(Продолжение)
Глава 21. СВЯЗНОЙ
А в те угаснувшие годы
В деревне появилась мода
Иметь приёмники в домах,
Ведь революцию в умах
Свершила лампа Ильичёва,
И лад налаживали снова.
Газеты хвастали про тех,
Кого настиг в труде успех,
Кто награждён был ценным даром.
А бабушке приёмник даром
Из Питера тогда пришёл:
Мой папа у друзей нашёл
Старухе лишний экземпляр.
И вечерами в окуляр
Своих очков глядя упорно,
Она настраивала волны
И под шкалы зелёный свет,
Как проживает белый свет,
Всё-всё подробно узнавала.
А я ещё не сознавала,
Что весь большой и шумный мир –
Аналог множества квартир
Обычных наших, коммунальных,
И для отверстий для анальных
И в нём присутствуют клозеты.
Ну, а продажные газеты
С рассказом об отхожем месте
И раньше выступали вместе –
Но, правда, только за границей
Им позволяли так резвиться.
Всему я верила и смело
В газетное вступила дело,
Пускай меня и отрезвляли.
У нас позднее тоже взяли
Всю прессу в рученьки дельцы.
Но золочёные тельцы
Меня никак не привлекали,
Вот без меня и ускакали…
Но я про бабушку. Она
Бывала памятью сильна,
И слушала всегда спектакли,
И говорила: «А не так ли
И наша жизнь текла-была?»
А дед в ответ из-за стола
Своим перечил бабке мненьем!
И всю-то ночь она в сомненье
Потом вздыхала в тишине:
«Экой зверок достался мне…»
Так, не дослушав постановку,
Она весною и ушла…
Нас провожать на остановку
Она всегда под ручку шла.
Тогда автобусы пускали
В наш край четыре раза в день
И оправданий не искали,
Когда работать было лень:
Иначе как уехать людям
В раймаг, к родным или врачу?
А про теперь уж мы не будем,
Я о печальном не хочу.
Когда считаются копейки,
То что моей заботы воз?
Коль будет надо, всё отменят,
Сегодня это не вопрос.
И вот стоишь, стоишь по часу,
Стоишь по два, и дотемна.
И в иномарках грязной трассой
Несётся бедная страна!
И нет, никто не остановится,
Хоть даже поперёк ложись.
Конечно, лучше жизнь становится,
Прекрасна жизнь!
Я вдруг подумала: а если
И сын мой заведёт авто
И, развалившись в мягком кресле,
Вот так же повторит всё то,
Что обжигает мою душу,
Когда одна стою, стою?
И для спасения от боли
Я фото-память достаю.
Тогда леса ведь только-только
Успели захватить поля,
И из окна до горизонта
Была видна моя земля.
Когда кого-то провожали
Последним рейсом, ввечеру,
Мы с дедом у окна сидели
И ожидание в игру
Стремились превратить: кто первый
Вдали заметит огоньки?
Хотя любые расставанья,
Конечно, были нелегки,
Ведь бабушка потом неделю
Тайком вздыхала обо всех,
Не понимая, что на деле
Ей о плохом бы думать грех:
Доехал ли путём автобус,
Не навернулся ли мопед?
Она всегда-всегда, слепая,
Смотрела уезжавшим вслед
И их крестила, расставаясь,
На всякий случай, навсегда.
Тогда не знали телефонов,
Мобильных не было тогда!
И как поймут такое внуки?
А правнуки? Господь ты мой!
Носить другие будут брюки.
А душу? Панегирик мой
Ушедшей жизни будет ложным!
Я буду просто фанфарон!
Да, очень сложно, очень сложно
Сегодня жить – со всех сторон.
Хотя… Вот в армии сыночек,
И нет для мам бессонных ночек,
Когда потребно – позвони.
И детки пусть сейчас крутые,
Пустым зазнайством налитые,
Но очень слабые они.
Да хоть не за морями где-то,
А рядом – волей интернета.
«Сто дней до приказа! Как только, так сразу
Сорвусь, поползу, побегу, полечу!
(Сыночек мне пишет, и я не молчу).
Так стыдно за стразы, мальчишечьи фразы,
За слов неприличных тупую заразу.
(Похоже, что он всё больше умён).
А куртка, ты думаешь, мне по плечу?
(Приедешь – поймём, живи одним днём!).
