Часть вторая. Изгой

Жизнь вторая. ИЗГОЙ

Чтобы стать изгоем, достаточно нарушить общественное мнение.
Анна Дуварова


Глава 1. Выхожу тебя искать!

Где лучше — здесь или там — зависит от того, где задан вопрос.
Симон Моисеев

Я довольно быстро понял, что одно дело гордо объявить голодовку, совсем другое — следовать диете. Уйдя от Романа, я был свято уверен, что поступаю абсолютно правильно. Негоже падать в глазах бывшего своего подчинённого. Не солидно как-то, к тому же юноша достаточно прозрачно намекнул, что думают и говорят обо мне бывшие мои работники, и это знание, уверяю вас, не переполняло меня восторгом. Я действительно стал жертвой безумно дорогого, но от этого не менее банального разводилова. И с чьей стороны: собственной жены и лучшего, только вслушайтесь в смысл сказанного — АРМЕЙСКОГО друга! Задницу которого я периодически вытаскивал из таких передряг, что те армейское приключение по сравнению с ними — воскресная прогулка в сквере.
А значил, Котов, ни хрена не разбираешься в людях, так тебе и надо… Однако, есть ещё порох в пороховницах, в смысле — денежная подушка, значит, можно продолжать разбирать завалы прошлой жизни и пытаться начать всё заново. Только вот что именно начинать, однозначного понимания пока не приходило. Вернуться в старый бизнес на сегодня не реально.
Во-первых, поляна уже поделена между страждущими. Я столько лет отбивал себе место под архитектурным солнцем, не без помощи разлюбезной жёнушки, естественно, что повторить подобный подвиг в одиночку на данный момент мне не представлялось возможным.
Во-вторых, кто-то метко сказал, что выстраивать репутацию можно десятилетиями, а погубить — в один момент. Моя профессиональная репутация пока ещё не слишком пострадала, зато собственная величина как руководителя стремится к нулю. Так про… в общем, прошляпить собственную фирму уметь надо.
В третьих, слишком много знакомых, которые, при случае, не преминут облить собственным дерьмом с головы до ног. И какой здесь бизнес, в таком случает. Нет, если что и затевать, то кардинально новое, открещиваться от прежних привязанностей, а то и покинуть Первопрестольную, в конце концов.
Но душило эгоистическое желание всё-таки расставить всё по местам, до конца определиться, кто есть друг, а кто враг. И если по поводу первых у меня уже иллюзий не осталось, то вот врагов я во все времена желал знать в лицо. Оттого, усевшись в небольшом местечковом кафе, заказал себе капучино и набрал первый пришедший на ум номер.
Солнышко уже поднялось достаточно высоко и припекало через витринные стёкла окон, несмотря на весьма не ранний час, трубку долго не брали, наконец из динамика послышалось хриплое: «Алле…»
— Это Котов, — как можно небрежнее бросил я. В трубке что-то громыхнуло, покатилось, кто-то приглушённо чертыхнулся, и, в конце концов, Вовка Злобин, мой подельник по первым проектам и частый собутыльник, внятно буркнул:
— Не спится тебе, Кот… Чего надо? Денег? Так я в забухе…
Конкретненько… Но я и не ожидал изъявлений в дружбе и верности. Я специально избрал в жертву первому звонку именно Вована. В силу предсказуемости его реакции. Бухнуть за чужой счёт Володя у нас был горазд, о чём в профессиональном бомонде бродили цветастые слухи. А ещё любил он присосаться к чужой наработке, чтобы ухватить малую толику своего гешефта. Вроде и не еврей, но эдакая «жидинка» в самом скверном смысле этого слова в нём зачастую проскальзывала.
— Деньги есть, — весело бросил я. — Компании нет. Одному скучно текилу потреблять. Не составишь партию?
Можно было б и не спрашивать. Не знаю, что уж там Вован думал про мои пертурбации, если он ещё не разучился думать, конечно, но волшебное слово «халява» было для него путеводной звездой.
— Братан! — взревел он так, что я невольно отстранился от трубки, — Говори: где и когда?
— Через полтора часа, в Сокольническом парке. На нашем месте. Жду.
Я отключился, прервав одним движением пальца бурные изъявления восторга.

Мы сидели на веранде уже распахнувшего свои двери «летника» и потребляли шашлыки, пузырящиеся каплями горячего жира. По такому случаю Вова прибыл на такси. Несмотря на все свои недостатки, за руль потрёпанной «бэхи» он никогда не садился не только пьяным, но даже и с похмелья. За что я его по-своему уважал.
Вообще, Злобин был уникален своей просто таки хамелеоновой приспособляемостью. В зависимости от ситуации и окружения, он мог быть для собеседника вполне успешным бизнесменом Володей, полублатным разводилой-Вованом или свойским Вовчиком — пацанёнком на побегушках. Со мной он не брезговал менять личины каждые пять минут в угоду своему персональному комфорту и меру необходимости. Я к этому привык и не обращал внимания. Он, впрочем, тоже.
—…И ты понимаешь: как-то всё у них сразу слепилось, — скороговоркой вещал «Володя», утирая сальные губы тыльной стороной ладони. О салфетках, похоже, мама ему в детстве не рассказывала. — Стоило тебе исчезнуть, как Рома начал бить во все колокола. С одной стороны, понятно: человек пропал, наверное, случилось что-то. А с другой, ты тоже не рядовой клерк, любой твой шаг влияет на репутацию компании. Тем более, вы шли на тендер. Сам знаешь, сколько у тебя сразу случилось доброжелателей. В общем, не стоило Ромке гнать волну, могли быть самые непредсказуемые последствия.
Вован на секунду оторвался от шашлыка, но только для того, чтобы сдобрить содержимое желудка приличной порцией водочки. Я от «беленькой» воздержался по причине всё-таки раннего часа. Едва доходило одиннадцать… Чтобы приободрить рассказчика, я подлил масла в огонь:
— А если ещё вспомнить эту историю с «Эклектикой» накануне…
Злобин оторвался от трапезы, неожиданно шало зыркнул на меня «Вованом»:
— Эт-то точно! А про Луизу и тебя… В общем, что там у вас замутилось? А то разное говорят…
— И кто говорит?
— Да Ромка тот же! Мол, бабу ты у него, как цыган коня из стойла, увёл! Да и свинтила она из столицы, как с тобой всё это произошло…
Я насторожился. Действительно, а что со мной произошло? Так и спросил своего говорливого собутыльника.
— Я не в курсе. О чём ты?
Володя-«Вован» отодвинул, наконец, от себя блюдо с остатками шашлыка и зелени, откинулся на спинку плетёного стула, шумно рыгнул, скептически воззрился на меня.
— Да ладно девочкой прикидываться! Как тогда на трассе ты винтанулся, все будто с ума спрыгнули. Ромка обзвонился мне, выяснял, не звонил ли ты в последнее время, не оставлял ли каких-нибудь бумаг, распоряжений… И про эту Луизку рассказал, что мол тёлка эта козырная развела тебя на бабло, и ты с горя превысил скоростной режим, мозг у тебя отшибло напрочь…
— А ты?
— А чё я? Нет, говорю, барчук ваш со мной через губу последние годы разговаривает, забыл, мол, старого товарища.
«Вовчик» в нём загоготал, оценив собственную шутку. Я улыбнулся для поддержания общего настроения. Зоглотнув ещё стопарь, Злобин доверительно дыхнул застарелым перегаром:
— И, самое главное, — он даже наклонился поближе, чтобы придать максимум конспирации нашему общению, — что эти урки, твоя жёнушка и этот дешёвый фраерок, которого ты из дерьма вытащил с Москву, обратились ко мне с просьбой найти нотариуса понепритязательней… Знаешь, из тех, кому всё равно что и где заверять…
На такую удачу я даже и не претендовал! А «Вован» продолжал без удержу:
— Есть у маня такая «клава», что ещё в года; оные с «люберецкими» не по-детски зажигала, да и сейчас время от времени за хорошие комиссионные ничем не брезгует. В общем, я твоим её подогнал, а потом расспросил красулю с пристрастием, что да как. Всего она, конечно, не рассказала, а мне и не надо. Я так понял с её слов, что отписа;л ты свою контору этим крокодилам в полной несознанке. И отвалили ей те ещё деньжищи. Нет, и меня Ромашка баблом не обидел, врать не стану. Приехал ко мне накануне отъезда за бугор, весь такой фильдеперсовый, спасибо, говорит, Володя, благое дело сделал, такую фирму спас! Я аж прослезился. И, если совсем уж честно, не ожидал тебя встретить живым и тем более здоровым. Слишком они все были спокойны и даже жизнерадостны. Вот такая история с географией, как моя бабка говаривала…
Я покивал, размышляя над следующим вопросом. Злобин не терял времени зря, успел неоднократно приложился к стопарику и основательно «поплыл». Возможности проводить «допрос третьей степени» практически не оставалось. И я задал один-единственный вопрос:
— Что они тебе рассказывали про Игру?
Впрочем, на ответ не очень и рассчитывал. Но ханурик-«Вовчик», супротив ожидания, разлепил искривлённые пьяной усмешкой губы и выдавил:
— Это убийцы, Серёга, звери, каких мало… Беги, братан, беги куда подальше, пока бегалки целы. И налей мне напоследок ещё чарочку…

Я сидел на скамейке, среди дубов Гоголевского бульвара и размышлял о бренности бытия. На такие сумрачные мысли меня навела встреча со Злобиным, который в силу каких-то ему одному ведомых причин поделился со мной некоторыми откровениями об Игре. Может его, конечно, одолело запоздалое раскаяние в содеянном, в чём я, естественно, очень сомневаюсь. А возможно это часть плана моих «заклятых друзей»: напугать меня до жидкого стула с тем, чтобы не лез с самопальным расследованием по горячим следам. Хотя, какие уж там «горячие»… Два месяца минуло. Но нечто положительное я всё-таки вынес из нашего общения: номерок телефона той самой неразборчивой в профессиональных связях «клавы», сообщённый мне сугубо конспиративным шёпотом с посулами всяческих кар Господних, если я проболтаюсь об источнике столь конфиденциальной информации. При этом в кармане моего приятеля нашла пристанище купюра в пять тысяч полновесных отечественных дензнаков. На завтрашнюю «опохмелку», именно такой была заявлена цель данного платежа.
Против ожидания, дама на рандеву согласилась легко, не позаботившись даже поинтересоваться источником моей информации. Из этого я сделал далеко идущий вывод, что все эти «источники» у неё на полном контроле. Место выбирала она, и во я уже почти четверть часа сверх условленного срока маюсь на этой парковой скамейке.
— Сергей Котов, если не ошибаюсь? — прошелестело на ухом милое контральто, и я обернулся, с удивлением обнаружив непосредственной близости от себя миловидное существо лет этак сорока пяти, в элегантном бежевом деловом костюме, с сумочкой от «Армани» на длинном ремешке, белокурое и, практически при этом, безликое, поскольку половину правильного овала закрывали зеркальные очки. Я поднялся, галантно указал на место рядом. Она тонко улыбнулась:
— Если позволите, на ходу… У меня мало времени. Пройдёмся.
Я взял её под локоть, и мы направились в сторону метро Кропоткинская. У меня в голове вертелось множество вопросов, но первый задала она:
— Вас интересует, какие именно документы за вашей подписью я заверяла в клинике?
Я ошарашенно кивнул, хотя ответ напрашивался сам собой: на всё то имущество, что у меня отжали! Дама вздохнула:
— Не торопитесь осуждать меня. Дело в том, что я бы никогда не пошла на этот подлог (про себя я ей поаплодировал за выдержку!), но ваша супруга была столь убедительна, да и вы в момент подписания были действительно в здравом уме и полной памяти…
А вот с этого момента, как говаривают в фильмах, поподробнее…
— Прошу прощения, но как я мог быть в рассудке, когда валялся после аварии в каком-то подтамбовье…
Теперь пришло ей время удивляться:
— При чём здесь Тамбов! Меня пригласили в Центр онкологии, на Каширке… Ваша супруга заявила, что болезнь ваша на последней стадии, да и лечащий врач это подтвердил. Вы ещё поторопили меня, поскольку опаздывали на процедуры. Голова у вас и в самом деле была перевязана, но господин… не помню фамилии, вы его называли Борисом, пояснил, что накануне вы потеряли сознание и упали, разбив лоб. Это звучало вполне естественно, да и вы подтвердили сказанное.
— Тогда при чём здесь подлог? Вы выполняли свои обязанности…
Она усмехнулась:
— Злоба не обращается ко мне, если нет «перчинки»
— «Злоба»?..
— Владимир или Вольдемар, как он себя величает, когда предупреждает, что собирается согреть сегодня мою перину. Злобин, господи… он действительно очень злобная и мерзкая скотинка… Да и деньги, что мне предложили, наводят на размышления. Или всё было так, как выглядело?
Я рассмеялся облегчённо. Она удивлённо покосилась на меня, но ни о чём не спросила.
— Всё встаёт на свои места, — пояснил я. — Я нашёл те четыре дня, что выпали из моей реальности. Центр онкологии… Круто… И даже лечащий врач! Каких же деньжищ это стоило?
— Не знаю, — пожала она плечами, — но…
Фраза пресеклась на самом интересном месте, я ждал продолжения, но дама вдруг повисла на моей левой руке, парализовав возможность двигаться дальше. Я недоумённо повернулся к ней, но успел увидеть только неимоверно глубокие ярко-васильковые глаза, из которых утренним туманом ускользала жизнь. Тёмные очки ещё падали на асфальт, а я уже успел отметить точно между распахнутых в пол лица холодных глаз алый зев пулевого отверстия.
В следующее мгновение всё ускорилось до нормального течения времени, из-под копны роскошных белокурых волос на затылке выплеснулся багряный фонтан, тело опустилось в серые объятия асфальта.
Некоторое время я стоял истуканом. Вокруг не было прохожих, которые могли бы заорать, поднять истерию, слева и справа катился нескончаемый поток равнодушных машин… Только я и она на всём свете… Потом до меня стало доходить, что я в данный момент изображаю из себя идеальную мишень, я пригнулся и резко прянул за ближайшую скамейку…
Вжик! Острая щепка, отколовшись от  её спинки, пролетела в сантиметре от моей головы! Я перекатился в сторону и, сначала на четвереньках, потом — просто пригибаясь, бросился прочь!
Может, они и стреляли мне вслед, я не знаю! Перемахнув через литую ограду, я оказался посреди автомобильного потока, среди визга тормозов, густого мата водителей, вынужденных уворачиваться от столкновения со мной, рёва моторов и запаха горящей на торможении резины. Перескочив полосу движения, я нырнул на Гагаринский, свернул на Нащокинский переулок и проходными дворами, известными ещё со времен моей бурной студенческой молодости, рванул в сторону Старого Арбата, рассчитывая затеряться в толпах праздно шатающихся граждан. Хотя бы на первое время…

«Это убийцы, Серёга, звери, каких мало…» Фраза Злобина всплыла в моём воспалённом мозгу только чрез пару часов, когда я переводил дух где-то в районе автоцентра в Кунцево. За это время я успел сменить несколько направлений в метро, троллейбусе, воспользоваться такси и принял прочие меры, столь разрекламированные многочисленными боевиками. Я переводил дух в тени какого-то кооперативного гаража и пытался выстроить логическую цепочку из событий сегодняшнего дня.
Предположить, что мой телефон стоял на прослушке, было бы глупо… Аппарат я только что купил, номер знал только Злобин и двое моих бывших коллег. Те не счёт, калибром мелковаты, да и по другим ощущениям они выходили не при деле. А вот душка-алкоголик Вовчик-Вован вполне мог вложить подельницу, вопрос только — кому? Кто столь рьяно старается по мою душу, что не останавливается даже перед убийством? И ведь знает Злоба их, знает, сукин кот… Не зря же так завибрировал, когда я спросил напрямую, кто заправляет такими Играми! Ещё раз наведаться к нему? Решение вполне логичное в свете последних событий, но крайне опрометчивое: именно там меня могут пасти. С другой стороны, перспектива оставаться в неведении и ждать шальную пулю в спину тоже как-то не очень мотивировала.
Безумно хотелось пить. Я огляделся и, завидев в сторонке местный продуктовый магазин, бодро зашагал к нему. Опрокинув в разгорячённое бегом нутро почти литр минералки, я углубился внутрь спального района, скопище бетонных коробок, детских площадок, гаражей и парковок в призрачной надежде, что меня всё-таки потеряли окончательно.
По все раскладам выходило, что слил меня друг Вовчик. И без обстоятельного объяснения с ним, похоже, предпринимать следующие шаги, по крайней мере, неблагоразумно. Попетляв по улочкам и дворикам Кунцева, я выбрался на какой-то проспект и поймал жёлтое такси. Сунув в лапу драйверу тысячную купюру, буркнул:
— На Алтуфьевку, там покажу… 

На домофоне я раз за разом набирал номер квартиры, скептически слушая монотонное пищанье зуммера. Наверняка набрался до поросячьего визга, скотина, и допрос придётся отложить до пробуждения подследственного! Но попыток добудиться не прекращал. На моё счастье на Бог весть какой попытке дверь распахнулась, и из подъезда выпорхнуло юное безмятежное создание в по-летнему открытом сарафане, размахивающее какой-то хипповой сумочкой… Я не преминул воспользоваться ситуацией и проскользнул в подъезд.
Лифтом не стал пользоваться, пока ещё вполне могу на третий этаж своим ходом без одышки подняться. Что и сделал, остановившись перед обитой дешёвым облезлым коричневым дерматином дверью. Её вид меня вечно умилял: в век стальных сейфовых врат в квартирах этот реликт эпохи «развитого социализма» смотрелся винтажно. По мнению хозяина, естественно… По мне, так дерьмо дерьмом, как и вся никчемная Вовкина жизнь. Жлоб он, вот и весь сказ…
Я уже собирался позвонить, когда заметил, что «врата в мир светлого будущего человечества» не заперты. Через узкую щёлку между косяком и дверью пробивался свет прихожей.
Что-то меня тормознуло от скоропалительных действий, я для начала чутко прислушался, не доносится ли из квартиры каких-нибудь подозрительных звуков. О том, что там может ждать засада неведомых стрелков, я старался не думать, хотя и держал такой вариант в уме.
Затем, обернув правую ладонь носовым платком, я осторожно приоткрыл дверь. Тишина… Где-то в глубине квартиры мерно тикали башенные часы — гордость Злобина, привезённая им когда-то из Германии, здоровый, в человеческий рост мастодонт, оглашающий раз в четверть часа жилище громовым боем. Как при таких изысках хозяин умудрялся спать, непонятно.
На цыпочках я прошёл на кухню. Там никого не было, извечный бардак царил на столе, гора немытой посуды в раковине и — распахнутый настежь холодильник, светящий вовне пустым нутром. Относительно пустым, конечно, пара бутылок «балтики» не в счёт…
Спальня тоже пустовала, поражая непосвящённого после кухонного бардака исключительным порядком и нетронутостью постели. Я-то посвящённым был и знал, что хозяин предпочитает дрыхнуть в зале, на диване, а сюда заглядывает исключительно в пору длительной трезвости, сопровождаемой, разумеется, глобальным безденежьем.
Вован обнаружился в зале, на ковре с узбекским орнаментом, вытканном также узбекскими мастерами, привезённом хозяином то ли их Бухары, то ли из Ургенча. И был наш Володя не то, чтобы мертвецки пьяным… Был он просто мёртвым. Он лежал, раскинув руки, на спине, словно собирался обнять нависающую над ним громадную люстру чешского стекла. Глаза его стеклянно таращились в многочисленные подмигивающие всеми цветами спектра висюльки, из-под слипшихся косм вытекла толика какой-то серо-алой жидкости… Меня моментом замутило, но я постарался справиться с желудочными спазмами, сглотнул и ещё раз внимательно осмотрел тело недавнего собутыльника, почившего, как показал осмотр, в результате удара тупым и весьма твёрдым предметом в область затылка. Дверь, на первый взгляд, была вполне цела, следовательно, её либо квалифицированно открыли, либо хозяин сам впустил в квартиру визитёров, и те ему было вполне знакомы. Зная характер Вовки, во всех и вся подозревающего врагов, можно было не сомневаться, что посторонний в квартиру не проникнет, будь то домоуправ, участковый или даже столь пугавший столичных жителей в далёкие шестидесятые «Мосгаз» .
Как пишут романисты, «…в этот момент перед его глазами промелькнула вся его жизнь». Перед моими глазами промелькнуло фотографическое видение стоянки перед подъездом, унылых бабулек на соседней скамейке, пары бомжей возле мусорных баков. Ничего подозрительного мои обострённые приключением в сквере чувства не обнаружили. И, вместе с тем, во мне крепло стойкое убеждение, что пора отсюда валить, хоть тушкой, хоть чучелом, как в том бородатом анекдоте про еврейского попугая.
Ещё раз бросив взгляд на безвременно покинувшего меня свидетеля, а то и инициатора сегодняшнего происшествия на Гоголевском, я тихонечко вышел из квартиры, прикрыв за собой дверь. И прихватив по дороге незамеченный неведомыми визитёрами Вовкин телефон с полки под зеркалом в прихожей.
С минуту постояв перед дверью, я глубоко вдохнул, полностью выдохнул и, восстановив, таким образом, душевное равновесие шагнул к лифту. На мгновение мне показалось, что за правым плечом скользнула какая-то тень, я рефлекторно уклонился влево, но в следующее мгновение Вселенная взорвалась перед моим гаснущим взором взрывами мириадов сверхновых… Последнее, что я почувствовал, как меня подхватывают, не давая упасть на грязный пол лестничной площадки, чьи-то не слишком ласковые руки… И благоразумно потерял сознание.


