если попался, то прощайся, брат с правами! Вот и я жил эти годы с постоянной оглядкой на невидимых надзирателей, совершая между тем достаточно опрометчивые поступки, которые при другом раскладе, могли бы стоить мне не только карьеры, но и семейной жизни. Существование на грани, если хотите. Таковы реалии современного бизнеса, когда уже не ты диктуешь свои условия, а сама жизнь начинает над тобой куражиться, и ты просто обязан соответствовать.
И в этих условиях сугубо «коммерческие» отношения с властными, околовластными и многочисленными надзорными структурами — не самый большой порок предпринимателя. Это я сейчас так изысканно описал процесс мздоимства, о котором прекрасно рассказал великий Карамзин. Когда Николай Михайлович, будущий автор монументального труда «История Государства Российского», посетил Париж, один из представителей местной русской диаспоры вопросил историка: «А как там, батенька, в России?» На что Карамзин со спартанским лаконизмом ответил одним ёмким словом: «Воруют».
С тех пор века пролетели, а «…на том стояла, стоит и стоять будет Великая Русь». Меняются формы взаимоотношения, а суть чиновничьей братии остаётся. И вот жизнь такая, постоянно на грани, приводит к тому, что всё общение с остальными окружающими тоже становятся каким-то товарно-денежным, что ли… Когда продаётся и покупается всё: чины, звания, контракты… Любовь… Теряется за всем этим что-то главное, а может его и не было никогда, всё это только иллюзия, одна из многих? В общем, начал я рефлексировать, а вместе с этим и терять профессиональную хватку. Иначе как назвать вчерашний инцидент? Просто глупостью и безответственностью? По сути — да, по содержанию всё гораздо глубже и непригляднее. Но, что самое пренеприятнейшее во всей это истории, так это то, что я стараюсь найти себе оправдание там, где его нет и, по определению, быть не может. Значит, надо сесть и самому попробовать разобраться с тем, что происходит вокруг и, самое главное, внутри меня. А для начала в ускоренном темпе завершить подготовку к тендеру и к завтрашнему совещанию в мэрии Москвы. Благо, за всеми этими душевными метаниями я успел всё-таки добраться до офиса. Впереди меня ждал не слишком приятный разговор с супругой, но теперь я был к нему готов целиком и полностью.
Я припарковал машину на своём законном месте, обозначенном табличкой с госномером родного «Порша», прихватил барсетку, захлопнул дверцу и бодро рванул под косыми потоками мокрого снега к спасительному входу в вестибюль офисного центра.

Глава 2. Итак, она звалась Светлана…

У нравственного человека семейные отношения сложны,
у безнравственного — все гладко.
Л.Н. Толстой

— Что вы, что вы, Сергей Николаевич! — моя симпатяжка-секретарша Оленька стартовала из своего укромного уголка за стеной мониторов, словно подброшенная могучей катапультой. — Не ходите туда!
«Туда!» в данном контексте обозначало не более и не менее, чем мой собственный кабинет… Я затормозил посреди приёмной и удивлённо приподнял бровь, выражая начальственное недоумение. Оленька упрямо тряхнула блондинистой чёлкой и заговорщически приложила палец к губам. Я устало вздохнул и заговорщическим шёпотов вопросил:
— А что там, собственно, в моё отсутствие могло такого экстраординарного произойти, что мне пребывать там смертельно опасно?
— Там — ваша супруга, — преданно отчиталась моя секретарша. Я понимающе кивнул:
— Тогда я это переживу как-нибудь. Мы с ней регулярно видимся дома, и, как видишь, я вполне жив-здоров. Или я чего-то ещё не знаю?
Оленька аккуратно одёрнула элегантную, но вполне пуританскую блузку и тем же конспиративным голосом пояснила:
— Она вызвала к себе проектантов и экономистов и вот уже второй час песочит их почём зря… Валентина из планового выскочила оттуда вся в слезах, я её валерьянкой отпаивала… Рому из отдела сопровождения контрактов она, по-моему, уже успела уволить, а Яков Израилевич вообще заявил, что уйдёт «по собственному», собрал блокноты и направился работать «на удалёнке» до вашего явления, как он выразился.
Не слабо я погулял: опоздал всего-то на пару часиков, а уже столько новостей! Но я не спешил восстанавливать status quo, это как раз всегда успеется, а тихо спросил:
— Борис Львович у себя?
Оленька на секунду (почти незаметную для того, кто с ней не работал вот уже три года кряду, как, например, я) запнулась и молча кивнула на левую дверь, приопустив при этом глазки, как нашкодившая школьница. Я кивнул и решительно распахнул дверь кабинета моего зама и самого преданного друга Бориса Полянского. Сзади что-то пискнуло, но я уже не обращал на это внимания.
Картина, открывшаяся мне, была достаточно пикантной и, в тоже время абсолютно нелепой! Борька, зараза, расположился на гостевом венецианском диване в обнимку с ослепительно-красивой брюнеткой… Видимо, общение было в самом разгаре, но ещё не перешло к процессу ощупывания интимных частей тела, поскольку стриптиз на сей момент ограничивался исключительно отброшенным в сторону дорогущим французским галстуком и распахнутым воротом платья красавицы. Взаимное сопение не в счёт, это, как говорится, издержки сексуального производства. В этом и заключалась пикантность ситуации: когда жена главы компании в одном кабинете совершенно самовольно вершит судьбы её работников, в соседнем друг этого же самого главы занимается, мягко говоря, непристойностями прямо на рабочем месте.
А нелепость проистекала из того, что тискал Борька, мерзавец, не кого-нибудь, а, ни много и не мало, а саму Луизу Набокову, владелицу архитектурного бюро «Эклектика», особу столь же  эксцентричную, сколь и талантливую. Нашего прямого конкурента, надо заметить… Я прислонился к косяку и с определённым интересом наблюдал, как Борис, сойдя с лица, барахтается в недрах этого чудовища итальянской мебельной мысли — извечная проблема пойманного с поличным «нижнего» любовника, зато Луиза сориентировалась мгновенно, вскочила, успев оправить столь же элегантное, сколь и безумно дорогое короткое черное платье из какого-то похожего на непередаваемо мягкий и тонкий бархат материала, поправила сбившуюся цвета воронова крыла чёлку и как ни в чём не бывало протянула мне тонкую холёную ладошку:
— Добрый день, Сергей Николаевич! Я рада, что наконец-то дождалась вас.
— А уж как я рад, — пробормотал я, приникая губами к её руке, отчего-то вспоминая название соответствующего крема, делающего ручки именно «бархатными». Одновременно за спиной я показал успевшему передислоцироваться в рабочее кресло Борису-свет-Львовичу грозный кулак. Борис бросил узел галстука и развёл руками, мол, «…а я-то причём! Сама пришла!» Как в том знаменитом фильме… Ну, дети, право, истинно — дети… — Прошу, присаживайтесь… Какими судьбами?
Луиза вернулась на диван, приняв там вполне приличную, я бы даже сказал, в меру деловую позу:
— Я пришла возобновить переговоры о сотрудничестве. Помните, мы в сентябре прошлого года начинали вести работу по слиянию наших компаний?
Я кивнул. Это была инициатива, кстати, именно Бориса, у нас были временные трудности, а у них — переизбыток заказов. Теперь же мы вновь стояли на ногах достаточно прочно, я и не видел необходимости возвращаться к этой теме. О чём я и не преминул сообщить госпоже Набоковой. Внимательно выслушав мою отповедь, она бросила на меня быстрый взгляд своих ослепительно-зелёных глаз и прошелестела:
— А кто сказал, что я решила вернуться к вопросам слияния компаний? Стоит ли в одну реку ступать дважды… У меня есть другое, более приемлемое для вас на сегодня предложение…
Борис за спиной судорожно глотнул. Я напрягся.
— Слушаю вас. Если оно действительно интересное, я готов его обсудить. Если это перепевы сентябрьских серенад, то извольте, мне пора. У нас тут, если вам это неизвестно, Борис Львович, маленькая гражданская война намечается, поэтому не станем тратить наше время впустую.
Луиза тонко улыбнулась, забросила одну точёную ножку в обтягивающем, словно лайковая перчатка, икры ботфорте на другую. Хороша, чертовка, невольно скользнула крамольная мысль…
— Я пришла сдаваться на милость победителя, — весело сказала она. После недавно мною увиденного это прозвучало несколько двусмысленно, она, как видно, тоже это почувствовала, и рассмеялась.
— Не столь откровенно все, не бойтесь, милейший Сергей Николаевич… Надо было чем-то занять себя в ожидании вашего явления. Не сотую же чашку кофе поглощать в приёмной. А вот Борис Львович сумел меня развлечь, скрасить, так сказать, минуты ожидания!
Борис аж поперхнулся минералкой, которую стремительно поглощал на нервной почте прямо из бутылки. Я выдержал паузу:
— Хорошо, если отбросить интимные подробности, в чём состоит суть вашего предложения?
— В поглощении. Я готова передать вам свою компанию в полное и безраздельное пользование. На определённых условиях, конечно. Которые я готова, в случае вашего принципиального согласия, немедленно изложить.
А вот это было уже действительно неожиданно. Сильнейший конкурент не просто уходит в сторону, а безропотно сдаёт тебе весь свой арсенал! Я был в шоке, но старался никак этого не показать. Борис тоже растерянно переводил взгляд с красавицы Луизы на меня и обратно. Набокова терпеливо ждала ответа, гипнотически покачивая носком сапога.
— Скоро сказка сказывается, — наконец пробормотал я, оторвавшись от пикантного созерцания её коленок. — Суть мне понятна. Предлагаю переговоры перенести на более позднее время, хотя бы и сегодня. Мне тут предстоит Авгиевы конюшни малость поразгребать, а заодно, на досуге, обдумать и ваше, прямо скажем, неординарное предложение. За сим откланяюсь, оставьте у секретаря сообщение, где и во сколько мы с вами сегодня пересечёмся для конкретного обсуждения… пока только обсуждения!.. предполагаемой сделки. Борис, я буду у себя, заскочи через полчасика. Всем — пока!

К моему появлению в собственном кабинете, там уже воцарились в полной мере тишина и моя супруга. Светлана стояла у окна и смотрела на круговерть снежинок, почти скрывавших серым пологом противоположную сторону улицы. То и дело в этой кисее темными сгустками проползали туши машин, призрачными силуэтами скользили пешеходы. Я старался ступать незамеченным, но моё явление не осталось без внимания.
Светлана обернулась, скептически окинув мою покаянную фигуру  быстрым взглядом.
— Явление второе: те же и Котов, — резюмировала она, опускаясь на стул за журнальным столиком, в стороне от моего грандиозного письменного стола IX века. Словно и не вершила несколько минут назад именно в этой обители современной архитектурной мысли судьбы моих сотрудников. Я бросил барсетку на полку горки, уставленной всевозможными кубками и памятными досками — своеобразным отчётом для возможных клиентов о деятельности вверенного мне подразделения. Бросил на стул мокрый шарф, пальто следом, прошёл к своему потёртому креслу и рухнул в него, вытянув уставшие от длительной неподвижности ноги. Всё-таки столько времени провести в машине — это не шутки. Скептически бросил:
— А что, вот так, без суда и следствия разгонять моих работников была действительно производственная необходимость? Причём — не самых худших?
Светлана пожала плечами, которые не портил даже норвежский свитер крупной вязки, в голубых глазах её плясали озорные бесенята:
— Уже успели отчитаться?
Я пожал плечами.
— Плох тот генерал, который не знает, что творится во вверенных ему частях. Так что случилось конкретно? Что вызвало барский гнев? Насколько мне помнится, кого-то принимать на работу, а уж тем более — увольнять здесь имею право исключительно я.
Светлана встала, подошла ко мне, приобняла сзади, положив руки мне на плечи.
— А когда генерал вместо того, чтобы пыхтеть на передовой, отсиживается ночами по барам в глубоком тылу, что прикажешь делать его армии? Вот она и начала морально разлагаться, боевой дух упал, а я его подняла в меру своих способностей.
Я прижался щекой к её тёплой ладони, хотелось замурчать, как коту, пригревшемуся на коленях хозяйки… Гроза миновала, пар выпущен, свою невиновность доказывать не придётся, хотя никакой вины за собой я не чувствовал… В общем, жизнь частично удалась.
— Ладно, что сделано, то сделано. Многих разогнала?
Светлана засмеялась:
— Да никого, собственно.
— Ну да, примерно так мне и доложили. А Ромик, Яков и Валентиной просто так под раздачу попали?
— Ну, ты же знаешь, при желании у всех скелеты в шкафу можно отыскать. Ромик твой банально отписывается от клиентов, когда ему задают конкретные и вполне компетентные вопросы. Валентина до сих пор не сподобилась закрыть сделку в Наро-Фоминске, а Яков Израилевич её старательно покрывает, поскольку испытывает к нашему Главному экономисту известные чувства…
— Да?… — неумно пробормотал я.
— Да, дорогой. Тебе бы, как властителю их душ и сердец, стоило бы знать это раньше и лучше меня, которая появляется в офисе раз год, да и то по большому обещанию. К тому же, никого я не увольняла, поскольку, как ты знаешь, это не в моей компетенции, а если они себе что-то такое придумали, значит, есть повод. Что там про «дым без огня»?
Я окончательно оттаял, встал, обнял её, шепнул на ухо:
— А не пойти ли нам перекусить? А то время обеденное, а я, честно говоря, ещё и не ужинал…
— Вот заодно расскажешь мне, где и с кем ты столь вдохновенно проводил ночь, что категорически не выспался…
— Да? — я непрофессионально попытался разыграть изумление. Светка щёлкнула меня по носу:
— У тебя до сих пор глаза в разные стороны смотрят! Как ты за руль-то сел, горе моё!
— Пойдём, расскажу!

Со Светкой мы познакомились ещё в институте. Точнее, когда оба учились, поскольку мы хоть и выбрали смежные специальности, посещали разные ВУЗы. Она училась во вновь созданной Архитектурной Академии, а я грыз гранит науки в старом добром МИСИ, к тому времени уже переименованном в Университет.
 Пересеклись, как водится у студентов, на какой-то дискотеке, случайно познакомились в процессе совместного поглощения коктейлей, натанцевались до упаду, а заодно и наговорились, потом я отправился её провожать. Когда мы подошли к громадине дома на Кутузовском, она предложила:
— Чай, кофе?
— С вечера — исключительно виски, утром — кофе.
— Замётано, — лукаво рассмеялась она, и я «завис» до утреннего кофе… Её высоко посаженного предка дома не было, он всё основное время проводил в загородном доме, поэтому мы беззаботно поселились в громадной квартире почти что семьёй. Изредка отец навещал дочь в её «уединении», но домохозяйка Глафира Петровна, на чьё попечение он и оставил дочь, не спешила «расстраивать барина», поэтому все интимные подробности её московской жизни длительное время оставались для него тайной за семью печатями. Уже на втором курсе всё вскрылось самым неприглядным образом, когда он заявился однажды среди недели под вечер, не предупредив своевременно дочь.
Сигать нагишом в окно седьмого этажа сталинского дома я посчитал, по меньшей мере, противопоказанным для моего здоровья, поэтому, натягивая трусы трясущимися руками и стараясь не оглядываться на натянувшую по нос одеяло Светку, попросил у него руки дочери… Пока он разыскивал на бесконечных антресолях двустволку, я успел стремительно одеться, поцеловать зазнобу в щечку и вылететь за дверь… Как показали дальнейшие события, не только за дверь.
Сразу после зачётной недели перед зимней сессией меня вызвали в деканат, и сам декан, нежно держа меня за пуговицу на пиджаке, виновато прогудел:
— Эх, Котов, Котов… А ведь, шельмец, подавал такие надежды…
Я попытался высвободиться и, ещё не догадываясь о неизбежном, робко поправил:
— Так ведь, всё ещё подаю, Роман Всеславович…
Декан вздохнул:
— Уже нет. В учебной части готов приказ ректора. Отчислен ты за многочисленные пропуски занятий без уважительной причины.
— Так все же пропускают! И я не больше других! — возопил я, но декан был непреклонен.
— Пропускают все, но не все при этом совращают дочерей ответственных работников. Так-то, Серёжа. Думать надо головой, а не… ну, в общем, сам знаешь. Возьми академический, через год восстановишься, глядишь, всё и уляжется.
— Да я же люблю её, а она меня! — заорал я. Роман Всеславович смотрел на меня жалеючи, как врач-психиатр на пациента-Наполеона.
— Ничем не могу помочь, юноша. Жду через год.
Но не один он ждал меня, как выяснилось впоследствии… Первой в очередь заняла армия.