Ты знаешь…я в Припять зачем-то хочу…»
Вот и плоды новой беды:
Хиросима… Фукусима…
Жизнь совсем невыносима!
Внутри закричу – а вслух промолчу.
Он всё понимает, «ангелко» мой!
(Так дед мой ласкался словами со мной).
Мне сын говорит, как в воду глядит:
«Я знаю, как зыбко всё впереди.
Но на поводу ты не иди
У разных страшилок во всяческих СМИ.
За правило лучше себе ты возьми
Довериться сыну и не унывать.
Ведь ты у меня уникальная мать!»
Конечно, я умная: знаю компьютер
И плавно читаю слова «дистрибьютер»
И всякую прочую галиматью.
Но вместо «канистры» я лучше «бадью»
Воды принесла бы домой с родника,
Ведь чистая речи народной река
Вот-вот обмелеет, иссохнет вконец.
Ну, где же ты, милый? Ведь ты «Молодец!»
Сказал бы с улыбкой и обнял меня,
И краски счастливого нового дня
Тотчас расцвели бы, пугая беду.
Но ты не печалься – я скоро приду,
Ведь твой телефон до сих пор не звонит,
А горе повсюду фонит и фонит.
Свети нам, ангел мой, свети вне зоны действия сети!
И дом родимый посети, хотя бы не «паблисити»...
Глава 22. ЛЯМОЧКА
Одна из семьи я на свете осталась.
И мне по закону сегодня досталось
Итоги итожить, балансом владеть,
С утра и до ночи заботливо бдеть,
Чтоб корни не сохли и ветви росли,
Плоды налитые достойно несли,
Чтоб после ушедших, истаявших вместо
Здесь поросли новой хватило бы места.
Жарко-жарко в чёрной бане –
Это вам не то, что в ванне,
Развалившись, полежать.
Тут поддашь, и ну бежать
На траву или в снега,
Если жизнь вам дорога!
От жары сижу вприсядку.
Стала кожа гладкой-гладкой
От водицы дождевой.
Вот окатят, и домой!
«С гуся – вода, с тебя – худоба!» –
Наговаривает бабка
И хватает с лавки тряпку,
Меня ею вытирает
И запевку допевает:
«Ехала из-за моря хавронья,
Везла целый короб здоровья.
Тому-сему хлопок,
А Нинушке – целый коробок!»
Опустел мой коробок:
Что-то давит правый бок,
Да и слева неуют.
Ноги тоже не дают
Целый день сидеть писать.
Пойду выйду, в небеса
Посмотрю уставшим взором.
Незатейливым узором
Распластались облака,
И закатная рука
Их щекочет за бока.
Скоро затрезвонят птицы,
И никто не усомнится,
Что опять пришла весна.
Стрелы выкинет сосна,
Вырастая на полметра.
А потом попутным ветром
Вдруг подхватит семена…
Наши помнить имена
В скором времени не станут.
Но упорно, непрестанно
Будет здесь родиться лес,
И с людьми, и даже без.
В бологоевской сторонке,
Во калининско-тверской,
Тоже были мои корни;
Но повеяло тоской
После пыльных похоронок,
После беспробудных слёз;
Кто могли, свои пожитки
Повалили в старый воз
И поехали по свету
Долю новую искать.
Так в победном Ленинграде
Появилась наша мать,
А потом и мы с братишкой.
Я, в дешёвеньком пальтишке
И с шарфом под самый нос,
Помню, как трамвай нас вёз
Зимним утром до завода.
Было множество народа,
Мы же – где-то там, внизу,
Где не видно, как везут,
Где одни карманы, сумки,
Ну, и мы, как недоумки:
Сверху поручень висит,
Каждый взявшийся форсит.
Так хотелось взрослым стать,
Чтоб до лямочки достать!
Поздним вечером устало
На дома своей заставы
Взрослый люд в окно смотрел,
И меня до жару грел
Взгляд родительский случайный.
Нас любили изначально,
Но догадками о том
Я наполнилась потом,
Когда стали умиляться.
Ну, а в детстве посмеяться
Надо мной любили все,
Так как о своей красе
Я ещё не помышляла,
Озорством не промышляла,
Ростом папе до пупа,
Была точно не глупа.
Я стихи читала звонко,
Сама волосы гребёнкой
Прибирала поутру.