Глава 2. «Муха»

Своё дело легче ваты, а чужое — тяжелее камня
Узбекская пословица

— Ты кушай, плов, туда-сюда, получился — пальчики оближешь! — и без того сморщенное, как печёное яблоко, добродушное лицо Мухи лицо пошло дополнительными морщинками лукавой улыбки. Старый (или не очень, хрен их разберёт, так сразу и не поймёшь) узбек поставил передо мной одноразовую миску, наполненную курящимся неимоверно вкусными ароматами блюдом. Сам запахнул полы толстого халата, в котором постоянно ходил дома, если можно так назвать скромную каморку-дворницкую при тепловом коллекторе, присел на топчан. Сколько я его помню, Муха категорически не признавал таких благ цивилизации, как кровати и диваны, отдавая предпочтение жёстким скамейкам, а то и вовсе брошенному на пол всё тому же халату. «Спину пото;м ломит», — пояснял он, качая головой. «Нельзя, туда-сюда, на мягком спать. Неправильно».
Я придвинул поближе тарелку, поудобнее ухватил свою деревянную ложку и набросился на еду, как стая саранчи на колхозные посевы. Есть, уминая рассыпчатый рис пальцами и отправляя в ром ароматный комочек рукой, я отказывался категорически, поэтому хозяин, давно «забив» на мои «байские» замашки, раскопал где-то в анналах своего видавшего виды старого тёмно-зелёного армейского рюкзака эту расписанную под Хохлому ложку, презентовал её мне.
Сам Муха неторопливо уселся напротив, достал из кармана халата пачку папирос, аккуратно выпотрошил одну из них на газету, а освободившуюся гильзу принялся основательно набивать какой-то сладко пахнущей дрянью, которой его вдоволь снабжали земляки-гастарбайтеры, время от времени наведывавшиеся в этот «маленький Ташкент» на окраине Москвы.
В дворницкой я обитал уже третью неделю. Идея навестить Муху пришла как-то сама собой, когда после череды жестоких кровопусканий, невольным или вольным свидетелем которых я стал, и окончательного возвращения в «разум возмущённый», я всё-таки озаботился вопросом проживания и легализации. Ситуация складывалась аховая, по вполне понятным причинам вариантов содействия со стороны товарищей-друзей не просматривалось даже в смутной перспективе, а сам я вполне мог уже состоять если не в федеральном, то уж в городском розыске как минимум. Но сам факт, что неведомые преступники меня почему-то оставили ещё пожить, первое время не вызывал у меня подозрений, а только стойкое желание таким шансом воспользоваться напропалую. А для этого предстояло ещё найти временное прибежище. Не жить же, подобно местному Маугли, на просторах Лосиноостровского парка, где я очутился вскоре после покушения на мою многострадальную черепушку возле квартиры Вована!

…В себя тогда я приходил долго, словно выныривал из глубокого чёрного омута, вязкого и бесконечного, словно боль, разрывавшая мою многострадальную голову на биллионы осколков… Выныривать не очень хотелось, где-то в глубине ускользающей памяти я осознавал, что там, в далёком «верху», нет и быть не может ничего хорошего, там смерть и кровь, и лучше смириться с болью, сжиться с ней на веки вечные.
Но всему когда-нибудь приходит конец, закончилось и моё беспамятство, я словно всплыл из глубины прямо в сердце холодной майской ночи, осознавая себя лежащим на волглой после очередного московского дождя траве где-то в лесопарковой зоне… Голова продолжала гудеть, и, как я теперь осознавал вполне адекватно, от весьма профессионального удара. Черепушку не раскроили, как бедолаге Злобину, но за правым ухом наливалась густой болью здоровенная гуля.
Немного полюбовавшись на майские звёзды сквозь листву скорбно склонившихся надо мной вязов, я осторожно ощупал себя. Видимых повреждений, не считая шишака на башке, я не обнаружил, не обнаружились, в том числе: бумажник с кредитками, сотовый телефон и паспорт. Исчезновение последнего меня напрягало больше всего, поскольку восстановить утраченные кредитки без него невозможно, а отсутствие карточек превращает мое основательно съёжившееся состояние в величину вообще эфемерную, стремящуюся к нулю.
Самое интересное, что несколько тысяч, просто лежавших в кармане, мои странные грабители не взяли, остался нетронутым почему-то и Вовкин телефон. В общем, у меня создалось такое впечатление, словно неведомые налётчики отчего-то старались прежде всего поставить меня в затруднительное положение, а уже потом обогатились за мой счёт. Что также выглядело сомнительным, поскольку львиную сумму снятых накануне денег я держал именно в карманах, а не в портмоне. Ирония судьбы: моя Светка вечно сетовала, что я как последний босяк достаю деньги из многочисленных хранилищ в моих брюках, куртках, комбинезонах, а не щеголяю этими кожаными монстрами, которых мои так называемые друзья с ней во главе в изобилии дарили мне на всевозможные праздники, от Дня рождения до Рождества, причём как католического, так и православного. А я, по старой, укоренившейся ещё в детстве привычке, обожал одежду с множеством карманов, кармашков и карманищ, где и хранил свои сбережения, использую кошельки исключительно, как парковку для кредитных карт. Сегодня это мне позволило не остаться на мели окончательно. Хотя, что именно помешало неведомым грабителям прошмонать меня более тщательно, я могу теперь только гадать. Слава Богу, что вообще живым оставили, особенно если вспомнить судьбы всех, с кем меня сегодня сводила злая судьба.
Я поднёс к глазам руку с часами: полвторого ночи… Зашибись… Я провалялся на газончике (или на полянке, ещё не разобрался) почти десять часов! И никто меня не обнаружил, не вызвал полицию. Это может говорить только об одном: меня вывезли куда подальше от любопытных людских глаз. Куда именно, мне предстояло ещё выяснить. А заодно и решить, как и — главное! — где жить дальше. Вариант со съёмной квартирой отпадал ввиду резко исчезнувших средств, обратно к Роману я вернусь только в самом крайнем случае. Следовательно, начинаем экстренный поиск вариантов среди отдалённых знакомых. Подойдут дачи, временно нежилые квартиры, даже сараи где-нибудь в деревне. Главное — убраться подальше, поскольку все поблизости от меня почему-то в последнее время умирают. И, организовав оперативную базу, уже разбираться, почему они так поступают. Кто за всем этим стоит. И кому я настолько поперёк горла.
Я поднялся с земли, меня мотало, как с глубокого похмелья. Я как мог, стряхнул с себя волглые листья и прошлогоднюю траву, огляделся и, заметив вдалеке свет одинокого фонаря, устремился на него, как мотылёк, вяло переставляя заплетающиеся ноги…

Муха пустил в низкий прокопчённый многолетними потреблениями табака потолок сиреневую струю дыма, пожевал губами, сказал:
— Кушай-кушай, завтра, туда-сюда, рынок опять пойдём, Хамза с другом привезут лук бухарский, свежий, однако, разгрузим — нам тоже дадут мешок. Хорошо кушать станем. А то яблоки надоедали совсем. А ты?
— И мне надоедали, — в том откликнулся я, дочищая остатки плова. Это мы сегодня разговелись, сердобольная Анастасия Яковлевна, хозяйка продовольственного, возле которого была Мухина территория, презентовала старому дворнику пару килограммов уже подходящей под списание говядины. Вот мы и решили шикануть, разбавив свою многодневную чисто рисовую диету настоящим узбекским пловом, который готовить Муха был мастак, я это помнил ещё со времён своего беззаботного детства.

Идея навестить дворик своего детства возникла в моей почти отшибленной голове, когда я, выбравшись из леса, сидел на платформе электрички под табличкой «Лосиный остров» и ждал первого поезда в сторону города. Каким ветром меня сюда занесло, в сторону, почти противоположную Вовкиному дому, я не знал и даже не понимал, почему неведомые злодеи оставили меня в живых. Это было с их стороны, по крайней мере, не логично, об осторожности я уж умалчиваю. Не скажу, правда, что я на них за это в обиде.
Мысль посетить Муху была первой из тех, что озарили меня, едва только я озадачился вопросом временного жилища. Муха был настоящей легендой моего детства, этаким Стариком Хоттабычем, добрым дедушкой, или таковым, по крайней мере, казался. Он неспешно мёл каждое утро дорожки возле нашего дома летом, посыпал их речным песком с солью по зиме, угощал нас, пацанов и девчонок, сладкой пластинчатой пастилой и забавлял своим, неизменно не к месту, присловьем «туда-сюда». Став постарше, мы иногда тайком от родителей покуривали в его дворницкой, нет не травку, о ней тогда мы и слыхом не слыхали, дешёвые сигареты, и делились с ним своими маленькими детскими и юношескими тайнами. Он был прекрасным слушателем, сидел на неизменном топчане с цигаркой, задумчиво кивал в такт безудержной детской болтовне, загадочно улыбался каким-то своим мыслям.
Муха помогал всем, кому мог: пенсионеркам вынести из квартиры тяжёлый хлам, окрестным автомобилистам расчистить парковки, ребятишкам мог сладить воздушного змея из газеты, изогнутых щепочек, лущёных со стенок старого ящика от почтовой посылки, летательного аппарата невиданной ромбовидной формы, с тремя вьющимися по ветру хвостами. Нам и в детстве казалось, что узбек древен, как сами сказки «Тысячи и одной ночи» про Аладдина, Синдбада-морехода, джиннов и магрибских колдунов.
Настоящего имени его никто не знал, кроме работодателей, да и те, по ходу, его давно позабыли, сменяясь один за другим как картинки в калейдоскопе. Мухаммед, Мухтар, Махмуд?... На «Муху» узбек откликался охотно, был действительно проворен и ловок, в общем, прозвищу своему отвечал в полной мере. Даже впоследствии, когда я вернулся в Москву, отучился, стал вполне респектабельным бизнесменом, и меня время от времени тянуло к «родимым пепелищам», я навещал «вечного» узбека. Пытался ссудить его деньгами, от которых он неизменно отказывался, хотя, по его словам, продолжал на своём горбу тянуть далёкую многочисленную родню во главе с совсем уже древними родителями, младших братьев и сестёр… Национальный менталитет, так сказать.

Моему появлению во дворе поутру он не удивился, как не удивлялся вообще ничему. Наверное, больше я подивился его присутствию на прежнем месте в прежнем качестве. Он монотонно мёл тротуарчик возле подъездов моего прежнего дома на улице генерала Белова, напевая тихим голосом какую-то одному ему ведомую песенку. В потёртой, но чистенькой спецовке, с бейсболкой на голове, сменившей неизменную тюбетейку, он оставался частью местного пейзажа, неотъемлемой, как закаты и рассветы на Борисовских прудах. Завидев меня, бредущего по влажному после предутреннего дождичка асфальту, он замер на мгновение, потом аккуратно прислонил метлу к фонарному столбу, сунул рукавицы в карманы спецовки и шагнул ко мне, распахнув невеликие свои объятия:
— Салям, Серёжа… С возвращением домой!
Потом мы пили густо заваренный, больше похожий на чифирь, неистово ароматный чай, закусывали хрумкими сушками, и я рассказывал, рассказывал… Меня словно прорвало, благо, Муха не перебивал, только иногда поднимался, чтобы долить из крутобокого чайника божественного напитка или снять с плиты новую порцию кипятку. Мы просидели весь день, и уже далеко за полночь узбек сказал:
— Живи у меня, туда-сюда, нечего мотаться по улицам. Место есть, однако, сам вдруг утром мести пойду, отсыпайся. Раскладушку за ширмой возьми.
Так я обрёл новый дом. Дом в прямом смысле этого слова, поскольку случайным гостем Муха почувствовать мне себя категорически не дал. Позволив мне денёк отваляться и прийти в себя, на следующее утро он вручил мне в руки метлу, определил фронт работ и был таков. Уже потом я узнал, что старик подрабатывает на рынке грузчиком в свободное время, которого, с моим появлением, стало гораздо больше.
Так началась моя новая трудовая жизнь. В первый же вечер Муха объясним мне простое житейское правило: не торопись, а то успеешь! После всего того, что случилось за последние месяцы, мне просто необходима была передышка, чтобы не спеша, вдумчиво составить полную картину событий, определить связь причин и следствий, решить, что делать дальше. А работа дворником отставляла достаточно времени для размышлений, особенно между взмахами метёлки, превращая нелёгкий, как оказалось, труд в подобие некой медитации.
Работал я поначалу с раннего утра, встречая солнышко с орудием труда в руке, до обеда, по весенней прохладце. Через пару-тройку дней Муха пригласил меня с собой на рынок, поскольку продукты надо было на что-то покупать, а дворницкую зарплату платили, естественно, исключительно ему, превращая мои труды в подобие тимуровской помощи. Свои накопления, невеликие к тому ж, я решил пока попридержать, следовательно, пора было вносить и свою лепту в копилку нашего благоденствия иным способом. Рыночный благодетель Хамза, толстопузый и луноликий узбек из Чирчика, принял меня благосклонно, отметив мои крепкие руки, и сразу же включил в производственный процесс, указав на фуру, груженную картошкой… За работу он платил частично деньгами, частично — грузом, по желанию, но, в общем, не обижал, хватало мне на соки и Мухе на курево, с питанием проблем не было вообще, если фуры приходили регулярно. Иногда, правда, пошиковав вечерок, когда в гости заявлялись Мухины соотечественники, мы несколько дней потом постились рисом и чайком. Но, в общем, не слишком печалились по этому поводу.
Иногда такие мероприятия заканчивались достаточно громко, присутствующие начинали непонятно вопить, выкатывать друг на друга глаза, из-за голенищ доставались национальные ножи в разукрашенных чехлах из дешёвого дерматина или кожи, заявления «…я тэбя рэзать начинаю!» уже не казались пустой бравадой, если не вмешивался хозяин. Он умудрялся, не повышая голоса, «туда-сюда» развести спорщиков, посулив что-то каждой из сторон, и уже через несколько минут недавние «кровники» лакали водку пиалами и непринуждённо о чём-то беседовали.
Я не вмешивался по требованию Мухи не в какие конфликты, только однажды, когда особо ретивый нацмен в порыве безудержной ярости всадить моему приятели нож под лопатку, я не выдержал и расколол об его черепушку наш единственный табурет. Конфликт был тут же исчерпан, но на следующий день трое неизвестных в полутёмной арке двора набросились на меня, попытавшись нанести тяжкие телесные повреждения. Я, наученный богатым опытом уличных драк ещё в детстве, принялся за дело с энтузиазмом, тем более, что Муха как-то обмолвился, якобы его соплеменники пуще всего в драке боятся вида собственной крови, поэтому бить их поначалу надо исключительно по сопатке. Я проверил это на первом, и когда он после моего могучего хука с правой сполз по стене и, увидев собственные красные сопли, потерял сознание, я решил, что людям всё-таки  надо верить. Дальнейшее показалось вообще простым делом. Второго я отправил отдыхать добротным пинком в живот, который японские мастера ниндзюцу определили бы, как ушире-гери. А вот третий, подлюка, мелкий вёрткий узбечёнок, вывернувшись откуда-то из-за спины, ткнул мне в лицо «розочку» — горлышко разбитой бутылки с острыми краями. Левый глаз мгновенно залило кровью, но я успел ещё по горячим следам врезать ему промеж ног так, что он с тихим писком согнулся в три погибели, и броситься в дворницкую.

Муха сам промыл мне рану и, убедившись, что одним йодом дело здесь не уже обойдётся, заявил, что надо звать «дохтура». На мои сомнения относительно «скорой помощи», высказанные в самом резком тоне, он невозмутимо ответил, что он, вообще-то, имел в виду именно врача, а не этих полоумных, с мигалками, костоправов, и куда-то ушёл. Я остался в смутных терзаниях относительно своего ближайшего будущего, особенно если приглашённый врач вдруг решит известить о моём случае служителей закона.
Но Муха и тут не подвёл: пришедший с ним персонаж несомненно к внутренним органам не мог иметь ни малейшего отношения, но зато привёл меня в ужас именно своей сомнительного рода известностью. Дядя Лёша, завсегдатай «доминошного» клуба анонимных алкоголиков нашего двора, помятый то ли после «вчерашнего», то ли в предчувствии «сегодняшнего» с фельдшерской, украшенной красным крестом, сумкой в руках явился пред мои очи. Заметив, как в испуге расширился мой единственно здоровый глаз, он хмыкнул, поставил сумку на покрытый газетой стол, потёр трёхдневную щетину на щеке и вопросил хозяина каморки через плечо, не отрывая от меня мутного взора:
— Аксакал, водка есть?
Муха поспешно достал из заветного закутка непочатую поллитровку «столичной», откупорил, налил стакан всклянь, протянул эскулапу. Тот мотнул головой в мою сторону:
— Не мне — герою… Наркоза для.
И полез в свой саквояж. Глядя в его согбенную спину, обтянутую застиранной «ковбойкой», я на выдохе махнул стакан, отёр моментально выступившие на глазах слёзы, буркнул:
— Муха, смерти моей хочешь?
— Ты, Серёжа, туда-сюда, молчи сама-сама знай… Алексей Германович хороший врач, моя лечил, когда мне ножичком пускать кишка хотели. Видишь, живой я, как твоя Ленин, живее всех живых…
Сравнение с вождём мирового пролетариата меня не слишком вдохновило, поэтому я молча протянул пустой стакан и выразительно покосился на пузырь. Муха тронул за плечо «дохтура», который продолжал вытаскивать из своего баула какие-то предметы, больше смахивающие на орудия инквизиторов.
— Лёша, можно ему ещё налить?
— Налей, дорогой, всё можно… только мне стопарь тоже оставь, чтобы руки не дрожали.
После такого заявления я хлестанул второй стакан так, словно в нём была водопроводная вода. Дядя Лёша хмыкнул, опрокинул остатки спиртного в разверстое своё нутро прямо из горлышка, утёрся рукавом рубашки и произнёс приводящее в трепет:
— Ну-с, молодой человек, начнём, пожалуй, как говаривал классик…

За то время, что дядя Лёша занимался моей физиономией, я узнал много интересного. Во-первых, он в своё время был военным хирургом, прошёл все мыслимые горячие и более-менее тёплые точки, начиная с Афгана. В девяностые, когда Несокрушимая и Легендарная развалилась окончательно, а институт военных врачей вообще превратился в сборище потребителей казённого спирта, он благополучно демобилизовался, успев накануне выхода на гражданку потерять супругу, которая предпочла несостоятельного отставника-полковника состоятельному бизнесмену в малиновом пиджаке.
С горя дядя Лёша запил окончательно и в таком полуэйфорическом состоянии пребывает вот уже который год. Благо, выручают военная пенсия и квартира, оставшаяся от родителей.
Во-вторых, он был, как оказалась, невероятным балагуром, ходячей кладезью анекдотов и всевозможных историй, что меня выручило в ходе этой операции почище водочного наркоза.
Короче, когда он наложил последний шов и заклеил новоявленный шрам каким-то специальным пластырем, пояснив, что через недельку швы снимет, я уже чувствовал себя прекрасно. Ну, в той мере, в какой может себя прекрасно чувствовать человек, которому только что склеили располосованную, довольно до этого симпатичную рожу.
Но дворовой эскулап поспешил меня успокоить, опрокидывая в бездонное нутро очередную порцию эликсира жизни, что через месяц-другой шрама почти не останется, поскольку порез был относительно неглубокий и не слишком рваный. А если ещё я буду принимать почаще солнечные ванны, то моё окончательное излечение в косметологическом смысле наступит гораздо раньше. Что, при моём теперешнем образе жизни было притворить в действие совсем несложно. На этом он откланялся, а я остался в одиночестве размышлять на всем тем, что свалилось на мою голову в последние недели.