Надо отдать Светлане должное, она всё перетерпела стоически, чего я никак не ожидал от отпрыска высокого чиновника. Она действительно меня любила, поэтому дождалась из армии, хотя, как я узнал впоследствии, папаша сватал её за какого-то то ли дипломата, то ли  внешторговца. В общем, планировалась вполне рациональная случка, которую она пресекла на корню, уйдя из дома в общагу и порвав на определенное время с отцом всякие отношения. И потом, когда я демобилизовался, мы в первый же месяц сыграли свадьбу.
Она не оставила меня и тогда, когда меня поразил тяжелый недуг, и родители были вынуждены, продав квартиру, забрать меня и уехать из Москвы, поскольку лечение моё стоило дорого, а заработки в то время не просто падали, люди не получали зарплату месяцами, а то и годами.
Позже, когда я встал на ноги и закончил (частично заочно, дистанционно) свои институт, мы вместе вернулись в Москву, где её папаша принял меня вполне себе ровно, смирившись с неизбежным, поскольку время берёт своё, и желание понянчить внуков пересилило многолетнюю неприязнь к зятю-выскочке. Но вот здесь-то и случилось несчастье.
Моя благоверная обожала всяческого вида экстрим, от стритрейсинга до горных лыж, и при первой возможности предавалась своим увлечением с не меньшим азартом, чем в своё время постельным экспериментам со мной. Ну не знал я, отпуская её в эту чёртову Красную Поляну, что она уже беременна!
Уже после, когда в сочинской больнице врачи, принявшие её со «скорой» после падения на горнолыжной трассе, сделали операцию, выяснилось, что ребёнка мы потеряли… Полгода после этого Светлана не выходила из своей спальни. Её отец почернел от горя, его спасала только работа, в которую он ушёл с головой. Работа и Светка, о которой теперь мы сообща заботились денно и нощно, боясь оставить одну хоть на мгновение.
Но всё в природе конечно, в одночасье закончился и этот пласт нашей жизни, когда в один из солнечных июньских дней Светлана вышла из своей комнаты, одетая в спортивный костюм, и просто сказала:
— Ну что, Кот, слабо пробежаться пяток километров? Небось, зажирел тут без моего надзора?
Я заорал от восторга, как болельщик «Ливерпуля» в финале чемпионата Англии, подхватил её на руки и закружил по комнате… Жизнь продолжалась!
Лишь в последние полгода она отчего-то отошла от наших общих дел, замкнулась, стала порой совершенно нетерпимой, придираясь по делу и без дела, отвязываясь не только на мне, но и на своих бывших подчинённых. В целом, мы все к этому почти привыкли, входя в её положение, но нервных клеток нам это стоило немалых, а они, родимые, как известно, не восстанавливаются. Пока же я старался спускать ситуацию на тормозах, но по всему было видно, что она выходит из-под моего контроля. Да, к тому же, эти постоянные напоминания, что своими успехами я обязан исключительно протекции её отца, меня стали отчаянно раздражать, пару раз я отпускал ехидные замечания в том смысле, что ему же я обязан и двумя годами, потерянными служением Отечеству в «несокрушимой и легендарной» армии. Ну, да это тема отдельная… В общем, семейная жизнь наша напоминала балансирование на слабо натянутой проволоке, но столько лет, прожитых вместе просто так вот не вычеркнешь, по крайней мере, никто из нас не рисковал сделать первый шаг к окончательному разрыву отношений. А этого иногда так хотелось… Ей, как я замечал, тоже. Отчаянно. До судороги в челюстях.

Уже за десертом, потягивая кофе по-турецки, Светик спросила этак небрежно:
— Кстати, а что там у вас с Борисом?
Вопрос был столь невнятен по содержанию, что я потребовал разъяснений. Она не стала жеманиться, просто сказала:
— Сдаётся мне, Борька что-то в последнее время много себе позволяет. Или ты ему слишком доверяешь. В общем, каждый сверчок должен знать свой шесток. Он — коммерческий директор, неплохой, я согласна. Вот пусть коммерцией и занимается. В рамках отпущенных полномочий, так сказать. Вопросы организации или реорганизации компании — не его компетенция, а если уж позволишь быть грубой, то просто не его ума дело.
Я молчал, переваривая услышанное… О возможном поглощении «Эклектики» я и сам узнал только что, какими такими путями слухи дошли до моей супруги, я и представить себе не мог! Но факт оставался фактом, секрет Полишинеля, мать вашу! Ну, Борис, я сейчас тебя на куски буду резать, по жилам информацию вытягивать, не зря добрые тёти в офисе нас со Светкой прозвали «войсками СС» по первым буквам наших имён. Пора оправдывать прозвище.
А вслух сказал только:
— Что-то новое в нашем серпентарии… Ладно, разберусь — доложу…
— Ты уж доложи, пожалуйста, — съехидничала моя вторая половина. — Кстати, вечером тебя во сколько ждать? Ночевать-то придёшь, кот мартовский?
— Приду, куда ж мне от своей кошки деваться, она ж окружающим глаза выцарапает, пожалею их… — буркнул я. Светлана скептически улыбнулась:
— Больно надо возиться! Было б из-за кого. Кот, у тебя завышенная самооценка. Скромнее быть надо, дорогой мой, быть проще, и за тобой потянутся массы.
— Учту, — склонил я покаянную голову. Она со смехом потрепала меня по загривку:
— Как был котярой, так котярой и остался! Не меняют тебя, господин Котов лета;…
Я виновато развёл руками.
— За то и ценю, — веско завершила она скользкую тему, поднялась и направилась к выходу.

Уже у гардероба, принимая у меня шубу, она неожиданно спросила:
— Серёжа, а ты меня действительно всё ещё любишь?
От такого неожиданного выпада я забуксовал на середине движения, вдохнул-выдохнул, по возможности ровно изрёк:
— Это действительно столь неотложный вопрос, что его выяснением стоит заняться прямо здесь, посреди ресторанного вестибюля?
— Нет, конечно, — она беспечно сунула гардеробщику «сотку», которая стремительно исчезла в его просторном кармане, сопровождаемая старорежимным «благодарствую-с», и направилась к выходу. Я поплёлся следом, недоумевая, что ещё могло прийти в голову этого божественно прекрасного создания, наделённого, к тому же, поистине мужской логикой и не менее острым разумом? Или я действительно что-то серьёзное упустил в последнее время? Значит, господин Котов, отбрасываем в сторону всяческие сантименты и приступаем к глубокому анализу, иначе ждут нас времена суровые и отнюдь не светлые, как то будущее, что рисовали нам некогда коммунисты.
И разборки начнём, пожалуй, с незабвенного Бориса Львовича, поскольку идея о некой сделке впервые была озвучена именно в его кабинете, и он, как мне тогда показалось, не слишком-то был и удивлён. В отличие от меня, грешного.
Посадив Светлану в машину, я некоторое время стоял под потоками липко-холодного снега, остывая. То, что я собирался предпринять, требовало исключительного порядка в мыслях и предельно холодного разума. Возникло потаённое ощущение готовящейся «подляны», только вот с чьей подачи, с какой стороны, я пока не определился. Состояние привычного азарта постепенно закипало во мне, оставалось положиться на мою извечную удачливость и вступить в схватку. А это мне было не привыкать.

Глава 3. Борис, ты не прав!

И с другом и с врагом ты должен быть хорош!
Кто по натуре добр, в том злобы не найдёшь.
Обидишь друга — наживешь врага ты,
Врага обнимешь — друга обретёшь!
Омар Хайям

Борис аккуратно отложил в сторону свой «Паркер» с золотым пером — неизбывную гордость обладателя, которую он приобрёл, согласно официальной версии, когда заработал первый миллион. То есть, при моём чутком руководстве несколько лет назад. Поначалу он категорически всех заверял, что подписывает им исключительно банковские чеки, потом плавно перетёк к подписанию контрактов, а теперь, смотрю я, вовсю использует английское чудо канцелярской мысли в своём рутинном «повседневье»… Его, Бориса, кстати, неологизм, долженствующий в полной мере отразить все тяготы существования современного коммерческого директора с окладом в несколько тысяч «бакинских рублей».
— Ну, друг мой,  — начал я, распахивая пальто и усаживаясь на всё тот же диван, ещё не растерявший тепло двух вдохновенных переговорщиков и оттого максимально привлекательный для моих чресл. — Докладывай, свет коммерческой мысли, с какого перепуга вы с Луизкой решили за меня вопрос соития в экстазе наших двух компаний?
Борис глянул на меня по привычке строго, затем не выдержал, расхохотался:
— Да тьфу на тебя, партайгеноссе! О каком соитии может идти речь, если враг бросает к твоим ногам штандарты и сдаётся на милость победителя? Госпожа Набокова пришла предложить нам на продажу своё предприятие. По её словам, «Эклектика» в своём теперешнем виде себя изжила, а на реорганизацию или полную ликвидацию у неё рука не поднимается. Готова сохранить контору в составе нашей студии…
—Так-таки «сама»? — не преминул подколоть я. Борис нисколько не смутился.
— Именно сама. Позвонила мне в минувшую пятницу, набилась на встрече, сославшись на неотложность…
— С разбегу запрыгнула тебе на колени и принялась насиловать! И тут я, спаситель на белом коне… Боря, ты за кого меня держишь? Такие вопросы, во-первых, не решаются с кондачка, во-вторых, не обсуждаются на мягких диванах, и, в-третьих, не входят в компетенцию коммерческого директора. Впрочем, можешь поменять последовательность моих аргументов с точностью до наоборот. А теперь скажи мне, в чём подвох?
Борис с непередаваемой невозмутимостью пожал плечами.
— Ты не поверишь, но всё было именно в таком порядке, как я тебе изложил. А что до дивана, то, каюсь — бес попутал! Серёжа, какая женщина!.. Я почти не давал повода, как-то само собой всё получилось…
— Почему-то я так и подумал, — пробормотал я, поднимаясь. Борис вопросительно смотрел на меня.
— Что? — я остановился посреди кабинета. Полянский откинулся в кресле и неожиданно выдал:
— Серёга, по глазам вижу: она тебе понравилась!
— Кто? — не сразу въехал я в тему.
— Луиза Набокова. Глазки-то как разгорелись!
Я вернулся на диван, закинул ногу на ногу и устремил на Бориса максимально суровый взгляд:
— Даже если так, то какое это имеет отношение к вопросам реорганизации нашего производства? Я, как ты знаешь, не путаю постельные дела со служебными, к тому же женат, если ты ещё в курсе, а заодно и в курсе наших со Светкой договорённостей.
Полянский вздохнул, я не разобрал — притворно или искренне:
— Да помню я ваш меморандум: или живём или разбегаемся… Твой сексуальный аскетизм у окружения уже притча во языцех. Но я сейчас не об этом. Человек нам предлагает сделку. Вопрос: пойдём мы на неё или нет?
— Странно ты размышляешь, — изумился я. — Если бы я знал тебя столько лет, то подумал бы, что у тебя в этом вопросе какой-то личный интерес! Как я могу сейчас решать что-то, не услышав предложений другой стороны? Пока всё вокруг да около… Вот встречусь с автором идеи, узнаю что да как, посидим с тобой, подумаем, взвесим все возможные последствия, и только потом будем что-то решать.
Мне на миг показалось, что Борис вздохнул с облегчением. Я воспринял это, как одобрение моей осторожности. Встал, потянулся.
— Ладно, я буду у себя. Жизнь продолжается, брат! Прорвёмся…
Последнее, правда, относилось уже к моим собственным мыслям.

Оленька протянула мне визитку, пришпиленную степлером в розовому листку для заметок:
— Госпожа Набокова просила вам передать.
— Спасибо, Оленька, и приготовь, пожалуйста, мне чашечку кофе. На пятнадцать ноль-ноль пригласи ко мне службу Заказчика, хорошо?
— Хорошо, Сергей Николаевич.
Я с комфортом занял своё законное место в родном кабинете, вытянул по-прежнему гудящие ноги, откинулся на спинку  кресла и развернул записку. Убористым, не по-женски чётким почерком было начертано:
«Любезный Сергей Николаевич, если Вам действительно интересно моё предложение, свяжитесь со мной по мобильному до четырёх пополудни. Мне кажется, есть смысл не откладывать переговоры в долгий ящик, а обсудить все аспекты сделки сегодня вечером. Время и место согласуем. Жду. Луиза».
Вот так-то, господа хорошие… И, что самое интересное, компания её мне действительно волне бы пригодилась. С одной стороны, минус реально сильный конкурент, с другой, там трудились прекрасные специалисты, настоящие профики, а от такого подарка грех отказываться. Только вот сыр бесплатным бывает сами знаете где… И что запросит милейшая Луиза за столь щедрое подношение, тоже ещё тот вопрос. Что ж, пообщаемся — узнаем. Мне-то что, по большому счёту, терять? Как говорят, за погляд денег не берут. Но где-то в глубине копошилась беспокойная, как мышь за плинтусом, мысль: откуда всё-таки столько энтузиазма у моего Борьки? Его бы энергию, да в мирных целях! Невольно вспомнилось наше совместное «боевое» прошлое…

