Ох, и смутное время было! Все на всех доносили, все друг друга боялись, даже с соседями не знали, как общаться. Разговариваешь и оглядываешься: вдруг что -нибудь скажешь, за что посадить и расстрелять могут? Михаилу пришлось оставить Нетту за несколько кварталов, чтобы не «засветиться» и не попасть в руки тех, кто арестовал родных. Скрепя сердце, проводил Аню глазами и скрылся. И не знал никто – где он, словно испарился человек.
Потекли тревожные дни, полные томительного ожидания, тоски и неизвестности. Родные видели сидельцев только через зарешеченные окна. Да и свидеться не всегда удавалось.
Где-то через месяц всех арестованных судила «тройка» (Особая тройка НКВД — орган внесудебного вынесения приговоров, существовавший в СССР в 1937-1938 годах обычно на уровне области. Состоял из начальника областного управления НКВД, секретаря обкома и прокурора – прим.авт).
«Тройка» много времени на дела не тратила и долго не разбиралась. Приговоры выносились быстрые и жесткие. Николай работал начальником отдела милиции. Сестра Акулина была у него «на побегушках». Их обвинили в заговоре против Советской Власти и приговорили к расстрелу, как врагов народа.
Деду Никифору и второму сыну Ивану дали по пять лет ссылки. Красавице Маре, как жене врага народа, и Марии, как жене кулака, - по три года ссылки на Соловках. Правда там Марии сильно повезло: определили её на кухню - готовить для обслуживающего персонала. Ну и сама, конечно, голодной не была. Вот только каждый кусок в горле застревал, а из глаз слезы текли: и сама на год не наешься, и детям за щекой, как хомяк, еду не принесешь. Но слезами горю не помочь, как известно.
А Акулину Бог сохранил. Через два часа, как расстреляли её брата, вышел указ заменить расстрел обоих на десять лет ссылки без права переписки. Какое страшное слово «поздно»! Приговоры быстро выносились и быстро приводились в исполнение. Какая-нибудь маленькая бюрократическая проволочка, какой-нибудь заленившийся исполнитель приказа – и Николай был бы жив. И через 10 лет вернулся домой… Но было поздно. И только Акулину отправили неизвестно куда.
На другой день после исполнения приговора, к дому подошла лошадь, запряженная в линейку, на которой небрежной кучкой лежали вещи Николая. Бабушка чуть умом не тронулась. В одночасье лишиться всех детей и мужа – как можно выдержать такой удар?! Как сердце продолжает биться, когда кровиночек твоих уже нет? Как земля не содрогнулась от горя, упавшего на плечи бабушки Евдокии? Почти вслепую от заливающих лицо слез, собрала она вещи малышей Коли, и вместе со сватьей подалась в станицу. Остались в доме трое детей Петра и Марии.
Чтобы больше не возвращаться к этой теме, скажу, чем она закончилась. Отсидев срок и вернувшись домой, Мара забрала детей и тут же выскочила замуж за одного из бывших кавалеров. Леня подрос, пошел в школу, его сестренка ходила в детский сад с мамой, где она работала. Никифор не перенес ссылку, навсегда остался в стылой сибирской земле. Иван, в ссылке оставшись один, думал иногда: «Встретился отец там с Петрушей или нет?»
А сам он вернулся домой, его реабилитировали, восстановили в академии. Детей у них с Апполинарией не было, но художница добилась успехов, ей предоставляли залы для выставок картин и высоко ценили их.
К концу войны вернулась из своего путешествия Тоня, подурневшая, с почерневшими «мешками» под глазами, с некрасивым, но доброжелательным, приветливым майором, мужем Григорием и дочкой Нонной. Им дали хорошую квартиру в военном городке, где у них родилось еще двое детей, которые, повзрослев, переехали в Москву. Как сложилась их жизнь дальше, они не хотят распространяться, и родственников не признают.
Ну, а теперь вернемся назад, когда в доме остались только трое уже почти взрослых детей Марии. Но недолго находились они в нем. Один из бандитов - будущий полицай - со всей своей гвардией, в которой насчитывалось шесть взрослых мужчин, занял все комнаты.
