Эпиграф
«...Но лучше поклоняться данности
С глубокими её могилами,
Которые потом,
За давностью,
Покажутся такими милыми
Да.
Лучше поклоняться данности
С короткими её дорогами,
Которые потом
До странности
Покажутся тебе
Широкими,
Покажутся большими,
Пыльными,
Усеянными компромиссами,
Покажутся большими крыльями,
Покажутся большими птицами.
Да. Лучше поклоняться
Данности
С убогими её мерилами,
Которые потом до крайности,
Послужат для тебя перилами
(хотя и не особо чистыми),
Удерживающими в равновесии
Твои хромающие истины
На этой выщербленной
Лестнице.»
Иосиф Бродский. Из стихотворения «Одиночество».
Глава 1. Дежавю у развилки дорог.
Пять километров, казалось бы, не такая уж и длинная дорога. Да ведь это смотря какая дорога и смотря куда она ведёт.
Сейчас Тоня стояла у развилки двух дорог - одной широкой четырёхполосной асфальтированной, что начиналась от самых Покровцов и уходила далеко к самому горизонту, в направлении столицы. И другой - узкой, местами труднопроходимой, запыленной деревенской дорогой, уезженной тракторами и тележными колёсами, забитой копытами тяжеловозов, возивших на телегах с фермы молоко в больших алюминиевых бидонах. Той, что исхожена усталыми ногами пеших путников, ходивших из Кудельков-деревни, через которую эта дорога проходила, и до самих Покровцов - райцентра, к которому эта дорога собственно и вела. По ней ежедневно курсировали деревенские жители с котомками, полными всяческой провизии, разным хозяйским самодельным инвентарём, или огородным, садовым, ягодноовощным разнообразием в торбах и корзинах, предназначенных для торговли на поселковом Покровецком центральном рынке. Дорогой многострадальной, утоптанной, утрамбованной, веками захоженной, которая робко сходила с основной дороги вниз и уползала неуверенной змейкой с обочины главной дороги в поле. Там она сначала проглядывала извивающимся пунктиром среди полевых разнотравий, затем, уже чуть дальше для взора, переходила из пунктира в многоточие, и после многоточия, метрах в трехстах, окончательно терялась из вида. Как раз вот здесь, на месте этой дорожной развилки и начинался отсчёт этих пяти километров.
Тоня хорошо понимала, что назад теперь уже пути нет и, что она непременно должна будет дойти до намеченной цели. Должна конечно не кому - то другому, а исключительно самой себе - Тоне. Ну конечно должна! Непременно должна! Безусловно должна! И во что бы то даже ни стало! А иначе какой смысл было всё это и затевать
Сейчас в голове у Тони промелькнуло чувство похожее на дежавю. Как будто она уже когда - то видела себя на этом перепутье двух дорог. Интересно почему это чувство возникало сегодня у неё уже не в первый раз? Наверное дело было в том, что ещё месяц назад, когда были куплены билеты до Покровцов и стало определённо ясно, что попутчиков в лице мужа или сыновей, у неё не будет, так как все были заняты своими делами и работой, так вот с того самого момента, уже несколько раз она представляла мысленно эту развилку дорог и себя одиноко стоящей в нерешительности на этой самой развилке. И это дежавю, скорее всего, было навеяно воспоминаниями о её собственных мыслях.
Тоня поколебалась с минуту, оглянулась на остающиеся позади себя Покровцы, с уютными, чистыми улочками провинциального городка, утопавшими в яблонях и черёмухах, ухоженными палисадниками и парадными, резными оконными наличниками домов, обращенных к угадываемой вдали, по дымке молочно - голубоватого, не до конца развеявшегося, утреннего тумана, в истоме летнего зноя лежащей и едва только недавно проснувшейся, могучей синеокой красавице Волге.
Тоня ещё раз окинула взглядом любимые, знакомые с детства родные места. Постояла ещё немного. Потом она сделала жест, который был её привычкой с малых лет - во всех сложных обстоятельствах Тоня нахмуривала брови до складки на переносице и резко встряхивала головой, тем самым, как бы отгоняя прочь свою неуверенность и все ненужные мысли, вселявшие в душу сомнения, которые порой только мешают осуществить задуманное дело. Затем, сделав первый шаг, она как пловец набравшись духу перед заплывом в холодную глубокую воду, неторопливо, но уже уверенно, не оглядываясь, пошла по той самой, второй дороге, которая сползая по обочине вниз уходила далеко - далеко в поле и плутая где-то между полями, лесами, оврагами и перелесками вела к старому полузаброшенному деревенскому кладбищу. Одному из многих и многих тысяч, ничем не приметных, деревенских погостов, что сиротливо, поодиночке разбросаны на бескрайних просторах матушки Руси.
Глава 2. Эти извечные дилеммы выбора.
Это старое кладбище официально давно считалось закрытым для подхоронений. И дорога к нему была практически не проездной, а местами даже и вовсе труднопроходимой.
Почти все местные жители хоронили своих сродников на новом, примерно лет сорок - пятьдесят назад открытом, и соответствующем всем современным стандартам, кладбище, к которому, к тому же, была проложена хорошая асфальтированная дорога.
Так что кладбищ в Покровцах было два. Одно - далеко расположенное от посёлка, старое, древнее, полузаброшенное, с множеством неухоженных, позабытых, позаброшенных могил, которое вело отсчёт времени от самого пресловутого царя Гороха.
В центре его, на высоком холме, печально возвышались стены древнего храма или вернее будет сказать — руин, оставшихся от него.
Для людей практичных, рациональных — хоронить родных на этом кладбище — сплошные минусы.
Плюс был только в том, что покоясь на этом старом кладбище, человек как бы оказывался сопричастным к многовековой истории своей родной земли. Здесь он был не «Иваном родства не помнящим», а частью, продолжением своего рода, от которого, ложась здесь, он не отрекался и его Судьба в «Книге Жизней» оказывалась переплетённой с судьбами его предков. Но много ли сейчас людей, которые это могут оценить да и вообще задумываются над этим?