Если что не по нутру,
Говорила без стесненья,
И моё любили мненье
При застольях повторить.
И на память мне дарить
Я просила только книжки.
Мы уверились с братишкой,
Что похож на папу «ЗИЛ»,
И когда он тормозил
У трамвайной остановки,
Делалось отцу неловко
Из-за нашей болтовни.
А трамваи же, они
Так напоминали маму,
Что об этом нам упрямо
Было говорить не лень.
И когда кончался день,
Загорались разноцветно
Все трамвайные глаза,
И «свои» могли поэтому
Всегда мы предсказать.
Только мой трамвай сегодня
Перепутал свой маршрут:
Сделать пару остановок
И проехать пять минут
Я всего и намечала.
Но едва не минул час!
А искала я начало
У своей судьбы – для вас.
Вон оно – продребезжало
По булыжным мостовым,
На спине электро-жало
Превратило искры в дым
И по рельсам утянуло
Вдаль фанерный свой вагон.
Ехал папа в нём, и там же
Мою маму встретил он.
Когда мы с братишкой
Ещё были малы,
Конечно, в деревне
Она побывала:
Она есть на снимках
В санях и в тулупе,
Позднее и летом,
В панамке и в группе
Сестёр и братишек,
Похожих на папу;
А вот она дедову
Меряет шляпу
Из жёлтой соломки;
Вот с бабкой сидит,
И им из окна открывается вид
На нашу деревню.
Как много домов!
Тогда я не знала пророческих снов
И маминых не одобряла предчувствий.
А нынче на фото застывшие в грусти
Я вижу глаза и поблекшие губы.
Я помню, что в годы последние грубым
Бывал с ней мой папа, уж пусть он простит:
Сейчас всё былое лежит, как в горсти,
Я даже песчинку просыпать боюсь
И в поисках правды рискованно бьюсь.
Мне было, наверно, пятнадцать тогда,
Когда она вновь приезжала сюда.
Мы шли по тропинке с ней из магазина,
Трещала я ей про актрису Мазину,
Про речку, куда бы неплохо пойти,
Сумела попутно два белых найти
И не замечала, что мама бледнеет
И дальше скрывать свою боль не умеет.
Мы долго сидели потом на пенёчке,
Любимая мама с любимою дочкой.
Она меня есть научила кислицу,
И кислыми были тогда наши лица,
Ведь стало понятно: ей здесь не гостить,
За что старикам её надо простить:
Бездельницей быть бы она не сумела,
А помощь свою предложить бы не смела,
И, значит, в деревню закрыта дорога.
Тогда уже ближе ей было до Бога.
Она угасала
В холодной отдельной палате,
В больнице, которую
Строил рабочим завод,
И я приходила
В ворованном белом халате,
И мы говорили
Про дом, про учёбу, обход,
Про то, что вот-вот
Зацветёт круглолицая липа,
Которая тень
У неё под окном бережёт,
Про то, что никак
Не отделаться маме от хрипа
И что под лопаткой
Всё время кусает и жжёт.
В тот день я несла
Ещё тёплую банку бульона,
В здоровье, все видели,
Был положительный сдвиг.
И в городе нашем
Из пары его миллионов
Никто не заметил,
Какой надвигается миг.
Я так сознавала
В те дни, что мы очень о многом
Хотели друг другу
Сказать, а минут не нашлось.
Я так ощущала,
Что все мы – во власти у Бога:
У нас не сложилось,
А там, в небесах, всё сошлось.
И, нас понимая,
Медово заплакала липа,
И были престранно
Июльские ночи тихи…
А после поминок,
Ещё неумело, со скрипом,
Совсем неожиданно
Стали рождаться стихи.
Поэзии нити спустились с небес.
По ним не прорвётся пронырливый бес,
Они не сфальшивят и не подведут,
Они мой старинный надёжный редут
От пошлости, грязи, обыденных пут.
Они моя флейта, они мой батут,
Чтоб выше взлетать, оставляя земное,
Чтоб только небесное было со мною.
Хотя б ненадолго, хотя бы на миг
Увидеть бы Бога сияющий лик!
Глава 23. ЛИКИ
Я видела лики в разрушенных храмах России,
Которым когда-то народ наш головушки снёс.
