«Вы – русский еврей?» – спросил голос в телефонной трубке. «Нет, рабби», - виновато ответил я. «Понятно», - сказал голос сочувственно, - «ну, приходите». Хороший, кстати, мужик оказался. Поговорили, чаем напоил, синагогу показал, анкету пообещал заполнить и выслать – заполнил и выслал, за что я, изучавший американцев в их естественной среде обитания, ему признателен. Потому что мулла, например, пообещал и не сделал, так же, как настоятель прихода Сербской Православной Церкви в Омахе, который на ужин звал, выпить предлагал, но анкету не вернул. Ну да Бог с ними – единый, вездесущий и всемогущий, вбирающий в себя все пути, которыми бредет к нему всё время с них сбивающееся человечество.
Омаха – интереснейшее место! Небраска – «кукурузный штат», прямо в центре Америки, которая там, по словам местных – «настоящая». Как и полагается настоящей Америке с её Первой поправкой к Конституции («О свободе вероисповедования», 1789 г.), религиозная жизнь там кипит и клокочет. И иногда стучится в двери в виде алчно улыбающихся мормонов или Свидетелей Иеговы. Хозяева мои были не в восторге, но я им объяснил, что это – мои «подследственные», и, скрепя хозяйское сердце, Свидетели в дом были впущены. Поговорили – они к себе гнули («Библию поизучаем?»), я – к себе («Анкету позаполняем?»). Спрашивают: «Как в России относятся к иеговистам?». Говорю, как на духу: «Вас в России считают агентами ЦРУ». Гости взржали. Интересуюсь, что их рассмешило. «Здесь в Штатах, - говорят, - нас часто называют агентами КГБ». Действительно, забавно, а ещё придает твоей вероисповедной жизни какой-то момент риска и даже азарта.
В Небраске азартные игры запрещены. Но в соседней Айове – разрешены. И при любой возможности кукурузники из Омахи перемахивают речку Миссури и с наслаждением предаются пороку в Каунсил-Блафс, где казино-отелей – видимо-невидимо. У подходов к казино (ближе – нельзя, можно опорочиться!) фланируют летучие отряды Католической Церкви, «бойцы» которых внезапно появляются перед стремящимся испытать судьбу и сурово предлагают пожертвовать на то или иное богоугодное дело. Тактика, надо сказать, беспроигрышная, время и место выбраны идеально. Хочешь выиграть? Жертвуй! Выиграл – возблагодарил Единого и Вездесущего, проиграл – винишь только себя, знать, мало дал или не от души. Ну а если вообще не пожертвовал (миновал каким-то чудом летучий отряд!) – всё, пеняй на себя!
Вообще, церковники-католики – коммерсанты ушлые, православным у них ещё учиться и учиться. В храмах подаяние за службу раз десять собирается – длинными черпаками, похожими на армейские, р-раз, такой, запустил служка черпак по ряду, середину хорошо захватив, потом р-раз, с другой стороны ряда, опять с перебором за середину. Сидишь, смотришь, как черпаки мимо тебя гуляют, с баксами, чеками и монетами. Неловко почему-то становится, думаешь, что же это я зажал? Потом, сделав над собой усилие, вспоминаешь, что ты бывший пионер и комсомолец, и вообще ты тут – «по делу», и отлегает как-то, нет греха, нет или отпущен.
Я вот всегда думал, что индульгенции остались где-то там, в мрачном средневековье, рядом с пыточными изысками и отпылавшими кострами инквизиции, на которых, как всем известно, сгорели красивейшие женщины Европы. Ан нет, торгуются Католической Церковью до сих пор! Они сейчас, конечно, модные – компактные, в бумажник помещаются (pocket-size indulgence card), но никуда не делись. Интересно, существует ли до сих пор у продавцов индульгенций классификация преступлений с соответствующей таксацией? Жаль, не спросил об этом у настоятеля. А ещё эти современные индульгенции можно хранить в морозилке, где срок их годности (6 месяцев) увеличивается аж до четырех лет! В общем, просто песня!