И кладбище второе, перечислить плюсы которого не хватит пальцев на руках, как в шутку говорят «придётся задействовать и ноги». Посудите сами... Близко расположенное к посёлку, новое, чистое, хорошо проветриваемое, светлое, с заботливо ухоженными могилками, лежащими среди бодрых молодых сосен. С множеством красивых памятников, с любовью сделанных руками местных мастеров - умельцев из гранита и даже из натурального мрамора. С множеством кованных, свежевыкрашенных оградок, некоторые из которых, были настоящими произведениями искусства. Место приветливое, уютное, тихое, где человеку, пришедшему проведать родные могилы, даже дышалось как то спокойно и легко. Да ещё с этой вот новёхонькой, ровной без всяких рытвин и ухабов, заасфальтированной, глянцевой дорогой, той что вела от самых Покровцов. По которой провожать умерших, если и не сказать, что одно удовольствие, слишком кощунственно бы это звучало, но всё же, согласитесь, было гораздо, гораздо легче. Не так безотрадно и не так горько, как провожая усопших на первое, старое, заброшенное кладбище.
На него, на это новое кладбище, казалось, будто вовсе даже и не в последний путь провожали усопших, а как-то полегче, попроще и поспокойнее, для тех кто оставался жить дальше, в ожидании и своего последнего часа, который, к большому сожалению, неизбежно к каждому из нас придёт в свой срок.
Ну, а если хоронили не совсем близких родственников, то после двух - трёх рюмок водки, пропущенных за помин души, русская душа начинала требовать разворота и некоторые сельчане, бывало, еле крепились и сдерживались, чтобы на похоронах не запеть, или не пуститься в пляс, так уж совсем не к месту, бывает иногда хорошо и радостно на душе у человека.
И где же вот, скажите на милость, хоронить своих родных? И, что бы Вы, выбрали из этих двух вариантов? Конечно не дай Вам Бог таких проблем, но всё же... Уж поскольку эти вопросы рано или поздно встают перед всеми нами, глупо бесконечно, по детски трусливо, обходить их вниманием. Ведь это всё неизбежные житейские проблемы.
И тут же, конечно, возникает у человека ещё один, может быть самый главный вопрос - где лучше и правильнее, спрашивается, лечь ему самому? Какое завещание оставить перед смертью родным и близким? То - то и оно, что всё тут, оказывается, очень даже непросто. Такая вот дилемма!
Все эти обстоятельства порождали в посёлке много споров и недоумений. Многих просто вводили в какое-то замешательство. Иногда из-за этой путаницы даже «распадались» некогда дружные семьи, когда к примеру жена была похоронена на старом кладбище, а мужа дети хоронили на новом.
Но, как водится, в любом деле, и здесь, находились особо упёртые люди и, преодолевая немыслимые трудности, связанные с перевозкой по не проездной дороге, умудрялись всё-таки похоронить усопших на дальнем старом, заброшенном родовом кладбище. Некоторые, философски настроенные сельчане, додумывались даже до того, что между понятиями «усопший» и «умерший» есть некая, непосвящённому человеку малопонятная и едва уловимая разница. И, что мол для «усопших» лёгких путей не было в этой земной жизни и пусть их останки покоятся на старом кладбище, которое само по себе для некоторых людей было олицетворением древней святой Руси. Мол, они этого заслужили. Ради них стоит немного помучаться и похоронить их там, где лежать следует порядочному человеку. Там, где гуляет дух веков и где покоятся останки преждеусопших православных христиан, в ожидании страшного и радостного всеобщего Воскресения, которое непременно случится, потому как обетовал его сам Господь Бог Саваоф, которому под силу было призвать из космического мрака вселенной в бесконечном потоке времени твою бессмертную человеческую душу и которому также под силу воскресить её в известный одному Ему срок. Будь мужественным, человек, и не теряй надежду перед лицом смерти. А те кто, мол, понятий «правильных» о жизни не имеет, и разницы в понятиях «усопший» и «умерший» никакой не видит, тому, значит, самое место покоится среди «умерших». Лежать ему, полёживать в комфорте и со всеми удобствами и современными стандартами - на кладбище ближнем, новом, то есть.
Конечно это уже перебор, не нам ведь суды над умершими устраивать. Пусть судит Бог. И вообще, только поглядите на них, как всё вывернут наизнанку эти любители истории, теологи самочинные. Вот скажите пожалуйста на милость - ну чего этим упёртым умникам вообще в жизни надо? Ну зачем они усложняют постоянно всё себе самим и всем людям вокруг? Вечно лезут они со своими моралями, будоражат совесть! Ведь всё же для них, как для порядочных людей, власти хорошо сделали. Ну так и живите вы спокойно и помирайте по — человечески и в приличных условиях! Так ведь нет! Всё бесполезно... Прут, тащат своих «усопших — умерших» на старое кладбище, ну хоть ты тресни! На этих, вечно буксующих даже в летнее время, грузовых машинах. На тяжёлых гусеничных тракторах в межсезонье, когда ещё совсем нет снега и которые только ещё больше вконец разбивают старую дорогу. Зимой же, по наметённым сугробам, на больших, деревянных санях с широкими полозьями, прикрепленных к трактору сзади. Бывает, иногда даже, по старинке, прилаженных к лошади, особенно ранней зимой, когда только скуёт землю первый морозец, да чуть припорошит дорогу снегом.
И так безотрадно, безысходно, безутешно, уныло, выглядят со стороны эти похоронные процессии. Когда, бывает, небо затянуто сероватой мутью, сама дорога проходит через занесённое таким же сероватым, отражающим серое небо, снежным покровом, и насколько хватает взора, на километр — полтора, ни одного цветного пятна, только всё та же серая муть, муть... Несёт в лицо колючей позёмкой, скрипят сани, везущие гроб, унылые, мрачные лица, провожающих в последний путь усопшего, молчаливых сродников...
