Фальстарт

Андре Барбье
Жизнь потеряла смысл для меня внезапно: мгновенно и неотвратимо, в тот момент, когда Она сказала мне, что не любит, что нет во мне перспективы, нет ко мне доверия, нет даже уважения. А потом села в такси и уехала…

Я долго еще стоял на улице, даже не стремясь осознать произошедшее. Снежинки медленно и хаотично падали в свете фонарей. Светофоры обреченно меняли свои цвета с однообразной цикличностью. Также безвольно светились снежинки, пролетая мимо них, становясь то зелеными, то красными, то безнадежно-желтыми, не по своей воле. В памяти запел Сальваторе Адамо «Tombe la neige», все громче и громче, все безнадежнее и безнадежнее. Теперь это моя любимая песня! Теперь это мой гимн!

А утром была пустота… Пустота звенящая, гудящая головной болью. Новый день был совершенно пуст: не только без будущего, но и без прошлого. Он был без времени вообще, его самого не было! Была только боль в сердце. Но сердце у меня здоровое, как оно может болеть? Я лежал в постели, глядя в потолок широко открытыми глазами, придавленный, абстрактный, несуществующий. Много позже пришло осознание и чувство горя. Горе – слишком громкое и емкое слово для одного человека. Когда говорят «горе», подразумевают, что страдать будут многие. Страдать или сострадать. А я был просто один. Кому какое дело до моего страдания? Не горе это, а обида! Мелочное, эгоистическое чувство, рожденное собственной переоценкой, непомерно раздутым чувством собственной важности, эгоизмом. К вечеру обида разрослась на столько, что появилось устойчивое желание напиться…

Звуки клавесина из динамиков, как льдинки, рассыпаются по обнаженным нервам, как осколки стекла, падая на мраморный холодный пол. Они стучат по башке, словно ледяной град, от которого не скрыться ни под всклокоченной шевелюрой, ни под воображаемой раковиной. Прекрасная музыка, в тему! Я зачарован ею на контрасте. Внутри у меня горько и горячо. Я сижу за кухонным столиком, перед окном, за которым искрится зимний вечер под полной луной. Передо мной бутылка водки, бутылка пива и курица-гриль: безобразно развороченная, безобразно пахнущая перегоревшим жиром. Противно и приятно одновременно…

Когда достигнуто желаемое состояние, с чувством нереальности происходящего, с затрудненной фокусировкой взгляда на мелких предметах, с ватными ногами и руками, ожидаемого облегчения не происходит. Напротив: из самых затаенных, темных, позорных уголков моей души всплывает жалость к себе. Уставившись в окно стеклянным взглядом, я начинаю мысленно укорять Ее – за слова, сказанные мне вчера, за черствость в ответ на мою трогательную заботу, за отчуждение и непонимание, за нелюбовь, наконец. Соленые пьяные слезы катятся из глаз, противно щекоча небритые щеки. Мне начинает казаться, что Она сидит со мной за кухонным столом и презрительно свысока улыбается, вместо того, чтобы оправдываться…

Убегаю в ванную от этого видения. Смотрю в зеркало. Измятая пьяная рожа с красными поросячьими глазками, с изрытым морщинами лбом и, трагично сложенными домиком, бровями, как у бездарного клоуна, с безвольно опущенными уголками слюнявого рта, глядит на меня оттуда. Словно скудоумная обезьяна, не узнав себя, я бью кулаком по этой роже, уж как я ненавижу этот образ в данный момент! Осколки зеркала разлетаются по ванной комнате как клавесинный гавот. Из руки хлещет кровь. Под струей холодной воды кровь переливается, перемешивается, клубится, как фантасти-ческое облако, образуя живописный вихрь у сливного отверстия. Кровь – это часть меня, моего существа, моего физического тела, принадлежащего этому миру. Вот бы так целиком: просто утечь отсюда через сливное отверстие в ванной! А почему бы нет?

Я переключаю воду с холодной на теплую, зайдя перед тем на кухню и выбрав самый острый нож. Раздевшись до плавок, погружаюсь в воду со странным чувством прикосновения к неизведанному, к чему то страшному, но манящему. С трепетом жду, когда ванная наполнится. Мысли ушли из мозга, осталось только ожидание. Вода обжигает тело, к шуму льющейся из крана воды, примешивается тоненький звон в голове, похожий на пение цикад в южном парке перед закатом солнца. Я с трудом тянусь за ножом. Мои конечности отказываются работать: ватные ноги не слушаются, рука поднимается с огромным трудом, рывками. Пар, похожий на сигаретный дым, клубится в свете круглого плафона, чей свет стал невыносимо тусклым.
– Надо бы покурить в последний раз, – мелькает в голове неожиданно ясная мысль. И я полез её осуществлять…

Человек, действительно, удивительный механизм – непонятый и неизученный. У него имеются встроенные барьеры, внутренняя защита, программа самосохранения, на случай отказа мозгов. Я мучительно возвращался из какого-то прекрасного, спокойного и приятного места, удивительно реального, с множеством деталей и подробностей. Мне не хотелось покидать то место, но я с болью осознавал необходимость возвращения. Сначала, сквозь звон цикад пробился шум льющейся воды. Затем медленно, как при проявке фотопленки, стал появляться плафон моей ванной комнаты. Я лежал на полу – скрюченный, мокрый, на осколках разбитого зеркала, все тело ныло тупой внутренней болью…

Самоубийство провалилось, как, впрочем, и все остальное, что я предпринимал за последнее время. И этого я не смог сделать! И тут оплошал! Видимо, Она права, считая меня никчемным, бесперспективным, не способным взять на себя инициативу и ответственность! Конечно, Она права, считая меня не достойным ни любви, ни уважения. Униженный, пристыженный, так и не покурив, я еле доплелся до кровати, где и уснул, настоящим беспокойным сном, с надеждой в нем спрятаться, укрыться, с тайным желанием не просыпаться…

Москва. 2010г.