Как-то так само собой получилось, что история с убитым нотариусом и покойным Вовой-Вованом отошла куда-то на второй план. Если поначалу я пытался отзвониться по номерам из телефона Злобина, искал какие-то связующие нити между тем, что знаю сам, и тем, что сообщили мне все мои старые знакомые, то позже, на практике убедившись в беспочвенности всех этих потуг, я решил просто затаиться и ждать, как всё сложится. Тем более, что по телевизору ни слова не сообщалось о моей скромной персоне в связи с двумя громкими убийствами. Следствие строило версии исключительно опираясь на версию профессиональной деятельности того и другого, их возможную связь и прочие благоглупости, и я постепенно и сам уверился в то, что совершенно случайно оказался в центре этого кровавого спектакля. В самом-то деле, отчего я возомнил, что все события в этом мире вертятся сугубо вокруг меня? Мало ли кто кому и что должен, кто кого обидел, оскорбил или обсчитал? Дело житейское…
Сам же я, едва снял пластырь (не обманул военврач, осталась только тонкая, чуть розовая полоска чуть ниже левого глаза), приступил к своим прямым обязанностям, разделяя свой световой день между двором, рынком и вновь открытой автостоянкой, которую мы тоже подрядились убирать. К середине июня я уже начал забывать события первомайских праздников, втянулся в работу. Мышцы перестали болеть, в теле появилась былая, почти юношеская упругость, я снова по утрам стал вспоминать тренировки, бегал на берег прудов и делал знакомые ката вперемежку с растяжкой. Тело вспоминало движения с удовольствием, и к концу первого летнего месяца я уже был вполне в форме. На соревнования, конечно, ещё рановато, но завалить в свободном кумите пару-другую партнёров я мог вполне. Жизнь не то, чтобы налаживалась, просто я к ней стал постепенно адаптироваться. Настолько, что несколько утратил чувство реальности происходящего. И Судьба тут же сыграла со мной очередную жестокую шутку.

Это случилось в первый выходной июля, когда вечером, как всегда, у нас собрались братки-гастарбайтеры на традиционный сходняк. Было всё как обычно, весело дымили анашой, жевали маковую соломку, горлопанили о чём-то своём… Муха потчивал всю эту ораву любимым чаем, когда в общем гаме вдруг возник истерический вопль. Поскольку орали по-узбекски, я, естественно, ничего не понял, зато остальные рванули наружу через игольное ушко двери, спотыкаясь, сталкиваясь локтями, неистово гомоня… Шумно падала посуда, меня оттолкнули в сторону, да я и не особенно стремился в эту кучу-малу, я был дома, чего мне ломиться со всеми? В этот момент чья-то шалая рука запустила в единственную лампочку пустой стакан, он звякнул о жестяной отражатель, свет померк, видно было только абстрактное многоруконогое существо на фоне мутного проёма двери. Потом белесый прямоугольник очистился и некоторое время оставался девственно пустым, пока в нём не возникла гротескная фигура в фуражке, с АКМом наперевес. По глазам полоснул ослепительно белый луч света, фонарик пошарил по сторонам и упёрся во что-то на полу. Я аж приподнялся и остолбенел от ужаса ситуации: передо мной, нелепо заломив левую руку, лицом вниз лежал неподвижный Муха, и было в его неподвижности нечто такое, что наводило на мысль о вполне летальном исходе его сегодняшнего вечера. Из-под аккуратно выглаженной поутру рубашки расползалось черное в свете фонарика пятно. А немного в стороне на полу валялся его любимый «сувенирный» ножик, широкое изогнутое лезвие которого было выпачкано той же тёмной жидкостью, весьма смахивающей на кровь…
Фонарик сплясал джигу в руке патрульного, его свет наконец-то сфокусировался на мне, и резкий окрик мгновенно привёл меня в чувства:
— Эй, вы там, у меня, похоже,  жмурик и рядом — какой-то фраер, возможно, убийца в чистом виде! Давайте, пакуйте… И медиков вызывайте на всякий случай.
Я обречённо протянул руки, на которых худенький сержант поспешил защёлкнуть «браслеты».


Глава 3. Солнце всходит и заходит…

Я был честным человеком. Мне достаточно было
 сесть в тюрьму, чтоб я стал преступником.
х/ф «Побег из Шоушенка» (The Shawshank Redemption)

Ляпа хмуро глянул на Дерзкого, потом снова повернулся ко мне:
— Вот что, Прораб, сдаётся, решил следак тебя конкретно запечатать лет эдак на семь-восемь. И к гадалке не ходи.
Я пожал плечами. Очередной допрос закончился как обычно: следователь увещевал, советовал, пугал, а я всё отрицал, как и посоветовали «старшие товарищи» по камере. За те почти двое суток, что я «чалился» в изоляторе временного содержания, меня уже пять раз вызывали на допрос к дежурному следователю, поскольку реальные дознаватели в выходные всё-таки отдыхаю. И все эти пять раз мне инкриминировали одно и то же: мои отпечатки пальцев на ноже, которым и отправили к праотцам муху. Но, как уже успели мне разъяснить сведущие люди, да и сам я об этом догадывался, всё это лишь «косари» или косвенные улики по-научному, поскольку нож этот был насквозь местный, Мухин, то есть, и им пользовались все, кому не лень, и я в том числе. Вина моя в данном конкретном случае состояла лишь в том, что я оказался не в то время не в том месте, конкретно — над бездыханным телом. И хотя на моих руках крови не обнаружилось, доблестные ППСники, прибывшие на место по вызову бдительных граждан, взяли меня тёпленького. И если не обзаведусь хорошим адвокатом, то светит мне по статье 105 нашего любезного Уголовного кодекса «от и до»… В общем, дело за судом.
…Дерзкий пожал плечами, не моё, мол, дело, ты «смотрящий» за хатой, твоё слово последнее. Дело в том, что он не далее как пару часов назад, как раз перед вызовом моим на очередной допрос, он предлагал мне «закосить» под дурачка, всё признать и отделаться минимумом срока. Но упорство, с которым следователь гнул свою линию, поколебало даже его уверенность в благополучном исходе моего дела. Ляпа же, местный авторитет, сразу предлагал продолжать играть в «несознанку», поскольку, если я действительно не при делах, то на кой мне брать на себя эту мокруху? Операм надо — пусть и доказывают, это их работа. Презумпцию невиновности у нас ещё никто не отменял, да и преступником человека может объявить только суд. Я забрался на свой «второй плацкарт» и крепко задумался.
Не в мою пользу было полное отсутствие у меня документов, но с моих слов прописку адресное бюро подтвердило, как и паспортисты по истечении выходных должны были подтвердить мою личность. На мою беду замели меня в ночь на субботу, и выходные пришлось общаться исключительно с дежурным следователем. У меня, конечно, теплилась надежда, что в понедельник, после допроса у того, кому действительно поручат мной заниматься, всё станет на свои места, но после того, что я услышал в камере, моё будущее мне уже не рисовалось в столь радужном виде.
В камеру я попал сразу же после первого допроса. По своей неопытности думал, что сразу отправят в СИЗО, но именно то, что я оказался по понятиям полиции бомжем, определило место предварительного содержания. Здесь, в отличии от следственного изолятора, болтались всякие сомнительные личности, а не неприкрытые уголовники, чего я опасался, представляя себе тюрьму по «Джентльменам удачи» с Доцентами и Николами Питерскими.
На самом деле из реальных «персонажей» в камере на шесть человек значились только Ляпа, серьёзный товарищ лет под шестьдесят, синий от тюремной «каллиграфии», которого задержали до кучи на рынке при какой-то городской облаве, и Дерзкий. Тот вообще только что отсидел не слабый срок, добирался до дому в Ростов, но в поезде, в виду длительного воздержания, запал на деваху, которая оказалась клофелиньщицей. И оказался матёрый волчара в раз без справки об освобождении, остатков денег и перспектив добраться в родные края. Вариантов не было, и он сам сдался в линейный отдел, а теперь ожидал понедельника, когда всё разъяснится с приходом депеши из родной, только что покинутой колонии, его личность подтвердится, и с новой подорожной он отправится дальше.
Остальные трое были и вовсе непримечательны: первый, Санёк, оказался в классической ситуации, вернувшись со смены на час-другой пораньше. Обнаруженного в супружеской постели постороннего он, не мудрствовав лукаво, сбросил с балкона второго этажа. Тот сломал палец на ноге и заявил в полиции. Бравый наряд сцапал Санька, благо, он был к тому же «под шафе;».
Второй, дед Степан, отходил по рёбрам охальника-внука, когда тот в компании таких же обмылков попытался стырить дедовы ордена. Заявление нарисовала невестка, не потерпевшая такого позора мальчика. Деда пару раз дежурные пытались отправить домой, но он, видимо возомнив себя узником совести, заявил, что будет сидеть здесь, пока не придёт «правильный» следователь, то есть, до понедельника. С ним обращались, как подобает герою войны, охрана угощала чайком, пирожками и слушала с удовольствием периодически его ругань в адрес близких родственников.
И, наконец, Жора, он же Гога, он же Георгий-Победоносец. Самая настоящая жертва бдительности народных масс. Его историю можно было бы рассказывать как анекдот, если бы не ультрафиолетовый цвет синяков по всему его тщедушному телу и громадные чёрные круги вокруг глаз. Он почти не вставал с кровати, говорил тихо и беззлобно отбывал семь суток, отпущенные ему судье за распитие спиртных напитков в общественном месте.
Георгий со товарищи решил продегустировать подаренный свояком литр деревенской самогонки. Для чего с друзьями по кооперативному гаражу, ещё тремя такими же жертвами режима, они забрались в ближайший сквер, разложили на самой отдалённой от мест прогулок честных людей скамейке немудрёную закуску и приступили к таинству обряда. На втором тосте из кустов выскочили «маски-шоу» и с криками «бросай оружие!» и «все мордой в землю!» взяли собутыльников в работу. Результаты спецоперации были следующими: Жорик с отбитыми рёбрами оказался на нарах, второй дружбан загремел в реанимацию с опущенными почками, двое других умудрились раствориться без осадка. После выяснения обстоятельств оказалось, что виной всему некая бабуля, которая позвонила в полицию и сообщила, что четверо неизвестных, но, несомненно, очень подозрительных личностей что-то замышляют, поскольку у них есть предмет, похожий на взрывное устройство. Откуда бабуля знает, как именно выглядит взрывное устройство, никто в отделе полиции заморачиваться не стал.
Полиция, к тому времени заведённая не прекращающимися уже вторую неделю анонимными звонками по поводу минирования всего и всех в микрорайоне, и неоднократно эвакуировавшая покупателей магазинов, студентов техникума, жильцов многоквартирного дома и обитателей офисного центра, закусила удила в надежде, что сегодня звонок не окажется пустышкой. И нарвалась на Георгия с компанией. Последствия известны. Совсем расписаться в полном бессилии полицейские чины не могли, потому и обеспечили фактически пострадавшему символический срок. Ляпа порекомендовал терпельцу сразу после отсидки снять побои в травмпункте и подать заявление в прокуратуру по надзору. Сидеть тому оставалось ещё два дня.
Меня сразу прозвали Прорабом, поскольку понятие «архитектор» было за рамками традиционного понимания контингента. Историю мою выслушали в том виде, в каком я её преподнёс: исключительно про убийство человека, у которого я квартировал. Об остальном я пока помалкивал, не зная, кто вокруг чем дышит. Но они и не слишком расспрашивали, больше интересовались ходом самого расследования. В мою невиновность верили априори, так как, по их твёрдому убеждению, здесь все сидят либо по тупости следаков, ищущих козлов отпущения, дабы не плодить «висяки» , либо из-за природной подлости «терпил», то есть — потерпевших, стремящихся оклеветать невинного человека.
В моём случае сходились в одном: меньше болтай, требуй адвоката и жди, когда подтвердят личность. Если не виновен — отпустят под подписку о невыезде, а там всё зависит от адвоката.
В местный быт я вписался легко и с удивлением обнаружил, что последние месяцы вообще пребываю в каком-то пограничном состоянии между реальностью и фантазиями воспалённого мозга. Стены, покрытые грубой «шубой», стальные листы и решётки на окне, даже днём не пропускающие солнечный свет, лампочка, не гаснущая ночью, всё это словно пришло из параллельного пространства, но сразу и прочно укоренилось в моём сознании. Видимо, подсознательно я всё последнее время был готов к чему-то такому и нисколько не удивился повороту событий.
— Вот ты говорил, что тебе по фиг, что с тобой будет, посадят-не посадят… А жена, дом, детишки? — неожиданно подал голос из своего угла Ляпа. Я откинулся на подушку, уставился в близкий потолок. На втором ярусе коек было душно, вентиляции никакой, а тёплый воздух в полном соответствии с законами физики поднимался именно вверх и здесь застаивался. Вздохнул, пытаясь протолкнуть в лёгкие толику живительного кислорода:
— Детей не успел завести. А жена… Ушла.
— Давно?
— Пару месяцев назад.
— Из дома выгнала? Коли в шинке оказался…
Я усмехнулся.
— Сам ушёл.
Ляпа помолчал. Потом буркнул:
— Все бабы — падлы. Только бы своё получить, а там хоть трава не расти… Шлюхи…
Я промолчал, вспоминая нашу со Светкой жизнь. Нет, не мог я так вот сразу обвинить её во всех грехах, столько мы вместе пережили, столько она со мной вытерпела. А Ляпа добавил масла в огонь:
— Или твоя, Прораб, другая? Честная? Поделись, всё равно не спишь, а до утра ещё времени полно. Возьми вон чайфиря, пригуби… Где ещё и изливать душу, как не здесь? Завтра разметает нас по пересылкам, волям и хозяевам, и забудется всё. А так хоть ночку скрасим.
И неожиданно для себя я начал рассказывать…

Мы поженились, едва я пришёл из армии. Ещё перед дембелем я послал документы на восстановление в институт, а сразу по возвращении получил извещение, что могу вернуться на третий курс, если пересдам «хвосты», оставшиеся в наследство от «прошлой» жизни. Я набросился на учебники, как голодная собака на кость. В армии я от скуки занялся английским, тупо зубря по десять слов в день, и к концу службы у меня был уже приличный словарный запас, грамматику я знал и так неплохо, так что теперь мог читать и специальную строительную литературу почти без словаря. И, конечно же, мне помогала готовиться Светлана. Её папашка после очередной пертурбации в Правительстве страны немного подрастерял в политическом весе и теперь не шибко противился нашему «мезальянсу» . Поэтому уже в июле мы сыграли достаточно скромную свадьбу и углубились в медовый месяц, который продолжался всего лишь пару недель и закончился настоящей трагедией.

Тот день не был особенным, и мы с новоиспечённой женой пошли на пруды, полюбоваться убаюкивающую водную гладь, ощутить немного прохлады в знойный день. А заодно — выпить прохладного пива, отвлечься от душного городского марева и повседневных забот, немного помечтать о будущем.
Чего мне вдруг взбрело в голову окунуться — ума не приложу, вроде уходить уже собрались. Как будто кто-то подтолкнул броситься в прохладную воду, смыть пыль дня или вновь почувствовать себя мальчишкой, нырнуть в воду ловкой рыбкой, и отдаться окутывающей неге водной стихии. Я нырял с этого мыска миллион раз. Миллион первый оказался лишним…
Я бросился в воду с разбега, оттолкнулся ногами от поросшего травой берега, но в последнее мгновение ступни скользнули, меня прокрутило через голову, и вместо того, чтобы ловкой рыбкой скользнуть вдоль поверхности, я колом вошёл в воду…
Удар темечком о что-то бетонное был страшен. На миг в глазах потемнело, я уже не чувствовал тугих прохладный потоков, только чёрная боль разливалась по телу, электрический ток пронзил спину, и я перестал чувствовать всё, что ниже пояса. Руки ещё вяло слушались, но и они готовы были вот-вот отказать… Каким-то шестым чувством я осознал, что повредил позвоночник, но не испугался, думал только: «лишь бы успели вытащить, пока не утонул». До сих пор не понимаю, как я всё это так четко осознал, как будто информация эта уже была в моём мозгу, и удар только нажал кнопку, которая прокрутила эту запись как в магнитофоне. И ведь страшно тоже не было, словно я был к этому уже готов.
Вода тихонько влекла меня по течению, лицом вниз. Все попытки как-то перевернуться не увенчались заметным успехом, тело не реагировало на мои желания — оно уже стало не моим. Как будто это сон, в котором все понимаешь и знаешь, что надо делать, но события развиваются вне зависимости от тебя, и ты уже не можешь никак повлиять на них.
Вы когда-нибудь видели подводный пейзаж? Скрытую жизнь обычной маленькой речушки, без разноцветных тропических рыбок и кораллов. Это неописуемо красиво, особенно когда ты движешься в ритме реки, ничем не нарушая эту жизнь. Ты как безмолвный наблюдатель, как часть этой жизни, и ее обитатели тебя совсем не боятся, как будто они знают, что ты ничем не нарушишь её плавное течение. Тяжёлые волны, невидимые с берега, передвигают песчинки в своем не понятном стремлении, рисуя под водой причудливые картины рельефа. Здесь есть свои горы и овраги, пещеры и холмы. И на них растут подводные деревья, травы и цветы, наверное, такими они кажутся жителям речного дна, многих из которых даже не рассмотреть невооруженным глазом. Эти травы никогда не будут колыхаться под солнечным ветром, а цветы не сорвет малыш, чтобы подарить их своей маме. Но они прекрасны в своем тяжелом подводном безмолвии. Вода была прозрачной, через неё можно было бесконечно рассматривать все таинство, которое обычно скрыто от нас, но всё-таки очень хотелось дышать! А я не мог… Последнее, что успел увидеть — стайку рыбок, прошмыгнувших подо мной, и потерял сознание...