Вылетев пробкой из института с лёгкой руки будущего тестя, я попал как раз под весенний призыв. Если кто помнит, в девяностые наша доблестная армия была, мягко говоря, неким аморфным образованием, про которое метко сказал неизвестный дембель: «Кто в армии служил, тот в цирке не смеётся!»
Поэтому я, поняв неизбежность сего мероприятия, решил ближайшие два года провести хоть с какой-то пользой для себя и на первой же комиссии в военкомате напросился в «войска дяди Вани» — ВДВ — воздушный десант. Тому было несколько причин. Для начала, это был, пожалуй, в тот момент единственный (не считая ракетных войск стратегического назначения и определённой части морфлота) дееспособный род войск, в котором сохранились дисциплина, порядок и боевые традиции. Это и неудивительно на фоне тех бесчисленных локальных конфликтов, в которых десантники непременно принимали самое активное участие.
Кроме того, со спортом я дружил с детства, усиленно занимался карате под руководством незабвенного Тадика Касьянова, в широких кругах известного, как исполнитель роди «боцмана» в нашумевшем в своё время отечественном боевике «Пираты ХХ века», гонял в футбол во дворе, много бегал и прыгал уже за честь факультета на всевозможных студенческих играх. С такими навыками было или действительно в армию, или в околокриминальные структуры, там бы я точно был востребованным. Я выбрал армию.
С Борисом мы познакомились в учебке, сошлись на почве увлечения рукопашкой. Слово за слово, подружились, стали больше времени проводить в сопртзале, всё одно: в казарме делать не хрена, а так хоть время пролетает незаметно. Одно расстраивало, что взяли нас в автобат, а не как мы, естественно, хотели, в разведку. Проще от этого не стало, те же прыжки, общевойсковая, стрельбы, только добавилось автодело и прочие гаражные прелести. Мне-то проще, отцовскую «волгу» я ещё в детстве вместе с ним разбирал и собирал, а вот Борис, выросший на промышленной окраине Тамбова и завончивший кооперативный техникум, с машинами знаком был только вприглядку. Но, так или иначе, но армия всех выучит и выровняет… Учебка закончилась, и нас отправили в войска.
Вполне естественно, что оказались мы на Кавказе, куда по крупицам командование собирало все более-менее дееспособные войска. На в чём-то повезло: бригада наша напрямую в боях не участвовала, но на своих машинах мы перебрасывали туда личный состав других частей, подвозили нашим боеприпасы, вывозили раненых, когда вертушки не летали. И однажды произошла история, положившая начало нашей долгой дружбе.
Привезли мы в один из поселков, на окраине которого, на территории совхозного гаража, базировался сводный батальон, замену. Назавтра утром должны были возвращаться обратно. Я только успел поставить машину под разгрузку, как подбежал Борис.
– Серёга, летим! Нас с тобой «зампотех» вызывает.
«Вот блин, – думаю,– чего ему еще надо?»
Ну, да делать нечего, пошли. Стучим в кабинет, заходим, «зампотех» за столом чаи; гоняет.
– Значится так, орлы, чаёв вам не предлагаю: времени нет, давайте, чтобы успеть до темноты, берите «газон» и пулей — на блокпост, вы его проезжали, когда сюда ехали. Туда БТР подтащили подбитый, бойцы колеса уже сняли, они же и загрузят, привезете резину сюда. Я сейчас позвоню командиру автовзвода, он покажет машину, оружие можете оставить: боевиков здесь нет. Со старейшинами у нас договор… В общем, задача ясна? Тогда — вперед.
Вышли мы из кабинета, сдали оружие в оружейку. Помолчали…
– Вот сука, – не выдержал Борька.– И чего ему эти колеса дались? Ведь только приехали, не отдохнули даже…
– Хорошо быть майором: думать не надо. Приказал – и не волнует: исполняйте, – буркнул я. А чего распинаться, коль всё равно придётся выполнять?
На площадке, где стояли машины, нас встретил улыбающийся летёха:
– Парни, вы за колесами едете?
– Да, – хмуро бросил я. – Машину показывай. Наша разгружается.
– Да вот она, перед вами, — он кивнул на видавший виды бортовой «урал».
– Лады, – говорю,– поехали.
Пока Борис, задрав капот, проверял масло и тосол, я сел за руль.
– Серёга, давай я поведу, – предложил он.
– Не накатался еще? Обратно погонишь. Так мне спокойнее.
Завели, выехали за КПП, дорога проходила по окраине деревни, справа, метрах в пятидесяти – дома, а слева, сразу от обочины, начиналась «зелёнка». Я держал стрелку спидометра на пятидесяти.
– Серый, придави, а то до ночи не вернёмся, – взмолился Полянский.
– Сейчас из деревни выедем – прибавлю, – ответил я.
– Что? ГАИ боишься? – усмехнулся Борис.
– Нет, просто выскочит, не дай Бог, кто из леса – и затормозить не успею.
Сказал — как накаркал: права от машины что–то грохнуло, «урал» крепко тряхнуло, двигатель тут же заглох, но машина некоторое время катилась по инерции. Вдруг словно кто-то кинул на кабину жменю гороха, застучало по крыльям, радиатору, брызнули разбитые боковые стекла… Поняв, что это стреляют, я, пригнувшись, повернул ключ, попытался завести двигатель, да без толку. Повернулся к Борьке, увидел его побледневшее лицо и круглые от удивления и страха глаза.
– Братан, сваливаем! – рявкнул я, одновременно открывая свою дверь и выпрыгивая из машины. Не успел откатиться в сторону, как на мое место плюхнулся Полянский.
– Серёжа, что за херня? — прокричал он, стараясь переорать осатаневший автомат в кустах
– … его знает! Засада, похоже.
«Урал» окончательно остановился. Мы скорчились за передним левым колесом, а со стороны одиноко стоящей хибары снова послышалась пальба.
– Давай-ка, боря, валить отсюда,– я обернулся, ища глазами, куда бы юркнуть. – Духи нам тут быстро ласты склеят.
– Куда, брат?
– В лес, – говорю.– Не туда же?
Я мотнул головой в сторону плюющихся свинцом развалин.
– Давай на «раз, два, три» – рванули.
Мы подскочили и сквозь кустарник ломанулись в лесок, вслед снова ударили автоматы. Бежали напролом сквозь кусты, ветки деревьев больно хлестали по лицу, но страх гнал вперед, чуть сзади слышал, как бухали ботинки Бориса. Или это сердце так билось в груди? Мысли прервал вскрик боли. Я оглянулся. Борька проскакал по инерции на одной ноге несколько метров и рухнул на траву. Я подскочил к нему:
– Что стряслось? Быстро вставай!
– Нога, Серёга… в ногу попали…
На штанине выше левого колена расплывалось пятно крови.
«Эк тебя угораздило», – подумалось, но вслух я ничего не сказал, постоял с минуту, прислушиваясь — погони вроде бы не было…
— Давай, посмотрю, — я присел на корточки рядом. Борис тихо стонал, обхватив ногу обеими руками.
– Руки убери, – я достал нож.
– Не режь: камуфляж еще новый, – простонал он.
– Я ж тебе не рентген,– говорю, – сквозь штаны не увижу.
Разрезал, однако, аккуратно по шву, отвернул штанину, боялся увидеть что-то страшное, но, слава Богу, обошлось: пуля попала сзади в ляжку и вышла спереди выше колена. Крови было немного, значит, артерию не задело, а вот кость — хрен его знает…
– Встать можешь?
Полянский медленно поднялся.
– Да! Болит, сука, но несильно,– он сделал шаг, второй. — Идти больно, но терпимо.
– Давай, – говорю, – чуть пройдем подальше, найдем какие-нибудь заросли, там перевяжем. Давай, я подсоблю.
Он обхватил меня за шею, и мы потихоньку пошли искать подходящее место. Проковыляли метров сто, когда Борис попросил остановиться. Я скинул бушлат, бросил рядом под дерево, уложил на него Бориса.
— Жаль, бинта нет.
Делать нечего, снял камуфляж, стянул тельник. Нестерильно, ясное дело, хотя утром чистый надел… Порезал его на полосы, с грехом пополам перевязал.
– Брат, еще немного посидим и двинем на базу.
– Той же дорожкой?
Чувствую: иронизирует, значит не всё так плохо.
— Пойдем лесом параллельно дороге, чтобы на бородатых чертей не нарваться, тут в принципе рядом. Сколько мы проехали? Ну, максимум, километров пять-семь, до ночи дойдем, сейчас только полпятого.
— А может, к машине вернёмся? Должны же наши подъехать, взрыв и выстрелы они в части наверняка слышали.
— Вернуться-то можно, конечно, а вдруг наши ещё не подоспели, а духи как раз тут как тут и нас ищут. И будем мы с тобой, Царь Борис, не араку завтра в казарме ашать, а в лучшем случае где-нибудь в горах баранов чужих пасти, – невесело сострил я.– Давай-ка, поднимайся, поползли…
То, что к ночи мы должны были добраться до места, это я, пожалуй, погорячился: это если по дороге, да если каждый на своих двоих, максимум — час ходу, здесь же пёрли даже не по тропинке, обходили все кусты, кланялись каждому дереву… Сначала-то вроде даже ничего, двигались бойко, а потом все чаще стали останавливаться,  все-таки  Борьке  идти  было  тяжело  и  больно, хоть он ничего и не вякал. Да и я подустал. Пусть и не тащил его целиком на себе, но всё же…
– Серёга, ты, наверное, иди дальше один, возьмешь людей, машину, и вернётесь за мной.
– Совсем рехнулся? Пока дойду, пока соберёмся – будет темень. И как мы тебя разыщем? «Ау!» прикажешь кричать? А не дай Бог что-то с тобой случится, так я себе никогда этого не прощу. Нет уж, влипли вместе, вместе и выбираться будем.
Начинало  темнеть,  я  глянул  на  часы:  полшестого. «Блин, час всего шли, мне показалось намного дольше».
– Всё, брат, стой! – я снял бушлат, бросил на землю.– Давай, ложись, отдыхай, я пока поищу место для ночлега. Совсем стемнеет – идти не сможем, да и заплутаем, не дай Бог.
Борис сел, а я пошел искать безопасное лежбище. На пригорке приглядел здоровое дерево, корни его подмыло водой, видимо, спускавшейся во время дождя с этого пригорка. И под ними образовалась небольшая пещерка. Вдвоем лёжа вполне можно было разместиться. Натаскал туда прошлогодней листвы, всё-таки хорошо, что сейчас начало октября, а не конец марта, к примеру. Не околеем. И вернулся к Борису.
– Пойдём, нашёл я нам отель. А полторы звёздочки…
Мы доковыляли до нашего импровизированного убежища.
– Ползи туда, а я с краю пристроюсь.
Борис, кряхтя, залез, я присыпал его листьями, положил большую охапку перед входом и втиснулся сам, а потом нагрёб листья на себя. Лежали молча, я долго не мог заснуть: все произошедшее не выходило из головы. «Спасибо, Господи, что уберёг», – и прочитал «Отче наш» (других молитв я тогда и не знал). Борис вскоре засопел, в животе заурчало, и только сейчас я почувствовал острый голод. Не мудрено: съел за весь день пару бутербродов ещё в обед, когда сюда ехали. Достал сигарету, закурил, пряча огонек в ладони; голод немного отпустил. Докурил, тщательно затушив бычок о землю, немного ещё полежал и незаметно вырубился. Проснулся от холода, все-таки не лето, потихоньку выполз, стараясь не зацепить Борьку. Снаружи немного попрыгал, помахал руками, согрелся. «Эх, сейчас бы чаю горячего», – не успел подумать – в животе снова заурчало.
«Сколько времени, интересно?» – постарался я переключиться на другое, глянул на светящийся циферблат: пять. «Так, скоро будет светать, надо потихоньку валить отсюда». Разбудил Бориса, помог вылезти.
– Как ты, как нога?
– Нормально, вроде поменьше болит.
– Давай, опирайся на меня, пойдём поближе к дороге, но выходить на неё не будем, двинем параллельно.
…К дороге вышли только через час, за дорогой  виднелись  дома,  следовательно,  деревню  мы  ещё  не  прошли.
«Хреново», – я думал, что мы намного ближе к базе, чем оказалось. Остановились отдохнуть, а когда уже почти рассвело, услышали шаги. Мы спрятались за кустами. На дороге появилась корова, которую хворостиной погонял пацанёнок, за ним семенила небольшая облезлая дворняга. «Не учуяла бы только»,– не успел подумать я, как эта тварь повернула голову в нашу сторону и тявкнула, сначала неуверенно, потом ещё раз, ещё и залилась весёлым лаем. Пацан остановился, посмотрел в нашу сторону, потом что-то гортанно крикнул, развернул корову за веревку в обратную сторону и побежал в сторону деревни.
– Боря, он нас заметил, ходу!
Мы выскочили из леса на дорогу и, стараясь идти быстрым шагом, направились в сторону базы. Скрываться уже не имело смысла. Минут десять так прошли–пробежали, как сзади, но пока ещё где-то далеко послышались крики.
– Давай, Боря, поднажмём или нам тут ухи отрежут.
Мы поднажали, однако крики слышались все отчётливей. Оглянувшись, я увидел вдалеке небольшую группу людей в гражданском. Они быстро, чуть не бегом, шли к нам, что-то кричали и махали нам руками.
— Серёга, беги, ты уйдёшь, – простонал Борис.
— Молчи, сука, – во мне вдруг проснулась неожиданная злость на Полянского, на себя и на ту ситуацию, в которой мы оказались.
Впереди дорога делала небольшой поворот. Не добегая до него, мы остановились.
– Все, брат, я больше не могу, – просипел или прохрипел Борис.
Ну, то, что просто так не дамся, я определил для себя сразу. Повернулись лицом к шедшим к нам людям, закурили, я снял бушлат, сунул Полянскому.
– Присядь, Борис Львович, отдохни пока…
Снял часы, откинул на обочину (авось, не заметят, а выживу — пригодятся) и вытащил нож. Толпа все ближе, автоматов, вроде бы, не видно, только охотничьи ружья, палки, вилы… Не доходя до нас метров семьдесят, абреки вдруг остановились, а потом одни побежали в лес, другие дунули по дороге, но уже в обратную сторону.
– Серёга, а чего это они?
Я оглянулся: из-за поворота выходил наш патруль, бойцы уже вскинули автоматы. Я хотел что-то крикнуть, но слова застряли в горле, и вырвалось только какое-то бульканье. За меня это сделал Борис.
– Пацаны, свои мы, наши! – заорал он, сидя на дороге и размазывая слёзы по перепачканным пылью щекам…
Представляю, как это выглядело со стороны. Парни опустили оружие, скоро подошли, начали обниматься  с нами, как с хорошими друзьями после долгой разлуки, хотя никого из нас до этого лично не знали. Как оказалось, это был не патруль, а сапёрная разведка, осматривали дорогу. Подбежал их капитан:
– Парни, вы не те, кого вчера всей ротой искали, водилы из сожженного «урала»?
Значит, машину, подлюки косматые, всё-таки сожгли…
– Мы самые, – буркнул я и посмотрел на Борьку. Тот сидел на моём бушлате посреди дороги и счастливо улыбался, а по лицу текли слезы. У меня у самого комок стоял в горле, мне протянули сигарету, я кое-как закурил, руки предательски дрожали…
«Господи! Спасибо тебе, второй раз за сутки спасаешь».

С той поры мы с Борисом, что называется, не разлей вода. В конторе моей он действительно «на своём месте», профессионал, каких мало. До сегодняшнего дня я доверял ему, как себе самому. Но эта сцена с Набоковой, странные недомолвки Светланы заставили меня если не насторожиться, то крепко задуматься, когда и что именно я упустил в наших отношениях. Но, что бы это ни было, пришло время исполнять свои гендиректорские обязанности. Народ собирался на плановое производственное совещание…

Луизе я позвонил уже около пяти. Опоздал, конечно, каюсь, но, по-моему, она ждала моего звонка. Оно и не удивительно: не заглотить такую наживку мог только полный идиот. Я к таким не относился, это уж точно.
Заслышав в трубке ровное «алло!», я, по возможности, равнодушно выдал:
— Уважаемая Луиза Олеговна, готов выслушать ваши предложения. Назначайте время и место…
— Если вам удобно, сегодня, в восемь вечера. Ресторан «Серебряный бор». Согласны?
Я несколько удивился её выбору, поскольку, на мой взгляд, это заштатное заведение никак не отражало её истинных вкусов, но слово дамы — закон для джентльмена, и я ответствовал коротким «да!».


Глава 4. Искушение искушённого

Нет и не было в мире искушения сильнее,
чем стечение обстоятельств.
Альфред де Мюссе