И душу мою эти зрелища так подкосили,
Что даже и нынче она изнывает от слёз;
Конечно, таких, что невидимы дольнему миру,
Но могут небесную ниву всю жизнь орошать,
Таких, что питают мою неуклюжую лиру
И спор в пользу духа всегда помогают решать.
Я этих потоков и прежде совсем не стыдилась,
Наитием зная, что правда – у нас в глубине.
И то, что страна на дороге времён заблудилась,
Хоть тайно, но очень отчётливо виделось мне.
И я упиралась упрямой овцой, если кто-то
Пытался меня вдруг упрятать в вонючем хлеву.
Правителей скользких я не уважала работы.
Зато я встречала не раз и не два наяву
Укромных святых, о которых не ведали люди,
Но чистой душою тянулись притронуться к ним.
Они из таких, про кого никогда не забудем,
Хотя мы не им посвящаем сегодня свой гимн.
Они вызревают на северных наших просторах,
Презревши трактаты замшелых учёных светил
И руша законы измученных думцев, которых
При их написании Боженька не посетил.
На каждом шагу эти тихие ясные лики
Встречали меня на святой Вологодской земле:
О них намекали мне солнечно яркие блики
Под сводом Софии на площади в старом Кремле;
Как верные воины неугасимого фронта,
Стоящие, будто мужи их, плечо ко плечу,
Небесно шептались об этом в краях Ферапонта
Седые старушки, во тьме зажигая свечу;
И летней порой в краткий миг забытья от работы
Святые с граблями, водой оросив голоса,
Опять до мозолей, опять до душевного пота
Трудились, чтоб песню молитвой пустить в небеса.
Я знаю теперь, без приказов высоких соборов,
Кому в этой жизни отвесить последний поклон,
Когда мне останется только мгновенье на сборы,
Когда моя жизнь устремится лететь под уклон.
Я с них вам пишу Дионисьевой краскою фрески
И ставлю навеки незыблемый памяти храм…
А вы не меняйте здесь климат, пожалуйста, резко
И ранней весною не трогайте треснувших рам.
Вот ведь как повырастали –
Дети потолок достали
В старом домике моём!
Всё от грязи опростали.
А леса большими стали,
Нам не виден окоём
Там, куда смотрели предки
И читали наперёд.
Календарь, твердят соседки,
Обо всём безбожно врёт.
Словом, просто суматоха,
Настаёт последний век:
И здоровье стало плохо,
И поганым – человек.
Из-под приоткрытых век
Вижу потаённый брег
Отдыха не знавшей Леты.
Зной вокруг – «макушка лета»,
Говорят в моих краях.
Мужичонки на паях
Где-то наняли машину,
Чтобы бабам крепдешину
Из райцентра привезти.
В небе жалобно свистит,
Заливается пичуга:
Ей жарою тоже туго,
Но далёко до воды.
А в других местах труды
Сенокосные попроще,
Там не нужно бегать в рощу,
Отирая горький пот.
Чуть под горочку, и вот –
Разлилась река прохладой,
Пару раз всего и надо
Круто воду разгрести;
Но как вспомнишь, что везти
Предстоит ещё копёшки…
Не дай боже, чтоб оплошка
Обнаружилась в пути!
Головою не крути,
Балансируя на лодке,
И во всю не рявкай глотку,
Даже если что не так.
Покричать любой мастак.
Просто отряхнись душою,
Обратившись к небесам,
И с работою большою
Справишься отлично сам –
Не впервой! Бывало дело,
Что моторка так гудела,
Будто ждёт её инфаркт,
Но доплыли ж, это факт!
Предзакатною порою,
Когда солнце за горою,
А над водами туман,
И от устали ты пьян,
Дело кажется игрою,
Ведь на лодке «капитан» –
Хвост колечком, уши свечкой,
Не привязанный уздечкой,
И над ним гудящим роем –
Кровопийца-мошкара.
Хватит! Всё! Домой пора.
Отпечатались картины – даже смерти не стереть…
После пахоты вечерней
Так хотелось ей согреть
Искорёженные руки,
Все в солярке и грязи.
«Распроклятый мой колесник,
Ты вези, скорей вези!
Пусть помогут, пусть потушат,
Не дадут совсем сгореть!»
С той поры до самой смерти
На лицо её смотреть
Не решались все открыто.
И челом немало бито,
Но не взял её Господь:
Приказал не тешить плоть,
Незамужнею цвести
И скотину завести,
Чтоб растить для государства.