Очнулся я в Склифе  от боли в шее, когда меня перекладывали на каталку, врачи бегали как во сне, меня куда-то везли. Свет резанул по открытым глазам.
— Интересно, почему жена его не выключила? — это была первая, промелькнувшая в моей голове, мысль. — Ладно, встану, покурю, раз проснулся, и выключу заодно.
Попытка встать не увенчалась успехом, и память, колыхнув черным покрывалом, накрыла меня с головой, напомнив все события дня. Больница. Реанимация. Заснуть снова я уже не мог. Болела шея, к перевязанной бинтами голове подвесили грузы, чтобы ослабить давление сломанных позвонков на мозг. Сознание отказывалось воспринимать происходящее. Это была не реальность, а какое-то фантастическое действо, которое не могло происходить со мной. Я не хотел верить, что это надолго.
Утреннее солнце осветило палату, я ждал... ждал врачей, которые  придут,  сделают  операцию,  я  вылечусь  и  вернусь к своей привычной жизни. Страха не было ни капли, наоборот, была уверенность, что это все временно и не серьезно. Как же я тогда ошибался...
Палата была небольшая, на две койки, на одну положили меня. Приехали мама и Светлана, начали обустраиваться, тогда мы были уверены, что это ненадолго. Медицина в нашем мире шагнула далеко, а таких ныряльщиков, как я, каждое лето в больницу попадает не один десяток. Мама со Светкой, по очереди меняясь, дежурили подле меня, иногда Светка оставалась на два–три дня. Вся тяжесть последствий моего ныряния легла на плечи её и родителей. Лекарства, шприцы, даже обычный пластырь для перевязки приходилось покупать самим. Кушать готовила тоже мама. Бедные родные, как же нелегко вам пришлось.
Вскоре привык есть, пить, курить лежа. Сначала, конечно, было непривычно и неудобно, пища с ложки сыпалась на грудь, суп лился мимо рта, пепел падал на лицо, но потом ничего, наловчился. Не зря говорится, что человек привыкает ко всему.
Через две недели ко мне в палату из реанимации перевели ещё одного страдальца, Романа. Он оказался моим ровесником и таким же «нырком», как и я. Только он нырял в Яузу и на месяц раньше. Ромина мама сразу запретила мне курить в палате. Это была пытка ещё та. Я начал теребить жену, чтобы попросила перевести меня в другую палату, курильщики меня поймут. Свободных мест не было, и меня перевезли в ту, где лежали восемь человек вместе со мной. Но там один парень на ночь уходил домой, и кровать была свободна: на ней ночью спали мама  или  Светлана.  Здесь  ребята  были  не  против  того,  чтобы я курил — понимали. Ну, а я не наглел. Пробыл я в той палате, правда, недолго и меня перевели в другую. Там лежал Димка — ещё один «ныряльщик», весёлый парень. Ему, в отличие от меня, повезло. Он сначала тоже был полностью парализован, но два месяца пролежал на вытяжке, и чувствительность с функциями движения к нему вернулись. Это внушало надежду, как и всё общение с оптимистом Димкой.
Я тоже лежал на вытяжке до конца августа, а потом меня начали готовить к операции. За несколько дней до неё, ко мне зашел мой лечащий врач.
— Ну, что, парень. Готовь двадцать тысяч, такова цена операции. Это не я придумал, просто надо дать анестезиологу, бригаде врачей и всякое такое. Операция действительно сложная. Но если после неё твое состояние не улучшится, я верну тебе твои деньги.
Я выслушал этот монолог молча.
Это была большая сумма для моей семьи, и дома таких денег не было. Я решил не говорить ничего родителям, но Светлана всё им рассказала сама. Папа с мамой нашли требуемую сумму, помог и тесть, чему я несказанно удивился, и меня стали готовить к операции.
…Операция не помогла, а деньги хирург, конечно же, не вернул, да я и не спрашивал. Намечалось долгое лечение, настолько же длительное, сколь и дорогостоящее. Лекарства в то время были на вес золота, и родители, посовещавшись, решили продать московскую квартиру и перебраться вместе со мной в городок их молодости на Урале, откуда они в своё время и поехали в столицу искать лимитного счастья. Светлана взяла академический отпуск, и мы начали «великое переселение народов».

— Да уж, — буркнул Ляпа. — Прям что твоя декабристка… Так чего ж ушла?
— Сам не знаю, — слукавил я. Ляпа поворочался в углу, переваривая услышанное, потом попросил:
— Если не хочешь спать, доскажи историю. На паралитика ты, вроде, не похож… Как выкрутился, а, паря?
Если б я знал, как!

Не помню, сколько ещё потом было этих клиник, в разных городах, в разных районах страны. Сколько диагнозов ставили, от самых оптимистических до запредельных. В одном эскулапы сходились: руки движутся — ноги пойдут. Но когда пойдут и что для этого требуется сделать, никто не мог сказать точно. Я перепробовал все известные в мире методики, от сугубо научных до откровенно шарлатанских, мануальную терапию, иглоукалывание, бурятских шаманов и местных целителей. И все они исправно получали плату за свой нелёгкий, но в отношении меня совершенно бесполезный труд.
На новом месте отец купил дом в частном секторе за сходную цену, во дворе сделали небольшой тренажер. Батя прикрепил блок на балку, через него перекинул крепкую бечеву, на один конец которой привязал сетку-авоську, с такими когда-то бабульки ходили за покупками, и положил туда кирпичи для тяжести. А на другом конце за  середину закрепил  трубу  длиной  сантиметров  семьдесят. К этой трубе эластичными бинтами Светлана приматывала кисти моих рук, и я несколько раз в день занимался, серьёзно полагая, что это поможет мне восстановиться.
Каждое утро батя на руках выносил меня из нашей хижины, сажал в коляску и вывозил на улицу. Хорошо, что жили в пригороде, дома частные знакомых практически нет, а соседи довольно быстро привыкли и перестали обращать на меня внимание. Летом здо;рово: сидишь под деревом, в тени, в течение дня то один знакомый мимо пройдет, остановится – поболтаем, то другой, смотришь уже дело к вечеру, вот и день прошел. Забавно было наблюдать за алкашами, которых много бродило мимо меня. Время было такое, когда закрывались предприятия, и здоровые мужики, оставшись без привычной работы и средств к существованию, скатывались на самое дно. В начале нашей улицы была колонка, из которой брали воду для поливки огородов, и небольшая рощица. В этой рощице поклонники Зелёного Змия и тусовались: сидели, лежали на берегу сточной канавы, выпивали, если кто-нибудь подносил за выполненную немудрящую работу, или скидывались сами. Вот и наблюдаешь, как с утра идут они туда небольшими группками по два-три человека., словно на биржу труда, лица помятые, унылые. А ближе к обеду начинается движение в обратную сторону, но уже по одному. Пьяные, подчиняясь броуновскому движению, бредут очень нетвердым шагом, тщательно «путая следы», а некоторые и вовсе еле передвигая ноги, и держась за окрестные палисадники. В месте, где забор заканчивается, тело останавливается, и начинается движение мыслей: как бы это тело без потерь до следующего забора телепортировать. Долго собираются с силами, потом храбро отрываются от забора и, подчиняясь какой-то неведомой силе, стремительно переносятся к следующему палисаднику, потом подолгу стоят, качаясь, отдыхают, осмысливают межпространственный переход, и всё повторяется снова.
Светку созерцание этих «картинок с выставки» довольно быстро утомило, и она устроилась работать в строительную компанию. Деньги там платили от случая к случаю, но зато заказчики, в качестве которых в основном выступали окрестные колхозы и совхозы, часто рассчитывались продукцией, так что курами и овощами мы более-менее были обеспечены.
— Всё, паря, — подал голос Ляпа, когда в щёлку между металлической пластиной и окном проскользнул первый лучик солнца. — Давай-ка поспи, сегодня у тебя новый следователь. Надо отдохнуть. Ещё успеешь досказать.
Перспектива застрять здесь и рассказывать блатным сказки меня не слишком привлекала, но Ляпа был насквозь прав насчёт следователя, и я, вытянувшись на тощем матрасе, постарался заснуть. Насколько утро вечера мудренее, мне предстояло узнать в ближайшее время.


Глава 4. Покой нам только снится

Это больше, чем преступление, это — ошибка .
Шарль Мори;с де Талейра;н-Периго;р

Миловидная дама, с пучком русых волос на затылке, в строгом сером, исключительно деловом костюме и элегантных очках — непременном атрибуте следователя (в моём понимании), оторвалась от протокола и бросила на меня взгляд, в котором я уловил некоторую чертовинку, что ли:
— Сергей Николаевич, а что, собственно, вы делаете в изоляторе?
Вопрос был столь неожидан, что я почувствовал себя на деревянном казённом стуле как на электрическом его аналоге… Что я делаю здесь? Расслабляюсь, право… Но вслух только произнёс:
— Простите, не понял вопроса? В каком смысле: что делаю? Сижу, поскольку задержали на месте п… происшествия. Пока, правда, непонятно, в качестве кого: подозреваемого или всё-таки свидетеля.
Школа даже короткого заключения под стражу уже научила меня называть вещи своими именами, не поминая ненужности всуе: место не «преступления» и «происшествия», не «преступника», а «подозреваемого». И вообще, меру вины человека определяет исключительно на суд, самый гуманный и так далее… В блатной среде, я имею в виду не всяких там отморозков, которым не писаны никакие законы, есть чёткое умение выражаться. Почему, например, авторитеты никогда не ругаются матом? Послать на… или ещё куда может вызвать вполне конкретную реакцию, сопровождающуюся оскорблением соответствующим пожеланию действием, а  оскорбительное слово в адрес матери вообще недопустимо, поскольку у этих людей, при всём их образе жизнь, мать — понятие святое. Вот и думай, что сказать, прежде чем раскрыть рот. «Фильтруй базар», в общем…
Елена Константиновна Казарина, майор юстиции, отложила в сторону протокол и коротко усмехнулась:
— Ведь вы не можете понимать, Котов, что все улики, собранные нашими доблестными операми против вас по большей части для суда — сплошная фикция, суть — косвенные доказательства. Отпечатки на ноже? Да вы им ежедневно хлеб резали, разве не так? Оказались над телом в момент прибытия полиции? Вообще не аргумент, вы, как законопослушный гражданин, просто обязаны были дождаться представителей закона и дать исчерпывающие показания. Наркотиков, оружия и прочих запрещённых предметов и веществ при вас найдено не было. Ну, провели выходные в не слишком приятной компании, и будет. Но вы даже не написали телегу на следователя за превышение меры пресечения. Почему?
Действительно, почему? Я пожал плечами.
— Знаете, гражданин следователь…
— Просто Елена Константиновна, я пока ещё не определилась, как квалифицировать вас. Подозреваемым на безрыбье, как говорится, что-то не хочется, а в другом качестве, например, свидетеля, вы пока и сами себя не видите. Мол, нет у нас закона, всё равно закроют. Продолжайте…
— Елена Константиновна, вы уже сами ответили на все вопросы. Меня впервые задержали, это во-первых, соответственно, я и не представляю, как себя вести в этой ситуации. Многолетний опыт просмотра детективов меня научил лишь тому, что опера стремятся «по горячим следам» закрыть дело, тем более, такое тухлое, как убийство никому не нужного нищего гастарбайтера. Зачем статистику портить отделению, когда можно повесить дело на оказавшегося в не то время не в том месте человека? И, честно скажу, двухдневное общение с с дежурным следователем и сокамерниками моё мнение об органах не слишком поколебало.
— И всё же, — взгляд следователя стал жестким, в серо-стальных глазах словно льдинки сверкнули, но выражение лица при этом ни на йоту не изменилось. — Вы в недалёком прошлом были гендиректором успешной компании, преуспевали в делах, в браке… Что вас толкнуло на общение, как это говорится, с «…социально чуждым элементом»?
Я оценил чувство юмора, чуть приподняв уголки губ.
— Коли уж вам всё хорошо известно, должны были уже накопать, что фирму у меня отжали…
— Перекупили, если быть более точным…
— Отжали и перекупили, если уж вам так нужна конкретика. Квартира и прописка тоже в прошлом. Работаем с чём можем, как говорится… Вернулся вот в места былой молодости, да с жильём накладочка вышла. Спасибо, дворник по старой памяти приютил… А что до случившегося с ним, то дрались хачики и раньше, но до реальной поножовщины дело дошло первый раз.
— Да Бог с ним, вашим Мулло Маджидом Тулягановым, или «Мухой», как его все называли… Жалко человека, соседи о нём поголовно отзываются исключительно хорошо, да и о вас худого слова не сказали. Сами вы от кого скрывались в его хибарке? И не пытайтесь мне лагман ваш узбекский на уши вешать, что собирались пойти в народ от всего пережитого… На толстовца вы меньше всего похожи. Так как, говорить будем?
Я покосился на лист протокола, сиротливо лежавший в стороне и на всякий случай поинтересовался:
— Это в порядке допроса интересуетесь?
Казарина рассмеялась немного усталым, но вполне себе добродушным смехом.
— Нет, допросы ваши закончились, по крайней мере — до поры. И подписку брать не буду о невыезде, всё равно вы без прописки. Более того скажу: взяли злодеев-убивцев, во время рейда на ближайшем рынке и повязали, они сами сдали преступника. Не настолько ваш Муха и бедным был, копил, оказывается, с бору по сосенке, и накопил вполне приличную сумму, несколько тысяч долларов. Собирался в ближайшее время ехать домой, гостинцы очередные везти. А соотечественники прознали, позарились… Конец известен, в общем. Точка на этом. А что с вами делать будем?
Я в полном недоумении пожал плечами:
— Выпустите?
— Несомненно. Через пару часов, как документы все оформлю. Аккурат после обеда. Только ответьте мне на один вопрос.
— Легко! — на выдохе согласился я. На лице следователя я отметил лёгкое удивление. Но не придал этому значения.
— Откуда у вас этот телефон?
Она выложила на стол Вовкин «самсунг». Надеюсь, что внешне я ничем не выдал подкатившего ледяной волной страха. Представьте себе ситуацию, когда вы, не успев отбояриться от одного обвинения в убийстве, тут же попадаете под очередное расследование, в ситуацию, из которой выпутаться будет куда как сложнее…
Вариант «нашел в мусорном баке» я отмёл сразу же, поскольку заячьи уши брехни проглядывают в нём перекрыто. Поэтому я нашёл беспроигрышный, как мне показалось, выход, пойдя напропалую.
— Его мне подарил друг, Владимир Зверев. Я после больницы своим не успел обзавестись, позаимствовал у него позвонить, а он и предложил оставить себе. Что здесь криминального?
Елене Константиновна выслушала мои бредни, не моргнув глазом. Только коротко кивнула, однако, записывать ничего не стала, что я про себя отметил. Значит, не столь гнилы мои дела, если, конечно, не нашлось свидетелей, запеленговавших меня возле Вовкиной квартиры.
— Обладатель этого телефона, господин Зверев, числится в пропавших без вести примерно два месяца. В розыск подала домработница, которая не застала его дома в урочное время, а потом в течение почти двух недель не смогла до него дозвониться. По её словам, Зверев не отличался страстью к перемене мест, был в основном домоседом. К тому же, нетронутыми остались его дорожные чемоданы и сумки, личные вещи, словно он ушёл из дома, в чём был и не вернулся.
У меня голова шла кругом… Я оставил Володьку в квартире мертвее мёртвого, я убедился в этом. Следы крови на паласе, перевёрнутые стулья стояли у меня перед глазами… Или я действительно повредился умом в той аварии. И всё мне лишь видится в каком-то бреду?
— А когда он пропал? — на всякий случай поинтересовался я. Она назвала дату наших посиделок в кафешке.
— Утром он сказал, что собирается на деловую встречу, больше его никто не видел: ни соседи, ни друзья, ни сослуживцы. Ни домработница, о чём я вам уже говорила.
Я про себя облегчённо вздохнул. Значит, и меня некому было срисовать возле квартиры! Это меняло дело в корне, и я добавил остроты ситуации:
— В тот день мы с ним действительно встречались в кафе. Мне нужны были услуги его юриста…
Сказал и прикусил язык, но Казарина уже ухватила нить:
— Наталья Васильевна Хлопова, нотариус, убита в тот же день на Гоголевском бульваре из пистолета иностранного производства, модель «Глок 18», автоматического, калибром 9 миллиметров. С глушителем, естественно, поскольку никто ничего не видел и не слышал, редкая пенсионерка издалека вдруг увидела, что женщина лежит на аллее, а кто-то убегает. Думала, ограбили, подоспела, а она уже…
— Я-то здесь при чём? — искренне удивился я, поняв всю бездоказательность своего присутствия в данном месте в данное время. Елена Константиновна повела плечами:
— Не при чём, Котов. Просто все, кто с вами знаком в последнее время или просто попадает в круг ваших интересов, как та же Хлопова, почему-то умирают. Эпидемия, что ли, их косит?
Липкая струйка покатилась у меня между лопаток, на лбу появилась противная испарина. Больше всего на свете в этот момент мне хотелось, чтобы это всё закончилось поскорее, и я оказался — нет, даже не на воле! — в камере, где смог бы перевести дыхание и попытаться разобраться в происходящем, систематизировать факты, которые мне только что так красиво и логично изложили. А вслух произнёс:
— Елена Константиновна, мне больше по данным фактам нечего добавить. Разрешите идти?
Она устало вздохнула:
— Идите, Котов, ваши документы на освобождение я сейчас подпишу. Конвой, в камеру его…