— Сергей Николаевич, вас стоит дожидаться или стоит подъехать попозже? — высунулся из служебного пятисотого «мерина» мой личный водитель  роман. Я приостановился, прикинул возможное развитие ситуации, бросил:
— Знаешь, Рома, погоди пока, не думаю, что надолго задержусь. Встреча чисто деловая, вряд ли перетечёт с разбегу во что-либо долее затяжное. Если будут изменения, я тебя наберу…
— Хорошо, босс…
Я шагнул в стекляшку вестибюля… Давненько я не был здесь, ещё с приснопамятных студенческих времён! И действительно здесь многое переменилось: услужливый швейцар, метнувшийся ко мне с низкого старта, администратор, с вожделением, подогреваемым близкими чаевыми, взиравший на мою особу от входа в залу, интимное освещение, в меру яркое и вместе с тем — достаточно ненавязчивое. Из места сходок окрестного криминалитета «Серебряный бор», именуемый в просторечье «Шишкой», перешёл в категорию заведений если не престижных, то уж точно не однозначных.
— Меня ждут, — бросив пальто швейцару, кивнул я администратору. Тот услужливо, с нимало не изменившимся лицом, распахнул передо мной широкие двери и, подобно полярному ледоколу, двинулся впереди, разрезая потоки света с подиума в клубах табачного дыма и указывая мне путь своей немалой фигурой. Мы преодолели относительно небольшой зал и остановились перед отдельным кабинетом-выгородкой.
— Прошу, — мэтр откинул полог занавеса, и передо мной явился накрытый для обильного ужина стол и восседающая во главе его Луиза Набокова собственной персоной. На сей раз она была одета в опять же тёмное вечернее платье с белоснежной песцовой накидкой на обнажённых плечах. Короткие чёрные волосы обнажали точёную длинную шею, украшенную ожерельем, просто истекающим блеском бесчисленных каратов.
Я, как и положено, «приложился к ручке» и сел напротив, бросив рядом телефонную трубку.
— Приятно сознавать, что в этом мире ещё остались истинные джентльмены, способные держать слово и прибыть по первому зову дамы. Особенно, если это непосредственно затрагивает их интересы, — бархатным голосом проговорила она, тайком бросая на меня лукавый взгляд, почти неразличимый в полумраке кабинета. Я покорно склонил голову.
— Мы как — сначала отобедаем, а потом уже перейдём к нашим делам? — поинтересовалась прекрасная собеседница. — Вы, насколько мне известно, прямо из офиса, следовательно — проголодались за день… Дела — они никуда не денутся, могут и подождать.
— Я хорошо пообедал, — честно признался я, — поэтому предлагаю перейти к делам, а там уж как всё сложится…
— Прекрасно, — она протянула мне бокал шампанского. — Но за встречу-то вы со мной выпьете? Надеюсь, что вы не за рулём?
Я усмехнулся про себя. Быка за рога, вот это хватка! Практически не даёт времени настроиться и постараться перехватить инициативу в разговоре. Ну, да и ладно, не очень-то и хотелось… Можно и по «шампусику» для начала пригубить.
Я не стал жеманиться, принял бокал. Чокнулись с великолепным хрустальным перезвоном… Отставили фужеры.
— Я весь — внимания, — я откинулся на высокую спинку стула и обратился вслух. Или, по крайней мере, достаточно наглядно изобразил это. Луиза откинулась в мягком глубоком кресле, тонко улыбнулась:
— Я, пожалуй, начну с конца: я предлагаю вам выкупить мой бизнес. Чтобы не было лишних вопросов, и мы достаточно быстро покончили с деловой частью нашего вечера («А что, намечается ещё другая?» — хотелось было подколоть мне её, но я благоразумно сдержался),  сразу оговорюсь: архитектурный бизнес не для меня. Не надо делать изумлённых глаз! Создавать Бюро была не моя идея, это детище моего покойного мужа, действительно неплохого специалиста в строительном бизнесе. Он посчитал тогда, что к четырём его строительным компаниям для кучи неплохо было бы иметь до кучи, так сказать, и собственную проектную контору. Так и появилась «Эклектика». В ней моё — только название. И менеджмент. Все эти долгие годы мы держались на плаву исключительно благодаря финансовой поддержке супруга и моим титаническим усилиям по выживанию в конкурентной среде. У меня не было «административного ресурса», как у вашей Светланы, специального образования, как у вас, только тонкое чутьё рынка и конъюнктуры. И, надеюсь, умение грамотно подбирать подходящих специалистов-исполнителей…
«…Это — да! Коллектив в Бюро госпожи Набоковой действительно подобран идеальный, насколько это вообще возможно в кадровом менеджмента. Все — классные специалисты, таланты, преданные своим хозяевам, как раньше говорили, по гроб жизни. И что же толкнуло бедную вдовушку на распродажу такого богатого наследия?» — так мне подумалось, а вслух я только произнёс:
— И теперь вы делаете мне столь роскошное предложение, что я просто теряюсь…
Она нетерпеливо дёрнула плечом, выдавая то состояние нервного напряжения, которое тщательно пыталась доселе скрывать:
— Вот именно.
— И какова же причина этого, как я посмотрю, нелёгкого для вас шага? Финансовые затруднения? Кризис жанра? Просто женский каприз? Простите, я спрашиваю не из праздного любопытства, ведь покупать мне вы предлагаете бизнес «с историей», верно?
Луиза, спрятав глаза за опахалами громадных ресниц, одним резким движением свинтила пробку с бутылки «Джек Дениелс», плеснула в толстобокий стакан на два пальца тягучего янтарного напитка и выпила виски залпом, почти не поморщившись. Отправив в тонко очерченный карминовыми губками ротик чернявое ядрышко маслины, она неожиданно перешла на «ты»
— Серёжа, а чего ты ещё ожидал бы от предельно одинокой в этой вашей затасканной Москве женщины? Пока был жив Стас, Бюро оставалось для меня какой-то отдушиной, если хочешь — возможностью самовыражения, оно стало способом доказать этому вечно бухому идиоту, возомнившему себя по меньшей мере Уорреном Баффеттом , что я тоже чего-то стою не только в постели иди в сауне… Я уходила в работу, как в омут с головой, если что-то не получалось, не стеснялась учиться у всех, и у конкурентов, в том числе. Даже у тебя перехватила пару-тройку идей. Я уже почти вышла на полную независимость от субсидий этого идиотского холдинга, когда Стаса… В общем, после его ухода у меня просто опустились руки. Оказалась, что кроме его финансовой поддержки я остро нуждалась в нём самом, как катализаторе моего производственного процесса! В его постоянных язвительных подначках, домашних издевательствах, унижениях при старых друзьях, случайных знакомых и уличных девках, которыми кишмя кишела наша «фамильная» сауна… В общем, когда я осталась одна, то вдруг оказалась, что мне до чёртиков надоело постоянно сражаться за своё пространство, право что-то решать самостоятельно, право быть собой.
— А большой бизнес, его-то как содержать? Насколько мне помнится, там хренова уйма объектов, обязательства перед дольщиками, какие-то проекты то ли в Эмиратах, то ли в Турции… Я прав?
Луиза неожиданно весело рассмеялась, ещё плеснула себе виски, вопросительно глянула на меня. Я пожал плечами:
— Отчего бы и нет? Но вопрос в силе…
Женщина протянула мне искрящийся золотом бокал, слегка коснулась его краем своего фужера:
— За нас, дорогой Сергей, сначала — выпьем…
Мы выпили, она на этот раз не прикоснулась даже к оливам, словно задалась целью надраться сегодня до не;льзя. Но ответила на поставленный вопрос честно:
— Большого бизнеса, Серёжа, больше нет Великий Девелопер Станислав Набоков, как выяснилось после его безвременной кончины, при своём бренном существовании был весьма плодовит. Три прежние жены прижили от него каждая по ребёнку, итого — два сына и дочь. Все уже вполне совершеннолетние, надо же дитяткам на что-то существовать. Вот в качестве алиментов он и отписал весь свой строительный бизнес им. В равных долях. Мне осталась только «Эклектика» и загородный дом со всем содержимым. Машина, естественно, и та часть средств, что оставалась на моих личных счетах. Остальные многонулевые суммы растворились без остатка в карманах сотоварищей по бизнесу, кредиторов, друзей и подруг… Да мало ли найдётся желающих, на халяву-то! В общем, всё оказалось не так уж и скверно, как мне сначала привиделось. В Москве меня давно уже ничто не держит, вся эта стройка в купе с архитектурными изысками осточертела до последней степени, вот я и решила поступить вполне в соответствии с ситуацией: продать в хорошие руки свой, лично мной выпестованный бизнес, избавиться от недвижимости и уехать в Выборг, к маме. Деньги на первое время будут, голову никто не отнимет, чем заняться найдётся. Гуд бай, как говорится, столица, здравствуй, провинция!
Я только руками развёл, настолько это не вписывалось в мои представления об этой «роковой женщине»! Но мысленно я ей аплодировал…

Дальнейшие переговоры заняли минимум времени. Сумму предлагаемой сделки она мне набрала на экране моего мобильника, и цифры эти меня вполне устроили. Я пообещал завтра же подключить своих юристов и подготовить все необходимые документы. На этом деловая часть вечера завершилась, уступив место более приятной, внеслужебной…
В общем, начав с виски и шампанского, мы довольно быстро дошли до вполне определённой кондиции, так, что когда пришла пора собираться по домам, мы почему-то выбрали в качестве цели поездки её московскую квартиру, намереваясь там закрепить наше только что достигнутое соглашение окончательно. Романа в этому времени я уже отпустил восвояси, пришлось заказывать такси, потом мы неслись по ночной Москве, перечёркнутой косыми вихрями позёмки, а я запоздало думал в коротких перерывах между страстными объятиями, что я опять до дома не доберусь… И, похоже, это меня совсем не расстраивало…

Разбудил меня настойчивый писк будильника. Я глянул на свои часы, они показывали половину пятого утра. Осторожно попытался сориентироваться в вязком полумраке. Не настолько ж много я вчера выпил, чтобы быть в полной непонятке. На моём левом плече ровно дышала Луиза, совсем по-детски обняв меня за шею. Разорванные в хлам простыни были разбросаны по широченной кровати, где-то в ногах покоились холодные шелка подушек… Я дотянулся до того, что некогда было элитным постельным бельём, и постарался нас стыдливо прикрыть, хотя, от кого, собственно? И где-то глубоко внутри меня зрело чувство глубокой вины… Что ни говори, при всех моих загулах вот так, реально я изменил Светке впервые. Как это не покажется странным. Поводов была масса, возможностей — ещё больше, но, как уже упоминал Борис, о моей странной аскезе ходили легенды в кругах бизнес-бомонда. И вот вдруг…
Если внимательно задуматься, то, конечно, вовсе и не вдруг. К этому всё шло уже давно: наши семейные отношения, больше похожие на производственные, жизнь зачастую порознь, частые скандалы в последнее время. Какие-то недоговорки и косые взгляды окружающих… В общем, явная трещина становилась всё глубже, но ни у неё, ни у меня не доставало то ли времени, то ли смелости выяснить всё напрямую… А недосказанность порой гораздо хуже прямой ссоры. Так и жили последние годы, вроде, как и вместе, а практически порознь. Я забывался в работе, иногда — хождением по друзьям или ночным клубам, как снимала напряжение Светлана — одному богу известно, притом, что из дома она практически без меня старалась не выходить. Вылазки на работу не в счёт. И вот получилось, что первый шаг сделал всё же я.
Эта девчонка, Луиза, просто снесла мне голову, да и я, как выяснилось, «…был обманываться рад»! Когда всё это происходит без планируемых длительных отношений, то превращается в искромётное шоу, в котором, при удачном стечении обстоятельств, удовольствие получают обе стороны. Мы оба знали, что отношения наши не будут иметь продолжения или, по крайней мере, не выйдут за те временные рамки, что нам самими выставлены на подписание всех соответствующих документов. Потом она уедет, а я продолжу своё столичное существование, как пелось в одном романсе, «…в пределах строгих известного размера бытия».
Но никогда не стоит никого винить в собственных поступках. Ещё отец меня учил когда-то, что настоящий мужчина тем и отличается от прочих, себе подобных, что отвечает за содеянное сам. Я старался по жизни следовать этому правилу неукоснительно, не скажу, что всегда это упрощало мне существование, но, по крайней мере до сегодняшнего дня, я ни разу не пожалел о следовании этому принципу. С собой разбираться, сами понимаете, гораздо проще. И обмануть сложнее, с другой сторону.
Луиза открыла глаза, в их бездонной глубине промелькнуло на миг изумление, мгновенно сменившееся тихой радостью.
— Доброе утро, Кот… или уже день?
— Да нет, ещё пока утро, — я легонько чмокнул её в мочку уха. Губы коснулись льдинки серёжки. В запарке серьги вчера она так и не сняла… — Дрыхни… Я разбужу попозже.
Она приподнялась на локте, провела пальцами по моей груди, скользнула за спину, ладонь наткнулась на рубец шрама, дёрнулась…
— Это то самое?
Я кивнул в темноте, нащупывая её бёдра, прижимая к себе.
— Не стоит сейчас… Впереди вся жизнь… Побудь со мной, пока никто не вмешался.
Она тихо рассмеялась.
— А могут?
— Легко, — насколько можно, беззаботно заявил я. — У меня по жизни так: в самый ответственный момент кого-нибудь приносит. Потому я вчера и отключил телефон.
— Скотина ты, Сергей Николаевич! Как, впрочем, все мужики. Своего добились — и рады! А то, что жена дома все телефоны оборвала, вам до глубокой фени.
— Вчера надо было с совестью моей беседы вести, — буркнул я, изображая оскорблённую невинность. Потом не выдержал, крепко сжал в объятиях её такое желанное и податливое тело. Она, впрочем, не особенно и возражала. А дальше уже было не до соблюдений морали и приличий, а, скорее, наоборот…

Не смотря на столь бурно начавшееся утро, в офис я примчался уже в полвосьмого утра. Проделав путь от такси до дверей лёгкой трусцой по причине морозца, неожиданно за пару часов сменившем снежную оттепель, я влетел в кабинет — и замер. В моём кресле, теперь уже можно сказать — традиционно, восседала Светлана, лицо белее мела — верный признак готовящейся грозы, пальцы нервно теребят длинную толстую русую косу. В стороне сидел Борис, пальто распахнуто, шарф болтается несоразмерным хомутом, волосы всклокочены, глаза мелькают, как у затравленного зверька…
— Те же и Котов, — тоном провинциального режиссёра резюмировала моя супруга, завидев меня на пороге. —  Как самочувствие?
Резонный вопрос, если вспомнить моё предыдущее, то есть — вчерашнее состояние. Но то было после ночи на парковке, сегодня же я был на изумление бодр и даже где-то весел, поскольку категорически не собирался раскаиваться в происшедшем. Другое дело, что и портить свою семейную жизнь в моли планы тоже как-то не входило, поэтому я примирительно ответствовал:
— Прекрасное. Готов к ратному труду и героической обороне.
Светлана притушила готовые уже было сорваться эти самые громы и молнии, по возможности ровно поинтересовалась:
— В четырнадцать ноль-ноль — совещание в Администрации. Что с документами на тендер?
— Готовы, — с наивозможнейшим равнодушием пожал я плечами. Борис приглушённо вздохнул с видимым облегчением. Светлана кивнула, по видимому, каким-то своим мыслям, вряд ли её всерьёз интересовало что-либо, кроме предстоящей сделки. Но у меня был ещё один туз в рукаве, и я собирался довести этот разговор до нужного мне конца, причём — не откладывая в долгий ящик.
— Господа, — я удобно развалился в гостевом кресле, окинул всю компанию весёлым взглядом. — У меня есть предложение, от которого вы, мои дорогие, не сможете отказаться… Это я в хорошем смысле слова, не надо параллелей с соответствующим фильмом…
— Слов много, это напрягает, — жёстко парировала Светка. — В двух словах: что ещё задумал? У нас и без твоих экспериментов и так запарка.
Я пожал плечами, поудобнее устроился в кресле и изрёк:
— Нам поступило предложение о приобретении в полное и нераздельное владение архитектурное бюро «Эклектика». Я принял это щедрое подношение на блюдечке с голубой каёмочкой и считаю это прекрасным приобретением. Будущей жемчужиной в вашей, королева (поклон Светлане), короне. Аминь!
Борис аж весь подался вперёд:
— Когда ты успел!
— Вчера… А откуда такой пафос? Не ты ли сам начал переговоры ещё загодя, на своём диване? Я просто завершаю начатое тобой…
— Брейк, клоуны, — резко осадила нас Светка. Борис, тем не менее, насупился. — Теперь поясните мне, о какой сделке идёт речь, и почему это я узнаю всё последней? Как-никак, в компании крутятся пока ещё и мои деньги.
Я сделал картинный жест в сторону Бориса.
— Наш коммерческий директор вчера провёл весьма успешные переговоры с госпожой Набоковой, — я постарался по возможности свести иронию к минимуму, — по поводу приобретения в собственность её формы. Чуть позже госпожа Набокова связалась со мной, мы встретились и обговорили условия сделки. Сумма вполне приемлемая, ценность её компании, как я понимаю, ни у кого сомнений не вызывает. Вопросы?..
— Один, — пробормотал мой друг, ошалевший, по-видимому, от моих темпов. — А из каких шишей платить будем? Свободных средств пока нет, ждём поступлений только через месяц… А дело у Набоковой, как я понимаю, не терпит отлагательств… Или она тебя об этом не известила?
— В самых общих чертах, — смутно ответствовал я, памятуя, как мне описала Луиза вчерашнюю пикантную ситуацию в Борькином кабинете: «Твой пострел хотел везде поспеть — и в постель ко мне прыгнуть, и, сбив цену, под сурдинку прикупить моё детище под себя… Я до поры не стала мешать ему, пусть мальчик порезвится. Ты очень во время зашёл, мне не пришлось его разочаровывать… Не так прост твой дружок, каким хочет казаться окружающим». Я не придал особого значения женским намёкам, помня великого Филатова:
 Так ведь бабьи-то суды
 Про мужчин всегда худы!
Но заметочку про себя черкнул.
— Я планирую, в конце концов, вложить в это предприятие личные средства, — довёл я до всех свою изящную мысль. Мне показалось, что Борис вздохнул с облегчением. Или только показалось. Светлана скептически повела плечами.
— Твои деньги, тебе и решать, что стоит делать, а чего следует поостеречься. Тема закрыта, если покупке обговорена — подключай юристов, подписывай договор. Но сегодня у нас главное — подача документов на тендер, и здесь уже ничего не должно сорваться. Выигрываем мы его или нет, от нас, по большому счёту уже почти не зависит. Но участвовать мы должны. Вопросы есть? Вопросов нет. Все свободны. А вас, Штирлиц-Котов, я попрошу остаться, — пресекла она мою попытку выскользнуть из собственного кабинета. Я покорно вернулся на место.
Светлана достала из сумочки пудреницу, парой лёгких движений припудрила носик и щёчки. Убрала этот культовый образчик дамских аксессуаров на место, и устало воззрилась на меня, откинувшись в кресле. Когда дверь за Борисом тихо щелкнула, как-то по-домашнему спросила:
— Серёжка, что у нас с тобой происходит? Почему всё сыплется уже который год подряд? Мы уже почти и не живём вместе в супружеском смысле этого слова, да и просто домой ты перестал появляться… Не спеши перебивать, дай докончить. Я прекрасно знаю, что у тебя никого нет, и это бесит меня больше всего! Я скорее бы приняла череду измен, естественных для мужчины увлечений, влюбчивость, в конце концов, но создаётся ощущения, что я тебе опротивела до последней степени, стала неприятна настолько, что ты готов ночевать в машине, только бы не ехать после работы домой… Что происходит, Кот, что с нами обоими происходит?
Я старался даже не дышать, тем более, что ответа на этот вопрос у меня не было. Я и сам его постоянно искал в последнее время. Пробежала между нами какая-то кошка, что ли…С каждым днём мы всё больше отдаляемся друг от друга, действительно становимся чужими… Недавно в разговоре Борис обмолвился, что, мол, воспринимает не нас как семейную пару, а исключительно как боксёров на ринге, дескать, мы со Светкой всё стараемся друг другу что-то доказать, бьёмся за неведомый приз между собой до потери пульса, до полного изнеможения. Я тогда не стал возражать, поскольку, в общем-то, он был прав. Но и выхода из сложившейся ситуации я пока не видел. А вслух сказал:
— Светик, милая, давай ещё немного подождём, потерпим друг друга… Возможно, это просто очередной кризис… какого там ещё по счёту возраста? Что-то должно произойти, что всё поставит на место, поверь! Мы столько лет вместе, этого не зачеркнуть вот так, разом, без остатка… Память, она та ещё скотинка, постоянно подкидывает не только всякие пакости, но вспоминается и то хорошее, что до сих пор нас связывает! На нашей стороне только время, которое всё лечит. Вылечит и нас!
— И которого нам катастрофически не хватает, — произнесла Светлана загадочную фразу, встала, прошла к гардеробу, неспешно набросила полушубок. Я не двинулся с места. — Проводишь?
Я тяжело поднялся, двинулся следом. Уже в дверях кабинета она вдруг остановилась, бросила на меня взгляд через плечо, полный задумчивого сочувствия:
— Впрочем, не надо. Оставайся. У тебя много работы.
И вышла, негромко прикрыв за собой дверь. Я в сердцах бросил барсетку на диван, стянул шарф, следом полетело пальто. Рухнув на рабочее место, достал телефон и набрал номер Луизы. Когда на другом конце свето прошелестело по-утреннему волнующее «да?», коротко бросил:
— Готовь бумаги, сделка состоится сегодня, после обеда. Договор я подпишу.
И дал отбой.
 
