Тихо в зимнем лесу, только сучья от мороза потрескивают. Темно, небо затянуто снежными тучами. Ни звёзд, ни луны. Повыть не на что, а так хочется повыть, излить свою печаль.
Серый волк, сидя на поляне, добывал огонь, вращая берёзовую палку, вставленную в дупло поваленной осины. Битый час он её крутил-вертел, подушечки на лапах стёр. И вот, наконец, появился еле заметный дымок. Волк его не увидел, звериным чутьем учуял. Вырвав из хвоста клочок шерсти, он положил его к месту возгорания, шерсть вспыхнула, затрещала. Волк подложил в огонь мелких сухих веточек, потом добавил крупных. Теперь не погаснет, подумал волк, и заскучал. Сейчас бы барашка, да на вертел. Но за барашком в деревню надо идти, а там собаки-предатели, мужики с ружьями, да с вилами. Прошлый раз еле ноги унёс. Ну что за жизнь, и луны не видно – повыть бы.
– Хенде хох! – послышалось за спиной. Ну, вот, опять началось, подумал волк, и привычно поднял передние лапы.
– Ду бист партизанен?
– Найн, хер офицер, ихь бин нихт партизанен, ихь бин вольф.
За спиной захохотали, и на свет костра вышли два немца в кургузых шинельках, и натянутых на уши пилотках.
– Яйко, курка, млеко?
Волк опустил лапы.
– Слушай, Ганс, меня уже задолбали твои дурацкие шуточки: «курка, млеко», отгрызу когда-нибудь твои яйки, будешь знать, как издеваться над животным. Сам жрать хочу, кишки к позвоночнику прилипли. Вам-то хорошо, вы призраки, ни есть, ни спать не хотите, вот и шляетесь по лесу без дела.
Ганс присел к огню, второй немец остался стоять, настороженно всматриваясь в темноту.
– Опять ты ворчишь, Вольф. Скучно, вот и развлекаемся. Да ещё Курт, как назло, потерял свою губную гармошку. Не находил, случайно?
Волк покачал головой: мне бы ваши заботы.
– Весной найдётся.
– Это так, – согласился Ганс, – Партизан не видел?
– А что их видеть, через три опушки, в Заячьей балке их отряд. Распугали всех зайцев, вояки.
В это время, откуда-то справа послышался стук копыт: «Вива Франция! Вива император!».
– О, майн гот, опять эти лягушатники, – подал голос Курт, – Ганс, может, срежем их очередью? Что их допотопные мушкеты против нашего МГ-40.
– Призраки они, Курт, привидения, впрочем, как и мы. Забыл что ли? Ладно, давай уносить ноги, а то опять начнут кричать: «Ваш фюрер отстой, наш Бонапарт герой».
Только немцы скрылись в чаще леса, на поляну выскочило с десяток конных французов. Вид у них был жалкий. Поверх изодранных зелёных драгунских мундиров крестьянские зипуны и тулупчики. Закутанный в пуховую шаль офицер, пришпорив худую клячу, подъехал к костру.
– Где эти швабы, эти чертовы колбасники? Мы знаем, они были тут. Как доказательство офицер показал губную гармошку Курта.
– Бонжур, мой лейтенант, – ухмыльнулся волк, – я вижу, что за последние двести лет пребывания в русском лесу вы растеряли все манеры подобающие французскому офицеру.
– К черту манеры, мусье волк, вы не девица, вы обыкновенный серый волк.
– Между прочим, моя прапрабабушка была родом из Болонского леса…
– К черту вашу бабушку, или вы мне говорите, куда направились колбасники, или я раскрою вам череп своим палашом.
– Они направились туда, – волк махнул лапой в сторону чащи.
– За мной, солдаты! – скомандовал лейтенант, и французы исчезли за деревьями.
– Аревуар, покойнички, – волк сплюнул на снег, – Кутузова на вас нет.
Между тем небо немного разъяснилось, круглый диск луны выглянул из-за туч. Но выть почему-то расхотелось. Хотелось есть, но еще больше хотелось спать. Волк уже подумывал, не прилечь ли ему у костра, да дремануть до утренней зорьки, как опять послышались шаги, и звук ломающихся веток.