Даже трудно подобрать слова, чтобы описать те, сковывающие душу льдом, чувства, которые рождаются у самих участников таких похорон.
Иногда, там, где человек совершенно бессилен описать свои переживания словами, это может сделать за него музыка. Только ей это под силу. Наверное для этого Господь и посылает в мир талантливых композиторов, которые могут набором гармонических, музыкальных звуков выразить всё невыразимое, что происходит порой в бедной человеческой душе, чтобы помочь ей «высказаться». И если было бы возможно выразить музыкой чувства страдающей, тоскующей человеческой души, то дорога к новому кладбищу, наверное, звучала бы хотя и грустно, но всё же умиротворяюще и спокойно, как например Адажио Томазо Альбиони в органном исполнении, ну или как, всем известная, Лунная соната Бетховена.
А вот дорога к кладбищу старому звучала бы совсем иначе... Здесь это был бы безутешный «Реквием Лакримоза» Амадея Моцарта в исполнении камерного хора, ну или, к примеру, сжимающие тоской душу, (если она конечно есть у слушающего) композиции Клинта Мэнселла, такие как «Вечный свет», как она звучит в фильме — драме режиссёра Даррена Аронофски « Реквием по мечте» или ещё более трагично звучащая, композиция «Смерть — это дорога к благоговению», написанная им, к фантастическому фильму — притче «Фонтан», того же режиссёра.
Эта музыка берёт душу человека в такие жёсткие, сильные тиски, что ты уже не сможешь, как не силься, улыбнуться, до самого последнего её звука, до самой последней ноты. Такую музыку людям, настроенным на лёгкое отношение к жизни, лучше не слушать вовсе, они, чего доброго, могут заподозрить, что жизнь сложнее и серьёзнее, чем им кажется и даже сильно расстроиться.
Но это, конечно, просто небольшое отступление от рассказа.
И дело конечно совсем не в этом всём... И не в музыке, и не в том, у кого, что сидит в головах и кто как себе лишние трудности в жизни находит. А дело было в том, что навестить родные могилы на старом кладбище, было проблемой даже для тех кто постоянно проживал в Покровцах, а для тех кто приезжал из других городов, уж и подавно.
Вся Тонина родня, до самых пра-пра-пра, как раз и покоилась на том самом, старом, заброшенном погосте, в пяти километрах от Покровцов.
Глава 3. Пару слов о главном герое.
Ещё вчера в шумном многомиллионном мегаполисе Тоня была не Тоней, а Антониной Андреевной - юристом с многолетней юридической практикой. Имела свой небольшой офис, много консультировала, часто ездила в командировки, читала лекции в социальном колледже.
Помимо всего этого она была обычной добропорядочной супругой и имела двух, уже взрослых, сыновей.
Совсем недавно она стала, к тому-же, бабушкой - старший сын приподнес ко дню её рождения подарок, в виде очаровательной белокурой внучки, Сонечки, которой, совсем уже скоро, исполнялся годик.
Муж Антонины Андреевны много лет работал в одной небольшой компании, связанной с логистикой в рыбной промышленности, и в настоящее время, по своим рабочим делам, улетел на месяц в неотложную командировку в Норвегию.
В общем жизнь, как жизнь, не хуже, чем у многих. И за многое Тоня часто мысленно говорила «Слава Богу за всё». Хотя временами ей и очень трудно бывало, а всё же многие её мечты юности, к счастью, осуществились.
Когда-то, давным - давно, совсем ещё юной девчонкой улетела Тоня из Покровцов в столицу, где сначала поступила, а затем и закончила юрфак университета, вышла замуж, родила детей... И во все годы, с самой ранней юности, сначала на каникулы одна, а потом уже и в отпуск с семьёй, приезжала она на свою малую Родину, в дорогие, милые сердцу Покровцы, где её всегда кто-то с нетерпением и любовью ждал.
Во всех житейских проблемах, нестроениях, которых, как и у всех людей, у Тони также было бесконечное множество, всегда её согревала мысль, что где-то на свете есть её отчий дом, её многочисленная родня, кому искренне была небезразлична её жизнь и все её Тонины большие и маленькие беды и проблемы. И как бы там тяжело порой не было на душе, надо было только дождаться долгожданной встречи с родными, со своим родительским домом и всё, всё в жизни обязательно разрешится и наладится.
В Покровцах, ещё долго после Тониного отъезда, оставались и её близкие школьные подруги.
Когда - то, в молодые годы, мама Люба часто обижалась на Тоню, когда та просила её не приходить к поезду. Дело было в том, что встречать Тоню обязательно приходили Тонины школьные подружки, а мама не давала им вволю пообщаться, поболтать, вечно торопя и настаивая на том, чтобы Тоня побыстрее шла домой, явно не желая Тоню с кем либо делить. Мама Тони была такой же, как и все мамы на свете, для которых их дети, независимо от возраста и социального статуса, остаются всего лишь их мамиными, любимыми детьми, которых опасно оставлять без контроля. Иногда мама Люба читала, прилюдно, Тоне короткие воспитательные нотации, одёргивала её совсем не к месту или беспардонно, безтактно перебивала на полуслове, как маленькую непослушную девочку. Конечно это всё было неприятно и раздражало Тоню, но ведь мамам всё прощается за их безусловную любовь к нам.
Дома же Тоню ждала старенькая бабка Настя, которой, из - за возраста, до вокзала было уже не дойти.
Отец Андрей Тоню встречал с поезда редко — он вечно работал с утра до ночи и, как всегда, был на своей работе незаменим. С ним встречались уже вечером, когда он, уставший, возвращался с работы домой.
Глава 4. Покровцы. Милая малая родина.
Уклад жизни в Покровцах был почти деревенский, особенно на окраинах городка.
Большинство жителей имели свои огороды, держали коров, коз, поросят, по центральным улицам и в переулках между домов гуляли смиренные овечки, отставшие утром от общего стада, угнанного на выпас. Тут же, рядом с ними, пощипывали траву глуповатые, пучеглазые козы.