- Вы побарствовали, теперь наша очередь пришла, - говорил он при случае, ухмыляясь. И начался грабёж сада: прямо зелеными оборвали все орехи, лозу виноградную поломали, яблоки обтрясли. К новым хозяевам присоединилась и уличная шпана. Испоганили, осиротили сад, который с такой любовью, не разгибая спины, обихаживали дед Никифор с сыновьями. Но самое главное - ребятишек Соколенко в сад не подпускали, даже охранников поставили и наказ дали:
- Гнать кулацкое отродье!
Зато соседи запустили свою корову в сад, а охранники как бы «ослепли», ничего не видели, ничего не говорили.
Совсем не было житья трем Марусиным сироткам. Наконец, старший сын Коля женился и ушел в дом жены Моти. Работали они в колхозе. Тоня почтальоном подрядилась, а Аня была вынуждена бросить школу. Девочка заболела малярией, совсем исхудала, сил не было, еле держалась на ногах. Но надо было что- то есть, и пошла она в колхоз на уборку фруктов.
Наступили жуткие тридцать второй-тридцать третий годы. Время страшного голода. Время мучений и отсутствия надежды. Смерть, кругом смерть. На улице ни кошки, ни собаки. И только хмурые, болезненные, с животным страхом в глазах, люди. Они думают об одном: где взять кусочек хлеба, чем накормить детей, как остаться в живых и не потерять близких.
Помыкавшись, Тоня с Неттой ушли из дома в колхоз, где им выделили комнатушку и подкармливали. Уже второй год младшую сестру трепала лихорадка. Из-за неё, шатаясь как пьяная, Аня опрокинула корзину с фруктами в телегу, а лошадь в это время тронулась с места и колесом придавила ей ногу. Еле-еле живая, Нетта стойко переносила боль. Конечно, к жизни её изо всех сил тянула молодость. Но их становилось все меньше и меньше. Девчонка опухла от голода, пожелтела от хины, которая уже перестала помогать. Да и сама с постели встать не могла, кусок хлеба заработать, чтобы протянуть еще немного. Лежит, как мертвая, только слезы одна другую догоняет.
Тогда без любви и долгих разговоров Тоня родила мальчонку от близкого друга. Теплилась в душе одна думка: «Мужчина в доме будет, авось, поможет выжить». Заберутся все втроем на печь, ребенка в середину положат, все тряпки, что есть, соберут, на себя натянут. А лихорадка проклятая не отпускает. Наоборот, новую жертву себе нашла: забрала малыша. Родители поплакали, похоронили кроху да и разбежались. Ничто их больше не объединяло. Хотя Антонина призналась сестре, что привыкла к Павлу, и глаза у неё при этом были полны слез.
Так, до самого возвращения Марии с Соловков, дети её жили между жизнью и смертью. Семья частично восстановилась, когда вернулся отчим. Все эти годы Михаил жил на Валааме и ждал освобождения жены. Будучи коммунистом, по возвращении пошел становиться на учет. Его отправили на станцию Чернышёво. Он забрал родных, и все уехали к пункту назначения. Оставили в полуразрушенном состоянии некогда богатую усадьбу и сад на дальнейшее разграбление чужим людям. Столько сил вкладывало поколение семьи Соколенко в этот дом, столько пота пролило в эту землю!
А обернешься – и, кроме боли, нет в душе ничего. Выжжена и вытоптана она, как вытоптан и поломан сад. Пусто в душе, как пусто в разграбленном доме. И только память нет-нет да и вернет некстати воспоминания о счастливой жизни и шумных семейных празднествах. А теперь многих из семьи нет. Кого сослали, кто сбежал, а кто и в землю лег…
Малярия продолжала мучить Анну. Старший брат Николай не выдержал и повел её к врачу. Тот посоветовал сменить климат и начать усиленно питаться. И шестнадцатилетняя девушка оказалась в Ростове у дальних родственников семьи Соколенко.
Продолжение читайте здесь http://proza.ru/2017/03/24/1067