Раис Гималетдинов
Попутчик
- Скорый поезд, Челябинск-Москва прибывает на первый путь. Стоянка две минуты,- затем, висевший над табло динамик, сделав небольшой музыкальный проигрыш, тем же приятным мелодичным сопрано продолжил, - отчет вагонов с головы поезда. Выход на посадку через тоннель. Просьба соблюдать осторожность.
Из-за семафоров начал вытягиваться, приближаясь к станции, красный фирменный поезд «Южный Урал». Толпа пассажиров на перроне, теснясь и толкаясь, вглядывалась в замедляющий свой ход состав. С ними вместе, держа в руках железнодорожный билет, я тоже двинулся к месту остановки моего вагона. Зашипели тормоза, симпатичные проводницы, похожие на стюардесс, в синих форменных тужурках и таких же пилотках, опустив ступеньки, начали запускать пассажиров. Пропустив впереди себя нескольких дам, я одним из последних поднялся на подножку. Изрядно продрогнув на ненастном осеннем ветру, где пронизывающий сквозняк гонял опавшие сухие листья и войдя в уютный, чистый, хорошо протопленный вагон, вдохнув волнующе-знакомый запах угольного дымка, неожиданно окунулся в свои воспоминания. Именно в такой же туманно-сырой день, когда от черных мокрых шпал резко тянуло мазутом, а дымок от топившихся печек вагонов стелился низко по земле, я уехал этим поездом в свою армейскую часть после отпуска домой. Это было много лет назад. Вспомнилось, что тогда не рассчитав времени для столь короткой остановки мне пришлось бежать вдоль путей, путаясь в полах шинели, одной рукой придавив падающую с головы шапку, а другой держа больно бьющий по ногам чемодан. В это время молоденькие девушки-проводницы высунувшись из тамбуров и держась за поручни дружно кричали: «Трогаемся! Сюда, садись в наш вагон, солдатик! Потом в свой перейдешь!»
С тех пор утекло немало воды, но в этом поезде ничего не изменилось. Как и тогда, в плацкартах заправленные постели, опрятность, хрустящие занавески и такие же улыбчивые хозяйки вагонов. Только на этот раз я ехал к своему другу, армейскому товарищу, которого не видел со времен окончания службы, около тридцати лет. Расположившись в купе, других соседей пока еще не было, уложив по местам нехитрую кладь, усевшись за столиком и глядя в окно, я погрузился в раздумья. Легонько лязгнув сцепкой и мягко покачиваясь вагон тронулся и покатил на запад, в сторону небольшого приволжского городка, где жил мой сослуживец. Медленно поплыли за окном вокзал уральской узловой станции, здания путевых служб, провожающие граждане, неторопливые носильщики и другой железнодорожный люд. Холодный осенний дождик мелкими капельками окропил оконное стекло.
. С Валентином я начал служить еще с учебного подразделения, там, где из нас готовили будущих наводчиков-операторов, а проще говоря, стрелков боевых машин пехоты. Не помню, как зародилась наша дружба, во взводе все солдаты из одного призыва хорошо ладили друг с другом, но у каждого из нас был один, свой, по-настоящему близкий друг. Так сказать-единомышленник. Близкий и по духу и по взглядам. Признаюсь, мы довольно долго присматривались друг другу, хорошо узнали кто есть кто на полигонах во время полевых выходов, в парке при обслуживании боевых машин и во внеслужебное время, чтобы наконец-то доверить свои сокровенные мысли.
Чем он мне нравился, так тем, что будучи умным и начитанным он никогда не выпячивал свои знания, не демонстрировал свое превосходство. Как большинство городских парней, в отличии от меня приехавшего служить из небольшого поселка, знал много такого, о чем я даже не догадывался. Но никогда не кичился своими познаниями в области литературы, популярной музыки или бардовских песен. Рассказчиком он был немногословным, несловоохотливым. Частенько в теплой и темной сушилке, где на плечиках развешивались мокрые после караула шинели, мы поведали друг другу о своей гражданской жизни.
Один момент из его биографии мне запомнился особенно. На службу Валентин был призван по окончании лесного техникума, где он учился по специальности промышленной обработки древесины. После третьего курса у них была практика, где его направили в дальний район области, медвежий край, в глухой, затонувший в безысходности и погрязший в долгах леспромхоз.
Определили его в качестве помощника лесничего и здесь же, несмотря на то, что он был всего лишь зеленый студент-практикант, с него сурово потребовали план по лесозаготовкам. А плана как не было, так и нет. Была лишь кое-как, с грехом пополам, из трех в одну собранная техника, дефицит горючего и запчастей, бестолковая организация и беспробудное пьянство.
И вот однажды утром, после длительных сборов, Валентин проводил очередную партию лесорубов на делянку, сказав их бригадиру, что сегодня весь день будет в конторе заниматься нарядами. Дождавшись пока последняя машина скроется в лесу, через некоторое время сел на мотоцикл и поехал за ними. Там на лесной поляне его встретила такая картина. Горел костерок, на нем готовилось какое-то варево, на брезентовом пологе в предвкушении трапезы расположились лесорубы, в стороне, под елкой выстроилась батарея из запотевших бутылок. Из одного взгляда было ясно, что приехавшая бригада уже срубила левак, споро, артелью повалив пару машин деревьев и быстренько загнав их по дешевке в ближайший поселок. Деловой строевой лес продали по цене бросовых березовых дров.
Тем временем, Валентин ни слова не говоря, пройдя среди молча и настороженно глядевших на него людей, подошел к ели и перебил всю хранившуюся под лапником стеклотару со спиртным. Что может быть страшнее в темном лесу, нежели заматеревший похмельный мужик, у которого отняли дорогую бутылку, его надежду поправиться от недуга, ради которой он в соленом поту вкалывал спозаранку. Разве что раненный медведь.
Он стоял в окружении одетых в ватники, заросших щетиной рабочих, у которых глаза сверкали ненавистью, в руках державших топоры. К тому же многие из них за спиной имели сроки лагерей. Какую же силу духа надо было иметь Валентину, чтоб не дрогнуть, не попятиться. Я бы так не смог.
-- Страшно тебе тогда было? – задал я ему естественный вопрос.
-- Еще как, --ответил он, -- почти распрощался с жизнью.
-- Как же ты это дело разрулил? Расскажи дальше.