…Я не люблю вспоминать тот период своей жизнь, тоску, чувство обречённости и безнадёжности, собствнной никчемности и бесполезности. Время шло, пролетели три года постылой неподвижности, прогулок в коляске и осточертевшего телевизора. Жизнь проистекала, как в знаменитом фильме «День сурка», пока в доме не появился компьютер. Об Интернете я впервые услышал еще до травмы, от друзей-сокурсников, потом об этом много говорили по телевизору — единственно доступном мне средством массовой информации, не считая книжек и газет, естественно.
Но настоящий промоушн Всемирной Паутине в моём сознании произвёл паренёк в санатории. Я, помню, сидел на улице — курил, он подкатил на коляске, тоже закурил, и мы разговорились. Он стал рассказывать о глобальной паутине, рассказчик он был хороший, и я не по-детски «заболел» интернетом, еще даже толком не осознавая, что это такое и какую роль сыграет в моей дальнейшей жизни.
Однако компьютера у меня не было, как и телефона в доме, а стоило это всё по тем временам баснословно дорого. На удивление, спасла опостылевшая к тому времени всем и вся политика. По осени в нашем городе проходили местные выборы, многочисленные партии рубились за власть, что на твоём Поле Куликовом, и я вдруг подумал, что единственный на сегодня шанс для меня обзавестись компом — это попросить спонсорской помощи у какой-нибудь из них. Набравшись храбрости или наглости, уж и не знаю, я добрался до соседа, у которого телефон таки стоял, и позвонил в так называемую «партию власти».  Которая, кстати, позиционировала себя, как «партия реальных дел». На пальцах объяснил, кто я и что со мной, что, мол, так и так: очень нужен компьютер.
Партийные товарищи очень вежливо меня послали куда подальше. Поскольку мне терять было особенно нечего, да и заняться нечем, я закусил удила и решился позвонить их конкурентам, партии, которая недавно образовалась.
Эти посылать никуда не стали, напротив, выслушали очень внимательно, несколько раз переспросили адрес и пояснили: «Такие дела на раз по телефону не решаются. На днях к вам подъедет человек, и вы ему подробно изложите свою проблему». И положили трубку.
К моему несказанному удивлению уже вечером у нас дома нарисовался невзрачный такой мужичок, небольшого роста, с абсолютно невыразительным взглядом. Он присел у моей кровати, мы с ним мило пообщались с пол часа, он записал все просьбы и чаяния электората в потёртый синий блокнотик-ежедневник и ушел. А я похихикал в компании со Светкой над сложившейся ситуацией, поскольку гостями, как и новостями, был не избалован, и на том мы успокоились.
Против ожидания, уже на следующий  день  позвонили  из  представительства  той  самой партии, очень радостно сообщили, что мой вопрос решен и 28 сентября, до одиннадцати утра, мне домой привезут компьютер. Дата врезалась в память, поскольку 27-го мой День рождения. Такой вот подарок!
Время тянулось неимоверно долго, и вот наконец этот день настал! Утром батя вынес меня на улицу, посадил в коляску и выкатил за ворота. Часа через два подкатила чёрная иномарка и остановилась чуть поодаль, из неё вышел облачённый с элегантный тёмно-синий костюм человек и подошел ко мне.
«Сергей Котов?» – спрашивает, «Да», – отвечаю. Он махнул рукой, из машины вышли двое и принялись вытаскивать коробки. Вышли батя с мамой, отец хотел было помочь донести, но они вежливо отказались, тогда мама пошла показать им, куда всё это добро занести и поставить. Один из визитёров снимал всё на камеру, из дома вернулись те, кто заносил технику, поздравили меня с прошедшим Днём рождения, пожелали всех благ и уехали.
После этого на улице я высидеть уже не мог, радость переполняла такая, что хотелось вскочить и носиться вокруг коляски с радостными воплями! Что ни говори, но это было для меня настоящее чудо, сотворённое обычными людьми. И пусть они совершили его не столько ради моей особы, сколько в качестве рекламы своей партии, но зато они не зажали лишнюю партийную копейку и реально помогли хотя бы одному конкретно взятому человек, обойдясь в моём случае без напыщенных речей и пустых обещаний.
Родители позвонили брату, он мигом примчался вместе с племяшом и подключил компьютер. На нём уже стояли кое-какие игры, они пару часов поигрались и уехали, а батя усадил за компьютер меня. До вечера посидел, поиграл, собрался уже ложиться, а как выключать агрегат, мне никто не объяснил. Помогла Светка, которая на работе с этим чудом техники якшалась каждый божий день. Полгода я только и занимался тем, что осваивал разные игры, а сам тем временем копил деньги на подключение к интернету.
В конце концов, нам установили телефон, хотя до последнего утверждали, что «технической возможности нет», а с ним в дом проник и Интернет. Не буду описывать свои чувства, скажу одно: для меня заново открылся целый мир! Большую скорость тогда от соединения ожидать не приходилось, да и накладно это было, но для чтения, учёбы и общения хватало и минимальной. Читал запоем — соскучился по этому делу. Как-то раз совершенно случайно зашёл на православный сайт, начал читать молитвы, постепенно многие выучил  наизусть.  На  форумах  и  в  соцсетях  познакомился с замечательными людьми, нашёл друзей и единомышленников, время за этим занятием пролетало незаметно и, что самое главное, я был чем-то занят и мог всё делать сам, батя только сажал меня за стол и включал компьютер. Родители стали оставлять меня одного, а сами ненадолго, на пару часов уезжали по своим делам.
С лёгкой руки Светланы поступил на заочное отделение в родной ВУЗ, благодаря всем этим интернет-чудесам обучение стало возможным дистанционно, да и учебных материалов в сети хватало с лихвой. И если бы не неподвижные ноги, я был бы относительно счастлив. Относительно потому, что абсолютное счастье в принципе невозможно. А тут ещё и Светлана начала неприкрыто тосковать по Москве. Отец её приболел, годы, сами понимаете, и беспокойство за него выматывало мою «декабристку», как я её называл, больше, чем возня со мной, убогим
…Я пригубил густого чифиря, переводя дух. Ляпа только покачал головой, Дерзкий недоверчиво хмыкнул:
— Как в кине, честное слово… Кто бы из пацанов на пересылке рассказал — не поверил бы… А тебе, вроде как, на волю выходить, брехать-то смысла нет.
— Собаки брешут, — беззлобно огрызнулся я. — Сами просили за жизнь рассказать, вот и слушайте. А что думать потом будете, не моё дело.
— Не кипешись, Прораб, и не слушай Дерзкого, — буркнул Ляпа. — Пока есть время, расскажи лучше, как с каталки-то слез? Не Интернетом единым, небось…
Я покачал головой. А хрен его знает, как… Событие это моему пониманию совершенно непостижимо до сих пор. Просто однажды мать привела в дом священника, отца Валерия…
Я к тому времени не то, чтобы стал набожным, хотя, говорят, что жизнь своими выкрутасами и не так людей выворачивает. Но от оголтелого атеизма я уже категорически отошёл. Как уже говорил, заходил на православные сайты, почитывал Библию и жития святых, и хотя мало что своим скудным умишком в этом понимал, но действительно находил успокоение какое-то в чтении  молитв. Лукавить не буду, мама моя перепробовала на мне все возможные, как принято теперь говорить, «нетрадиционные» средства, о чём я уже писал выше, но с действующим священнослужителем судьба свела меня впервые.
Был он воистину колоритен: высок, статен, борода уже серебрилась прядями благородной седины, пронзительно-голубые глаза под густыми бровями лучились какой-то нездешней добротой и глубоким знанием. Настоящий волхв, какими они виделись в моём понимании. Это потом уже я узнал, что он старше меня всего-то годков на пять-шесть, а тогда он показался мне настоящим афонским старцем.
Он присел у мой постели на торопливо подставленную матерью грубо сколоченную табуретку, поставил на пол огромный портфель, который несколько диссонировал с обликом таинственного старца, и осторожно взял в руки мою левую ладонь. Внимательно взглянул мне в глаза, и я словно опять оказался в той роковой купели, среди безразличных рыб, водорослей и всеобъемлющей боли…
— И долго так валяться собираешься, раб Божий Сергий? — неожиданно-грозно вдруг вопросил священник. Я вздрогнул, дёрнулся всем телом, опал обратно на подушки. Он нежно погладил мою руку, прикоснулся пальцами ко лбу там, где индусы малюют свои разноцветные точки, устало улыбнулся хорошей, доброй улыбкой.
— Всё, терпелец, отдохнул, пора и за дело приниматься. Тебя ждут большие дела. Бог даст, ещё свидимся. Здрав будь…
Он тяжело поднялся, подхватил с пола свой баул и, кивнув маме, вышел из комнаты. Я проводил его в полном смятении… Что-то изменилось во мне, что именно — я так тогда и не понял. А понял лишь на утро, когда проснулся от боли в отлёжанной правой ноге… Полностью я встал с постели уже к Новому году.

Ляпа покачал головой, потом, не говоря ни слова, скрутил самокрутку из газеты, набил махрой. Затянулся, пустил дым в потолок.
— Повезло тебе, парень. И так с той поры на речку не ходил купаться?
Я кивнул.
— Боишься?
— Нет. Просто не могу себя заставить зайти в водоём. В бассейне-то плавал регулярно…
— И с женой вы вот только что разбежались? После всего того, что она с тобой пережила, не бросила тогда?
Это настолько отвечало моим собственным мыслям, что я проигнорировал вопрос. Только мотнул головой в знак согласия. Дерзкий толкнул Ляпу в бок:
— Скажи ему…
Ляпа отмахнулся, мол, сам знаю, потом, в очередной раз затянувшись, буркнул:
— Не хотели мы тебе говорить, коль уж и так на волю выходишь, но теперь думаю, надо что б ты знал. Тут кореша надысь «коня» пригнали, малява с воли пришла на тебя.
Ни для кого сегодня не удивительно, что заключение в тюрьме отнюдь не является изоляцией в полном смысле этого слова. Тюремная почта имеет множество вариантов пересылки, в зависимости от «дорог», сиречь — способов доставки. Дороги могут быть «по мокрому», «по ногам», через ка;буру (отверстие в стене), а могут даже через пол тюрьмы «по воздуху» пригнать «коня». В общем, изощряются люди в меру своих способностей, благо времени у этих изобретателей-рационализаторов немеряно. В моём случае депеша пришла через систему нитяных путепроводов снаружи тюрьмы, на улице. Как уж там это организовано, мне доподлинно узнать так и не удалось, но работала эта система исправно. В переводе на простой русский тирада Ляпы означала, что с воли обо мне кто-то написал местным старожилам. Оставалось выяснить, с какой стати я в их мире стал столь популярен. О чём я и спросил напрямую. Ляпа почесал в затылке, и огорошил:
— Большие люди сказали, что тебя должны грохнуть, когда ты перейдёшь в СИЗО. Я за тебя подписался изначально, вот они и предупредили. Хорошо, что следачка тебя отпускает. Иди с богом, Прораб, и больше не попадай сюда. Плохое это место. Не для тебя.

Тяжелая стальная дверь захлопнулась за мной с тяжёлым лязгом. Громыхнули засовы с той стороны, я стался в одиночестве под мелкой кисеёй июльского дождичка. Настроение ыбло двоякое. С одной стороны, я на воле, очередное приключение позади. Обвинения сняты, а заодно я убедился в том, что меня никто не связывает с убийствами Вовки-морковки и таинственного нотариуса. С другой, судя по заявам моих новоиспечённых «синих» товарищей, кому-то очень я поперёк горла, если даже в тюрьме меня собирались достать!
От неожиданности я даже на секунду остановился. Значит, и то, что меня отпустили, им прекрасно известно! И подстрелить меня сейчас что два пальца об асфальт! С осознанием этого прискорбного для меня факта я не успел сделать и шага, как рядом затормозила машина, небольшой тёмно-синий «хёндай-гетц».
— Садитесь, Котов, — бросила мне в приоткрытое окно товарищ майор юстиции Казарина. Я нисколько не удивился, поскольку к этому времени способность удивляться чему-либо у меня атрофировалась окончательно, распахнул дверцу и залез в салон.
— Вам в какую сторону? — поинтересовалась она, споро беря с места. Я пожал плечами:
— В любую, только подальше отсюда…
— Разумно, — кивнула Елена Константиновна. Бросила на меня изучающий взгляд. — Тогда поедем, что-нибудь перекусим, и вы, любезный, расскажете мне за переменой блюд, кому это вы так умудрились наступить на горло, что он стремится вас уничтожить всеми доступными средствами.
Я тупо кивнул.

Глава 5.  Беги, негр, беги!

Бегство никогда не бывает окончательным выходом.
Куда бы ты ни бежал — ты всегда бежишь от себя.
Сергей Лукьяненко. «Фальшивые зеркала»


Я потянулся до хруста в суставах. Тело приятно холодили накрахмаленные до стальной синевы простыни, было непривычно тихо и уютно. Я специально не раскрывал глаз, чтобы подольше продлилось это давно забытое состояние спокойной свободы и ставшего таким непривычным за последние месяцы комфорта. Где-то размеренно тикали ходики, за окном шумел город, судя по всему, было где-то около девяти. Так, по крайней мере, мне казалось. Вставать категорически не хотелось. Как в армии, когда настоящий солдат вплоть до дембеля, а некоторые и после стараются уловить каждую минутку для того, чтобы заснуть. Или в школе, когда утром усердно делаешь вид, что спишь, а сам отчего-то думаешь: а вдруг пронесёт, и родители не станут будить на занятия? А когда мама стягивает-таки с тебя уютное одеяло, понимаешь — не пронесло!
Вместо маминого у моего изголовья раздался весёлый голос Елены Прекрасной, хозяйки этого роскошного дворца — «хрущёвки» в Чертаново, в миру — сотрудника Следственного Комитета по городу Москве майора Казариной:
— Серёжа, поднимайся! Кофе стынет, завтрак проспишь, засоня!
Я всё-таки раскрыл глаза. Женщина присела на постель рядом со мной, сегодня в своём практически не скрывающим несомненных достоинств хозяйки халатике она совершенно ничем не напоминала вчерашнего майора юстиции, неприступного и сурового. Впрочем, уже в машине она предложила перейти на «ты», так как, по её словам, «…дела нам предстояли великие, недосказанности не терпящие». Конечно, того, что произойдёт впоследствии в этой постели ни она, ни я не предполагали, по крайней мере, за себя я это говорю точно. Что до неё, то рано овдовевшая и в одиночку воспитывающая уже достаточно взрослого сына женщина, по её словам, просто стосковалась по мужскому плечу. Все эти мимолётные сослуживцы, «мужи-на-час» опостылели, и если не подвернулось под руку вдруг нечто обстоятельное, то на безрыбье и бывший «зэк» пойдёт…
Примерно так я и сострил вчера, когда она вдруг пригласила меня к себе.  Мы сидели в ресторане и чинно беседовали о том, о сём, и вдруг на тебе: «…сына я отправила к бабушке в Анапу на лето, нам никто не помешает». На мою реплику она не оскорбилась, просто посмотрела на меня как-то очень внимательно, от чего у меня мурашки закопошились между лопатками, и просто сказала:
— Я такие предложения делаю редко, но твой случай вообще слишком запущен… За тобой охотятся всерьёз и плотно, если ты ещё этого не понял. Идти тебе пока некуда, хата твоего Мухи наверняка под колпаком. Документов у тебя нет. Денег тоже. Выход?
Я скептически пожал плечами.
— Переспать с тобой?
— Идиот, — беззлобно откликнулась она, плеснула себе в рюмку коньяк, вопросительно посмотрела в мою сторону. Я пододвинул свою тару и на всякий случай поинтересовался:
— А как за руль?
— Разберёмся, — беззаботно отмахнулась она, залпом опрокинула коньяк, элегантно подцепила ломтик лимона с блюдца. — Кстати, ты в курсе, что закусывать коньяк лимоном придумал император Николай II? Поди ж ты, никчемный оказался царь, а пользу обществу принёс…
— Так почему я идиот? — я постарался придать своему голосу предельно иронический оттенок,  хотя прекрасно понимал, что она права на все сто. Но сдаваться вот так просто не собирался.
— А потому, — пояснила она, — что я на сегодня — твой единственный шанс выжить. Кроме того, нам действительно есть о чём поговорить, но не в такой обстановке и не в этом состоянии.
— Что до состояния, то ты сама предложила надраться, — парировал я, — и нечего валить с больной головы на здоровую…
— Утром посмотрим, у кого голова болеть будет, — решительно заявила она и махнула официанту. Когда он нарисовался, потребовала:
— Рассчитайте, юноша… Кстати, услуга «трезвый водитель» входит в счёт?
— Конечно, господа…
— Давайте сюда вашего водителя, пусть добросит до Черёмушек.

Я не буду описывать, как мы словно слетели с катушек ещё в машине, на заднем сидении, чем, правда, не слишком смутили пожилого интеллигентного мужчину, вызвавшегося нас отвезти. Дома мы тоже не сбросили темп, и вот раннее утро, никакой недосказанности между нами уже нет, только чувство полного и глубокого удовлетворения друг другом во всех смыслах.
Понимая, что если я ещё с минуту так пролежу, любуясь на её прелести, то сегодня точно уже буду неспособен к адекватным действиям, я энергично поднялся, прихватил с пола выделенный мне с вечера халат и метнулся в душ. В след мне нёсся весёлый смех Елены.
Стоя под струями ледяного душа, я приводил мысли в порядок, сопоставляя свои активы и пассивы. Что касается последних, то они были мне прекрасно известны, а вот с активами дело обстояло ох как неясно! Правда товарищ майор накануне очень недвусмысленно намекала, что поможет мне решить если не все, то многие мои проблемы, но, на мой непросвещённый взгляд, их было слишком много даже при её возможностях.
Растеревшись махровым полотенцем и накинув халат, я прошествовал на кухню, где хозяйка уже накрыла стол к завтраку.  Устроившись перед тарелкой с яичницей, беконом и сыром, я пригубил из грандиозной чашки с Эйфелевой башней крепкий кофе и вопросил:
— И всё-таки, чем ещё кроме исключительно плотских утех тебя могла заинтересовать моя персона?
Женщина посмотрела на меня лукаво, чуть склонив голову… Она была изумительно красива сегодня, как я не разглядел этот её неуловимый шарм ещё там, в кабинете дознавателей? При этом сумрачном воспоминании мои восторги малость приутихли, но она положила мне ладонь на руку, и меня снова словно током прошибло!
— Ничем, поначалу. С процессуальной точки зрения, тебя надо было отпускать, что я и собиралась сделать, как только посмотрела твоё дело. Но тут в описи изъятого мне попался телефон, который уже успели идентифицировать и привязать к исчезновению Зверева. Я попросила передать его дело мне, поскольку необходимость объединить эти два убийства в одно производство пусть и неявно, но просматривалась.
— Три убийства, считая нотариуса, — перебил я. Она кивнула.
— Да, три. А тут ещё ребята из оперчасти изолятора сообщили, что в твою камеру малява пришла, мол, готовится твоё убийство. В общем, решила тебя прикрыть, тем более, что выбора у тебя особого не было. Остальное уже насквозь импровизация. Не скажу, чтобы мне что-то не понравилось. А тебе?
Она так посмотрела на меня, что я понял, что в очередной раз теряю голову. Я уткнулся в тарелку, Лена вздохнула.
— Да не тушуйся ты. Всё было прекрасно. Отложим страсти до вечера, а пока давай ближе к делу…
Я про себя облегчённо вздохнул.
— Как ты считаешь, кто организовал весь этот балаган с автокатастрофой, захватом фирмы, убийствами? Если не принимать Бориса в расчёт в качестве идейного вдохновителя.
Я пожал плечами, хлебнул апельсинового сока из высокого стакана:
— До сегодняшнего дня считал, что это дело рук моей жёнушки… После меня активами могла распоряжаться только она, да и все документы Борис переделал на Светлану. А что, есть сомнения?
Елена пожала плечами, плеснула в свою чашку ещё кофе из турки.
— Вроде бы и нет, но что-то во всём этом не вяжется… Посуди сам, — она стала загибать пальцы. — Фирму они получили. Так? Так. Благополучно продали. Так? Так. Деньги успешно попилили, если верить твоему еврею-бухгалтеру и водителю-охраннику. Так? Тоже верно. Тогда какого рожна за тобой идёт настоящая охота? Ты говорил про Игру, но, по логике вещей, она должна была закончиться с твоим уходом из дела. Иначе в чём глубокий смысл всей этой дальнейшей возни с кучей убийств?
Я согласно кивнул. Смысла не просматривалось. Если только за всем этим не крылось ещё какое-то преступление. О чём я и высказал вслух предположение. Елена аж засияла от удовольствия:
— Именно! Наверняка во всём этом есть второе дно. А то и третье. Заметь, поначалу они тебя убивать не собирались. Достаточно щадящая авария, чтобы ты смог подписать все необходимые бумаги самостоятельно…
— Я млею от их доброты, мать их…
— Идём дальше. Стадия вторая, — в Елене проснулся профессионал, азарт в её глазах стал совершенно иной природы: передо мной сидела хищная кошка из тех, что помельче, рысь там или пума. Но от этого не менее опасная. — Они решили предостеречь тебя от излишнего любопытства. На твоих глазах застрелили нотариуса, на всякий случай грохнули и Злобина. Они предположили, что ты кинешься к нему за ответами на острые вопросы, подстерегли у квартиры и отправили в нокаут. Заметь: убивать не стали, хотя могли вполне. Следовательно, в тот момент ты для них никакой угрозы не представлял. А вот дальше — полная несуразица… Дорогой, поставь ещё кофе, я такая безумная кофеманка, ты даже не представляешь!
Я занялся приготовлением кофе, одновременно пытаясь вникнуть в суть её рассуждений. И суть эта с каждой минутой нравилась мне всё меньше и меньше.
— По логике вещей и дальше ты им на фиг не сдался: отошёл в сторону, поселился в дворницкой, паспорт восстанавливать не спешишь, живёшь себе своей жизнью, никому не переходишь дорогу. Но что-то происходит, и всё раскручивается по новой. Убив Муху, они сажают тебя в кутузку. Не подрассчитали малость, случилось всё в ночь с пятницы на субботу, на выходные тебя разместили не в СИЗО, а в изоляторе временного содержания. До выяснения. А я, как только получила твоё дело, посмотрела распечатку звонков твоего телефона, сделала соответствующие выводы. А товарищи очень надеялись, что ты попадешь в следственный изолятор, и подготовили тебе соответствующую встречу. Но что изменилось за эти полтора месяца, что ты вдруг стал им категорически поперёк горла?
Вопрос был явно риторически, я его проигнорировал, тем более, что и кофе закипел…
— Ладно, — она подошла ко мне сзади, обняла, положив щёку на плечо. — Эта идиллия может продолжаться до бесконечности. А у меня только два отгула. Поэтому в темпе допиваем кофе и отправляемся переводить тебя на полулегальное положение.
Сначала она потащила меня в парикмахерскую, где досужие мастера расправились с моими непокорными патлами, отросшими за месяцы моей робинзонады, считая приключение под Ногинском. Затем мы прикупили более менее цивильную одежду, в которую меня моментально переодели и сфотографировали на паспорт. Это обнадёжило, но только поначалу, поскольку, покружив по промзоне в Балашихе, мы остановились у насквозь подозрительного строения, в которое лично я без пары стволов заходить бы не стал. Против ожидания, Елена пошла туда сама, я уже извёлся в тоскливом предчувствии, но щелястая покосившаяся дверь со скрипом распахнулась, и мой ангел-хранитель выпорхнул из глубин мрачного полуподвала, сияя от неподдельной радости. Плюхнувшись на водительское место, она достала из сумочки и протянула мне пахнущий типографской краской паспорт:
— Владей!
Не веря себе, я осторожно раскрыл красную книжечку, с третьей странички на меня воззрилась моя же противная рожа, рядом с которой русским по красному было написано «Елистратов Сергей Павлович»… Видимо, улыбка сползла с моего лица, поскольку Елена помрачнела, отобрала документ и спрятала в сумочку.
— Так и знала, что не понравится, — буркнула она, запуская двигатель. Я аж подпрыгнул!
— Что значит «не понравится»?! Я что, кобылу покупаю? Ты мне вручаешь документ хрен знает на чьё имя…
Машина тронулась, и Казарина совершенно другим, ледяным, не терпящим возражения тоном проговорила:
— От ныне и на определённое время ты именно Елистратов, и никто другой. Котова теперь будут искать все, кому не лень… Думаешь, одна я сопоставила твою персону и двойное убийство на майские праздники? Просто я веду это дело, и огласка лишь вопрос времени. Не считая двоих доброжелателей, у которых при таком размахе предприятия наверняка в органах имеются свои глаза и уши. И пробить тебя по данным паспорта проще простого. А нам надо выиграть время…
— Кому это «нам»? — понимая её правоту, но, всё ещё продолжая кипятиться, буркнул я.
— Тебе и мне, — терпеливо пояснила она, не отрываясь от петляющей между серых полуразрушенных корпусов дороги. — Ты не думай, я не собираюсь тебя к себе привязывать насильно. И не строй иллюзий: все, что происходит между нами сейчас, ну, или происходило вчера вечером, ночью, всего лишь мгновение… Пролетело — забудь. Тем более, что завтра ты уедешь из Москвы.
И, заметив, что я пытаюсь возражать, протестующе подняла ладонь:
— Не спорь, это не обсуждается. Утром я вывезу тебя из города в том направлении, которое ты укажешь, доставлю на границу области, а там уж сам как-нибудь. Денег много дать не могу, извини. Как только доберешься до места, устроишься и будешь уверен, что за тобой больше никто не следит, а я со своей стороны в этом тоже постараюсь убедиться — вышлю тебе новый паспорт. На твоё имя. Фото у меня есть, остальное дело техники.
— А этот?
— Этот вполне настоящий, если с ним, конечно, не лезть на выборы в Госдуму… Восстановим твой — этот уничтожишь. И постарайся им всё-таки поменьше светить. И вообще, все дела завтра, сегодня ты только мой!
Я этому и не собирался особо противиться.