Не просто песня была в храме черных баптистов. О, это был джаз, блюз, спиричуэл и что-то ещё невообразимо африканское в одном флаконе! И это был, я вам доложу, Опыт! Одно из требований к исследователю, занимающемуся включенным наблюдением – примелькаться «как фонарный столб», затеряться в массе, стать максимально безликим. Ну, чтобы на тебя перестали обращать внимание и начали себя вести более-менее естественно. Как только мы с Дэвидом зашли в этот храм, я понял, что затеряться здесь не удастся. А как ты можешь затеряться, если на всю толпу вас только двое – белых?? Все нам радостно улыбались, жали руки, проводили на самые почетные места в первом ряду. Но этим дело не ограничилось. Началась служба, пастор, взмахнув мантией, как крылами, взлетел на кафедру, круто там развернулся и с резко увеличивающейся экспрессией стал вещать. Он бегал туда-сюда, махал руками, воздевал их к небу и голосил по нарастающей. Потом, в состоянии почти экстаза, уставился на нас с моим белым товарищем и властным жестом с добрейшей улыбкой, какую человек во младенчестве может увидеть только у своей наконец-то выспавшейся матери, пригласил нас подняться на некое подобие сцены. А с нами ещё человек пять, видимо, новоприбывших. И все взялись за руки, и крайние в нашей жидкой цепочке замкнули цепь с залом, и все завопили какой-то гимн (точно не «Amazing Grace»!), а мы с Дэвидом – в центре этой цепи! Короче, исследование удалось, но эмоций было – буран. Такие они, черные церкви, взмокнешь, пока исследуешь.
Но по-настоящему я взмок с индейцами племени лакота, когда принял участие в церемонии, которую можно назвать «вигвам-парилка» (sweat lodge). В низеньком типи, покрытом шкурами, собралось несколько человек – шаман, вождь, их соплеменники и русский человек, удовлетворяющий свое любопытство благодаря научному гранту, одни мужики. Из одежды – только набедренные повязки. На горку раскаленных камней в центре земляного пола шаман что-то с речитативами периодически сыпал и лил, лил и сыпал, пока в помещении не взвесился туман, то скрывавший, то открывавший лица сидящих кружком людей. Потом зазвучал бубен, и раздалось гортанное индейское пение. Шаман, периодически прерывая песню, говорил то на английском, то на сиу, но я в какой-то момент, кажется, начал с легкостью понимать оба языка, а точнее – перестал различать где какой. В общем, сначала молились духам Севера. Потом откинули на несколько мгновений полог и пустили по кругу деревянный чан с водой, из которого все сделали по глотку. Полог закрыли и объявили, что сейчас будут возноситься молитвы духам Юга. Молились, в общем, всё о том же, о наболевшем – о полном и окончательном освобождении Родины от белых оккупантов. Я уже было решил, что, пожалуй, перепарился и молитв духам Востока и Запада, которые, судя по всему, предстояли, уже не выдержу. Но потом как второе дыхание открылось, и обращения к индейским духам, населяющим эти части света, я также разделил с моими краснокожими собратьями. Лакота верят, что их земли отняли не навсегда, и придет день, когда объединенные духи всех сторон приведут Белого Бизона, который вернет всё на круги своя, бледнолицые будут изгнаны, а индейцы вновь обретут свою землю.
По окончании церемонии индейцы и любознательный русский чуть живые выползли из типи, хватая прохладный вечерний воздух раскрытыми ртами. Шаман Оливер, сам, по-моему, еле отдышавшись, подошел ко мне и заглянул тревожно в лицо, но тут же успокоился и радостно сказал вождю Генри: «Он улыбается!».
Я улыбался, когда летел над Америкой, думая – ну надо ж было людям пройти всё это, почитай, пешим ходом, освоить такие пространства... И потом, когда летел над Россией, на восток, поймав себя на той же самой мысли. О наших пространствах и наших путях, которые нас ведут куда-то..., а может даже к кому-то.