-- Да вот, видимо нашел убедительные слова, довел до них, что я в некотором смысле тоже подневольный, а потом предложил им, как говорят, компромисс. Ситуацию уладили мирно, заключив между нами такой договор. С утра вы даете план, восемь машин товарного хвойного леса, а под конец рабочего дня, как калым, пару грузовиков дров заготавливаете себе для продажи. И чтобы не в ближайшую деревеньку, а куда-нибудь подальше. Вот так завершилась моя трудовая эпопея в леспромхозе. Начальство потом долго дивилось нашим результатам, мои лесовики начали гнать почти двойной план, дисциплина у них укрепилась и пьянства почти не стало.
Доказательством его мужества, воли и несгибаемости характера прослужил однажды произошедший случай на учениях. Тогда в оренбургских степях развернулись несколько мотострелковых дивизий. Наша рота выдвинулась на рубеж и заняла позиции. Войскам дали передышку перед наступлением. Пользуясь затишьем механик бронетранспортера из соседнего взвода решил что-то в нем подремонтировать. Сидевший сверху на броне машины молодой солдат радовался погожему дню, курил и по просьбе водителя подавал тому разложенные у ног инструменты. В летнюю жару весь моторный отсек был заполнен испарениями бензина. Видать разомлев от солнца и задумавшись о своем нескором дембеле он протянул ему плоскогубцы рукой с зажатой в пальцах сигаретой. Дальше-взрыв, бедолага с воем скатился вниз, а из люка с ревом вырвалось страшное черно-красное пламя. Мы все, кто видел это замерли в оцепенении, окаменели и только Валентин, недолго думая, словно взмыв на броню вытащил механика-водителя. За одно мгновение в пропитанном маслом комбинезоне человек превратился в столб пламени. Катаясь с ним по пыльной стерне Валентин сбил с него пламя, а мы, подбежавшие к ним солдаты споро засыпали лопатами их обоих землей. К счастью для механика он чудесным образом отделался лишь обгоревшими бровями и ресницами, а вот мой друг пострадал сильнее, обе руки его до локтей оказались сильно обожженными. Но поехать в госпиталь Валентин ехать наотрез отказался, руководствуясь не какими-то там высокими идейными соображениями или патриотизмом, просто не хотел подводить роту и командира. Хороших и толковых сержантов у нас тогда был некомплект, а заштатные и призванные на сборы из гражданского запаса капралы только суетливо и бестолково мешались в колоннах.
Зеркальная дверь с шумом съехала по роликам в сторону и, держа перед собой коричневую кожаную папку с кармашками, в купе вошла проводница.
- Пожалуйста предъявите ваши проездные документы,- просмотрев их, рассовала в кляссер. – Не боитесь свалиться с верхней полки? Если пожелаете, у нас есть ограждения для малышей.
-- Сызмальства любил лазать по деревьям, и в армии приходилось падать с приличной высоты, так что хлопот не создам,- в тон ей шутливо ответил я, глядя в её васильковые глаза, обрамленные темными ресницами. – А вот клаустрофобия небольшая имеется, с возрастом тесноты стал избегать.
- К тому же, на верхотуре лучше мечтается, поверьте, истинно вам говорю. – «Быстро лечу я по рельсам чугунным, думаю думу свою…»
- Счастливого пути, господин Некрасов, к вам попутчик- сосед подсядет через три остановки. Если он будет не против, обмен местами решите сами. Ресторан находится в четвертом от головы вагоне, купе начальника - в середине состава, радиоузел поезда уже ведет трансляцию. Будут просьбы- обращайтесь.
- Спасибо вам. До свидания.
Только после её ухода повернул белый ребристый кружочек выключателя динамика, как услышал знакомый напев: «Сяду в скорый поезд, сяду в быстрый поезд ночкой соловьиною, далеко отсюда я на нем уеду и навеки сгину…Я приехал в гости к другу, другу закадычному…»
Сезон был далеко не весенний, все поющие и каркающие пернатые давно откочевали за бугор в теплые заграницы, но песня была почти про меня. Я, признаюсь, немного суеверный, верю в различные приметы и совпадения, раз с таких слов началась моя дорога, значит все будет удачно. Как говорится - « в добрый путь.»
Оставив дома семью, все прочие заботы и хлопоты, отпросившись у начальства и взяв за свой счёт двухнедельный отпуск я поехал на встречу к своему сослуживцу- однополчанину, которого не видел со времени окончания армейской службы. Он разыскал меня по Интернету, наладил связь и пригласил к себе. Хотел было взять на встречу свою спутницу жизни, но моя жена категорически отказалась, усиленно готовя к выпускным экзаменам разлюбезных учеников. Сей факт меня не сильно огорчил, подумав я решил, что оно может и к лучшему, наши солдатские воспоминания кроме нас никому не интересны и ничего для других не значат.
Вагон- ресторан, куда я пришел немного разговеться и отметить начало моего путешествия, был почти пуст. Лишь в отдалении за уставленным пивными бутылками столиком сидели двое усатых мужчин и за стойкой на калькуляторе что-то считала буфетчица, дородная русская красавица, в накрахмаленном фартуке и кокошнике.
Мне вспомнилось, что тогда, в такой же неуютный ноябрьский вечер, возвращаясь в свою часть после отпуска, я зашел перекусить в это заведение. Народу тогда было много, стоял невнятный гул голосов.
К ароматным запахам готовящихся блюд из кухни примешивался крепкий дух табачного дыма и парфюмерии. Было много дембелей, возвращающихся из армии домой. Время от времени раздавались возле их столиков взрывы хохота: отдавшие свой священный долг стране парни в пикантных выражениях и подробностях вспоминали службу и командиров. Как я догадался, услышав из-за своего столика обрывки их беседы, что львиная доля воспоминаний доставалась почему-то старшинам рот, где они служили и вольнонаёмным девушкам из батальонов связи. На меня, желторотика-солдата старослужащие внимания не обращали и хотя с этой стороны мне никакая опасность не угрожала, я на всякий случай решил для себя лишний раз не высовываться.
Экипаж, или же, как правильно он назвался, бригада поезда, был московский, столичная вышколенность чувствовалась в них повсюду: в обслуживании, манерах и обхождении. Персонал предельно вежливый и корректный.
-- Молодой человек, вы узнали вон того человека за третьим столиком от вас? - проворный официант, принеся мой заказ и расставив тарелки на столике кивнул подбородком по ходу движения поезда.
-- Нет, не знаю,- продолжительно посмотрев в ту сторону, что указывал мне официант и действительно не обнаружив никого из знакомых я вопросительно посмотрел на него. Пассажир как пассажир.
-- Да он же Раднэр Муратов. Помнишь Васю Алибабаевича из «Джентельменов удачи.» Наверное, из Челябинска едет с каких-нибудь гастролей или съемок.