Ближе к утру, когда мы обессиленные утихомирились наконец в объятиях друг друга, я решился спросить:
— Твой муж… Столько лет прошло, а ты, такая умница и красавица, до сих пор не замужем?
Она тихо рассмеялась в темноте, пощекотала мне мочку уха своими душистыми от какого то травяного шампуня волосами.
— Оттого и не замужем, что умница… Как у Грибоедова: «Горе от ума».  Стас был прекрасным человеком… Мы работали вместе, а познакомились ещё на юридическом. Тихон, наш сын, похож на него как две капли воды. И внешне, и когда говорит, то я просто слышу голос Стаса, его манера изъясняться, те же интонации… Была командировка в Дагестан, их автомобиль подорвался на фугасе. Вот и всё. Раз —— и нету человека. Поначалу я просто сохла по нему, шло время, боль стихла, но как-то вдруг оказалось, что мне никто не нужен… Оно, конечно, не совсем так было, и организм своего требовал, я пыталась даже семью создать, но всё время казалось, что Тихон не уживётся с кем-нибудь ещё… Кроме Стаса. И я поклонникам в последний момент давала от ворот поворот. А с тобой? Легко с тобой… Ты сейчас действительно ничей. От одного берега отплыл, к другому ещё не прибился. Чистый какой-то, хотя даже сам этого не понимаешь. А бабы такие вещи прекрасно чувствуют. Вот я и влипла. Но ничего, уедешь куда подальше, потоскую недельку-другую, да и успокоюсь… Не бери в голову…
И разрыдалась мне в плечо.

— Долгие проводы — лишние деньги, — Елена критически осмотрела меня, поправила воротник рубашки, пригладила непокорные после бурной ночи вихры. — Вперёд, турист. И запомни накрепко: звони только тогда, когда устроишься окончательно и будешь уверен, что за тобой никто не следить. Твой Ляпа не преувеличивал: большие люди занимаются твоей персоной. Да и Злобин тебя предупреждал об этом же, сам правда, отчего-то не уберёгся. Вот и твой транспорт, давай прощаться.
Она порывисто обняла меня, секунду не отпускала., потом отстранилась резко и, не оборачиваясь, направилась к своей машине. Я некоторое время стоял неподвижно, стараясь задавить в груди нежданную боль, потом распахнул дверь остановившейся около меня фуры, разлаписто полез в кабину «Скании». Грузинистый водитель улыбнулся прямо-таки буденовскими усами, хлебосольно указал на место пассажира:
— Сидай, ко;нтра! Далеко едем?
— Прямо, — я вздохнул, наблюдая, как в зеркале заднего вида стремительно уменьшается в размерах знакомый «хёндай»…

Елена всё подготовила на высшем уровне. Выяснив у меня, что я собираюсь отчалить в направлении Нижнего, она созвонилась со знакомыми диспетчерами, ну, теми, что работают с дальнобойщиками и договорилась, что за Сергиевым Посадом меня подберёт определённая машина. Я пытался объяснить, куда именно собираюсь направить свои стопы, но она резко оборвала меня:
— Стоп, Серёжа. Мне этого знать категорически не надо. Сообщишь, как и договаривались, по месту.
И мне стало по настоящему страшно, во что я ввязался. И за неё по большому счёту страшно, и за её сына, который гостит на югах, но когда-то всё равно вернётся и станет невольным заложником моих тёмных делишек. Значит, со всем этим надо разобраться как можно быстрее.
По дороге из города мы, по моей просьбе, заскочили в Орехово-Борисово, я своим ключом открыл каморку Мухи, сорвав при этом многочисленные полоски бумаги с печатями местного райотдела. Отодрав кусок плинтуса за холодильником, я извлёк из тайника, о котором не знал даже Муха, свёрнутые в тугой валик деньги, мою заначку, мой неприкосновенный запас. Огляделся, понимая, что больше сюда уж точно не вернусь. И прихватил с холодильника любимый Мухой магнитик в форме глиняной тарелки, на которой был изображён его родной Ташкент.
Потом мы молча выехали из города на приснопамятную мне «Семёрку» и направились в сторону выезда из области. И распрощались в заранее условленном месте. С этого момента я отправлялся в автономное плавание.

Моё путешествие было не столь уж и длительным. Я ещё в камере, в минуты бессонницы таращась в потолок, размышлял, куда бы я отправился., если бы меня вдруг так вот просто освободили. И заранее продумал самые различные варианты ухода из города, который становился для меня просто-таки смертельно опасным. И твёрдо решил, что отправлюсь на свою малую родину, как это принято сейчас говорить. В тот городок, где родились мама с папой, откуда они отправились покорять столицу, и куда пришлось возвращаться из-за моей болезни.
Была у меня в этом городке хренова туча родни, всякие там дядьки, тётки, пара-тройка братьёв с сёстрами, в общем, та ещё компашка. И ждала меня там мама. Отец, Царствие ему небесное, ушёл два года назад, переживания последних лет не прошли для него даром.
Нет уж того домика на окраине, в котором я боролся с ненавистным недугом, год назад я купил матери приличный дом в пригороде, со всеми удобствами, с ней поселилась одна из сестёр, отдавшая свои хоромы сыну с невесткой. Мама радовалась, что на старости лет не придётся «одной углы обивать», время от времени звонила мне, и в ручейке её неторопливых бесед нет-нет, да и проскакивал вопрос «когда приедешь, сынок?», на который я, самовлюблённая скотина, не мог дать вразумительного ответа. И вот, наконец, я еду, не по своей воле, бегу из своего собственного дома и хорошо, что хоть чем-то успел помочь родителям. Помню, как отец не раз говорил мне:
— Неча старинные уклады менять. Не своего полёта птицу поймал, сынок…  Помяни моё слово, улетит — не удержишь!
— Да ладно, — пытался возражать я. — Вон со мной, больным, сколько претерпела, а не оставила, выходила.
Отец только качал головой и, кряхтя, уходил в сторону. У него было своё мнение, и никто его не мог в нём поколебать. А поди ж ты, оказался прав на все сто! Только не узнает теперь об этом никогда.

Так на фуре я добрался до Казани. Город я знал прекрасно, не раз бывал здесь в командировках, на моих глазах она из полупровинциального захолустья превращалась в настоящую жемчужину Поволжья, тем более, что к этому чуду приложили руку многие мои знакомые архитекторы и строители. Я всю ночь напролёт бродил по набережным Казанки, мерил шагами аллеи скверов, любовался красотами Кремля, изумительной красотой мечети Кул-Шариф.
На другой день, поутру, взяв билет на автобус, устроился в мягком кресле и приготовился полтора десятка часов покемарить до прибытия на место. Билет я покупал, как и рекомендовала Елена: не в кассе, а непосредственно у водителя, что избавило от необходимости светить свой свежий паспорт, к которому я ещё не окончательно преисполнился доверием, а заодно и сэкономить приличную сумму. Хотя в деньгах я пока не был стеснён. Но прибытка пока не ожидалась, а любые фиксированные суммы имеют такую тенденцию иссякать. Поэтому режим строжайшей экономии на ближайшее время я сам себе прописал.
Автобус катил на юг, один фильм на экране сменял другой, на редких остановках люди выходили поразмять ноги, подышать воздухом, покурить.
От этой пагубной привычки, кстати, я избавился в тот же вечер, когда отец Валерий вылечил мне ноги. В то памятное утро, когда я смог пошевелиться, после всех восторгов, охов и ахов, а вдруг вспомнил, что давно не курил. Достал из прикроватной тумбочки смятую пачку, и вдруг с интересом обнаружил, что курить мне отчего-то совсем не хочется. Это было тем более странно, что раньше я скорее мог бы прожить без еды и питья, чем без сигарет! Те, кто курит, меня поймут… А тут вдруг не хочется — и всё.
«Ладно, — думаю, — пройдёт и это! Подождём…»
Ан не прошло! Так и провалялась та пачка несколько месяцев в тумбочке невостребованной. Ай, да батюшка! Как тут в чудеса не уверовать?
Когда уже поздней ночью я вышел из автобуса на междугородном автовокзале, на меня вдруг накатил неведомый страх. Ноги стали ватными, отказывались идти. Я вдруг понял, что, по прошествии стольких лет, боюсь встретиться с родными! Там, в Москве, в круговерти того маразма, что называется столичной жизнью, я забыл о своих близких, отдалился от них! Да, я регулярно посылал маме с отцом деньги, по Интернету выбрал и купил дом, поздравлял по телефону с праздниками и именинами. И только… За столько лет ни разу не выбрался из Москвы, не приехал даже на похороны отца, поскольку был в это время на какой-то нелепой выставке в Чехии…
Мама меня, конечно, оправдала в глазах родни, работа, мол, у него такая, в наше время самое страшное без неё, окаянной, остаться. А так вот и памятник заказал, вообще все расходы на себя взял! И никто не догадывался, что я банально трусил, я боялся снова оказаться там, где все видели меня немощным, всем обязанным, опустившимся духом слюнтяем. Конечно, никто бы мне никогда этого открыто, в лицо не сказал, но, как в той пословице, «осадок остался». И только сейчас я понял, что нечего бояться. Как в том фильме было сказано: дракон сидит в каждом из нас. И надо убить дракона в себе… Первый шаг я сделал, вернувшись.

Такси остановилось на тихой улочке, в тени тополей. Ровные ряды коттеджей терялись в густоте вишнёвых и сиреневых кустов. Жёлтые фонари лили тёплый свет, похожий на отблеск далёких костров цыганского табора. Я вышел из машины и направился к знакомой исключительно по фотографиям калитке. Нашёл кнопку звонка, несколько мгновений боролся со жгучим желанием рвануть отсюда вслед за алыми бусинками габариток отъезжающего такси. Но в последний момент со всей дури вжал кнопку до предела.
Сначала ничего не было слышно, потом щёлкнул дверной замок, по плиткам дорожки знакомо зашаркали шлёпанцы и знакомый голос произнёс:
— Кого там, на ночь глядючи, принесло? Ты, что ль, кума?
Спазм сжал мне горло, я кашлянул и не знакомым самому себе голосом просипел:
—  Это я, мама… Здравствуй. Пустишь?


Глава 6.  Любовь к родимым пепелищам

В нашей передней свой, особенный запах, нигде так не пахнет. Сам не знаю чем — не то едой, не то духами, — не разобрать, но сразу чувствуешь, что ты дома.
Джером Дэвид Сэлинджер. «Над пропастью во ржи»

Июльское солнце раскочегарилось не на шутку. В этом городе по статистике более трёхсот солнечных дней в году, не хуже, чем в Сочи, да и при резко континентальном климате летняя жара в почти сорок градусов почти не ощущается, как, впрочем, и аналогичный январский мороз. Минимальная влажность, други мои, понимать надо…
Мы с Петром, моим двоюродным братом, развалились во дворе под яблоней на старом диване с продавившимся местами лежалищем, и он делился последними новостями, которые оказались куда как интересными.
— В общем, не далее, как позавчера утром нарисовались у мамки твоей два кренделя. Мутные такие ребятишки, по прикиду вроде как  солидные, интеллигентные, а болтают разве что не по фене. Тобой, голуба моя, интересовались очень.
Я почему-то не слишком и удивился, а если что и вызывало некоторое даже, скажем так, уважение, то это скорость их реакции и соображалка. Действительно, куда ещё я мог податься из Москвы (а в том, что я сольюсь, едва покину порог гостеприимного изолятора, никто и не сомневался), как не к родителям? Беспроигрышный вариант, если не принимать во внимание Елену как нечаянного спасителя и покровителя? Как я понял, такая идея даже им не могла прийти в голову, что несколько обнадёживало. А документы на другое имя и тот способ, каковым я покинул столицу, и вообще сбивали преследователей с пути истинного. По моему скромному разумению, след мой должен был затеряться, по крайней мере, на некоторое время.
А вслух я сказал неопределённое:
— Разберёмся…
Пётр достал из пачки очередную папиросу, неспешно прикурил, бросив спичку в притулившуюся в стороне специально приспособленную для удовлетворения таких вот мелких человеческих слабостей банку. Во всём, что касается чистоты и порядка, мама моя была настоящим педантом и окурков в пределах её видимости категорически не потерпела бы. Но что мой отец, что братья были не чужды определённых недостатков, и им приходилось находить компромисс с мамиными требованиями по этой части. Курения же в доме она вообще не допускала.
Затянувшись, брательник поинтересовался, словно бы невзначай:
— Такими темпами они тебя рано или поздно вычислят. По билетам там, по кредиткам…
Я глубокомысленно ухмыльнулся, он изобразил предельное внимание. Я не стал его долго мурыжить, а достал из «задника» джинсов свой паспорт и сунул ему под нос. Секунду он вглядывался в мою рожу рядом с незнакомой фамилией, потом ошарашенно уставился на меня:
— Липа?
Я помотал головой, хлебнул «боржома» прямо из горлышка. Пояснил:
— Самый настоящий. Есть такая программа защиты свидетелей, в курсе?
Он кивнул понимающе.
— Вот так-то. В органах посчитали мою автокатастрофу только звеном в цепи каких-то сложных махинаций, вот и решили, что мне стоит на некоторое время скрыться под чужим именем. Просекаешь?
Я врал вдохновенно, хотя, если задуматься, по большому счёту всё примерно так и было, если не считать аферу с паспортом и то, что проводилась вся эта «защита» исключительно по частной инициативе одной изумительной женщины… К тому же другого объяснения своему нелегальному положению ни матери, ни моим родственникам из тех, кто оказался посвящён в тайну моего возвращения, я придумать не мог, как не старался за всё время моего путешествия до родного дома.
Пётр начал очередную папиросу и поинтересовался, ткнул украшение в виде ещё розового шрама под левым глазом:
— Это из той же оперы?
— Ага. Издержки общения с представителями трудовой миграции.
— То-то и видно… Наши уж давно такими глупостями не балуются, сразу стреляют. Чем, кстати, собираешься заниматься? Как я понимаю, с такими документами всё равно на работу устраиваться не стоит… Засветишься, да и в городе тебя многие знают. Может, сплавить тебя в район, к родственникам моей благоверной, например? На время, пока всё не уляжется? А то как не глянь, а матушку подставлять не стоит. Кто этих архаровцев знает, с такой прытью могут ведь и слежку за домом учинить. А рожа — не паспорт, по фотке и дурак опознает, даже с таким украшением…
Я кивнул, но устремляться в село вот так, с бухты-барахты мне тоже не улыбалось. Однако Петька был со всех сторон прав: подставлять родственников и подставляться самому мне резона не было. Надо было что-то придумать, но выход нашёлся неожиданно, причём предложила его, сама того не ведая, мама.
Выглянув во двор, она позвала:
— Архаровцы, а ну обедать! Борщ стынет. Серёжа, пообедаете — сгоняйте к Фёдору, на кордон. Он звонил, просил тебя и Петра с банькой ему подсобить.
Петька заговорщически подмигнул мне и пророкотал восторженно:
— Борщец — это здорово! Вот сейчас отобедаем и рванём к дяде Фёдору в его «Простоквашино».
А мне шепнул уже на ходу:
— А о Фёдоре я и позабыл! Это действительно выход. Ну, по крайней мере, на время.