Глава 5. Камо грядеши?

 Жизнь всё время отвлекает наше внимание;
и мы даже не успеваем заметить, от чего именно.
Франц Кафка

Я брёл по узким провалам Старого Арбата в сторону садового Кольца и старался ни о чём не думать. Настроение было ниже низкого, и это несмотря на то, что в тендер мы-таки влезли, документы на куплю компании Набоковой курьер ей благополучно отвёз, осталось лишь получить её высочайшую подпись и, собственно, рассчитаться. Но и с этим проблем не предвиделось, поскольку собственных средств на проведение этой сделки мне бы вполне хватило. Конечно, я практически опустошал свой личный резерв, но где наша не пропадала, чего не сделаешь на благо общего, практически семейного дела. Но отчего-то на душе кошки скребли… Что-то зрело, что именно — я пока понять не мог, но ощущал всеми фибрами своей весьма чувствительной в отношении всяческих пакостей души назревающие где-то в пределах линии горизонта проблемы.
Москву вьюжило уже который день. Ни техника, ни дворники не справлялись с капризами отлетающей зимы в полной мере, на обочинах громоздились сугробы, которые не успевали вывозить похожие на динозавров своей громоздкостью и неуклюжестью четырёхосные самосвалы, от этого и без того неширокие центральные улочки становились вообще похожими на горные теснины, в которых разъехаться автомобилям не представлялось возможным в принципе.
Поэтому свой «Порш» я из гаража даже и не выгонял, а верного Романа оставил на стоянке возле Метрополя, откуда и совершал свой бессмысленный и бесцельный пеший демарш. Про себя я решил, что вот добреду до Смоленской площади, там или вызову Ромку или возьму такси и, если к этому моменту мне всё-таки позвонит Луиза — махну к ней. Не позвонит — направлюсь в «Метелицу», благо — рядом, или спущусь на Краснопресненскую набережную, найду какую-нибудь забегаловку в Бизнес Центре Москва-Сити.
Но я не дошёл и до Калошина переулка, как мобльник призывно пискнул, я поспешно отозвался:
— Котов на проводе…
— Привет, Серёжа, — голос Луизы прорвался ко мне сквозь февральскую метель, обдав меня совсем не зимним теплом! — Я всё подписала. Твой экземпляр документов курьер забрал. Спасибо.
— И только?! — невольно вырвалось у меня. На другом конце Планеты улыбнулись, я это почувствовал вот так, безо всякой телепатии.
— Приезжай, если хочешь… Я жду.
Отбой. Я быстро набрал номер Романа, и уже через полчаса летел стрелой в знакомый дом на Каширке.
Вручив хозяйке цветы и целомудренно поцеловав в щечку, вошёл, нет —ввалился в квартиру, в клубах морозного воздуха и снежных хлопьях. Луиза приняла у меня пальто, бросила тапочки, а сама прошла на кухню, откуда доносился аромат свежезаваренного арабика… Я пригладил перед заркалом в прихожей мокрые лохны (ох, уж эта неискоренимая привычка мотаться зимой без шапки!) и прошёл следом.
Хозяйка, облачённая в пушистый домашний халатик символической длины, который сидел на ней, однако, не хуже  коллекционного платья от Кардена, сноровисто накрыла на стол, придвинула мне стул, уселась напротив, и положив подбородок на сцепленные пальцы рук, наблюдала за тем, как я, обжигаясь, потягиваю душистый кофе. Утолив первую кофейную жажду, я изрёк:
— Теперь жить можно! — и откинулся на высокую спинку. — Спасительница! Искусительница, при том… Знаешь путь к сердцу испорченного офисным питанием мужика.
— И не только к сердцу, — игриво уточнила она. Я кивнул:
— Это уж — само собой! Ну, что, перейдём ко второй части Марлезонского балета? — я заговорщически кивнул в сторону спальни. Луиза грустно улыбнулась и отрицательно покачала головой.
— Сегодня — нет, Кот.
— Ты хорошо осознаешь последствия своего необдуманного решения? — грозно нахмурился я. — Я, понимаешь, загнал по дороге всех лошадей, сколько их там есть в моторе, кучер практически замёрз на облучке под суровыми порывали февральского ветра, а боярыня мною брезгует!
— Милый, — Луиза встала, подошла ко мне и, обняв мою упрямую голову, прижала к своему мягкому животику. — Да разве я могу тобою побрезговать? Ты единственный, кто у меня остался. Ты, да мама… Просто сегодня не надо плодить сущностей сверх меры, достаточно посидеть рядом, помолчать… Мне было хорошо с тобой, пусть то, вчерашнее чувство и останется с нами… Завтра я уезжаю, потом, через какое-то время, вернусь, мы снова встретимся, и тогда станет ясно: было ли то, что произошло между нами, секундным мороком, наваждением, или мы с тобой, действительно, два осколка, две части чего-то большего, которые, наконец, отыскали друг друга.
И мы сидели рядком на диване, который ещё наверняка помнил все безумства прошлой ночи, говорили о нас, о жизни, делились планами на будущее, точнее, делилась она, а я вслушивался в мелодию её голоса и растворялся в ней без остатка. И на выходе, вырвавшись, наконец, из не отпускающих колдовских объятий, запахивая пальто, я поставил жирную точку на этом этапе наших отношений:
— Спасибо за всё, Лу… Мне будет очень тебя не хватать (я ни на йоту не кривил душой), но я переживу, если ты обещаешь вернуться… Понимаю, что это глупо. Но, поверь, обещания мне будет достаточно. Вернёшься?
— Вернусь, — прошептала она. — Ты только жди… Но звонить не надо, мне будет больно. Я разберусь с делами и, когда приеду, сама тебя наберу. Только не меняй симку.
Я молча кивнул и опрометью бросился вниз по лестнице, забыв о лифте, словно стремился бежать поскорее из сладкого плена.
Уже в машине, по дороге домой, перевёл на её счёт сумму, причитающуюся по нашему договору. Архитектурное Бюро «Эклектика» перешло в собственность нашей компании.

Бледная Луна прорвалась, наконец, через уже опостылевший за последние дни покров туч и посеребрила складки тюля. Шторы в её холодном свете приобретали воздушность, ложились по бокам оконной рамы, больше напоминающей нечто из полотен Куинджи, мягкими складками. Там, где-то в лунном волшебстве, за холодным стеклом окна, дышал своей жизнью зимний мегаполис, дремали под шапками снега брошенные хозяевами во дворах машины, угрюмо ползли по ночным улицам мастодонты-снегоуборщики, деловито загребая лапами тонны выпавшего за последнюю неделю снега. Горбатые самосвалы везли его куда-то по одним им ведомым маршрутам, порыкивая усталыми дизелями на скользких подъёмах.
Рядом заворочалась Светка, потянула на себя одеяло, его холодный шёлк скользнул по моим ногам, вернул к действительности прошедшего вечера…

Мы почти не разговаривали, не осуждалась, как раньше, моя последняя сделка, Светка не делилась свежими сплетнями «от Кутюр» в лице её дражайшей подруги Леры, всегда бывшей в курсе последних событий в среде архитектурного бомонда. Даже телевизор не объединял нас, как прежде, очередным сопливо-мелодраматическим сериалом, над которым она будет потом чисто по-женски вздыхать, а я — смеяться, впрочем, вполне беззлобно, даже с пониманием.
Поужинали в ровном молчании, потом разбрелись по своим комнатам. Я наконец-то занялся слегка запущенными делами, просмотрел домашние счета и рабочие письма, которые предусмотрительно прихватил на работе с Оленькиного стола. Чем занималась Светлана в спальне — Бог весть, только когда я окончательно умотал себя разборками с документацией и смертельно захотел спать, она уже ждала меня в постели, достаточно умело притворяясь, что задремала.
Я сбросил шлёпанцы и нырнул ей под бок, потянув на себя одеяло…
— Ты был у неё? — неожиданно спросила Светлана. От неожиданности, я выдохнул:
— Да.
— Ну, и как, познал в кои-то веки радость супружеской измены?
Я потушил ночник (надо же было как-то протянуть время, собраться с мыслями? В темноте это получается не в пример лучше), пожал плечами, словно она могла увидеть и — главное! — оценить этот независимый жест.
— И что теперь? — в голосе жены не было и тени злости или тихой ненависти, только какая-то глубокая усталость. Я хрипло выговорил:
— Ничего. Будем жить, как жили. Её фирму я тебе дарю. Владей на здоровье.
Светлана неожиданно придвинулась ко мне, и я с давно забытым волнением вдруг обнаружил, что она совершенно раздета… Как в те, кажущиеся уже растворившимися в прошлом, года нашей бурной юности, я ожидаемо грубо прижал её к себе, впился губами в её ждущее тело, навалился в порыве неизбывной страсти…
Мы любили друг друга как будто впервые, тогда, тайком, в её квартире на Кутузовском, раз за разом доставляя друг другу то сладость финала, то боль огненного насилия, а когда, обессиленные, разметались на скомканных простынях, она тихо спросила:
— Почему у нас всё прошло? Ведь то, что сейчас было, только тень прошлого счастья… Мы не были вместе почти два года, только живём рядом, существуем в одном пространстве. А семья отчего-то кончилась. Осталась там, в сочинской больнице. Вместе с нашим не родившимся малышом.
— Неправда, — деревянно возразил я. Ложь получилась откровенной, не слушался ни голос, ни лицо, благо, последнего в сумраке спальной видно не было.
— Правда, милый, — она тихо засмеялась. — Мне всегда было хорошо с тобой, но разве любящая женщина не почувствует, что её герой охладел к ней? И не возражай, я не про измены. Я знаю, что эта девка у тебя первая за все наши совместные годы и, поверь, уважаю твой выбор. У нас уже ничего не слепится, сколько не лепи… Своей непомерной гордыней, своим снобизмом я сама же всё и разрушила. Надо нам было тогда вместе ехать на море, хоть ты и брыкался отчаянно. Даже несмотря на то, что греть пляжный песок мне бы пришлось в одиночестве. Но сделала, как сделала, и вот получила ожидаемое. Серёжа, я хочу, чтобы ты знал: ты совершенно свободен в своих действиях. Нам, видимо, действительно пора пожить отдельно…
Я вскочил с постели, подошёл к окну, прижался лбом к холодному стеклу. Вот и всё… Как там у писателя: «…Так и заканчиваются звёздные войны». Как всё просто, однако… Если бы поехали на море, а не в горы, на ту горнолыжную трассу. Только вот на море я тогда категорически ехать отказался. Потому, что ненавидел Большую Воду больше всего на свете!

С водой у меня были вполне специфические отношения. Несмотря на то, что вырос я практически на Борисовских Прудах и из воды летом не вылезал, что твоя лягушка. Но вода оказалась коварной и, в порыве страсти нежной, не раз пыталась забрать меня к себе насовсем…

— У-у-у-х! — кричал я и плюхался в воду маленькой восторженной рыбкой с рук тётиной подруги, Нели. Окружающие смеялись этому уханью неуклюжей рыбки.
Мне, пятилетнему мальчугану, безумно нравился этот солнечный день и озеро, на которое моя тётя взяла меня купаться.
— У-у-у-у-у-х, — плюхнулся я в воду очередной раз.
— Все, Серёжа, поплыли к берегу, — и Неля неожиданно повернулась ко мне спиной и спокойно пошла по пояс в воде к близкому берегу.
—  А-а-а,  ап,  …оп,  —  я пытался подпрыгнуть  в  воде, а плыть совсем не получалось. Вода вперемешку со слезами хватала меня за горло и не давала выскочить выше, чтобы закричать. Кто-то сильный и злой «хватал» меня за ноги, тянул вниз, под поверхность, он не хотел, чтобы я выплыл. Он желал, чтобы я остался с ним навсегда. Потом тётя Неля обернулась и подхватила меня на руки. Я уже изрядно нахлебался воды и ревел, вытирая слезы и сопли ладошками. Мне тогда было очень страшно. Страшно даже у неё на руках.
Второй раз это произошло, я после первого курса гостил у родственников в деревне. Вечером я, проводив свою девушку после танцев в местном клубе, шёл по дороге к дому дядьки, когда около меня со скрипом тормозов остановился потрёпанный УАЗ. За рулём сидел друг детства Женька, он на этом уазике возил главу администрации поселка. В машине кроме него уже сидели трое: Вовка, тоже мой хороший друг, и два малознакомых молодых парня — Эдик и Андрей, лет каждому эдак по семнадцать.
– Серёга, здорово!!! Поехали по деревне прошвырнёмся! Смотри,  что  у  нас  есть,  –  из-за  сиденья  его рука выпростала трёхлитровую банку вина. Да, и ребята, видно, были уже малость навеселе. Обычный деревенский вечер, с обычными развлечениями маленького южного поселка, с по-летнему густыми и темными ночами.
С вином в деревне проблем никогда не было. Даже в суровые времена «сухого закона». В каждом втором дворе росли виноградники, из которого и давили вино: и для себя, и на продажу. Недолго раздумывая, я залез в машину. Вечер получался на поверку совсем не скучным. Немного покатавшись и не встретив больше никого из знакомых, мы выбрали укромное место для принятия на грудь божественного напитка. Напиток, кстати, оказался наикислейшего качества, и больше стакана в меня не влезло.
— Отличное вино ребята, сорт «Здравствуй, изжога!», — отшутился я на предложение пропустить ещё дозу.
— Да ладно тебе, гурман хренов, – беззлобно осклабился Жека, и парни допили вино сами. Слово за слово, разговоры затянулись за полночь, вино всё-таки в крови поигрывало, и расходиться совсем не хотелось.
— Поехали в соседнюю деревню сгоняем, у меня там подруга. Надо один вопрос порешать, – неожиданно предложил Андрей.
Все  согласились  прокатиться  и  стали  определяться с дорогой. Добраться до той деревни можно было двумя путями. Один по грунтовке над горой, а второй по трассе. В первом случае дорога была никуда не годная, по ней редко кто ездил — ухаб на ухабе, и в темноте запросто можно было влететь в какую-нибудь ямину. Во втором — надо было проезжать через райцентр, а там легко нарваться на гаишников.
— Да ладно вам, время уже позднее, все гаишники по бабам разъехались. Чего им ночью на местных дорогах-то ловить! Все равно никто не ездит уже. Едем через райцентр, — на правах рулевого решил Серёга.
Спорить с ним никто не стал, и мы двинулись по трассе. Предвидение Серёги оказалось верным, и представители правопорядка нам по дороге не встретились.
В райцентре заехали еще за одним парнем, Лёхой, и двинулись дальше. Орала музыка, компания уже порядком навеселе, перекрикивая друг друга, все разом что-то рассказывали. Вот-вот должен случиться поворот и сразу за ним — неширокий мост через канал…
— Женька, тормози! Тормози, су-к-а!!! — истошно заорал кто-то, машина тем временем неслась прямо, споро миновала поворот и с полутораметровой высоты со всего маху сиганула в канал, перевернувшись на левый бок…
Салон стал стремительно заполняться водой через открытые окна, мы барахтались в ней, как недельные кутята, от страха и неожиданности не зная, что делать и как отсюда выбираться. Но я успел набрать воздуха, и теперь шарил везде в поисках дверной ручки и не мог её найти.
Движения  друзей  затихли,  я успел  подумать,  что  это  конец и решил вдохнуть побольше воды, чтобы не мучиться. Я где-то читал, что если вода попадет в легкие, то все — мгновенная смерть. Приняв такое важное в том момент решение, я вдруг подумал, что вот сейчас обязательно пронесётся перед глазами моя жизнь, но она, сволочь, всё не проносилась. Да и вдохнуть воду никак не получалось… Напился я ее до одури и решил, что пора бороться. Паника ушла, и я нащупал переднюю дверь, но ручку по прежнему отыскать не мог. И тут вспомнилось, что двери в УАЗе из двух частей: верхняя на небольших болтиках крепится к нижней… Упершись ногами в сиденье, руками изо всех сил, уже задыхаясь, надавил на верхнюю часть дверки, и она начала сгибаться.
Сначала вылез по пояс и отдышался… Увидел сквозь стекло задней двери какое-то движение, быстро открыл её и вытащил Эдика, который кашлял и потоками исторгал из себя воду… Мы нырнули за остальными… Поздно.
Через два дня мы хоронили своих друзей.
…Был и третий раз, тот самый, из-за которого я окончательно «раздружился» с природными водоёмами, но вспоминать о нём я не люблю… Как бы то ни было, но именно моя «недружба» с реками, озёрами, морями и прочими океанами стала причиной того, что роковой отпуск мы решили провести в горах. Что, в конечном итоге, сегодня рухнуло между нами непреодолимой пропастью.