Да, действительно, в самом деле, как восточный правитель в гареме, окруженный молоденькими девицами, поклонницами либо его таланта или его безудержной щедрости, окидывая их благосклонным потеплевшим взором совсем рядом от меня ехал колоритный актер. К творческому народу я почему-то никогда не испытывал трепетной благоговейности, желания встать и попросить у него автограф у меня не возникло. Я служил в Куйбышеве, много позже переименованный в город Самара и наш батальон частенько водили в культпоход во Дворец спорта на различные концерты вокально-инструментальных ансамблей с участием звезд советской эстрады. Многих и ныне выступающих на сцене исполнителей видел на расстоянии вытянутой руки, с некоторыми даже общался, а собирать подписи, как делали некоторые наши солдаты, не хотел.
--Жрите, пожалуйста! Червонец давай, керосин купить! – закатив глаза процитировала одна из его девчонок фразу с восточным акцентом и сидевшие за столом разразились дружным смехом.
До Куйбышева, места моего назначения, оставалось ехать совсем немного, об этом дважды сказало радио в ресторане. Рассчитавшись, я поднялся со своего столика и здесь Раднэр Муратов обратил на меня свой взор. Отодвинув плечо одной из девушек, он поманил меня.
-- Солдат, можно вас на минуточку?
Вся компания, замолчав, стали рассматривать меня. Надо сказать, я сам немного стушевался, слишком неожиданным было для меня его обращение.
-- Слушаю вас внимательно.
-- Товарищ военный, у вас есть оружие? – с заросшей черной щетиной подбородком и коротко стриженными волосами он точь в точь напоминал своего героя из фильма. Только каракулевой папахи не хватало.
-- С собой нет, -- ответил я и для убедительности провел рукой по карманам. - Автомат оставил в пирамиде, шкаф такой есть в каждой роте. А вам зачем оружие нужно?
-- Иногда надо бы круговую оборону кое от кого занять. С оружием было бы проще это сделать.
Видимо, это предназначалось для его спутниц. Как я понял, девушки уже были привыкшие к таким его кульбитам и выкрутасам, юмор они оценили адекватно, без обидчивости, дружно прыснули и вновь полезли к нему обниматься. Так что я точно знаю, где был седьмого ноября тысяча девятьсот восемьдесят третьего года в двенадцать часов по московскому времени актер Муратов.
Снеди в дорогу моя заботливая женушка уложила предостаточно, в этом ей действительно не отказать. Когда есть возможность, я женину кулинарию ни на какую казенную не променяю. Так что закуски было с избытком, а в ресторан пошел размять ноги и купить челябинского пива. Со времен своего далекого студенчества я был большим поклонником этого напитка. Частенько после сессий мы с парнями из нашей группы навещали бар в полуподвале, именуемый «Погребок.» Не знаю, где как, но там пиво было точно не разбавленное и всегда свежее.
Прошло, наверное, уже больше часа, как я находился в малолюдном вагон-ресторане. Видимо остальные пассажиры еще только собирались к ужину, потихоньку, кто поодиночке, то парами, или группами народ начал подтягиваться в дорожный кабачок на колесах. Изучив от нечего делать вдоль и поперек лежавший на прилавке перед буфетом красочное меню, посмотрев по телевизору какой-то отрывок из сериала без начала и конца и купив пару плиток шоколада я отправился в свой вагон. Там меня уже давно ожидала спутница всех командированных и одиноко странствующих мужчин - бутылочка коньяка. Единственно, что я просил у пророка, покровителя путешествующих, если заместитель по таким делам у бога вообще имеется, чтобы он мне прислал нормального соседа по купе, а еще лучше - соседку и вместе с ней под стук колес чинно, по-домашнему усидеть «За жизнь!» вожделенный пятизвездочный напиток.
То, что заместитель всевышнего по туризму и экскурсиям меня не понял и как-то по-своему истолковал моё пожелание насчет попутчика, говорил тот факт, что меня в купе встретил здоровый кудлатый мужчина. Все было бы ничего, если бы он не предстал передо мною в черной рясе до полу с большим крестом на груди. «Попа только мне не хватало»,- с унынием про себя я констатировал ситуацию, моментально оценив обстановку. «Весело же скоротаю ночь в компании с этим долгогривым дяденькой- священником. При нем, поди, и бутылочку постесняюсь вытащить… Повезло мне», - такие мысли мелькнули в голове, пока я разгружал покупки на столик.
-- Игнатий, можно просто – Игнат,- звучным и четким баритоном представился незнакомец, встав с полки, дружелюбно глядя на меня, и, протянув руку, дважды крепко потряс мою. – Добрый вечер.
Краем глаза я успел увидеть на тыльной стороне его ладони бледно- синеватый след от давно сведенной наколки.
-- Здравствуйте. – Изобразив изо всех сил на своем лице приветливость и радушие я представился, -- Ильдус. Очень приятно, будем знакомы. Значит дальше едем вместе. – Немного помявшись я сказал ему, все еще стоящему передо мной. – Простите, а как по вашему сану мне полагается к вам обращаться?
-- Не заморачивайтесь, Ильдус. Обращайтесь как вам удобно. – Попутчик весело усмехнулся, уселся на свое место, я последовал за ним, и, глядя на меня темными глазами, он продолжил: – Как только меня не называли: и «святой отец», и «пастор», и «ксендз», и «поп.»
При последних словах я немного покраснел. В вагоне включили свет, все озарилось ярким, неестественно белым светом. За окном вагона уже была непроглядная темнота, далеко в стороне от дороги оставались огоньки какой –то деревушки. Временами в мерный перестук колес нашего вагона издалека врывался вначале короткий резкий гудок встречного локомотива, а затем, через мгновение со свистом все заполнял грохот проносящегося мимо нас грузового состава. Стыки на рельсах бешено отчитывали количество вагонов, затем молниеносно наступала оглушающая тишина и было слышно, как подрагивая наш электровоз тянул в гору скорый поезд. Мы переваливали через Уральский хребет, дорога шла через пробитые в горах узкие коридоры, совсем рядом в окне были видны вертикально отесанные скалы и чудом росшие на них сосны и мохнатые ели. На вершинах отрогов белели языки недавно выпавшего первого снега.
-- Вы уж простите меня, Ильдус, я знаю, у вас, мусульман, имена что-то обозначают, как-то переводятся. Не скажете, что означает ваше, для общего, так сказать, развития?