Дядя Фёдор, действительно, мало чем отличался от своего знаменитого тёзки — обитателя мультяшного Простоквашино, имелся у него на кордоне лесничества и пёс, кудлатый сенбернар Акбар, и пара котов, и даже корова. С той поры, как овдовел, а произошло это почти десять лет назад, жил дядя Фёдор бобылём, хозяйствовал самостоятельно, как-то умудрялся справляться со всем самостоятельно. До сих пор в нашей семье оставалась табу тема о том, почему закончивший в своё время знаменитую Бауманку  преуспевающий и, несомненно, талантливый инженер, проработавший почти двадцать лет на сверхсекретном местном машиностроительном заводе, что производил, по слухам, какие-то по самые не хочу опасные космические вооружения, вдруг уволился и отбыл в полное распоряжение местного лесничества, которое от такого пополнения просто впало в восторженный ступор. Талантливый человек талантлив во всём, что на своём примере Фёдор доказал в очередной раз. Из выделенной ему хибарки он соорудил настоящие хоромы, подлинное Берендеево царство, полюбоваться которым городские экскурсоводы приводили толпы высокопоставленных гостей.
В лесной глубинке дядькины таланты раскрылись в полной мере: он оказался прекрасным резчиком по дереву, столяром и плотником. От похвал он нехотя отмахивался, поговаривая, что инженером тоже стал не от кульмана, а проработав на том же заводе пару лет на станках, пройдя путь от ученика слесаря до мастера цеха и инструментальщика шестого разряда.
Тётя Аксинья была с ним всегда рядом, поддерживала любые начинания, служила опорой на нелёгком жизненном пути. Школьная учительница, тихая и скромная, она прожила с ним в мире и согласии всю жизнь, и, когда она ушла так же тихо, как и жила, Фёдор умудрился не спиться, не впасть в прострацию, как многие бы на его месте, а только стал более молчаливым и нелюдимым. Гостей он терпел, был вполне хлебосолен, но по каким-то неуловимым признакам те и сами понимали настроение хозяина и не засиживались подолгу. Исключение составляли лишь мои родители и Петька. Меня он тоже привечал, помогал делать разные приспособы для скорой реабилитации, когда я поднялся с каталки, возился со мной, как с собственным сыном. Тем самым, который погиб в последний афганский год, прямо накануне вывода за Речку. Фотография Сашки висела у него в кабинете и была единственным напоминанием о самом любимом им человеке. Не считая супруги, конечно.
На этот раз Фёдор решил спроворить баньку. Выписанный из Башкирии сруб уже белел в углу двора, на нашу долу выпало удовольствие заливать ленточный фундамент. Этим мы и занимались с самого утра, монотонно бросая лопатами песчано-гравийную и цемент смесь в электрическую бетономешалку, а затем заливая раствором размеченный свежей опалубкой котлован. Трудиться начали пораньше, с первым солнышком, по утренней прохладе. Накануне вечером успели только сколотить опалубку, после чего сразу рванули на Урал, смывать липкий пот и щекочущую шелуху опилок.
На сегодня у дядьки планов было громадьё, и так легко отделаться мы уже и не мечтали, делая замес за замесом, что твои стахановцы. Но всему когда-нибудь приходит конец, завершилась и наша бетонная эпопея. Ополоснувшись под летним душем прямо на огороде, мы присели в компании с дядькой за стол, накануне им сколоченный из свежеструганных досок специально для предбанника и пока стоящем под раскидистой яблоней. Фёдор, как водится, выставил литр самогона собственного производства, ядрёного, настоянного на коре дуба и цветом смахивающего на реальный коньяк, как, впрочем, и вкусом. Петька сноровисто нашинковал немудрящую закуску, мы степенно расселись по лавкам, нагретым за день степным солнцем, и приняли на грудь по первой…
Раскалённая волна привычно катнулась по гортани и опалила пищевод, в голове что-то щелкнуло, и мир стал значительно привлекательней. Отступили на первый план заботы и треволнения, остался только этот лес, глухо шумевший вокруг, закатное небо над чёрной его кромкой, и два степенных и таких родных мужика напротив. Федор, отчего-то усмехнувшись в усы, заговорщически предложил:
— По второй?
— А закусить? — недоумённо развёл руками Петька. На что дядька глубокомысленно произнёс:
— Выпивка без закуски бывает, а закуски без выписки в природе не существует. Это просто еда. Суть: выписка первична, закусь — вторична. Итак?..
— Наливай, — махнул рукой брат, а я вдруг отчего-то подумал, что вот так, по-домашнему, по-семейному и не сидел уже, наверное, лет десять, а то и более… Махнули по второй, дядька придвинул нам тонко нарезанный окорок домашнего копчения, солёные грибочки, свежеиспечённый хлеб. Мы, урча, как голодные тигры, набросили на яства, словно, как говаривала моя бабка — тот ещё философ! — приехали из голодной губернии. Фёдор тем временем опрокинул ещё рюмку, затянулся трубкой, поглаживая шкиперскую бородку в промежутках между затяжками.
— Надолго к матери? — неожиданно спросил он.  Это было несколько невпопад моим умиротворённым размышления, поэтому я помедлил с ответом, тщательно подбирая слова. Петька наминал окорок, как ни в чём не бывало, словно не был осведомлён о моей пикантной ситуации.
— Можешь не отвечать, — пожал дядька плечами, видя, что я мнусь. — Дело твоё. Только видел я накануне твой документ, как понимаю — подлинный. Не хочешь поделиться, что ты с этим собираешься дальше делать? Вечно бегать?
Я, по его примеру, не дожидаясь Петра, налил себе полную рюмку и выпил. Закусил грибочком, вздохнул:
— Это уж, дядя Федя, как масть ляжет. Мне пока остаётся только ждать.
— Ждать и догонять — две самые поганые в жизни вещи, — согласился он, а брат только кивнул, не отрываясь от поглощения пищи. — Но, смотрю я, не в этом твоя проблема… Нет, не в твоём шраме дело, и невооружённым взглядом видно, что мечешься ты, от одного берега отплыл, а другой ещё, похоже, не выбрал. Насчёт того, что надо подождать, что, мол всё это временно, запомни: нет ничего более долговечного, чем временные постройки. Люди, эвон, в бараки на год-другой в ожидании квартир селились, а иные так в них и жизнь свою прожили. Ты в своём «бараке» надолго задерживаться собираешься? 
И тут мне в голову вдруг пришла шальная мысль: а ведь он прав, прав, как даже сам не представляет. Мне вдруг вспомнилось, как в бытие своё в Мухином пристанище, по прошествии уже почти месяца, я вдруг как-то поймал себя на мысли, что не думаю о том, как изменить свою жизнь, её уклад, а размышляю, как ещё обустроить наше жилище, какие обои, может быть, поклеить, как заделать вечно капающую водопроводную трубу… А не о том, как разобраться в ситуации, найти виновных, наказать преступников, может быть — вернуть Светку.
Я не смирился с положением полу-бомжа, я слился с этим образом, как артист сливается со своим персонажем. Но только бездарный артист от талантливого как раз тем и отличается, что не может выйти из образа вне сцены, живёт в нём и дальше. Спина покрылась липким потом… Действительно, разнежившись на домашних харчах, я стал забывать о том, что произошло со мной каких-нибудь пять-шесть дней назад: убийство Мухи, тюрьма или её дышащий в ухо призрак, поспешное бегство из Москвы, неизвестные визитёры уже здесь, в далёком уральском городке.
— Послушай меня, племянник, — дядька отечески потрепал меня по плечу. — Здесь, конечно, никто тебя в обиду не даст, Но для того, чтобы мы были абсолютно открыты с тобой, ответь мне на один вопрос: много ли за тобой вины? Только не спеши отвечать, подумай, всё взвесь. Ты же здесь среди своих, не на допросе, чай. И незачем лгать самому себе, ведь так?
Петка оторвался, наконец, от окорока и тоже внимательно глядел на меня. Я молча кивнул. Фёдор усмехнулся в бороду.
— Не хочешь говорить?
Я вздохнул.
— Да не знаю я, в чём моя вина. С одной стороны, самые близкие мне люди как лоха развели на бабки. С другой, не стоили деньги тех смертей, которые за этим последовали. Трое невинных людей…
— Ну, судя по тому, что мне рассказал с твоих же слов Пётр, та женщина, нотариус, да и Вован не были такими уж ангелами…
— Они были виноваты всего лишь передо мной, но я не хотел им такого наказания! А Муха вообще был не при делах… В полиции тоже главной версией был грабёж, но Елена мне рассказала, что все деньги Мухи нашлись в тайнике его жилища. Следовательно, целью убийц был я: меня надо было засадить в кутузку, чтобы там со мной расправиться.
Петька недоверчиво покачал головой.
— Не клеится что-то. Слишком сложная комбинация. Трахнули бы на улице трубой по башке, и прости-прощай. А здесь целая полицейская операция!
Я согласно кивнул.
— Вот именно. Для чего-то я был нужен им именно в тюрьме. Зачем? Теперь уже поздно интересоваться, да и не у кого.
— Это всё лирика, — подвёл итог Фёдор. — Дальше то что?
А этот вопрос у меня уже был готовый ответ, выстраданный в процессе перемещения по просторам России.
— Завербуюсь на годик на Север. Как-то забылось, что у меня армейская специальность «механик-водитель». Пошоферю некоторое время, пока всё здесь не утихнет, потом восстановлю паспорт, разберусь с финансами. Вернусь в Москву.
— И чем займёшься? Снова в архитектуру подашься?
Я рассмеялся:
— Ну уж нет! Этот бизнес мне заказан. Это как закрытый клуб, в который попадаешь лишь один раз. Второй попытки не дают. Нет, возможно, и есть варианты, но мне не известны прецеденты. Подыщу что-нибудь в смежных сферах: строительстве там или в дорожном бизнесе. Не зря же Ляпа меня окрестил Прорабом!
Дядя Фёдор кивнул, а потом глухо произнёс:
— Тебе не в делах надо разобраться, а в себе самом. И здесь никакая полиция в купе со следственным комитетом тебе не помощники. Не торопись уезжать отсюда. Поброди по городу, посиди в его парках, выйди на новую набережную… Проникнись запахом, духом Родины… Не важно, что родился и вырос, да и жил в последнее время ты в Москве. Здесь твои корни, здесь родились твои папа и мама, познакомились, полюбили друг друга. В этом городе ты поборол свой недуг… Попроси его, и он снова поможет, наставит на путь истинный… А заодно, между прочим, баньку мне справить поможешь, — неожиданно совсем другим, по-молодому озорным голосом закончил он. Мы с Петром расхохотались! Мне было хорошо! Я действительно был дома.

Три дня мы пахали от зари до последнего лучика солнца, после чего отправлялись на Урал смывать дневную грязь и пот, потов все усаживались за стол, и начиналась, по выражению Петра, «суровая мужская трапеза». Мышцы постепенно пришли в тонус, после дворницкой закалки и самоистязаний на Борисовских прудах теперешняя физическая нагрузка переносилась не в пример легче, чем если бы я угодил к дядьке на подобное мероприятие годик назад. Никакие фитнес-центры не дадут такого драйва, какой вселяет настоящий чисто мужской труд! Не зря кто-то сказал, что труд сделал из обезьяны человека, но, добавил при том, «…не для того, чтобы человек превратился в лошадь!»
Дядька умел гармонично сочетать труд каторжанина с отдыхом патриция, поэтому я всё то время, что мы занимались этим деревенским зодчеством, находился  в состоянии перманентной эйфории. Петька тоже, у него дополнительным катализатором подобного состояния было отсутствие в пределах прямой видимости его супруги, Ольги, дамы во многих смыслах приятной, но паталогически не терпящей таких вот мужских посиделок. Но к дяде Фёдору она была преисполнена чувством какого-то почти мистического обожания, поэтому Пётр ощущал себя в состоянии полной свободы, ведомом, разве что, русским эмигрантам третьей волны…
Фундамент мы закончили, вылив в котлован невесть сколько кубов самолично произведённого бетона и замуровав в нём тонны арматуры. На очереди была установка собственно сруба, когда дядьке кто-то позвонил, и он, оставив на нас кудлатого Акбара и кордонное хозяйство срочно убыл, как он выразился, «на часок-другой», предварительно показав нам, в каком холодильнике и погребе находятся те или иные продукты, и как пользоваться устройством автополива огорода. Мы с Петром переглянулись и достали из Фёдорова загашника очередную бутыль «коньяка»…

Дядькина «Нива» влетела на двор ближе к вечеру следующего дня. Осев точно по середине гостевой площадки, машина замерла, как вкопанная, вся в клубах розовой в свете закатного солнца дорожной пыли. Дверцы распахнулись, из одной разлаписто вывалился Фёдор, с другой стороны из машины вышла мама. У меня погано засосало под ложечкой, и я кинулся к ней:
— Мамуля, всё в порядке? Ты чего приехала?
— Соскучилась, — мягко улыбнулась она, обнимая меня. — Не успел приехать в кои веки раз, как сразу укатил по новой.
Фёдор на правах старшего брата, сурово зыркнул на неё, мама закивала, подхватила меня под руку, повела к дому:
— Тут вот какое дело, Серёжа… Давеча опять приезжали до тебя ходоки из Москвы. Да, так и представились, следователями какого-то комитета по городу Москве. Спрашивали, когда я тебя последний раз видела. Так я им неправду сказала, дескать, не было тебя, охальника, дома уже несколько лет.
Я невесело хмыкнул:
— Нет на тебе греха: это почти что чистая правда…
Мама улыбнулась:
— Вот и я так же подумала. Но как только они отъехали, связалась с Фёдором, он и приехал за мной. Мы решили не ехать немедленно, Фёдор говорит, что они могут за домом следить. Поэтому сегодня отправились как бы в Покровку, к куме, а там уж окольными путями да лесными тропками брат сюда и вывернул.
— Слушай сюда, юноша, — перебил её Фёдор тоном, не терпящим возражений. — Сегодня ещё перекантуешься у меня, куда ж на ночь глядя двигаться. А раненько поутру я отправлю тебя к отцу Валерию, помнишь такого?
Ещё б я его не помнил! Хотелось заорать от восторга! Но я только кивнул, чтобы не перебивать старшего.
— Поедем машиной до Каргалы, там посажу на поезд. Выйдешь в Новосергиевке, оттуда машину возьмешь до Покровки. Деньги есть?
— Найдётся, — снова кивнул я.
— Вот и отлично. С отцом Валерием я созванивался, он ждёт тебя. Будешь у него столько, сколько он скажет. Никаких экспромтов, шаг влево, шаг вправо — попытка к бегству, как говорится. Я пока здесь по своим каналам ситуацию проясню, мать поживёт у меня, воздухом подышит. Тётка в городе на хозяйстве и сама справится. А мне спокойнее. Петька, я тебя у твоей Ольги ещё на неделю вытребовал, так что домой не собирайся. А для начала завтра нашего охламона проводишь прямо до ворот обители и лично сдашь на руки святому отцу. Понял!
— Так точно, товарищ генерал! — лихо отдал честь братишка, но Фёдор добродушно осадил его:
— К пустой голове не прикладывают. Давай-ка, распорядись насчёт ужина, а то вы, смотрю, уже разговелись, а мы с дороги оголодали с матерью. Кстати, Акбара сегодня покормили?
Мы переглянулись и опрометью бросились на хоздвор…

Уже за полночь, валяясь в гамаке, растянутом между двух разлапистых яблонь, я смотрел на далёкие и огромные, словно капли дождя на лобовом стекле, звёзды и думал о том, удалась ли Елене её затея, или эти визитёры — следствие полной неудачи нашего предприятия? И каково ей, подставившейся из-за меня, осмелившейся пойти наперекор системе ради того, чтобы восстановить справедливость и найти настоящих убийц всех этих людей? Про себя я решил позвонить ей по заветному номеру сразу же, как только хоть немного устроюсь и смогу по-настоящему перевести дух, А пока же мне предстоял очередной этап забега на очень длинную дистанцию. И финиша этого исполинского марафона пока что не предвиделось.

Глава 7.  Долгая дорога к Храму

Сущность всякой веры состоит в том, что она придает
жизни такой смысл, который не уничтожается смертью.
Лев Толстой

Я сидел в той же «Ниве», что год назад забросила меня, как оказалось, в совершенно другой мир, который не только перевернул моё представление о том, как я жил в последнее время, но раз и навсегда определил моё отношение к жизни, к миру, к самому себе. Не стоит беспокоиться: я не стал отшельником, не выстроил в сибирской тайге скит, не расшиб лоб в оголтелых молитвах. Просто я стал другим, что, наверное, и требовалось доказать, как говаривали в одном фильме… И я возвращался.