Создавая броуновское движение, в проулках домов, бегали, разных мастей, куры, утки, вечно кудахча, гогоча и выясняя запутанные семейные отношения в своих птичьих гаремах. Постоянно где - то с самого раннего утра голосили петухи, ведя свою почасовую перекличку. Важно прохаживались по дорожкам краснолапые, длинношеие, задиристые шипуны - гуси.
И, порой, было даже трудно понять, кто же хозяин всей этой птичьей разномастной, разноголосой, кудахтающей, гогочущей стаи, пока, ближе к ночи, не начинался ежевечерний ритуал подсчёта голов этой мелкой и крупной живности, и всех коз, овечек, птиц, хозяева не загоняли по своим дворам.
Часто бывало, что они и сами не были уверены в том, что это именно их гуси - куры, а не прибившаяся случайно соседская пара - тройка несушек. Из — за чего, частенько возникали мелкие, выяснительные, ежевечерние, соседские склоки.
Характер отношений и общения между соседями были также скорее деревенского уклада.
В гости друг к другу ходили без лишних церемоний и даже вообще без всякого приглашения и не ожидая нужного повода, как принято в городе. Например просто со скуки или просто проведать, поболтать, посплетничать и обсудить все покровецкие последние городские новости.
Компьютеров - интернетов тогда ещё не было и «в контакт» люди выходили напрямую, без всяких посредников.
Ну, а уж если случалось, вдруг, что к кому-то приезжали из города свояки, то дверь дома весь день не закрывалась вовсе.
Так всегда было и с Тониными приездами - дом Тони превращался в «натурально проходной двор» -как ворчливо называла бабка Настя, участившийся поток посетителей. «Только грязь ташшут, да топчут. Полы протереть не успеешь, опять паразиты наследят. Дома то им паразитам не сидится, ровно к ним гости то приехали »- бубнила она себе под нос. Бабка Настя большим гостеприимством не отличалась, но к этому все давно привыкли и почти не обращали внимания на её едкие, иногда просто откровенно злобные замечания и комментарии.
Бабку Настю Тоня любила с детства и принимала её без всякой критики. Проходя мимо неё, Тоня, иногда, не обращая внимания на её вечные ворчания, хватала бабку Настю в свои объятия и целовала куда попало - в щёку или в голову, пользуясь тем, что бабка не могла от неё увернуться. Бабка, бросая тряпку, отмахивалась, поправляла платок и смеясь говорила Тоне: «Ой, Тонюшка, да перестань ты! Вот озарница! Испачкаешься ведь об меня, руки то у меня смотри какие грязные. Кобылка ты моя необъезженна-я-я-я, роза ты моя не помятая-я-я-я! Косточки мне все переломае-е-е-ешь, я ведь уже старая, Тонюшка, ну перестань, неугомонная! Ой чую оседлает тебя скоро какой — нибудь лихой наездник! А ты, Тонь, быстро только ему не сдавайся, гляди мне! Побольше истомишь его голубя - больше потом ценить тебя будет! Послушай меня старую — я жизнь прожила. И на нравы нонешние городские не гляди, себя оберегай от нахалов - прилипал всяких городских.»
Тоня смеялась ей в ответ: «Да кого томить то мне, бабка Настя? У тебя самой всегда всё одно на уме - ты у меня просто неисправима!»
Бабка заговорщицки трясла указательным пальцем: « А вот увидишь, увидишь...Меня чутьё никогда не подводит, скоро объявится голубь у твоих дверей с букетом и надушенный — «Вот он я — прынц» - скажет. Очаруется моей кобылкой игри-и-и-вой, озорно-о-о-ой, ла-а-асковой, ненагля-я-я-ядушкой моей — растягивала она слова, как бы собираясь заплакать и тут же, прежним, бодрым голосом, продолжала — как он ополоумеет от любви то, тут ты его и бери голыми руками - хош черевички требуй, хош аленький цветочек — всё тебе раздобудет!!!» - так обнадёживающе, жизнеутверждающе, бодро и оптимистично резюмировала она.
В дни приезда Тони обязательно приходили подруги детства - соседки по дому, и с каждой из них можно было болтать часами, так много чего их связывало в прошлом. Приходили обязательно двоюродные сёстры Люда и Вера. Ещё непременно навещала Тоню крёстная - бабка Лиза, потом подтягивались тётушки третьего родства и уже дальше шла всякая седьмая вода на киселе.
Конечно же заходили и соседи - всем не терпелось свидеться и пообщаться. Все при встрече обнимались, целовались и все искренне радовались её Тониному приезду.
Глава 5. Дом. Милый дом.
Родительский дом Тони стоял на берегу широкой разливистой Волги в красивом живописном месте, где по всей округе чувствовалось влажное дыхание могучей, необъятной, огромной, бесшумно несущей свои глубокие воды, реки, и где всё жило, наполнялось её спокойным, размеренным и в веках неизменным, ритмом.
Весна с пробудившимися, ещё тёмными, несущими сверкающие, весёлые, играющие на солнце, гладкие льдины, водами.
Лето с томным маревом ранних, утренних, густых, молочно - голубоватых туманов, с долгим, протяжным гудением важно проходящих мимо катеров, речных трамвайчиков и теплоходов с горстками, едва проснувшихся, зевак — туристов, прилипших к фальшбортам, и всматривающихся в свои бинокли в сторону берега. Для них и Тоня, стоящая на берегу Волги и её уютный, большой, деревянный дом с резными, белыми, оконными наличниками, да и все Покровцы в целом, были просто частью экзотики.
Ту-ту-у-у-у, ту — ту-у-у...- свистели пароходы маленькой Тоне — расти быстрее, мы возьмём тебя с собой... и ты поплывёшь с нами в дальние края и увидишь огромный прекрасный мир...
Осень с печальной сизой, навевающей грусть, дымкой над холодной рябью воды и уже с первыми утренними заморозками. С тоскливыми, прощальными кликами улетающих в дальние, тёплые края птиц, вслед которым Тоня в детстве часто махала рукой, стоя всё на том же берегу Волги, наскоро накинув поверх кофты, тёплую шаль: « Возвращайтесь ко мне скорее! Приносите с собой весну!»