«Что в имени тебе моем? Вот прислал господь любопытного батюшку»,- опять еретически - крамольная мысль появилась в голове. — «Если он будет чересчур религиозно- принципиален, то коньячок можно будет мне оприходовать в тамбуре, там тоже есть столик…»
-- «Иль» — страна, «дус» -- друг. Буквально— «друг страны.» Ильнур, к примеру, будет означать « Луч страны.»
-- Понятно. Давным-давно, еще в той, мирской жизни у меня была любимая девушка, красивая татарка. Её звали Энже, она говорила, что это — «Янтарь.» - Воспоминания, видать для него значили много, он на некоторое время замолчал, покачиваясь в такт вагону и задумчиво уставившись в занавешенное окно.
--Не совсем так. Энже -- «Жемчуг.»
Игнатий вновь поднялся и откинув нижнюю полку вытащил на свет дорожный баул, небольшой вытянутый дерматиновый чемоданчик. То, что это именно баул, я знал из какого-то фильма про земского доктора. Взяв под мышку сверток, обернутый полиэтиленовой пленкой, он, сутулясь, вышел в коридор. Я в это время занялся подготовкой к ужину, время к этому уже располагало, раскладывая на столике домашнюю провизию. Некоторую заминку в моих действиях вызвал момент, когда в нерешительности повертел в руках булькнувшую бутылку – «поставить - не поставить? Подумав, все же решил временно убрать ее и действовать по обстоятельствам. Стол сервировал я классно, никогда бы не подумал, что у меня есть такие творческие способности, можно сказать—талант. Красиво нарезал ломтиками кусочки холодной утятины, посыпав их мелко накрошенной зеленью, пучком укропа и петрушки украсил домашнее копченое сало, половинки вареных яиц положил рядом со шпротами. Отдельной кучкой лежала истекающая жиром конская колбаса. Пирожки, булочки и остальные яства даже не стал вытаскивать, и так еды навалом. Поезд, лязгнув буферами, дергаясь и притормаживая ход, стал приближаться к какой-то большой станции. Из темноты выплывали освещенный фонарями перрон, закрытая багажная кладовая, шествующий в разные стороны народ и наблюдавшие за всем этим полицейские с поднятыми воротниками курток
«Златоуст» -- медленно, по буквам начало прочитываться название на фасаде внушительного вокзала. Наконец, клацнув, состав остановился и здесь же, одновременно с ним ожили громкоговорители на столбах, объявляя о нашем прибытии. В купе вошел, на ходу утираясь полотенцем и вспушивая густую черную шевелюру мой попутчик. Одного взгляда, брошенного на него, было достаточно, чтобы увидеть разительную перемену, произошедшую с ним. Сейчас в спортивных брюках с синими лампасами Игнатий был похож больше не на священника, каким я его увидел, а скорее на мускулистого широкоплечего циркового атлета прошлого века. Ростом я сам не маленький, но он выше меня на полголовы, с крепким торсом, могучего телосложения с окладистой бородой и сильными руками. В общем велик человечище, огромен. Надетая на нем куцая футболка с Микки Маусом вызывала забавный диссонанс.
«На арену бы тебя, гирями или шарами жонглировать,» -- искоса бросив на него взгляд, подумал я про себя, колдуя над своим столиком. «Валентин Дикуль, да и только.»
-- Вы не разделите со мной вечернюю трапезу? -- почему- то вычурно обратился я к нему и тут же мысленно себя обругал. «Ты ещё скажи: «отведать матушкину стряпню не изволите.» Умник.
-- Отчего бы нет. Охотно разделю, спасибо, -- все тем же густым грудным голосом ответил Игнатий, но, только и ты, если не возражаешь, моего кушанья испробуй.
Как по мановению волшебной палочки или скатерти-самобранки на столе, сплошь и без того забитом продуктами, появились его соленые грузди, свежие огурцы и помидоры, которые я дома решительно отказался брать в дорогу, сыр и другие вкусности. Видимо не желая смущать меня, он не стал перед едой вслух творить молитву, единственно, что он сделал, так это ненадолго замолчал, огладив бороду и подняв лицо наверх. Теперь, сидя напротив него за столиком на расстоянии вытянутой руки, я изучающе и внимательно посмотрел на него. Поймав на себе его удивленный взгляд, я, смутившись, отвел глаза в сторону и пожелал приятного аппетита. Его облик священнослужителя, как штампом принято выражаться в книгах, совсем не был «благообразен или кроток», скорее в нем чувствовалась какая-то внутренняя сила, твердость и решительность.
Карие глаза смотрели проницательно, в них светился ум и понимание, все черты мужественного, с морщинами лица характеризовали человека с большим жизненным опытом и выпавшими на его долю испытаниями. Но при всей внешней суровости в Игнатии явно проскальзывала человечность и доброта.
Иногда встречаясь или общаясь с незнакомыми людьми я почему-то нахожу в них какое-то сходство с известными персонажами кино или книг. Вот и сидевший сейчас напротив меня Игнатий очень сильно напоминал мне главного героя из польского фильма «Знахарь». Такая же угадывалась в нем мудрость и простота, а бородатая внешность только дополняла его сходство с тем народным лекарем.
Миновали и эту станцию, знатный город уральских оружейных мастеров, раскинутый в длину на несколько километров. Отодвинув пластиковые тарелки к середине столика, на освободившийся угол Игнатий водрузил огромный алюминиевый термос. Такие мне приходилось видеть в армии, их на стрельбища и танкодромы брали некоторые офицеры из нашей части.
-- Угощайтесь, Ильдус, попробуйте сборный отвар из брусники, шиповника и клюквы. На святой воде из Каменного родника, который, недавно, после долгого перерыва, вновь забил. Об этом даже по телевизору говорили, видел репортаж?
-- Да у меня, вроде как своя божья слеза имеется, - неуверенно протянул я, и, спохватившись, прикусил язык. «Доболтаешься, что несешь, глупость какую напорол», - опять крепко отругав про себя, поднял на него глаза. – Извините, не хотел задевать ваши чувства, брякнул не подумав.
--Вам сколько лет, Ильдус? - вместо ответа спросил меня Игнатий. Казалось, он не обратил не малейшего внимания на мои слова. Я с благодарностью посмотрел на него, оценив его тактичность.
-- Полста-два, -- сказал я ему, как принято у большинства мужчин, простых в общении людей, не обремененных интеллигентными манерами.
-- Да мы с вами почти ровесники, -- у меня за плечами полста-пять лет, из них двадцать один год кочевал по просторам бывшего Союза. А как дела с семьей? Если не хотите ответить, то извиняюсь перед вами за назойливость, не настаиваю.