– Добра ноч, пан волк.
Тамбовский волк тебе пан, подумал волк, но вслух сказал:
– А, панове, ну что, Польска ещё не сгинела?
– То нам не ведомо, пан волк, давно на Родине не были.
Толпа угрюмых поляков окружила костёр, стояли, молча, смотрели на волка голодными глазами. Ох, как не по себе было волку от этих взглядов. Впереди стоял рыжеусый сотник, меховую шапку которого украшала яркая брошка с пером какой-то неведомой волку птицы.
– По всему видно, что ясновельможные паны опять заблудились.
– Ваша правда, пан волк, заблудились. Четыреста лет уже бродим по этому проклятому лесу.
– А где же проводник?
Сотник гневно сверкнул глазами, опустил руку на эфес сабли.
– Этот проводник, этот нехороший человек, пся крев, сказал, что пошел до ветру и исчез.
– Проводника часом, не Иваном Сусаниным кличут?
– Не знаю, мы его кличку не спрашивали, мужик, да мужик, сиволапый. Не будет ли пан волк так любезен, показать нам дорогу?
Волк сделал вид, что задумался, засомневался.
– Пан волк, конечно, может показать дорогу, но пан волк желает спросить ясновельможных панов, а не вернутся ли они?
– Если с НАТО, то вернемся, – ответил сотник.
– Не понял?
– Я говорю, если надо, то мы вернемся.
– Нет, не надо, а то ведь опять заблудитесь. Значит так, идёте всё прямо и прямо, пройдёте три поляны, выйдите на Заячью балку, ну, а от неё до Польши рукой подать.
– Дзякую, пан волк.
– Не за что, панове. Да хранит вас Матка Бозка.
Волк перекрестил слева направо уходящих поляков. В Заячьей балке их встретят партизаны. Они им покажут дорогу.
Волк подбросил в угасающий костёр хвороста. Огонь разгорелся, и он увидел лежащую на снегу губную гармошку Курта.
Видимо, французский лейтенант обронил, когда руками махал. Волк продул инструмент и поднёс его к губам. Победная мелодия марша Преображенского полка разнеслась по лесу.
– Ты чего шумишь? – перед волком, как из-под земли вырос мужичок небольшого роста с двустволкой за спиной, лесник местный, – опять нашим партнерам дорогу показывал?
– А, Владимирыч, рад тебя видеть. Можно сказать, единственный живой человек за всю ночь. У тебя пожрать есть чего?
– Есть, – кивнул лесник, и вытащил из-за пазухи холщовый узелок. – Мяса, извини, нет, но и от этого, думаю, не откажешься.
Лесник сел на пенек и протянул волку узелок. В узелке был шмат сала и краюха хлеба. Волк проглотил слюну.
– Сало, небось, от наших ближайших партнеров?
– Вовсе нет, своё импортнозамещённое.
Волк тут же принялся за еду, но и про гостя не забыл.
– Вот, скажи, Владимирыч, что они в наш лес всё лезут и лезут?
– Кто?
– Ну, эти, как ты говоришь, партнёры.
Лесник ответил не сразу, пошурудил палкой в костре, столб искр поднялся к небу.
– У нас лес большой, богатый, а у них три осинки на три версты, они говорят, несправедливо, мол, делиться надо. У вас дрова есть, у нас нет. А ещё говорят, что боятся нашего леса.
– Постой, Владимирыч, я что-то не пойму, – волк перестал жевать, – боятся и всё равно лезут? Это как так? Вот я, например, ежели охотников боюсь, то уношу ноги куда подальше, а не лезу под их ружья.
Лесник только усмехнулся в ответ, отвернул правый рукав полушубка, посмотрел на часы.
– Скоро светать начнет, пойду я, территория у меня большая, пока всю обойдёшь. А призраков этих ты не бойся. Призраки, они и есть, призраки, какой от них вред. А чужих, пока я здесь лесник, мы в наш лес не пустим. Ты даже не сумлевайся. Ну, разве что на экскурсию.
Лесник ушел. А волк прилег возле тлеющих углей. Утром ему никто не помешает. При свете призраки не ходят.