Вот в таком навозном царстве
Свой и куковала век.
Зимами топила снег,
Чтоб не ползать за водою,
Не кичилася бедою,
Руки парила в овсе
И гороховый кисель
Смирно ела бы досель,
Кабы бык, могучий Мартик,
Грязным невесёлым мартом
Не сломал бы ей бока.
Жизнь своя не дорога
Ей была, но для скотинки
Делала она поминки,
Плакала, сливая жир
Мартика в сухие кринки…
Не осилить, не понять
Неумытой нам России!
По дедам отголосили.
Не придёт от них вестей.
Но пригонит вдруг по Лете
Плот из канувших столетий…
Осень…трактор…спит девчонка
На коробке скоростей…
Глава 24. СЧАСТЬЕ
А там, за окошком моим, всё капель:
Пришёл добродушный и дружный апрель,
И соком берёзовым нас напоил,
И ставни расправил, и крылья мои,
Как будто Пегас я отныне и ровно
Не я родилась под созвездием Овна.
А мама таких и не ведала слов!
В роддоме нас тихо встречала свекровь.
(Э, нет, не получится рифме в угоду
Устроить подмену имён от народа.
Пусть будет, как правильно: папина тёща,
Оно и верней, и для рифмы попроще).
Вот вечером папа, пригубивши чарку,
Пошёл накормить у сарая овчарку,
Да так и остался дрова собирать:
Они их пилили на днях – он и мать.
А я «помогала», точнее, толкалась.
Когда же ничтожная горка осталась,
То мама, потуги глотая с трудом,
Под ручку пошла в недалёкий роддом.
И я появилась! Всевышняя милость!
И что бы позднее со мной ни случилось,
Я слова плохого про мир не скажу!
А я в двадцать пять свою дочку рожу.
Ей нет в этих строках уютного места,
Как будто осталась без места невеста,
И очень неловко мне не объяснить,
Зачем я не трогаю здесь эту нить.
Не бойтесь, она не способна подгнить!
Я не считаю опыт свой напрасным,
Но жаждой стать известной не грешу.
Мне юность сжёг костёр калины красной,
И всуе я его не ворошу.
И лишь для тех, кого коснулось пламя
От этого огромного костра,
Я обращаюсь к потаённой драме
И открываю душу, как сестра.
Но боли той не нанесу урон:
Другую тему я со всех сторон
Здесь разминаю до подобья воска,
Чтоб было свято, крепко и неброско.
На колкой постели из веток еловых
Познала дочурка лесные основы:
Ещё не умея болтать и ходить,
Она научилась букашек будить
В медовых цветках и с пригоршнею ягод
На кочке в болоте дремала, бедняга.
Теперь же, по мху пробегая упруго,
Сосну вековую считая за друга,
В ночи наблюдая, как дождик идёт,
Она понимает, что не пропадёт.
И братика ей родила я под стать.
И кем бы поздней ни решился он стать,
Куда б ни унёс его ветер судьбы,
Вернётся он к соснам, где дедов гробы,
Где мощные корни ползут сквозь века,
А кроны цепляют собой облака.
Здесь душу не мучает даже погост,
Напротив, она распрямляется в рост
И ангелом тихим витает везде,
И тянется к шумно бурлящей воде,
И гладит ветрами причёску травы,
И с каждой песчинкой речною на «вы»,
И с миром, и с Богом всегда заодно…
Вам хочется счастья? Вот это – оно!
Глава 25. ФАРВАТЕР
В миру не поощряют простофильства.
А я в себе ещё славянофильства
Со зрелых лет стараюсь не терпеть.
Но вот не получается мне петь
Без этого затёртого припева!
И в партиях на то крыло, что слева,
Привыкла я с симпатией смотреть.
Быть может, потому, что рано левой
Рукою научилась я владеть?
Поймать бы золотую середину
И, оседлавши, как лихую льдину,
Фарватером нестись меж берегов
Широкой жизни, путая веков
Со школы не заученные даты,
Не думая, зачем ты и куда ты,
Нестись, вверяясь гибкости реки,
Рассудку и сомненьям вопреки.
Но не получится. Нас тянут непрестанно
То левые, то правые путаны,
Хваля свои достоинства и род,
Мигая и подкрашивая рот,
Чтоб он служил в дороге маяком
И мчащихся обманывал тайком,
Сомненья усыпив красивой речью.