Никакого раздражения я к нему не испытывал, у меня почему-то вдруг возникла потребность выговориться, тем более нас обоих это ни к чему не обязывало. Этот незнакомый человек возник внезапно, так же и исчезнет, просто занял некоторое мое время, проведенное в пути. Правда, какой-то мудрец вроде бы сказал, что всякий человек, появившийся в нашей жизни хоть на мгновение—не случайность. Каждый из них—учитель, дает какой-то опыт или помощь. Но в эту философию я особо не верю, предпочитая во всем полагаться на себя, а не на манну небесную…Хлеб свой насущный привык добывать своим трудовым потом.
-- Женат, вырастил и выучил двух сыновей, обоим за двадцать пять, они погодки, никто из них, оболтусов, до сих пор жениться не хочет. Собирают деньги вначале на навороченные машины, потом на квартиры, а потом и до пенсии останется немного. Сам я отслужил в армии, долгое время работал в техническом училище, сеял курсантам разумное, доброе, вечное. А когда почувствовал, что семена во мне иссякли, в добром начал сомневаться, перестал в неё верить, оформил выслугу лет и стал работать сам на себя, тем более что и надвигающаяся вечность уже не за горами. Начальство у меня имеется в виде двоюродной сестры, как сейчас говорят, кузины и её мужа, они, как хозяева, забирают по договору лишь небольшой процент за аренду помещения, оборудования и инструмента, а все остальное, что заработаю—это моё. Нормально, на жизнь хватает. Фирма эта занимается художественным кузнечным производством, куём по заказу декоративные ворота, ставни, ажурные беседки и все что пожелает душа заказчика. – Вспомнив о роде деятельности моего собеседника, добавил: «Ну и оградки делаем конечно, как же без этого.»
В течении всего этого повествования мой визави не перебивая слушал меня, внимательно, серьезно глядя на меня чуть выпуклыми глазами и наклонив большую голову, с зачесанными назад волосами.
-- Ильдус, я тебе не судия, не пастырь, не духовник. Запретить тебе что- либо делать я не могу и не хочу. Если есть желание и необходимость выпить— твоё дело, беседу я тебе поддержу. Только пожалуйста, не кури в купе.
--Я вообще не курю, даже в армии не научился, -- слегка обиделся я на его слова. – И к спиртному с возрастом теперь ровно дышу. Не знаю, как у других , а мне всегда хотелось выпить не тогда, когда я, к примеру, разругался с женой или нервничал на работе, а когда уставал, замерзал или проголодался. В пути-дороге, естественно, тоже, сам бог велел…
-- Бог этого не велел, конечно, но ты наливай себе, меня не стесняйся.
Эх, до чего же хороша натощак стопка коньяка, выпитая в уютном купе, когда за окнами холодный осенний вечер порывами снаружи бросает на стены вагона то пригоршни мокрого снега, то дробные капли дождя. Изобилие на столе ласкало глаза и щекотало ноздри. Воистину, это было утехой для желудка. Теплота и умиротворение растеклось по телу, накатило ни с чем не сравнимое благодушие. Моя жена расстаралась на славу, её гастрономию и мой попутчик оценил по достоинству, дал высшую оценку.
-- Славная у вас, Ильдус, хозяйка, домовитая. Дай ей здоровья на многая лета за такое пиршество.
-- Да вы ешьте, ешьте, попробуйте её домашней колбасы, я с ней, пожалуй, рюмашкой ещё повторюсь. За наше знакомство, за счастливую дорогу. Вот что еще хочу сказать. К вам, Игнатий, служителю культа, не смею обращаться запанибрата, всё-таки ваш статус не велит, а так как я младше вас по возрасту, то не возражаю ко мне -- на «ты».
Я почувствовал, что хмелею, становлюсь многословным и суетливым. По себе знаю, как непьющему человеку неуютно рядом с собеседником подшофе. Игнатий деликатно отвечал на мои вопросы, больше молчал и вежливо подал мне в кружке горячий напиток из термоса. «Все, хватит двух рюмок, надо тормознуть, -- приказал сам себе, -- иначе навечно оставлю о себе испорченное впечатление.»
Выученный в советской школе я вырос атеистом, воинствующим, правда, никогда не был, скорее умеренным. Бывало, нет-нет, да и задумывался порой, а что есть там, за горизонтом жизни, куда мы все когда- то укатим, но слепого верования в различные святые знамения, чудодейственные предметы и знаковые явления у меня не было. Поэтому был крайне удивлен, когда отпив предложенный мне Игнатием отвар, слегка отдающий хвоей, вмиг почувствовал блаженство, легкость несравнимую с опьянением от вина. Была даже какая-то просветленность в душе, шум в ушах внезапно прекратился. Так подействовал напиток из кубка, предложенный мне Игнатием. Видать действительно здоровой отрезвляющей силой обладала вода из источника, расположенного в предгорьях Каменного пояса.
-- Неупиваемая чаша у вас, можно еще одну… Недаром, наверное, на такой жидкости наши предки долго жили, исполинское здоровье и силушку богатырскую имели. Грешен, батюшка, признаю, внезапно захмелел с устатку и не евши… Лукавый с панталык сбил, видать на небе в это самое время кто-то от шефства надо мной отвернулся.
-- Не богохульствуй. Спасибо за хлеб, за соль, пускай не переведется у вас в доме достаток. Давай-ка, Ильдус, ты прибери со стола, а я, тем временем, схожу помою ложки, кружки. Сиди, – увидев мой протестующий жест сказал он собирая в пакет посуду, -- мне это не в тягостную обузу.
-- Неловко это как-то мне, все-таки возрастом вы постарше будете, сам отнесу…-- начал было бормотать я, но он, уже меня не слушая, распахнул дверь и вышел из купе.
Электровоз вновь рванул состав, вагон дернулся. В это время лежавшее на его матрасе свернутое в валик полотенце с мыльными принадлежностями раскрутилось и оттуда быстро скатившись, с глухим стуком ударилась об пол какая- то железяка. Секунду спустя, уже под столом, она направилась ко мне, с явным и серьезным намерением отдавить пальцы ног. Гантель! Я поднял и поднес к себе этот черный гимнастический металлопрокат, чтоб прочитать его вес. Ничего себе, вот это да! Три килограмма. Неужели мой сосед, в чем-то опасаясь меня, решил обезопаситься таким вот орудием?