Ровно год я провёл в Свято-Николаевском монастыре трудником у отца Валерия. Удивительное место, поистине чудесное, способное залечить любые раны, как физические, так и душевные. Чтобы не было заблуждений, поясняю сразу, что трудничество — отнюдь не монашество, трудники в чём-то подобны вольноопределяющимся в армии, они живут и работают при монастырях и в качестве вознаграждения получают при длительном пребывании там кров и питание. В отличие от послушников трудники не обязаны посещать ежедневные службы, исключение составляют лишь службы по выходным, но причащаются они каждый день. Все свои вредные привычки трудник обязан оставить вовне, на все свои деяния испрашивать благословения настоятеля. В принципе, трудникам не запрещается выходить за пределы монастыря, но это не одобряется, поскольку «…каждый выход в мир способствует духовному падению».
Стоит ли говорить, что моё трудничество было несколько более свободным в смысле многочисленных ограничений. С первого же дня отец Валерий, проведя со мной проникновенную, почти что двухчасовую беседу, более похожую на «разведку боем», и убедившись в моём искреннем желании задержаться в монастыре на неопределённое время, обозначил мне круг моих непосредственных обязанностей. Учитывая мои специфические навыки, на моё попечение был передан компьютерный класс церковной школы, оснащённый, на моё удивление, по высшему разряду, а также гараж, в котором нашли пристанище «лендкрузер» батюшки, «десятка» Николая — звонаря, первого помощника настоятеля и пресс-секретаря в одном лице, личности во многих отношениях примечательной, и тентованная «газель». Все машины были в приличном состоянии и особых забот мне не доставляли.
Я достаточно быстро влился в ритм жизни обители и усвоил в меру простые правила местного общежития: не лезть с местный монастырь со своим уставом, на всё испрашивать разрешения и… молиться денно и нощно.
Поначалу это было непросто. Несмотря на то, что я не был ограничен рамками какого-то помещения, как в тюремной камере, или оградой, как на зоне, я оставался пленником определённого пространства, повязанный обязательствами, взятыми на себя при «вхождении в должность». В общем-то, для многих и этого достаточно, но моя натура, привыкшая за годы вольной жизни к псевдосвободе и никому не понятному «праву выбора» первое время тяготилась необходимостью всё согласовывать. Правда, когда однажды на мои очередные сетования Николай  просто сказал: «Вспомни себя прикованным к постели», я раз и навсегда уяснил себе, что свобода, действительно, всего лишь осознанная необходимость, прав был товарищ Энгельс. Не поспоришь. И перестал скулить по поводу и без повода.
Работать было интересно. Вот уж, действительно, праздник освобождённого труда, как нам когда-то втирали. Детишки в церковной школе были все как на подбор умненькие, предельно вежливые, от чего я, честно говоря, в наших мегаполисах уже и отвыкать начал. Я настраивал Интернет, реставрировал операционку, учил их работать в фотошопе и других полезных программах. Отца Валерия эти чада просто боготворили, кроме того, из мальчишек он сотворил деревенскую футбольную команду, одел-обул их на свои деньги и возил по всевозможным турнирам. Сетовал, что вот только тренера толкового заманить к себе никак не может. Но рассчитывал со временем решить и эту проблему.
Умелец на все руки, Николай, молодой ещё мужчина, с чёрной бородкой и коротко постриженными волосами цвета воронова крыла, как оказалось, закончил исторический факультет Санкт-Петербургского университета, увлёкся по уши колокольным звоном и даже освоил нелёгкую профессию звонаря и приехал сюда, в Покровку, исключительно по зову сердца. Каждый день он забирался на почти пятидесятиметровую надвратную колокольню и оглашал окрестные леса и перелески малиновым звоном… Мы с ним сдружились, благо что небольшая разница в возрасте давала нам много тем для продолжительного общения. Частенько он уезжал по делам обители в областной центр, приглашал с собой и меня, но я, памятуя о своём практически нелегальном положении, отшучивался и каждый раз оставался в деревне. Чем вызвал особое расположение отца Валерия, который, несмотря на свой относительно скромный по церковным меркам возраст, более всего чтил уважение монастырских правил.
Как-то на досуге он рассказал удивительную историю появления этого монастыря, и я в очередной раз проникся чувством глубокой гордости за народ, способный на такие духовные подвиги.
В самом начале двадцатого века на правом, высоком берегу реки Самарки, в двух верстах от села Большой Покровки поселился в пещерах казак Верхне-Озерной станицы, некто Захарий Карцев. По его собственным словам, ему это место было указано самым Промыслом Божиим. Что собственно явилось самому Захарии — толком не известно, но то, что накануне его появления на месте будущего монастыря местные жители видели чудом появившийся из-под земли и словно устремлённый в небеса огненный столп — известно доподлинно. И все посчитали это несомненным знаком свыше.
Жизнь одинокий отшельник проводил в посте, молитве и трудах. Года два Захарий жил один, впоследствии у него появилась братия: крестьяне из соседних сел, ищущие спасения и подвига. Все они трудились главным образом на копании подземных пещер, питались подаяниями добрых людей, ночью собирались для молитвы в одну общую келью, где неизменно вычитывалось правило, положенное для истинных иноков. Так трудами первых насельников, и было пройдено в земле около ста саже;н  пещерного хода.
С течением времени отшельники-пещерокопатели обратили на себя внимание окрестного населения. Желающих спасаться все прибавлялось, места же для всех не находилось. Нужда побуждала поставить просторную келью. Крестьяне села Покровки уступили Карцеву под келью и садик клочок земли, на которой и поставлен был отшельниками первый домик. Впоследствии Карцевым была куплена десятина земли под надворную постройку, а когда наследники самарского купца Шабалова пожертвовали для будущей обители тридцать с лишним десятин земли, то преосвященным епископом Иоакимом разрешено для братии устроить домовую церковь. Указом Святейшего Синода 1909 года положено начало скита от Мещеряковского монастыря.
Захарий Карцев, неослабный в силе воли при несокрушимой энергии, шёл к одной намеченной цели: соорудить постоянный храм. Для святого дела находились благодетели: они жертвовали церковную утварь, облачения, колокола, иконы и многое другое, не менее полезное в хозяйстве, и через два года после основания, наконец, был сооружен довольно вместительный каменный храм. Кроме него возвели корпус для братии, трапезную, разбили сад, обустроили собственное хозяйство, насчитывавшее семь лошадей и столько же коров. Под посев послушникам отвели около двадцати десятин. Возглавил общину из тридцати шести послушников сам Зосима теперь уже в ранге иеромонаха.
Много трудов, а еще больше препятствий лежало на пути отца Зосимы к осуществлению намеченной им цели, но при помощи Божией и сочувствии благочестивых людей труд был благополучно завершен, все препятствия поборены. В день второй октября 1911 года преосвященный Дионисий, епископ Челябинский, прибыл в скит и совершил всенощное бдение. Так было положено начало короткой, но непростой истории Свято-Николаевского монастыря.
В девятнадцатом годы того же века монастырь был разорён. Монахам было предложено бросить всё и уйти, и некоторые так и сделали, но многие остались, их-то потом и расстреляли в лесу под Оренбургом в 1931 году. Теперь памятный крест стоит на месте их захоронения. Сам Зосима гонений не выдержал и скончался через три года.
Наземные постройки большевики снесли, вырубили сад и тополиную аллею, сняли колокол, закопали святой родник. Но жители села продолжали ходить в пещеры и молиться, тогда власти засыпали и сам вход в пещеры, чтобы никто и никогда в них больше не заходил.
Здесь немного отвлекусь и добавлю, что все наземные постройки монастыря монахи строили из кирпича собственного кирпичного завода. Кладка была очень прочна благодаря уникальной рецептуре раствора на основе яиц и меда. Разрушив монастырь, впоследствии вандалы из этого же кирпича в самой Покровке построили магазин, клуб, и, что любопытно, эти здания до сих пор стоят в целости и сохранности.
В 1993 году была совершена первая попытка найти вход в Святые пещеры, но они открылись человеку только спустя почти десять лет. Сегодня сюда приезжаю сотни паломников и не только из близлежащих областей, а со всей России. Люди молятся, просят помощи или просто благодарят Бога, каждый находит свои слова и свою причину сюда приехать. Водят экскурсии по пещерам не профессионалы, просто люди, которым интересно знакомить приезжих и чудесной историей монастыря. Поэтому каждая экскурсия по-своему уникальна и неповторима. Паломники есть всегда, но водят желающих небольшими группами, поскольку в пещерах очень тесно, потолки низкие, я со своими ста восьмьюдесятью сантиметрами роста там нагибаюсь довольно прилично. Да и вдвоём там разойтись сложно по той же причине.
Сегодня для осмотра и молений открыты только около двухсот метров подземных ходов, но, чтобы понять всю грандиозность работ, проведённых монахами, достаточно сказать, что это примерно десятая часть того, что было выкопано здесь ими в течение всего лишь двух десятилетий. Вот что писал об этих краях один писатель: «Здесь совершенно другой мир. Необычайно чистый воздух и красная тишина в спокойном мерцании свечей. Суетность мира отступает уже на входе. А за первым поворотом вдруг ощущаешь, как на тебя обрушивается Нечто более высокого порядка, идущее, вероятно, из глубин мироздания. Таковы пещеры бывшего Свято-Николаевского мужского монастыря, или, как его называли в близлежащих деревнях до революции, «Николы»…»
В общем, примечательное место настолько, что не грех был на его описаниях остановиться подольше.
Когда жизнь моя несколько обустроилась, я написал эсэмэску Елене, сообщил, что у меня всё в порядке и указал почтовый адрес. Трясся, как в лихорадке, боялся, что; там и как, но ответ пришёл неожиданно быстро: «Позвони!»
Всё ещё маясь шпиономанией и страдая конспирологией, я нажал заветную клавишу быстрого набора и услышал такой далёкий и почти забытый голос:
— Привет, Серёжа!
…Болтали мы долго. Я рассказывал всё, что произошло со мной, она внимательно слушала, не перебивая. Только изредка задавала наводящие вопросы или уточняла детали. Затем пришла моя очередь спрашивать, и я постарался выяснить, с какого такого перепуга Следственный Комитет Москвы пытался достать меня на Урале.
— Всё оказалось гораздо сложнее, чем ты предполагал, дорогой, — устало пояснила Елена. — И, похоже, ты зря обвинял во всех своих бедах исключительно свою супругу. Не хотелось бы тебя расстраивать, Серёжа, но ты должен знать… Светлана Котова пропала при невыясненных обстоятельствах во время погружения на Лазурном берегу. В общем, нырнула — и не всплыла. Тело так и не нашли. Это случилось два месяца назад, в конце августа.
Я выглянул в окно. Поздний сентябрь плакал мелким дождиком, хлюпая по багрянцу кленов. По дорожкам холодный степной ветер гонял сиротливую листву. Наверное, надо было разрыдаться, облегчить душу, но не получалось. Стояла в глазах соль, и выходить не спешила. Чтобы сменить тему, я спросил:
— Я всё ещё в бегах?
На том конце света грустно усмехнулись:
— Ты — нет, но пока в Москве появляться тебе небезопасно.
Не слишком и понятно, но переживём… Вопросы оставались.
— А как там Борис? Живёт и процветает?
— По моим сведениям, он занял пост директора «Эклектики» при новом хозяине вашего холдинга. Кажется так.
— Холдинга? Была же вполне себе конкретная архитектурная фирма…
— Которая превратилась в многопрофильный холдинг. Несколько строительных компаний, сеть автозаправок, пара-тройка супермаркетов. Но это не его заслуга, поверь… Всего тебе пока сказать не могу, лишь добавлю, что твои деньги и бизнес — не самая главная цель тех людей, что затеяли игру. Мы только ещё подбираемся к ним, даже примерно не известны личности тех, кто реально стоит за всей Игрой. Поэтому будь там, где ты есть, до особого распоряжения, я слишком долго тебя ждала, чтобы так быстро потерять. Ничего служебного, личный эгоизм, дорогой. Звони, я всегда рада тебя слышать.

Я больше не звонил. Хватило одного разговора, чтобы я оказался выбитым из колеи размеренной жизни раз и надолго. Пару недель я почти не спал, едва закрывал глаза, перед ними  вставала Светка, такая, какой я запомнил её в ту нашу последнюю и самую жаркую ночь… И весь мой напускной аскетизм слетал с меня, как шелуха с семечки. Я катался по кровати, зажимая в зубах одеяло, стонал от невысказанной боли, от чувства невосполнимой потери… Я не мог поверить, что её больше нет, что с этого момента и навсегда от прошлого останутся одни лишь воспоминания. Я как-то в раз вдруг понял, что одно дело разойтись с человеком, совсем другое — потерять его навечно. Оказалось, что где-то глубоко внутри себя я подспудно мечтал её увидеть, услышать её голос, хотя, как мне казалось, давно вычеркнул её из своей жизни. И даже рассказывая свою одиссею сначала Петру, потом дяде Фёдору, я неосознанно оправдывал её, искал других виновников всех тех бед, что свалились на мою буйную головушку в одночасье. В чём-то я оказался прав: вина моей бывшей на поверку вышла не столь уж явной. Похоже, она тоже стала жертвой этой разводки, пока непонятно только, в какой мере. Но разобрались с ней не в пример оперативнее, нежели со мной. С другой стороны, она и не пряталась с такими ухищрениями, жила своей жизнью по привычке открыто. Кто же за всем этим стоит, если даже Бориса Елена считает всего лишь одной из «шестёрок» в этой комбинации…

Но всё проходит, и это прошло… Упал первый снег, мы с Николаем время от времени становились на лыжи, брали ружья и выходили на местный скотомогильник в погоне за лисьими шкурками. А то и гоняли по окрестным полям зайцем. Время от времени компанию нам составлял неугомонный Петька, зачастивший ко мне в гости, как только я перестал быть здесь на птичьих правах. По части выпивки компанию я ему теперь не составлял по понятным причинам, но рыбалка летом и по осени, охота зимой стали нашим совместным отдыхом. Не забывал меня и дядя Фёдор, хотя бы раз в месяц привозивший весточку от мамы, а то и сама она увязывалась с ним ко мне в гости. Тогда в моей маленькой комнатке, почти что келье, пахло духмяными домашними пирожками, вареньем и домашним хлебом, который никто не умеет печь лучше моей мамы.
Петька похохатывал надо мной, называя в шутку «иноком», но втайне завидовал, правда, непонятно чему. Ему нравилось возиться со мной в гараже, носиться на «лендкрузере» отца Валерия по окрестностям, слушать мои байки из истории здешних мест. К тому же Ольга его забеременела вторично, и будущий «дважды папа» был на седьмом небе от счастья, и его распирало от желания обсуждать будущее своего ребёнка со всеми, и со мной, в том числе.
Новый год мы отмечали всем семейством, в Покровку притащились и Пётр с Ольгой, и мама с дядей Фёдором, Николай не поехал к родне в Питер, а составил нам компанию. А когда куранты отбили новогоднюю полночь, и отгремели петарды, на огонёк заглянул и отец Валерий, поздравил нас с праздником. Так начался первый год моей новой жизни. Так, по крайней мере, я решил про себя. У меня были обширные планы, которые я вынашивал свободными вечерами, сидя в своей комнатке-келье. Оставалось претворить их в жизнь.

Отшумели зимние метели, первая капель покатилась с крыш. Под мартовским солнцем проседали шапки сугробов. В городах снег уже почти сошёл на нет, но здесь ещё распоряжалась зима, и я лишний раз убедился, что природа живёт исключительно «по старому стилю» календаря, не желая считаться с нашим летоисчислением.
Был март, пела весна, оживала природа, пробуждалась от зимней спячки, уже прилетели с южных курортов первые грачи, совсем по Саврасову, когда в моей жизни случился очередной крутой поворот…
Я повстречал Юльку.

В тот день, как обычно в последнее время, я встречал очередную группу паломников. Автобус от станции прибывал в десять утра, и я, по своему обыкновению, пробежавшись трусцой от школы и до монастырского подворья, переоделся в сторожке во что-то более цивильное, нежели спортивный костюм, и выбрался понежиться на весеннем солнышке. Вокруг, куда не брось взгляд, простиралась такая восторженная красота, что захватывало дух, хотелось позабыть обо всех напастях и пройтись колесом, бросая вызов бездонным, невероятно голубым небесам. Я зажмурился как кот в предчувствии кринки со сметаной, а когда распахнул глаза, то увидел её…
Взлохмаченное огненно-рыжее создание, в ореоле кудряшек, в каком-то невероятном то ли балахоне, то ли пончо, сапожки на высоком каблуке, элегантные, в чём-то даже пижонистые, но совершенно не по сезону. Тончайшие лайковые перчатки, возможно, и греют самолюбие хозяйки своим изыском, но уж руки-то не греют точно. Это только по календарю у нас весна, а так ещё бабки говаривали: «Марток — наденешь двое порток!» На солнышке тепло, а поди, отойди малость в тень: моментально продрогнешь. Но не об этом была моя первая мысль…
Глаза! Ослепительно зелёные, не от этого мира глаза! В них отражались надвратная колокольня, безграничная синева неба и моя мгновенно поглупевшая физиономия, окончательно дискредитированная глупой улыбкой от уха до уха… Она смотрела на меня и улыбалась в ответ чисто и светло. И когда я проглотил комок, вставший поперёк горла и выдавил горлом что-то вроде «здравствуйте», она не сказала — прошелестела в ответ:
— Скажите, это вы — Сергей?
Я пришёл в неописуемый восторг от того, что могу ответить, не произнося ни слова, поскольку дыхание перехватило окончательно, и решительно кивнул.
— Прекрасно, — она подхватила меня под локоть и повлекла за собой в сторону храма. — Мне рассказывала о вас подруга, она была здесь накануне Нового года. Вы тогда так интересно рассказывали им про монастырь, его историю, показывали школу, что я невольно загорелась желанием приехать сюда и с вами познакомиться. До недавнего времени мне казалось, что в мире уже не осталось по-настоящему увлечённых людей, и вдруг вы! Это ведь и есть та самая знаменитая колокольня? А где сам родник? Ах, это! А вход в пещеры действительно нашли лишь несколько лет назад? А вы познакомите меня с отцом Валерием?
Я тихо шёл рядом и только кивал в ответ, поскольку говорить не мог по-прежнему, да этого, по-видимому, от меня в настоящий момент и не требовалось. Я упивался обертонами её голоса, купался в словах и предложениях и где-то в глубине души боялся, что это чудо небесное мне только снится…
Спасла меня Таисия, которая сегодня была за местного гида. У входа в Храм она приняла группу и, уже провожая их внутрь святилища, испуганно посмотрела на меня:
— Серёжа, ты в порядке? Что-то глаза у тебя блестят каким-то лихорадочным блеском, да и щёки горят… Сходил бы, сынок, к Николаю, пусть даст какого-нибудь своего отвара, что ли… Сходи, с Богом, а я пока их займу, это часа на два…

Конечно же, ни к какому Николаю за отваром я не побежал, хотя в былые времена махнул бы сгоряча грамм сто пятьдесят водочки для профилактики… Но то, что приключилось со мной, похоже, спиртом не лечилось, я в каком-то полубезумном состоянии нарезал круги поодаль, пока группа не вышла на свет Божий. Завидев меня, незнакомка заулыбалась, легко подбежала:
— Простите меня, я совсем смутила вас своей напористостью, но уж такая, какая есть… Я ждала этой экскурсии так долго, вы не поверите, Сергей! Покажите мне деревню, вашу школу, всё то, что тогда показывали моей Дашке.
Я к тому времени уже вполне оправился от первого потрясения и ответил вполне членораздельно:
— Может, теперь мы уже, наконец, познакомимся? Что я Сергей, вам известно давно. А как вас звать-величать, прекрасная незнакомка?
И моё рыжее чудо прощебетало:
— Юлька, а фамилия обязательна?
И мы беззаботно рассмеялись.

День пролетел, как одно прекрасное мгновение… Я был остроумен и галантен, в меру эрудирован и предельно предупредителен. Я читал стихи: свои, ещё студенческие, малоизвестного Гумилёва, выцарапанного мною из глубин памяти, Пушкина и Цветаеву… Она рассказывала о своём родном Екатеринбурге, про Храм-на-Крови, про родителей и друзей, своей такой непростой жизни в рамках опостылевшего офисного сообщества, желании вырваться на волю, парить среди таких вот лесов и полей, и чтобы рядом был любимый человек… Которого пока не встретила… Пока… Кажется… Лукавый взгляд в мою сторону, от которого я, по сравнению с ней старый хрен, краснел, как «вьюноша бледный со взором горящим» опосля первого поцелуя!
А когда экскурсия закончилась, обменявшись адресами и телефонами, мы распрощались в предзакатных сумерках, и автобус, ехидно моргнув катафотами, переваливаясь на колдобинах, покатил в сторону станции, я вдруг подумал, что это неправильно…
Что если я сейчас не сделаю чего-то главного, может быть, единственно правильного в моей жизни, то ничего в ней уже не случится по-настоящему хорошего, останется мне доживать свой век, в лучшем случае — здесь, среди людей добрых и чистых, но идущих своим, всё-таки отличным от моего, путём. А мой собственный путь пресечётся на окраине этого степного села раз и навсегда. И тогда я, как ополоумевший, вдруг бросился к гаражу, куда только что поставил ещё тёплый с дороги «лендкрузер», на котором отец Валерий вернулся из райцентра, упал за руль и погнал мощного «японца» вслед ускользающему счастью!
…Не знаю, что уж там подумал этот бедолага —  водитель автобуса, когда «крузер», с креном обогнавший его вяло ползущую по сумеречной дороге колымагу, встал вдруг поперёк бетонки, и я, выскочив из кабины, бросился к нему, маша; руками, как ветряная мельница. В общем, водителя я не успел успокоить, поскольку из автобуса выскочила Юлька и, бросившись мне на шею, припала к моим губам жарким поцелуем.
— Иноки, мать вашу, — только и пробормотал выглянувший в дверь водитель, но, увидев столь идиллическую картину, только махнул рукой. — Забирай её, па;ря, от самой деревни девка сама не своя, ревёт всю дорогу…
И я понял, что моя очередная жизнь, похоже, подошла к логическому завершению. Что ж, больше я не стану играть роль жертвы, пора всё расставить по своим местам. И если правда, что время всё рассудит, то я на суде этом не обвиняемый, а истец, и пора пришла забрать всё то, что положено мне Богом, не людьми.
…Юлька всё-таки отправилась тогда в свой Екатеринбург, пообещав вернуться, как только я посчитаю свой «подвиг трудничества» завершённым. Я не посчитал для себя возможным нарушить обет, данный отцу Валерию. Но теперь, когда я не один, я по-настоящему готов к большой драке. И в моих силах заставить противника играть по моим правилам. К барьеру, господа, пришло время моей Игры! Я вспомнил изречение, которое мне привёл как-то отец Валерий: «Истина, которая делает нас свободными, — это чаще всего истина, которую мы не желаем слушать».
Мне предстоит на практике проверить сие достаточно спорное изречение, а для этого рано или поздно придётся вернуться в мир, так как именно там таится разгадка всех тайн, а сколько не прячь голову в песок, проблемы не решишь.

И вот за окном «Нивы» стремительно пролетают родные просторы, за рулём невозмутимый Фёдор, на заднем сидении что-то торопливо, взахлёб, рассказывает Петька, новоиспечённый отец уже второй дочки. Я возвращаюсь к ним. Я возвращаюсь в Юльке. Я возвращаюсь в мир… Чтобы остаться.

ФИНАЛ ВТОРОЙ ЖИЗНИ