Остыли мысли, высохли слёзы… Мертвенно-белая Луна пялилась через холод окна на спящую Светлану, на разбросанные простыни, на меня, в одночасье оставшегося в одиночестве. Поскольку только вчера я потерял Луизу, так и не успев её по-настоящему обрести, а сегодня практически порвал с семейной жизнью, которая, как вдруг выяснилось, занимала больше места в моей душе, чем мне обыкновенно казалось.
Голый человек на голой земле… Кот это сказал? И ощущение полного отсутствия выхода. Попеременно мной овладевали желания сначала — немедленно лететь в Питер и оттуда — в неведомый Выборг, затем выскочить на улица, сесть в машину и раствориться в бледном свете ночного светила навсегда, устремившись прочь из столицы по любой из дорог федерального значение, а то и совсем без оного…
Но я тихо спустил ноги с постели, нащупал тапочки и, накинув халат, на цыпочках вышел из спальной.
По дороге в столовую я прихватил в кабинете мобильник и, присев на канапе у окна, ни секунды не усомнившись в том, насколько прилично я поступаю, набрал номер Бориса. Часы показывали полчетвёртого утра. Самое время войне начаться, если верить стратегам… И она грянула:
— Какого обезьяньего хрена ты трезвонишь! — после примерно десятого гудка разорвалась трубка нервным фальцетом Бориса.  Нельзя сказать, чтобы я его в этот момент не понимал, но, честно говоря, именно в ту самую секунду мне было глубоко наплевать на его сантименты. Ему случалось обращаться ко мне гораздо чаще в столь же непотребное время. Он, видимо, и сам просёк, что просто так я бы не бодрствовать в часы самого сладкого сна, поэтому, сменив тон, Борька переспросил:
— Что-то случилось, Кот?
— План «Бэ», — коротко бросил я и нажал «отбой».

Наутро мы со Светланой встали, как ни в чём не бывало, позавтракали, выпили по чашечке крепкого кофе. О прошедшей бурной ночи по молчаливому согласию ни она, ни я не упоминали. Словно всё как прежде, только нам обоим было ясно, что жизнь семейная с этого дня окончательно покатилась под откос.
Уже на выходе, традиционно целуя меня в щёку, Светка проронила:
— Постарайся сегодня не уходить в загул. Может то, что произошло этой ночью, не случайный морок, и всё ещё можно будет как-то исправить…
Но прозвучало, впочем, это без особой надежды.
А я надеялся. На тот самый План «Бэ», о котором ночью напомнил Борису. Несколько слов предыстории, пока я еду по солнечным улицам в сторону своего офиса.
Насмотревшись как-то по случаю с Борькиными племянниками мультика «Вокруг света за восемьдесят дней», где у хитроумного персонажа Фога была на всякий случай припасена «тысяча планов», мы с моим другом для себя разработали собственный конспиративный язык, на котором План «Бэ» предусматривал обращение к некоему господину, приятелю Бориса. Господин этот, по уверениям моего друга, обладал уникальной способностью «разруливать» любые ситуации, как деловые, так и житейские. Во всяком случае, когда мой дружок умудрился наступить на хвост какому-то олигарху, замутившись с его женой, и ему пришлось прятаться с подругой по городам и весям, этот самый неведомый кудесник вмешался, и ситуация моментально оказалась под контролем.
В итоге красавица вернулась к своему «чудовищу», где была обласкана и прощена, а Борис остался при всех своих членах, совершенно не усекновенных, и в относительно спокойном состоянии духа. Чего ему это стоило в денежном эквиваленте, он не распространялся. В моём случае я тоже был готов, как в той военной песне «…за ценой не постоять».

 Пересечься с Борисом мне удалось только в обед, поскольку всю первую половину дня мой коммерческий директор метался по своим исключительно коммерческим делам. Да и у меня ввиду приближающегося тендера тоже вопросы к сослуживцам накопились. Таким образом, наше рандеву состоялось в два пополудни в ресторане «Охотник», что на Головинском шоссе. Несколько на отшибе, зато вполне подходяще для того приватного разговора, что нам предстоял.
Борис приехал заранее и, в ожидании моего явления, времени зря не терял, оформив заказ. Поэтому, не успел я с мороза ввалиться в залу и присесть напротив, как он с великолепным изяществом, достойным самого Игоря Кио, хлопнул в ладони:
— Алле, ап! — и на столе перед нами появилась первая перемена блюд…
Вначале разговор не клеился, поскольку я безумно проголодался, да и тема деликатная не терпела обсуждения вот так, «с налёту, с повороту»… Зато несколько ублажив свой желудок, я коротко изложил Борису свою семейную ситуацию. Коротко, поскольку он и так на правах друга семьи в неё был посвящён достаточно. Внимательно выслушав мои бредни на тему личной трагедии, он спокойно сказал:
— Действительно, только план «Бэ»… Тем более, что Светка, как я понимаю, ещё не окончательно потеряла надежду на твоё «выздоровление»? Поэтому придётся прибегнуть к помощи Савелия. Не скажу, что это панацея от всех бед, но, судя по тому, что я испытал на себе, и тому, что мне приходилось слышать от других, в твоём случае — это единственный шанс. Ты же сам говорил, что, возможно, достаточно какого-нибудь знакового события, своеобразной «шоковой терапии» — и всё у вас вернётся на круги своя… Поэтому предлагаю не терять времени на всяких там психотерапевтов, «кашпировских» и «чумаков», а доверимся профессионалам с большой буквы «Пэ». Я созвонюсь с Савелием, изложу твою ситуацию и поинтересуюсь, насколько он сможет быть нам полезен. Ну, а если нет, то тогда уж будем уповать на Его Величество Случай, или что там ещё остаётся в запасе… Согласен?
Я молча кивнул. Как будто у меня был выбор?

Глава 6. Игра

 Великое искусство жизни —
играть много, но рисковать немногим.
Сэмюэл Джонсон

Приходил в себя я долго и муторно… Мозг облепила тягучая лиловая плёнка, сквозь которую потусторонние звуки доносились гулко и абсолютно неразборчивость, сливаясь то в единый рокочущий гул, то в монотонное бормотание, словно кто-то напряжно и нудно читал молитву… Или раз за разом повторял одну и ту же детскую считалку. Тембра голоса было не различить, поэтому, в очередной раз, выплывая из своего полу мертвецкого состояния, я даже не утруждал себя идентификацией, старался вспомнить, что же со мной произошло, и как я оказался в таком, прямо скажем, достаточно мерзком положении.
Что касается собственно положения, то память возвращалась ко мне какими-то рывками, услужливо подкидывая то воспоминания детства, то какие-то армейские приколы, а то и сбивалась на смутно-эротические сцены из моей почти почившей в бозе семейной жизни…
В одно из таких полу-пробуждений я вдруг с изумившей меня самого отчётливостью вспомнил некий эпизод, произошедший явно со мной…

Небольшое кафе, напротив меня сидит мужчина средних лет совершенно неприметной наружности, из тех, про которых говорят «…наступишь — и не заметишь». Он, тонко улыбаясь, протягивает мне какой-то лист бумаги с убористым машинописным текстом. Я разглядываю бумагу, отпускаю язвительно: «Милейший, я глаза так сломаю, разбираясь в этой бюрократической галиматье… Вы бы ещё и «особые условия» третьим кеглем набрали, как любят это делать господа-банкиры, что б уж совсем с лупой читать пришлось». Но эту мою тираду человек-мышонок только бесцветно улыбается и произносит старорежимное: «Не извольте беспокоиться, милейший Сергей Николаевич, всё будет максимально аккуратно и эффективно!» «Ну-ну», — бормочу я и подписываю манускрипт там, где предусмотрительно оставлено место для моего факсимиле. А на память отчего-то приходить папанинское из соответствующего фильма: «Не беспокойся, Козлодоев, буду бить аккуратно, но сильно!» В общем, та ещё ассоциация. А дальше — всё та же лиловая муть…

В следующий раз я выскользнул из беспамятства, очутившись за рулём своего «порша». Вдоль трассы тянулись заснеженные поля, и это была именно трасса, в три ряда, с отбойником по середине, по-моему — Горьковская или, как теперь она именуется, «М-7». Какого… меня понесло в этом направлении, могу только догадываться, все мои личные, да и служебные интересы обычно располагались совершенно в других географических плоскостях. Но, как бы то ни было, в том, что это что-то где-то в районе Ногинска, я в своём бреду нисколько не сомневался. Время было вечернее, но ещё не опустилась эта поганая мгла, когда не действует ни ближний, ни дальний свет фар, а серость асфальта плавно перетекает в такую же безобразную серость небес, и машина словно бы зависает в безвременье и внедорожье… Поток машин был практически никакой, следовательно — это ещё далеко не час пик, когда из Москвы происходит исход основной трудящейся биомассы. Встречных тоже почти не было, изредка по лобовому стеклу проскакивал блик фар.
Скорость моя была вполне себе штатная, я никогда не отличался, в противоположность Светлане, стремлением свернуть себе шею, выжимая запредельные мощности из мотора. Для меня автомобиль, в первую очередь, средство передвижения, о чём предупреждали ещё Ильф и Петров. И уже где-то на месте тридцатом — возможность пощекотать нервы себе и окружающим. Поэтому я езжу споро, но аккуратно (опять это слово!).
По-видимому, в том момент меня спасло именно это, поскольку, когда откуда-то слева и сзади выскочил раздолбанный четыреста седьмой «Пежо» и с маниакальным восторгом взял резко вправо, я успел отработать рулём и избежать прямого столкновения, но оказался на соседней полосе, где меня благополучно нагнал здоровенный «Вольво» с  цистерной, приложив как раз в пассажирскую переднюю дверь… Машину завертело по полосе, откинуло сначала на отбойник, отчего мне в лицо метнулись белые облака подушек безопасности, а затем уже сквозь накатывающую слепоту я ощутил, как обратным ходом, пересекая все возможные попутные траектории, получая тычки и удары, моя многострадальная «тачка» вылетает в кювет, успев по дороге совершить кульбит по продольной оси… Момента приземления я уже не помнил, за ним и начиналась эта самая лиловая муть…

Через какое-то время, пару веков, эпох, а может — быть всего-навсего крошечных мгновений вся эта лиловая вакханалия внезапно рассеялась, и я ощутил себя вполне себе целым и достаточно невредимым в помещении, которое моментально идентифицировал, как больничную палату на четыре «полёжечных места». Такие обители, уж поверьте моему богатому опыту, я узнаю; сразу. Достаточно времени пришлось по собственной глупости в них провести. Но здесь я пребывал в гордом одиночестве, остальные три постели были аккуратно застелены казёнными байковыми тёмно-синими одеялами, от простыней и наволочек отчётливо несло хлоркой и прочими атрибутами дезинфекции. Моя койка стояла у окна, я с достаточным усилием приподнялся и, вывернув шею в неимоверном усердии, сумел разглядеть за мутным от грязи стеклом ветку чего-то там с первыми, едва пробившимися сквозь панцири почек ярко-зелёными листочками. Это окончательно подкосило мои и без того слабые умственные способности, я опять провалился в уже привычное состояние безвременья.

…Жизнь поворачивалась ко мне новой, как ни глянь — совершенно неожиданной стороной. Я словно перенёсся на несколько десятилетий назад, в эпоху моих родителей, о которой я, естественно, знал только понаслышке. Когда нянечки и медсёстры носили застиранные до казённой стерильности халатики и косыночки-шапочки, одноразовые шприцы ещё не были изобретены, а стеклянно-металлических монстров, их предшественников, стерилизовали в специальных автоклавах.
Когда пилюли разносили на подносике в футлярчиках из «киндер-сюрприза», чай поставлялся в тонких стаканчиках и ниточной полоской у края, поставленных в подстаканники, украшенные Иван-Царевичем, беседующим с Царевной-Лебедью… Эти я ещё застал в поездах дальнего следования, когда с родителями ездил летом на юг, коротать их счастливые отпускные дни.
Все мне улыбались добродушно и искренне, старались при случае угостить всякой вкуснятиной, преимущественно домашнего приготовления, молодые сестрички строили глазки украдкой от начальства, а в присутствии оного шпиговали меня самыми невероятными комбинациями пилюль и уколов. Само же начальство, в лице лечащего врача, а по совместительству ещё и главного врача этой сельской больницы, добрейшего Павла Степановича, сурового викинга с окладистой бородой, громадными плечами и ладонями, которые, при случае, вполне могли сделать из подковы изумительный глазу крендель… Больничный халат сидел на нём чуть лучше, чем на корове седло, почему-то мне он сразу привиделся скорее в кольчуге и шеломе, нежели во всех этих белоснежных атрибутах клинического быта.
Навестил он меня в первые же минуты моего пробуждения, присел на краешек постели, деловито пощупал пульс, померил давление… Помолчал. Затем, сняв очки, внимательно посмотрел на меня:
— Как себя чувствуете, Сергей Николаевич?
Сергей Николаевич… знает, как меня зовут, значит, ещё не всё потеряно.
— Благодарю, особо похвастать ничем не могу, но, в основном, ничего не болит.
Врач кивнул, улыбнувшись чему-то своему…
— Вот и славно. Меня Павлом Степановичем кличут, привыкайте, нам с вами, дорогой мой, ещё долго придётся общаться.
Не скажу, что он вселил в меня оптимизм, но я виду не подал, а кивнул. Моя скромная покорность его, видимо, удовлетворила, поскольку он опять кивнул и окончательно рассеял мои сомнения:
— Вы, уважаемый, попали в такую дикую аварию, что вообще удивительно, что вы сейчас общаетесь со мной, а не с Создателем.
— Так всё скверно? — в глотке у меня сразу пересохло, почему-то представились многочисленные, столь любимые Светкой слезливые сериалы с соответствующей душещипательной тематикой. И слова рождались какие-то сериальные, типа, «…доктор, сколько мне осталось?!»
— Да нет, — доктор пожал плечами, не отрываясь от заполнения моей истории болезни. — Вы, батенька, как легендарный Ильич, «…живее всех живых»! Просто долго были без сознания, вот ножки-то и ослабли без работы. Полежите, окрепнете, и выпишем вас на все четыре стороны. Больно вы нам здесь нужны-то…
— И сколько я уже тут валяюсь? — по возможности равнодушно поинтересовался я. Главврач картинно изогнул густую бровь, чуть усмехнулся только уголками губ, небрежно бросил:
— Полтора месяца доходит. Апрель на улице, если вы понимаете, о чём я…
Кажется, я начинал понимать… Точнее, в одночасье вспомнил! Игра началась!