-- Разминаю предплечье, врачи предписали, проблема есть у меня там, -- неслышно возникнув у меня за спиной и увидев меня стоявшим с его спортивным снарядом, ответил на мой немой вопрос пришедший с посудой Игнатий. В храме у меня есть отдельный закуток, после службы, когда адские страдания совсем одолевают, только гирей и массажем их унимаю. Молодых своих прихожан-призывников по случаю к этому делу приучаю. Вот и сегодня, к перемене погоды, боль уже с утра покусывает, зубы свои точит.
-- Скажи, Ильдус, в твоей жизни приходилось ли попадать в ситуацию, когда ты ощущал присутствие некой силы, пришедшей тебе на помощь? – Такой внезапный вопрос задал мне Игнатий, когда мы, убравшись в купе, готовились отойти ко сну. Посмотрев на часы, он прикусил губы, согнал с лица гримасу боли, морщась прислонился спиной к перегородке и ждал ответа.
Откинувшись к стенке купе я молчал, сидя на своей разобранной постели и слушал перестук колес. «Спать вроде рано, больше заняться нечем, скукота. Правда есть где-то на дне сумки в футляре электробритвы игральные карты, думал перекинусь с нормальным попутчиком. Может все-таки предложить ему в покер. Стоит ли, Игнатий не согласится, честь рясы, так сказать, будет блюсти...» Затем встал, с шумом опустил шторку на окне, и, поправив своё одеяло, вновь пересел к столу.
-- Светомаскировка? Нужная вещь. – Он одобрительно кивнул. – Теперь, как живые мишени, мы с тобой для снайпера недосягаемы…
«Много в мишенях понимаешь, это тебе не куличи на пасху освящать и детей крестить…» -- Ситуация? – Прикрывшись ладонью, с трудом подавил зевок, -- да, была, даже две, обе произошли в армии, -- раздумчиво проговорил я. «Действительно, кому, как не ему, рассказать об этих случаях. Пускай послушает, если интересно.»
-- Однажды, будучи ещё молодым солдатом в учебном мотострелковом подразделении, у нас были выездные занятия по тактике на полигоне. Из нас готовили наводчиков-операторов БМП, по окончании курсов мы должны были продолжить службу в Германии. Ночные стрельбы, да еще зимой, в заледеневших машинах, это, конечно, не сахар. Сержанты гоняли новобранцев, будь здоров, самозабвенно, с упоением, мало не покажется. Кроме изучения пушки и пулемёта, ещё строевая подготовка, кроссы, марш-броски, защита от оружия массового поражения, обслуживание в парке материальной части и многое другое. Вам, как говорят в армии, лицу гражданской национальности, это мало что говорит. Иногда приходилось спать не больше пяти часов в сутки. Когда усталость и недосып в организме накапливается сверх нормы, в голове начинается какой-то сумбур, только и думаешь, где бы покемарить. Трудности и лишения воинской службы, как того предписывал устав, переносил легко, ни физические нагрузки, ни то, что на полевых занятиях приходилось частенько поститься, питаться всухомятку, меня не угнетали. Жизнь в погонах мне нравилась, единственно, к чему очень долго привыкаешь, так это к длительному бодрствованию. Дома у родителей на пуховых перинах спал, сколько влезет, за милую душу, а тут режим, а за маму—старшина. Так вот, я довольно неплохо отстрелялся в своей смене, даже ротный спустился к нам из вышки и похвалил экипажи всех трёх машин. До того, как наш взвод завершит работу, оставалось еще часа полтора. Как помню, я отошел в каменные развалины, имитирующие разрушенный город. Они находились совсем рядом, было слышно рычание и отъезжающих на рубеж, и прибывающих с огневых позиций машин, а также видно, как красивыми разноцветными пунктирами прошивали ночную завесу стрельбища выпущенные из пулемётов трассера…
-- Трассеры, — поправил меня все время до этого молчавший слушатель-сосед. Я метнул на него сердитый взгляд. Он задумчиво кивнул мне, думая о чем- то своем. Извини, перебил, продолжай, пожалуйста.
-- Наш учебный день на полигонах был настолько был плотно забит занятиями, что прочесть спокойно полученное из дома письмо просто не представлялось возможным, бывало мы их носили в карманах по три-четыре дня, до того, что конверты становились лохматыми. Вот тогда, пользуясь внезапно выпавшей мне возможностью, я решил вскрыть давно носимый в шинели и вложенный в военный билет пакет, весточку из дома. Благо, лунная ночь представила для чтения серебристо - матовое освещение, точно как плафоны в башне БМП. Как сейчас помню, только-только успел в первой строчке прочитать «Здравствуй, сын…», как оглушающая тяжесть обрушилась на меня, утомление, слабость после недавно перенесенной операции на миндалины, а также сырой морозный ветер с Волги буквально отключили меня, так сказать вырубили. Ничего больше не помнил, канул в черную бездну небытия. Привел в чувство запыхавшийся и прибежавший ко мне закадычный друг Валька, к нему-то как раз сейчас я еду в гости. Он единственный из наших парней видел, куда я ушел. Взвод уже отстрелялся, заглушенные машины серыми коробками, как молчаливые звери, стояли на танковых директрисах. Так называются дорожки, по которым они передвигаются на рубеж открытия огня.
При этих словах, все время молчащий и растирающий круговыми движениями своё предплечье Игнатий, почему-то пару раз опять закивал.