И бесконечно долгая зима, с её немым, сковывающим, всепоглощающим оцепенением, оторопью, с её тишиной и белым, сияющим на солнце, безграничным, бескрайним саваном, насколько хватает взора, покрывающим всю ширь и даль уснувшей до весны, могучей реки.
Лишь изредка, безупречную, зимнюю, белую гладь замёрзшей реки, нарушали, откупоренные чёрными дырами глазки круглых прорубей, дымившиеся белым морозным парком, да ещё проплешины редких полыней, тянувшихся вдоль берега.
А прямо за Тониным домом, на возвышении, по самой краюхе высокого берега Волги, находился старый яблоневый сад. Он был непередаваемо чудесен, во время своего цветения в весеннюю пору и в самом начале лета.
Этот сад, с детских лет, был непременным вторым планом, фоном, а иногда и просто равноправным участником всех Тониных девичьих сновидений.
Во сне он даже иногда разговаривал полушёпотом с Тоней, как её старый, верный друг. Иногда, он склонял над Тоней свои нежные, цветущие, ароматные ветви яблонь, слегка касаясь и поглаживая её лицо, при этом напевая ей какие — то незнакомые, дивные мелодии, похожие то на вдалеке звучащие, как бы из далёких, далёких полей, «Половецкие пляски» копозитора Бородина, из знаменитой оперы «Князь Игорь», которые часто лились на всю громкость из радио, висящего под часами с кукушкой, на кухне, то сменял свои напевы на нежные колыбельные песни, которые, по пробуждении всегда забывались, но оставляли после себя в душе, то лёгкую радость, то тихую беспричинную грусть.
Глядя на сад снизу вверх, от дома Тони или от тониной любимой летней беседки — деревья сада, казалось, сливались белыми от цветения, раскидистыми кронами, с самой, белёсой у горизонта, синевой неба, с его лёгкими, перистыми облаками и разрезающими, чиркающими небосвод ласточками.
И всё, что происходило в Тониных девичьих снах, случалось непременно в этом загадочном, зачарованном, цветущем яблоневом саду.
Тоня с годами к этому так привыкла, что просто перестала это замечать. Этот яблоневый сад, скорее всего, стал просто частью её души.
Вечером, в день приезда Тони, на улице, под навесом у дома, обязательно накрывали огромный самодельный дощатый, много лет назад сколоченный, стол, размером почти с полдома. Он располагался буквой «п», посреди двора и остался ещё со дня свадьбы старшего брата Сергея. После свадьбы его просто поленились разобрать да так к нему и привыкли. В молодые годы Сергей уехал на БАМ да там и осел в районе Братска, вместе со своим семейством, в Покровцы он приезжал очень редко, было и дорого и далеко — не наездишься.
Стол обычно накрывали разноцветными клеёнками, с рисунками похожими на родной Ивановский текстиль — незатейливыми, всеми узнаваемыми, цветочными узорами.
Глава 6. Застольные посиделки.
За этим огромным столом вечером собиралась вся родня и все соседи - старики и молодёжь вперемежку. Каждый с собой приносил что-то съестное чтобы всех порадовать: пироги, студни, салаты, конечно не обходилось без, домашнего производства, русского виски в большой бутыли, в изготовлении которого, несмотря на все запреты государства, местные мужики были большими спецами. Запах сивухи, среди «спецов», считался «моветоном». Его, при правильном перегоне и соблюдении «технологии производства», не должно было быть вовсе. Этот напиток, пропущенный через активированный уголь и настоянный на дубовой подсушенной стружке, обладал, как говорили знатоки, истинно целебным действием и был лучшим в мире адаптогеном и иммуномодулятором. Это была настоящая школа с преемственностью, своими традициями и своей народной философией. По рукам ходила, отпечатанная на печатной машинке, статья профессора Углова о спаивании русского народа. Мужики обсуждали её и не соглашались с уважаемым профессором. Как то однобоко он освещал вопрос. Углов приходил к выводу, что пьющие люди в конечном счёте выпивкой укорачивают свою жизнь. Не учитывал профессор только то обстоятельство, что если бы русские мужики не пили, они возможно помирали бы ещё раньше. Ну, а как справляться со стрессами, профессор Углов? Психологов личных у русского мужика нет, церкви семьдесят лет в гонениях, так, что с батюшкой — священником за жизнь не потолковать, когда нужда есть... Смысл жизни отобрали, заменив суррогатами Карлами — Марлами всякими заграничными, вместо русских святых. Бога отобрали. За какие то два — три поколения сколько войн, сколько революций! Правительство постоянно чудачит... То царская монархия на Руси, а то, вот те раз, коммунизм у твоего порога: «А ну, брат, да ты натуральный кулак! Ну ко хлебушек отдай государству и без разговоров, а то штыком пощекочем!» То вдруг, глянь, а на дворе уже социализм с человеческим лицом с флагами да транспорантами, с песнями родной партии посвящёнными. То вдруг, на тебе, зевнуть мужик не успел, уже капитализм на тебя скалится и без всякого человеческого лица... Ведь это же всё надо как то переварить и осмыслить... Да хорошо ещё, если баба в доме добрая, покладистая, а если мегера — пила. Бабы то все нынче эмансипацией подпорчены. Вот и выживи тут на трезвую голову. А рюмочку, другую мужик пропустит, глядит, а жизнь то вроде как и налаживается...
На первый круг, конечно, шла магазинная алкогольная продукция, но это было всё не то - без души делано - не для себя, как говорится.