— Ты, главное, не о чём не беспокойся, — увещевал меня Борис по дороге на работу после того достопамятного разговора в «Охотнике». — Эти ребята всё сделают сами. Знаешь, как они это называют?
Я отрицательно помотал головой, натужно размышляя над тем, что только что изложил мне друг.
— Игра! — торжествующе изрёк Борис. — «Игра», так это звучит на их жаргоне. И они просят относиться к этому именно как к игре.
Мне почему-то вспомнился одноимённый фильм с Майклом Дугласом в главной роли, и не скажу, чтобы ассоциации меня особенно успокоили. Фильмец тот, помнится, я посмотрел с определённым тремором в конечностях. Но, как говорится, назвался груздём — ползи в жульен. Обратной дороги не было, тем более, что перспективы Борька сулил самые что ни на есть радужные.
Если в двух словах, то его идея была гениальна в своей простоте. Клин, как это тонко подметили ещё наши предки, вышибают именно клином. Наша со Светланой семейная жизнь вступила, выражаясь языком экономистов, в стадию рецессии. Для того, чтобы она получила дальнейшее развитие, требуется определённый толчок извне, достаточно мощный, учитывая наши со Светкой непростые характеры и просто таки ослиное упрямство (определение Бориса, но я с ним спорить не стал). Эти ребята из некоего неформального творческого объединения были готовы устроить за определённую плату нам маленькое шоу, после которого мы сами бросимся друг другу в объятия, проживём долгую и счастливую жизнь и скончаемся в один день. В общем, Великая Американская Мечта в российских реалиях. Какими именно методами они собирались достичь столь же потрясающего, сколь и невероятного эффекта, Борис не пояснил. На данном этапе от меня требовалось только принципиальное согласие.
Согласился-то я в душе почти сразу, меня смущала игра «в тёмную», когда я ничего, кроме сомнительного договора, в котором соглашаюсь с возможными рисками добровольно, не подписываю, а просто действую строго по предложенному мне шаблону, укладываясь во временные и пространственные рамки с точностью до одной-двух минут в течение одного календарного дня. Для солидности я предложил встретиться, чтобы поподробнее ознакомиться с этим самым графиком, а заодно на них посмотреть, да и себя, любимого, показать. Результатом этой моей идеи и стало рандеву с «человеком-мышонком», с последующим подписанием контракта.
Сам контракт был банален и сводился к тому, что в дух словах можно было бы охарактеризовать, как «предсмертная записка», знаете, в детективах: «В том, что со мной произошло, прошу никого не винить…» и так далее. На трёх страницах я пространно признавался, что при всех возможных исходах предстоящего мероприятия ответственность за возможно причинённые мне увечья, неудобства и прочие милые неприятности несу самолично я, и никто кроме меня. График тоже поражал суровой простотой. Во столько то пришёл туда, во столько-то сел в машину и направился туда-то, маршрут такой-то и так далее. Хорошо ещё, что только один день был предусмотрен в таком формате, а то я бы отказался от этой затеи раз и навсегда.
Борис неизменно присутствовал рядом, а в те свободные часы, что оставались нам от тягот подготовки нашего «Гелиополиса» к тендеру, мы посвящали праздному обсуждению за бутылкой виски, что же подкинут нам эти ребятки такого, что перевернёт начисто всю мою жизнь. И не только мою, что более важно.
Со Светланой мы практически не общались, словно та ночь прочертила между нами чёткую границу. Я съехал на свою мытищенскую квартиру, она не показывалась в офисе. Так, пара звонков ни о чём…

Наконец, настал день Игры.
Мне предстоял рутинный рабочий маршрут от дома до офиса, потом пара часов в кабинете, совещание и — вот здесь-то как раз и чувствовалась чужая воля! — я должен был направиться в сторону Ногинска по трассе М-7 со скоростью, не превышающую дозволенную на данном отрезке пути, то есть, не больше девяноста.
Я сел в машину, по дороге бросив Роману, что, возможно, сегодня не вернусь, но потребовал быть на связи, выехал с парковки и направился к выезду на Ярославку. Я мог, конечно, сквозануть через Королёв, Чкаловский и Монино, но правила Игры предписывали следовать исключительно по МКАДу, а затем уже сворачивать на «семёрку». Любопытство во мне было слишком сильно, кроме того, я предполагал, что во всём этом действительно заложен некий глубокий смысл, поэтому решил следовать указаниям с максимальным педантизмом.
Так всё и продолжалось вплоть до той аварии и полной потери сознания…

Понятное дело, всего этого своему эскулапу я не выложил, а ограничился тем, что досконально вспомнил те подробности аварии, которые действительно с кинематографической чёткостью отложились в моей памяти. Степаныч запротоколировал всё это на отдельном листке, вложил в папку, которую принёс с собой, и констатировал:
— Да, парень, зашибся ты не по-детски…  Переломов, правда, нет, но тяжёлое сотрясение мозга, множественные ушибы… В общем, здорово, что выбрался, начинаем твою реабилитацию. Давай, побольше бодрости, если будешь хорошо себя вести, через неделю на ноги встанешь.
И вышел, оставив меня наедине со своими мыслями, которых становилось всё больше, и был они одна другой сумрачней.

«Понимаешь, это просто игра, в которой, если следовать правилам, каждый получает желаемое», — увещевал меня Борька. «они создают определённые обстоятельства… Это брат, голимая психология и всякие там методы воздействия, не знаю, NLP или что ещё. В общем, Светка твоя после всего пережитого не сможет от тебя и шагу без твоего позволения ступить. А ты, брат, уж постарайся не наступать дважды на одни и те же грабли. Сам догадываешься, что такие штучки — вещь уникальная, сугубо для одноразового использования».
Я понимал. Тогда. А теперь не мог взять в толк, почему я оказался в какой-то Тьмутаракани, где сочувствующие взгляды, где Светка, собственно, объект всей этой интриги, передачи мои больничные где?! Я тут потихоньку успел расспросить сестрёнку Танечку, так она просветила меня на сей счёт, в том плане, что никто ко мне за все эти полтора месяца не наведывался. Зато сидела возле меня до вчерашнего дня персональная сиделка, даже две, круглые сутки, посменно. Говорят, их моя супруга прислала, отследить момент, когда я приду в себя, и ей сообщить сей же минут.
Ещё Танечка известила меня, что это даже не райбольница, а скажем так — расширенный фельдшерский пункт, един на несколько поселений в округе. В распутицу дорог, по древней русской традиции, нет, вот и пользуют здесь по всем вопросам любого страждущего… Я, честно говоря, сначала не поверил этой ереси: как в сердце России, в Московской области, понимаешь, и царит почти что девятнадцатый век, на что Танечка, обиженно надув пухлые губки и теребя роскошную русую косу, заявила, что причём здесь Москва, когда мы пребывать изволим аж в Тамбовской губернии, а здесь всё это в порядке вещей. И Павел Степанович — лучший специалист-хирург на все сто вёрст окрест, а ещё у них есть свой педиатр-акушер и даже стоматолог!
От такой статусности заведения я просто ошалел и даже не сразу воспринял что-то там про Тамбов… А когда осознал, что постарался вскочить с постели, что девонька мне категорически не дала, пригрозив вколоть какую-то гадость с не менее поганым медицинским ругательством вместо названия. Я притих, решив отложить решение вопроса с географией до завтра, когда смогу обо всём допросить с пристрастием великого Степаныча.
И вот теперь я лежу под казённым одеялом и в который раз пересчитываю громадные апрельские звёзды за окном, которое сегодня открывали, дабы проветрить палату, а заодно и отмыли. Видимо, в честь моего возвращения из «мира теней»… И Танечка, и вторая медсестра, которая, к тому же, оказалась и дежурным фельдшером, Наталья Андреевна, старались уделять мне максимум внимания, что я счёл результатом отсутствия здесь пациентов и их желанием потренировать на мне свои профессиональные навыки. Каково же было моё изумление, когда Танечка под большим секретом сообщила мне, те, кто меня сюда определил, «…отвалили всем такие деньжищи, и обещали ещё столько же, если пациент благополучно встанет на ноги».
Однако я вспомнил ещё одно, почти что ультимативное требование Бориса: «Что бы ни случилось — не удивляйся и не бойся. Ситуация под контролем в каждый отдельный момент. Ты под непрестанным наблюдением, и твоей жизни ничего не грозит». И не стал выказывать своих истинных чувств, а только согласно кивнул, словно бы обо всём знал или, хотя бы, всё предполагал заранее.

Но одно меня зацепило по-настоящему. На другой день, когда во время утреннего обхода я стал пытать главного врача идиотскими и не очень расспросами, меня просто сразила одна нестыковка в цепи произошедших со мной событий. Пусть меня и приложило башкой основательно, и я провалялся то ли в коме, то ли в простом беспамятстве столько времени, но день, когда со мной приключилась эта чертовщина, я помнил абсолютно точно. Но, если верить словам Павла Степановича, а не верить ему у меня пока оснований не было, то между аварией на трассе под Ногинском и моим появлением здесь прошло четыре дня! То есть, всё это время я провёл где-то в бессознательном состоянии, мало того, преодолел в таком состоянии хренову тучу километров только для того, чтобы местная «скорая» подобрала меня на каком-то железнодорожном переезде, всего в крови и с разбитым фейсом, и привезла сюда. Где меня и отыскали ещё через пару дней неведомые благодетели. При том, что документы, кредитки и деньги оказались на месте; Степаныч передал мне мой «лопатник», я провёл его ревизию и успокоился на этот счёт. Исчез мобильник, ну, да и фиг с ним, после разберёмся.
Через пару деньков я уже поднимался и свободно (ну, почти!) шастал по палате. Ещё через неделю выполз на крыльцо, полюбоваться на больничный дворик, больше похожий на фруктовый сад. А может он им и  был раньше, до того, как в этой ещё относительно крепкой усадьбе, поселился фельдшерский пункт?
Само собой, я в первый же день насел на Павла Степановича с требованием созвониться с известными мне людьми. Но, к великому моему изумлению, телефоны Бориса, Светки, ещё пары друзей не отвечали. Точнее, все эти абоненты разом оказались вне зоны доступа. Ещё денёк побившись с аналогичным результатом, я это дело бросил, решив со всем и всеми разобраться на месте, в столице нашей Родины, куда собирался отправиться, как только отбита напрочь голова перестанет кружиться.  Сначала ещё свербели идеи про всякие там тендеры, работу, перспективные контракты, но через какое-то время эта патриархальная обстановка вокруг взяла верх, и я представил себя во внеплановом отпуске, и предался отдыху со всем тщанием, на какое был способен: слушался врачей, не читал на ночь газет, а по телевизору, что стоял в кабинете Степаныча, смотрел только  спорт и мелодрамы.
Больше всего удивляло меня, что мои сиделки, которым медперсонал также не смог дозвониться, зато послал «смску», будто бы напрочь обо мне забыли. Никто не звонил, не приезжал, никак не давал о себе знать, что начинало напрягать медиков, надеявшихся, и абсолютно заслуженно, на второй финансовый транш. Увидев, что атмосфера накаляется, я собрал всех и громогласно заявил, что обещанные людям тридцать тысяч — на всех! — я самолично передам перед выходом из клиники. То, что я назвал его заведение «клиникой», а также сам факт, что такая сумма наличествует у меня конкретно в бумажнике (о чём Павел Степанович, естественно, был прекрасно осведомлён), успокоила главврача, и он, в свою очередь, категорически наказал подчинённым поставить меня на ноги в кратчайшие сроки. Что и моим чаяниям отвечало в полной мере.
В итоге, к концу апреля я был готов выйти за ворота гостеприимного заведения вполне здоровым, поскольку сотрясение и не болезнь как бы, с копыт не валишься — и здоров. Оставалось только решить, куда направлять свои стопы в первую очередь. Но здесь я решил положиться исключительно на интуицию и воспользоваться соломоновым решением великого Наполеона Бонапарта, который считал, что «…главное — ввязаться в бой, а там — посмотрим».
В предпоследний день апреля, расцеловавшись с расчувствовавшимися Натальей Андреевной и Танечкой, я уселся рядом с Павлом Степановичем в его видавший виды «Ниссан-Патруль», и, басовито рыкнув двигателем, машина понесла нас в сторону Тамбова. Оттуда до города, который «слезам не верит», сами знаете, рукой подать…


Глава 7. Девять жизней

Я долго изучал философов и долго изучал кошек.
Кошки бесконечно мудрее.
Ипполит Тэн

— Я всё понимаю, но ничего поделать не могу, — на просто таки лоснящемся довольством лике стража ворот, в просторечии — охранника, расплывалась широкая, как пропасть между нами, улыбка.
Он запер наглухо широченным своим тазом проход в родное офисное здание, куда я, по своей наивности, неимоверно разросшейся на клинических хлебах, попытался проникнуть без пропуска, который пропал в той злополучной аварии вместе с телефоном и ещё парой неказистых мелочей.
В Мытищи я отправился сразу же, как только вернулся в Москву. Нет, если быть совсем уж точным, я сначала заехал на Кутузовский, но дома никого не оказалось, потом я всячески старался прозвониться этой «сладкой парочке», Светлане и Борьке, но, к моему великому изумлению, оба они были «временно недоступны», как и всё предыдущее время. Потом я ещё успел поцеловать замок в своей собственной квартире в Мытищах, поскольку мой ключ в замок влезать категорически не желал. И к гадалке не ходи: кто-то поменял замок, пока я валялся в окрестностях Тамбова. Если мои, то молодцы, мало ли кто слепок с ключа сделать мог за это время! Брать то в моей холостяцкой берлоге практически нечего, но тот, кто полезет, об этом осведомлён, конечно, не будет. В общем, оставался последний объект в череде запланированных, мой собственный офис, в котором я и собирался отыскать разгадки всех ребусов, одолевших меня в последнее время.
И сюда-то как раз меня и не пускали! И кто? Охрана, которой моя компания ежемесячно отстёгивает кругленькую сумму, как выяснилось, за защиту от себя же, любимых!
Я отошёл в сторонку и присел на скамейку в соседнем сквере. Что-то мне подсказывало, что действовать надо предельно аккуратно, а не как в тех американских фильмах ужасов, когда насмерть перепуганная героиня тащится ночью, с трепещущей свечой в руках, сквозь грозу и ветер, в одном исподнем, чтобы выяснить, что же, собственно, её так напугало? Эта, затеянная Борисом, авантюра с Игрой не могла каким-либо образом не отразиться на отношении ко мне окружающих. Ведь пропал же я куда-то на неопределённое время, а я, всё-таки, не курьер в фирме, не менеджер среднего звена и даже не главбух — я генеральный директор, без которого всё это коловращение бизнеса просто совершаться не может. Или может? Голова потихоньку начинала заболевать, то ли от недавнего сотрясения, то ли от обилия московских впечатлений.
Взять и вот просто так позвонить на ресепшн Оленьке, поинтересоваться, как дела, а заодно и прозондировать обстановку: кто, где и с кем? Как ни крути, получалось, что это беспроигрышный вариант, поскольку на память я знал только один-другой десяток номеров, и тех, кого реально помнил, я уже или обзвонил, или, честно говоря, видеть не желал ни под каким соусом.
Набрав номер своего секретаря, я после паты-тройки гудков услышал совершенно незнакомый мне голос:
— Компания «Гелиополис», Анна, к вашим услугам…
Приятного тембра голос, такой грудной, вызывающий доверие… Но отчего-то не Ольга, что окончательно насторожило меня. Оленьку свою я вне контекста фирмы просто не представлял. Как и компанию без неё. Она и наша компания были как Партия и Ленин, близнецы и братья… Зита и Гита… Рам и Шиам… На этом я исчерпал свои познания в индийском кино, а, заодно, и в марксистско-ленинской философии. Поэтому стал искать в памяти телефон ещё кого-нибудь, кто смог бы мне объяснить, что происходит в этом невеликом подмосковном городке?
Почему-то совершенно неожиданно в моей голове возник номер нашего многострадального главного экономиста, вечно увольняемого, но всенепременно воскрешающегося, аки Феникс из пепла, Якова Израилевича Каца. Кац,  положа руку на моё большое и доброе сердце, мне всегда немного не нравился. Был он излишне прямолинеен, что ли, всегда пёр напролом, что у меня как-то не сочеталось с образом классического еврея-карьериста: школа плюс музыкалка, техникум механизации учёта, финансово-экономический институт, извечные нарукавники на локтях и потемневшие от времени счёты под мышкой. Естественно — никакой армии ввиду семейного пацифизма, полного пакета наследственных заболеваний и белого билета, как апофеоза армейской стези.
Отнюдь нет! Наш Яков Израилевич, что вполне естественно, коли уж он достиг своего теперешнего положения, счастливое детство вкупе с музыкально-скрипичным образованием получил сполна, не уклонился он и от финансового техникума, а вот потом выкинул такой фортель, что всё его немалое семейство неделю отпаивалось корвалолом в городских аптеках:  «их Яша» отправился служить в армию, и не куда-нибудь, а морпехом на Дальний Восток. Героически отдав Родине три года, он вернулся в лоно семейных традиций, поступив таки на экономический факультет МГУ, который и закончил с отличием. К моменту пересечения с моей фирмой он имел уже пару магистерских дипломов и звание кандидата экономических наук.
И, тем не менее, именно эта вот его прямолинейность, привычка резать правду-матку в глаза всем подряд меня вначале напрягала, но постепенно я разглядел в нём не просто великолепного работника, а, практически, единомышленника, способного иногда в единственном числе правильно оценить те или иные мои черновые наработки и разглядеть в них будущий бриллиант. Единственное, в чём он не шёл ни на какие компромиссы, было экономическое решение тех или иных проектов. Его выкладки были угнетающе безупречны, и если встречались среди наших заказчиков, да и чего греха таить — собственных работников люди, готовые ради того или иного подряда «прилизать» циферки, причесать бюджетик, то все они становились исключительно кровными врагами Якова Израилевича. Он бился с ними беспощадно за каждую цифру, каждую запятую, напоминая, что из-за таких вот «мелочей» в мире периодически рушатся даже вековые циклопические сооружения, не говоря уже о банальных девятиэтажках, «склёпанных из отечественных панелей».
И вот сегодня мне отчего-то показалось, что именно Яков Кац с его неизменной убийственной любовью к деталям станет моим спасательным кругом или, на крайний случай, самым достоверным источником информации.
Сосредоточившись, я набрал его номер, вспомнить который мне стоило определённых усилий. На том конце долго не отвечали, но я проявил не свойственное мне в таких делах упорство (обычно ограничиваюсь тремя-четырьмя гудками), и был вознаграждён брюзжащим:
— Кому там неймётся? Таки уже не берут трубку — значит, не хотят вам говорить…
Мерзавец Кац мог изъясниться на великорусском языке практически как профессор славянской филологии, но когда его раздражали, он переходил на непередаваемый одесский «суржик», убивая этим своих оппонентов наповал. Но не меня, особенно в моей теперешней ситуации.
— Яков Израилевич, это такой Котов на проводе, если ещё не запамятовали мой голос. Вам удобно говорить?
— Серёжа? — в голосе Каца бандитской фиксой ослепительно сверкнула неподдельная радость, что меня, напротив, напугало. — Не верю своим ушам! Вы живы и… здоровы, надеюсь?
Я окончательно разволновался, а это мне уже категорически противопоказано, как завещал незабвенный тамбовский Степаныч. Я вдохнул-выдохнул и ответил вполне в духе Молдаванки:
— Не дождётесь…
— Ну, слава Яхве, что вы объявились! Вы, кстати, непременно в Москве?
Я выдержал паузу, и Кац понимающе продолжил самостоятельно:
— Вам нужна помощь, Серёжа, или мне уже пора пойти в эротический круиз на три буквы?
—  Всё-таки первое, — хмыкнул я.
— Когда и где? В смысле, пересекутся наши до поры непредсказуемые маршруты…
Я посмотрел на часы: время обеденного перерыва не за горами.
— Яков Израилевич, как у вас со временем?
— Для вас — да Боже ж мой! Я вся твоя, как говорила одна знакомая, выуживая из моего кармана последнюю заначку!
— Тогда жду вас через пятнадцать минут напротив офиса, у входа в кафе. Вы при машине?
— Мой дорогой Сергей Николаевич, если я уже таки на работе, значит я и при машине, поскольку добираться до этих клятых Мытищ общественным транспортом может только конченный мазохист.
Или я, вдруг подумалось… Давно ли сам так же рассуждал? Но бросил только короткое «жду» и отключился.