-- Нас построили, пересчитали, кому-то в руки дали, помимо автоматов, цинковые коробки с пулеметными отстрелянными гильзами, иным достались лопаты, некоторые на плечи взволокли неиспользованные выстрелы для пушек и взвод, покачиваясь, побрел к казармам. Только там, в расположении роты, я и увидел, какую оплошность допустил. Когда подбежавший в развалины Валентин растолкал меня, спящего и ничего не соображающего, я, впопыхах, оказывается оставил там письмо с военным билетом и свою шапку. К месту сбора и построения взвода я прибежал в танковом шлемофоне, на это никто из наших сонных солдат и усталых сержантов внимания не обратил. Утеря военного билета - серьезное дело, в войну, как рассказывал мне отец, тем, кто не сберегал красноармейской книжки грозил расстрел, потеря шапки – жуткое дело, лютый старшина роты прапорщик Селезнёв мог душу вынуть из нас даже за недостающую в вещмешке ложку, а уж за головной убор…
Делать нечего, посвятив в свою беду Валентина, надев его шапку и попросив на вечерней поверке прокричать за меня, я отправился за своим горемычным воинским имуществом. Риск, безусловно был велик. Ведь по существу я был нарушителем, попадись я армейскому патрулю или дежурному по части, меня, за самоволку, могли упечь на гауптвахту. Но это было бы ещё цветочками. В крайнем случае военной прокуратурой мне светило бы дело за оставление территории городка, а там и суд… Такие мысли, одна ужаснее другой, метались в моей голове молодого солдата, пока я бежал, задыхаясь, в сторону стрельбища, километров пять, а воображение дорисовывало картину убитой от горя матери и поседевшего отца. Небо над стрельбищем все было в багровых зарницах от снарядных разрывов и сполохах ракетных пусков. Полигон не спал, справа трещали очередями автоматчики, слева командиры упражнялись в стрельбе из пистолетов, прямо передо мною с шипением и грохотом завершали стрельбы гранатометчики. Гул стоял окрест. Добравшись, наконец, до руин я перевел дух. Все лежало на месте, быстро схватив и рассовав все по карманам бросился в обратный путь. Вот тогда, сбившись с дороги, желая сократить путь, я попал в глубокий, заваленный снегом с обледеневшими стенками овраг. Танковый ров по сравнению с ним – просто мелкая канавка и выхода из этой западни, мне, судя по всему, не было. Выбежав из роты на улицу в одной хлопчатобумажной гимнастерке и изрядно вспотев во время моей пробежки, я сейчас начал замерзать. Все ногти были обломленными, из- под них сочилась кровь. Не было ни единого деревца или кустика за которые можно было ухватиться. Ладони горели от бесплодных попыток зацепиться за край бровки, ободранные колени нестерпимо саднили, в глазах стоял алый туман, а сердце, в предчувствии конца, трепеща сжалось от страха. Именно тогда, когда в очередной раз с грудой спрессованного снега я устало сполз на дно буерака, то в бессильном отчаянии воззвал к кому-нибудь из высших сил о помощи. Не помню, мой глас вопиющего был обращен конкретно к всевышнему, космическому разуму или еще кому- то из руководителей нашего мироздания. Когда надежда начала уже угасать, во время последней отчаянной попытки показалось, что будто кто-то подал мне руку и сильным рывком выдернул по заледенелой стенке оврага наверх в божий свет. Командиры ничего не узнали, я незамеченным пробрался на свою кровать, рано утром на грузовиках наша рота вернулась на зимние квартиры в дивизию. Дома, после увольнения из армии я рассказал это своей матери, она заплакала.
«Тебя уберёг и спас ангел- хранитель, сынок, никогда не забывай об этом, помни всегда.»
-- Вот такие дела, Игнатий, не утомил рассказом? -- Я перевел дух. — Пожалуй ещё выпью, жахну лампадку...
Сморозив опять такую несусветную глупость и бестактность, я с чувством вины и раскаяния посмотрел на него, но он не обратил на них решительно никакого внимания, не прореагировал, продолжая сидеть в той же позе и неподвижно глядя в какую- то точку.
-- Второй случай произошел ближе к концу службы, -- вытерев губы после коньяка и закусив хрустящим рыжиком, засоленным «по монастырскому» рецепту, я взбил подушку и положил её под локти. — Продолжить?
Разминая пальцы рук он кивнул, а у меня, почему-то, пропало желание что- либо ему рассказывать. «Будто на исповеди нахожусь, разоткровенничался.»
-- После окончания командно-штабных учений, -- нехотя начал повествование, -- в Бугуруслане на станции мы погрузили свою пропыленную закопченную броневую технику на железнодорожные платформы и отправили в часть, а сами, живая сила, домой поехали в колонне из грузовиков автобата. Каждого солдата- пехотинца посадили в кабину машины, чтобы он разговорами или песнями развлекал водителя, не дал ему заснуть. Хоть щекочи, хоть иголкой его коли, лишь бы он не разжимал рук с баранки. Так вот, только отъехали по степи несколько километров, как у нашей машины полетела коробка передач, ехать дальше на ней было нельзя. Минут через двадцать подлетел на уазике заместитель по технической части батальона и приказал другому водителю взять нас на буксир. Считая, что моя миссия исчерпана, я с чистой совестью предался ко сну, а в том, ведущем нас автомобиле-тягаче, шофер был один, ему не хватило напарника. Короче говоря, я проснулся от грохота перекатывающихся по кабине сидений, инструментов и автоматов, мы с водителем крутанулись несколько оборотов каруселью, пока машина вертелись по дороге. Когда с трудом открыв дверь я, почти ополоумевший, с протяжным звоном в голове вылез наружу, то увидел такую фантастическую картину. Поперек тракта, затихшие, как мертвые монстры, железной грудой возвышались два сцепленных грузовика. Первый, ведущий автомобиль, скатившись в кювет, уволок за собой наш, который вел за собой, ведомый. Водители получили различные травмы, я отделался легко, ни малейшей царапины. Об этом случае дома никому не стал рассказывать, чтоб окончательно не добить мать…-- Думаю уже спать нам пора, время отбиваться на боковую.
-- Зампотеху бы вашему по фуражке настучать, -- внезапно пробурчал Игнатий, наконец, оставив в покое кистевой эспандер, -- он должен был пересадить тебя в первую машину, водитель которой заснул и утянул вас.
Я с удивлением воззрился на него. «Не слишком ли хорошо, ты, батя, разбираешься в военных делах. Как там у вас вроде бы сказано: «непротивление злу насилием, посеешь ветер – пожнешь бурю или возлюби врага своего.» Вот и люби себе на здоровье…»
-- Где, ты, Ильдус, говоришь, служил? В Самаре?
-- Да, тогда еще Куйбышеве. Хороший город и люди там приветливые, а девушки, действительно, как в рекламе – голубоглазые.
-- Не Кряжская учебка?
-- На Кряжу, в восемьдесят втором – восемьдесят четвертом годах. Сто двадцать шестой краснознаменный мотострелковый полк. Осенний призыв, старший сержант запаса. Вы кого-нибудь там знали?
-- У меня в батальоне было много солдат с вашей дивизии, все как на подбор толковые ребята. Взгляд его стал отрешенным, он отложил в сторонку тугое резиновое кольцо, которым разминался и надолго замолчал, чувствовалось, что воспоминания увели его куда-то далеко-далеко, в мыслях он был уже не здесь.
Таращась, я во все глаза смотрел на него, ничего не понимая. Пауза затянулась. Видать и он понял, что пришло его время для разъяснения ситуации. Игнатий рывком вскочил, вмиг куда-то исчезла его иноческая смиренность и мягкость, быстрым движением решительно одернул и заправил в брюки коротковатую майку, при этом глаза Микки- Мауса вытянулись и стали удивленно- овальными. Передо мной, вытянувшись во весь свой немалый рост, с бугристой грудью и прижатыми к телу руками, предстал совсем в иной ипостаси мой попутчик.