И до самой ночи шли нескончаемые расспросы, разговоры, смех, включалась в разговор гармошка - двухрядка — неизменный атрибут русских застолий. Кто то пускался в пляс с частушками — прибаутками, потом уплясавшись, умаявшись, опять рассаживались по местам и опять текли разговоры, затевались философские споры, все выкладывали друг другу, что накопилось на душе, обнимались, объяснялись друг другу в любви, прося прощения за причинённые когда либо давние обиды, пелись, как - обычно бывает на наших провинциальных праздниках и посиделках, русские народные, знакомые всем с колыбели, песни про рябину, про калину, про старый клён и вся эта людская радость от встречи, от простого, тёплого человеческого общения, разливалась как свежий ветер на просторе и казалось, передавалась даже самой природе и всей - всей округе.
Тоня, будучи уже во взрослом возрасте, размышляла, вспоминая эти застолья, что это и были, своего рода, сеансы психотерапии, необходимые для человека, время от времени, как способ снять стресс, напряжение и ощутить себя частью целого. Будучи оторванным от целого, человек морально слабеет. Вот в чём преимущество больших, добрых и дружных семей.
Подолгу за многие километры вдоль широкой Волги разносились эхом женские и мужские сильные, красивые, стройные голоса, и огромный жёлтый диск луны часто бывал внимательным сопереживающим зрителем этих душевных застолий и дружного переливного пения. Эта луна, была той самой, что позировала мастеру кисти- Куинджи в картине «Лунная ночь на Днепре», с той лишь разницей, что освещая приволжские пейзажи, она не зависала в кромешной тьме, как над Днепром, а всё — же давала взору возможность угадывать очертания другого берега Волги, да и отблески от неё на воде были не так контрастны. Но это вовсе не умаляло силы её магического воздействия на души смотрящих на неё, поющих и засидевшихся далеко за полночь, гуляк.
Глава 7. И снова Покровцы.
Хотя весь уклад жизни в Покровцах и напоминал деревню, всё же это была не деревня.
Во - первых многотысячное население уже тянуло на полноценный провинциальный городок. В центре посёлка было даже несколько кирпичных многоэтажек.
В Покровцах также была хорошая средняя школа с сильным педагогическим составом, занимавшая большое, кирпичное четырёхэтажное здание.
Тоне повезло в своём школьном детстве - она ещё застала плеяду послевоенных педагогов - настоящих подвижников своего дела, многие из которых сами прошли войну. Это очень важно для формирования человека, своими глазами увидеть в жизни людей — высоких профессионалов своего дела. Работая за мизерную зарплату, ведя почти аскетический образ жизни, они на высочайшем педагогическом уровне преподавали свои предметы. А ребят, расположенных к учёбе, умели зажечь, как светильники, на всю их дальнейшую жизнь, привив им вкус к учёбе, саморазвитию и самообразованию. И к счастью, у многих из тех учеников, этот внутренний свет с желанием учиться, развиваться и расти интеллектуально и нравственно, не угасал до самого конца жизни.
Нравственный же уровень и авторитет у самих, тех, послевоенного поколения учителей, были высокой планкой не только для детей, но даже и для их родителей. Правда никто тогда этому сильно не удивлялся. Всё воспринималось как должное, да и, честно говоря, мало ценилось.
Понимание ко многим приходило гораздо позднее, в разных житейских ситуациях и конечно в сравнении и с опытом.
Когда в университете, решая задачи, подруга Ольга, закончившая с отличием математическую школу в своём городе, не справляясь с заданием, обращалась за помощью к Тоне, Тоня, щёлкая как орешки, задачи любой сложности, приговаривала: « Ой не было на тебя, Ольга, моей математички - Зои Игнатьевны! А я, Ольга, ведь заметь, простую провинциальную среднюю школу закончила».
Или ещё позднее - уже со своими детьми, когда между родителями обсуждались цены на репетиторство и дополнительные занятия с детьми после уроков, Тоня не раз вспоминала своих школьных учителей - бессребреников этих удивительных подвижников, которые с утра и до вечера были готовы сидеть с отстающими лоботрясами, лишь бы те хоть что-то усвоили из пройденного материала, сами при этом не рассчитывая ни на какое материальное вознаграждение. И что ими двигало? Что это были за удивительные человеческие души?
Время конечно было другое, да и все мы были другими.
В лихие девяностые многие из тех учителей ушли из жизни раньше времени, так и не сумев приспособиться к «новым реалиям», которые как ураган или торнадо ворвались в бедную растерянную Россию, вместе с рыночной экономикой и псевдодемократическими ценностями Запада, круша и сметая всё на своём пути.
По шкале ценностей тех людей, которые в девяностые быстро смогли «перестроиться»-приспособиться к новой жизни - этих «новых людей нового времени», разделяющих такие жизнеутверждающие лозунги рыночного капитализма как, например: «бери от жизни всё», «ты заслуживаешь большего» или ещё из их же репертуара «Ну, а если вы такие умные, почему же вы такие бедные?» - и с их точки зрения, все эти учителя были типичными неудачниками — лохами. Ведь они недалёкие даже не понимали, как можно взять деньги с нищих и жили по отсталым, отжившим понятиям таким как: «жить нужно по совести», «не делай другому того, чего не желаешь себе» и прочими набившими оскомину, морализаторскими «бла — бла — бла» - глупостями, которые только мешают жить нормальному человеку и не имеют ничего общего с реальностью.
Им - этим учителям, даже в голову не пришла бы идея, что если с нищего нечего взять, то ему например можно предложить взять кредит в банке...Под большие проценты, ну или ещё лучше, под залог имущества... Недогадливые люди! Сбитые с толку устаревшими, древними христианскими ценностями, на каком то неисправимом генетическом уровне, простаки. Короче говоря «никчемные ботаники - очкарики», которые «ни украсть ни покараулить», ни на что в новой постперестроечной жизни не годились. И на кой рожён, спрашивается, вообще нужны все эти их теоремы Коши и дифференциальные преобразования Лапласа, ведь что бы считать деньги нужно просто элементарно уметь сосчитать до ста и иметь натренированные, от частых потираний, большой с указательным пальцы. И всего - то. Зачем мудрить?
Справедливости ради, надо сказать, что новоиспечённые миллионеры ранних девяностых, милостливо позволяли, немногим выжившим из тех учителей, обучать на дому своих любимых отпрысков, не давая тем помереть с голоду.
