Это как проснуться на минуту раньше звонка
Дрожь в пальцах, мурашки по всему телу. Может быть температура (?). Врач говорит, что это возрастное, что пройдет точно в срок. Аннабель не верит врачам, боится их. Да еще этот новый привкус во рту: металлический, вязкий, красный.
Аннабель рисует свои круги перед глазами. Разных цветов и размеров, дорисовывает им лица и дает имена: вот Странный Мальчик, а тут — Нелепая девочка. Ни разу не виделись и не знают друг друга. Никогда не встретятся, не услышат, увидят, заговорят, но боятся: девочка мальчика, а мальчик девочку. Бесконечно озираются, смотрят по сторонам. Это сложно изобразить на бумаге.
Вот дед Казим — у него арабское имя из-за ночных детских сказок. Он выглядит как перевернутая девочка – лепо, или как развернутый мальчик. Зависит от того, с какой стороны посмотреть и как произнесут его имя. У Казима есть друг, но он — невидимка, поэтому на бумаге Аннабель оставляет пустое круглое место.
Словно окунуться в прекрасное
На процедурах она ведет себя покорно, спокойно, ей нет смысла чувствовать себя плохо, да и массаж не повредит. Пока ей мнут кости и делают кожу мягкой, она смотрит по сторонам, оглядывает место в бесчисленный раз: слева двери входа и выхода, они двойные и легко открываются, но могут быть плотно заперты так, что на них видны следы от ногтей. За ними длинный коридор. Там стоит замененная женщина и разговаривает с гер доктором. Он пытается смотреть ей в глаза, а она считает белые плитки в полу. Коридор ведет в ряд помещений, которых не видно с кушетки, но как-то они выводят на улицу, где свободно и, обычно, тепло. Там шелест листьев, порывы ветра и, конечно же, неспокойные облака. Рядом с дверьми стоит неприглядная тумбочка, а на соседней стене раковина с длинным изогнутым краном. Врачи и мед сестры там смешно моют руки. Справа окно. Обычно оно занавешено, но иногда штора отодвинута и из него видна остановка автобуса, а напротив стоит маленький магазин с интересным фасадом. Где-то за ним, вдалеке, среди прочих домов, виднеется блестящий купол цирка, куда надо обязательно сходить еще раз.
Уродливость идеального
Не проходит ни озноб, ни температура, ни новый привкус во рту (Аннабель про него никому не рассказала). Аннабель у себя в кровати листает книжки, которые читала давно. Это помогает ей вспомнить что-то хорошее. В соседней комнате сидит замененная женщина и явно не знает что делать. Иногда она аккуратно заглядывает в комнату Аннабель, но затем быстро отводит глаза и продолжает смотреть в стену или окно. Бывает, она выходит на кухню, чтобы взять себе стакан обычной воды, затем возвращается в комнату и часть выливает в цветы, а остальное допивает крохотными глотками смирно сидя в мягком раскидистом кресле. Она просто сидит и ничего не делает вовсе уже с того момента, как они вернулись домой. Добрый мужчина сказал ей в дверях: «все уладится», дал кипу бумаг и ушел тяжелыми медленными шагами. Затем внизу скрипнула дверь и послышался рев мотора, а она просто налила супу в кастрюлю, посмотрела по сторонам, удрученно убрала ее в холодильник и пошла в комнату пить обычную воду, вздыхать, смотреть в окно, стену, заглядывать к Аннабель и откровенно не представлять что делать.
Как космос в перьях
Когда сказали, что это болезнь, это воспринималось странно. Гулкие глаза, тело решето, пустой рот и бесполезные движения — вот как это воспринималось обычно, нормально, без каких-либо оценок и страха их провалить. Говорили, что это пройдет, и казалось, что это невероятная ложь, фантастических масштабов. Лучше не становилось, когда проходило, то все равно возвращалось. Сначала температура, озноб, головокружение. Когда-то после стало тяжело вставать и держать даже обычный стакан с водой, перед глазами плыло, а затем еще этот металлический привкус. Врачи много работали, много лечили. Приходили, увозили, уходили. Эти длинные разговоры и страшные паузы. Этот запах кабинетов, медикаментов и стерильных перчаток. Все было и чужим, и знакомым из раза в раз, одни и те же места, одни и те же люди. Тогда все стало привычно, научились жить по новым законам, уделять время тому, что действительно важно.
Затем — переломный момент, когда все сломалось, перестало работать, хоть и было отлажено. Новый страх, другая дрожь, другие кошмары. Все пошло на поправку. Настал ли тот срок или просто все труды оказались эффективны, но легче стало резко и сразу. Это как проснуться на минуту раньше звонка и ждать это время, одновременно наслаждаясь целой минутой перед тем, как вставать, и с трепетом ожидать резких звуков будильника. Словно окунуться в прекрасное, смешав в нем всю свободу, весь шелест листьев, весь свежий ветер и выйти в это, оставив за спиной всю уродливость идеального распорядка дня, такого привычного, такого страшного, как и отказ от него.
В конце концов, это как космос в перьях, где в невесомости всегда мягко, спокойно и ничего не чувствуешь.
Потому что Аннабель больше ничего не чувствует.