Со временем припомнить об увечьях,
К которым вас привёл дороги крен,
Уж не удастся. Но зато рефрен
Словесных оргий всем известен ране:
Всегда виновны в нанесённой ране
На противоположном берегу!
Я с детства ото всех сторон бегу,
Когда учую драку без причины,
Которую затеяли мужчины,
И баб своих в неё хотят втянуть,
И кверху поднимают в реках муть,
И уж не разобрать, куда и плыть.
Никак не получается забыть
Урок истории, давно, в начальной школе,
Как будто память встала на приколе,
А то и напоролась вдруг на мель.
Я на «отлично» берегла в уме
Событий даты, имена и факты.
Но не терпела унижений акты,
Когда терзали вдруг ученика
За двойки на страницах дневника.
Тогда мы изучали фараонов.
Меня всегда пугало время оно,
Которое, как искры от костра,
Во мне будило первобытный страх.
А тут – гробницы, мумии. По коже
Как будто змеи ползали. Быть может,
В учебник я не заглянула дома,
И заикалась, ужасом ведома.
Представьте, что отличница вдруг тянет:
«А еги…еги…еги…египтяне…»
Все впокатуху, ну, а я – рыдать.
А позже я едва сумела сдать
Историю при университете.
Однако здесь нельзя вам не заметить,
Что нас, таких, случилось большинство!
Я даже рифму не ищу на «во»,
Настолько эта тема неприятна.
Да, неприлично, если в прошлом пятна
Мы белые имеем у себя.
Но всё таким сопровождают воем,
Что ты, стремясь к душевному покою,
За правило возьмёшь и не такое.
У белых птиц и в прошлые века
Была судьба не очень-то легка.
А мне всё ближе это оперенье!
И я, когда пишу стихотворенья,
То чувствую, что то меня влечёт,
Чему я не умею дать отчёт:
Как птица, строго крыльями шурша,
Вдруг азимут нащупает душа,
И мы летим с ней времени вослед
Во все концы на миллионы лет!
У всякой твари, мелкой и большой,
Есть опыты общения с душой,
Есть чувство принадлежности ко стае.
И тут задача более простая,
Чем мы себе представить норовим,
Когда в угоду разуму кривим
Своей душою, связанной с Всевышним.
Когда мы просим, Он всегда нам вышлет
Ответ на чётко заданный вопрос.
А мы – всё сами! И какой же спрос
Тогда с небес? Тем более, с собрата.
Безумная времён и силы трата
Преследует людей на их пути.
А и всего-то надо бы – лети
Свободной птицей, чувствуя подмогу
В лице своих сородичей и Бога.
Я ненавижу столбики из дат!
Мне кажется, лишь робот будет рад
Их знать, чтоб отлетало от зубов!
И прежде много знала я «дубов»,
Которые цитатами блистали,
Но ничего живого не создали.
Подобных много в университетах,
Кто жить не может без авторитетов.
А я всегда бежала от таких!
Я видела – в деревне старики
Несут по жизни опыт не бумажный,
Проявленный в значках и званьях важных,
А выросший бок о бок, как трава,
Как дерево (а в будущем – дрова),
Как эхо, прилетевшее на зов,
Живущий в поколеньях от азов
Истории означенного рода.
И невозможно обмануть народа,
В котором не отравленная кровь
Кипит и стонет, обретая новь.
Вам не подскажут никакие знанья,
Как сотворить из строчек заклинанья
И с помощью обыденных словес
Достигнуть колебаньями небес.
Стихи молитве искренней подобны
И с Богом для общения удобны.
Они способны силою созвучий
Проникнуть в мир, который нам созвучен
И обречён ответить в унисон.
И это явь, а не блаженный сон!
Я ведала подобные мгновенья –
Когда Всевышний пробегал по звеньям
Безмерного трагичного органа,
И тут же заживала моя рана,
По глупости допущенная в теле.
А трубы пели, пели, пели, пели…
Мне не забыть подобного вовек!
Я ведала – всесилен человек,
Когда он сердцем, без особых знаний,
Творит из слов обычных заклинанья
И ими сотрясает Млечный Путь
В надежде силы тёмные спугнуть.
И, эту избирающий дорогу,
Сродни он Богу!
(Продолжение следует)
Автор иллюстрации Юрий Бобин