И только время способно всё расставить по своим местам и всему дать настоящую оценку.
Ещё в Покровцах была хорошая музыкальная школа, художественная студия, два клуба с еженедельно меняющимся репертуаром, целых три библиотеки.
Было много действующих спортивных секций, яхтклуб, действующий краеведческий музей, клуб туризма, военно — патриотический клуб для подростков, большая фотостудия — лаборатория при доме культуры, театральная студия, несколько молодёжных вокально — инструментальных ансамблей, хор отдельно для детей и отдельно для взрослых. Даже была своя типография, выпускающая еженедельную районную газету и многое, многое другое, всего даже не перечислить.
Всё это давало возможность, тем кто хотел конечно и имел желание, расти, развиваться и проявлять свои природные, Богом данные таланты.
Когда позднее, уже во взрослой жизни, Тоня смотрела фильм «Карнавал» она находила большое сходство фильма со своим детством и приходила к выводу, что такой уклад жизни был характерен для большей части российской провинции, на которой, собственно, всё во все времена и держалось. Которая была основным поставщиком и неисчерпаемым ресурсом талантов в любых видах человеческой деятельности: искусстве, науке, спорте и политике. Той провинции, которая ещё хранила в себе чистые, незамутнённые родники, из которых хотелось пить и утолять жажду.
И Тоня была благодарна своей малой Родине. Любила всю эту простоту, этих людей, этот полудеревенский уклад жизни без чопорности, обособленности и часто встречающегося высокомерия горожан, считающих провинциалов людьми второго сорта. Её всегда тянуло в свои Покровцы. Здесь оставалась часть её сердца. Можно сказать, что эти места были её неистощаемой энергетической подзарядкой.
Глава 8. Утраты и потери. Или тот самый «обычный жизни ход».
Но годы шли своей чередой, сменяя друг друга, как калейдоскоп сменяет картинки, и, приезжая в очередной раз в отпуск, Тоня узнавала, что последние подружки, остававшиеся в Покровцах, повыходили замуж и разъехались кто куда.
В один год умер Тонин отец — Андрей, не дожив и до семидесяти. Умер как-то совсем неожиданно - просто лёг спать и не проснулся, на вскрытии оказалось, что оторвался тромб.
Потом, спустя годы, умерла бабка Настя, не дожив до своего столетия всего пару лет.
В один год с бабкой Настей умерла и любимая с детства, крёстная Тони - бабка Лиза. Их похоронили рядом. За ней как-то кряду отправились на тот свет и все Тонины тётушки - эти любвеобильные сердобольные опекунши, у которых уж завсегда в кармане была припасена конфетка для маленькой племянницы.
И наконец, несколько лет назад, недолго поболев, умерла и мама Люба. И эта утрата для Тони была самой тяжёлой и невосполнимой.
Хотя, надо сказать, даже смерть матери Тоня пережила без особых душевных страданий и без всякого внутреннего надрыва, просто приняв это событие как данность, как неизбежность от которой никуда не уйти. Вместе с мамой похоронив и свой самый главный детский страх, который изредка приходил к ней в детских кошмарных снах - страх потерять свою маму. И в этом смысле, было даже что-то парадоксальное, то что не любому человеку можно объяснить. Было чувство какого-то внутреннего душевного облегчения, явно примешенного к чувству горя и утраты. И возвращаясь после похорон матери к своей обычной жизни, Тоня часто ловила себя на мысли, что она освободилась от какого-то многолетнего внутреннего душевного гнёта. Больше не надо было бояться ночных междугородних звонков, от которых каждый раз бросало в ледяной холод, и уже было не страшно от мысли, что надвигается что-то неизбежное, томительно горькое - то, что может разлучить тебя на веки, с самым близким и дорогим человеком, сами мысли эти стали куда-то уходить.
Ну вот и оборвалась последняя ниточка, соединявшая Тоню со своей малой Родиной. Горько? Тяжело? Да. Конечно. И горько и тяжело. А с другой стороны подумаешь, а что тут такого исключительного и кто из людей сможет всего этого избежать? Ну что же удивительного во всей этой череде утрат? Ведь если мы не умерли во младенчестве и долго живём на свете, мы все к этому рано или поздно приходим. Исключений не бывает. Как сказал когда — то премудрый Экклезиаст « И нет ничего нового под солнцем, того чего бы не было до нас». Это ведь всё естественный ход жизни и надо просто с этим смириться, научиться с этим жить и даже ещё лучше - быть к этому готовым. Принять это как данность. Надо уметь отпускать...
Поблагодарить за всё хорошее, что они для нас сделали, может быть простить за всё плохое, если такое было... Попросить прощения за то плохое, что мы причинили им... Ещё возможно попросить у них прощения за то, чего мы для них не сделали, не успели сделать... Ведь все мы не святые... И отпустить... Отдавшись во власть целительного, всё - всё сглаживающего и заживляющего все раны, времени.
Как бы мы не пытались избежать потери близких, а от этого нам всё равно не уйти, и никуда не спрятаться. Вот примерно такие мысли были в голове у Тони.
Глава 9. Утро на платформе перрона.
Да, да, всё конечно так, но сегодня, когда она вышла из вагона поезда на платформу родных Покровцов, она словно бы внутренне потерялась. Долго стояла, не двигаясь с места, и как будто всё чего-то ждала.
Уже просвистел паровозный гудок и поезд набирая ход, змейкой ускользая за перелесок, скрылся из вида, а она всё стояла и стояла, не решаясь сдвинуться с места.
Было раннее, прохладное летнее утро, нежно обдувал лицо лёгкий, ласковый ветерок, светило ещё нежаркое солнце.
Совсем тихо было вокруг. Посёлок ещё спал.
Нет она не ощущала какого-то глубокого трагизма или тем более горя от того, что её некому было встретить или от того, что никто её в Покровцах больше не ждал, как это бывало прежде. Ведь все потери, какие случались в её жизни, пришли во взрослом возрасте и не в один день, да и она была к ним в общем то морально уже готова.