-- Разрешите представиться, -- зычным рыком обратился он ко мне. – Командир отдельного мотострелкового батальона, гвардии майор Ротмистров. Ограниченный контингент наших войск, служил там, «за речкой.»
Мои глаза в этот момент, думаю ничем не отличались от очей диснеевской мышки, я жевал губами, не найдя что сказать. Игнатий во всем своем великолепии все еще стоял посредине купе. Выпрыгнув из- за стола, больно ударившись головой о верхнюю полку, собрав остатки былой армейской выправки, поедая глазами старшего по званию, как того требовал устав, я тоже гаркнул: «Здравия желаю, товарищ майор!»
В замешательстве чуть не приложил руку к пустой голове, вот был бы конфуз. – Вы уж простите меня, если что не так… Затем, потоптавшись, невпопад спросил: «Вы не родственник того Ротмистрова?»
-- Нет, -- он усмехнулся, -- тому знаменитому военачальнику я всего лишь однофамилец, в родне у нас были только рыбаки и охотники.
Обменявшись рукопожатиями мы вновь расселись по своим местам. Навалившееся открытие само-собой требовало логической рюмочки, но куда там, при священнике еще мог себе позволить некую вольность, а в присутствии боевого офицера, афганца, никогда. Лукаво блеснув глазами, почувствовав мое смятенное состояние, Игнатий произнес:
-- Товарищ сержант, предлагаю вам от моего имени и от всех, кто служил, принять на грудь за армию, за хороших ребят и за мирное небо над нами.
Уговаривать меня дважды не пришлось. Вытащив наполовину пустую, а может быть правильно сказать, «вполовину полную» бутылку и чокнувшись о стекло я поддержал его тост.
-- Как вы стали священником, товарищ майор, -- обратился я к нему, когда волнение немного улеглось. «Игнатием» называть его уже не смел, видать крепко во мне сидела армейская вежливость, почтение к командирам. – Расскажите, теперь уже не до сна.
-- Как я пришел к вере, -- переспросил он меня, ненадолго замкнулся в себе, задумался и, видимо, приведя в порядок мысли начал говорить.
-- Коренной надлом в моей душе произошел в окружном военном госпитале, где из кусочков костей мне собрали раздробленное предплечье. – Он, вздохнув, машинально погладил раненный сустав. – Тогда половину всех больных составляли мы, из горячей точки, увеченные, обожженные, раненые. Однажды, когда уже я выздоравливающий, с книгой сидел на скамье в парке лечебного учреждения, ко мне быстрыми шагами приблизился молодой солдат в коричневом больничном байковом халате. На его неровно остриженной голове белел зашитый шрам, правой руки не было, а была перевязанная марлей культя. Он шел, видимо заранее зная, кто я и откуда прибыл. Солдатский телеграф во все времена работал отменно, в госпитале тем более, ничего ни от кого не утаишь. Лицо его было бледное, ноздри раздувались в такт дыханию, он встал напротив меня, подбирая слова:
-- Товарищ капитан, -- в прошлом году осенью вы командовали мотострелковой ротой? -- и назвал место, где я тогда действительно служил. Ничего в этом удивительного не было, многие находящиеся на излечении солдаты и офицеры, сослуживцы- однополчане находили друг друга, подолгу общались. Я ответил утвердительно и в это мгновение лицо солдата мгновенно перекосилось ненавистью, не просто злостью или гневом, а именно нечеловеческим лютым остервенением и он, размахнувшись корпусом, врезал культей прямо в лицо. Да-а, крепко приложил он мне в челюсть, --проговорил Игнатий, потирая щеку. До сих пор помню каменную крепость гипсовой повязки, пахнущую формалином.
-- Это тебе за наших ребят, которых, ты, гад, оставил умирать в ночью в ущелье, помнишь? Как мы по рации просили подмогу от вас, ни ты, ни штаб батальона ее не прислал. Отбивались уже камнями, патроны и гранаты закончились, -- он в истерике кричал на весь парк, несколько гулявших больных, в таких же халатах, бросились к нему и скрутили солдата. Прибежавшие медсестры здесь же вкололи морфин, затем, обняв его, рыдающего и трясущегося, несколько парней бережно повели в палату.
После, в кабинете у замполита госпиталя я, как мог, заступился за того бойца, выгородил его. «Ведь не ведал он в тот момент, что творил…» Какое счастье разговаривать с умным начальником, пожилой седой полковник, видевший всякое, знающий про жизнь не из учебников, понял меня, не дал ходу этому делу. А ведь солдат был прав, бой этот до сих пор сидит у меня в душе, снится по ночам. Не могли мы им тогда помочь, понимаешь, не могли, -- почти что прокричал мне Игнатий. – Он невесело и горько посмотрел на меня, -- глаза того парня всякий раз вспоминаю перед службой, теперь уже церковной, и каждый раз молюсь за него. Там в горах после захода солнца вертушки не летают, поддержать огнем они не могли, нас самих заперли в ущелье, выход из него был с одной стороны заставлен минами, с другой, по пристрелянным заранее позициям, противник обрушил ливень огня не давая ни сделать бросок, ни даже поднять головы. Вот это чувство вины мне с тех пор не давало покоя, тогда то я и решил обратиться к Богу. Извини, Ильдус, больше ничего не скажу, давай спать.
Спал я плохо, при синем свете ночника, сквозь неплотно смеженные веки видел, что мой сосед вовсе не ложился, так и сидел у окна, подперев голову кулаком, о чем-то думая. Утром, довольно поздно проснувшись, я обнаружил, что Игнатия уже нет, ночью сошел на какой-то станции. В купе была какая-то гнетущая пустота и тишина, его постель, аккуратно свернутая, лежала на верхней полке, а на столике лежала бумажка, сверху придавленная каким-то маленьким металлическим предметом. Взяв его в руки увидел, что это отполированный до блеска автоматный патрон в виде православного креста. Верхнюю часть перекладины распятия, в просверленной насквозь пуле, представляла вставленная поперек латунная скоба от чеки гранаты. На вырванном из блокнота клетчатом листочке его рукой, убористым почерком было написано: «Люди никогда не меняются к лучшему через ненависть. Они меняются через прощение, любовь и сострадание. Будь счастлив, Ильдус.»
2017.
-