— Яков, что творится вокруг? — я блаженно откинулся на спинку сиденья и вытянул усталые с непривычки ноги. Кац  непринуждённо вёл машину в сторону центра Москвы, ловко лавируя в потоке. На мой вопрос он философски пожал плечами и раздумчиво ответил:
— Как я вас понимаю, мы говорим не о политике Израиля в отношении палестинской автономии… Что же касается нашей компании, то после всего, от вас же услышанного, могу только резюмировать на основании собственного житейского опыта: вас красиво и очень дорого развели! Я им мысленно аплодирую!
Мне аплодировать не хотелось вовсе, рассказывая свою историю Якову, я словно бы пересмотрел всё со стороны, с самых разных ракурсов. Но, если следовать логике моего экономиста, то получалось, что в этой Игре были замешаны все: и Борис, и Светка, и ещё пара-тройка моих ближайших соратников, так скажем… В общем, целый заговор зрел у меня под носом, а я, погрязнув в собственных сопливых рефлексиях, дал себя поиметь самым тривиальным образом, зато по полной программе!
Из слов Якова выходило, что компанию мою благополучно продали какому-то залётному олигарху вместе со всем содержимым, то есть — коллективом. Сделка, по скромным оценкам Каца, тянула на пару десятков миллионов американских «рублей», учитывая всё-таки выигранный около месяца назад нами тот самый тендер! Плюс я ещё расстарался, и собственными руками укрепил профессиональную базу крутыми спецами из «Эклектики» за свои же, заметьте, денежки…
В активе мы имеем нового собственника, который меня и знать не знает, и обо мне ведать не ведает, поскольку, как выяснилось, компанию продавала Светлана вовсе не по доверенности, выданной от моего имени, а в одном лице, как полноправный собственник. Следовательно, я каким-то неведомым образом умудрился переделать фирму на неё, будучи в полном беспамятстве. Каким образом это обтяпали, ума не приложу, но у меня из головы не выходили эти четыре дня, проведённые невесть где и как. Павел Степанович Богом клялся, когда мы разбирали с ним эту тему, что осматривал меня в приёмном покое, да и потом очень тщательно и никаких следов инъекций на моих руках-ногах, а также остальных членах тела не обнаружил. Но сейчас, как правильно заметил Кац, существует множество безиньекционных вариантов.
Но это не снимает вопроса, почему Светка ввязалась в эту афёру? И если действительно впряглась, то когда? И был ли действительно Борис инициатором всего этого кидалова? По всему выходило, что от проведённой махинации именно ему прямая выгода в первую очередь, поскольку Светлана и так собственник, в особенно деньгах не нуждалась, мы были на плаву и даже вполне прибыльны. А вот Полянский, зараза такая, всегда как бы на вторых ролях, вечно ему денег не хватало, кидался в рисковые предприятия. Он вполне мог выступить с подобной инициативой, на которую моя обиженная жёнушка и попалась.
Всё это я изложил Кацу единым махом, он слушал, не перебивая, но по всему было видно, что его просто таки распирает ещё какая-то новость. Судя по предыдущим, не менее скверная. Когда я окончательно сдулся и примолк, насладившись собственным монологом, Яков, не отрывая глаз от дороги, вроде бы специально ко мне не обращаясь, бросил:
— Серёжа (простите, что я так к вам обращаюсь, всё-таки вы гораздо моложе), не хотелось бы вас расстраивать, но Светлана Александровна, скорее всего, и есть главный организатор этого предприятия. Поскольку сразу после продажи фирмы она распродала свои собственные активы: вашу, милейший, мытищинскую квартирку, машины и вышла замуж за вашего незабвенного Бориса. Отправились голубки отдыхать в проклятую буржуйскую Ниццу… Или в Канны, кто ж их, богатых, разберёт? Ещё несколько  опричников, вам прекрасно известных, также покинули наш сплочённый коллектив. Видимо, поэтому и не отвечают на ваши настойчивые звонки. Вы остались в одиночестве, Серёжа. Пора с этим смириться и думать, что делать дальше. Как у вас с деньгами?
Вопрос в определённое время был бы риторическим, но не сегодня. Конечно, только в современных сериалах коварная изменница-жена (муж) блокирует счета бывшего супруга, крадёт его карточки и так далее. Чушь, поскольку ни один более-менее грамотный бизнесмен не станет «держать все яйца в одной корзине». Вот и у меня было несколько счетов в разных банках, распоряжаться которыми мог исключительно я. Была и наличность в ячейках, но вся проблема состояла в том, что, покупая «Эклектику» у Луизы я малость «погусарил» и почти обескровил все свои заначки. Нет, голод в ближайшие лет сто мне не грозил, но подниматься с карачек в бизнесе с такой суммой — задача неразрешимая, поэтому начинать придётся, как разведчику, с легализации.
— Рома, — неожиданно произнёс Яков Израилевич, заруливая на парковку около небольшого кафе в глубине сквера. Чуть в стороне сквозь кроны тополей рвался в небо обелиск «Покорителям космоса», за ним проглядывали силуэты павильонов ВДНХ.
— Что — Рома? — не понял я, выбираясь из машины. Кац закрыл дверцы и направился в сторону летней веранды, которая уже открылась в преддверие майских праздников. По дороге он начал объяснять мне с таким видом, словно разговаривал с умственно отсталым ребёнком:
— Рома Скворцов, ваш персональный водитель. Живёт он один в собственной квартире, двухкомнатной, кстати. Девочками не интересуется, поскольку уже давно и безнадёжно влюблён в вашу милую Оленьку. Мне почему-то кажется, что он не окажет вам в приюте, ну, хотя бы на несколько дней, а то и недель. Подумайте, Серёжа, это вариант. И вообще, давайте сначала покушаем, а потом я отвезу вас в контору, где наш Ромчик наверняка появится после обеда.
Я был вынужден согласиться, хотя уже в который раз мне предлагалось жить по чужой указке. Пока ни к чему хорошему это не привело. Что дальше будет — покажет время.

— Вы пока устраивайтесь здесь, — Роман кивнул в сторону видавшего виды старинного дивана с высокой спинкой, украшенной полочкой, на которой явно некоторое время назад, достаточно значительное, гостевали фарфоровые слоники. Не менее заслуженные кожаные же валики пошли сеткой мелких трещин от времени, но ещё вполне сохраняли формы и выглядели настоящим символом теперь уже легендарной сталинской эпохи.
— Это бабушкино наследство, — смущённо пояснил мой бывший персональный воитель. — Мы с родителями жили а Бирюлёво, а здесь я гостил на каникулах и по выходным. Чай будете?
— Буду, — сказал я  подошёл к окну. За плачущим традиционным московским дождиком стеклом тихо шумел высоченными ясенями старый московский дворик. Рома жил в чудом сохранившейся «хрущёвке» на улице Куусинена, в двух шагах от метро «Беговая». Квартира на первом этаже ещё хранила дух той, давно ушедшей эпохи, когда пили водку за три рубля и закусывали килькой по семь копеек килограмм, квас был желанней виски, а джинсы носили исключительно отдельные «политически безграмотные» личности.
Приютить меня Роман сразу же согласился, я дождался конца его рабочего дня, мы заскочили в один из «шаговодоступных» универсамов, прикупили продуктов, причём я постарался не вводить моего благодетеля в излишние расходы, и всё финансовое бремя взял на себя. На ужин мы сварганили грандиозную яичницу с колбасой, и, уплетая её за обе щёки, я вдруг подумал, как соскучился по ней за всеми этими эстрагонами и ростбифами.
После обильного чая и скорого мытья посуды Роман пристроился у окошка покурить, а я принял горизонтальное положение на выделенном мне антиквариате и уставился в потолок.
— Вы с ними разберётесь? — неожиданно спросил Роман. От неожиданности самого вопроса я глупо ответил вопросом на вопрос:
— С кем «ними»?
Отрок смутился, но взгляда не отвёл:
— С теми, кто подставил вас и всех нас, в конечном счёте? Вы думаете, мы ничего не видели? Как Светлана Александровна на всех своё нестроение показывала, как Борис Львович выживал толковых ребят, а на их место своих бездарей пристраивал, Так могут себя вести только те, кому наплевать на дело, на работников, и кто готовится слить всех и вся!
Вот тебе и «офисный планктон»! Знали они, видишь ли! А молчали чего?
Что-то примерно в этом роде я и высказал своему бывшему водителю, а теперь — ухмылка судьбы! — моему арендодателю. Роман всё внимательно выслушал, только махнул рукой…
— Ладно, проехали, Сергей Николаевич. Понятно, что со стороны виднее, только иногда вблизи лампы всего темнее, так моя бабушка когда-то говорила. Позиция ваша понятна. Дальше что предпринимать собираетесь?
Философ, блин! Хотел бы я сам знать, с чего начинать. Когда тащился из Тамбова в столицу, всё вроде бы было предельно ясно: войду я к милой в терем и брошусь в ноги к ней! А вышло, что ни милой тебе, ни терема, ни повозки самобеглой. А вслух, дабы не грузить молодого человека своими проблемами, спросил:
— А Ольгу-то куда подевали? Вроде бы самое безобидное создание во всём «Гелиополисе»…
— А её первой Светлана уволила, — он так и сказал «Светлана», без орденов и регалий. — Она её терпеть не могла, всё к вам ревновала, она вообще всех к вам ревновала, не одну талантливую девчонку взашей из фирмы вытолкала. Вам-то некогда самому за кадровой политикой следить. Когда слухи об аварии до нас докатились, сразу же головы полетели. Даже вслух было сказано, что всё, «эпоха Кота» закатилась, простите за каламбур, пора очистить ряды, так сказать, тем более, что из «Эклектики» влилась «свежая кровь».
«Эпоха Кота», так это, оказывается, называлось. Значит, заранее предполагалось, что будет смена «эпох», полностью в традиции исторического материализма, столь любимого незабвенным моим тестем. Ах, вы, гниды казематные, смотались в волшебное Забугорье, испугались моей мести или чего там ещё… Да нужны вы мне, продажные шкуры… Я и не такое переживал, выкарабкаюсь опять. Я повернулся к Роману:
— Что делать, говоришь? А ничего особенного: для начала просто жить. Да, «эпоха Кота», скорее всего, закончилась. В этом, отдельно взятом предприятии. Но Кот тем и отличается от других земных существ, что ему судьбой отпущено девять жизней. Видимо, с одной своей жизнью мне придётся распрощаться. Пора отбросить ненужные хвосты, как змея сбрасывает шкуру. Жизнь закончилась — да здравствует новая Жизнь! Учтём ошибки, разберёмся с друзьями, подобьём бабки, так сказать. Всё только начинается! А для начала не станем искать лёгких путей. Завтра я тебя покину, Рома, и не возражай. Дело не в том, что я боюсь тебя стеснить, просто для того, чтобы с чем-то по-настоящему разобраться, надо отойти в сторонку и окинуть все внимательным взглядом. Твой совет, дружище, кстати сказать. Вот ему и последуем.

Я вышел из дома рано, первый майский денёк ещё только разгорался, мокрые после ночного дождя машины понуро толпились вдоль газонов, зачастую вползая на них в поисках вожделенного ночлега. Город ещё только просыпался, истома выходного дня прямо таки разливалась вокруг вязкой патокой.
Я вышел из двора и направился в сторону метро. Подле спуска в подземку дремали у обочины несколько жёлтых такси. Из одной из машин негромко донеслись слова неведомой песни, неожиданно резонансом отдавшиеся в моей груди:

Но однажды судьба начинает шутить, насмехаться,
И друзья обойдут, и никто не поможет подняться.

Я даже остановился, настолько это было созвучно моему теперешнему положению. В какое-то мгновение захотелось вернуться обратно, в уютную Ромкину квартиру, но я подавил в себе мимолётный порыв, запахнул куртку и легко сбежал вниз, прямо в объятия метрополитена…
Я отнюдь не бравировал перед мальчишкой: действительно, во мне что-то сломалось, отвалилась какая-то часть меня, моей такой привычной и размеренной жизни. Ушли куда-то за горизонт те проблемы и желания, что волновали ещё пару месяцев назад, почти стёрлись разом из памяти лица тех, кто называл себя моими друзьями, а на поверку оказался мелочным прихлебателем без чести и принципов. Мне было больно и легко одновременно, как у человека, который долго мучился тяжёлым выбором, и вдруг нашёл для себя третий, совершенно отличный от предлагаемых ранее вариантов, и потому наиболее притягательный. Возможно, не идеальный, но на сегодня единственно верный.
Что ж, Кот, ты потратил первую из своих жизней. Впереди, если верить легенде, у тебя их ещё восемь… И прожить их надо так, если верить классику, «…чтобы не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые жизни». Я не обещаю, что именно так всё и получится, но, уж поверьте мне, я буду очень стараться.


ФИНАЛ ПЕРВОЙ ЖИЗНИ