Нет, здесь было что-то другое.
К ней вдруг сегодня, в это летнее, раннее, девственное утро, вот здесь - на платформе перрона, пришло осознание, что теперь она сама - она Тоня должна будет заступить на невидимую, незримую и страшную своей неизвестностью, неотвратимостью передовую жизни.
И линия фронта этой незримой передовой - сама смерть.
Ну вот и всё... Детство закончилось. Дальше жизнь пойдёт уже без подстраховки. И всё в ней будет уже по взрослому. А вот поддержки, помощи, понимания, участия кто-то будет ждать теперь уже от неё - от Тони.
Казалось по настоящему, только сейчас окончательно обрывалась незримая пуповина, соединявшая её с этими многочисленными близкими и родными ей людьми, с её домом, с её малой Родиной.
Было непривычно и даже как-то странно, что приехав в свои родные Покровцы, ей совсем было некуда пойти.
Не было и дома её детства. Вернее сказать дом был уже не её - он был давно продан и там жили совсем другие, почти незнакомые Тоне, люди.
Дом пришлось продать потому, что зимой в морозы надо было обязательно топить печки, иначе дом быстро сгниёт. Средняя полоса России это не Канары. Так было разумно и так принято у всех местных жителей.
Ведь дом - это существо живое и в нём должна обитать человеческая жизнь, должны ко всему прикладываться хозяйские заботливые руки, в нём должны звучать ребячьи голоса и весёлый смех, должны скрипеть половицы под босыми ногами ребятни, ощущаться дыхание поддувала. Дом не терпит одиночества, пустоты, холода и безлюдья - в одиночестве дом быстро умирает. А умерший дом уже не оживить ничем, жить в нём будет невыносимо, тошно. Жизнь в доме никогда не должна прекращаться. Так, что жалеть, о том, что дом перешёл в другие руки даже вовсе и не стоило.
И ещё этим ранним утром, когда она уже шла по посёлку, к развилке дорог, к той самой кладбищенской дороге, Тоню удивляло, что она почти никого в Покровцах не знает. Да и её разумеется тоже никто не знал.
Утро быстро растаяло, начинался обычный день провинциального городка с его повседневными заботами, рыночной торговой суетой.
Тоня не спеша шла по узким улочкам, проходила ряды уличного центрального рынка, где только завозился первый товар и разгружались "газели" частников.
Мимо Тони проходили какие то люди, бегали чьи то дети.
Уже успело народиться целое поколение новых людей, которые жили другими интересами, имели наверное какие то совсем другие, чем у неё, ориентиры и жизненные ценности.
А ведь совсем недавно, кажется только вчера, она - маленькая Тонька бегала по этим улицам конопатой девчонкой-подростком, со своими соседскими подружками, или гоняла как пацанка, со скоростью ветра, на красном дамском велосипеде со скошенной рамой, подаренном папой на день её рождения, поднимая и оставляя пыль столбом на дороге после себя.
С её русыми, разлетавшимися в разные стороны от скорости, косичками, с замазанными, заботливыми мамиными руками, зелёнкой, содранными коленками, и тогда, в этом, таком недавнем, «вчера», ей казалось ужасно скучным именно то обстоятельство, что она знала в Покровцах каждую бродячую кошку и собаку, а не то что кого - то из людей.
И проходя по улицам посёлка даже язык уставал со всеми здороваться, а мама Люба строго наказывала непременно, как подобает воспитанной девочке, здороваться со всеми знакомыми людьми, не учитывая, что знакомыми в Покровцах для Тони были вообще все. «Здрасьте тётя Валя! Здрасьте тётя Аля! Здрасьте тётя Зоя! Здрасьте дядя Боря!» Да если ещё всем по разу головой кивнуть при этом приветствии, то к вечеру не только язык устанет, но и шея заболит.
А на следующий день опять - всё по новой!И крутится та же заезженная пластинка. «Здрасте» и киваешь, «Здрасьте» и киваешь. И кто это всё только придумал? - думала маленькая Тонька.
Муж эту её поездку не одобрял. Зачем вообще надо бередить душу? Навестить родные могилы дело хорошее, конечно, но ведь не всегда же всё складывается, как хотелось бы.
Одной ехать за тридевять земель... Да ещё одна эта ужасная, заброшенная дорога от Покровцов до кладбища чего стоит. Если без попутчиков идти - так местами просто жуть.
Через лес, нежилые деревни, заброшенные поля, тёмный мрачный овраг с кикиморами и лешими, о которых в местных краях сложено много легенд и сказок и все одна другой страшнее, видимо, чтобы было чем на ночь малых деток пугать...
Да и, в крайнем случае, в посёлке было действующее похоронное бюро и там можно было заказать любые виды услуг или работ по кладбищу.
Сделают всё, что нужно и опалубки подправят у могил, и ограды подкрасят. У них там даже трактор гусеничный был специально для проезда на старое кладбище.
Оставались и какие-то дальние родственники Тони. «Перевод денежный пошли - говорил муж- и всё сделают как надо. Да и вообще всё это блажь и ненужные сантименты. Да и кому, так разобраться, всё это нужно? Умершим не нужны наши подвиги - им уже вообще всё всёравно. Лучше на море отдохнуть съезди или в санаторий путёвку возьми»- советовал он ей, но зная Тонин характер не стал вставлять палки в колёса. Что толку связываться, себе дороже, баба упёртая, если что-то в голову влезло спорить бесполезно - всё равно на своём настоит.
Тоня уже прошла с полкилометра по пыльной, знакомой ей с детства, дороге. За спиной висел увесистый, набитый до верху рюкзак. В нём лежало всё, что, по её мнению, могло пригодиться для работы на кладбище, да ещё всякие мелочи - бутерброды для перекуса, питьё.
Сумку с приличной одеждой, косметикой, обувью, утром уже сдала в камеру хранения на вокзале в Покровцах.